1. Критика гедонизма как смысла жизни

2. Духовность человека как основание поисков смысла жизни

3. Основные смыслообразующие феномены духовного бытия

Систематические исследование смысла человеческого существования и его экзистенциалов в русской философии началось еще со статьи В.В.Розанова «Цель человеческой жизни» (1892). Преобладающей идеей о смысле жизни, заключает Розанов после многочисленных экспликаций⁶, является обретение человеком счастья. Под счастьем обычно понимается удовлетворенность человека, то есть такое состояние, при котором отсутствует дальнейшее движение в человеке желания, новых исканий, стремящихся возобладать [см.9, с. 28].

Счастье как верховное начало человеческой жизни приводит к такому состоянию, что «ощущение удовольствия есть средство оценки всего, а природа есть лишь арена, где ищутся эти удовольствия, а жизнь человека – само их искание» [там же, с.29]. Однако удовольствие, являющееся результатом достижения счастья, практически уничтожает качественное многообразие жизни, многоветвистость исторического созидания в ней, поскольку идея счастья движима одним определенным чувством – удовольствием.

В соответствии с этой доктриной допустимы страдания как средство достижения наибольшего наслаждения. Прямым же следствием из нее выступает известная формула «Цель оправдывает средства» (Н.Макиавелли). К тому же эта утилитарная доктрина не подразумевает никакого постоянства во влекущем идеале. Она основывается лишь на постоянстве удовлетворенности, а какими идеалами – безразлично. Идея счастья как смысла и цели бытия развивает ни перед чем не останавливающуюся деятельность, и «страдания одного или некоторых, если они способны послужить к желаемому наслаждению, могут быть избраны как средство для достижения цели» [там же, с.31].

В содержание так понимаемого экзистенциала счастья не вошли высшие потребности духовной природы человека: религия, философия, право, искусство, поскольку они трудны по своему усвоению, и как идея счастья могут быть отвергнуты многими.

Гоняясь за счастьем, человечество умерло бы в его бледных объятьях или бы вновь разожгло костры, на которых бы горели мученики за веру, совесть, науку, философию, искусство, истину.

С точки зрения идеи счастья как смысла человеческой жизни истина принимается лишь в той мере, в какой способствует достижению счастья. Отсюда недалеко сделать вывод, что знание вредно для человечества, так как лишает его ощущения счастья, уверенности и покоя. Справедливость тоже принимается тогда только в меру необходимости счастья, также как и сострадание. Прекрасное же становится вообще второстепенным по сравнению с нужным. Разнообразные принципы удовольствия как счастья можно было бы объединить под общим названием панэвтихизма (пан – все, эвтихизм – удовольствие). Эта точка зрения, как и принцип жизненного поведения, основанный на стремлении к счастью, очень распространены в современной жизни.

Парадокс жизни в том и состоит, что в сердцах людей все меньше становится счастья по мере того, как они все более разделяют эту идею. Экзистенциал счастья в том виде, как он развернут через принцип удовольствия, не выражает истинную сущность человеческой жизни.

Поскольку природа человека вся в потенциальности, вся в подвижности, то корень с питательной силой развертывающихся потенций «есть дух человеческий» [там же, с.45], в котором можно выделить три несводимых друг к другу стремления: это усилие к истине, усилие к сохранению свободы и усилие к добру, и они рассматриваются как внутренние усилия его психической жизни.

Первозданные начала духа образуют три несводимых друг к другу идеала – нравственного, справедливого и прекрасного. Вне связи с этими идеалами, без питания от них, общество представляется механическим агрегатом, лишенным какого-либо смысла и значительности. В связи же с этими идеалами человеческая жизнь становится последовательным расширением этих задатков, а потому предстает как вечно пробуждающийся дух.

В этом процессе развития человеческого духа образуются и его продукты – философия, искусство, наука, религия, а также государство, но, прежде всего, семья. Семье отводится первостепенное место обнаружения и действия нравственного духа.

Эти стремления не придуманы человеком, а спонтанно возникают у человека деятельного и разумного, а потому священны и составляют смысл жизни человека. И в этом смысле они принудительны для человека как существа духовного и существуют «для всех людей и во все времена» [9, с.60].

Вместе с тем человек никогда не станет совершившимся фактом, окончательным, совершенным. Развитие человеческого духа, никогда не завершающегося и не останавливающегося на преходящем идеале, и составляет смысл человеческой жизни.

Вот тогда вместо понятия наслаждения, изложенного в доктрине счастья, появится другое понятие, почему-то исчезнувшее из нашего коммуникативного пространства – это понятие радости. Радость же появляется тогда, когда сделано все, что нужно. Источник этой радости в чистой человечности, и еще никогда радующийся человек не пожелал умереть, как этого слишком часто желал человек наслаждающийся [там же, с.63]. Эта точка зрения нам представляется убедительной в плане развития духовной сущности человека как творца и как творения культуры, поэтому экзистенциал радости в коммуникативном пространстве человеческого общения является наиважнейшим взамен Lüstprinzipa. Человек не может получить удовольствие и счастье независимо от того, чем они будут вызваны. В действительности человеком может двигать не наслаждение и счастье как таковые, а то, что их способно в действительности породить. Превращение наслаждения как результата в наслаждение как объект намерения ведет к утрате самого наслаждения. Принцип наслаждения разбивается о себя же самого. Чем больше человек нацелен на наслаждение, тем больше оно от него ускользает, и наоборот, чем больше человек стремится избежать неудовольствия, избежать страданий, тем больше он ввергает себя в дополнительные страдания. Его эскапизм оборачивается против него [см.10, с.117].