Александр блок

1880—1921

Художественное творчество А. А. Блока, выдающего-/ ся поэта, тончайшего, самобытного лирика охватывает период в двадцать лет, совпавший со временем острей¬ших социальных катаклизмов начала XX столетия. Это наложило отпечаток на всю его жизнь и поэтическую деятельность. «Трагическим тенором эпохи» назвала Блока А. Ахматова. И по-своему она была права.

Родился будущий поэт 16 (28) ноября 1880 года в Петербурге в старинной аристократической семье. Отец его — юрист и философ — был профессором Варшавского университета. (Родители разошлись после его рождения). Дед по матери — известный ученый-бота ни к, ректор Пе¬тербургского университета А. Н. Бекетов. Мать и тетки были писательницами и переводчицами. Блок рос и вос¬питывался в петербургской квартире деда, в летние ме¬сяцы — в Шахматове, под Москвой. Утонченная атмосфе¬ра бекетовского дома, учеба на историко-филологическом факультете Петербургского университета рано способст¬вовали развитию в нем литературных способностей.

В жизнь будущий поэт вступал, по его признанию, далеким от действительности, с полным незнанием и неумением общаться с нею. Эта оторванность от реаль¬ной жизни обусловила характер его ранней лирики. Для его первых стихотворений, написанных в 1898— 1900 годах, характерны мотивы одиночества, тоски, тра¬диционной романтической грусти:

Пусть светит месяц — ночь темна.

Пусти жизнь приносит людям счастье,—

В моей душе любви весна

Не сменит бурного ненастья.

Лирический герой подобных произведений — гордый одиночка, сознательно декларирующий свою оторванность от мира:

Затянут в бездну гибели сердечной,

Я — равнодушный, серый нелюдим.

Толпа кричит — я хладен бесконечно,

Толпа зовет — я нем и недвижим.

Здесь уже робко проглядывает будущий талант. Но в выражении чувств он еще ученик Жуковского, Фета, Лермонтова.

Свое, блоковское, ярко проявилось в цикле стихотво¬рений поэта 1901 — 1902 гг.— «Стихи о Прекрасной Даме», написанном под влиянием идей Вл. Соловьева в соответ¬ствии с требованиями философии и эстетики младосимволистов. Прекрасная Дама Блока — это воплощение Вечной Женственности, вечный идеал Красоты, призван¬ной спасти Мир. И хотя центральный образ цикла возник в сознании поэта в результате влюбленности в Л. Д. Менделееву, главное здесь — туманные, призрачные видения. Любовь в этом цикле изображена не как реальное, земное чувство, а как религиозное служение, поклонение мистическому существу, неземной святыне. Образ любимой бесплотен, лишен конкретности. Она не имеет реального облика, а предстает как воплощение божественного начала. Мелькают только символы, аллегорические знаки,— Дева, Дама, Купина,— заменяющие живого человека, а сами стихи нередко похожи на торжественные молитвы:

О, Святая, как ласковы свечи.

Как отрадны Твои черты!

Мне не слышны ни вздохи, ни речи.

Но я верю: Милая — Ты.

(«Вхожу я в темные храмы»)

Лишь только в некоторых стихах цикла реальный женский образ проступает сквозь завесу тайны:

Мы встречались с тобой на закате,

Ты веслом рассекала залив.

Я любил твое белое платье,

Утонченность мечты разлюбив.

(«Мы встречались с тобой на закате»)

«Стихи о Прекрасной Даме» — свидетельство несом¬ненной творческой оригинальности их автора, вдохновленного соловьевской идеей о грядущем сошествии на Землю Вечной Женственности и синтеза небесного и земного. Мотив романтического поклонения мистической Даме сочетается в них с чувством любви-страсти, личное, интимное трансформируется во вселенское, в идею преображения мира Красотой. В то же время эта книга впитала в себя мировую (Данте. Петрарка) и отечественную (Жуковский, Пушкин) традицию рыцарского покло¬нения женщине.

В начале 900-х годов поэт открывает для себя мно¬гие противоречия реальной действительности. И хотя и здесь встречаются мистические образы и настроения, картины окружающего реального мира все чаще и на¬стойчивее вторгаются в его лирику. Не случайно свой следующий цикл Блок назвал «Распутья» (1902—1904), куда вошли стихотворения «Фабрика» (1903), «Из газет» (1903), изображающие социальные контрасты.

Революция 1905 года вызвала оптимистический на¬строй в Блоке-поэте. У него появляется потребность отразить ее в своих стихах. Восторженным гимном жизни, всему земному звучит знаменитое стихотворение Блока «О, весна, без конца и без краю...» (1907):

О, весна, без конца и без краю —

Без конца и без краю мечта!

Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!

И приветствую звоном щита!

Эмоционально-романтический отклик события револю¬ции нашли в стихотворениях Блока «Сытые», «Ее прибытие», «Митинг», «Шли на приступ» и др. Главное в них — чувство оптимизма, решительного обновления жизни, стремление радостно приветствовать все новое, неизведанное:

Настежь ворота тяжелые!

Ветер душистый в окна,

Песни такие веселые

Мы не певали давно.

Интерес Блока к сложностям и противоречиям реаль¬ной жизни обусловил и новый поворот в освещении им. темы любви, человеческих отношений, настойчивые поиски нового идеала. Это отчетливо отразилось в художест¬венном строе его знаменитой баллады «Незнакомка», созданной в апреле 1906 года.

«Незнакомка» вобрала в себя многие характерные особенности эстетики и поэтики Блока той поры.

Наиболее устойчивая черта блоковской поэтики — романтическое двоемирие, т. е. убежденность в том, что все, происходящее на Земле есть отражение случившегося в «мирах иных». Это определяет символический характер творчества Блока, где почти каждое слово, образ, сюжет отнесены одновременно к реальному, житейскому, сию¬минутному — и к духовному, идеальному, вечному. «Незнакомка» прекрасно иллюстрирует эту мысль.

Композиция стихотворения отчетливо делится на три части. 1-я часть — своеобразная экспозиция. В ней отобра¬жены приметы современного поэту пригорода, его бы¬товые реалии — скука загородных дач, шлагбаумы возле железной дороги, пыль переулков, болотные топи, про¬резанные канавами, озеро, крендель-вывеска над булочной, привокзальный ресторан, его пьяные завсегдатаи, сонные лакеи. При всей бытовой конкретности, перед нами все же не реалистическое изображение пригорода, а скорее сгущенно-романтическая зарисовка общей атмосферы обы¬денности, обывательской, пошлости.

Природный фон баллады — болотный пейзаж: канавы, меж которыми гуляют с дамами «испытанные остряки», озеро, над которым раздается «скрип уключин» и «женский визг». Приметы болотного пейзажа Блок переносит на человеческие отношения. В результате жизнь персонажей, изображенных в экспозиции, осмысливается им как обы¬вательское социальное болото, тлетворный мир безду¬ховности. Поэт не приемлет этой пошлой жизни пошлых людей. Мир этот немузыкален. (Музыка для Блока — всегда символ гармонии мира, а здесь — дисгармония: женский визг, скрип уключин, пьяные окрики). «Немузыкальность» еще более подчеркивается использованием кратких, резких, отрывистых рифмующихся слов «глух — дух», «дач — плач», «визг — диск». То есть за каждой поэтической деталью — собирательный образ царства пошлости, прозы жизни, скуки, серости,— «человечес¬кого балагана», внутренне чуждого всему подлинно прекрасному и человечному.

Этому социальному «болоту», миру пошлой обыден¬ности поэт-символист противопоставляет иной мир — мир идеала, царство романтических грез и мечтаний, тоски по подлинно духовной жизни. Внутренний контраст этих «антимиров» лежит в основе содержания баллады, он составляет вторую, центральную часть произведения.

Романтическим символом идеального мира выступает в стихотворении очаровательная, таинственная и пле¬нительная Незнакомка. Незнакомка в балладе — не столь¬ко земная и реальная женщина, сколько символ сокровен¬ной мечты поэта о возвышенном и прекрасном идеале. По принципу романтического контраста она резко проти¬вопоставлена прозе и пошлости жизни. Образ ее дан в подчеркнуто идеальных красках и очертаниях: схвачен¬ный шелками девичий стан, синие бездонные очи, шелка, веющие древними поверьями, «в кольцах узкая рука», шляпа с траурными перьями. Все это — не столько приметы женской моды тех лет, сколько устойчивые символы женственности, характерные для мировосприятия Блока.

Даже ритмическое звучание стиха и характер самой рифмовки подчеркивают идеальность, «музыкальность», то есть гармоничность этого образа, символизируют в представлении Блока мир внутренней чистоты, благород¬ства и красоты — «очарованной дали», к которой стремится лирический герой. Эта музыкальная «стихия» рождается с помощью прекрасно использованного авто¬ром приема ассонанса: сочетаний гласных звуков «а» («дыша духами и туманами») и «е» («и веют древними поверьями»), который не только сообщает стиху мелодич¬ность, но и создает романтическое настроение.

Образ Незнакомки — не явь, а мечта романтического героя. Но в отличие от Прекрасной Дамы в ней нет ничего потустороннего и сверхъестественного. Поэтому Незнакомка — не вариант Прекрасной Дамы, как принято \ ^читать. Перед нами — эволюция эстетического идеала Блока, его постепенное освобождение от мистики в сторону поиска земного идеала.

Связующим звеном между изображенными в стихот¬ворении «антимирами», выступает лирический герой. Именно в его жизни мир пошлости и мир идеала сопри¬касаются между собой, как две конечные точки раздвое¬ния сознания человека. Драматическое столкновение этих двух сфер жизни — пошло-обыденного и возвы¬шенного — происходит на «плацдарме» души героя и составляет главное содержание стихотворения.

Что представляет собой лирический герой баллады? Перед нами типичный романтический мечтатель, одино¬кий, погруженный в беседу со своим «другом единствен¬ным» — собственным отражением в стакане с вином. Внешне, физически, он принадлежит миру окружающей реальности: такой же посетитель ресторана. Однако внут¬ренне, духовно, он чужд этому миру, даже враждебен ему. У него другие духовные ценности. Но драматизм блоковской баллады — не только в конфликте лиричес¬кого героя с окружающей средой, но и в грустном осо¬знании того, что идеальное в жизни осуществится не скоро, а может, и не осуществится никогда. Здесь Многое., зависит от самого человека. Именно так следует понимать итоговые слова лирического героя:

В моей душе лежит сокровище,

И ключ поручен только мне!

Ты право, пьяное чудовище!

Я знаю: истина в вине.

В этих словах заключена основная идея произведения, провозглашающего непреходящую ценность духовных, творческих, возвышенных начал в жизни человека и призывающего к их неустанному поиску.

Поражение революции не могло не наложить своего отпечатка на творчество и мировосприятие поэта. В его стихотворениях возникает зловещий облик «страшного мира», господствующих в этой жизни лжи, обмана, под¬лости и равнодушия по отношению к человеческой личности. Один из стихотворных циклов Блока 1909— 1916 годов так и называется — «Страшный.,мир». Поэт обличает в них явления «страшного мира» с морально-этических позиций. Его особенно тревожит тяжелое положение простого человека. В стихотворении «На же¬лезной дороге» (1910) Блок пишет р женщине, бросив¬шейся под колеса поезда:

Не подходите к ней с вопросами,

Вам все равно, а ей — довольно:

Любовью, грязью иль колесами

Она раздавлена — все больно.

Нужно ли доискиваться до ближайшей причины гибели человека? — как бы спрашивает поэт. Для него в данном случае важен сам факт трагедии, дело не в частном поводе к страшному решению женщины.

Блок сумел по-толстовски показать здесь социальные контрасты: на одной стороне — бархат, свет, вино, на дру¬гой — грязь, темнота, слезы и гибель. Такое изображе¬ние судьбы человека специфично для блоковской поэтики, одной из важнейших особенностей которой является контрастность_образов, картин, мотивов. Блок беспощадно срывает маски с привилегированных представителей мира сего, показывает, что кроется под личиной цивили¬зованных хозяев жизни. Не случайно Горький назвал Блока человеком «бесстрашной искренности». Трагедия нравственности в современном ему обществе раскрыта Блоком с особой выразительностью.

Большое место в творчестве А. Блока занимает лю¬бовная лирика. В стихотворениях «Утихает светлый ве¬чер», «Ее песни», «Ангел-хранитель», «В ресторане», «Как день, светла, но непонятна», в циклах «Фаина», «Кармен» и др. он воссоздает «образ девушки любимой,//Повесть ласковой любви».

Но у него немало и произведений, где варьируется горькая мысль о том, что любовь стала предметом купли-продажи. В стихотворении «Унижение» (1911) Блок рисует публичный дом:

Этих голых рисунков журнала

Не людская касалась рука...

И рука подлеца нажимала

Эту грязную кнопку звонка...

Показав здесь сборище грязных подлецов, веселя¬щихся под «звон стаканов», поэт гневно восклицает:

Разве дом этот — дом в самом деле?

Разве так суждено меж людьми?

Стихотворение «Унижение» — одно из самых горест¬ных произведений Блока. Героиня стихотворения — без¬вольная жертва «страшного мира», и поэт с огромной болью рисует ее судьбу. В изображении женщины — жертвы циничной окружающей действительности — Блок продолжает традицию. Некрасова, автора таких стихот¬ворений, как «Еду ль ночью по улице темной» и других. В его отношении к женщине, вынужденной торговать собой, нет осуждения, а есть лишь острое чувство боли и cjj^jjSi. 33 поруганную любовь, за то, что женщина против своей воли превращена в товар:

Я не только не имею права,

Я тебя не в силах упрекнуть

За мучительный твой, за лукавый,

Многим женщинам сужденный путь...

Но ведь я немного по-другому,

Чем иные, знаю жизнь твою,

Более, чем судьям, мне знакомо,

Как ты очутилась на краю.

(«Перед судом»)

В этом мире девальвируются многие человеческие ценности, все лучшее и возвышенное и торжествуют пошлость, цинизм, лицемерие и насилие. Это настолько гнетет поэта, что рождает порой чувство безвыходности:

Ночь, улица, фонарь, аптека.

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи еще хоть четверть века —

Все будет так. Исхода нет.

Умрешь — начнешь опять сначала,

И повторится все, как встарь:

Ночь, ледяная рябь канала,

Аптека, улица, фонарь.

Жизнь воспринимается здесь поэтом как роковой круговорот событий, явлений и вещей. И нет выхода из этой страшной обыденности. Мотив столкновения мечты с жестокой действительностью звучит и в других произве¬дениях поэта. Как своеобразная параллель пушкинскому «Я помню чудное мгновенье...» написано стихотворение Блока, «О доблестях, о подвигах, о славе...» (1908).

Пушкинское «мимолетное виденье», означающее то¬ску по любимой, у Блока получает трагическое звучание, ибо, если у Пушкина речь идет лишь о любви двоих, то Блок соотносит интимное с общественным, с драмой поколения. Он думает о том страшном мире, в котором гибнет любовь. Пушкинскую задумчивую грусть сменяет некоторая надрывность, пушкинская элегия уступает место трагедии. Это стихотворение, как впрочем и почти все стихи Блока о любви, созданные в период 1908—1914 гг., написано в лермонтовском трагическом ключе. Подобно Лермонтову («Уж не жду от жизни ничего я...»), Блок решительно заявляет: «Уж не мечтать о нежности, о славе». Знаменательно, что в этом стихотворении выраже¬но не только отчаяние героя, но и высокое благородство его души.

Надо иметь в виду, что отчаяние Блока по поводу безраздельной власти «страшного мира» не носит харак¬тера абсолютного, всепоглощающего пессимизма. Наряду с циклом «Страшный мир» появляется цикл «Ямбы» (1907—1914), где гражданская тема звучит страстно и гневно. Поэт жаждет жизни, активной деятельности, хочет верить в реальность своей мечты о прекрасном мире, и с этого, в сущности, начинает цикл «Ямбы»:

О, я хочу безумно жить:

Все сущее — увековечить,

Безличное — вочеловечить

Несбывшееся — воплотить!

О своем лирическом герое Блок говорит в этом сти¬хотворении словами, полными оптимизма и чувства добра, в выражениях ярких и возвышенных, проникнутых идеями гуманизма.

Простим угрюмство — разве это

Сокрытый двигатель его?

Он весь — дитя добра и света,

Он весь — свободы торжество!

Эти слова нужно прежде всего отнести к самому поэту. Не «угрюмство» было главной чертой творчества Блока, а оптимизм. Презирая, ненавидя, подчас впадая в отчаяние от зловещих картин «страшного мира», Блок верил в конечную победу торжества «добра и света», в «вочеловеченье» человека, то есть в торжество в человеке лучших душевных качеств.

Одна из центральных прооблем творчества Блока — проблема смысла жизни. Она ставится поэтом во многих произведениях. В стихотворении «Май жестокий с бе¬лыми ночами...» (1908) он пишет:

Хорошо в лугу широким кругом

В хороводе пламенном пройти,

Пить вино, смеяться с милым другом

И венки узорные плести,

Раздарить цветы чужим подругам,

Страстью, грустью, счастьем изойти,—

Но достойней за тяжелым плугом

В свежих росах поутру идти!

Еще более показательна в этом плане поэма «Соловьиный сад» (1915) —одно из наиболее значительных произведений Блока предоктябрьской поры, в котором проблема Подлинного и мнимого счастья раскрывается широко и многосторонне, в богатстве художественных средств ее воплощения.

Поэма открывается своеобразной экспозицией — кар¬тиной трудовой жизни лирического героя («Я ломаю слоистые скалы...»). Эта жизнь, грубая, суровая и не¬притязательная, выступает символом мира реальности в целом, в обобщенном его виде, с вниманием поэта к обыденным деталям: тесная хижина, скалистый берег, зной, каменистая тропинка. Еще более заземлена обри¬совка осла: мохнатая спина, пронзительный крик и т. п. Все это призвано высветить грубость, непоэтичность обывательского мира.

Миру реальности автор уже в первой главе противо¬поставляет мир идеала — соловьиный сад. Как и всякий символический образ, он двупланов. Внешне, материаль¬но — это сад, расположенный возле железной дороги, мимо которой ежедневно проходит лирический герой со своим ослом. Второй, аллегорический смысл соловьиного сада — это прекрасная, безмятежная жизнь. Образ сада нарисован великолепными поэтическими красками (в от¬личие от изображения грубой жизни): беспокойный напев соловья, таинственный шепот ручьев, пышное цветение роз и лилий, тенистая прохлада и т. п.

Мир реальный и мир идеальный, романтический про¬тивопоставлены друг другу. И если в мире реальности рядом с героем — осел, грубое животное, далекое от всякой поэзии жизни, то в мире идеальном, соловьином, рядом с ним — Она, женщина: нежная, поэтичная, веселая, поющая и танцующая. Представители этих двух миров и вступают в борьбу за душу лиричес¬кого героя.

Лирический герой поэмы — не обычный рабочий-пролетарий в общепринятом смысле данного слова. И по характеру мышления, и по направленности духов¬ных исканий это интеллигент. Внешне, физически лири¬ческий герой принадлежит миру реальности. Внутренне, сердцем и мечтами, он весь устремлен к миру идеала. Соловьиный сад будит в его душе смутные воспоминания "о прошлом: «И в призывном круженьи и пеньи//Я за¬бытое что-то ловлю». Видимо, в его жизни уже были свои «соловьиные сады». Но теперь, как ему кажется, воз¬врата к ним нет. Но кажется напрасно: герой вновь поддается чарам соловьиного сада, хотя и не без внутрен¬ней борьбы. Изображению этих сомнений, колебаний посвящены 2-я и 3-я глав поэмы. Перед нами драмати¬ческое столкновение мира реального и мира идеального в душе лирического героя.

Прошлое тянет его к соловьиному сйру, будущее — к долгу и труду. Ему нелегко уклониться от пусть тернис¬того и трудного, но необходимого обществу пути, нелегко изменить «бедному товарищу» — ослу: «Наказанье ли ждет иль награда,//Если я уклонюсь от пути». Наконец, чашу весов перевешивает соловьиный сад. Герой бежит туда, как бежали от мира реальности в мир мечты многие романтические герои. Лирический герой обретает мир идеала, соловьиный сад дал ему все, о чем он мечтал, даже более: «Чуждый край незнакомого счастья мне открыли объятия те,//И звенели, спадая, запястья,// Громче, чем в моей нищей мечте». Но означает ли это конец душевной борьбы? Нет. Блок ещё в 1906 г. писал, что романтизм — это вечная неудовлетворенность, постоян¬ный порыв и искания. Романтический герой Блока не может удовлетвориться идиллией соловьиного сада. Он уже крепко связан духовными узами с покинутым миром. Поэтому ни розы, ни соловьи, ни даже возлюбленная не могут навсегда убаюкать его душу, отгородить от жизни общества: «Пусть укрыла от дольнего горя,// Утонувшая в розах стенах—//Заглушить рокотание мо-ря//Соловьиная песнь не вольна»!

Два персонажа, принадлежащие к разным мирам, не перестают бороться за душу лирического героя. Когда он находился в мире реальности, его влек к себе образ женщины, и осел обеспокоенно спрашивал: «Что, хозяин, раздумался ты?». А теперь, когда он с нею, когда он начинает ощущать тоскующий и призывный голос осла, уже в душу женщины закрадывается тревога: «Что с тобою, возлюбленный мой?».

Назревает второе — и тоже драматическое — распутье героя. Он убеждается, что счастье «соловьиного сада» — иллюзорное, купленное ценой отречения от гражданского долга. Лирический герой снова бежит, но на этот раз из мира идеала в мир реальности. Стена, ограда, решетка, увитые зеленью и цветами, казавшиеся еще недавно столь прекрасными, представляются теперь ему символами духовной отгороженности от жизни.

Герой возвращается. Но ничто не проходит бесследно, тем более измена долгу. Рано или поздно жизнь мстит за себя. За время отсутствия лирического героя многое изменилось: его место занял другой рабочий. Герой остается не у дел: пока он упивался своим счастьем в соловьином саду, жизнь ушла вперед. Так в поэме возникает тема возмездия. Блок предупреждает своих современников об опасности ухода от жизни, от актуаль¬ных проблем времени. Человек не вправе устраняться от них, замыкаясь в «соловьиных садах» только личного счастья.

Огромное место во всем творчестве А. Блока зани-^ мает тема Родины, России. А. Блок верил в Россию, в которой, по его словам, «готовится будущее». Он непре¬рывно осмысливал и обдумывал метафорические «знаки», которые сопрягались бы с образом России и с его личной жизнью, с самыми интимными, сокровенными сторонами его внутреннего мира. Теме России, писал А. Блок К. Станиславскому, «я сознательно и бесповоротно по¬свящаю жизнь». И поэт остался верен этому благород¬ному патриотическому обету, от первых поэтических опытов, от стихотворения «Гамаюн, птица вещая» (1899), до произведений, написанных им в конце жизнен¬ного пути.

В цикле «Стихи о Прекрасной Даме» образ героини ( обрамлен русскими пейзажами, задумчивыми лесами, скит¬скими лампадами, мечтательной поэзией зачарованных \ теремов.

В стихотворениях 1906—1907 гг. Блок разрабатывал тему России в традициях Хомякова, Тютчева, Аполлона Григорьева. Он поэтизирует древнюю, сказочную и пре¬красную Русь с ее колдунами, ворожеями, преданиями седой старины и т. п.

Ты и во сне необычайна.

Твоей одежды не коснусь.

Дремлю,— и за дремотой тайна,

И в тайне — ты почиешь, Русь.

Это сказалось и в только что процитированном сти¬хотворении «Русь» (J9D6), и в стихотворении «Сын и мать». Образы сказочных существ навеяны здесь фоль¬клором, к которому Блок проявляет в эти годы большое [внимание (его перу принадлежит интересная статья v «Поэзия заговоров и заклинаний*). В стихотворение ^«Русь» проникают и современные мотивы. Глухая, ска¬зочная Русь — это не только прошлое. Если вчитаться в текст стихотворения, можно заметить, что Блок поэти¬зирует не дремучесть, а нечто здоровое, пробивающееся сквозь вековые напластования. Русь для него — это край «разноликих народов», это материально бедная, но духовно богатая страна:

Так — я узнал в моей дремоте

Страны родимой нищету.

И в лоскутах ее лохмотий

Души скрываю наготу.

Не принимая бездуховность. Блок утверждал прекрас¬ное, поэтому его поэтические контрасты выражают идею преодоления зла во имя победы добра. Стихотворение «Грешить бесстыдно, непробудно...» (1914) пронизано нетерпимостью к злу и ханжеству, воплотившихся в облике и поведении обывателя. И тем не менее, поэт признается:

Да, и такой, моя Россия, Ты всех краев дороже мне.

Боль и сарказм сменяются здесь словами преданности и любви к отчему краю.

Ненавидя «страшный мир», Блок горячо любил Рос¬сию новую, юную. С ней он связывал лучшие надежды, для нее находил самые проникновенные слова. Чувством глубокой любви к Родине, пусть бедной, но и все же волнующе прекрасной, проникнуто стихотворение «Осенняя воля» (1905). Оно совершенно лишено мистических обра¬зов. Реалистическая простота стиля и языка, конкретность образов и картин, музыкальность позволяют поставить это стихотворение в разряд его поэтических шедевров:

Много нас — свободных, юных, статных —

Умирает, не любя...

Приюти ты в далях необъятных!

Как и жить и плакать без тебя!

В центре внимания здесь — реальные приметы рус¬ской земли: пейзаж дан в традициях русской классической поэзии, изображены реальные люди и все, что их окружает и оттеняет их нелегкие судьбы (тюрьма, кабак). И сам герой оказывается сопричастным к судьбе простого народа («запою ли про свою удачу...»).

В ряде произведений Блока образ Родины перепле¬тается с образом женщины, вырастая в единый символический образ самого дорогого для человека: Россия —красавица, невеста, Россия — мать, даже Россия — Жена. С такими параллелями, а точнее, с поэтическими отож¬дествлениями, мы встречаемся в пьесе «Песня судьбы» (1908), в стихотворениях «Россия» (1908), «Осенний день» (1906), в цикле «На поле Куликовом», где поэт восклицает: «О Русь моя! Жена моя!». Подобные ассо¬циации звучат необычно и непривычно (мы привыкли к сочетанию «Родина-мать»). Но они эстетически оправданны, ибо выражают эмоциональное, образное и притом чисто блоковское представление о России как об источ¬нике самых высоких чувств, идею Вечной Женственности.

Примечательно в этом смысле стихотворение «Рос¬сия», написанное в традициях лермонтовской «Родины». Блоковские стихи о Родине необычайно очеловечены, согреты глубоким лирическим ощущением автора, воспри¬нимающего судьбу России, как свою личную судьбу. Исконная раздольная Русь с ее необозримыми полями и лесами, избами и дорогами, песнями и обрядами бесконечно дорога автору:

Опять, как в годы золотые,

Три стертых треплются шлеи,

И вязнут спицы расписные

В расхлябанные колеи...

Россия, нищая Россия,

Мне избы серые твои,

Твои мне песни ветровые —

Как слезы первые любви!

Но Блок не был бы большим поэтом, если бы изобра¬жал Родину и народ только застывшими в скорби, сми¬ренными. Поэт рисует Русь и беспокойно-мятежную, борющуюся за свою честь и свободу. Очень ярко и по-блоковски своеобразно выражено отношение поэта к России и народу в цикле стихов «На поле Куликовом» (1908). Поэт обращается в нем к героическому прошлому родной страны, к тем славным временам, когда русский народ восстал и сбросил с себя 300-летнее ярмо инозем¬ного порабощения. И это обращение к одному из пово¬ротных моментов русской истории, к одной из ярчайших страниц освободительной борьбы народа очень знамена¬тельно и по-своему современно. В нем как бы получают поэтический отзвук предчувствия грядущих событий, которыми жил Блок в эти годы. Раздумывая о будущем Родины, Блок рисует ее величественный динамичный образ в виде неудержимо мчащейся вскачь степной кобылицы.

И вечный бой! Покой нам только снится

Сквозь кровь и пыль...

Летит, летит степная кобылица

И мнет ковыль...

Этот образ Родины преемственно связан с романти¬ческой патетикой Гоголя, с его знаменитой «птицей-тройкой, с которой ассоциировалась писателем устрем¬ленная в будущее Россия.

Блок никогда не поэтизировал смерть, он, напротив, утверждал жизнь во всех ее проявлениях. Тем не менее тема смерти занимает далеко не последнее место в его творчестве. Смерть, как ее понимал Блок,— это лишь одно из необходимых и неизбежных звеньев, „непрерывного круга бытия, условие грядущего возрождения из праха и забвения к иной жизни:

Так явственно из глубины веков Пытливый ум готовит к возрожденью Забытый гул погибших городов И бытия возвратное движенье.

Настоящее у Блока так же легко «общается» с грядущим, как и с прошедшим: «Вдруг издали донесся в зато-ченье//Из тишины грядущих полуснов//Неясный звук невнятного моленья...». Время — это безначальная, непре¬ходящая сущность, которой свойственно «возвратное движенье»: «Так нам велит времен величье...».

Современник поэта П. Захаржевский в статье «Встре¬чи с Блоком» приводит следующие слова поэта: «Я часто думал о бесконечности мира, о вечности жизни. Думал, что формы нашей земной жизни — не есть нечто единст¬венное, неповторимое, но лишь одно из бесконечного множества форм жизни».

Мысли о реинкарнации, о возрождении, повторяемости жизни в разных формах и ипостасях воплощены во многих стихотворениях поэта («...Я был в Египте лишь рабом,//А ныне суждено судьбою//Мне быть поэтом и царем!»; «И в новой жизни, непохожей,//Забуду прежнюю мечту//И буду так же помнить дожей,//Как нынче, помню Калиту»; «Нам казалось: мы кратко блуждали,//Нет, мы прожили долгие жизни...//Возвратились — и нас не уз¬нали/ /И не встретили в милой отчизне»).

Но прощаясь с земной жизнью, лирический герой поэта вспоминает как самое дорогое — родину, Россию:

...леса, поляны,

И проселки, и шоссе,

Наши русские дороги,

Наши русские туманы.

Наши шелесты в овсе...

А. Блок приветствовал наступление Октябрьской ре¬волюции. С нею он на первых порах иллюзорно свя¬зывал надежды на «вочеловеченье» жизни, т. е. на тор¬жество в ней подлинно гуманных и справедливых начал. В январе 1918 года он пишет статью «Интеллигенция и революция», в которой призывает: «Всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте Революцию». Поэт верит, что в результате революционных преобразований сформируется «новый человек», л новая человеческая по¬рода». Однако чем дальше развивались события, тем все более сложным оказывалось отношение Блока к ней. Эта сложность, точнее сказать, двойственность восприя¬тия поэтом революции сказалась в его последнем крупном произведении — поэме «Двенадцать», написанной в конце января того же 1918 года.

Как и многие другие произведения Блока романти¬ческого характера, поэма авупланова. В ней немало реально-бытовых примет времени. Это и «елестрический фонарик» на оглобельках у петроградских извозчиков, и модные в ту пору гетры, и шоколад Миньон («гетры новые носила, шоколад Миньон жрала», сказано о Катьке), и «керенки» — бумажные деньги, выпущенные при Вре¬менном правительстве. Но конкретные детали, реальные приметы времени выводятся автором за свои житейски-бытовые пределы, становясь основой широких обобщений.

Поэма начинается с изображения могучего напора ветра. На улицах Петрограда бушует метель. Это вос¬принимается как прямое отражение погоды, стоявшей в Петрограде в январе 1918 года. И в то же время — ветер, метель — это не просто точные пейзажные детали, но и образы-символы, характерные и для предшест¬вующего творчества Блока. В этих образах поэт стремился передать чувство душевного смятения, неуспокоенности. В поэме «Двенадцать» образы метели, вьюги, ветра символизируют революцию, ее неистовый размах.

Поэт надеется на то, что революция, как он писал в своей статье, сделает жизнь «справедливой, чистой, веселой и прекрасной». Вот почему он с явной антипатией изображает тех, кто ее испугался: старушку-обыватель¬ницу, писателя-витию, пола.

С другой стороны, его настораживает разгул страстей.

кровавые эксцессы, ненужные жертвы. Поэма начинается двумя контрастными образами: «Черный вечер. Белый снег».

С белым цветом у Блока связывалась чистота, духов¬ность, свет, святость. Черный цвет — символ темного, злого начала, хаоса, непредсказуемых порывов в чело¬веке, мире, космосе. Так, уже в самом начале своего произведения Блок показывает, как в сложном единстве соединились в революции два этих начала: с одной сто¬роны, свет надежды на лучшее, с другой — хаос, злоба, непредсказуемость поведения ее участников и защитников.

Проходящий через всю поэму в качестве лейтмотива образ ветра, как было уже сказано,— это символ револю¬ционного потока. Но этот поток похож на циклон, в центре которого человек едва ли может устоять на ногах («На ногах не стоит человек»). Характерно и отношение природной стихии к центральным образам-персонажам поэмы — двенадцати красногвардейцам. Если в начале поэмы ветер возле них «радостно гуляет», а «кругом огни, огни, огни», то в двенадцатой главе на улицах города уже не ветер, а вьюга, тьма («не видать совсем друг друга за четыре за шага»). А за вьюгой — опять-таки «черное, темное небо». В ответ на выстрелы красно¬гвардейцев вьюга «долгим смехом заливается в снегах». Таким образом, стихия двенадцати красногвардейцев, олицетворяющих революционные силы, оборачивается своей разрушительной стороной. Особенно наглядно бес¬смысленная жестокость, разрушительность этой силы выра¬жены автором в сцене убийства Катьки.

Образ Катьки — несомненно самый яркий образ поэмы. Он отличается своей жизненностью, завершенностью. Эта дочь городских низов нарисована во всем ее обаянии и конкретности: «запрокинулась лицом, зубки блещут жемчугом». Поэзия Блока развивалась под знаком жен¬ского начала. Оно выступает у поэта под разными име¬нами: Прекрасная Дама, Незнакомка, Фаина, Кармен. В Катьке с ее «удалью бедовой в огневых ее очах», с ее «родинкой пунцовой возле правого плеча» много от прежних блоковских героинь, особенно от Кармен. Автор откровенно любуется своей героиней. И вот Катька убита, пусть случайно, но убита, причем своим возлюбленным. Сценой убийства Катьки Блок предупреж¬дает о невинных жертвах революции. Катька, жертва «страшного мира», становится теперь жертвой (пусть и невольной) революционного шествия, революционной злобы, которая у Блока одновременно и «черная», и «святая».

Советская литература первых послереволюционных лет, ставя проблему соотношения личного и обществен¬ного в революционной борьбе, отдавала приоритет вто¬рому. Личное преодолевалось во имя общественного. Блок подчеркивает, насколько сложнее решается в жизни эта проблема. В центральном эпизоде (Петруха — Катька) поэт показывает, как в революции личное и общественное приходят в болезненное, более того, в трагическое столкновение. Блока-гуманиста тревожит, как легко и быстро забывает его герой-революционер содеян¬ное зло — убийство любимой («Он головку вскидавает, он опять повеселел»). Более того, убив Катьку, красно¬гвардейцы воспримают это с чисто уголовным циниз¬мом: «Что, Катька, рада — ни гу-гу...//Лежи ты, падаль, на снегу».

В конце поэмы появляется образ Христа. Но с кро¬вавым флагом в руках. Образ Христа в таком изобра¬жении — это и символ чистоты, святости, и символ трагического страдания, которое несет с собой револю¬ция, и одновременно символ надежды. Он олицетворяет Голгофу, на которую предстоит взойти русскому народу вослед за державно шагающими двенадцатью красно¬гвардейцами, и в то же время символизирует идею конечного спасения России после страшной революцион¬ной бури. Оптимизм Блока опирается и на традицион¬ную для русской литературы веру в Россию, и на еван¬гельское пророчество: «Ибо Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибших» (Мф., 18:11).

М. Волошин, прочитав поэму, сделал вывод, что «Хрис¬тос вовсе не идет во главе двенадцати, а, наоборот, преследуется ими» и что никаких оснований считать их апостолами нет: «Что же это за апостолы, которые вы¬ходят охотиться на своего Христа?». Примерно так же расценил образ Христа и о. Павел Флоренский2. Н. Бер¬дяев в статье «В защиту Блока» писал об авторе поэмы «Двенадцать»: «Была минута, когда он в большевист¬ской революции пытался увидеть начало космического преображения в Прекрасную Даму. Потом он с ужасом оттолкнулся от ее уродств»3. Думается, что все эти доводы не лишены оснований.

Сам Блок признавался, что он хотел показать «ок¬тябрьское величие за октябрьскими гримасами»4. И он это сделал столь тонко и искусно, что, обычно очень тре¬бовательный к себе, по завершении поэмы сказал: «Се¬годня я — гений».

Блок, как и Есенин, с тревогой наблюдал, как новые власти стремились поставить искусство на службу классовой борьбе, идеологизировать его, лишить обще¬гуманистического содержания.

В феврале 1921 года в статье «О назначении поэта» Блок с горечью писал о том, что «изыскиваются сред¬ства» поставить преграды на пути «свободы творчества» («тайной свободы»,— как говорил Пушкин), замутить «бездонные глубины духа». Поэт предупреждал: «Пускай же остерегутся от худшей клички те чиновники, которые собираются направлять поэзию по каким-то собственным руслам, посягая на ее тайную свободу и препятствуя ей выполнять ее таинственное назначение»5.

В одном из своих последних стихотворений «Пушкин¬скому Дому», созданном 11 февраля 1921 года, Блок

писал.

Пушкин! Тайную свободу

Пели мы вослед тебе!

Дай нам руку в непогоду,

Помоги в немой борьбе!

Наступали времена, когда свобода могла быть лишь тайной, а борьба немой. Блок увидел лишь начало этого процесса. В мае 1921 года он почувствовал недомога¬ние, вскоре перешедшее в тяжелую болезнь. Блок умирал мучительно, в разоренном и обезлюдевшем Петрограде от нервного истощения, депрессии и воспаления сердечных клапанов.

По свидетельству литературоведа П. Когана, последние месяцы и дни жизни Александра Блока «были сплош¬ной мукой». Именно этой мукой продиктовано письмо поэта к К. И. Чуковскому летом 1921 года: «Сейчас у меня ни души, ни тела нет, я болен, как не был болен никогда еще: жар не прекращается, и всё всегда болит... Слопала-таки поганая, гугнивая, родимая матушка Россия, как чушка своего поросенка...»

Эти горькие и одновременно гневные слова умираю¬щего А. Блока в адрес революционной России, а точ¬нее,— ее новых правителей, не были преувеличением: его можно было бы спасти, но все упиралось в пре¬ступное равнодушие чиновников, не желавших, несмотря на многочисленные просьбы родных, отпустить поэта за границу для лечения. Приехавший в Петроград Горький, узнав о состоянии Блока, срочно телеграфи¬ровал Луначарскому о помощи. Тот откликнулся, но было уже поздно: разрешение было получено за несколько дней до смерти. Утром 7 августа 1921 года Блока не стало.

Константин БАЛЬМОНТ

(1867—1942)

В созвездии поэтических талантов серебряного века одно из первых мест принадлежит К. Д. Бальмонту. В. Брюсов еще в 1912 году писал: «Равных Бальмонту в искусстве стиха в русской литературе не было... там, где другим виделся предел, Бальмонт открыл беспредель¬ность»'.

Однако судьба творческого наследия этого поэта оказа¬лась не из легких. Целые десятилетия в нашей стране его не переиздавали, а в солидных литературоведческих трудах и учебных пособиях неизменно аттестовали как декадента. И лишь появившиеся в последние годы сборники избранных его стихотворений заново открывают современному читателю тонкого и глубокого лирика, кудесника стиха, обладавшего уникальным в своем роде чувством слова и ритма.

На протяжении почти всей жизни Бальмонта вокруг его имени возникали различного рода легенды, мифы и домыслы. К появлению некоторых из них причастен и сам поэт.' Один из таких мифов связан с его родословной. Константин Дмитриевич Бальмонт родился 4(16) июня 1867 г. в деревне Гумнищи Шуйского уезда Владимир¬ской губернии в небогатой дворянской семье. Сам поэт в числе своих предков называл выходцев из Шотландии и Литвы. На самом деле, как свидетельствуют архивные документы, корни его генеалогического древа — исконно русские. Его прапрадед по фамилии Баламут был во времена Екатерины 11 сержантом одного из лейб-гусарских полков, прадед — херсонским помещиком.

Впервые фамилию Бальмонт стал носить дед будущего поэта Константин Иванович, впоследствии офицер флота. Когда его мальчиком записывали на военную службу, неблагозвучную для дворянина фамилию Баламут, пере¬делали на Бальмонт. Сам поет подчеркнуто произносил свою фамилию на французский манер, т. е. с ударением на последнем слоге. Однако в конце жизни он сообщал: «Отец произносил нашу фамилию — Бальмонт, я стал произносить из-за каприза одной женщины — Бальмонт. Правильно, думаю, первое» (письмо В. В. Обольянинову от 30 июня 1937 года)2.

В детские годы большое влияние на Бальмонта оказала его мать, широко образованная женщина. Именно она ввела его, по его признанию, в «мир музыки словесности, истории, языкознания». Чтение стало люби¬мым занятием мальчика. Воспитывался он на произведе¬ниях русских классиков. «Первые поэты, которых я читал,— сообщал он в автобиографии,— были народные песни, Никитин, Кольцов, Некрасов и Пушкин. Из всех стихов в мире я больше всего люблю «Горные вершины» Лермонтова».

После окончания Владимирской гимназии Бальмонт поступает на юридический факультет Московского уни¬верситета, но проучиться там ему пришлось всего год: в 1887 году он был исключен за участие в студенческих волнениях и выслан в Шую. Неудачной оказалась и попытка продолжить учебу в Ярославском Демидовском лицее. Чтобы получить систематические знания, Баль¬монт долго и упорно занимается самообразованием, особенно в области литературы, истории и лингвистики, в совершенстве изучив 16 иностранных языков. Благо¬даря неустанному труду, жажде знаний и огромной любознательности Бальмонт стал одним из образованных людей своего времени. Не случайно уже в 1897 году его приглашают в Англию, где он читает лекции по русской поэзии в знаменитом Оксфордском университете.

Мучительным эпизодом в жизни Бальмонта стал его брак с Л. Горелиной. О тяжелых и внутренне напряжен¬ных отношениях с этой женщиной, доводившей мужа до исступления ревностью, Бальмонт поведает позднее в рассказах «Белая невеста» и «13 марта». День, обозна¬ченный в заглавии последнего произведения, был датой неудавшейся попытки самоубийства: 13 марта 1890 года К. Бальмонт выбросился из окна третьего этажа гостиницы и со множеством переломов был доставлен в больницу. Год пребывания на больничной койке не прошел бес¬следно для будущего поэта: Бальмонт почувствовал цен¬ность жизни, и этим настроением будет проникнуто все его последующее творчество.

Писать Бальмонт начал еще в гимназические годы.. Знакомство с В. Г. Короленко, а затем с В. Брюсовым, вхождение в группу старших символистов необычайно активизировало его творческую энергию. Сборники его стихов выходят один за другим. (Всего поэтом написано 35 книг стихов). Имя Бальмонта становится известным, его книги охотно издаются и раскупаются.

К началу XX века Бальмонт — признанный поэт, о творчестве которого много пишут и спорят, у которого учатся мастерству младшие современники. Одним из своих учителей его считали А. Блок и А. Белый. И не случайно. Умение щедро и просто радоваться жизни, ярко, не¬банально, изысканно и красиво рассказать о пережитом и увиденном, что свойственно лучшим стихам Бальмонта, создали ему в первое десятилетие XX века огромную, поистине всероссийскую славу. «Думами всех, кто дейст¬вительно любил поэзию, овладел Бальмонт и всех влю¬бил в свой звонко-певучий стих»,—свидетельствовал тот же В. Брюсов.

Дарование молодого поэта было замечено и таким строгим ценителем прекрасного, каким был А. П. Чехов. В 1902 году он писал Бальмонту: «Вы знаете, я люблю Ваш талант, и каждая Ваша книжка доставляет мне не¬мало удовольствия и волнения»3.

Круг лирических переживаний Бальмонта широк и изменчив. В стихотворениях ранних сборников «Под северным небом» (1894), «В безбрежности» (1895), «Тишина» (1898) преобладают созерцательное настрое¬ние, уход в мир самоцельной Красоты: «Вдали от земли беспокойной и мглистой,//В пределах бездонной немой чистоты.//Я выстроил замок воздушно лучистый,//Воз¬душно лучистый Дворец Красоты». Общая тональность последующих книг меняется и становится жизнеутверж¬дающей, емкой по содержанию и смыслу.

Среди символистов у Бальмонта была своя позиция, связанная с более широким пониманием символа, ко¬торый, помимо конкретного смысла, имеет содержание скрытое, выражающееся с помощью намеков, настроения, музыкального звучания. Из всех символистов он наиболее последовательно разрабатывал импрессионизм — поэзию впечатлений. Свою творческую программу Бальмонт изложил в предисловии к книге переведенных им стихот¬ворений Э. По и в сборнике критических статей «Горные вершины»: «Я называю символической поэзией тот род поэзии, где помимо конкретного содержания есть еще содержание скрытое, соединяющееся с ним органически и сплетающееся с ним нитями самыми нежными»4. Задача поэта, утверждал Бальмонт, состоит в проникно¬вении в тайный смысл явлений с помощью намеков, недомолвок, ассоциаций, в создании особого настроения путем широкого использования звукописи, в воссоздании потока мгновенных впечатлений и раздумий.

На рубеже веков менялась тематика и шли поиски новых форм не только в литературе, но и в искусстве в целом. И. Репин считал, что основной принцип новой поэзии — это «проявление индивидуальных ощущений человеческой души, ощущений иногда таких странных, тонких и глубоких, какие грезятся только поэту»5.

Вышедший в 1900 году очередной сборник стихотво¬рений Бальмонта «Горящие здания» может служить прекрасной иллюстрацией к этим словам. В нем поэт раскрывает души людей разных эпох и национальностей: темпераментных испанцев («Как испанец»), мужественных, воинственных скифов («Скифы»), галицкого князя Дмит¬рия Красного («Смерть Дмитрия Красного»), царя Ивана Грозного и его опричников («Опричники»), Лермонтова («К Лермонтову»), повествует о загадочной и непред¬сказуемой женской душе («Замок Джэн Вальмор»). Поясняя замысел своего сборника, автор писал: «Эта книга не напрасно названа лирикой современной души. Никогда не создавая в своей душе искусственной любви к тому, что является теперь современностью и что в иных формах повторялось неоднократно, я никогда не закрывал своего слуха для голосов, звучащих из прошлого и неизбежного грядущего... В этой книге я говорю не только за себя, но и за многих других, которые немотствуют...»6.

Естественно, что центральное место в галерее обра¬зов, созданных поэтом, занимает образ лирического героя: чуткого, внимательного, открытого всем радостям мира, чья душа не терпит покоя:

Я хочу порвать лазурь

Успокоенных мечтаний.

Я хочу горящих зданий,

Я хочу кричащих бурь! —

эти строки из стихотворения «Кинжальные слова» определяют общую тональность сборника.

Считая непременным качеством человеческой души ее изменчивость и многоликость («В душах есть все»), Бальмонт рисует многообразные проявления человечес¬кого характера. В своем творчестве он отдал дань инди¬видуализму («Я ненавижу человечество//Я от него бегу спеша//Мое единое отечество — //Моя пустынная душа»). Однако это было не более чем эпатажем и, в известной мере, мимолетной данью моде, ибо все его творчество, за подобными редчайшими исключениями, проникнуто идеями доброты, вниманием к человеку и окружающему его миру.

В лучших своих произведениях, вошедших в сборники «Будем как солнце» (1903), «Только любовь. Семицвет-ник» (1903), «Свирель славянина» (1907), «Слова поцелуйные» (1909), «Ясень» (1916), «Сонеты солнца, меда и луны» (1917) и других Бальмонт выступил как выдающийся поэт-лирик. Воссозданные в его произве¬дениях многообразные оттенки природы, способность ощущать и запечатлевать «мгновения», музыкальность и напевность, прихотливые импрессионистические зарисовки придают его стихам тонкое изящество и глубину.

Творчество зрелого Бальмонта проникнуто и озарено возвышенно-романтической мечтой о Солнце, Красоте, величии Мира. Обездушенной цивилизации «железного века» он стремится противопоставить целостное, совер¬шенное и прекрасное «солнечное» начало. Бальмонт предпринял в своем творчестве попытку построить космогоническую картину мира, в центре которой, верховное божество — Солнце, источник света и радости бытия. В стихотворении, открывающем сборник «Будем как Солнце» (1903), он пишет:

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце.

А если день погас,

Я буду петь. Я буду петь о Солнце.

В предсмертный час!

Эти жизнерадостные ноты окрашивают поэзию Баль¬монта начала XX века. Тема Солнца в его победе над Тьмой проходит через все его творчество. В записной книжке 1904 года поэт отмечает: «Огонь, Земля, Вода и Воздух — четыре царственные стихии, с которыми неиз¬менно живет моя душа в радостном и тайном соприкос¬новении». Огонь — любимая стихия у Бальмонта, которая в его поэтическом сознании сопрягается с идеалом Красоты, Гармонии и Творчества. Другая природная стихия — Вода — прочно соединяется у него с таинствен¬ной силой любви к женщине. Поэтому лирический герой Бальмонта — «вечно юный, вечно вольный» — готов вновь и вновь, каждый раз заново, переживать «ее во¬сторг — упоение», безоглядно отдаваться «хмелю стра¬стей». При этом его чувство согрето вниманием к любимой, поклонением ее физической и душевной красоте («Я буду ждать», «Нежнее всего», «В моем саду», «Нет дня» чтоб я не думал о тебе», «Разлученные», «Катерина» и другие). Лишь в одном стихотворении — «Хочу» (1902) — поэт отдал дань эротике.

Лирика Бальмонта — это гимны стихиям, земле и кос¬мосу, жизни природы, любви и страсти, мечте, влекущей вперед, творческому самоутверждению человека. Щедро пользуясь красками импрессионистической палитры, он создает жизнеутверждающую, многоцветную и много¬звучную поэзию. В ней — пиршество ощущений, ликую¬щее наслаждение богатством природы, пестрая смена тончайших восприятий и зыбких душевных состояний.

Высшей жизненной ценностью в поэзии Бальмонта является миг слияния с красотою мира. Чередование этих прекрасных мгновений и составляет, по мнению поэта, главное содержание человеческой личности. Ли¬рический герой его стихотворений ищет созвучий, внут¬ренних связей с природой, испытывает душевную по¬требность в единении с нею:

Я спросил у свободного ветра,

Что мне делать,.чтоб быть молодым?

Мне ответил играющий ветер:

«Будь воздушным, как ветер, как дым!»

При соприкосновении с незамутненной красотой природы лирическим героем овладевает радостное гармо¬ничное спокойствие, он ощущает всю безраздельную полноту жизни. Упоение счастьем для него — это приоб¬щение к вечности, ибо бессмертие человека, убежден поэт, заложено в бессмертии вечно живой и всегда прекрасной природы:

Но, милый брат, и я, и ты —

Мы только грезы Красоты

Неотцветающих цветов,

Непогибающих садов.

Эта лирико-философская медитация наглядно отра¬жает смысл восприятия поэтом мира.

Он уподобляет человека природным стихиям, измен¬чивым и могучим. Состояние его души, по-Бальмонту, горение, пожар страстей и чувств, быстрых, часто почти неуловимо сменяющих друг друга мгновений. Поэти¬ческий мир Бальмонта — это мир тончайших мимолетных наблюдений, по-детски хрупких «чувствований». В програм¬мном стихотворении «Я не знаю мудрости...» (1902) он утверждает:

Я не знаю мудрости, годной для других, Только мимолетности я влагаю в стих. В каждой мимолетности вижу я миры, Полные изменчивой, радужной игры.

Мимолетность возведена Бальмонтом в философский принцип. Полнота человеческого бытия выявляется в каждый миг его жизни. Уметь ловить этот миг, радо¬ваться ему, ценить жизнь — в этом, по Бальмонту, заклю¬чается смысл человеческого существования, мудрый «завет бытия». Таким был и сам поэт. «Он жил мгнове¬нием и довольствовался им, не смущаясь пестрой сменой мигов, лишь бы только полнее и красивее выразить их»7,— свидетельствует вторая жена Бальмонта Е. А. Андреева-Бальмонт.

В его произведениях выразилась вечная устремлен¬ность человека в будущее, неуспокоенность души, страст¬ные поиски истины, тяга к прекрасному, «неисчерпан¬ность мечты»:

Мгновенья нежной красоты

Соткал я в звездный хоровод.

Но неисчерпанность мечты

Меня зовет — вперед.

(«Заездный хоровод»)

Один из центральных образов Бальмонта — образ Красоты. Красота ему видится и целью, и символом, и пафосом жизни. Его лирический герой устремлен к ней всем своим существом и уверен в ее обретении:

Мы домчимся в мир чудесный

К неизвестной Красоте.

Поэтизация красоты и вечности бытия носит у Баль¬монта сакральный характер, обусловленный его рели¬гиозным сознанием, верой в Творца, который присутствует в каждом миге, в каждом проявлении живой жизни. В стихотворении «Молитва» лирический герой, размыш¬ляя в час заката о том, в чьей власти находится развитие и движение жизни, приходит к выводу, что личность человеческая навеки соединена с Творцом:

Тот, Кто близко и далеко,

Перед Кем вся жизнь твоя,

Точно радуга потока,—

Только Тот есть вечно — я.

Подобно Пушкину и Лермонтову Бальмонт славит Творца за красоту и грандиозность мироздания:

Я люблю провалы горной мглы, Где кричат голодные орлы... Но на свете мне всего дороже Радость петь тебе хвалы, Милосердный Боже.

Воспевая красоту и неповторимые мгновения жизни, поэт призывает помнить и любить Творца. В стихотворении «Мост» он утверждает, что природа — это вечный посредник между Богом и человеком, через нее Созда¬тель являет Свое величие и любовь.

В поэзию Бальмонта проникали и гражданские настроения времени. Он горячо откликнулся на прибли¬жение революции 1905—1907 годов, создав ряд популяр¬ных стихотворений: «Маленький султан» (1906), «На¬чистоту», «Земля и воля», «Русскому рабочему» (1906) и другие, в которых он критикует власти и выражает веру в созидательные силы русского пролетариата («Рабочий, только на тебя,//Надежда всей России»).

За публичное чтение на благотворительном вечере стихотворения «Маленький султан» поэту было запреще¬но в течение двух лет жить в столицах, столичных гу¬берниях и университетских городах, а после поражения революции преследования со стороны властей вынудили его на несколько лет уехать из России, куда он возвра¬тился вновь лишь после амнистии 1913 года.

Впрочем, социальная проблематика была не его сти¬хией. Зрелый Бальмонт — преимущественно певец челове¬ческой души, любви и природы. Природа для него столь же богата оттенками своих состояний и очаровательна неброской красотой, как и душа человека:

Есть в русской природе усталая нежность,

Безмолвная боль затаенной печали,

Безвыходность горя, безгласность,

безбрежность,

Холодная высь, уходящие дали,—

пишет он в стихотворении «Безглагольность» (1900).

Умение зорко всматриваться в богатый мир природы, передавать многообразные оттенки ее состояний и дви¬жений в тесном соотнесении с внутренним миром лири¬ческого героя или героини характерны для многих стихотворений Бальмонта: «Береза», «Осень», «Бабочка», «Замарашка», «Семицветник», «Голос заката», «Черке¬шенке», «Первозимье» и других.

В 1907 году в статье «О лирике» А. Блок писал: «Когда слушаешь Бальмонта — всегда слушаешь весну»8. Это верно. При всем многообразии тем и мотивов его творчества, Бальмонт, по преимуществу, поэт весны, пробуждения природы и человеческой души, поэт цветения жизни, духоподъемности. Эти настроения определили особую одухотворенность, импрессионистичность, цветис¬тость и певучесть его стиха.

Проблема художественного мастерства — одна из важ¬ных проблем творчества Бальмонта. Понимая твор¬ческий талант как дар, ниспосланный свыше («среди людей ты божества наместник»), он ратует за повышен¬ные требования писателя к себе. Это для него — неотъем¬лемое условие «живучести» поэтической души, залог ее творчества горения и совершенствования мастерства:

Чтоб твои мечты вовек не отблистали,

Чтоб твоя душа всегда была жива,

Разбросай в напевах золото по стали,

Влей огонь застывший в звонкие слова,—

обращается Бальмонт в стихотворении «Sin mideo» к собратьям по перу. Поэт как созидатель и певец Кра¬соты должен, по мысли Бальмонта, уподобиться светилу, «излучать разумное, доброе, вечное». Творчество самого Бальмонта — яркая иллюстрация этих требований. «Поэ¬зия есть внутренняя музыка, внешне выраженная раз^ меренной речью»9,— считал Бальмонт. Давая оценку собственному творчеству, поэт не без гордости (и неко¬торого самолюбования) отмечал как одну из самых боль¬ших своих заслуг филигранную работу над словом и музыкальностью стиха.

В стихотворении «Я — изысканность русской медли¬тельной речи...» (1901) он писал:

Я — изысканность русской медлительной речи,

Предо мною другие поэты — предтечи,

Я впервые открыл в этой речи уклоны,

Перепевные, гневные, нежные звоны.

Музыкальность стиху Бальмонта придают охотно используемые им внутренние рифмы. Например, в стихотворении «Фантазия» (1893) внутренние рифмы скреп¬ляют полустишия и последующую строку:

Как живые изваянъя, в искрах лунного сиянья,

Чуть трепещут очертанья сосен, елей и берез.

На подхватах предшествующих полустиший и по су¬ществу тоже на внутренних рифмах построено стихотво¬рение, открывающее сборник «В безбрежности» (1894):

Я мечтою ловил уходящие тени,

Уходящие тени погасавшего дня,

Я на башню всходил, и дрожали ступени,

И дрожали ступени под ногой у меня.

Внутренние рифмы нередко встречались в русской поэзии первой половины XIX века. Они имеются в балладах Жуковского, в стихотворениях Пушкина и поэтов его плеяды. Но к концу XIX века они вышли из употреб¬ления, и Бальмонту принадлежит заслуга их актуализации.

Наряду с внутренними рифмами Бальмонт широко прибегал к другим формам музыкальности — к ассонансам и аллитерациям, т. е. к созвучию гласных и согласных. Для русской поэзии это тоже не было открытием, но, начиная с Бальмонта, все это оказалось в фокусе внимания. Например, стихотворение «Влага» (1899) целиком построено на внутреннем созвучии согласного «л»:

С лодки скользнуло весло

Ласково млеет прохлада.

«Милый! Мой милый!» — Светло,

Сладко от беглого взгляда.

Магия звуков — стихия Бальмонта. Он стремился к созданию такой поэзии, которая бы, не прибегая- к средствам предметно-логического воздействия, подобно музыке, выявляла определенное состояние души. И это ему удавалось блестяще. Под обаяние его напевного стиха не раз подпадали Анненский, Блок, Брюсов, Белый, Шмелев, Горький, не говоря уже о широкой читательской" публике.

Лирика Бальмонта очень богата цветовой гаммой. «Быть может, вся природа — мозаика цветов»,— утверждал поэт и стремился показать это в своем творчестве. Его поэма «Фата Моргана», состоящая из 21 стихотво¬рения — песнь во славу многоцветия. Каждое стихотво¬рение посвящено какому-либо цвету или сочетанию цветов.

Для многих произведений Бальмонта характерна синестезия — слитное изображение цвета, запаха и звука. Обновление поэтической речи в его творчестве идет по пути слияния словесных образов с живописными и му¬зыкальными. В этом — жанровая специфика его пейзаж¬ной лирики, в которой тесно соприкасаются и поэзия, и живопись, и музыка, отражая богатство окружающего мира и вовлекая читателя в цветозвуковой и музыкаль¬ный поток впечатлений и переживаний.

Бальмонт удивлял современников смелостью и неожи¬данностью метафор. Для него, например, ничего не стоило сказать: «аромат солнца», «флейты звук зоревой, голу¬бой». Метафора у Бальмонта, как и у других символистов, была основным художественным приемом преображения явлений мира в символ. Поэтический словарь Баль¬монта богат и своеобразен. Он отличается изысканностью и виртуозностью сравнений и особенно эпитетов. Бальмонт, которого не зря называли «поэтом прилагатель¬ных», существенно повысил в русской лирике начала XX века роль эпитета. Он нагнетает множество опре¬делений к определяемому слову («Над водой, над рекой безглагольной. Безглагольной, безгласной, томительной...»), усиливает эпитет повторами, внутренней рифмой («Если бы был я звенящей, блестящей, свободной волной...»), прибегает к составным эпитетам («Краски печально-богатые») и к эпитетам-неологизмам.

Эти особенности поэтики Бальмонта присущи и его стихотворениям для детей, составившим цикл «Фейные сказки». В них изображен живой и неповторимо яркий мир реальных и фантастических существ: доброй хозяй¬ки природного царства феи, озорных русалок, бабочек, трясогузок и пр. Поэт проявил великолепное умение проникать в психологию читателя-ребенка, свежо и кра¬сочно показать ему все то, с чем он кровно связан с самого рождения.

Стихи Бальмонта ярки и неповторимы. Столь же светлым и живым был он сам. В воспоминаниях Б. Зай цева, И. Шмелева, М. Цветаевой, Ю. Терапиано, Г. Гре¬бенщикова встает образ душевно богатого, чуткого, легкоранимого, обладавшего удивительной психологичес¬кой зоркостью человека, для которого понятия чести и ответственности в исполнении своего главного жизнен¬ного долга — служению искусству — были святы.

Роль Бальмонта в истории русской поэтической культуры трудно переоценить. Он был не только вирту¬озом стиха («Паганини русского стиха» называли его современники), но и человеком огромной филологической культуры в целом, живых универсальных знаний.

Он одним из первых среди русских поэтов начала XX века познакомил отечественного читателя со мно¬жеством прекрасных произведений мировой поэзии. Рус¬ские символисты считали переводческую деятельность непременной, едва ли не обязательной частью собствен¬ного поэтического творчества. Люди высочайшей образо¬ванности и широких литературных интересов, владевшие многими иностранными языками, они свободно ориенти¬ровались в процессах развития современных им евро¬пейских литератур. Поэтический перевод был для них естественной потребностью, явлением прежде всего твор¬ческим. Прекрасными переводчиками были Мережковский, Сологуб, Анненский, Белый, Блок, Волошин, Бунин и дру¬гие. Но даже среди них Бальмонт выделяется своей эру¬дицией и масштабом поэтических интересов. Благодаря его переводам русский читатель получил целую поэ¬тическую библиотеку мира. Он много и охотно пере¬водил Байрона, Шелли, Уайльда, По, Уитмена, Бодлера, Кальдерона, Туманяна, Руставели, болгарские, польские и испанские народные сказания и песни, фольклор майя и ацтеков.

Бальмонт много ездил по свету и многое видел. Он совершил три кругосветных путешествия, побывав в самых экзотических, даже по нынешним меркам, странах и пови¬дав многие уголки земли. Сердце и душа поэта были широко открыты миру, его культуре, и каждая новая страна оставляла свой заметный след в его творчестве. Именно поэтому Бальмонт о многом впервые рассказал русскому читателю, щедро делясь с ним своими наход¬ками. «Бальмонт знал много языков помимо европей¬ских,— писала в своих воспоминаниях его дочь Н. К. Баль-монт-Бруни,— и пленившись каким-нибудь произведением, переводя его на русский язык, не мог удовлетвориться европейскими подстрочниками: всегда с увлечением зани¬мался новым для него языком, стараясь возможно глубже проникнуть в тайны его красоты»10.

Октябрьскую революцию Бальмонт не принял, расце¬нив ее как насилие над русским народом. Вот один штрих из ~ его воспоминаний, важный для характеристики его личности: «Когда меня, по причине некоего ложного доноса, будто я в стихах, где-то напечатанных, восхвалял Деникина, пригласили вежливенько в Чека и между про¬чим дама-следователь вопросила меня: «К какой полити¬ческой партии Вы принадлежите?» — я ответил кратко — «Поэт»".

Тяжело пережив годы гражданской войны, он хода¬тайствует о командировке за границу. В 1921 году Баль¬монт навсегда покидает родину. Прибыв в Париж и посе¬лившись с семьей в скромной квартире, поэт, заглу¬шая острую ностальгическую тоску, много и напряженно работает. Но все его думы и произведения — о России. Этой теме он посвящает все вышедшие за рубежом поэтические сборники «Дар земле» (1921), «Мое — ей. Россия» (1923), «В раздвинутой дали» (1929), «Северное сияние» (1931), «Голубая подкова» (1935), книгу очерков «Где мой дом?», которую невозможно читать без глубокой боли.

Слава жизни. Есть прорывы злого,

Долгие страницы слепоты.

Но нельзя отречься от родного.

Светишь мне, Россия, только ты,—

пишет он в стихотворении «Примиренье» (1921).

В стихотворениях эмигрантских лет поэт вос¬крешает в памяти красоту русской природы («Ночной дождь», «По всходам», «Сентябрь», «Тайга»), обращается к дорогим его сердцу обликам родных и близких («Мать», «Отец»), славит родное слово, богатую и красочную русскую речь:

Язык, великолепный наш язык.

Речное и степное в нем раздолье,

В нем клекоты орла и волчий рык,

Напев, и звон, и ладан богомолья.

В нем воркованье голубя весной,

Взлет жаворонка к солнцу — выше, выше.

Березовая роща. Свет сквозной.

Небесный дождь, просыпанный по крыше.

Журчание подземного ключа.

Весенний луч, играющий по дверце.

В нем Та, что приняла не взмах меча,

А семь мечей в провидящее сердце...

(«Русский язык»)

Ко всем этим произведениям можно было бы поставить эпиграфом слова самого поэта: «Мой траур не на месяцы означен, он будет длиться много странных лет». В 1933 году в статье, посвященной И. Шмелеву, он напишет: «Всей жизнью, всей мыслью, всем творчеством нашим, всем вос¬поминанием и всей надеждой мы в России, с Россией, где бы мы ни были».

Важное место в поэтическом творчестве Бальмонта этих лет занимают его стихотворения, посвященные собратьям по перу — писателям-эмигрантам Куприну, Гребенщикову, Шмелеву,— которых он очень ценил и с которыми его связывали узы тесной дружбы. В этих произведениях выражена не только оценка творчества писателей, но постоянно звучит, варьируясь, основная тема, то явная, то глубоко затаенная — тоска по Родине. Вот одно из публикуемых впервые стихотворений о Шме¬леве, которому он посвятил около 30 поэтических по¬сланий, не считая стихотворных фрагментов в письмах:

Ты наполнил свои закрома,

В них есть рожь, и ячмень, и пшеница,

И родная июльская тьма,

Что в парчу вышивает зарница.

Ты наполнил свой слышащий дух

Русской речью, дремотой и мятой,

Знаешь точно, что скажет пастух,

С коровенкой шутя вороватой.

Знаешь точно, что мыслит кузнец,

К наковальне метнувши свой молот,

Знаешь власть, что имеет волчец,

В огороде, что долго не полот.

Ты ребенком впивал те слова,

Что теперь в повестях — как убрусы,

Богоцвет, неувяда-трава,

Свежих лютиков желтые бусы.

Вместе с дятлом, ты мудрость наук

Упредил, приучившись упрямо

Знать, что верный удар или звук

Сопричислены к таинствам Храма.

И когда ты смеешься, о брат,

Я любуюсь на взгляд твой лукавый,

Пошутив, ты немедленно рад

Улететь за всезвездною славой.

И когда, обменявшись тоской,

Мы мечтою — в местах незабытых,

Я с тобою — счастливый, другой,

Там, где помнит нас ветер в ракитах.

(«Закрома»)

Стало уже традицией рассматривать творчество Баль¬монта эмигрантских лет как постепенное угасание. К счастью, это далеко не так. Такие бальмонтовские стихотворения последних лет, как «Ночной дождь», «Река», «Русский язык», «Первозимье», «Закрома», «Зим¬ний час», «Пролетьем в лето», «Стихи о России» и многие другие можно с полным основанием назвать шедеврами — настолько они лиричны, музыкальны, глу¬боки и совершенны по содержанию и художественной форме. Эти и другие произведения позднего Бальмонта открывают нам новые грани его поэтического дарования. Во многих из них органично соединяется лирика и эпос, связанный с изображением быта и жизни старой России. Поэт нередко вводит в свои произведения диалог, рисует характерные приметы быта, изобилующую диалек¬тизмами живую разговорную народную речь с ее фра¬зеологизмами, лексическими «огрехами», передающими характер, уровень культуры, настроение говорящего («Стихи о России» и др.).

Впервые в своем творчестве Бальмонт предстает и как поэт трагический. Его герой не хочет смиряться с судьбой изгнанника, живущего «меж призраков бездуш¬ных», а о своей душевной боли говорит сдержанно и вместе с тем доверительно, надеясь на взаимопонимание:

Кто качнет завесу громовую,

Подойдя, раскроет мне глаза.

Я не умер. Нет. Я жив. Тоскую,

Слушая, как носится гроза...

(«Кто?»)

К. Бальмонт — автор и нескольких прозаических книг. В своей прозе, как и в стихах, Бальмонт по пре имуществу лирик. Он работал в различных прозаических жанрах — написал десятки рассказов, роман «Под новым серпом», выступал как критик, публицист, мемуарист, но полнее всего выразил себя в жанре эссе, который Бальмонт освоил еще до революции. В этот период вышло 6 сборников его очерков. 1-й из них — «Горные вершины» (1904) привлек, пожалуй, наибольшее внимание критики. А. Блок говорил об этой книге как о «ряде ярких, разно¬образных картин, сплетенных властью очень законченного мировоззрения». «Горные вершины» — это не только эссе о Кальдероне, Гамлете, Блейке, но и заметный шаг на пути самопознания русского символизма.

Как продолжение «Горных вершин» воспринимаются вышедшие через четыре года «Белые зарницы» — очерки о «разносторонней и жадной душе Гете», о «певце лич¬ности и жизни» Уолте Уитмене, о «влюбленном в наслаж¬дение и угасающем в скорби» О. Уайльде, о поэтике народных поверий.

Через год было написано «Морское свечение» — книга размышлений и импрессионистических набросков — «певучих вымыслов», возникших как мгновенные субъективные отклики на события литературы и жизни. Особое внимание уделено здесь славянской культуре,— теме, к которой Бальмонт вернется в 20—30-е гг.

Следующая книга — «Змеиные цветы» (1910) — очерки культуры древней Америки, путевые письма, переводы. Затем последовала книга очерков «Край Озириса», и через год (1916) — «Поэзия как волшебство» — не¬большая книжка о смысле и образе стиха, превос¬ходный комментарий к поэтическому творчеству самого Бальмонта.

Во Франции Бальмонт издал также книгу «Воздушный путь», собрав рассказы, ранее печатавшиеся в периодике, и добавив к ним несколько вещей, написанных в эмиграции. Второй эмигрантский сборник «Шорох жути» так и не был опубликован. В «Воздушном пути» сильна изобразительная сторона, особенно в эпизодах, где пере¬живания с трудом поддаются словесному выражению. Таково описание загадочной «музыки сфер», слышимой герою «Лунной гостьи».

Проза Бальмонта не психологическая, однако он на¬ходит свой лирический способ передачи утонченного душевного опыта. Все рассказы «Воздушного пути» автобиографичны. Такова же книга «Под новым серпом» — единственный в творчестве Бальмонта роман. Повество¬вательный элемент подчинен в" нем изобразительному, но роман интересен картинами старой России, захо¬лустного дворового быта, одушевлен лирическими инто¬нациями и описанием судьбы мальчика «с тихим нравом и созерцательным умом, окрашенным художествен¬ностью».

Как и в дореволюционный период, в эмиграции основ¬ным жанром Бальмонта-прозаика остался очерк. Но те¬перь тематика Бальмонта-очеркиста основательно меня¬ется: он пишет и о литературе, но больше о своей повсе¬дневности, которой придает значительность какой-нибудь заурядный случай, мелькнувшее воспоминание. Снег в Париже, память о холодной и голодной зиме в Под¬московье в 1919 г., годовщина разлуки с Москвой, под¬вернувшееся сравнение грозы с революцией — все это становится темами эссе. Написанные в 1920—1923 гг., они были собраны Бальмонтом в книгу «Где мой дом?», которую он позднее назовет «очерками о порабощенной России».

Последняя вышедшая при жизни Бальмонта книга прозы «Соучастие душ» (София, 1930). Она объединяет 18 небольших лирических эссе на тему современной и фольклорной поэзии славян и Литвы. Книга включает переводы Бальмонта стихов и прозы с болгарского, литовского, сербского и других языков. Некоторые из очерков принадлежат к числу лучших в наследии Баль¬монта-эссеиста.

В 1927 году поэт переселяется из «Его Бензин¬ного Величества города Парижа» в маленький поселок Капбретон на берегу Атлантического океана. Живет труд¬но, вечно нуждаясь.

Но по-прежнему, несмотря на все учащавшиеся при¬ступы депрессии, много пишет и переводит. О своей тоске по родине, о желании хотя бы краем глаза вновь взглянуть на нее, Бальмонт говорит постоянно: в стихах, при встречах с И. Шмелевым, каждое лето приезжавшим в Капбретон для работы, в письмах. «В Москву мне хочется всегда. Я думаю о великой радости слышать русский язык о том что я русский, а не гражданин Вселенной и уж меньше всего гражданин старенькой, скучненькой, серенькой Ев¬ропы»,— признается он Е. Андреевой-Бальмонт

Последнюю свою книгу стихов Бальмонт назвал «Светослужение (1937). В ней он как бы подводит итог страстному поклонению Солнцу, Любви, Красоте, «Поэзии как волшебству».

В начале сороковых годов Бальмонт переселяется в Нуази ле Гран, местечко близ Парижа, в пансион, организованный для бедных русских эмигрантов матерью Марией (Е. Ю. Кузьминой-Караваевой). Нищета, голод, болезни, одиночество отравляли его старость. Умер К. Д. Бальмонт 24 декабря 1942 года от воспаления легких.

Последние дни перед смертью ему, по его просьбе, читали повесть И. Шмелева «Богомолье» — светоносную книгу о Москве, о русском благочестии, о милой его сердцу России.