220 Часть вторая

б. Текст делится на сегменты, равные синтагмам. Каждая из них внутри себя отмечена в логико-семантическом отношении, од­нако, соединение этих сегментов между собой демонстративно игно­рирует правила логики:

Вонзил кинжал убийца нечестивый

В грудь Делярю. Тот, шляпу сняв, сказал ему учтиво:

«Благодарю». Тут в левый бок ему кинжал ужасный

Злодей вогнал. А Делярю сказал: «Какой прекрасный

У вас кинжал!»

Вонзил кинжал убийца нечестивый.,.

Нарушение какой-либо связи представляет один из испытанных приемов ее моделирования. Напомним, что огромный шаг в теоре­тическом изучении языка сыграл анализ явлений афазии, а также давно отмеченный факт большой роли, «перевертышей» и поэзии нонсенса в формировании логико-познавательных навыков у детей¹. Именно возможность нарушения тех или иных связей в при­вычной картине мира, создаваемой здравым смыслом и каждо­дневным опытом, делает эти связи носителями информации. Ало­гизмы в детской поэзии, фантастика в сказочных сюжетах, во­преки опасениям, высказывавшимся еще в 1920-е годы рапповской критикой и вульгаризаторской педагогикой, совсем не дезориен­тируют ребенка (и вообще читателя), который не приравнивает текст к жизни. «Как бывает», он знает без сказки и не в ней ищет . прямых описаний реальности. Высокая информативность, способность многое сообщить заключается в сказочном или алоги­ческом текстах именно потому, что они неожиданны: каждый эле­мент в последовательной цепочке, составляющей текст, не до конца предсказывает последующий. Однако сама эта неожиданность по­коится на основе уже сложившейся картины мира с «правиль­ными» семантическими связями. Когда герой пьесы Островского «Бедность не порок» затягивает шуточную песню «Летал медведь по поднебесью...», слушатели не воспринимают текст как информа­цию 6 местопребывании зверя (опасения тех, кто боится, что фан­тастика дезориентирует читателя, даже детского^ совершенно на­прасны). Текст воспринимается как смешной, а основа смеха — именно в расхождении привычной «правильной» картины мира и его описания в песне. Таким образом, алогический или фанта-

¹ См.: К. И. Чуковский. От двух до пяти. Собр. соч., т. 4. М., «Худо­жественная литература». О структуре текста в поэзии нонсенса см.: Т. В. Цивьян и Д. М. С е г а л. К структуре английской поэзии нонсенса. —. Труды по знаковым системам, т. 2. Тарту, 1965, ,

А. К. Толстой. Сидит под балдахином... 221

Этический текст не расшатывает, не уничтожает некоторую исход­ную картину связей, а наслаивается на нее и своеобразно укреп­ляет, поскольку семантический эффект образуется именно разли­чием, то есть от "ношением этих двух моделей мира. Но возможность нарушения делает и необращенную, «правильную» связь не автоматически данной, а одной из двух возможных и, ^следовательно, носителем информации. Когда в народной песне .появляется текст: «Зашиб комарище плечище», то соединение лек­семы, обозначающей мелкое насекомое, с суффиксом, несущим се­мантику огромности, обнажает признак малого размера в обычном употреблении. Вне этой антитезы признак малых размеров ко­мара дан автоматически и не ощущается.

В интересующем нас стихотворении нарушенным звеном яв­ляется логичность связей. То, что привычные соотношения предметов и ,„понятий — одновременно и логичные соотношения, обнажается для нас только тогда, когда поэт вводит нас в мир, ,в котором обязательные и автоматически действующие в сфере логики связи оказываются отмененными. В мире, создаваемом А. К. Толстым, между причиной и следствием пролегает абсурд. Действия персонажей лишены смысла: бессмысленны их обычаи:

Китайцы все присели, . Задами потрясли...

Лишены реального значения их клятвы и обязательства, на кото­рые «владыко края», видимо, собирается опираться, и т. д.

Алогизм этого мира подчеркивается тем, что нелепое с точки зрения логики утверждение подается и воспринимается как дока­зательство: оно облечено в квазилогическую форму. Причина того, что «доселе порядка нет в земли», формулируется так:

...мы ведь очень млады, Нам тысяч пять лишь лет...

Соединение понятий молодости и пятц тысяч лет читателем во­спринимается как нелепое. Но для Цу-Кин-Цына это не только истина, но и логическое доказательство:

Я убеждаюсь силой Столь явственных причин.

"Таким образом, читателю предлагают предположить, что суще­ствует особая «цу-кин-цыновская» логика, нелепость которой видна именно на фоне обычных представлений о связи причин и след­ствий. Характер этой «логики» раскрывается в последней строфе:

Подумаешь: пять тысяч,, Пять тысяч только лет!» И приказал он высечь Немедля весь совет,