Глава первая. Ум и рассудок.

«Тема рациональности постоянна и неизменна, как для философского, так и для научного мышления, поскольку разум постоянно сталкивается с тем, что разумом не является и что еще только должно быть познано, зафиксировано логико-дискурсивными средствами как всеобщий и необходимый результат познания. В этом смысле тема рациональности оказывается постоянной, коль скоро неясное, темное, сложное столь же безгранично, как безграничны силы и возможности разума. Однако, проходя через века и культуры и меняя свои конкретные обличья, тема рациональности не всегда становится в собственном смысле проблемой - во всяком случае, до той поры, покуда не становится проблемой сам разум: его способность адекватного постижения природы и общества (рациональность знания) и его способность должным образом устроить и переустроить эти миры (рациональность действия).

Проблема рациональности в собственном смысле слова возникает на определенной ступени исторического развития, когда всплески "противоразумия", ранее возникавшие спорадически (Паскаль или Кьеркегор), образуют единый мощный поток, выносят на поверхность и представляют в формах непреложной очевидности скепсис, сомнение, недоверие к силам разума, к его принципиальной способности разрешить стоящие перед ним познавательные и социально-практические задачи.» ²

«Бытие разума исторично, и потому уместно, по-видимому, вычленить этапы исторического существования разума на основании определенных типологических критериев. Здесь имеются в виду типология по историко-философским (или мировоззренческим, ибо сдвиги историко-философского плана всегда выражают или даже персонифицируют те или иные мировоззренческие переломы) и типология по научно-методологическим основаниям.

Основные периоды здесь соответствуют тем или иным историческим формам рационализма в социально-мировоззренческом плане: это просветительский, гегелевский, неокантианско-позитивистский[21]. XVII-XVIII века - эпоха господства идеалов Просвещения, доверия разуму,/22/не требующего обоснований и доказательств. Разум эпохи Просвещения - это синоним фундаментального соответствия между миром идей и миром вещей, общей гармонии между законами миропорядка и осуществимыми стремлениями. Просвещенческая концепция "вечного разума" обнаруживает свою несостоятельность в период французской буржуазной революции перед лицом "кровавых парадоксов" реальной истории: террора, завоевательных войн, социальных конфликтов и неразрешимых противоречий.

С конца XVIII - начала XIX в. начинается этап осознания утопичности идеалов Просвещения, этап сомнений, преодолеваемых переосмыслением просветительной концепции разума с позиций более высокого, диалектического разума. Возникновение спекулятивно-диалектической системы Гегеля выступает как средство "спасения" европейского рационализма. Согласно Гегелю, просветительский разум не был истинно разумным, он был всего лишь рассудком, то есть лишь частью разума - причем его негативной частью, которая сама по себе лишена положительной силы синтеза и способна лишь отрицать нечто, а не строить новое, отрицая самое отрицание. Задачам конструктивного преодоления и построения нового и отвечает для своего времени гегелевская система спекулятивно-диалектического разума. Этот оплот европейского рационализма начал разрушаться уже в концепциях учеников и последователей Гегеля, а окончательно рухнул после революции 1848 г. Диалектический "разум революции" в то время не мог осмысляться как сила, подлинно движущая общество вперед. В этот период (конец XIX - начало XX в.) более привлекательными для европейской интеллигенции становятся исторические концепции, отказывающиеся от решительных перестроек и основанные на вере в возможность постепенных положительных социальных перемен. Эта позитивистская, третья по счету, форма европейского рационализма ориентировалась на развитие естествознания и техники как на условия социального прогресса, не задаваясь поначалу вопросом о том, поистине ли развитие науки и техники ведет человечество по пути прогресса. Когда же возникло сомнение в позитивной роли научного разума, проблематизирующее эту некогда самоподразумеваемую предпосылку, тогда начался современный этап кризиса европейского рационализма. Этот кризис можно назвать общим, ибо он затрагивает /23/основополагающие принципы рационализма как такового, а не только той или иной его исторической формы.»³ Разум есть то, к чему стремится рассудок, то, чем он хочет стать или быть. Разума как такового в природе вовсе нет, он есть порождение рассудка, который приписывает предикат истинности и необходимости тем обобщениям своего опыта, наиболее поразившим его и показавшимся ему наиболее важными. Рассудок вообще очень любит какое-нибудь свое прозрение тут же превратить в обязательную формулу и предписать ее в качестве «закона природы» как сознанию, частью которого он является, так и самой природе. При этом старательно отводит взгляд и закрывает глаза на все факты, которые этим предписаниям не подчиняются, а если некая внешняя сила принуждает его увидеть данные противоречия, он очень удивляется и разводит руками в бессилии. Ровно до тех пор, пока интуиция не подкинет рассудку новое прозрение, которое он в лучшем случае прежде проверит на соответствие закону непротиворечивости, а не найдя противоречий он тут же возведет его на пьедестал в качестве очередного незыблемого закона.

В науках естественных идет постоянная ротация теорий, науки гуманитарные же и вовсе не претендуют на обязательность и необходимость своих построений, поскольку работают с заведомо уникальными и неповторимыми событиями, ценность которых, к тому же, диктуется общественным мнением, подчас далеким от логических рассуждений и даже противоречащим логическим принципам. И только философам не дает покоя мысль, что никому из них до сих пор не удалось найти последнюю, окончательную истину. Зачем, спрашивается ее искать? Есть ли она вообще в природе становящейся или хотя бы в бытии умопостигаемом? А затем, что философ тоже человек, и очень ему хочется быть первым и последним – то есть сказать самое совершенное и окончательное слово. То есть банальное тщеславие и эгоизм. У полевых археологов есть неписанное правило: не раскапывать древности до конца, полностью: они всегда оставляют потомкам что-то непознанное, прекрасно понимая что во-первых, познать все в принципе невозможно, во-вторых, что возможности технологий – вещь относительная и будущие коллеги неизбежно будут снисходительно, а то и с презрением относится к существующим сейчас методам, потому что они все время развиваются и никогда не могут достичь совершенства.

Но даже если в естественных науках не соблюдать этот принцип и попытаться объяснить все – сама природа исправит это, давая пищу последующим естествоиспытателям новыми открытиями.

Но в человеческом мышлении, в области абстрактных понятий такого механизма к сожалению нет, а если бы и был, то на нас он не очень действует.

Мы, люди, нагло, безосновательно и самонадеянно объявили себя носителями разума, хотя что такое настоящий, чистый разум мы-то как раз понять хорошенько не можем.

А наш собственный, становящийся разум, а то и вовсе рассудок – всего лишь логическая машинка, инструмент, к тому же несовершенный.

В 20 веке было доказано, что парадокс Рассела не решается, если мы имеем дело с бесконечными рядами чисел. Все современные компьютеры оперируют конечными множествами, потому что во первых, машина просто не способна оперировать бесконечными величинами, во вторых, арифметические законы, выводимые из теории множеств не работают для бесконечных рядов.

А то что вселенная конечна как во все стороны вокруг себя, так и строении самой материи – наоборот, еще никто не доказал. Кроме Эйнштейна, который привел чрезвычайно смешной аргумент: что в бесконечном пространстве вся материя «схлопнулась» бы в одну точку, под действием бесконечных сил притяжения. Возникает вопрос: с какой стати частица должна быть притянута к одной точке, если на нее со всех сторон действуют одинаково бесконечные силы притяжения? У него еще много можно найти подобных глупостей, хотя СТО имеет вполне значимое практическое приложение. И все по той же причине – рассудок, будучи аппаратом несовершенным, в области абстракций совершенно не имеет никакой внешней силы, которая бы ограничивала его претензии.

Именно поэтому логика Аристотеля, о мертвых формах которой жаловался Гегель, не развивалась в течение более двух тысяч лет: в абстрактном мышлении нет чего-то такого, что показало бы рассудку ограниченность его логики. И как смешно видеть, что великий «подвижник Духа», только что раскритиковав и кантовский субъективный идеализм и аристотелевскую логику, начинает весьма самоуверенно заявлять, что «я знаю, что мой метод - истинный» - это он своем изобретении – диалектики.

Во «Введении в Науку Логики» все обоснование его метода сводится к мысли, что отрицание понятие – есть новое понятие, которое есть его противоположность. Кто ему сказал, что именно этот метод – единственно истинный?

Это конечно гениальное открытие, но оно явно продиктовано не разумом и даже не рассудком, а неким поэтическим вдохновением, неким мистическим прозрением, потому что только сильное чувство может заставить человека, который только что холодно и спокойно препарировал теории познания своих предшественников, заявлять о последней неопровержимой истине. И тем более смешно, что например мне (а я вообще не претендую здесь ни на что, кроме некоего «противозаконного мнения», как его называл Платон) очевидно, что в своем обосновании Гегель запутался не только в мысли, но даже в словах, повторив слово «отрицание» шесть раз в одном предложении.

Это ясно свидетельствует о том, что он был человеком все-таки честным, и прежде чем выдать свою поэтическую, вдохновенную ложь за разумную, рациональную истину, пришлось изрядно потрудится и совершить некое насилие над собственным рассудком. Оправдано ли это насилие?

С той точки зрения, что создана очередная, оригинальная теория всего, которая все объясняет - да. С другой стороны нет, потому что эта теория хоть и объясняет все, но предсказать ничего не может, то есть, по сути является самым что ни на есть мифом.

В чем именно он запутался?

Что есть отрицание понятия или вещи? Гегель жил в 19 веке, круги Эйлера уже были известны, и они наглядно показывают, что отрицание некоего конечного множества есть ничто иное как полагание всего остального, что не входит в его (множества) границы.

То есть, когда я говорю «не яблоко», я не полагаю некую новую сущность под названием «неяблоко», а утверждаю существование чего-либо, что яблоком не является или просто отсутствие яблока. (Обвинение в умножении сущностей – стандартных ход и я не стану здесь исключением)

То есть диалектика конкретных вещей и понятий по Гегелю превращается в иллюстрацию сказки про ящик, в котором всякая положенная вещь удваивалась, с тем отличием, что здесь появляется не копия, а «противоположность» вещи, которую представить себе, кстати, невозможно.

Другое дело – фундаментальные категории абстрактного мышления. Здесь такие фокусы проходят на ура и бытие запросто отрицание превращается в небытие, которые вместе дают становление. В принципе «феноменология духа» - это тщательный анализ и логическое обоснование тезисов Платона из диалога «Софист» о пяти родах бытия (сущее, движение, покой, тождественное и иное).

В «Науке логики» Гегель пытается сделать в общем то очень правильное дело: понять «откуда пошла есть» логика как некая система принципов, дать им обоснование или отвергнуть их. Но желание рассудка самого философа обрести бесконечную власть над мыслимым и определить его раз и навсегда послужило ему дурную службу.

А вопрос так и остался по сию пору чрезвычайно актуальным и до конца не решенным: почему человеческое сознание устроено таким образом, что человек здравомыслящий, способный к хорошему абстрактному мышлению неизбежно вынужден рассуждать и рассуждать именно по правилам формальной логики. Откуда берутся эти правила в мышлении? Каковы границы их применения? Можно ли найти эти истоки и границы, и изменить их? Можно ли построить другую логику, по другим законам?

Логика Гегеля, которая является на самом деле не логикой а метафизикой в чистейшем виде в общем-то решает последний вопрос положительно, действительно давая метод, который явным образом нарушает один из четырех законом формальной логики – закон противоречия. Закон этот изящно превращается в закон тождества саморазвивающихся противоположностей, благодаря введению идеи развития понятий во времени.

А для того чтобы ввести это развитие, то есть «становление», потребовалось нарушить другой закон – тождества. Оказывается, понятие может быть в разное время больше и меньше самого себя, может (по Гегелю должно) превратится в собственную противоположность и потом дать синтез. Но кто сказал, что все это есть последняя, конечная истина? Неужели рассудок? Кому как не рассудку знать собственную ограниченность. Но тут то и проблема, что рассудок, будучи сам себе хозяин и не имея никакого «сопротивления среды» сам устанавливает себе границы или их отсутствие, руководствуясь не логикой, не разумными основаниями, а произволом.

Логика Гегеля есть попытка вывести из существующих положений логики ее основания так, как будто действительно с логики начался мир и без логики его быть не может и что она всему основа.

У меня есть смутное ощущение, что законы логики имеют своим основанием некие особенности человеческого сознания, и что законы эти – не абсолютные константы, а лишь выражения неких действительно существующих категорий, на которых построен мир, но выражения не совершенные, неполные, конечные, ограниченные, что вообще все «законы природы» не даны нам как данность, а выводятся нами из опыта, а то и вовсе создаются как некие красивые, приятные умственному взору абстракции, которые мы безуспешно пытаемся натянуть на природу.

Что тождественность истинного устройства природы логическим принципам нашего мышления верны только тогда, когда верен тезис Протагора, который вряд ли когда будет кем либо окончательно доказан, да и не нужно это: становящееся человеческое знание конечно в каждый из моментов времени и именно поэтому у него есть возможность бесконечного развития как процесс протяженный во времени. И абсолютные конечные истины нормальному, здоровому, то есть не пораженному честолюбием и гордыней рассудку, не нужны.