Анна ахматова (1889—1966)

Имя Анны Андреевны Ахматовой стоит в одном ряду с именами выдающихся корифеев русской поэзии. Ее негромкий задушевный голос, глубина и красота чувств, вряд ли могут оставить равнодушными хотя бы одного читателя. Не случайно лучшие ее стихи переведены на многие языки мира.

В автобиографии, озаглавленной «Коротко о себе» (1965), А. Ахматова писала: «Я родилась 11 (23) июня 1889 года под Одессой (Большой фонтан). Мой отец был в то время отставной инженер-механик флота. Годовалым ребенком я была перевезена на север — в Царское село. Там я прожила до шестнадцати лет... Училась я в Царско¬сельской женской гимназии... Последний класс проходила в Киеве, в Фу иду клее вс кой гимназии, которую и окончила в 1907 году»'.

Писать А. Ахматова начала с гимназических лет. Отец, Андрей Антонович Горенко, не одобрял ее увлечения. Этим и объясняется, почему поэтесса взяла себе в качест¬ве псевдонима фамилию бабушки, которая вела свой род от татарского хана Ахмата, пришедшего на Русь во времена ордынского нашествия. «Мне потому пришло на ум взять себе псевдоним,— объясняла позже поэтесса,— что папа, узнав о моих стихах, сказал: «Не срами мое имя»2.

У Ахматовой практически не было литературного ученичества. Первый же ее стихотворный сборник «Вечер», куда вошли и стихотворения гимназических лет, сразу привлек к себе внимание критики. Через два года, в марте 1917 года, выходит вторая книга ее стихов — «Четки». Об Ахматовой заговорили как о вполне зрелом, самобыт¬ном мастере слова, резко выделив ее среди других поэтов-акмеистов. Современников поразил беспорный талант, вы¬сокая степень творческого своеобразия молодой поэтессы.

характеризует потаенное душевное состояние покинутой женщины. «Слава тебе, безысходная боль»,— такими, например, словами начинается стихотворение «Сероглазый король» (1911). Или вот строчки из стихотворения «Меня покинул в новолунье» (1911):

Оркестр веселое играет

И улыбаются уста.

Но сердце знает, сердце знает,

Что ложа пятая пуста!

Будучи мастером интимной лирики (ее поэзию нередко называют «интимным дневником», «женской исповедью», «исповедью женской души»), Ахматова воссоздает ду¬шевные переживания при помощи будничных слов. И это придает ее поэзии особое звучание: будничность лишь усиливает затаенный психологический смысл. 4 Стихотворения Ахматовой часто запечатлевают важ¬нейшие, а то и переломные моменты жизни, кульминацию душевного напряжения, связанного с чувством любви. Это позволяет исследователям говорить о повествовательном элементе в ее творчестве, о воздействии на ее поэзию русской прозы. Так В. М. Жирмунский писал о новел¬листическом характере ее стихов, имея в виду то обстоя¬тельство, что во многих стихотворениях Ахматовой жиз¬ненные ситуации изображаются, как и в новелле, в самый острый момент своего развития. «Новеллизм» ахматовской лирики усиливается за счет введения живой разговорной речи, произносимой вслух (как в стихотворении «Сжала руки под темной вуалью» (J9U) или мысленно. Речь эта, обычно прерываемая восклицаниями или вопросами, отрывочна. Синтаксически членимая на короткие отрезки, она полна логически неожиданными, эмоционально оправ¬данными союзами «а» или «и» в начале строки:

Не любишь, не хочешь смотреть?

О, как ты, красив, проклятый!

И я не могу взлететь,

А с детства была крылатой.

(Смятение)

Для поэзии Ахматовой с ее разговорной интонацией свойствен перенос незаконченной фразы с одной строчки на другую. Не менее также характерен для нее частый смысловой разрыв между двумя частями строфы, своего рода психологический параллелизм. Но за этим разрывом таится отдаленная ассоциативная связь:

Сколько просьб у любимой всегда! У разлюбленной просьб не бывает. Как я рада, что нынче вода Под бесцветным ледком замирает.

(•Сколько просьб у любимой всегда—>) У Ахматовой есть и стихи, где повествование ведется не только от лица лирической героини или героя (что, кстати, тоже весьма примечательно), но от третьего лица, точнее, совмещается повествование от первого и третьего лица. То есть, казалось бы, она использует чисто повест¬вовательный жанр, предполагающий и повествовательность, и даже описательность. Но и в таких стихах она все же предпочитает лирическую фрагментарность и недо¬говоренность:

Подошла. Я волненья не выдал.

Равнодушно глядя в окно.

Села. Словно фарфоровый идол,

В позе, выбранной ею давно...

(«Подошла. Я волненья не видал…»)

Психологическая глубина лирики Ахматовой создается многообразными приемами: подтекстом, внешним жестом, деталью, передающими глубину, смятенность и противоре¬чивость чувств. Вот, например, строки из стихотворения «Песня последней встречи» (1911). где взволнованность героини передана через внешний жест:

Так беспомощно грудь холодела,

Но шаги мои были легки.

Я на правую руку надела

Перчатку с левой руки.

Ярки и оригинальны ахматовские метафоры. Ее стихи буквально пестрят их многообразием: «трагическая осень», «лохматый дым», «тишайший снег».

Очень часто метафоры Ахматовой — это поэтические формулы любовного чувства:

Все тебе: и молитва дневная, И бессонницы млеющий жар, И стихов моих белая стая, И очей моих синий пожар.

Чаще всего метафоры поэтессы вэягы из миря природы, олицетворяют ее: «Осень ранняя развесила//Флагя желтые на вязах»; «Осень красная в подоле//Красных листьев принесла».

., К числу примечательных черт поэтики Ахматовой сле¬дует отнести также неожиданность ее сравнений («Высоко в небе облачко серело,//Как беличья растеленная шкурка» или «Душный зной, словно олово,//Льется от небес до ис¬сохшей земли»).

Часто употребляет она и такой вид тропа, как оксюмо¬рон, то есть сочетание противоречащих друг другу опре¬делений. Это тоже средство психологизации. Классическим примером ахматовского оксюморона могут служить строчки из ее стихотворения «Царскосельская статуя* (1916): Смотри, ей весело грустить. Такой нарядно обнаженной.

Очень большая роль в стихе Ахматовой принадлежит детали. Вот, например, стихотворение о Пушкине «В Цар¬ском селе» (1911). Ахматова не раз писала о Пушкине, также как и о Блоке — оба были ее кумирами. Но данное стихотворение — одно из лучших в ахматовской пушкиниане:

Смуглый отрок бродил по аллеям,

У озерных грустил берегов,

И столетие мы лелеем

Еле слышный шелест шагов.

Иглы сосен густо и колко

Устилают низкие огни…

Здесь лежала его треуголка

И растрепанный том Парни.

Всего лишь несколько характерных деталей: треуголка, том любимого Пушкины м-лицеистом Парни — и мы почти явственно ощущаем присутствие в аллеях царскосель¬ского парка великого поэта, узнаем его интересы, особен¬ности походки и т. п. В этом плане — активного исполь¬зования детали — Ахматова также идет в русле творческих исканий прозаиков начала XX века, придававших детали большую смысловую н функциональную нагрузку, чем в предшествующем столетии.

В стихах Ахматовой много эпитетов, которые когда-то знаменитый русский филолог А. Н. Веселовский назвал синкретическими, ибо они рождаются из целостного, нераздельного восприятия мира, когда чувства материа¬лизуются, опредмечиваются, а предметы одухотворяются. Страсть она называет «раскаленной добела», Небо у нее «уязвленное желтым огнем», то есть солнцем, она видит «люстры безжизненной зной» и т. п. Но стихи Ахматовой не разрозненные психологические этюды: острота и неожи¬данность взгляда на мир соединяется с остротой и глубиной мысли. Стихотворение «Песенка» (1911) начинается как непритязательный рассказ:

Я на солнечном восходе

Про любовь пою.

На коленях в огороде

Лебеду полю.

А заканчивается оно библейски глубокой мыслью о рав¬нодушии любимого человека:

Будет камень вместо хлеба

Мне наградой Злой.

Надо мною только небо,

А со мною голос твой.

Стремление к художественному лаконизму и одновре¬менно к смысловой емкости стиха выразилось также в ши¬роком использовании Ахматовой афоризмов в изображе¬нии явлений и чувств:

Одной надеждой меньше стало —

Одною песней больше будет.

Или:

От других мне хвала, что зола.

От тебя и хула — похвала.

Значительную роль Ахматова отводит цветописи. Люби¬мый ее цвет — белый, подчеркивающий пластическую природу предмета, сообщающий произведению мажорный тон.

Нередок в ее стихах противоположный цвет — черный, усиливающий ощущение грусти, тоски. Наблюдается также контрастное сочетание этих цветов, оттеняющих слож¬ность и противоречивость чувств и настроений: «Светила нам только зловещая тьма».

Уже в ранних стихотворениях поэтессы обострено не только зрение, но и слух и даже обоняние.

Звенела музыка в саду

Таким невыразимым горем.

Свежо и остро пахли морем

На блюде устрицы во льду.

За счет умелого использования ассонансов и аллитера¬ций детали и явления окружающего мира предстают как бы обновленными, первозданными. Поэтесса дает читателю ощутить «чуть слышный запах табака», почувствовать как «от розы струится запах сладкий» и т. п.

По своему синтаксическому строю стих Ахматовой тяготеет к сжатой законченной фразе, в которой нередко опускаются не только второстепенные, но и главные члены предложения: («Двадцать первое. Ночь... Понедельник»), и особенно к разговорной интонации. Это сообщает об¬манчивую простоту ее лирике, за которой стоит богатство душевных переживаний, высокое мастерство.

Наряду с основной темой — темой любви, в ранней лирике поэтессы наметилась и другая — тема Петербурга, людей, его населяющих. Величественная красота люби¬мого города входит в ее поэзию как неотъемлемая часть душевных движений лирической героини, влюбленной в площади, набережные, в колонны, статуи Петербурга. Очень часто эти две темы в ее лирике соединяются:

В последний раз мы встретились тогда

На набережной, где всегда встречались.

Была в Неве высокая вода

И наводненья в городе боялись.

Изображение любви, большей частью любви неразде¬ленной и полной драматизма,— таково основное содержа¬ние всей ранней поэзии А. А. Ахматовой. Но эта лирика не узкоинтимная, а масштабная по своему смыслу и значению. Она отражает богатство и сложность человеческих чувств, неразрывную связь с миром, ибо лирическая героиня не замыкается лишь на своих страданиях и болях, а видит мир во всех его проявлениях, и он ей бесконечно дорог и мил:

И мальчик, что играет на волынке,

И девочка, что свой плетет венок.

И две в лесу скрестившихся тропинки,

И в дальнем поле дальний огонек,—

Я вижу все. Я все запоминаю,

Любовно-кратко в сердце берегу...

(«И мальчик, что играет на волынке»»)

В ее сборниках немало с любовью нарисованных пейзажей, бытовых зарисовок, картин деревенской Рос¬сии, примет «тверской скудной земли», где она часто бы¬вала в имении Н. С. Гумилева Слепнево:

Журавль у ветхого колодца,

Над ним, как кипень, облака,

В полях скрипучие воротца,

И запах хлеба, и тоска.

И те неяркие просторы,

Где даже голос ветра слаб,

И осуждающие взоры

Спокойных загорелых баб.

(«Ты знаешь, я томлюсь в неволе...»)

Рисуя неброские пейзажи России, А. Ахматова видит в природе проявление всемогущего Творца:

В каждом древе распятый Господь,

В каждом колосе тело Христово,

И молитвы пречистое слово

Исцеляет болящую плоть.

Арсеналом художественного мышления Ахматовой являлись и древние мифы, и фольклор, и Священная история. Все это нередко пропущено через призму глубокого религиозного чувства. Ее поэзия буквально пронизана библейскими образами и мотивами, реминисценциями и аллегориями священных книг. Верно замечено, что «идеи христианства в творчестве Ахматовой проявляются не столько в гносеологическом и онтологическом аспектах, сколько в нравственно-этических основах ее личности»3.

С ранних лет поэтессе была свойственна высокая нравственная самооценка, ощущение своей греховности и стремления к покаянию, характерное для православного сознания. Облик лирического «я» в поэзии Ахматовой неотделим от «звона колоколов», от света «божьего дома», героиня многих ее стихотворений предстает перед читателем с молитвой на устах, в ожидании «последнего суда». При этом Ахматова свято верила, что все падшие и грешные, но страдающие и раскаявшиеся люди найдут понимание и прощение Христа, ибо «неистощима только синева//Небесная и милосердье Бога». Ее лирическая ге¬роиня «томится о бессмертии» и «верит в него, зная, что «бессмертны души». Обильно используемая Ахматовой религиозная лексика — лампада, молитва, монастырь, литургия, обедня, икона, ризы, колокольня, келья, храм, образа и т. п.— создает особый колорит, контекст духов¬ности. Ориентированы на духовно-религиозные националь¬ные традиции и многие элементы жанровой системы поэзии Ахматовой. Такие жанры ее лирики, как исповедь, проповедь, предсказание й т. д. наполнены ярко выраженным библейским содержанием. Таковы стихотворения «Предсказание», «Причитание», цикл ее «Библейских стихов», навеянных Ветхим Заветом и др.

Особенно часто она обращалась к жанру молитвы. Все это сообщает ее творчеству подлинно национальный, духовно-исповеднический, почвенный характер.

Серьезные изменения в поэтическом развитии Ахма¬товой вызвала первая мировая война. С этого времени в ее поэзию еще шире входят мотивы гражданственности, тема России, родной земли. Восприняв войну как страшное народное бедствие, она осудила ее с морально-этической позиции. В стихотворении «Июль 1914» она писала:

Можжевельника запах сладкий

От горящих лесов летит.

Над ребятами стонут солдатки,

Вдовий плач по деревне звенит.

В стихотворении «Молитва» (1915), поражающем силой самоотреченного чувства, она молит Господа о возможности принести в жертву Родине все, что имеет,— и свою жизнь, и жизнь своих близких:

Дай мне горькие годы недуга, Задыханья, бессонницу, жар, Отыми и ребенка, и друга, И таинственный песенный дар — Так молюсь за Твоей литургией После стольких томительных дней, Чтобы туча над темной Россией Стала облаком в славе лучей.

Когда в годы Октябрьской революции перед каждым художником слова встал вопрос: остаться ли на Родине или покинуть ее, Ахматова выбрала первое. В стихотворении 1917 года «Мне голос был...» она писала:

Мне голос был. Он звал утешно,

Он говорил «Иди сюда,

Оставь свой край, родной и грешный,

Оставь Россию навсегда.

Я кровь от рук твоих отмою,

Из сердца выну черный стыд,

Я новым именем покрою

Боль поражений и обид».

Но равнодушно и спокойно

Руками я замкнула слух,

Чтоб этой речью недостойной

Не осквернился скорбный дух.

Это была позиция поэта-патриота, влюбленного в Рос¬сию, не мыслившего своей жизни без нее.

Это однако не означает, что Ахматова безоговорочно приняла революцию. О сложности, противоречивости восприятия ею событий свидетельствует стихотворение 1921 года. «Все расхищено, предано, продано», где отчаяние и боль по поводу трагедии России сочетается с затаенной надеждой на ее возрождение.

Годы революции и гражданской войны были очень трудными для Ахматовой: полунищенский быт, жизнь впро¬голодь, расстрел Н. Гумилева — все это она переживала очень тяжело.

Писала Ахматова не очень много и в 20-е, и в 30-е годы. Порою ей самой казалось, что Муза окончательно покинула ее. Положение усугублялось еще и тем, что критика тех лет относилась к ней как к представительнице салонной дворян¬ской культуры, чуждой новому строю.

30-е годы оказались для Ахматовой порой наиболее тяжких в ее жизни испытаний и переживаний. Репрессии, обрушившиеся едва ли не на всех друзей и единомышлен¬ников Ахматовой, коснулись и ее: в 1937 году был аресто¬ван их с Гумилевым сын Лев, студент Ленинградского университета. Сама Ахматова жила все эти годы в ожида¬нии постоянного ареста. В глазах властей она была чело¬веком крайне неблагонадежным: женой расстрелянного «контрреволюционера» Н. Гумилева и матерью арестован¬ного «заговорщика» Льва Гумилева. Как и Булгаков, и Мандельштам, и Замятин, Ахматова чувствовала себя затравленным волком. Она не раз сравнивала себя со

зверем растерзанньм и вздернутым на окровавленный крюк.

Вы меня, как убитого зверя, На кровавый поднимите крюк.

Ахматова прекрасно понимала свою отверженность в «государстве-застенке»:

Не лирою влюбленного

Иду пленять народ —

Трещотка прокаженного

В моей руке поет.

Успеете наахаться,

И воя, и кляня,

Я научу шарахаться

Вас, смелых, от меня.

(«Трещотка прокаженного»)

В 1935 году она пишет стихотворение-инвективу, в котором тема судьбы поэта, трагической и высокой, соединена со страстной филиппикой, обращенной к властям:

Зачем вы отравили воду

И с грязью мой смешали хлеб?

Зачем последнюю свободу

Вы превращаете в вертеп?

За то, что я не издевалась

Над горькой гибелью друзей?

За то, что я верна осталась

Печальной родине моей?

Пусть так. Без палача и плахи

Поэту на земле не быть.

Нам покаянные рубахи.

Нам со свечой идти и выть.

(«Зачем вы отравили воду...»)

Все эти стихотворения подготовили поэму А. Ахматовой «Реквием», которую она создала в 1935—1940-х годах. Содержание поэмы она держала в голове, доверясь только самым близким друзьям, и записала текст лишь в 1961 году. Впервые поэма была опубликована через 22 года после . смерти ее автора, в 1988 году. «Реквием» явился главным' творческим достижением поэтессы 30-х годов. Поэма '• состоит из десяти стихотворений, прозаического пролога, названного автором «Вместо предисловия», посвящения, вступления и двухчастного эпилога. Рассказывая об исто¬рии создания поэмы, А. Ахматова пишет в прологе: «В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина

с голубыми глазами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):

— А это вы можете описать? И я сказала:

— Могу.

Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом».

Ахматова выполнила эту просьбу, создав произведение о страшном времени репрессий 30-х годов («Это было, когда улыбался только мертвый, спокойствию рад») и о безмерном горе родных («Перед этим горем гнутся горы»), которые ежедневно приходили к тюрьмам, к управлению госбезопасности, в тщетной надежде узнать что-нибудь о судьбе своих близких, передать им продукты и белье. Во вступлении возникает образ Города, но он резко теперь отличается от прежнего ахматовского Петербурга, ибо лишен традиционного «пушкинского» великолепия. Это город-привесок к гигантской тюрьме, раскинувшей свои мрачные корпуса над помертвевшей и неподвижной рекой («Не течет великая река...»):

Это было, когда улыбался

Только мертвый, спокойствию рад.

И ненужным привеском болтался

Возле тюрем своих Ленинград.

И когда, обезумев от муки,

Шли уже осужденных полки,

И короткую песню разлуки

Паровозные пели гудки,

Звезды смерти стояли над нами,

И безвинная корчилась Русь

Под кровавыми сапогами

И под шинами черных марусь.

В поэме звучит конкретная тема реквиема — плач по сыну. Здесь ярко воссоздан трагический образ женщины, у которой отнимают самого дорогого для нее человека:

Уводили тебя на рассвете,

За тобой, как на выносе шла,

В темной горнице плакали дети,

У божницы свеча оплыла.

На губах твоих холод иконки

Смертный пот на челе... Не забыть!

Буду я, как стрелецкие женки,

Под кремлевскими башнями выть.

Но в произведении изображено не только личное горе поэтессы. Ахматова передает трагедию всех матерей и жен и в настоящем, и в прошлом (образ «стрелецких женок»). От конкретного реального факта поэтесса переходит к мас¬штабным обобщениям, обращаясь к прошлому.

В поэме звучит не только материнское горе, но и голос русского поэта, воспитанного на пушкинско-достоевских традициях всемирной отзывчивости. Личная беда помогла острее почувствовать беды других матерей, трагедии многих людей всего мира в разные исторические эпохи. Трагедия 30-х гг. ассоциируется в поэме с евангельскими событиями:

Магдалина билась и рыдала,

Ученик любимый каменел,

А туда, где молча Мать стояла,

Так никто взглянуть и не посмел.

Переживание личной трагедии стало для Ахматовой постижением трагедии всего народа:

И я молюсь не о себе одной,

А обо всех, кто там стоял со мною

И в лютый холод, и в июльский зной

Под красною, ослепшею стеною,—

пишет она в эпилоге произведения.

Поэма страстно взывает к справедливости, к тому, чтобы имена всех невинно осужденных и погибших стали широко известны народу:

Хотелось бы всех поименно назвать, Да отняли список, и негде узнать. Произведение Ахматовой — поистине народный рек¬вием: плач по народу, средоточие всей боли его, воплощение его надежды. Это слова справедливости и горя, которыми «кричит стомильонный народ».

Поэма «Реквием» — яркое свидетельство гражданствен¬ности поэзии А. Ахматовой, которую нередко упрекали в аполитичности. Отвечая на подобные инсинуации, поэтесса писала в 1961 году:

Нет, и не под чуждым небосводом,

И не под защитой чуждых крыл,—

Я была тогда с моим народом,

Там, где мой народ, к несчастью, был.

Эти строчки поэтесса поставила потом эпиграфом к поэме «Реквием».

А. Ахматова жила всеми горестями и радостями своего народа и всегда считала себя неотъемлемой его частью. Еще в 1923 году в стихотворении «Многим» она писала:

Я — голос ваш, жар вашего дыханья,

Я — отраженье вашего лица.

Напрасных крыл напрасны трепетанья,—

Но все равно я с вами до конца...

Пафосом высокого гражданского звучания пронизана ее лирика, посвященная теме Великой Отечественной войны. Начало второй мировой войны она рассматривала как ступень мировой катастрофы, в которую будут втянуты многие народы земли. Именно в этом основной смысл ее стихотворений 30-х годов: «Когда подгребают эпоху», «Лондонцам», «В сороковом году» и других.

С началом Великой Отечественной войны голос Ахматовой зазвучал с новой силой. Уже 19 июля на страницах «Ленинградской правды» появились ее четыре строки, исполненные непреклонной веры в Победу:

Вражье знамя

Растает как дым,

Правда за нами,

И мы победим.

О. Берггольц, вспоминая начало ленинградской блокады, пишет об Ахматовой тех дней: «С лицом, замкнутым в суровости и гневности, с противогазом через пречо, она несла дежурство как рядовой боец противопожарной обороны».

Войну А. Ахматова восприняла как героический акт всемирной драмы, когда люди, обескровленные внутрен¬ней трагедией (репрессиями), вынуждены были вступить в смертельную схватку с внешним мировым злом. Перед лицом смертельной опасности, Ахматова обращается с при¬зывом переплавить боль и страдания в силу духовного мужества. Именно об этом — стихотворение «Клятва», написанное в июле 1941 г.:

И та, что сегодня прощается с милым,—

Пусть боль свою в силу она переплавит.

Мы детям клянемся, клянемся могилам,

Что нас покориться никто не заставит!

В этом маленьком, но емком стихотворении лирика перерастает в эпику, личное становится общим, женская, материнская боль переплавляется в силу, противостоящую злу и смерти. Ахматова обращается здесь к женщинам: и к тем, с которыми еще перед войной стояла у тюремной стены, и к тем, кто теперь, в начале войны, прощается с мужьями и любимыми, недаром это стихотворение на¬чинается с повторяющегося союза «и» — он обозначает продолжение рассказа о трагедиях века («И та, что сегодня прощается с милым»). От имени всех женщин Ахматова клянется детям и любимым быть стойкой. Могилы обозначают священные жертвы прошлого и настоящего, а дети символизируют будущее.

Ахматова в стихах военных лет часто говорит о детях. Детьми для нее являются и идущие на смерть молоденькие солдаты, и погибшие балтийские моряки, которые спешили на помощь осажденному Ленинграду, и умерший в блокаду соседский мальчик, и даже статуя «Ночь» из Летнего сада:

Ноченька!

В звездном покрывале,

В траурных маках, с бессонной совой...

Доченька!

Как мы тебя укрывали

Свежей садовой землей.

Здесь материнские чувства распространяются на про¬изведения искусства, которые хранят в себе эстетические и духовно-нравственные ценности прошлого. Эти ценности, которые необходимо сберечь, заключены и в «великом русском слове», прежде всего в отечественной литературе.

Об этом Ахматова пишет в стихотворении «Мужество» (1942), как бы подхватывая основную мысль бунинского стихотворения «Слово»:

Мы знаем, что ныне лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах,

И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова,—

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,

И внукам дадим, и от плена спасем

Навеки!

В годы войны Ахматова находилась в эвакуации в Ташкенте. Много писала, и все ее мысли были о жестокой трагедии войны, о надежде на победу: «Третью весну встречаю вдали//От Ленинграда. Третью?//И кажется мне, она//Будет последней...»,— пишет она в стихотворении «Третью весну встречаю вдали...».

В стихах Ахматовой ташкентского периода возникают, сменяясь и варьируясь, то российские, то среднеазиатские пейзажи, проникнутые ощущением уходящей в глубь времен национальной жизни, ее непоколебимости, проч¬ности, вечности. Тема памяти — о прошлом России, о пред¬ках, о людях близких ей — одна из главнейших в твор¬честве Ахматовой военных лет. Таковы ее стихотворения «Под Коломной», «Смоленское кладбище», «Три стихо¬творения», «Наше священное ремесло» и другие. Ахматова умеет поэтически передать само присутствие живого духа времени, истории в сегодняшней жизни людей.

В первый же послевоенный год на А. Ахматову обрушивается жестокий удар властей. В 1946 году вышло постановление ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград», в котором уничтожающей критике было под¬вергнуто творчество Ахматовой, Зощенко и некоторых других ленинградских литераторов. В своей речи перед ленинградскими деятелями культуры секретарь ЦК А. Жданов обрушился на поэтессу с градом грубых и оскор¬бительных нападок, заявив, что «до убожества ограничен диапазон ее поэзии,— взбесившейся барыньки, мечущейся между будуаром и молельней. Основное у нее — это лю¬бовно-эротические мотивы, переплетенные с мотивами грусти, тоски, смерти, мистики, обреченности». У Ахма¬товой было отобрано все — возможность продолжать работу, печататься, быть членом Союза писателей. Но она не сдавалась, веря, что правда восторжествует:

Забудут? — вот чем удивили!

Меня забывали сто раз,

Сто раз я лежала в могиле,

Где, может быть, я и сейчас.

А Муза и глохла и слепла,

В земле истлевала зерном,

Чтоб после, как Феникс из пепла,

В эфире восстать голубом.

(«Забудут — вот чем удивили!»)

В эти годы Ахматова много занимается переводческой работой. Она переводила армянских, грузинских совре¬менных ей поэтов, поэтов Крайнего Севера, французов и древних корейцев. Она создает ряд критических работ о любимом ею Пушкине, пишет воспоминания о Блоке, Мандельштаме и о других писателях-современниках и прошлых эпох, завершает работу и над самым большим своим произведением — «Поэмой без героя», над которой трудилась с перерывами с 1940 по 1961 годы. Поэма состоит из трех частей: «Петербургская повесть» (1913 год)», «Решка» и «Эпилог». В нее включены также несколько посвящений, относящихся к различным годам.

«Поэма без героя» — это произведение «о времени и о себе». Будничные картины жизни причудливо перепле¬таются здесь с гротескными видениями, обрывками снов, с воспоминаниями, смещенными во времени. Ахматова воссоздает Петербург 1913 года с его разно¬образной жизнью, где богемный быт перемешивается с заботами о судьбах России, с тяжкими предчувствиями социальных катаклизмов, начавшихся с момента первой мировой войны и революции. Много внимания автор уделяет теме Великой Отечественной войны, а также теме ста¬линских репрессий. Повествование в «Поэме без героя» завершается изображением 1942 года — самого тяжелого, переломного года войны. Но в поэме нет безысходности, а, напротив, звучит вера в народ, в будущее страны. Эта уверенность помогает лирической героине преодолеть трагичность восприятия жизни. Она ощущает свою причастность к событиям времени, к делам и свершениям народа:

И себе же самой навстречу

Непреклонная, в грозную мглу,

Как из зеркала наяву,

Ураганом — с Урала, с Алтая

Долгу верная, молодая,

Шла Россия спасать Москву.

Тема Родины, России возникает не раз и в других ее стихотворениях 50—60-х годов. Мысль о кровной принад¬лежности человека родной земле широко и философски

звучит в стихотворении «Родная земля» (1961) — одном из лучших произведений Ахматовой последних лет:

Да, для нас это грязь на калошах,

Да, для нас это хруст на зубах.

И мы мелем, и месим, и крошим

Тот ни в чем не замешанный прах.

Но ложимся в нее и становимся ею,

Оттого и зовем так свободно — своею.

До конца дней А. Ахматова не оставляла творческой работы. Она пишет о любимом ею Питере и его окрест¬ностях («Царскосельская ода», «Городу Пушкина», «Лет¬ний сад»), размышляет о жизни и смерти. Она продолжает создавать произведения о тайне творчества и роли искус¬ства («Мне ни к чему одические рати...», «Музыка», «Муза», «Поэт», «Слушая пение»).

В каждом стихотворении А. Ахматовой ощутим жар вдохновения, разлив чувств, прикосновение к тайне, без которых не может быть эмоциональной напряженности, движения мысли. В стихотворении «Мне ни к чему оди¬ческие рати...», посвященном проблеме творчества, и запах дегтя, и трогательный одуванчик у забора, и «таинствен¬ная плесень на стене» охвачены одним гармонизирующим взглядом. И их неожиданное соседство под пером худож¬ника оказывается содружеством, складывается в единую музыкальную фразу, в стих, который «задорен, нежен» и звучит «на радость» всем.

Эта мысль о радости бытия характерна для Ахматовой и составляет один из главнейших сквозных мотивов ее поэзии. В ее лирике найдется немало страниц трагических и печальных. Но даже тогда, когда обстоятельства тре¬бовали, чтобы «душа окаменела», неизбежно возникало другое чувство: «Надо снова научиться жить». Жить даже тогда, когда, кажется, исчерпаны все силы:

Господи! Ты видишь, я устала

Воскресать и умирать, и жить.

Все возьми, но этой розы алой

Дай мне свежесть снова ощутить.

Эти строки написаны семидесятидвухлетней поэтессой!

И, конечно, Ахматова не переставала писать о любви, о необходимости духовного единения двух сердец. В этом смысле одно из лучших стихотворений поэтессы после¬военных лет — «Во сне» (1946):

Черную и прочную разлуку

Я несу с тобою наравне.

Что ж ты плачешь? Дай мне лучше руку

Обещай опять прийти во сне.

Мне с тобою, как горе с горою...

Мне с тобой на свете встречи нет.

Только б ты полночною порою

Через звезды мне прислал привет.

Скончалась А. А. Ахматова 5 мая 1966 года. Некогда Достоевский сказал юному Д. Мережковскому: «Молодой человек, чтобы писать, страдать надо». Лирика Ахматовой вылилась из страдания, из сердца. Основной побудитель¬ной силой ее творчества была совесть. В стихотворении 1936 г. «Одни глядятся в ласковые взоры...» Ахматова писала:

Одни глядятся в ласковые взоры, Другие пьют до солнечных лучей, А я всю ночь веду переговоры С неукротимой совестью своей.

Эта неукротимая совесть и заставляла ее создавать искренние, задушевные стихи, давала ей силы и мужество в самые черные дни. В написанной в 1965 году краткой автобиографии Ахматова признавалась: «Я не переставала писать стихи. Для меня в них — связь моя с временем, с новой жизнью моего народа. Когда я писала их, я жила теми ритмами, которые звучали в героической истории моей страны. Я счастлива, что жила в эти годы и видела события, которым не было равных»5. Это так. Не только в любовных стихотворениях, принесших А. Ахматовой заслуженную славу, проявился талант этой выдающейся поэтессы. Ее поэтический диалог с Миром, с природой, с людьми был многообразным, страстным и правдивым.

Сергей ЕСЕНИН

(1895—1925)

Есть в отечественной литературе имена, рядом с ко¬торыми любые эпитеты кажутся неточными, слабыми или банально высокопарными. К таким именам относится и имя Сергея Есенина.

Есенин прожил всего тридцать лет. Но след, оставлен¬ный им в литературе, настолько глубок, что его не стер¬ли ни запреты его творчества власть предержащими, ни намеренное приглаживание сложностей творческого пути. Поэзия С. Есенина всегда жила в сердце и памяти нашего народа, потому что уходит своими корнями в толщу национальной жизни, выросла из ее глубин. «В стихах Есенина,— справедливо подчеркнул писатель Ю. Мамле-ев,— есть нечто неуловимое, но экстремально существен¬ное, что делает его поэзию исключительным явлением, даже выходящим за рамки обычной концепции гениаль¬ного. Это «неуловимое» заключается, на мой взгляд, в том, что весь океан есенинской поэзии, образный, звуковой, интонационный, непосредственно вступает в контакт с наиболее глубинными, первозданными, вековыми уровня¬ми русской души...»1.

В самом деле, есенинская поэзия есть символ нацио¬нальной жизни и души, поэтому она так воздействует на русского человека независимо от возраста, мировоззре¬ния и политических пристрастий.

Наверное, у каждого из нас в душе — свой образ Есенина, поэта и человека, свои любимые стихи. Но при всей избирательности вкусов и симпатий нам, читателям, особенно близко и дорого то, что составляет сердцевину есенинской поэзии — это задушевное чувство Родины, дорогой для него России, «страны березового ситца».

«Моя лирика,— с гордостью признавался Есенин,— жива одной большой любовью — любовью к Родине. Чувство Родины — основное в моем творчестве»2. Дей¬ствительно, о чем бы ни писал поэт и в скорбные, и в светлые периоды своей жизни, душу его согревал образ Родины. Сыновнее чувство любви и благодарности доро¬гой его сердцу стране «с названием кратким «Русь» свя¬зывает воедино все его творения — и любовную лирику, и стихи о природе, и цикл поэтических посланий к родным, и произведения с общественно-политической проблемати¬кой. Русь, Россия, Родина, родимый край, родная сто¬рона — самые дорогие для Есенина слова и понятия, ко¬торые встречаются едва ли не в каждом его произведении. В звучании слова «Россия» ему слышались «роса», «сила», «синее». Боли и невзгоды, радости и надежды крестьянской Руси — все это отлилось у Есенина в заду¬шевные и светлые, скорбные и гневные, грустные и ра¬достные строчки. Что происходит в родной стране, что ожидает ее завтра — вот мысли, которые неотвязно тре¬вожили его на протяжении всей недолгой жизни. Это — сердцевина его поэзии.

Вторая же ее черта — предельная искренность, глубина и «половодье чувств». Все творчество Есенина — это страстный дневник обнаженного и раненого сердца. Сам поэт признавался, что хотел бы «всю душу выплеснуть в слова». Трудно найти другого поэта, который бы с такой искренностью выразил себя в стихах, превратив их в сокровенную исповедь.

К вершинам творчества С. Есенин поднялся из глубин деревенской народной жизни. На необъятной карте России, под Рязанью, среди окских просторов, есть старинное село Константиново. Здесь 21 сентября (3 октября) 1895 года в крестьянской семье родился будущий великий поэт, здесь, в сельских просторах, корни его творчества.

Из-за ссоры родителей Есенин некоторое время жил в доме своего деда Ф. А. Титова, который знал много духовных стихов и народных песен, читал внуку Библию. Знакомству с русским устным народно-поэтическим твор¬чеством Есенин обязан бабушке Наталье Евтеевне, открывшей внуку волшебный мир сказок и легенд. Воспитанию эстетического вкуса будущего поэта в немалой мере способствовали песенный дар его матери, Татьяны Федоровны, а также вся атмосфера крестьянской жизни, природа средней полосы России.

Важнейшим источником постижения силы и красоты художественного слова стала для Есенина русская лите¬ратура — произведения Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Кольцова,— которыми зачитывался будущий поэт, учась в земском четырехклассном училище, а затем в Спас-Клепиковской церковно-учительской школе.

Писать стихи Есенин, по его признанию, начал с восьми лет. Будущий поэт в выражении своих мыслей, чувств опирался на творческий опыт Пушкина, Лермонтова, Кольцова, кумира тогдашней молодежи Надсона. В то же время во многих из них появляется уже свое видение окружавшего подростка деревенского мира, в душе кото¬рого рождаются собственные образы и ассоциации. Таково стихотворение 1910 года «Вот уже вечер...», от которого Есенин вел отсчет своим произведениям:

Вот уже вечер. Роса

Блестит на крапиве.

Я стою у дороги,

Прислонившись к иве.

От луны свет большой

Прямо на нашу крышу.

Где-то песни соловья

Вдалеке я слышу.

Хорошо и тепло,

Как зимой у печки.

И березки стоят,

Как большие свечки.

И вдали за рекой,

Видно, за опушкой,

Сонный сторож стучит

Мертвой колотушкой.

Перед нами картина окружающего мира, увиденного взглядом неискушенного ребенка. Детская непосредствен¬ность чувствуется здесь и в повторяющихся сравнениях, и в отсутствии метафор, и в «спотыкающемся» ритме. Верно сказано, что это произведение «словно неуверенные шаги мальчика, только начавшего ходить»3. Однако и в нем уже виден талант начинающего поэта.

Еще более самостоятелен Есенин в следующем корот¬ком стихотворении:

Там, где капустные грядки

Красной водой поливает восход,

Кленёночек маленькой матке

Зеленое вымя сосет.

Здесь уже отчетливо проступают важнейшие черты творчества поэта: яркая метафоричность, одушевление природы, тесная связь с устным народно-поэтическим творчеством.

Любовь к фольклору, знатоком и собирателем которого он был, Есенин пронес через всю жизнь. С гордостью называя себя «крестьянским сыном», «певцом и глашатаем» деревни, он вел свою поэтическую родословную от безы¬мянных сказителей, гусляров, гармонистов, народных поэ¬тов-песенников. «Стихи начал писать, подражая частуш¬кам», «К стихам расположились песни, которые я слышал кругом себя», «Устное слово всегда играло в моей жизни гораздо большую роль, чем другие источники»,— не раз будет подчеркивать позднее Есенин.

Устное народное творчество и стало тем фундаментом, на котором выросло ажурное здание есенинской поэзии. Особенно часто Есенин использует такие фольклорные жанры, как песня и частушка, создавая на их основе собственные произведения. Так, в стихотворении «Хороша была Танюша, краше не было в селе» (1911) сюжет сна¬чала развертывается как в народных песнях об измене любимого: описание героев и их разговор, в ходе которого выясняется, что он женится на другой («Ты прощай ли, моя радость, я женюся на другой»). В народных песнях девушка в этой ситуации либо смиряется, либо упрекает своего возлюбленного за измену. Есенин же дополняет эту ситуацию трагической развязкой: любимый убивает Танюшу, вышедшую в отместку замуж за другого:

Не кукушки загрустили — плачет Танина родня,

На виске у Тани рана от лихого кистеня.

Устным народным творчеством навеяно и другое раннее стихотворение Есенина «Подражание песне». Фольклорной здесь является сама ситуация: встреча молодой девушки у колодца и описание внезапно вспыхнувшего чувства: «Мне хотелось в мерцании пенистых струй//С алых губ твоих с болью сорвать поцелуй».

По мотивам хороводных и игровых народных песен Есенин создает стихотворение «Под венком лесной ро¬машки...» (1911), о том, как молодец нечаянно «уронил кольцо милашки//В струи пенистой волны». Перстень или кольцо в народном творчестве символизируют любовь. Потерять их — значит потерять любовь. Этим и определяется драматизм есенинского стихотворения, ге¬рой которого решает с горя «повенчаться//С перезвонною волной».

Мотивы народной обрядовой поэзии получили вопло¬щение и в других ранних стихотворениях Есенина «Девичник», «На лазоревые ткани», «За рекой горят огни», тоже несущих в себе печать яркой авторской индивидуаль¬ности.

Очень широко в раннем творчестве Есенина исполь-зуютя также темы и поэтика народных частушек. Часту¬шечный ритм явно ощутим в его стихотворениях «Хороша была Танюша.;.» и «Под венком лесной ромашки». Лите¬ратурным вариантом частушки, состоящей из нескольких припевок, является стихотворение «Заиграй, сыграй тальяночка...» (1912). От частушек здесь идет обращение к тальяночке и просьба к девушке-красавице выйти на сви¬дание и послушать припевки («прибаски») гармониста. И в то же время поэт использует свои индивидуальные средства и приемы образности («Васильками сердце све¬тится, горит в нем бирюза»), кольцевую композицию романсного типа с вариативным повторением начальных строк в конце стихотворения. Тематику и ритмику частушек Есенин будет широко использовать и в стихотворениях, написанных в середине 1910-х годов: «На лазоревые ткани...», «Плясунья», «За рекой горят огни», «Удалец» и других.

Стремление начинающего поэта расширить свои жиз¬ненные впечатления приводят его в 1912 году в Москву. Здесь он становится слушателем частного университета А. Л. Шаняевского, где полтора года посещает занятия на историко-филологическом факультете, а также участ¬вует в заседаниях Суриковского литературного кружка, объединявшего писателей из крестьянской среды. Пре¬бывание в Москве положило начало его дружеским и творческим связям с поэтами Н. Клюевым, П. Ореши-ным, Ф. Наседкиным.

Однако в своем неистовом стремлении к творческому совершенствованию Есенин очень скоро приходит к вы¬воду, что Москва, по его словам, «не есть двигатель лите¬ратурного развития, а она пользуется всем готовым из Петербурга». Поэтому 9 марта 1915 года Есенин пере¬езжает в Петербург и прямо с вокзала отправляется к А. Блоку. Автор «Незнакомки» весьма высоко оценил творчество молодого поэта, записав в своем дневнике: «Стихи свежие, чистые, голосистые, многословный язык» .

А. Блок познакомил его с поэтами С. Городецким, Л. Белым, П. Мурашевым, при содействии которых Есенин активно входит в литературную атмосферу столицы.

С середины 1910-х годов творчество Есенина пережи¬вает очевидный подъем: совершенствуется образность, обогащается ритмика, расширяется поэтический гори¬зонт. Это отчетливо прослеживается, в частности, в отноше¬нии поэта к устному народному творчеству.

Если прежде Есенина привлекали в фольклоре в основ¬ном песни и частушки, то теперь диапазон интересов расширяется: поэт использует сказки, легенды, духовные стихи, былины. По мотивам русской сказки «Морозко» он создает стихотворение «Сиротка» — о несчастной си¬ротке Маше, которую за страдания, честность, доброту облагодетельствовал Дед Мороз. Стилизацией былины яви¬лось его стихотворение «Богатырский посвист» (1915), в котором простой крестьянин, вышедший на борьбу с врагом, изображается как былинный богатырь.

В 1912 году Есенин создает первое большое произве¬дение — поэму «Песнь о Евпатии Коловрате». Отталкива¬ясь от исторических легенд и от замечательного памят¬ника древнерусской литературы «Повести о разорении Рязани Батыем», пронизанной народно-поэтическими мо¬тивами, Есенин создает впечатляющий образ защитника земли русской Евпатия Коловрата. Коловрат в поэме Есе¬нина не княжеский дружинник, а кузнец, поднявший народ на защиту рязанской земли. Он изображается как «свет хоробрый», былинный богатырь, как «добрый моло¬дец», а его заклятый враг «по га нище хан Батый», тоже, как в былинах, злобен и коварен, проливает реки крови, «курвяжится над мертвыми». Поэму «Песнь о Евпатии Коловрате* вряд ли можно отнести к творческим удачам автора. Оиа растянута и местами рыхла в композицион¬ном отношении. Стремясь передать старинный и рязанский колорит, автор порой злоупотребляет архаизмами и диа¬лектизмами. Однако несмотря на подобные изъяны, пер¬вая есенинская поэма свидетельствует о поэтической самостоятельности молодого автора. Поэма характеризу¬ется лирической окрашенностью событий и одушевлением природы: поэт живо показывает, как тревожатся звезды (Штой-то Русь заколыхнулася,//Аль не слышит лязгу бранного?»), как ужасается месяц и с «перепужины» каш¬ляет кровью и т. п.

Теме борьбы новгородских бояр с Московским кня¬жеством посвящена поэма Есенина «Марфа Посадница» (1914). Поэт здесь на стороне новгородцев — защитников вольности, хотя, как известно, в истории русского государ¬ства их борьба протих тех, кто стремился к объединению страны, вовсе не была прогрессивной. Автора привлекла "в этой исторической легенде фигура героической женщины, вдовы новгородского посадника Борецкого Марфы, кото¬рая ведет и возглавляет борьбу против московского царя Ивана III.

По сравнению с предыдущей поэмой «Марфа Посад¬ница» отличается большей художественной зрелостью, проявившейся, в частности, в воспроизведении бытовых деталей и языка XVI века. Колоритна, например, овеянная дыханием старины сцена сборов стрелецких полков в поход на Новгород. В этой сцене воедино слива¬ются звонкий шум колоколов и ржанье коней, звяканье сабель и рыданья баб, «глас приказный» и возгласы стрельцов:

На соборах Кремля колокола заплакали, Собиралися стрельцы из дальних слобод; Кони ржали, сабли звякали.

Бабы подолами слезы утирали,—

Кто-то воротится невредим в дом?

Под аккомпанемент бодрого марша («Пики тенькали, кони топали»), перебиваемого авторскими раздумьями об отправляющихся на битву воинах, царь моковский делится с царицей своими зловещими планами. Их беседа описана в фольклорном стиле, и в то же время дает возможность представить бытовую атмосферу той эпохи, семейные отношения:

Возговорит царь жене своей:

А и будет пир на красной браге

Послал я сватать неучтивых семей,

Всем подушки голов расстелю в овраге.

(Государь ты мой,— шомонит жена,—

Моему ль уму судить суд тебе!.. >

В отличие от первой поэмы «Марфа Посадница» не пере¬гружена диалектными и просторечными словами, что де¬лает ее стиль более четким и ясным,

Реальное историческое лицо воспроизведено Есениным и в стихотворении «Ус» (1914). Атаман Ус менее всего похож на сподвижника Степана Разина, каковым он был в действительности. Есенинский герой скорее напоминает персонажа народных разбойничьих песен. Этот удалой молодец опоэтизирован автором:

На крутой горе, под Калугой, Повенчался Ус с синей вьюгой.

Щемяще лирическую ноту вносит в повествование и образ матери Уса, чей сын сложил от руки бояр буйную голову под далекой Калугой.

Заждалася сына дряхлая вдовица. День и ночь горюя, сидя под божницей. Вот пришло-проплыло уж второе лето. Снова снег на поле, а его все нету.

Села и прижалась, смотрит кротко-кротко...

На кого похож ты, светлоглазый отрок?..

! — сверкнули слезы над увядшим усом.—

Это ты, о сын мой, смотришь Иисусом!»

Герой стихотворения не случайно сравнивается здесь с Христом: многие произведения Есенина этих лет насы¬щены религиозной символикой, христианскими образами и мотивами. В начале 1913 года Есенин пишет своему другу школьных лет Г. Панфилову: «В настоящее время я читаю Евангелие и нахожу много для меня нового... Христос для меня совершенство, но я не так верую в него, как другие. Те веруют из страха, что будет после смерти? А я чисто и свято, как в человека, одаренного светлым умом и благородною душою, как в образец в последовании любви к ближнему».

Идея божественного происхождения мира и человека, вера в Христа пронизывает многие стихотворения С. Есенина 1910-х годов.

Чую радуницу Божью

Не напрасно я жилу.

Поклоняюсь придорожью,

Припадаю на траву.

Льется пламя в бездну зренья,

В сердце радость детских снов.

Я поверил от рожденья

В Богородицын Покров,—

признается поэт в стихотворении «Чую радуницу Божью...» (1914). Автор чует «радуницу Божью», т. е. предвидит радость Пресветлого Воскресения, новый приход Христа в мир ради спасения людей. И это окрашивает его произ¬ведения в светлые мажорные тона.

Образы Христа, Богородицы, Святых Николая Чудо¬творца, Егория, богомолок, идущих «поклониться любви и кресту», занимают одно из важнейших мест в образной системе есенинских стихотворений, насыщенных верой автора в Божию благодать. В окружающем мире, по убеж¬дению поэта, незримо присутствует Спаситель:

Между сосен, между елок,

Меж берез кудрявых бус.

Под венком, в кольце иголок

Мне мерещится Исус. ,

Ощущение постоянного присутствия среди людей Христа, свойственное православной традиции, придает есенинскому поэтическому космосу осмысленную духовную жизнеустойчивость. Христос, по убеждению автора, несет в мир любовь, и люди отвечают ему тем же. В стихотворении «Шел Господь пытать людей влюбови...» (1914) старый дед угощает бедного нищего, не подозревая, что перед ним Христос:

Подошел Господь,'скрывая скорбь и муку:

Видно, мол, сердца их не разбудишь...

И сказал старик, протягивая руку:

«На, пожуй... маленько, крепче будешь».

В лице этого деда люди, которых Господь вышел «пытать в любови», выдержали, таким образом, проверку на милосердие и доброту.

Кенотический архетип ранней поэзии Есенина — образ странника, который, взыскуя града Божиего; идет «стопой неспешной//По селеньям, пустырям». В таком же ракурсе изображается и сам Спаситель. Христос в стихотворениях поэта — смиренный, самоуничиженный, принявший «зрак раба», подобный Тому, Который у Тютчева в «рабском виде», «исходил, благословляя» всю русскую землю. Внеш¬нее сходство есенинских странников и Спасителя настоль¬ко близко, что лирический герой боится не признать Его, нечаянно пройти мимо:

И в каждом страннике убогом

Я вызнавать пойду с тоской.

Не помазуемый ли Богом

Стучит берестяной клюкой.

И может быть, пройду я мимо

И не замечу в тайный час.

Что в елях крылья херувима,

А под пеньком — голодный Спас.

(«Не вгтры осыпиот пущи»).

Многие есенинские картины окружающего мира и крестьянского быта насыщены религиозными образами. Природа в его произведениях сакрализируется. Все зем¬ное пространство автором уподобляется Божиему храму, где совершается непрерывная литургия, участником кото¬рой является и лирический герой. «В лесу — зеленой церкви за горой» — он «внимает, словно за обедней, молебну птичьих голосов!». Поэт видит, как «закадили дымом под росою рощи», горит заря. Поля у него «как святцы», «заря молитвенником красным//Пророчит благостную весть», крестьянские хаты — «в ризах образа», «черная глухарка к всенощной зовет» и т. п.

В стихотворении «Сохнет стаявшая глина» (1914) поэт, по аналогии с евангельской притчей о въезде Христа в Иерусалим «на осляти» рисует картину появ¬ления Господа среди дорогих автору среднерусских просторов:

Прошлогодний лист в овраге

Средь кустов — как ворох меди.

Кто-то в солнечной сермяге

На осленке рыжем едет.

Христос изображается здесь с туманным ликом («лицо его туманно»), словно скорбящим о грехах людей. С ликованием встречает Спасителя пробуждающаяся весенняя природа: все вокруг опахнет вербой и смолою», «у лесного аналоя//Воробей псалтырь читает», а сосны и ели поют «Осанну». Русская природа для Есенина — обитель красоты и благодати, пребывание в ней равно¬значно приобщению к божественному началу жизни.

Литургизация родной природы, крестьянского быта — одна из примечательных черт проблематики и поэтики произведений С. Есенина 1910-х годов, связанная с мессиански-эсхатологическим стремлением осмыслить духовный путь России:

И придем мы по равнинам

К правде сошьего креста

Светом книги голубиной

Напоить свои уста.

(«Алый мрак небесной черт»)

Русь видится поэту «милым сердцу краем», где «все благостно и свято», страной, таящей в себе огромную нравственную силу. В 1914 году Есенин создает «малень¬кую поэму» «Русь», посвященную теме первой мировой войны. Поэт показывает, как трагическое событие исто¬рически неумолимо вторгается в устоявшийся быт «родины кроткой»:

Повестили под окнами сотские

Ополченцам идти на войну.

Загыгыкали бабы слободские.

Плач прорезал кругом тишину.

Идея единства и глубинной взаимосвязи природнрго и исторического факторов пронизывает все произведение. В есенинском понимании природный и социальный миры взаимно обусловливают друг друга, образуя целостную картину национальной жизни. Поэт показывает, как исто¬рические катаклизмы (начавшаяся война) неизбежно влекут за собою потрясения природные:

Грянул гром, чаша неба расколота.

Тучи рваные кутают лес.

На подвесках из легкого золота

Закачались лампадки небес.

Есенин не случайно насыщает пейзажные картины храмовой символикой: война изображается им как действие демонических сил, направленных против божественной гармонии мира.

Русская деревня предстает в поэме в близком православному сознанию образе скорбящей Вечной Женственности — «затомившейся невесты», «плачущей жены», матери, ожидающей возвращения сына. Поэт проникает в глубинные слои народного бытия, передает чувство единения людей перед бедой, то общинное, соборное мироощущение, которое свойственно русскому народу. Крестьяне в поэме сообща провожают на войну опол¬ченцев, вместе слушают чтение писем с фронта из уст единственной грамотной крестьянки, «четницы Луши», сообща отвечают на них: («С потом вывели всем по письму»).

События войны рождают ощущение надвигающегося Апокалипсиса: «В роще чудились запахи ладана,//В ветре бластились стуки костей...» И все-таки и автор, и его герои свято верят в победу добра над силами зла, поэтому вчерашние мирные пахари, крестьянские сыновья, изобра¬жаются автором как былинные «добрые молодцы», созидатели и защитники земли русской, ее надежная «опора в годину невзгод». Лиризм сочетается в произ¬ведении с эпическим началом, эмоциональная субъек¬тивность лирического «я» повествователя — с зарисовками жизни и быта крестьянской деревни военной поры. Спустя десять лет опыт создания небольшой лиро-эпи¬ческой поэмы «Русь» пригодится Есенину при работе над одним из его вершинных произведений — поэмой «Анна Снегина».

— Поэма «Русь» от начала до конца пронизана сыновней любовью автора к родине и ее народу:

Ой ты, Русь, моя родина кроткая.

Лишь к тебе я любовь берегу.

В подобных описаниях кроткой, благочестивой и нежно любимой Руси столько искренности и непосредственности, что они нередко превращаются в страстные гимны во славу Отчизны:

Если кликнет рать святая:

«Кинь ты Русь, живи в раю!»

Я скажу: «Не надо рая.

Дайте родину мою!»

(Гой ты, Русь моя родная)

Образ родной страны складывается в есенинской поэзии из картин и деталей дервенского быта («В хате», 1914), из отдельных эпизодов исторического прошлого и современной жизни. Но прежде всего Россия для Есенина — это ее природа. И костер зари, и плеск окской волны, и серебристый свет, луны, и красота цветущего луга — все это отлилось в стихи, полные любви и нежности к родному краю:

Но более всего любовь к родному краю

Меня томила, мучила и жгла,—

признается поэт.

Практически ни одно стихотворение Есенина не обхо¬дится без картин природы. Чуткий, влюбленный в окру¬жающий мир глаз поэта видит, как «сыплет черемуха снегом», как «словно белою косынкой подвязалася сосна», как «выткался на озере алый свет зари», а «по двору метелица//Ковром шелковым стелится».

Трепетная, сердечная любовь к родной природе в стихотворениях Есенина будит высокие, светлые чувства, настраивает душу читателя на волны милосердия и добра, заставляет по-новому взглянуть на примелькавшиеся и от того будто незаметные родные места:

Край любимый! Сердцу снятся

Скирды солнца о водах лонных.

Я хотел бы затеряться

В зеленях твоих стозвонных.

Поэт как бы говорит нам: оторвитесь хотя бы на минуту от повседневной суеты, посмотрите вокруг, вслушайтесь в шелест травы и цветов, в песни ветра, в голос речной волны, всмотритесь в звездное небо. И перед вами откроется Божий мир в его сложности и непрехо¬дящей прелести — прекрасный и хрупкий мир жизни, который надо любить и беречь.

Есенинские пейзажи поражают богатством раститель¬ного и животного мира. Ни у одного поэта мы не найдем такого разнообразия флоры и фауны, как у Есенина. Подсчитано, что в его стихи полноправными художест¬венными образами входят более двадцати видов деревьев и столько же видов цветов, около тридцати видов птиц и почти все дикие и домашние животные средней полосы России.

Природный мир поэта включает в себя не только землю, но и небеса, луну, солнце, звезды, зори и закаты, росы и туманы, ветры и метели; он плотно заселен — от крапивы и лопуха до черемухи и дуба, от пчелы и мыши до медведя и коровы.

Главнейшая особенность есенинских картин и деталей природы — это их одушевленность. Природа для него — живое существо, которое чувствует и мыслит, стра¬дает и радуется: «на бору со звонами плачут глухари», «месяц рогом облако бодает», «темным елям снится гомон косарей», «как метель черемуха машет рукавом». Иногда, как это можно увидеть, например, в стихотворении «О красном вечере задумалась дорога» (1916), подобный прием лежит в основе лирического сюжета всего произведения. Стихотворение буквально изобилует живыми, одушевленными образами из мира природы и деревенской жизни: «Изба-старуха челюстью порога//Жует пахучий мякиш тишины»; «Осенний холод ласково и кротко//Крадется мглой к овсяному двору»; «Заря на крыше, мак котенок, моет лапкой рот»; «Обняв трубу, сверкает на повети//Зола зеленая иа розовой печи», «Тонкогубый ветер//0 ком-то шепчет», «Нежно охает ячменная солома» и т. п. За счет этого создается объемная, эмоциональная картина живого мира.

Природа у Есенина очеловечена, а человек предстает как часть природы, настолько органично он связан с растительным и животным миром. Лирический герой его стихотворений ощущает свою слитность с природой, растворен в ней: «зори меня вешние в радугу свивали», «как снежинка белая в просини я таю». «Хорошо ивняком по дороге//Сторожить задремавшую Русь»,— скажет Есе¬нин в стихотворении 1917 года «Песни, песнн, о чем вы кричите...»

Это слияние человека и природы особенно станет

полным и органичным в зрелом творчестве поэта, но

свое начало оно берет в ранней его поэзии. Такое вос-

приятие жизни — не поэтический прием, а важнейшая

сторона его мировоззрения.

Как и всякий великий поэт Есенин был не просто

певцом своих чувств и переживаний. Его поэзия философична, ибо освещает вечные проблемы бытия.

У Есенина рано сложилась собственная философско-эстетическая концепция мира и человека, истоки которой коренятся в народной мифологии и философии русского космизма.

Центральным понятием философских взглядов древ¬них славян был образ древа. Об этом убедительно писал в своей книге «Поэтические воззрения славян на при-' роду» (1868) выдающийся русский ученый А. Н. Афа¬насьев (Есенин долго искал и все-таки приобрел эту' книгу для личной библиотеки). Образ древа олицетворял собою мировую гармонию, единство всего сущего на земле. Осмысливая свою концепцию мира, С. Есенин писал в статье «Ключи Марии* (1918): «Все от древа — вот ре¬лигия мысли нашего народа (...) Все каши коньки на крышах, петухи на ставнях, голуби на князьке крыльца, цветы на постельном и тельном белье вместе с полотен¬цами носят не простой характер узорочья, это великая значная эпопея исходу мира и назначению человека» • Поэзия Есенина с самого начала была во многом ориентирована на эту философию. Вот почему столь часто человек в его творчестве уподобляется древу и наоборот.

Жизнь в философской концепции Есенина должна быть как сад—ухоженной, чистой, приносящей плоды. Сад — сотворчество человека и природы, олицетворяющее гармонию жизни, поэтому этот образ — один из люби¬мейших в есенинской поэзии: «Хорошо под осеннюю свежесть//Душу-яблоню ветром стряхнуть», «Сделать что угодно, чтоб звенеть в человечьем саду», «Отшумим как гости сада», «Срежет умный садовник — осень//Головы моей желтый куст» и т. и, «Мы с тобой,— писал Есенин Н. Клюеву,— из однаго сада — сада яблонь, баранов, коней и волков...»7 И это не декларация, это — мировоззрение, в основе которого убежденность во взаи¬мосвязи и взаимозаполняемости тварного мира, едииосущности мировой жизни. Вся Вселенная в представлении поэта — это единый огромный сад: «на ветке облака, как слива,//3латится спелая звезда».

Мир в есенинских стихах — это мир живой жизни, одухотворенный и одушевленный. Даже растения чувст¬вуют боль, ибо они, в его представлении, живые существа:

Режет серп тяжелые колосья.

Как под горло режут лебедей...

Л потом их бережно, без злости.

Головами стелют по земле

И цепами маленькие кости

Выбивают из худых телес.

Никому и в голову не встанет.

Что солома — это тоже плоть!..

А звери для поэта — это «меньшие братья». Он зовет их прийти к нему, чтобы разделить их горе: «Звери, звери, придите ко мне,//В чаши рук моих злобу выпла¬кать!»

Гармоничное единство человека с миром, с космосом вот основной смысл многих стихотворений Есенина, его философия бытия. На любви и братстве, убежден Есенин, держится мир: «Все мы тесная родня».

Нарушение этой гармонии — ив природной, и в социаль¬ной сферах — приводит к разрушению мира и человечес¬кой души. Есенин умеет показать этот процесс че¬рез житейскую ситуацию. Одно из самых драматических в этом плане стихотворений —- «Песнь о собаке», создан¬ное в 1915 году. Оно стало событием не только в есенин¬ском творчестве, но и во всей отечественной поэзии. Никто до Есенина не писал о «братьях наших меньших» с такой нежностью и состраданием, с такой искренностью к драматизмом. В стихотворении повествуется о том, как у собаки-матери отняли и утопили ее детей-щенят.

Начинается «Песнь о собаке» нарочито буднично, как бытовая зарисовка, но эта будничность опоэтизирована: поэт информирует о том, как собака ощенила утром семерых рыжих щенят, как «златятся рогожи», на которых лежит мать и ее детеныши, как «до вечера она их лас к ала,//Причесывая языком».

А вечером, когда куры

Обсиживают шесток,

Вышел хозяин хмурый,

Семерых всех поклал в мешок.

Поэт не описывает того, как человек утопил щенят. Мы видим лишь, как «долго, долго дрожала//Воды неза¬стывшая гладь». Основное внимание переносится на изо¬бражение собаки, - бежавшей за хозяином по сугробам в тщетной надежде спасти своих детей.

Человеческая жестокость и равнодушие нарушают гармонию жизни. Поэтому в конце стихотворения действие развивается одновременно в двух планах, в двух измерениях: к он к ре т и о-бытовом и космическом, ибо нарушена гармония Вселенной:

В синюю высь звонко

Глядела она, скуля.

А месяц скользил тонкий

И скрыжя за холм в полях

И глухо, как от подачки,

Когда бросят ей камень в смех.

Покатились глаза собачьи

Золотыми звездами в снег.

Собака обращается со своей болью в «синюю высь», т. е. ко всей Вселенной. Очень емок образ «звонко глядела».

Собака не звонко скулила, глядя в синюю высь, а «звонко глядела... скуля»: мы как бы видим «глаза собачьи», застывшую в них боль, равную самой высокой тра¬гедии _ ведь мать лишили ее любимых детей. И эту тра¬гедию можно выплакать только во Вселенную, обращаясь ко всему миру.

Не на жестокости и равнодушии, убежден поэт, дер¬жится жизнь, а на идеалах христианской любви, брат¬ства и милосердия: «Люди, братья мои лк>ди,//Не губить пришли мы в мире, а любить и верить!»

Особенно беспокоило Есенина насильственное нару¬шение гармонии, законов бытия в общественной сфере, как это случилось в октябре 1917 года.

Октябрьскую революцию Есенин принял. «В годы революции я всецело был на стороне Октября»,— писал он в автобиографии. Но тут же добавил: «Но принимал все по-своему, с крестьянским уклоном»". «Уклон» выражался в том, что Есенин надеялся на улучшение жизни в милой ему сердцу деревне. Эти настроения он выразил в своих произведениях «Октоих», «Иорданская голубица», «Пантократор», «Инония», в которых русская деревня видится ему краем изобилия, где «злачные нивы*, «стада буланых коней», где «с пастушеской сумкой бро¬дит апостол Андрей». Однако по мере обострения граж¬данской войны и красного террора иллюзорные надежды Есенина на революцию, которая установит рай на земле, стремительно начали таять. От мессианских надежд он переходит к решительному отрицанию революционного насилия, к недоуменным вопросам: «О, кого же, кого же петь//В этом бешеном зареве трупов?» С горечью поэт замечает о себе: «Видно, в смех над самим собой//Пел я песнь о чудесной гостье». В его творчество проникают трагические ноты, связанные с резким противопоставле¬нием города и деревни. Революционный, беспощадный в своем отношении к деревне город, точнее, новая власть, посылающая из города своих эмиссаров для реквизирова¬нии сельхозпродуктов, представляется поэту злейшим врагом милой его сердцу «стране березового ситца». «Вот он, вот он с железным брюхом,//Тянет к горлу равнин пятерню»,— пишет Есенин в стихотворении «Со¬рокоуст» (19Z0), повествуя о тщетном единоборстве красногривого жеребенка с беспощадным в своем стреми¬тельном движении поездом. Еще более мрачную картину жизни деревни революционной поры рисует поэт в стихо творении «Мир таинственный, мир мой древний...» (1921):

Мир таинственный, мир мой древний,

Ты, как ветер, затих и присел.

Вот сдавит за шею деревню

Каменные руки шоссе.

Город, город! Ты в схватке жестокой

Окрестил нас как падаль и мразь.

Стынет поле в тоске волоокой.

Телеграфными столбами давясь.

Пусть для сердца тягуче колко,

Это песня звериных прав!..

...Так охотники травят волка.

Зажимая в тиски облав.

Есенина ужасают моря крови," классовая ненависть людей, общению с которыми он предпочитает общение со зверями, ибо те добрее и милосерднее:

Никуда не пойду с людьми. Лучше вместе издохнуть с вами, Чем с любимой поднять земли В сумасшедшего ближнего камень.

Творчество Есенина первых революционных лет можно без преувеличения назвать поэтическим манифестом гибнущей русской деревни.

Мрачное, подавленное состояние поэта обусловило появление в этот период таких произведений, как «Я по¬следний поэт деревни», «Кобыльи корабли», «Хулиган», «Исповедь хулигана», «По-осеннему кычет сова», «Моск¬ва кабацкая» и др. В центре их — мятущаяся душа са¬мого Есенина, находящегося в глубоком разладе с окру¬жающей его действительностью. В них, в основном, развиваются два взаимосвязанных мотива: неприязненное, а порой враждебное отношение к революционной дейст¬вительности и глубокая неудовлетворенность собственной судьбой. Эти мотивы воплощаются то в грустных и унылых тонах («Друг мой, друг мой, прозревшие веж¬ды/ /Закрывает одна лишь смерть»), то в надрывной бра¬ваде («Я на всю эту ржавую мреть,//Буду щурить глаза и суживать») и в попытках найти забвение в кабацком угаре, за что поэт порою беспощадно бичует себя, называя себя «забулдыгой», «повесой», «пропащим» и т. д. Формой протеста против революционной действительности, бег¬ством от нее стала знаменитая есенинская маска хулигана.

Но как бы ни сильно владело им чувство горечи, Есенин никогда не порывал связей с той социальной средой, из которой он вышел, не терял интереса к жизни русского крестьянства, к его прошлому и настоящему. Свидетельство тому — поэма «Пугачев» (1922). Интерес Есенина к Пугачеву обусловлен его острым вниманием к мужицкой России, к борьбе русского крестьянства за «вольность святую». Главная задача автора заключалась в романтизации мужицкого вождя. Поэт создает образ мятежного, готового на самопожертвование, отрешенного от всего мелочного и обыденного народного правдолюбца и правдоискателя. И это для него — надежда на будущее.

В начале 20-х годов в мировосприятии и творчестве Есенина происходят существенные изменения, связанные со стремлением отрешиться от пессимизма и обрести более устойчивый взгляд на перспективы возрождения жизни в стране. Немаловажную роль а этой эволюции сыграли заграничные поездки поэта в Германию, Италию, Францию, Бельгию и Америку. Есенина нисколько не соблазнил западный образ жизни, особенно американ¬ский. В очерке «Железный Миргород» он пишет о ску¬дости духовной жизни страны, делая вывод, что американ¬цы — «народ примитивный со стороны внутренней куль¬туры», ибо «владычество доллара съело в них все стремле¬ния к каким либо сложным вопросам»". Вместе с тем, его поразил индустриальный быт Запада, технический прогресс, который он хотел видеть в России. Эти настрое¬ния нашли отражение в его стихотворениях «Стансы», «Неуютная жидкая лунность», «Письмо к женщине» и др.

Мне теперь по душе иное

И в чахоточном свете луны

Через каменное и стальное

Вижу мощь я родной страны!

Полевая Россия! Довольно

Залечиться сохой по палям!

Нищету твою видеть больно

И березам и тополям.

Я не знаю, что будет со мною...

Может, в новую жизнь не гожусь.

Но и все же хочу я стальною

Видеть бедную, нищую Русь-

Последние два года своей жизни Есенин переживает небывалый творческий валет. За 1924—1425 годы он создал около ста произведений, вдвое больше, чем за шесть предшествующих лет. При этом поэзия Есенина ста¬новится психологичнее, художественно совершеннее, в ней усиливается плавность и мелодичность, глубокий про¬никновенный лиризм. Его стихотворения насыщаются оригинальными эпитетами и сравнениями, емкими, ко¬лоритными, взятыми из мира природы метафорами. Есенина можно назвать поэтом метафор, он видит мир метафорически преображенным. Поэт находит четкие и яркие образы, неожиданные контрасты, призванные показать сложные психологические переживания, кра¬соту и богатство человеческой души и окружающего-мира: «Закружилась листва золотая в розоватой воде на пруду,//Словно бабочек легкая стая с замираньем ле¬тит на звезду»; «Я по первому снегу бреду,//В сердце ландыши вспыхнувших сил»; «И золотеющая осень//В бе¬резах убавляет сок,//За всех, кого любил и бросил,//Лист-вою плачет на песок».

Есенин приходит в эти годи к той содержательной эстетической простоте и емкости, которая характерна для русской классической поэзии. И в этот период в его стихотворениях часто звучит мотив грусти, сожале¬ния о быстротечности юности и невозможности вернуться в нее. Но все же, несмотря на щемящее чувство грусти, в них нет отчаяния и пессимизма: их согревает вера в душевные силы человека, в любимую Русь, мудрое приятие законов бытия. В них содержится не прежняя горько вызывающая бравада {«Мне осталась одна забавам/Паль¬цы в рот да* веселый свист»), не отрешенность от жизни («Наша жизнь — поцелуи да в омут»), а глубоко проникновенное понимание тленности всего земного и не¬обратимости смены поколений. Оппозиция: «бессмертие природы» и «конечность человеческой жизни» — преодо¬левается у Есенина мыслью о едином законе бытия, которому неизбежно подчиняется и природа, и человек. Произведения Есенина созвучны тому настроению, ко¬торое в свое время выразил А. С. Пушкин: «Печаль моя светла...»

«Не жалею, не зову, не плачу»,— так начинает Есенин, одно иэ своих знаменитых стихотворений, в котором поэт соединил две важнейшие для всего его творчества традиции: фольклорно-мифологическую — ощущение слит¬ности человека с природой — и литературную, прежде всего пушкинскую. Пушкинское «пышное природы увя¬данье» и «в багрец и золото одетые леса», стершееся от частого употребления предшественниками Есенина, он сплавил в единый и контрастный образ золотого увяданья, который осмысливается одновременно и как примета осенней природы, и как состояние внешнего (цвет волос) и внутреннего облика лирического героя. Дополнительный смысловой оттенок приобретает в есе¬нинском стихотворении и эпитет «белый»: белый цвет — это и цветущие яблони, и олицетворение чистоты, све¬жести. Очень своеобразно воссоздан здесь образ юности — центральный образ элегии: «Словно я весенней гулкой ранью//Проскакал на розовом коне». Весенняя рань — это начало, утро жизни, розовый конь — символическое воплощение юношеских надежд и порывов. Сочетая в этом образе реалистическую конкретику с символикой, субъективное с объективным, поэт достигает пластич¬ности изображения и эмоциональной выразительности. Яркую эмоциональность сообщают стихотворению и риторические вопросы и обращения. «Дух бродяжий, ты все реже, реже...», «Жизнь моя, иль ты приснилась мне»,— восклицает поэт, передавая неумолимый бег времени.

Столь же совершенен и оригинален другой есенин¬ский шедевр — «Отговорила роща золотая». Образ рощи, говорящей веселым языком берез великолепен, но мета¬форичность и одушевление здесь не самоцель, а средство точной реализации замысла: раскрыть сложное психоло¬гическое состояние лирического героя, его скорбь по поводу уходящей молодости и приятие законов бытия. Возникающие далее образы журавлей, конопляника, месяца, метафора «костер рябины» придают этой грусти космический характер («О всех ушедших грезит коноплянник //С широким месяцем над молодым прудом». Скорбь и грусть уравновешиваются пониманием необ¬ходимости и оправданности смены поколений («Ведь каждый в мире странник — //Пройдет, зайдет и вновь оста¬вит дом») и удовлетворенностью тем, что жизнь прожита не зря:

Не отгорят рябиновые кисти,

От желтизны не пропадет трава.

Подобными мыслями, чувствами и настроениями про¬низаны и другие стихотворения Есенина этого времени: «Мы теперь уходим понемногу...», «Синий май. Заревая теплынь...», «Собаке Качалова».

Существенные изменения наблюдаются в эти годы и в любовной лирике поэта, занимающей огромное место в его творчестве. В произведениях этой тематики Есенин с великолепным мастерством воплотил тончай¬шие нюансы человеческой души: радость встреч, тоску разлук, порыв, грусть, отчаяние, скорбь.

Любовь в поэтическом мире Есенина — это проявление природных сил в человеке, сыне природы. Она четко вписывается в природный календарь: осень, весна сопрягаются у Есенина с разными психологическими I состояниями любовного чувства. Любовь уподобляется / процессам пробуждения, расцвета, цветения и увядания / Природы. Она первозданна и неисчерпаема, как сама ' природа. В то же время любовь в есенинском понимании далеко не проста. Это первозданная стихия загадочна в своей сути, окутана высочайшей тайной и «Тот, кто выдумал твой гибкий стан и плечи,//К светлой тайне при¬ложил уста».

Созданный Есениным поэтический мир любви не был, однако, стабилен. Развитие этой темы отмечено сложными, противоречивыми, драматическими поисками поэтом жиз¬ненного идеала и гармонии духовных ценностей.

Одно из лучших ранних стихотворений поэта на эту тему — «Не бродить, не мять в кустах багряных...» (1916). Образ любимой овеян здесь нежной красотой Природы, создан в лучших традициях устного народного Творчества. В сущности, все стихотворение — это портрет любимой, отраженный в чистом зеркале природы, сложно вытканный на фоне красок деревенского вечера из чистоты и белизны снега, из алого сока ягод, из зерен колосьев и медовых сот:

С алым соком ягоды на коже,

Нежная, красивая была

На закат ты розовый похожа

И, как снег, лучиста и бела.

В период создания «Москвы кабацкой» драматичес¬кое, подавленное состояние поэта накладывало отпечаток

и на освещение темы любви: Есенин в стихотворениях этого периода изображает не душевное чувство, а эро¬тическую страсть, давая этому вполне конкретное объяс¬нение: «Разве можно теперь любитъ,//Когда в сердце сти¬рают зверя». По мере выхода Есенина из критического состояния его любовная лирика вновь приобретает светлые, возвышенные интонации и краски. В перелом¬ном для поэта 1923 году он пишет стихотворения: «Заме¬тался пожар голубой...», «Дорогая, сядем рядом», в ко¬торых вновь воспевает настоящую, глубокую, чистую любовь. Теперь все чаще облик любимой сопровождается у Есенина эпитетами «дорогая», «милая», отношение к ней становится уважительным, возвышенным. Из стихотворе¬ний исчезают вызывающие интонации и связанные с ними грубые слова и выражения. Мир новых, высоких чувств, переживаемых лирическим героем, воплощается в мягких, проникновенных тонах:

Позабуду я мрачные силы.

Что терзали меня, губя.

Облик ласковый! Облик милый!

Лишь одну не забуду тебя.

(«Вечер черные бром насснмл»)

Это новое состояние поэта с большой силой сказалось в цикле его стихотворений -Персидские мотивы» (1924— 1925), которые были созданы под впечатлением его пре¬бывания на Кавказе. Здесь нет и следа натуралистичес¬ких деталей, которые снижали художественную ценность цикла «Москва кабацкая». Поэтизация светлого чувст¬ва любви — важнейшая особенность «Персидских мотивов»:

Руки милой — пара лебедей —

В золоте волос моих ныряют.

Все на этом свете из людей

Песнь любви поют и повторяют.

Пея и я когда-то далеко

И теперь пою про то же снова.

Потому и дышит глубоко

Нежностью пропитанное слово.

Но для Есенина в этом цикле характерно не только иное — целомудренное — воплощение темы любви, но и сближение ее с другой, главной для него темой: темой Родины. Автор «Персидских мотивов» убеждается в не¬полноте счастья вдали от родного края:

Как бы ни был красив Шираз,

Он не лучше рязанских раздолий.

Любовь во всех ее проявлениях — к Родине, к матери, к женщине, к природе — сердцевина нравственно-эстети¬ческого идеала поэта. Она осмысливается Есениным как первооснова жизни, как система духовных ценностей, которыми должен жить человек.

Самым крупным произведением Есенина 1920-х годов Отеляется поэма «Анна Снегина» (1925), где органично соединились эпическое освещение крутого перелома в жизни деревни с проникновенной лирической темой любви. Действие поэмы протекает в дорогих поэту деревенских просторах, где «луна золотою порошею//Осыпала даль деревень», где «дымком отдает росяница//На яблонях белых в саду».

Основу произведения составляет лирический сюжет, связанный с воспоминаниями лирического героя о своей юношеской любви к дочери помещицы Анне Снегиной. Образ "шестнадцатилетней «девушки в белой накидке, олицетворяющей юность и красоту жизни, нежным светом озаряет все произведение.]_Но лиризм, мастерство поэта в изображении картин природы и душевных движений героев лишь одно из достоинств поэмы] Есенин предстает здесь не только как тончайший лирик, но одновременно как летописец бурных и противоречивых событий в деревне периода Октябрьской революции.

Одна из основных тем поэмы — тема войны. Война осуждается всем художественным строем поэмы, различ¬ными ее ситуациями и персонажами: мельником и его женой, возницей, двумя трагедиями в жизни Анны Снеги-ной (гибелью мужа-офицера и ее отъездом за рубеж), самим лирическим героем, жизнелюбом и гуманистом, убежденным в том, что «прекрасна земля,//И на ней чело¬век». Очевидец и участник войны, он ненавидит брато¬убийственную бойню:

Война мне всю душу изъела.

За чей-то чужой интерес

Стрелял я в мне близкое тело

И грудью на брата лез.

Нежелание быть игрушкой в чужих руках («Я понял, что я игрушка») побудило героя дезертировать с фронта.

С возвращением в места своего детства и юности он вновь обретает душевное равновесие. Но не надолго. Революция нарушила привычный ход жизни, обострила многие проблемы.

Глашатаем революционной идеи является в поэме крестьянин Прон Оглоблин. Многие исследователи по традиции склонны считать его положительным героем, выразителем настроений мужицкой массы и самого поэта. Однако это не совсем так. Прон вызывает сочувствие у автора потому, что жизнь его оборвалась нелепо и жестоко: он был убит белогвардейцами в 1920-м году, а любой тер¬рор, независимо от его окраски, вызывал у Есенина резкое неприятие. Прон Оглоблин тот тип революционера, который стоит не с народом, а над ним. И революция лишь способствовала развитию в нем этой вождистской психологии. Вот как он обращается к мужикам, призывая их отбирать помещичьи угодья:

Оглоблин стоит у ворот

И с пьяну в печенки и в душу

Костит обнищалый народ.

Эй, вы!

Тараканье отродье!

Все к Снегиной!..

Р — раз и квас!

Даешь, мол, твои угодья

Без всякого выкупа с нас!»

И тут же меня завидя,

Снижая сварливую прыть,

Сказал в неподдельной обиде:

Крестьян еще нужно варить».

С еще большим сарказмом обрисован брат Прона, Лабутя, тоже тип деревенского «вожака». С победой революции он оказался на начальнической должности, в сельсовете, и «с важной осанкой» живет «не мозоля рук».

Прону и Лабуте противостоит в поэме мельник. Это воплощенная доброта, милосердие и человечность. Его образ пронизан лиризмом и дорог автору как носитель светлых народных начал. Не случайно мельник в поэме постоянно соединяет людей. К нему с доверием относится Анна Снегина, его любит и помнит лирический герой, уважают крестьяне.

События революции, таким образом, получают в поэме неоднозначное освещение. С одной стороны, революция способствует росту самосознания мельника. С другой — дает власть таким, как Лабутя и определяет трагедию таких, как Анна. Дочь помещицы, она оказалась не нужна революционной России. Ее письмо из эмиграции пронизано острой ностальгической болью по навсегда потерянной родине.

В лирическом контексте поэмы разлука лирического героя с Анной — это расставание с юностью, разлука с самым чистым и светлым, что бывает у человека на утренней заре его жизни. Но светлые воспоминания о юности остаются с человеком навсегда как память, как свет далекой звезды:

Далекие, милые были!..

Тот образ во мне не угас.

Мы все в эти годы любили,

Но, значит, любили и нас.

Как и другие произведения Есенина 1920-х годов поэма отличается тщательным отбором изобразительно-выразительных средств. Наряду с метафорами, сравне¬ниями, эпитетами автор широко использует разговорную народную речь, просторечия, очень естественные в устах его героев-крестьян: «домов, почитай, два ста», «бул-дыжник», «едрит твою в дышло» и пр.

Зрелый Есенин — виртуозный мастер художественной формы. Богата и многопланова есенинская цветопись. Цвет у Есенина используется не только в прямом, но и в метафорическом значении, способствуя образному осве¬щению его философско-эстетической концепции жизни.

Особенно часто встречаются в поэзии Есенина синий и голубой цвета. Это не просто индивидуальная привя¬занность поэта к таким краскам. Синее и голубое — это цвет земной атмосферы и воды, он преобладает в природе, независимо от времени года. «Теплая синяя высь», «синие рощи», «равнинная синь» — таковы частые приметы при¬роды в стихотворениях Есенина. Но поэт не ограничива¬ется простым воспроизведением красок природы. Эти цвета превращаются под его пером в емкие метафоры. Синий цвет для него — цвет покоя и тишины. Поэтому он так часто встречается при изображении поэтом утра и ве¬чера: «синий вечер», «синий сумрак», «синий вечерний свет». Смысловое содержание этого цвета используется для характеристики психологического состояния поэта. Он сим¬волизирует душевное равновесие, умиротворение, внут¬ренний покой лирического героя.

Голубой цвет в поэтике Есенина служит для обозна¬чения простора, широты: «пашня голубая», «голубой простор», «голубая Русь». Голубое и синее в своем сочета¬нии служат созданию романтического настроения у чита¬теля. «Май мой синий! Июнь голубой!» — восклицает поэт, и мы чувствуем, что здесь не просто названы месяцы, здесь мысли о юности.

Довольно часто встречаются у Есенина алый, розовый и красный цвета. Первые два символизируют юность, чистоту, непорочность, юношеские порывы и надежды: «о розовом тоскуешь небе», «горю я розовым огнем», «Словно я весенней гулкой ранью,//Проскакал на розовом коне», «С алым соком ягоды на коже//Нежная, красивая была» и т. п.

Родственный алому и розовому красный цвет имеет в поэтике Есенина особый смысловой оттенок. Это тре¬вожный, беспокойный цвет, в нем как бы чувствуется ожидание неизвестного. Если алый цвет связан с утренней зарей, символизирующий утро жизни, то красный намекает на ее близкий закат: «о красном вечере задумалась дорога», «гаснут красные крылья заката».

Когда у Есенина преобладало тяжелое и мрачное настроение, в его произведения вторгался черный цвет: «Черный человек» — так названо самое трагическое его произведение.

Богатая и емкая есенинская цветопись, помимо жи¬вописности и углубления философичности его лирики, во многом помогает и усилению музыкальности стиха. С. Есенин — один из великих русских поэтов, развивав¬ших замечательную и своеобразную традицию русского стиха — напевность. Его лирика пронизана песенной сти¬хией. «Засосал меня песенный плен»,— признавался поэт. Не случайно многие его стихотворения положены на музыку, стали романсами. Широко использует он в своих произведениях звук. Есенинская звукопись, щедрая и бо¬гатая, отражает сложную, многозвучную картину окружаю¬щего мира. Большая часть звукор в стихотворениях поэта названа словами. Это: визг метели и птичий гомон, дробь копыт и окрик уток, стук тележных колес и горластый мужицкий галдеж. В его произведениях мы отчетливо слышим, как «вьюга с ревом бешеным//Стучит по ставням свешенным» и «тенькает синица меж лесных кудрей».

Есенин часто пользуется метонимией, т. е. называет не звук, а предмет, для которого он характерен: «За окном гармоника и сиянье месяца». Ясно, что здесь речь идет не о гармонике как инструменте, а о ее мелодии. Нередко метонимия осложняется метафорой, которая передает характер движения и звучания предмета. Например, в стихотворении «Гори, звезда моя, не падай» падение осенних листьев передано словом «плачет»:

И золотеющая осень,

В березах убавляет сок,

За всех, кого любил и бросил,

Листвою плачет на песок.

Характер звуков в поэзии Есенина соотносится с вре¬менами года. Весной и летом звуки громкие, ликующие, радостные: «В благовесте ветра хмельная весна», «И с хором птичьего молебна//Поют им гимн колокола». Осенью зву¬ки печально меркнут: «По-осеннему кычет сова, по-осен¬нему шепчут листья», «лес застыл без печали и шума».

Стих Есенина богат инструментовкой. Поэт охотно использует ассонансы и аллитерации, которые не только придают его произведениям музыкальность, но и ярче подчеркивают их смысл.

Есенинские звуковые образы помогают передать психологическое состояние лирического героя. Со звуками весны у поэта ассоциируются юность, молодое восприятие жизни, «половодье чувств»: «В душе поет весна». Горечь утраты, душевную усталость и разочарование подчеркивают печальные звуки осени и ненастья. Нередко звуки у Есе¬нина сливаются с цветом, образуя сложные метафори¬ческие образы: «звонкий мрамор белых лестниц», «звенит голубая звезда», «синий лязг подков» и т. п. И как итог подобных звуковых и цветовых ассоциаций вновь и вновь возникает в его творчестве образ Родины и связанная с нею надежда на торжество светлых начал жизни: «Звени,

звени, златая Русь».

Плавности, мелодичности есенинского стиха немало спо¬собствует ритмика. Свой творческий путь поэт начал с того, что опробовал все силлабо-тонические размеры и остановил свой выбор на хорее. Русская классическая поэзия XIX века была преимущественно ямбической: ямбы используются в 60—80% произведений русских поэтов. Есенин выбирает хорей, причем хорей пятистопный, элегический, сообщающий стиху раздумчивость, плавность, философскую углубленность. Напевность есенинского хорея создается обилием пиррихиев и различными прие¬мами мелодизации — анафорами, повторами, перечисле¬ниями. Активно использует он и принцип кольцевой композиции стихотворений, т. е. переклички и совпадения начал и концовок. Кольцевая композиция, свойственная жанру романса, широко использовалась Фетом, Полонским, Блоком, и Есенин продолжает эту традицию.

До конца жизни Есенина продолжал волновать вопрос о том, «что случилось, что сталось в стране».

Еще в августе 1920 года поэт писал своей корреспон¬дентке Евгении Лифшиц: «...Идет совершенно не тот со¬циализм, о котором я думал... Тесно в нем живому»10. С течением времени это убеждение усиливалось. О том, что произошло в России после октября 1917 года, Есенин образно сказал в стихотворении 1925 года «Несказанное, синее, нежное...»:

Словно тройка коней оголтелая

Прокатилась во всю страну.

Многие стихотворения Есенина последних лет жизни — свидетельство его мучительных раздумий о результатах революции, стремление понять, «куда несет нас рок собы¬тий». То он скептически относится к советской власти, то «за знамя вольности и светлого труда//Готов идти хоть до Ламанша». То для него «и Ленин не икона», то он назы¬вает его «капитаном Земли». То он утверждает, что «остался в прошлом... одной ногою», то не прочь «задрав штаны,//Бежать за комсомолом».

Летом и осенью Есенин создает свою «маленькую тетралогию» — стихотворения «Возвращение на родину», % «Русь советская», «Русь бесприютная» и «Русь уходящая». В них он с присущей ему беспощадной искренностью показывает скорбные картины разоренной деревни, распад Р коренных основ русского уклада жизни. В «Возвращении на родину» это «колокольня без креста» («комиссар снял крест»); подгнившие кладбищенские кресты, которые С «как будто в рукопашной мертвецы, / / Застыли с распростер- ^ тыми руками»; выброшенные иконы; «Капитал» на столе вместо Библии.

Стихотворение представляет собой поэтическую параллель пушкинскому «Вновь я посетил»: и там, и тут — возвращение на родину. Но каким же разным предстает это возвращение. У Пушкина — изображение связи времен, преемственности родовой и исторической памяти («внук обо мне вспомянет»). У Есенина — трагический разрыв взаимосвязи поколений: внук не узнает родного деда. Этот же мотив звучит и в стихотворении «Русь советская». «В родной деревне, в краю осиротелом» лирический герой чувствует себя одиноким, забытым, ненужным: «Моя поэзия здесь больше не нужна,//Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен».

«В своей стране я словно иностранец»,— так воспри¬нимал Есенин свое место в постреволюционной России. Интересно в этом плане свидетельство писателя-эмигранта Романа Гуля. Вспоминая об одной из своих встреч с Есениным в Берлине, Гуль пишет: «Мы вышли втроем из дома немецких летчиков. Было пять часов утра... Есенин вдруг пробормотал: «Не поеду в Москву. Не поеду туда, пока Россией правит-Лейба Бронштейн»", т. е. Л. Троцкий.

Зловещий облик Льва Троцкого поэт воссоздал в 1923 году в стихотворной драме под характерным наз¬ванием «Страна негодяев». Троцкий изображен здесь под именем сотрудника красной контрразведки Чекистова, который с ненавистью заявляет: «Нет бездарней и лице¬мерней,//Чем ваш русский равнинный мужик... Я ругаюсь и буду упорно//Проклинать вас хоть тысячу лет».

Гениальный певец России, защитник и хранитель ее национального уклада и духа, Есенин своим творчеством вступил в трагическое столкновение с политикой рас¬крестьянивания, а по сути — уничтожения страны. Он и сам прекрасно понимал это. В феврале 1923 года по пути из Америки он писал поэту А. Кусикову в Париж: «Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть <...> Не могу, ей-богу, не могу! Хоть караул кричи. Теперь, когда от революции остались хрен да трубка, стало ясно, что ты и я были и бу¬дем той сволочью, на которую можно всех собак вешать»12.

Есенин мешал, его надо было убрать. Его преследовали, угрожали тюрьмой и даже убийством.

Настроение поэта последних месяцев жизни отрази¬лось в поэме «Черный человек» (1925), навеянной пуш¬кинской драмой «Моцарт и Сальери». В поэме повеству¬ется о том, как к поэту по ночам стал являться черный человек, который проживал в стране самых отвратитель¬ных громил и шарлатанов. Он смеется над поэтом, изде¬вается над его стихотворениями. Страх и тоска овладе¬вают героем, он не в силах оказать черному человеку сопротивление.

Жизнь в Москве становится для Есенина все опаснее. 23 декабря 1925 года, стремясь оторваться от своих пресле¬дователей, поэт тайно уезжает в Ленинград. Здесь позд¬ним вечером 27 декабря в гостинице «Англетер» он был убит при загадочных обстоятельствах. Труп его, в целях имитации самоубийства, был повешен высоко под потолком на ремне от чемодана13.

Убийство поэта не помешало популярности его про¬изведений среди читателей. И тогда идеологи новой власти сделали попытку извратить, а затем и запретить его творчество. В массовое сознание стал усиленно внедряться неприглядный облик поэта: пьяницы, развратника, скан¬далиста, посредственного стихоплета и т. п. Особенно усердствовал «любимец партии» Н. Бухарин. 12 января 1927 года в «Правде» была опубликована его статья «Злые заметки», в которой автор писал: «Идейно Есенин представляет самые отрицательные черты русской деревни и так называемого «национального характера». Все это способствовало тому, что имя Есенина на тридцать лет было вычеркнуто из русской литературы и стало восста¬навливаться лишь с конца пятидесятых годов.

...Уже семь десятилетий прошло с той трагической ночи, когда чья-то злодейская рука оборвала жизнь русского поэта-гения. Но творения Есенина живы. Они с течением времени не только не утратили своего эстети¬ческого и нравственного значения, но обрели новую силу. Каждый из нас, читателей и почитателей этого великого поэта, может вслед за Николаем Рубцовым с полным правом сказать:

Это муза не прошлого дня.

С ней люблю, негодую и плачу.

Много значит она для меня,

Если сам я хоть что-нибудь значу.

Марина ЦВЕТАЕВА

(1892—1941)

Свое особое место в русской литературе начала XX века занимает Марина Ивановна Цветаева, не примы¬кавшая официально ни к одному из поэтических течений. Социальная, философская, эстетическая позиция Цветае¬вой решительно отделяла ее и от символистов, и от акме¬истов, и от футуристов. Светлый взгляд на мир, неуемное жизненное горение, романтическое бунтарство, основан¬ные на максимализме идеалов — таковы были ее твор¬ческие принципы, которым Цветаева осталась верна на протяжении своего пути, несмотря на обрушивавшиеся на нее невзгоды.

М. Цветаева родилась 26 сентября (8 октября) 1892 года, в полночь, с субботы на воскресенье, на Иоанна Богослова, почти в самом центре Москвы, в тихом Трехпрудном переулке. Позднее она напишет:

Красною кистью

Рябина зажглась.

Падали листья.

Я родилась.

Спорили сотни Колоколов.

День был субботний:

Иоанн Богослов.

Мне и доныне

Хочется грызть

Жаркой рябины

Горькую кисть.

(«Красном» кистью.„»)

Рябина навсегда вошла в ряд важнейших образов ее поэзии. Пылающая и горькая, она стала символом судьбы, тоже горькой и пылающей.

Свой дом в Москве Цветаева с детских лет любила, словно родное существо. Своим читателям она «дарила» Москву как редчайший и драгоценный подарок:

Из рук моих — нерукотворный град

Прими, мой странный, мой прекрасный брат.

Другим ее любимым местом была Таруса и ее окрест¬ности. Цветаевым принадлежала дача «Песочное», возле Тарусы, где семья проводила летние месяцы. С этими местами, с их природой связаны детские и отроческие годы поэтессы, которые она пронесла через всю жизнь, как самые дорогие воспоминания. В своих позднейших дневниковых записях, очерках, автобиографических рас¬сказах она уделит много внимания впечатлениям этих лет. В созданном за рубежом очерке «Хлыстовки» (1934), проникнутом острым ностальгическим чувством, М. Цве¬таева пишет, рассказывая о своем знакомстве с семьей тарусских соседей, раскольников-хлыстовок: «Я бы хотела лежать на тарусском хлыстовском кладбище, под кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растет самая красная и крупная в тех местах земля¬ника. Но если это несбыточно, если мне не только там не лежать, но и кладбища того уже нет, я бы хотела, чтобы на одном из тех холмов поставили с тарусской каменоломни камень «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева». Ныне такой камень поставлен и стал местом встреч истинных поклонников ее таланта.

Писать стихи Цветаева начала еще с детских лет. Ее раннему поэтическому самоопределению способство¬вала атмосфера семьи, где царил дух искусства. Отец поэтессы — Иван Владимирович Цветаев, профессор Мо¬сковского университета, был директором Румянцевского музея и основателем знаменитого музея изобразительных искусств им. А. С. Пушкина. Мать — Мария Александров¬на Мейн — талантливой пианисткой.

В 1910 году, когда Цветаевой было 18 лет, выходит ее первый стихотворный сборник «Вечерний альбом», состоявший всего из одиннадцати стихотворений. Лите¬ратурный дебют юной поэтессы оказался удачным. Тогдашние мэтры русской поэзии В. Брюсов и М. Волошин откликнулись на выход сборника сочувственными сло¬вами. Тепло встретили книгу и читатели.

В самом начале 1912 года в жизни Цветаевой произошли два важных события: она обвенчалась с Сергеем Эфроном, и у нее вышел второй сборник «Волшебный фонарь». Ровно через год выходит третий сборник стихов Цветаевой — «Из двух книг». Во вступлении к нему автор писала: «Все это мило. Мои стихи — дневник, моя поэзия — поэзия собственных имен». Как бы впоследствии ни изменялись творчество и личность Цветаевой, одно осталось постоянным: стихи всегда были дневником ее души.

Во всех этих сборниках ярко проявились основные темы цветаевского творчества: тема любви, тема Родины и тема поэта и поэзии. Они очень часто переплетаются, образуя то сложное единство, которое В. Брюсов обозна¬чил в Цветаевой как «поэзию интимной жизни». Ряд этих стихотворений навеян тарусскими впечатлениями. Таково, например, одно из первых стихотворений поэтессы «Мама на даче». При всей еще очевидной незрелости оно покоряет острым ощущением родной природы и до¬черними чувствами:

Мама на даче: за лугом Ока серебрится, Серебрится, как новый клинок. Наша мама сегодня царица, На головке у мамы венок-Скоро вечер: за лесом луна загорится, На плитах заблестят огоньки. Наша мама сегодня царица, На головке у мамы венки.

Неброская красота родной природы, страстная влюб¬ленность в нее поэтессы звучат в стихотворениях «Осень в Тарусе», «Паром», в циклах «Стихи к Блоку» и «Стихи о Москве»:

И льется аллилуйя

На смуглые поля.

Я в грудь тебя целую,

Российская земля.

Стихи Цветаевой предреволюционных лет проникнуты страстным ожиданием счастья, любви, яркой, наполненной высоким смыслом жизни. Лирика ее предельно насыщена эмоциями, необычайно экспрессивна в изображении чувств, мыслей и переживаний. Поэтесса очень любила жизнь и предъявляла ей максималистские требования, хотела всего яркого, страстного в жизни. Это отразилось и в те¬матике, и в поэтике ее стихов. Цветаева — мастер изобра-жения деталей быта, обстановки, пейзажа, афористичности, экспрессии в выражении чувств. Она прекрасно сочетала в своем творчестве две черты, два пафоса: бытовой прозаизм и патетику. Все это нередко выражено в одном стихотворении, образуя сложную эмоциональную гамму: изображение эмоций, экспрессии чувств через описание предметов, деталей быта. Эта особенность проявляется в ее произведениях и при описании природы, и при обрисовке внутреннего мира лирической героини.

Главная героиня цветаевской поэзии — духовно богатая женщина, наделенная сильным характером и прежде всего внутренней красотой. Поэзия Цветаевой раскрывает обаяние глубокой и сильной натуры — той, что не терпит шаблонов, не признает навязанных кем-то правил, само¬стоятельна во всем и всегда. Ее поступки часто непред¬сказуемы, неожиданны. Она может быть нежной и упрямой, ласковой и надменной, ранимой и дерзкой.

Лирическая героиня Цветаевой — человек разного возраста. Она как бы растет, формируется на страницах сборников ее стихов, обретая все новые качества личности, постигая окружающий мир и людей, духовно обогащаясь от этих связей с миром, из ребенка превращаясь во взрослого человека. Пора детства для поэтессы — источ¬ник самых первых, дорогих впечатлений:

Над миром вечерних видений

Мы, дети, сегодня цари.

В стихотворении «В зале» (1910) поэтесса очень точно передает особенности детского восприятия. Ребенок постигает мир, который огромен и таинствен. Сумерки, бледный свет фонарей будят воображение, создают атмосферу загадочности, нереальности, где переплетаются и явь, и то, что почудилось, показалось. Ребенка манит загадочное, неведомое — все то, что для взрослых кажется обыденным, недостойным внимания, и это, по мнению лирической героини, обедняет их души. Стихотворение заканчивается своеобразной декларацией юной героини:

Мы старших за то презираем,

Что скучны и просты их дни.

Мы знаем, мы многое знаем

Того, что не знают они.

Маленькая героиня Цветаевой порывиста, стремитель¬на, отчаянна. В ней рано вызревает чувство свободы, внутренней самостоятельности, душевной раскованности.

Когда малюткою была

— Шальной девчонкой полуголой,

— Не липла — Господу хвала! —

Я к материнскому подолу.

Нет,— через пни и частоколы —

Сады ломать! — Коней ковать! —

А по ночам в чужие села

— «Пустите переночевать!».

(«Баллада о проходимке»)

Образ отчаянной девчонки-бесовки в некоторых стихах вырастает до символа:

Бубен в руке! Дьявол в крови! Красная юбка! В черных сердцах! Красною юбкой — в небо пылю! — «Красная юбка?» — Как бы не так! — Огненный парус! — Красный маяк!

Любимый цветаевский образ — устремленный ввысь красный огонь как символ горения души, неистовых порывов и страстей.

Взросление человека стремительно. Героиня стихо¬творения «Бежит тропинка с бугорка» (1919) возвраща¬ется в места своего детства. Но они предстают перед нею совсем иначе. Детство ушло, но память о нем не должна исчезнуть. Сохранить ее — значит сберечь незамутненность взгляда на мир, свежесть восприятия, первоздан¬ную чистоту чувств. Пристальный, зоркий взгляд ребенка, его порывистость, жажду первооткрывателя мира лири¬ческая героиня Цветаевой сохранит в себе навсегда.

«Юность мятежная» для героини цветаевских стихов — время еще более жадного интереса к окружающему миру, яростного желания «все понять и за всех пережить!». Она чувствует в своей душе «силы необъятные», ее сердце открыто самым разнообразным впечатлениям. Жить для нее — это значит действовать, рисковать, «мчаться», «гореть» и зажигать других:

Всего хочу: с душой цыгана

Идти под песни на разбой,

За всех страдать под звук органа

И амазонкой мчаться в бой.

«Душа цыгана» для поэтессы — символ вольности, мя-тежности, страстности. Такою предстает юная героиня. Страстная и мятежная, она в то же время надела чутким сердцем, готовым «за всех страдать» и «амазонкой мчаться в бой» за все, что ей мило и дорого.

Героиня Цветаевой — не твердокаменна. Она может безмерно радоваться и столь же безмерно страдать. Она может быть легкоранимой, но слабой, сдавшейся — никогда. Никакие жизненные испытания не заставят ее согнуться. В стихотворении «Пахнуло Англией и морем» (1920) автор рисует свою героиню в момент смертельной опасности: на море шторм. Бушует стихия, грозящая уничтожить и корабль, и всех, кто на нем находится. Но этой бешеной стихии противостоит не просто выдержка, а вызов героини:

...Так связываясь с новым горем,

Смеюсь, как юнга на канате

Смеется в час великой бури...

Отвага духа не покидает ее в самые драматические минуты:

И вот, весь холод тьмы беззвездной

Вдохнув — на самой мачте — с краю —

над разверзающейся бездной —

Смеясь! — ресницы опускаю...

Женщина в стихотворениях Цветаевой безмерна в своей страсти и поступках. Но эта безмерность — воплощение полноты жизни, жажды счастья. Отсюда ее неуспокоенность, всегдашняя «растревоженность» духа, «демо¬низм» ее натуры. Впрочем, поэтесса умела быть и по-своему элегичной, «плавной» и в изображении чувств своей ге¬роини, и в ритме стиха. Таково ее известное стихотворе¬ние-романс, посвященное мужу сестры «Мне нравится, что вы больны не мной...» (1915).

Героиня цветаевской поэзии выступает в разных сю¬жетных и социальных ипостасях. Она и московская стрельчиха, и неукротимая боярыня Морозова, и таборная цыганка, и тишайшая бездомная черница, и ворожея-книжница, и бедовая «кабацкая царица». Чаще же всего — она современная автору женщина — простая, энергичная, живущая интенсивной духовной жизнью, с «гордым видом» и «бродячим нравом», носительница сложной судьбы и страстной любви. В каком бы обличье ни выступала главная героиня произведений Цветаевой — это прежде всего русская удалая, дерзкая; умная и гордая молодая женщина, не знающая удержу ни в радости, ни в грусти, ни в ненависти, ни в любви. В поэзии Цветаевой нет и следа покоя, умиротворенности, созерцательности. Достаточно открыть почти любое ее стихотворение, и мы сразу погружаемся в атмосферу душевного горения, без¬мерности чувств, острейших драматических конфликтов. Лирическая героиня этих произведений — всегда в вихре¬вом движении, в действии, в поступке. Всякое чувство — будь то любовь к Родине, ее природе, или любовь к мужчи¬не — Цветаева понимала только как активное действие — физическое и душевное.

Любовь у Цветаевой всегда «поединок роковой», всегда спор, конфликт и часто — разрыв. Ее любовная лирика, как и вся ее поэзия, эмоциональна, широко¬масштабна, гиперболична, неистова:

Где бы ты ни был — тебя настигну.

Выстрадаю — и верну назад.

Перестрадай же меня! Я всюду!

Зори и руды я, хлеб и вздох,

Есмь я и буду я, и добуду

Губы — как душу добудет Бог.

Пишет ли Цветаева о встречах ее героини с люби¬мым — это романтическая страсть встреч, изображает скорбь покинутой женщины — это вселенская скорбь («Вчера еще в глаза глядел»), рассказывает ли о раз¬луке с любимым — это «цыганская страсть разлуки»:

Цыганская страсть разлуки!

Чуть встретишь — уж роешься прочь.

Я лоб уронила в руки

И думаю, глядя в ночь:

Никто « наших письмах роясь.

Не понял до глубины.

Как мы вероломны, то есть —

Как сами себе верны.

Здесь само понятие «вероломства» — суть натуры че¬ловека, его внутреннего непостоянства,-какой-то неуспо¬коенности, желание не останавливаться на месте ни в по¬ступках, ни в чувствах. Это состояние лирической героини великолепно передано стихом, в котором слышатся бур¬ный порыв, патетически напряженные интонации, резкие срывы ритма.

Такой образ женщины и такие стихи резко противоре¬чили всем традициям женской любовной лирики, в част¬ности, поэзии цветаевской современницы Анны Ахматовой. Где у Ахматовой камерность, строгая гармония, как пра¬вило, тихая речь, почти молитвенный шепот, там у Цветаевой — обращенность ко всему миру, патетические ~ восклицания, крик, вопль. Но необходимо отметить, что, резко отличаясь от Ахматовой темпераментом и экспрес-~ сивным стилем, Цветаева сближается с ней в речевых истоках, уходящих своими корнями в глубь русской народ¬ной поэтической лирики.

Столь же богатой и многомерной, как душа русской женщины, предстает в произведениях Цветаевой и душа Родины. Как поэт «русского национального начала», по удачному выражению В. С. Рождественского, Цветаева глубоко отразила в своих стихотворениях вольную, отчаянную душу России, Стихотворения Цветаевой о Рос¬сии — это патетические песни о родных просторах, о буй¬ных ветрах над полями, о звоне бубенцов на ямщицких тройках. Россия для нее — всегда в ветровой, природной стихии. Ею охвачена и современная Русь, и Русь прошлая, периода Лжедмитрия, Марин Мнишек. Поэтесса живо¬писует Россию Степана Разина, с восторгом пишет о его вольнице, о бродягах и кабацких ярыжках (цикл «Стень¬ка Разин», 1917). Цветаевой очень дороги и близки ее герои — русские люди — дерзкие, смелые, исполненные духа бунтарства, свободолюбия, которые сродни буйному, непокорному ветру:

Другие — с очами и с личиком светлым,

А я — то ночами беседую с ветром.

Не с тем — италийским

Зефиром младым.—

С хорошим, с широким.

Российским, сквозным!

Россия для поэтессы — выражение духа бунтарства, буйного простора и безбрежной широты. Она и гордая, и нищая, и кабацкая, каторжная, и свободная, подобная цыганскому житью, и неприкаянная. Все эти образы в произведениях Цветаевой переплетаются и взаимодей¬ствуют, образуя сложное единство:

Следок твой не пытан.

Вихор-твой — колтун.

Скрипит под копытом

Разрыв да плакун.

Нетоптанный путь,

Непутевый огонь —

Ох, Родина — Русь,

Неподкованный конь!

В зрелом творчестве Цветаевой господствует буйное песенное начало, воплощающее острое чувство Родины — ее природы, истории, национального характера. Ее патрио¬тическая лирика так же, как и лирика любовная, отмечена открытой эмоциональностью и бурным темпера¬ментом в выражении чувства любви к родной земле.

Цветаева признавалась, что для полного выражения обуреваемых ее чувств, ей не хватало даже этой громкой речи, этих эмоциональных слов: «Безмерность моих слов,— писала она,— только слабая тень безмерности моих чувств», из которых неостановимо хлещут «и жизнь, и стих».

Но предельная эмоциональная самоотдача всегда сочеталась у поэтессы с упорным трудом над художествен¬ным словом, работой, по ее словам, «до седьмого пота». «Творческая воля есть терпение»,— заметила она однажды, и многие ее черновики свидетельствуют об этой кропотливой работе над поэтическим словом. О необходимости этой работы Цветаева говорит во многих произведениях, в част¬ности, в циклах, посвященных А. С. Пушкину (стихотво¬рение «Станок») и А. Блоку, «вседержителю» ее души, по признанию поэтессы.

Цветаева терпеливо и упорно работала над стихом. От сборника к сборнику крепла упругость ее строки, расширялся диапазон использования изобразительно-выра¬зительных средств, обогащалась строфика и ритмика.

Цветаеву-поэта не спутаешь ни с кем. Стихи ее узна¬ваемы безошибочно — по особому распеву, неповторимым ритмам, своеобразной интонации. Слово Цветаевой — это прежде всего слово звучащее. Огромная роль в ее поэзии принадлежит звуковой организации стиха, его ин¬струментовке, щедрой и точной, в которой особое значе¬ние имеют ассонансы. В звукописи Цветаева видела основу поэтического творчества. «Словотворчество есть хождение по следу слуха народного и природного, хождение по слуху»,— писала она в статье 1933 г. «Искусство при свете совести». Над звуковой организацией стиха она работала особенно тщательно и упорно. И в подавляющем боль¬шинстве ее произведения инструментованы богато и тонко:

Бузина цельный сад залила!

Бузина зелена, зелена!

Зеленее, чем плесень на чане.

Зелена — значит, лето в начале!

Синева — до скончания дней!

Бузина моих глаз зеленей!

Мастерски использовала поэтесса цветопись. Излюб¬ленные ее цвета черный, белый и красный, символизирую¬щие в ее стихотворениях то контрастность и перемен¬чивость настроений и психологических переживаний ли¬рической героини, то сложную гамму восприятий окружаю¬щего мира, которую Цветаева умеет метафорически обоб¬щить, выразительно и эффектно «преподнести» читателю с помощью оригинальных сравнений («рот, как мед»), неожиданных эпитетов («ржавая тишь») и оксюморонов («сладчайшее зло»).

Главным средством организации стихотворной речи является у Цветаевой ритм. Основная сила ее стихов — не в зрительных образах, а в завораживающем потоке все время меняющихся ритмов. То торжественно-припод¬нятые, то разговорно-бытовые, то задорно-Згукавые, то песенно-распевные, драматически суровые, они в своем интонационном богатстве великолепно передают переливы гибкой, выразительной и меткой речи. Поэтесса не забо¬тилась о гладком благозвучии ритмов, и гибкость инто¬национного строя ее стиха находится в полной зависи¬мости от эмоций лирической героини.

Цветаева разрушала плавную, гладкую мелодию поэти¬ческой речи и создавала стихотворения, которые пред¬ставляют собой, в большинстве случаев, страстный и потому сбивчивый и нервный монолог. Стих ее прерывист, неровен, изобилует внезапными ускорениями и паузами, резкими перебоями. В этом Цветаева близка Маяковскому.

Поэтесса стремилась добиться максимума выразитель¬ности при минимуме слов. С этой целью она предельно сжимает, уплотняет свою речь, жертвует эпитетами, пред¬логами, строит неполные предложения, ориентируясь на читателя вдумчивого, который «расшифрует» лако¬ничность фразы и увидит за нею богатый художественный образ. Вот пример. Цветаева пишет: Глыбами — лбу Лавры похвал.

Мысль двустишия такова: похвалы, расточаемые поэту, подобны лавровому венку. Но от этого венка челу поэта тяжело, как от каменных глыб. Большая мысль вмещена в две кратчайшие и виртуозно озвученные, афористи¬чески звучащие строчки.

Цветаева владела великолепным даром перевоплоще¬ния, вживания в образ. Ее принцип: «Хочешь писать дерево — будь им», т. е. перевоплотись в то, о чем пишешь. Отсюда множество ярких характеров и образов в ее поэзии, увиденных не со стороны, а изнутри.

М. Цветаева была решительной по-своему бескомпро¬миссной натурой. В одном из стихотворений она писала:

Отказываюсь быть

В бедламе нелюдей.

Отказываюсь жить

С волками площадей.

Отказываюсь выть

С акулами равнин.

Отказываюсь плыть

Вниз — по теченью спин.

Эта независимость, стремление жить, сообразуясь прежде всего с собственными взглядами, с собственным мнением, определили и ее отношение к Октябрьской революции. Как и многие интеллигенты, Цветаева не при¬няла братоубийственной гражданской войны, в которой видела разгул «сатанинских сил». В своих политических стихах этих лет, составивших книгу «Лебединый стан», она прославляет белое движение («Белая гвардия, путь твой высок...»), с горечью пишет о развязанном с обеих сторон терроре:

И справа, и слева

Кровавые зевы,

И каждая рана:

— Мама!

И справа, и слева,

И сзади, и прямо,

И красный, и белый:

— Мама!

В итоге страшного кровавого исступления гибнут свои же, русские люди, которых примиряет смерть:

Все рядком лежат —

Не развесть межой.

Поглядеть солдат!

Где свой, где чужой?

Белым был — красным стал:

Кровь обагрила

Красным был — белым стал:

Смерть побелила.

Лебединый стан — это белое движение, Доброволь¬ческая армия Деникина и Врангеля. Всего в книге 50 сти¬хов, расположенных в хронологическом порядке, так что получается поэтическая летопись революции и гражданской войны. В нашей стране «Лебединый стан» опубликован только в 1990 году в 1-м томе 3-томного собрания сочинений Цветаевой.

Наряду с прославлением белого движения, в стихах звучит монархическая тема. Обращаясь к Николаю II в стихотворении «Царю — на Пасху», она пишет:

— Царь! Вы были не правы.

Помянет потомство

Еще не раз

Византийское вероломство

Ваших ясных глаз.

Поэтесса упрекает, царя за его отречение от престола. В стихотворении «Это просто, как кровь и пот» она пишет:

Царь с небес на престол возведен:

Это чисто, как снег и сон.

Царь опять на престол взойдет —

Это свято, как кровь и пот.

Она молится за наследника Алексея (стихотворение «За отрока, за Голубя — за Сына») и выражает надежду на спасение России.

Помимо «Лебединого стана» Цветаева пишет поэму «Перекоп» (1928—1929) —о защите белой армией Перекопа, а в 30-е гт. работает над произведением «Поэма о Царской Семье» (1929—1936). Текст поэмы пока не найден, опубликованы лишь небольшие фрагменты.

Судьба Цветаевой сложилась очень драматично. Вслед за мужем, офицером царской армии и участником белого движения С. Эфроном, она вместе с дочерью Ариадной в мае 1922 г. эмигрировала. Жила сначала в Германии, затем в Чехии, в ноябре 1925 года перебралась в Париж. Жизнь была трудная. В самих столицах жить было не по средствам, приходилось селиться в пригородах или бли¬жайших деревнях. Поначалу белая эмиграция приняла Цветаеву как свою. Но вскоре картина существенно изменилась. Ее печатают все меньше и меньше, связи ее с эмиграцией постепенно ослабевают. Она пишет очень много, но написанное годами не попадает в печать или вообще остается в столе.

Цветаева нисколько не погрешила против истины, когда жаловалась в частном письме 1935 года: «Надо мной здесь люто издеваются, играя на моей гордыне, моей нужде и моем бесправии (защиты нет)».

Существенный интерес для понимания отношений Цветаевой тех лет к миру и человеку представляют две ее поэмы, написанные в 1924 году: «Поэма Горы» и «Поэма Конца». В основе сюжета этой своеобразной лирико-трагедийной дилогии лежит ее роман с молодым русским эмигрантом Константином Радзевичем осенью и зимой 1923 года в Праге, который закончился разрывом и полным разочарованием поэтессы в избраннике. В поэмах проявился свойственный Цветаевой взгляд на человека, своеобразная романтизация высокого духовного чувства, которое она про¬тивопоставляет бездуховному бытовому началу жизни. На контрасте этих двух начал и построены поэмы, в которых вновь воплотился присущий Цветаевой макси¬мализм нравственных требований. Гора в поэмах — синоним и символ любви, олицетворение высоты, духов¬ного восхождения к прекрасному. По этому пути идет лирическая героиня, преодолевая крутизну и жизненные ухабы, но никак невозможно разрубить гордиев узел — долг и страсть — и соединиться с любимым. Приходится в конце концов спускаться вниз, к быту, туда, где «сброд, рынок, барак», спускаться с душой, полной «ран сплошных». «Поэма Конца» — дальнейшее подробное изображение умирающей любви. Последнее расставание с любимым — это опускание в склеп живого, сопротивляющегося чувства. В поэме — обилие знаков «тире», - здесь паузы говорят больше чем слова — это провалы в пустоту, отражающие всю горечь расставания. Шествие влюбленных по Праге напоминает похороны, ибо расставание — это разрезание по живому («расставаться — ведь это врозь,//Мы же срос¬шиеся»). Это последнее прощание с тем возвышенным и прекрасным, что было и уже невозвратимо.

Рас-стаемся — Одна из ста?

Просто слово в четыре слога,

За которыми — пустота.

Расставаться — это идти вниз, под гору, вновь к мещан¬скому окружению, к обыденному существованию, против которого бессильно протестует душа героини.

К названным поэмам примыкает написанная в Па¬риже «Поэма Лестницы» (1926) — произведение о «пасын¬ках большого города Парижа», к которым Цветаева относила и себя. Это было время, когда в сознании поэтессы начинает все более нарастать трагическое ощуще¬ние мира. Напряженная духовная жизнь — и полная бы¬товая неустроенность в чужой и, более того, в чуждой ей по духу стране (Париж Цветаева не любила) — та¬кова была жизненная атмосфера, в которой находилась поэтесса. В «Поэме Лестницы» она пишет о сочувствии всем униженным и оскорбленным жизнью, заявляет о своей неприязни к мещанскому пониманию богатства, заключающемуся только в погоне за материальным до¬вольством. В таком контексте образ лестницы имеет в поэме не только реальное значение — изображение чер¬ной лестницы нищего дома бедняков,— но и символическое, как мечты о духовном восхождении к счастливой, наполненной высшим смыслом жизни.

Миропонимание Цветаевой выражает финал поэмы: пожар уничтожает бедность и зло. Это символ спаситель¬ного огня, который, наконец, должен сжечь несправед¬ливо устроенный мир.

В Париже в эти же годы Цветаева пишет и поэму «Крысолов», в основу которой положена средневековая немецкая легенда о бродячем юноше-музыканте, кото¬рый с помощью волшебной флейты избавил жителей го¬рода от полчищ крыс, утопив их в реке. Поэма явилась прославлением искусства, музыки, красоты и посрамлением, обличением бюргерского, филистерского мира. В конце 20-х годов Цветаева работает также над поэмами «С моря» (1926), «Попытка комнаты» (1926), «Поэма воздуха» (1927), «Перекоп» (1929).

В эмиграции Цветаева обращается и к драматургии. В 1923 году она задумала стихотворную драматическую трилогию «Гнев Афродиты» по мотивам греческой мифо¬логии. Части трилогии должны были называться по именам женщин, которых любил Тезей: Афродита, Федра, Елена. Греческие мифы были для Цветаевой поводом для разду¬мий о человеке, его месте в мире, его отношениях с судьбой. В отличие от мифов, в которых исключалась всякая психологизация, в трагедиях Цветаевой делается упор именно на психологических основах конфликтов и характе¬ров.

Во Франции Цветаева обращается также к прозе, прежде всего к воспоминаниям детских и юношеских лет. В своих воспоминаниях она рисует портреты современ¬ников, их характеры, общественные идеалы. Особенно большое внимание она уделяет изображению поэтов и пи¬сателей — предшественников и современников. Цветаева утверждала, что только поэт, художник может глубже всего понять поэта и составить о нем истинное представле¬ние. В прозе Цветаевой тоже проявился всегда присущий ей максимализм нравственных требований и эстетических оценок. Именно такой характер приобрела ее книга «Мой Пушкин», а также лирические воспоминания о Во¬лошине, Блоке, Мандельштаме. При всей лирической субъективности, очерки и воспоминания Цветаевой правдиво передают черты времени, ее эмигрантской жизни, и — шире — духовных исканий литературы русского за¬рубежья.

С годами Цветаева все тяжелее переживает свою разлуку с Родиной. В ее произведениях начинают звучать мотивы тоски, усталости, безнадежности, возникает же¬лание «Творцу вернуть билет». Поэтесса была твердо убеждена, что подлинный ее читатель остался в России. «Мой читатель несомненно в России»,— пишет она в письме 1925 года. А вот строки из письма 1933 года. «В 1922 году уезжаю за границу, а мой читатель остается в России, куда мои стихи не доходят. В эмиграции меня сначала (сгоряча!) печатают, потом, опомнившись, изымают из обращения, почуяв не свое...».

Ее стихотворения 20—30-х гг. наполнены острой ностальгической тоской по Родине:

Рас-стояние: версты, мили...

Нас рас-ставили, рас-садили,

Чтобы тихо себя вели,

По двум разным концам земли

Рас-стояние: версты, дали...

Нас расклеили, распаяли,

В две руки развели, распяв,

И не знали, что это — сплав

Вдохновений и сухожилий...

Не рассорили — рассорили,

Расслоили... Стена да ров

Расселили нас, как орлов —

Заговорщиков: версты, дали...

Не расстроили — растеряли,

По трущобам земных широт

Рассовали нас, как сирот,—

пишет она в марте 1925 г. в стихотворении «Расстояние: версты, мили...», посвященное Б. Пастернаку, с которым находилась в постоянной переписке. Из этого же ряда — стихотворение «Русской ржи от меня поклон» (1925, май):

Русской ржи от меня поклон,

Ниве, где баба застится... Друг!

Дожди за моим окном,

Беды и блажи на сердце...

Ты, в погудке дождей и бед —

То ж, что Гомер в гекзаметре.

Дай мне руку — на весь тот свет!

Здесь — мои обе заняты.

Вновь и вновь в своих стихах периода эмиграции возвращается Цветаева к теме утраченной Родины. Вот еще одно стихотворение 1932 года под названием «Родина»:

О неподатливый язык!

Чего бы попросту — мужик,

Пойми, певал и до меня: —

Россия, родина моя!

Но и с калужского холма

Мне открывалася она —

Даль,— тридевятая земля!

Чужбина, родина моя!

Даль, прирожденная, как боль,

Настолько Родина и столь —

Рок, что повсюду, через всю

Даль — всю ее с собой несу!

Даль, отдалившая мне близь.

Даль, говорящая: «Вернись Домой!».

Со всех — до горних звезд —

Меня снимающая мест!

Особенно тяжелым периодом эмигрантской жизни Цветаевой стали годы 1937—1939, когда она осталась в Париже с сыном Георгием в полном одиночестве, без помощи и поддержки и почти без средств к существованию: ее муж С. Эфрон, работавший в «Союзе возвращения», подал прошение о советском паспорте и в 1937 году вместе с дочерью Ариадной возвратился на родину. Положение Цветаевой усугублялось еще и тем, что в эмигрантских га¬зетах стали появляться материалы о связях Эфрона с ЧК. Цветаева подает прошение о визе и после мучительных месяцев ожидания 18 мая 1939 года возвращается на родину.

Поэтесса долго мечтала, что вернется в Россию «желан¬ным и жданным гостем». Но так не получилось. Личные обстоятельства ее жизни сложились очень трагично. Осенью 1939 года муж и дочь подверглись необоснованным репрессиям. Муж был расстрелян, а дочь Ариадна (1912—1975) шестнадцать лет провела в сталинских ла¬герях и была освобождена из туруханской ссылки лишь в 1955 году. Все оставшиеся годы своей жизни А. С. Эфрон посвятила собиранию и систематизации архива матери, созданию воспоминаний о ней. Похоронена в Тарусе.

После возвращения на родину Цветаева с сыном жили в Москве и Подмосковье (Болшево, Голицыне). Поэтесса занимается переводами, стихи ее не печатают. Лишь в ян¬варе 1940 г. возникает разговор об издании книги ее сти¬хотворений, которую Цветаева хотела составить из сборни¬ков «Ремесло» (Берлин, 1922), «После России» (Париж, 1924). Но сборник так и не вышел: грянула война. Восьмого августа 1941 года Цветаева вместе с сыном и группой' писателей была эвакуирована в Елабугу. Чтобы иметь сред¬ства к существованию, она согласна была работать посудомойкой. Измученная одиночеством, материальной не¬устроенностью, трагическими обстоятельствами жизни, связанными с гибелью мужа и ссылкой дочери, М. И. Цве¬таева 31 августа 1941 года покончила с собой.

Сын ее Георгий (1925—1944) после смерти матери некоторое время жил в Чистополе, затем переехал в Таш¬кент, окончил там школу и поступил в Московский лите¬ратурный институт. Отсюда в начале 1944 года был мобили¬зован на фронт. Погиб в июле того же года под деревней Друйка Витебской области.

Сложной оказалась и судьба творческого наследия Цветаевой. Долгое время вокруг ее имени был заговор молчания. Лишь с 1960-х годов понемногу стали печатать и переиздавать ее произведения. По-настоящему ее твор¬чество, особенно эмигрантского периода, не изучено до сих пор. Это дело будущего. В этом была уверена и сама поэтесса. В 1913 году она писала:

Моим стихам, написанным так рано,

Что и не знала я, что я — поэт,

Сорвавшимся, как брызги из фонтана,

Как искры из ракет.

Ворвавшимся, как маленькие черти,

В святилище, где сон и фимиам,

Моим стихам о юности и смерти, —

Нечитанным стихам!

Разбросанным в пыли по магазинам

(Где их никто не брал и не берет!)

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черед.

В письме к близкой подруге О. Колбасиной-Черновой от 17 октября 1924 г. Цветаева писала: «И — главное — я ведь знаю, как меня будут любить (читать — что) через сто лет!». Как хорошо, что это случилось гораздо раньше!

Цветаева — поэт не из легких. Читать ее произведения между делом — нельзя. В Цветаеву необходимо углублять¬ся, ее поэзия требует от читателя встречной работы мысли и сердца. «Чтение — прежде всего сотворчество,— говорила поэтесса,— устал от моей вещи, значит — хорошо читал и — хорошее читал. Усталость читателя — усталость не опустошительная, а творческая. Делает честь читателю и мне».

Марина Цветаева — большой поэт, и вклад ее в русскую и мировую культуру весьма значителен. Хорошо, что лучшему из того, что она создала, «настал черед», и ее поэзия пришла в школу. Ведь прежде всего к юности, к молодым поколениям обращено страстное, призывное и проникновенное слово поэтессы:

Идешь, на меня похожий,

Глаза устремляя вниз.

Я их опускала — тоже!

Прохожий, остановись!

Прочти — слепоты куриной

И маков набрав букет.

Что звали меня Мариной

И сколько мне было лет.

Не думай, что здесь — могила.

Что я появлюсь, грозя-

Я слишком сама любила

Смеяться, когда нельзя!

И кровь приливала к коже,

И кудри мои вились...

Я тоже была, прохожий!

Прохожий, остановись!

Сорви себе стебель дикий

И ягоду ему вслед,—

Кладбищенской земляники

Крупнее и слаще нет.

Но только не стой угрюмо.

Главу опустив на грудь-

Легко обо мне подумай,

Легко обо мне забудь.

Как луч тебя освещает!

Ты весь в золотой пыли...

И пусть тебя не смущает

Мой голос из-под земли-

Игорь Северянин

(1887—1941)

Игорь Северянин — один из самых наименее иссле¬дованных поэтов серебряного века. К его творчеству мно¬гие годы относились отрицательно. В советском литера¬туроведении сложился устойчивый, на многие десяти¬летия, миф о Северянине как о поэте весьма низкого эстетического уровня. А между тем И. Северянин — ■поэт милостью Божьей», «истинный поэт», по выраже¬нию В. Брюсова. Без его творчества невозможно предста¬вить полную картину развития русской поэзии начала XX века.

Игорь Васильевич Северянин (настоящая фамилия — Лотарёв) родился 4(16) мая 1887 года в Петербурге в потомственной дворянской семье. Мать его, дочь пред¬водителя дворянства Щигровского уезда Курской губер¬нии, Н. С. Шеншина — родственница Афанасия Фета, была начитанной женщиной, рано приобщившей сына к художественной литературе. Брак со штабс-капитаном Василием Лотаревым не принес ей счастья. В автобио¬графической поэме «Роса оранжевого часа» (1925) И. Северянин так писал об отце:

Великолепнейший лингвист,

И образован, и воспитан.

Он был умен, он был начитан.

Любивший развлечения отец мало уделял внимания семье. В 1896 году родители будущего поэта разошлись, и Василий Петрович увез мальчика к своим родственникам в Череповецкий уезд Новгородской губернии. Здесь Игорь Лотарев прожил около семи лет, учился в Череповецком реальном училище. В 1904 году он возвратился к матери в Гатчину, под Петербург. Но годы, проведенные в имении дяди, на берегу полноводной реки Суды, будут вспоми¬наться ему как одни из самых счастливых.

О Суда! Голубая Суда,

Ты внучка Волги! Дочь Шексны!

Как я хочу к тебе отсюда

В твои одебрянные сны!...—

так в конце жизни вспоминал поэт о своем детстве. Любовью к русскому северу был обусловлен выбор поэтом псевдонима — Северянин, ставшего затем фамилией.

Писать И. Северянин начал еще в Череповце. Первые его стихи подражательны. В них мы находим надсоновское обращение к «усталому духом» собрату («Гатчинская мельница»), перекличку с поэзией народников («Что ви¬дели птицы»...) отголоски лирики А. К. Толстого («А зна¬ешь край?»).

Уже в юности Северянин определил круг своих лите¬ратурных учителей. Это А. К. Толстой, А. М. Жемчужников и рано умершая, многократно воспетая им поэтесса конца XIX — начала XX века Мирра Лохвицкая (1869—1905), сестра Н. А. Тэффи.

Первый, кто приветствовал появление Северянина в литературе и оценил его незаурядный талант, был поэт Константин Фофанов (1862—1911). Встретились они 20 ноября 1907 года и быстро подружились, несмотря на большую разницу в возрасте. Критик журнала «Новое слово» А. Измайлов вспоминал: «Однажды Фофанов при¬шел в редакцию в сопровождении молодого, стройного, симпатичного человека, безбородого и безусого, дер¬жащегося со светской выправкой, скромно и спокойно.

Он был без кудрей до плеч, ничто не подчеркивало в его наружности поэта, в глазах светилась своя тихая душа, далекая от предмета случайного сейчас разговора.— Познакомьтесь: Игорь Северянин. Поэт очень талантли¬вый, очень талантливый,— заговорил своей нервной, заикающейся скороговоркой Фофанов»1. К. Фофанов не являлся первоклассным поэтом, но Северянину была близка его поэзия лирическим отношением к природе, искренностью. Дружба их длилась около четырех лет. Незадолго до смерти Фофанов написал такое стихотворение:

О Игорь, мой единственный,

Шатенный трубадур!

Люблю я твой таинственный,

Лирический ажур.

Северянин всю жизнь с благодарностью вспоминал своего старшего друга и наставника. К. Фофанову он посвятил около десяти стихотворений, названия которых говорят сами за себя: «В защиту Фофанова», «Великому современнику» (1909), «На мотив Фофанова», «На смерть Фофанова» (1911), «Поэзия Фофанова» (1913), «К шести¬десятилетию смерти Фофанова» (1917). Он считал Фо¬фанова «гениальным поэтом» и советовал читателям:

Возьмите Фофанова в руки И с ним идите в вешний сад. Томленье ваше, скуку, муки Его напевы исцелят.

В литературу И. Северянин входил трудно. Первое его стихотворение «Гибель Рюрика» было опубликовано во втором номере журнала «Досуг и дело» за 1905 год. Потом его долго не печатали. Стихи, которые он посылал в журналы, регулярно возвращались назад. Поэтому Северянин стал выпускать их отдельными брошюрками объемом от двух до двадцати четырех страниц. С 1904 по 1912 годы он издал таким образом 35 брошюр. Поэт рассылал их по различным редакциям, но откликов на них почти не было.

Тот же А. Измайлов свидетельствует: «...Через извест¬ные сроки в редакцию приходили маленькие тоненькие брошюрки стихов, иногда всего 8—10 страниц. Редактор брал их, метил, посыпал пеплом смешные, вычурные, нелепые стихи и, улыбаясь, вручал их соответственному сотруднику:

— Игорь Северянин опять прислал стихов. Будет охота — отметьте...»

В конце 1909 года одна из таких брошюрок под наз¬ванием «Интуитивные краски» попала в Ясную Поляну ко Льву Толстому. Ее привез туда писатель Иван Наживин. Толстой дал уничтожающую характеристику стихам Се¬верянина. «Об этом,— вспоминал позже И. Северянин,— мгновенно всех оповестили московские газетчики... после чего всероссийская пресса подняла вой и дикое улюлю¬канье, чем и сделала меня сразу известным на всю страну. С тех пор каждая моя новая брошюра тщательно комментировалась критикой на все лады, и с легкой руки Толстого меня стали бранить все, кому не лень».

Известность, пусть даже и скандальная, сыграла свою роль: стихотворения Северянина стали охотно печатать популярные журналы и газеты. Многих читателей привле¬кали необычные слова и персонажи («грезерки», «экс-цессерки», «адъюантессы», «лесофеи» и т. п.), яркая экспрессия создаваемых поэтом картин. Им нравилась изысканно-романтическая жизнь принцесс, королев и па¬жей, непохожая на окружающую обыденную реальность:

Это было у моря, где ажурная пена,

Где встречается редко городской экипаж...

Королева играла - в башне замка Шопена,

И внимая Шопену, полюбил ее паж.

Было все очень просто, было все очень мило:

Королева просила перерезать гранат,

И дала половину, и пажа истомила,

И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.

А потом отдавалась, отдавалась грбзово,

До восхода рабыней проспала госпожа...

Это было у моря, где волна бирюзова,

Где ажурная пена и соната пажа.

(«Это было у моря»)

Читателей завораживал стиль подобных стихотворений, их плавная, задушевная мелодичность и напевность. В стихотворении «Ананасы в шампанском» молодой поэт обещал: «Я трагедию жизни претворю в грезофарс». И он это делал.

Другую часть читателей и многих критиков, напротив, шокировали подобные стихотворения, которые сам автор именовал «поэзами». Так сложилось устойчивое мнение о Северянине как о поэте дурного вкуса, потакающего низменным интересам «толпы».

Между тем, многие стихотворения поэта ироничны или же пародийны, созданы им для эпатажа малокуль¬турной, но амбициозной обывательской публики. Едкой иронией насыщено, например, скандально нашумевшее стихотворение «Хабанера II»:

Вонзите штопор в упругость пробки,—

И взоры женщины не будут робки!...

Да, взоры женщин не будут робки,

И к знойной страсти завьются тропки...

Ловите женщин, теряйте мысли...

Счет поцелуям пойди, исчисли!-..

А к поцелуям финал причисли,—

И будет счастье в удобном смысле!...

Как пародия на расхожую рекламу звучит стихотво¬рение «Мороженое из сирени!» Многих удивляли «Ананасы в шампанском», и не все понимали, сколь едко высмеивал поэт убогое подражание всему западному: «Весь я в чем-то норвежском!//Весь я в чем-то испанском!» Тонко иро¬ничны стихотворения «Каретка куртизанки», «В будуаре тоскующей нарумяненной Нелли...», «Клуб дам» и многие другие.

Ирония И. Северянина нередко перерастала в сатиру. Хорошо знавший его поэт и переводчик Г. Шенгели писал: «Игорь обладал самым демоническим умом, какой я только встречал, ...и все его стихи — сплошное издевательство над всеми и всем, и над собой»4.

Сам поэт признавался в стихотворении «Рядовые люди»:

Я презираю спокойно, грустно, светло и строго

Людей бездарных: отсталых, плоских, темно упрямых...

Они так жалки, так примитивны и так бесцветны.

Таких людей он едко высмеивает в стихотворении «Диссона»:

Ваше Сиятельство, к тридцатилетнему — модному возрасту

Тело имеете универсальное... как барельеф...

Душу душистую, тщательно скрытую в шелковом шелесте,

Очень удобную для проституток и королев...

Как своего рода комментарий к этому и подобным произведениям звучит стихотворение «В блесткой тьме», где поэт прямо говорит о направленности своего творчества:

Каждая строчка—пощечина. Голос мой — сплошь издевательство.

Рифмы слагаются в кукиши. Кажет язык ассонанс.

Я презираю вас пламенно, тусклые Ваши Сиятельства,

И, презирая, рассчитываю на мировой резонанс!

Нередко поэт иронизировал и над собою, над соб¬ственными мечтами, грезами и иллюзиями об интересной, духовно насыщенной жизни, что тоже вызывало неодоб¬рение критики. Северянин очень огорчался порою, что «Не расслышала (иль то — политика?)//Моей иронии глухая критика». Позднее, в стихотворении «Двусмыслен ная слава» он следующим образом определит суть своего творчества и отношение к нему критики:

Моя двусмысленная слава

Двусмысленна не потому,

Что я превознесен неправо.

Не по таланту своему,—

А потому, что явный вызов

Условностям — в моих стихах

И ряд изысканных сюрпризов

В капризничающих Словах.

Во мне выискивали пошлость.

Из виду упустив одно:

Ведь кто живописует площадь.

Тот пишет кистью площадной.

Пускай критический каноник

Меня не тянет в свой закон,—

Ведь я лирический ироник:

Ирония — вот мой канон.

Поэт довольно точно определил основную черту своего раннего творчества: «лирический ироник». Ироничность — важнейшее качество поэзии И. Северянина. Вторая же ее черта — лиризм, для выражения которого поэт опять-таки нередко пользуется маской, скрывая за внешней экстравагантностью, бравадой и эпатажем глубокие чув¬ства.

Уже в ранних его стихотворениях пробиваются и пуш¬кинские, и некрасовские мотивы («...А знаешь край, где праздники убоги...»). Задолго до написания нашу¬мевших, эпатажных, полных иронии стихов, молодой поэт, задумываясь о совестливости художника, написал стихотворение «Я не лгал», в котором с разным порядком слов трижды повторяется строка: «Я не лгал никогда, никому».

В ранней поэзии И. Северянина немало не только стихов иронических и сатирических, воссоздающих «удушающую пошлость жизни», но и лирических, и лирико-драмати¬ческих. Многие из них покоряют своей безыскусной задушевностью («Ты ко мне не вернешься в тихом платье из ситца,//В платье радостно-жалком, как грошовый цветок»), непоказной добротой и милосердием <В парке плакала девочка://...У хорошенькой ласточки переломана лапочка»), христианской сострадательностью:

Весенней яблони, в нетающем снегу.

Без содрогания я видеть не могу:

Горбатой девушкой — прекрасной, но немой —

Трепещет дерево, туманя гений мой...

И полный нежности и ласковой тоски, Благоуханные целую лепестки.

Юный поэт в своих стихотворениях воспевает сложности и таинства любви:

Она на пальчиках привстала

И подарила губы мне.

Я целовал ее устало

В сырой осенней тишине.

И слезы капали беззвучно

В сырой осенней тишине.

Гас скучный день — и было скучно.

Как все, что только не во сне.

(«Маленькая элегия»)

Его волнует окружающая природа, для описания ко¬торой поэт находит немало свежих сопоставлений, красок и ассоциаций:

Выйди в сад... Как погода ясна!

Как застенчиво август увял!

Распустила коралл бузина,

И янтарный боярышник — вял.

Скоро осень окутает сном

Теплый садик, дождем оросив,

А пока еще — зелень вокруг,

И вверху безмятежная синь...

(Выйди в сад»)

Ритмически звучные, лиричные стихотворения Северянина наполнены искренней любовью к дорогим его сердцу российским просторам. Таково его стихотворение «Рус ская» (1910) с опоэтизированными автором приметами деревенского быта:

Хорошо гулять утрами по овсу,

Видеть птичку, лягушонка и осу,

Слушать сонного горлана-петуха,

Обменяться с дальним эхом: «ха-ха-ха!»

Пейзажная лирика Северянина приобретает подчас философскую направленность, выявляя его взгляды на смысл бытия:

Жить для меня — вдыхать сирень,

В крещенский снег стремиться к маю,

Благословляя новый день...

(«Стихи в ненастный день»)

Тема любви и тема природы нередко в стихотворениях поэта образуют единое целое, определяя радостное восприя¬тие лирическим героем многообразия окружающего его мира. Олицетворением этого мира являются «весна» и «сирень» — два основных архетипа северянинской поэзии. Весна, которая пробуждает человека и природу к жизни, и сирень, которая выступает как самый яркий символ этого пробуждения.

В марте 1913 года вышел из печати первый поэти¬ческий сборник И. Северянина. Поэт назвал его словосо¬четанием из известного стихотворения Ф. И. Тютчева «Весенняя гроза» — «Громокипящий кубок», подчеркнув тем самым преемственность многих помещенных в нем стихотворений с классической традицией. Сборник был восторженно встречен читательской публикой и многими известными поэтами — представителями разных течений. К 1915 году «Громокипящий кубок» выдержал девять переизданий. Такого успеха до сих пор в России не имела ни одна поэтическая книга.

Большую роль в творческой судьбе Северянина сыграл в эти годы Ф. Сологуб. «В 1912 г. я познакомился с Фе¬дором Кузьмичем Сологубом, представившим меня петер¬бургскому литературному миру на специальном вечере в своем салоне на Разъезжей,— вспоминал поэт.— Он написал мне восторженный триолет» («Восходит новая звезда») и не менее восторженное предисловие к моей первой книге — «Громокипящий кубок».

«Нечаянной радостью» назвал Ф. Сологуб появление книги И. Северянина. Поясняя свою мысль, он писал:

«Когда возникает поэт, душа бывает взволнована... Я люблю стихи Игоря Северянина... Я люблю их за легкое, улыбчивое происхождение. Люблю их потому, что они рождены в недрах дерзающей, пламенной волею упоенной души поэта <...> Воля к свободному творчеству составляет ненарочную и неотъемлемую стихию души его, и поэтому явление его — воистину нечаянная радость в серой мгле северного дня»6.

Очарованный стихами молодого поэта, Сологуб проявил к нему отеческую заботу и пригласил в поездку по России — от Минска до Кутаиси. Путешествие это помогло И. Северянину глубже узнать жизнь страны и встретиться со своими читателями.

Как культурное событие расценил выход сборника Н. Гумилев. В статье «Письма о русской поэзии» он писал: «Игорь Северянин — действительно настоящий поэт... Что он поэт, доказывает богатство его ритмов, обилие образов, устойчивость композиции, свои, остро пережитые темы».

Любопытна также реакция на книгу Северянина Алек¬сандра Блока, который вначале относился к стихотворе¬ниям автора «Громокипящего кубка» весьма прохладно. Прочитав сборник, Блок сделал в дневнике следующую запись: «Отказываюсь от многих своих слов, я преуменьшал его... Это — настоящий, свежий, детский талант»8.

И действительно, многие стихотворения сборника ярко, свежо и непосредственно передают радостную атмосферу весны, цветения, обновления мира:

Душа поет и рвется в поле

Я всех чужих зову на «ты»...

Какой простор! Какая воля!

Какие песни и цветы!

(«Осенний день»)

Одна из главных тем сборника — тема любви. Она раскрывается в ряде стихотворений, многие из которых стали романсами: «Не улетай!», «Соната в шторм», «Кензель» и др. В них рыцарское преклонение перед женской красотой и изяществом, поэтизация чувственной страсти. Поэт изображает любовное чувство не только мужчины, но и женщины («Ее монолог»), что говорит о нем, как о тонком знатоке женской души.

Женщина в ранней поэзии Северянина — воплощение изысканности, утонченности, экстравагантности. Для ее изображения поэт находит смелые, неожиданные метафоры и эпитеты, призванные подчеркнуть глубину чувств лири¬ческого героя:

Уста твои — чаруйные новеллы!

Душист их пыл, и всплески так смелы,

И так в жасмине трелят соловьи,

Что поцелуи ^вальсом из — «Мирэллы» — Скользят в крови.

На! одурмань! замучай! упои!

Испчель, изжаль кипящими устами!

Да взветрит над жасминными кустами

Царица Страсть бушующее пламя,

Пока в жасмине трелят соловьи!

(«Кензелъ IX»)

В стихотворении «В лимузине» (1910) ощущение эле¬гантности и неотразимости юной дамы выражено словами: «Она вошла в моторный лимузин,//Эскизя страсть в кор¬ректном кавалере».

Выход сборника «Громокипящий кубок» сделал имя И. Северянина известным по всей России. Его стихи охотно печатают крупнейшие газеты и журналы; «поэзоконцерты», которые устраивал автор, ломились от восторженной публики, а портреты украшали и будуары светских дам, и скромные комнатки гимназисток. По свидетельству И. Бунина, Северянина «знали не только все гимназисты, студенты, курсистки, молодые офицеры, но даже многие приказчики, фельдшерицы, коммивояжеры, юнкера»9. Когда в феврале 1918 года в переполненном зале Политехнического музея состоялись выборы короля поэтов, им оказался Игорь Северянин. Второе место занял В. Мая¬ковский, третье — К. Бальмонт. Относиться к этому факту слишком серьезно не следует (вкусы публики, как известно, капризны и изменчивы), но и не брать в расчет тоже нельзя.

Необычайной популярности поэта способствовало и то, что он сам читал свои стихи. Первые его публичные выступления состоялись в 1910 году, а затем начались поездки по стране. Где только ни выступал Северянин: в Петербурге, Москве, Харькове, Тифлисе, Одессе, Росто¬ве-на-Дону, Курске, Твери, Саратове, Минске, Пскове... Его вечера собирали толпы поклонниц, которые забрасы¬вали своего любимца цветами. «Я знаю гром рукоплеска¬ний//Десятков русских городов»,—признается позднее поэт. По словам Б. Пастернака, Северянин «повелевал концертными залами и делал полные сборы с аншлагами».

Современники, видевшие и слышавшие его выступле¬ния, рассказывали, что он исполнял свои стихи подчеркну¬то отстраненно, не вступая в контакт с публикой, читал распевно, так, что чтение превращалось в пение. Закончив выступление, Северянин быстро уходил со сцены, не удо¬стаивая слушателей даже взглядом, несмотря на их восторги.

Выступал поэт не всегда один: в 1913 году он вместе с В. Маяковским и Д. Бурлюком совершил турне по Крыму и участвовал с ними поэтических вечерах.

В годы первой мировой войны Северянин удалился душою в царство грез, в вымышленную им поэтическую «страну Миррэлию». Само название этой «страны» свя¬зано с именем Мирры Лохвицкой. Миррэлия для Северя¬нина — это мир романтической мечты, красоты, куда он уходил от пошлостей жизни:

Миррэлия — светлое царство,

Край ландышей и лебедей.

Где нет ни больных, ни лекарства,

Где люди не вроде людей.

Миррэлия — вечная Пасха,

Где губы влекутся к губам.

Миррэлия —- дивная сказка,

Рассказанная мною вам.

(«Увертюра»)

Уход в романтическую «страну Миррэлию» не означал отстраненности поэта от жизни. Северянин продолжает писать о сложностях человеческих взаимоотношений, горестях и радостях мира. («Поэза о Гогланде», «Поэза о людях», «Это страшно», «Поэза страшной жизни» и др.).

В 1914—1916 годы выходит ряд новых поэтических сборников Северянина — «Златолира» (1914), «Ананасы в шампанском» (1915), «Поэзоантракт» (1915), «Тост безответный» (1916) и другие. В художественном отноше¬нии произведения, в них входящие, не ровны. Критика отмечала известную манерность, экстравагантность, по¬верхностную изысканность некоторых его произведений, надуманность метафор, эпитетов, типа: «грезы кларнета», «шампанский полонез» и др. Океан у него «плещется десертно,— совсем мускат — люнельно».

Конечно, для поддержания популярности Северянину поневоле приходилось некоторые произведения создавать на потребу публике. Подчас его стихотворения носят характер своеобразного лубка — сознательно наивного, но красочного, экзотично яркого, уводящего в мир мечты:

Вы оделись вечером кисейно

И в саду стоите у бассейна...

Корабли оякорили бухты:

Привезли тропические фрукты,

Привезли узорчатые ткани,

Привезли мечты об океане.

А когда придет бразильский крейсер,

Лейтенант расскажет вам про гейзер...

Он расскажет о лазори Ганга,

О проказах злых орангутанга,

О циничном африканском танце,

И о вечном летуне — «Голландце».

Лубочность была в духе времени. Еще в большей степени, чем поэзии, она присуща тогдашней живописи: картинам Анри Руссо, Пиросмани, раннего Пикассо. Лубочность рождала праздничность, яркость, радостное настроение, и поэтому многие читатели и зрители при¬няли ее.

И все-таки не лубочность определяет главное в твор¬честве Игоря Северянина. Доминантой его поэзии являются стихи, покоряющие большим лирическим чувством и мастерством формы, что и было отмечено истинными ценителями художественного слова. В 1916 году с большой статьей о Северянине выступил В. Брюсов. Отметив известную неровность его творчества, он вместе с тем подчеркнул: «...Игорь Северянин — истинный поэт... Это — лирик, тонко воспринимающий природу и весь мир и умею¬щий несколькими характерными чертами заставить видеть то, что он рисует. Это — истинный поэт, глубоко пере¬живающий жизнь и своими ритмами заставляющий читателя страдать и радоваться вместе с собой. Это — ироник, остро подмечающий вокруг себя смешное и низкое и клеймящий это в меткой сатире. Это — художник, которому открылись тайны стиха и который сознательно стремится усовершенствовать свой инструмент, «свою лиру», говоря по-старинному»10.

Действительно, лучшие произведения Северянина отличаются большой напевностью, музыкальностью и своеобразным лиризмом. Его стих тяготел к романсу и часто основывался на унаследованном от Бальмонта подхвате и повторении отдельных слов и целых фраз, составных и внутренних рифмах, ассонансах и аллитерациях:

Все гнезда в лопочущем хлопоте,

Все травы в брильянтовом трепете...

Удало в ладоши захлопайте,—

И к солнцу поднимутся лебеди!

(«Фантазия юсторга»)

Многие его стихотворения характеризуются не только широким звуковым диапазоном и ритмическим богатством, но и виртуозной образностью. Еще современников поэта восхищала живописность северянинских образов и картин: «бледнел померанцевый запад», «ночь баюкала вечер, уложив его в деревья», хромает ветхий месяц, как половина колеса», «морозом выпитые лужи», «день ало-сиз». Лимоннолистый лес//Драприт стволы в туманную тунику». Ветер он может назвать «блестким», ландыши — «бело-нежными» и т. п.

Северянин удивлял своих читателей и слушателей обилием неологизмов, которые, несмотря на свою при¬чудливость, (например, «сюрпризэтки», «грезерка») в ос¬новном не нарушали норм русского языка, а некоторые из них прижились в речи: «бездарь», «угрюмец» и др. Он любил составные слова, глаголы и существительные с приставками «без» и «о». Поэт охотно их придумывал и использовал в своем творчестве: «грезофарс», «плуто-глазка», «златоструйный», «оэкранить», «отуфлить», «осо-ловьить», «безгрезье», «безнадежье» и т. п.

Но и к обычным словам поэт подбирал свежие эпитеты, что тоже придавало его произведениям привлекательность и элегантность: «на реке форелевой», «ты пришла в шо¬коладной шаплетке», «хвойные линии» и т. п. И. Северянин первым среди поэтов использовал в стихах новые слова и понятия, обозначавшие реалии XX века: «синематограф», «мотоциклет», «авто», «дирижабль», «экспресс», «аэроплан» и др.

Проявил себя Северянин как незаурядный художник-экспериментатор и в области формы стиха. Им было изобретено десять строфических форм: миньонет, дизель, квадрат квадратов и др. Об оригинальности и виртуоз¬ности созданных Северяниным поэтических форм может свидетельствовать стихотворение «Квадрат квадратов», в котором слова первой строки первого четверостишия повторяются в первой же строке второго, третьего и четвертого четверостиший, но в другом порядке. То же происходит со второй, третьей и четвертой строчками:

Никогда ни о чем не хочу говорить...

О, поверь! — я устал, я совсем изнемог-

Был года палачом — палачу не парить...

Точно зверь заплутал меж поэм и тревог...

Ни о чем никогда говорить не хочу...

Я устал... О, поверь! Изнемог я совсем...

Палачом был года — не парить палачу...

Заплутал, точно зверь, меж тревог и поэм...

Он актуализировал в русской поэзии такой вид стиха как кензель (стихотворение из трех пятистиший).

В то время, как футуристы стремились к зауми, Северянин выступал как поэт изысканной общедоступ¬ности, хотя, как уже было сказано, ему в формо- и слово¬творчестве тоже порой не хватало художественного вкуса и чутья: ранняя муза поэта металась между двумя край¬ностями — текущей модой и стремлением к высокой гар¬монии.

Поэт весьма скептически отнесся к Октябрьской революции, не приемля кровопролития, жестокости, раз¬рушений ни с той, ни с другой стороны:

Сегодня «красные», а завтра «белые» —

Ах, не материи! Ах, не цветы!

Людишки гнусные и озверелые,

Мне надоевшие до тошноты...

(«Крашешк»)

В начале 1918 года Игорь Северянин вместе с больной матерью переехал на жительство в эстонский поселок Тойла. В ферале 1920 г. Эстония объявила себя само¬стоятельной республикой, и поэт оказался за рубежами родины, что стало для него до конца жизни подлинной трагедией.

В декабре 1921 года Северянин женился на поэтессе и переводчице Фелиссе Круут, с которой они прожили вместе 15 лет. Круут Северянин посвятил свои лучшие стихи о любви: «Отличной от других», «Что за счастье», «Увертюра» и др.

Стихи Северянина 20—30-х годов наполнены острой тоской по родине. Он любил и Россию, и Эстонию. Но его не признавали ни в буржуазной Эстонии, ни в революционной России. Это терзало его душу. В стихотворении «Утомленный душой» (1919) Северянин пишет:

Мое одиночество полно безнадежности,

Не может быть выхода душе из него,

Томлюсь ожиданием несбыточной нежности,

Люблю подсознательно — не знаю кого.

В пору братоубийственного истребления Северянин возвышает свой голос в защиту человека, его жизни:

Жизнь человека одного —

Дороже и прекрасней мира,—

восклицает он в стихотворении 1917 года «Баллада XVI».

Приходит новый век, «жестокий и сухой», рациональ¬ный. Люди живут без стихов и не чувствуют в них необ¬ходимости. Более того, всеобщая злоба сделала заложни¬ками всех.

Все друг на друга: с Севера, с Юга, Друг и подруга — все против всех! —

пишет он в стихотворении с характерным названием «Люди ли вы?». Поэт-гуманист призывает к взаимопони¬манию, к милосердию, к любви:

Жалейте каждого больного

Всем сердцем, всей своей душой,

И не считайте за чужого,

Какой бы ни был он чужой.

Пусть к вам потянется калека.

Как к доброй матери — дитя;

Пусть в человеке человека

Увидит, сердцем к вам летя.

И обнадежив безнадежность,

Все возлюбя и все простив,

Такую проявите нежность,

Чтоб умирающий стал жив!

(«Поэза сострадания»)

Любовь для поэта — сильнейшее из чувств, делающая человека человеком, открывающая ему подлинные радости жизни, путь к светлым идеалам добра и красоты.

Соловьи монастырского сада,

Как и все на земле соловьи,

Говорят, что одна есть отрада

И что эта отрада — в любви...—

пишет он в стихотворении «Все они говорят об одном» (1927), посвященном композитору С. В. Рахманинову.

Возможность достижения этих идеалов поэт видел не в социальной борьбе, а в вере. Путь Северянина к православию был нелегким: лишь в конце 20-х годов в творчестве поэта появляются произведения, в которых звучат религиозные мотивы:

Не устыдись, склонив свои колени,

Благодарить в восторге небеса,

Что зришь еще один расцвет сирени

И слышишь птиц весенних голоса,—

призывает он своих современников в стихотворении «Не устыдись...» Подобными мыслями и настроениями окрашены его стихотворения «Второе пришествие», «На монастырском закате», «Молитва», «На колокола», «Земное небо» и другие.

В 20—30-е годы существенно меняется стиль поэзии И. Северянина. Словообразовательные экстравагантности практически полностью исчезают из его стихотворений, уступая место классической простоте и ясности. Свое поэтическое кредо Северянин выразил в следующих словах:

Величье мира — в самом малом.

Величье песни — в простоте.

Душа того не понимала,

Не распятая на кресте.

(«Возрождение»)

Основная тематика его творчества этих лет — человек и природа, тема любви, воспоминания о прошлом, раз¬думья над собственной судьбой.

Особое место в его поэзии занимает тема утраченной Родины. «Нет я не беженец и я не эмигрант—//Тебе, родительница, русский мой талант,//И вся душа, вся мысль моя верна//Тебе, на жизнь меня обрекшая стра¬на»,— писал Северянин в 1939 году. По воспоминаниям до¬чери поэта В. И. Анисимовой, Северянин однажды вместе с Ф. Раскольниковым, тогдашним полпредом СССР в Эстонии, отправились к советской границе и> блуждая, оказались в каком-то ее участке на территории СССР. Вернувшись домой, поэт принес с собою горсть русской земли, которую до конца дней хранил как дорогой талисман". Его стихотворения проникнуты тоской по России и надеждой на возвращение в родные края:

Я мечтаю, что Небо от бед

Избавленье даст русскому краю,

Оттого, что я — русский поэт,

Оттого я — по-русски мечтаю.

Произведения Северянина дышат верой в близкое воскресение любимой страны, которая уже не раз, каза¬лось, умирала, но все же «возрождалась вновь»:

Когда народ смолкал сурово И, осиротелый, слеп от слез, Божьей волей воскресала снова,— Как весна, Как Солнце, как Христос,—

пишет он о России в стихотворении «Предвоскресье». Источник возрождения России поэт видит не в западной цивилизации, а во внутренней духовной силе народа («Стихи о Москве», «Колыбель культуры новой»).

Северянин всегда ощущал себя продолжателем тради¬ций русской классики. Предметом особой гордости поэта было то, «что в жилах северного барда//Струится кровь Карамзина». Он действительно был дальним родственником Н. М. Карамзина по материнской линии и заявлял о себе как о поэте-историке. Это заявление, на первый взгляд, парадоксально, и его легко расценить как очередной эпатаж, ибо, по строгому счету, историзма, как мировоз¬зренческого принципа, его творчество практически не содержит.

«Историзм» И. Северянина состоит в другом — в пря¬мом и открытом автобиографизме многих его произве¬дений. Пожалуй, ни у кого из русских поэтов не прояви¬лись так ярко черты автобиографизма, как в творчестве Северянина. Помимо стихотворений, многие из которых насыщены штрихами его биографии, поэт в 20-е годы создает уникальную жанровую форму — лирические стихо¬творные мемуары. Это поэмы «Падучая стремнина» (1922), «Роса оранжевого часа» (1923) и автобиографи¬ческие романы «Колокола собора чувств», «Рояль Леандра» <1923), повествующие «о времени и о себе», о детстве, юности, жизненном и творческом пути поэта.

Жизнь Северянина в Эстонии была сопряжена с боль¬шими материальными трудностями. В письме к болгар¬скому литератору С. Чукалову он писал: «Мы уже вторую неделю питаемся картофелем с крупной, кристалликами, солью... Вокруг звереющий буржуазный мир и убивающее душу равнодушие»1 . Отвратительное «мурло» этого мира поэт клеймит в своих стихах:

Чем эти самые живут.

Что вот на паре ног проходят?

Пьют и едят, едят и пьют —

И в этом жизни смысл находят...

«Живут себе»... И имя Блок

Для ник, погрязших в мерзком блуде,—

Бессмысленный, нелепый слог...

Чтобы как-то поправить свое материальное положе¬ние, поэт совершает ряд гастрольных поездок за границу. Он побывал в Варшаве, Софии, Белграде, Берлине, Париже. И везде его публичные выступления пользовались неиз¬менным успехом. Надежда Тэффи так писала о его выступлении в Париже 12 февраля 1931 года: «Это был удивительный вечер! Чудесный! И чудо его было в том, что пришли люди, собрались в зале, сколько он вместить мог, на эстраде стоял поэт.Поэт говорил о нежной любви, о рыбачьей лодке, о девушке с русой косой, об окунях и форелях.

Публика пришла послушать вычурные поэзы о ликерах, шелках и принцессах, потому что поэт — Игорь Северянин, и первые строфы его новых стихов как-то удивили.

Потом перестали удивляться и ушли вслед за ним к далекому морю, к тихой, бедной и ласковой жизни. В антракте говорили:

— А ведь он гораздо лучше прежнего!

— Потому что он прост.

— Потому что он нежен.

— Потому что он глубок.

Были взволнованные лица и омытые ясной мечтой глаза...».

Несмотря на материальные трудности, Северянин в 20-х и начале 30-х годов много писал и выступал как переводчик. Он познакомил русского читателя с эстонскими поэтами, создав антологию эстонской поэзии за сто лет, с 1803 по 1903 год.

Важнейшими в позднем творчестве поэта стали сбор¬ники стихотворений «Классические розы» и «Медальоны». В первом из них, помимо темы родины, большое место занимает тема любви. Весь любовный цикл этого сборника, состоящий из 22-х стихотворений, повествует о «женщине с певучими глазами» — Фелиссе Круут. «Ты совсем не похожа на женщин других,//Потому мне и стала женою»,— таков лейтмотив этого цикла. Цикл о Круут можно поставить в один ряд с любовной лирикой Данте и Петрарки, с «денисьевским циклом» Ф. Тютчева, со «Стихами о Прекрасной Даме», циклами «Фаина» и «Кармен» А. Блока.

Состоящий из ста произведений сборник сонетов «Медальоны» посвящен деятелям культуры разных стран и времен: русским писателям-классикам Пушкину, Некра¬сову, Лескову и др.; западноевропейским мастерам куль¬туры Байрону, Бетховену, Шекспиру, Мопассану и др.; писателям-современникам Горькому, Маяковскому, Шме¬леву, Куприну, Есенину, Ахматовой и др.

Обыгрывая биографические моменты, особенности творческой манеры, названия произведений, их отдельные строки, Северянин любовно воссоздает облик того или иного героя своих произведений, деятеля культуры.

Особую группу составляют «медальоны», персонажами которых стали оппоненты и недруги Северянина. В них вновь блестяще проявил себя сарказм поэта, отмеченный, однако, субъективностью оценок. Так, Г. Иванова он назы¬вает «столичным пшютом», а о Пастернаке говорит следующим образом: «Когда в поэты тщится Пастернак,// Разумничает Недоразуменье».

Предметно-смысловая сторона «медальонов» — лирические образы деятелей культуры — взаимосвязана с экс¬прессивным пафосом, выражающим отношения автора к своим героям. Особенностью этой связи является соедине¬ние в каждом произведении с помощью образных язы ковых средств нескольких поэтических миров: внутреннего и художественного миров героя сонета, объективной дей¬ствительности, т. е. культурного контекста времени, в ко¬тором действует персонаж, и мира автора, который пред¬стает и как поэт, и как поклонник, либо как отрицатель творчества того или иного деятеля искусства. Так, в сонете «Дюма» первая часть его изображает мир автора-читателя («Дни детства. Новгородская зима//Листы томов, янтарные, как листья»), а во второй воссоздан мир персо¬нажей Дюма («Захватывающая кутерьма//Трех мушкете¬ров, участь Монте-Кристья»), который взаимодействует с миром автора-читателя и в воображении которого черты героев Дюма переносятся на их создателя («Ты — ры¬царство, ты — доблесть бескорыстья,//Блистательнейший Александр Дюма...»). Подобным образом строятся и другие «медальоны», что придает им живость.и изящество.

Характерная черта «Медальонов» — четкость и афористичность мысли. Поэт широко прибегает к неологизмам, инверсии, стремясь подчинить развитие поэтической мысли строгим рамкам жанра. Характеристики деятелей искус¬ства в сонетах Северянина ярки и впечатляющи. Есенин у него — «благочестивый русский хулиган», М. Кузьмин — «бледный Божий брат», Мопассан — «трагичный юморист// Лукавый гуманист, гуманный ловелас», А. Ахматова — «послушница обители Любви».

Есть в сборнике «Медальоны» и сонет, посвященный самому Северянину. В нем вновь предпринята попытка открыть себя читателям, изменить создавшееся о нем мнение:

Он тем хорош, что он совсем не то. Что думает о нем толпа пустая-

Эти слова можно с полным правом поставить в качестве эпиграфа ко всему творчеству поэта.

В 30-е годы Северянин много и долго болел. Но в мыслях своих он всегда был в России и с Россией.

За годом год. И с каждым годом

Все неотступней, все сильней

Влечет к себе меня природа

Великой родины моей,—

писал он в стихотворении 1936 года «За Днепр обидно».

В 1935 году Северянин расходится с Круут. Но новая женитьба не принесла поэту душевного успокоения.

Напротив, он терзается сознанием совершенной ошибки, пробует все исправить, но тщетно. Неудачи постигают его и на поэтическом поприще: книги его выходят малыми тиражами, практически не приносят средств к существованию. Он вынужден ходить по дачам и продавать рыбу и книги своих стихов с автографом. Резко ухудшается здоровье поэта. 22 декабря 1941 года, в первый, тяжелейший год войны, И. Северянин умер в оккупированном Таллинне.

Когда-то, в 1925 году, подхватывая и по-своему переиначивая мотивы известных стихотворений А. Мятлева и И. Тургенева, Северянин писал:

...Как хороши, как свежи будут розы.

Моей страной мне брошенные в гроб.

Страна, увы, не бросила розы в гроб Северянина. В последний путь его провожали всего несколько человек. Он умер почти забытым. И только сейчас его поэзия по праву возвращается к нам, ибо Игорь Северянин не только заслужил, но выстрадал теперь уже не «двусмысленную», а добрую славу и память.

169