"Любить оружие"

   Устав Советской Армии настолько полно регламентировал всю гамму человеческих отношений, что не мог оставить без внимания и проблему любви. Основной закон армии гласит: "Военнослужащий обязан любить свое оружие". Ему вторят командирские увещевания: "Первой любовью молодого бойца должен стать Устав, второй - командир!".

   Вот что по этому поводу пишет Алексей Левинсон: "Нам не известно более ни одного случая, когда любовь предписана к исполнению юридически обязательным образом. Устав и обряд присяги оформляет отношение военнослужащего с оружием, как род брака" (Левинсон, 1999).

   Это утверждение иллюстрируется массой аллегорий из армейского фольклора или из образных речевых оборотов, типа: "С автоматом надо обращаться бережно, как с любимой девушкой, смазывать раз в неделю".

   "Отличие "невесты" не в том, что она "механическая" (такой брак, по метафоре Маклюзна, заключают, например, миллионы автовладельцев), но в том, что она достается жениху не по выбору, не по его воле. Выбрать оружие по себе - прерогатива рыцаря, богатыря, боевика, террориста, бандита, но не рядового. Семиотика табельного оружия военнослужащего иная, чем у купленного гражданским лицом по выбору, пусть это один и тот же пистолет" (Левинсон, 1999).

   Любовь к оружию предписана 18-20-летним мужчинам, которым в силу требований того же устава фактически предписан целибат. Обряд принятия присяги окончательно и официально закрепляет положение солдата в системе вооруженных людей - людей, смысл жизни которых заключается в обладании оружием. Но так как без оружия жизнь солдата лишена смысла, то будет точнее сказать, что это не солдат обладает оружием, но оружие солдатом.

   Структура солдатского фольклора является хорошим источником по психологии этого перехода из мира людей в мир механизмов. Существует целый пласт песен и историй, в которых женщина семиотически отождествляется с автоматом: солдату изменяет его, оставшаяся дома невеста, и только верный автомат ему никогда не изменяет! Механизированный орган самца объективируется как активное начало и занимает самостоятельное положение в системе символов, где солдат становится его бесполым приложением.

  

Социальность и сексуальность

   Грустному армейскому фольклору вторит веселый, также связанный с социальной сексуальностью военных. Архетип мистического брака с оружием всплывает в массовом сознании военнослужащих вследствие апологии своего образа жизни и, соответственно, предстает в положительной комплиментарности. И сексуальность дается солдату не только потому, что он солдат вообще, а именно в силу того, что он солдат ракетных, бронетанковых, пограничных, десантных войск, стройбата или войск связи. Где бы человек ни проходил службу, он всегда будет выделять свои войска из остальных именно по принципу апологии образа жизни, эксплуатируя архетипы жизненной силы.

   Фольклор конкретного рода войск рисует типичного ра­кетчика (танкиста, пограничника, десантника, стройбатовца, ­связиста) эдаким добрым молодцем, удачливым и наход­чивым в служебных и любовных делах, который соблазняет не простых женщин, а жен и любовниц военнослужащих всех остальных родов войск. Вот, например, две частушки из десятка услышанных автором на политзанятиях, от командира, популярно объяснявшего преимущества тех или иных родов войск:

  

   Пока связист мотал катушку

   Танкист е...л его подружку.

  

   И, соответственно,

  

   Пока танкист е...я с траком

   Связист жену поставил раком.

  

   Или на ту же тему, из жизни моряков:

  

   Скорее лев откажется от пищи,

   Чем женщина от ласки моряка.

  

   Очевидно, что такая сверхсексуальность главного дейст­вующего лица есть не что иное, как эманация его доблестного рода войск, принадлежностью к которому он по праву гордится.

   Мифологема трикстера полностью развернута в современном армейском фольклоре. Сюжеты о соблазнении рядовым (но обязательно дембелем) жены или дочери офицера, желательно непосредственного начальника, воспроизводятся как социально-статусная парадигма архетипа жизненных сил по отношению к антагонистам. Можно привести десяток фольклорных вариаций на эту тему. В середине 1990-х годов как минимум на четырех заставах Российско-Китайской границы вам бы рассказали, что дембеля, которые уволились "прошлой весной (осенью)" были настолько сексуальны, что когда они доблестно озирали рубежи нашей Родины на своем героическом посту, то для любовных утех к ним на пограничную вышку (!) лазила сама жена начальника заставы. Или замполита, или замбоя,1 или старшины - в зависимости от интенсивности "любви", которую терпит личный состав со стороны того или иного должностного лица.

   Комментировать очевидное - занятие неблагодарное, но все же заметим, - приведенная история построена на кон­таминации архетипа фаллического культа, мировой оси, и ­символа данного рода войск - пограничной вышки. И вот на этот мировой фаллос карабкается жена офицера, чтобы ­совокупиться с дембелем-погранцом, "настоящим мужиком", хозяином истинных жизненных сил. Женщина в армии  - явление трансцендентное, и в приведенном эпизоде она вы­ступает как арбитр конфликта двух сил этого мира - не­официальной истинной и официальной ложной, конфликта, выраженного социальной семиотикой полового детерми­низма.

   Данный фольклоризм давно шагнул из казармы на большую эстраду. Группа "Любэ", сделавшая эстрадную карьеру на эксплуатации военно-брутального имиджа, поет песню "Самоволочка", в которой бравый солдат любит "капитанову жену". Настоящий солдат в заформализованной среде ведет себя как мифический культурный герой, чем оживляет безжизненный механический ландшафт устава, т. е. делает уставщину с ее сублимированными отношениями и целибатом вполне приемлемой для нормального существования. Этот бессознательный трикстерский комплекс восходит в своей основе к архетипам, коллективному бессознательному (о чем говорит его распространенность в мировых мифоритуальных системах) и закрепляется в поведенческом стереотипе, которому положено следовать всем "настоящим воинам" - дедам и черпакам.

   В ближайшие после "перевода" выходные новоявленные черпаки устремляются в город (поселок) искать невест. По их убеждению, теперь, когда их кокарды соответствующим образом загнуты и все значки надеты, они выглядят вполне презентабельно и сексуально. Перед межполовыми отношениями временно отступают даже доминантные. Мне известен случай, когда накануне первого увольнения молодых солдат собрался консилиум дедов, постановивший, что им следует разрешить загнуть кокарды, чтобы те не позорили подразделение своей "духовской" внешностью.

   В другом случае, на вопрос, почему бы не пойти в увольнение "по гражданке", во избежание общения с патрулем, один мой сослуживец ответил: "Ну, ты что! Когда ты в форме, стоит только выйти на Ленинский, как девки пачками вешаться на тебя будут". Многочисленные эксперименты доказывали несостоятельность данного тезиса: "пачками вешался" как раз патруль, но это никак не отражалось на силе стереотипа. Когда же у солдата в городе действительно появлялась женщина, это повышало его авторитет в глазах товарищей. И он всеми силами старался его поддерживать, описывая после отбоя свои похождения в деталях.

  

   - Ах, как много раз я ее имел.

   - Да ты все врешь!

   - Не веришь, посмотри, он весь красный. (Демонстрирует половой орган, как знак своей значимости. Орган был, действительно, необычного цвета.)

   - Да ты его кирпичом натер!

   Далее следует ритуальный поединок: оппоненты понарошку мерятся силами.

   (ПМА, Кишинев, 1988 г.)

  

   У солдат больше возможностей, чем у заключенных, завести настоящий роман, но он будет настоящим только по ту сторону забора, а в воинской части сам факт любви девуалируется и становится достоянием социума постольку, поскольку таковым является сам любовник. Любовь уходит на второй план, уступая место статусу. И женщина здесь ценна не сама по себе, но той знаковой аурой, которой она облачает своего военного любовника в глазах коллектива, от лица которого он ее любит.

   Изначально деструктивная в своей основе, смертоносная функция военного человека в знаковом стереотипном восприя­тии делает его сексуально притягательным, поскольку только разрушительная функция Танатоса доводит до апофеоза потенциал экспансии, который есть по определению Эрос, - апофеоз утверждения и созидания.

   "Заложенные в военной эстетике танатические радикалы переосмысляются как эротические, тема военной смерти - безнаказанно причиняемой и безвинно принимаемой - делается в моде нестрашной. (Шантанный куплет: "А я люблю военных, красивых, здоровенных" предельно ясно выражает эту трансформацию Танатоса в Эрос)" (Левинсон, 1999).