Немецкая философия истории (XVIII — начало XIX в.)

Немецкая наука в освещении особенностей стран Востока зависела от фактов, собранных французами и англичанами. Она прошла период увлечения Китаем   (произведения Г. В. Лейбница, X. Вольфа, И. Г. Гердера) и перешла к концепции «азиатского деспотизма».  Немецким  историкам XVIII — начала XIX в. свойственно стремление к созданию всеобъемлющих схем мирового развития. А.-Л. Шлецер, А.-Г.-Л. Хеерен [387], Ф. К. Шлоссер пытались отвести в сво-

 

 

 

103

их концепциях место и для истории отдельных стран Востока, хотя в основном их концепции оставались европоцентристскими.

Среди книг начала XIX в. выделяется работа Фридриха Шлегеля об Индии. Филолог и философ, в конце XVIII в. приветствовавший Французскую революцию, а в начале XIX в. ставший чиновником реакционнейшего австрийского режима, Шлегель отразил в своем творчестве усиление в европейском обществе правых тенденций. Индия привлекала его как пример незыблемости традиций и консервативных идей. В книге «О языке и мудрости индийцев» [409] Φ. Шлегель, использовав, в частности, труды У. Джонса, развивал мысли о санскрите — праязыке и Индии — прародине арийцев. Книга Шлегеля типична для распространившихся в начале XIX в., особенно в Германии, произведений, в которых чисто гипотетически рисовались картины древнейшего расселения индоевропейских народов из Индии, распространения — где-то за несколько тысяч лет до нас — индийских колоний вплоть до Европы и т. д.

Ф. Гегель, предпринявший грандиозную работу по сведению воедино достижений предшествующей науки и созданию на принципах историзма новой концепции всемирной истории, в оценке роли стран Востока следовал в значительной мере за Монтескье, определяя Восток как независимое, параллельное Европе целое, застывшее на первой ступени развития и потому, в сущности, не историческое.

Классические черты особого «азиатского» общества, принятые в схеме Гегеля,—деспотическая центральная власть, государственная собственность на землю — иллюстрировались преимущественно на примере Китая, тогда как по отношению к более изученной к тому времени Индии автор был значительно осторожнее. О Китае он писал как о стране, где земля принадлежит государству (хотя, полагал Гегель, это — явление сравнительно позднего времени) и где нет «большого различия между рабством и свободой, так как перед императором все равны, т. е. все одинаково бесправны» (124, 124]. Если там «не существует различий, обусловливаемых происхождением, и всякий может достигнуть высших должностей, то именно в этом равенстве сказывается не признание глубокого значения человеческого достоинства, достигаемое путем борьбы, а низкое самомнение, еще не дошедшее до установления различий» [124, 131].

Положительной — по сравнению с китайским — чертой индийского общественного строя Гегелю представлялось то, что из бесформенного «деспотического единства» в Индии уже образуются «самостоятельные члены» (касты) (124, 137). «Чрезвычайно важно, является ли вообще в Индии обрабаты-

 

 

 

104

ваемая земля собственностью земледельца или так называемого владельца ленных имений,— писал Гегель,— и самим англичанам трудно было выяснить это. Когда они завоевали Бенгалию, они весьма интересовались обложением собственности и должны были устанавливать, взимать ли им подати с крестьян или с землевладельцев. Они сделали последнее» 124, 146}.

Описывая государственный строй Индии к моменту прихода европейцев, Гегель рассматривал его как «напоминающий ленную систему», при которой начальники округов взимали налоги и «составляли, так сказать, аристократию» [124, 156]L Иными словами, индийское общество напоминало ему евро* пейское феодальное.

Гегель, таким образом, в своей схеме как бы переставил, по сравнению с Монтескье, Китай и Индию местами, сделав первый классическим образцом азиатского деспотизма, а для Индии допустив некоторые послабления.

В целом же и китайское и индийское общество для Гегеля — лишь первая, «доисторическая» ступень, имеющая значение как постамент, на котором воздвигается величественная история Греции, Рима, вообще «Европы», «Китай и Индия, — писал он, — находятся еще, так сказать, за пределами всемирной истории, как предпосылка тех моментов, лишь благодаря соединению которых начинается животворный исторический процесс» [124, 111]. Поэтому и свою философию истории Гегель начинал именно с этих стран, примитивные общества которых «остаются неизменными и влачат естественное растительное существование до настоящего времени» 124, 163]. Как ни бросается в глаза разница между неподвижным единым Китаем и «блуждающим необузданным индийским беспокойством» [124, 109], утверждал он, в сущности ни в' той, ни в другой стране с древнейших времен практически ничто не изменилось, политические перевороты проходили здесь только на поверхности, не затрагивая существа социальных отношений («Все политические революции безразличны для простого индуса, так как его участь не изменяется» [124, 146]).

Положение стран Востока в гегелевской философско-исторической схеме остается слабым звеном этой схемы. Конечно, по сравнению с Монтескье прогрессом было то, что Гегель рассматривал разницу между Европой и Востоком не статически, не просто в связи с различием географической среды. Он ставил Восток в общую хронологическую цепь всемирной истории. Но, не распространив до конца на афроазиатский мир принцип историзма, положенный в основу остальной «всемирной» истории, Гегель даже усугубил в этом пункте недостатки концепции Монтескье; получилось, что

 

 

 

105

«Европа» и «Восток» подчиняются совершенно разным закономерностям; разрыв между ними, намеченный в концепции Бернье и Монтескье, превращался в пропасть.

Заканчивая на этом рассмотрение домарксовой историкофилософской науки, отметим, что она, уделив определенное внимание проблеме места стран Востока в мировом историческом процессе, вопроса об этапах собственной истории этих стран так и не поставила.