Burkkhardt_Ya_-_Kultura_Vozrozhdenia_v_Italii_L

что ближайшая к нему реминисценция действительно брала свое начало в устроенных по греческому образцу на Капитолии состязаниях кйфаристов, поэтов и других художников, которые со времени Домициана торжественно справлялись ка>кдые пять лет и, возможно, на некоторое время пережили гибель Римс­ кой империи. Однако, поскольку нелегко было отыскать второ­ го такого поэта, кто, подобно Данте, отважился бы короновать сам себя, возникал вопрос о том, кто возьмет на себя функцию присуждающего венок органа. Альбертино Муссато (с. 95) был увенчан около 1310 года в Падуе епископом и ректором уни­ верситета. Относительно права на то, чтобы увенчать Петрар­ ку (1341 г.), спорили Парижский университет, ректором которо­ го был как раз в это время уроженец Флоренции, и римские го­ родские власти; что же до назначившего самого себя его экза­ менатором короля Роберта Анжуйского276', то он с удовольстви­ ем перенес бы церемонию в Неаполь. Однако Петрарка пред­ почел всему этому увенчание римским сенатором на Капито­ лии. И в самом деле, на протяжении некоторого времени этот венок оставался честолюбивой целью многих: в качестве тако­ вой он привлекал, например, Якоба Пицингу, видного сицилийс­ кого чиновника64. Однако в Италии в это время появился Карл IV, который доставлял себе удовольствие тем, что угождал цере­ мониями тщеславным людям и бездумным массам. Основыва­ ясь на том измышлении, что увенчание поэтов было некогда уделом древних римских императоров, а потому ныне по праву принадлежит ему, он увенчал в Пизе флорентийского ученого Дзаноби делла Страда65, к большому неудовольствию Боккаччо (см. ук. место), не желавшего признавать этот laurea pisana277' за полноценный. И в самом деле, возможно было задать­ ся вопросом, с какой стати этот полуславянин брал на себя функции судьи в отношении достоинств итальянских поэтов! Однако и позже разъезжающие по Италии императоры увенчи­ вали отдельных поэтов, в стороне от чего в XV в. не пожелали оставаться также и. папы и прочие правители, пока наконец место и обстоятельства вообще не утратили здесь какое-либо значение. Во времена Сикста IV Академия66 Помпония Лета278* присуждала венок от своего имени. Флорентийцам хватило так­ та, чтобы увенчивать своих знаменитых гуманистов, однако делалось это лишь посмертно. Так были увенчаны Карло Аретино279' и Леонардо Аретино; хвалебную речь, посвященную первому из них, перед всем народом, в присутствии членов совета, произносил Маттео Пальмьери280', посвященную же вто­ рому - Джанноццо Манетти. Ораторы стояли в головах носи-

132

лок, на которых, укутанное в шелковые драпировки, было выс­ тавлено тело усопшего67. Кроме того, Карло Аретино был по­ чтен еще и надгробием (в Санта Кроче), великолепнейшим па­ мятником вообще всего Возрождения.

** *

Воздействие античности на образование, о чем пойдет у нас речь впредь, прежде всего предполагало, что гуманизм должен был овладеть университетами. Это

действительно произошло, однако не в том масштабе и не с теми последствиями, которые возможно было предвидеть.

Большинство итальянских университетов68 достигли насто­ ящего расцвета лишь тогда в XIII и XIV вв., когда растущее бла­ госостояние потребовало также возрастания заботы об обра­ зовании. Поначалу чаще всего здесь имелось лишь три про­ фессуры: церковного и светского права и медицины; со време­ нем сюда добавились один риторик, один философ и один аст­ роном, последний, как правило, хотя и не всегда, был то же самое, что астролог. Оплата труда разнилась чрезвычайно: в некоторых случаях профессора даже премировались опреде­ ленной суммой сразу. С подъемом образования разгоралось соперничество, так что университеты старались переманить друг у друга знаменитых учителей. При таких обстоятельствах были времена, когда Болонья вынуждена была половину своих государственных доходов (20 000 дукатов) расходовать на уни­ верситет. Как правило, в университет приглашали лишь на вре­ мя69, и даже на один семестр, так что преподаватели должны были вести бродячую жизнь, как актеры. Однако иногда ученые занимали кафедры пожизненно. В некоторых случаях бралось обещание, что ученый не будет преподавать более ни в каком месте. Кроме того, существовали также и неоплачиваемые, доб­ ровольные учителя.

Из всех перечисленных вакансий гуманисты нацеливались, разумеется, преимущественно на место профессора риторики; однако вопрос о том, сможет ли данный гуманист выступать также в качестве юриста, медика, философа или же астроно­ ма, целиком и полностью зависел от того, насколько велика была степень освоения им сведений из области античности. Как состояние самих наук, так и внешнее положение преподавате­ лей было еще чрезвычайно неустоявшимся. Так, не следует упускать из виду то обстоятельство, что жалованье и реальные выплаты отдельным юристам и врачам намного превосходили

133

то, что доставалось остальным (первые, главным образом, по­ лучали деньги в качестве видных консультантов по вопросам притязаний и процессов содержавших их государств). В Падуе в XV в. встречается жалованье юриста в 1000 дукатов70, а од­ ному знаменитому врачу предлагали жалованье в 2000 дука­ тов и право практики71 (до того он получал в Пизе 700 золотых гульденов). Когда юрист Бартоломео Сочини281', профессор в Пизе, принял от Венеции назначение в Падую и хотел выехать туда, флорентийское правительство его задержало и соглаша­ лось освободить лишь под залог в 18 000 золотых гульденов72. Уже в силу такого соотношения цен на различные специально­ сти можно понять, что известные филологи проявляли себя как юристы и врачи; с другой стороны, постепенно оформлялась та тенденция, что всякий ученый, желавший что-либо собой представлять в любой области, должен был в большой степе­ ни проникнуться гуманистическим духом. В скором времени мы еще вернемся к отдельным отличавшимся широким охватом видам практической деятельности гуманистов. -

Однако приглашение на работу филолога как такового, пусть даже в отдельных случаях это было связано с довольно при­ личными окладами73 и побочными доходами, являлось, вооб­ ще говоря, делом преходящим и непостоянным, так что один и тот же человек мог трудиться в целом ряде заведений. Оче­ видно, смена лиц приветствовалась, и от каждого ждали какойто новизны, что легко понятно в случае науки, находившейся еще в процессе становления, т. е. в большой степени зависев­ шей от личностей. Кроме того, не во всех случаях можно было положительно утверждать, что преподаватель, читающий курс по античным авторам, действительно принадлежит к универси­ тету соответствующего города: при легкости, с которой препо­ даватели появлялись и уходили, при большом числе мест, ко­ торыми возможно было располагать (в монастырях и пр.), впол­ не могло хватить одного лишь частного преподавания. В те са­ мые первые десятилетия XV столетия74, когда Флорентийский университет достиг своего высшего блеска, когда в аудитории здесь набивались придворные Евгения IV, а возможно, уже и Мартина V, когда Карло Аретино и Филельфо читали курсы друг с другом по очереди, во Флоренции существовал не только вто­ рой почти полный университету августинцев в Сан Спирито, не только целое объединение ученых у камальдуленцев в Анджели, но еще и видные горожане, просто как частные лица, соби­ рались вместе или же поодиночке и устраивали чтение фило­ логических или философских курсов для себя и других. Фило-

134

логические и антикварные занятия в Риме долгое время не имели почти никакой связи с университетом (Sapienza) и осно­ вывались почти исключительно, с одной стороны, на особом личном покровительстве отдельных пап и прелатов, с другой же - на замещении должностей в папской канцелярии. Лишь при Льве X произошла большая реорганизация «Sapienza» с его 88-ю преподавателями, среди которых были величайшие итальянские знаменитости, в том числе и в области антиковедения; новый расцвет длился, однако, лишь короткое время. Относительно кафедр греческого языка в Италии мы уже вкрат­ це говорили (с. 126-127).

Вообще говоря, чтобы представить себе тогдашние науч­ ные выступления, следует по возможности отвлечься от наших теперешних академических учреждений. Личное общение, дис­ путы, постоянное употребление латинского языка, а нередко - также и греческого, наконец, частая смена преподавателей и весьма ограниченное число книг придавали учебному процес­ су того времени такой облик, который нам теперь очень трудно вообразить.

Латинские школы имелись во всех сколько-нибудь значи­ тельных городах, причем далеко не только в качестве подгото­ вительной ступени для образования высшего, но в силу той причины, что знание латинского языка шло здесь непосред­ ственно за чтением, письмом и счетом, а уж за ним следовала логика. Существенным представляется здесь то, что школы эти зависели не от церкви, но от городских властей, многие же из них были чистой воды частными учебными заведениями.

Под руководством отдельных выдающихся гуманистов эта система школьного обучения не только достигла благодаря рациональной организации высокой степени совершенства, но стала в полном смысле высшим образованием. На том, чтобы дать образование детям правящих домов двух верхнеиталийс­ ких городов, были сосредоточены усилия институтов, которые могут быть названы единственными в своем роде.

При дворе Джован Франческо Гонзага в Мантуе (правил с 1407 по 1444 г.) явился великолепный Витторино да Фельтре75282', один из тех людей, что посвящают все свое существование дости­ жению одной-единственной цели, к чему они в высшей степени готовы как по силам, так и по уму. Вначале он воспитывал сы­ новей и дочерей правящей династии, причем вывел одну из девушек на уровень подлинной учености. Но когда слава о нем распространилась по всей Италии и возможности учиться у Витторино искали дети из видных и богатых семей как из близ-

135

ких, так и из отдаленных мест, Гонзага не только пошел на то, чтобы его семейный учитель воспитывал также и этих детей, но, можно думать, он почитал за честь для Мантуи то, что она является местом воспитания представителей высшего света. Здесь впервые преподавание научных дисциплин было урав­ новешено гимнастикой и всевозможными благородными теле­ сными упражнениями - для всех школьных питомцев в равной степени. А кроме того, сюда присоединилась еще одна группа воспитанников, в образовании которой Витторино, быть может, видел высшую цель своей жизни: бедные и талантливые дети, которых он кормил и взращивал в своем доме «per l'amore di Dio»263' рядом с барчуками, вынужденными мириться с тем, что им приходится жить под одной крышей с талантливыми, но не­ знатными товарищами. Собственно говоря, Гонзага должен был ежегодно выплачивать Витторино 300 золотых гульденов, од­ нако он покрывал также и все превышение этой суммы, что за­ частую составляло еще столько же. Он знал, что Витторино гро­ ша не присвоит и несомненно догадывался, что одновремен­ ное воспитание неимущих является тем подразумеваемым ус­ ловием, на основании которого этот удивительный человек ему служит. Дом содержался в столь строгих религиозных прави­ лах, каких не сыскать и в монастыре.

Больший акцент на ученость ставился Гварино из Вероны76, который был в 1429 г. вызван Николо д'Эсте в Феррару для воспитания его сына Леонелло, а начиная с 1436 г., когда его воспитанник был уже почти взрослым, стал в университете про­ фессором красноречия и обучал там же двум древним языкам. Уже помимо Леонелло у него было много других учеников из разных краев, а в собственном доме - некоторое число ото­ бранных им бедняков, которых он частично или полностью со­ держал; его вечера были посвящены занятиям с этими учени­ ками. Это также была обитель строгой религиозности и нрав­ ственности: Гварино, как и Витторино, нисколько не трогало то, что большинство гуманистов этого столетия не снискали сколь­ ко-нибудь значительных похвал на этой стезе. Самое порази­ тельное здесь то, каким образом Гварино, при всех тех обязан­ ностях, что приходилось ему исполнять, умудрялся еще делать переводы с греческого и писать собственные труды.

Но и помимо этого, при большинстве дворов Италии воспи­ тание детей правителей, по крайней мере отчасти или на про­ тяжении отдельных лет, попадало в руки гуманистов, которые таким образом сделали еще один шаг в направлении придвор­ ной жизни. Писание трактатов о воспитании принцев, раньше

136

относившееся исключительно к епархии теологов, как нечто само собой разумеющееся становится также их делом, так что Эней Сильвий, например, направил двум молодым немецким государям из дома Габсбургов77 обстоятельные рассуждения на тему их дальнейшего образования, где, ясное дело, им обо­ им настойчиво рекомендовалось культивировать гуманизм в итальянском смысле. Верно, он знал, что напрасно переводит бумагу, и потому позаботился о том, чтобы эти сочинения ра­ зошлись по свету. Однако отношение гуманистов к правителям нуждается в особом рассмотрении.

Прежде всего заслуживают внимания те граждане, главным образом Флоренции, которые сделали из занятий антиковедением главную цель своей жизни и частью сами сделались великими учеными, частью же - великими дилетантами, поддерживавшими ученых. (Ср. с. 121 ел.) В самом деле, они приобрели столь ощу­ тимое значение для переходного времени начала XV в., потому что именно на них гуманизм впервые воздействовал как неотъем­ лемый элемент повседневной жизни. Только следом за ними при­ нялись всерьез заниматься тем же правители и папы.

Уже неоднократно у нас заходила речь о Николо Никколи и о Джанноццо Манетти. Веспасиано изображает нам Никколи (р. 625) как человека, который даже в окружении своем не терпел ничего такого, что могло бы нарушить его античное настрое­ ние. Прекрасный его облик в длинных одеждах, любезная речь, дом, полный чудных древностей, - все это производило свое­ образнейшее впечатление. Он был во всем безмерно чистоп­ лотен, особенно во время еды: здесь перед ним на белой как снег скатерти стояли античные сосуды и хрустальные бокалы78. Тот способ, каким он внушил интерес к своим занятиям одному охочему до развлечений флорентийцу79, слишком очаровате­ лен, чтобы здесь об этом не рассказать.

Пьеро де'Пацци, сын одного видного купца, сам назначенный судьбой на ту же роль в обществе, обладавший привлекательной наружностью и целиком преданный мирским радостям, ни о чем на свете не помышлял столь мало, как о науке. Однажды, когда он проходил мимо дворца подеста80, Никколи подозвал его к себе. Пьеро подошел на зов высокочтимого мужа, хотя прежде никогда с ним не разговаривал. Никколи его спросил, кто его отец. «Мессир Андреа де'Пацци», - был ответ. Следующий вопрос был о том, каковы его занятия. Пьеро ответил так, как имеют обыкнове­ ние отвечать молодые люди: «Живу в свое удовольствие, attendo a darmi buon tempo». Тогда Никколи сказал: «Сын такого отца, да еще наделенный такой внешностью, ты должен стыдиться, что не

137

знаком с латинской премудростью, которая была бы тебе столь великим украшением. А если ты ее не познаешь, будешь никчем­ ным человеком, и как только цвет твоей юности увянет, не будешь иметь никакого достоинства (virtù)». Когда Пьеро это услышал, он тут же согласился, что это правда, и ответил, что с радостью взял­ ся бы за дело, если бы смог найти учителя. Никколи на это отве­ тил: «Позволь об этом позаботиться мне». И действительно, он рекомендовал ему одного ученого человека по имени Понтано, учившего Пьеро и латинскому, и греческому языку; Пьеро посе­ лил его у себя на дому и платил ему 100 золотых гульденов в год. Вместо мотовства, которому Пьеро предавался прежде, теперь он день и ночь учился и стал другом всех образованных людей и государственным деятелем возвышенного образа мыслей. Он выучил наизусть всю «Энеиду», а также множество речей из Ли­ вия, в основном по дороге между Флоренцией и своим загород­ ным домом под Треббио.

В другом, более возвышенном смысле представлял античность Джанноццо Манетти81. В раннем возрасте, почти что ребенком, он превзошел купеческую ученость и служил бухгалтером у одного банкира. Однако через какое-то время эта деятельность показа­ лась ему суетной и преходящей, и он устремился к науке, которая одна способна обеспечить человеку бессмертие. Первым среди флорентийской знати он с головой погрузился в книги и стал, как уже упоминалось, одним из величайших ученых своего времени. Однако когда государство решило его использовать в качестве поверенного в делах, сборщика налогов и наместника (в Пеше и Пистойе), он исполнял свои обязанности так, словно в нем пробу­ дился некий возвышенный идеал, совместный результат его гу­ манистических занятий и его религиозности. Он собирал наибо­ лее ненавистные налоги из определенных государством и не брал за свои труды никакой платы; в качестве наместника провинции он отвергал все подношения, заботился о подвозе зерна, неус­ танно улаживал тяжбы и вообще делал все в целях обуздания страданий добром. Горожане Пистойи так и не смогли уяснить, в сторону какой из двух местных партий он все-таки в большей сте­ пени склонялся; как бы в качестве символа их общей судьбы и равных прав он составил на досуге историю их города, которая в пурпурном переплете как святыня хранилась в городском дворце. Когда Манетти уезжал, город преподнес ему свое знамя с гербом и роскошный серебряный шлем.

Что касается прочих ученых горожан Флоренции этого вре­ мени, нам следует ссылаться в связи с ними на Веспасиано (который всех их знал) уже потому, что сам тон, сама атмосфе-

138

pa, в которой он пишет, предпосылки, при которых ему прихо­ дилось общаться с этими людьми, представляются куда более важными, нежели отдельные их достижения. Уже в переводе, не говоря о кратких ссылках, которыми мы вынуждены здесь ограничиться, это первейшее достоинство его книги улетучива­ ется без всякого следа. Писатель он не из первых, однако он в курсе всех веяний и обладает глубинным ощущением их духов­ ного значения.

Когда пытаешься анализировать то волшебное влияние, которое Медичи XV столетия, и прежде всего Козимо Старший (ум. 1464 г.) и Лоренцо Великолепный (ум. 1492 г.), оказывали на Флоренцию и своих современников вообще, обнаруживает­ ся, что наряду с политическим их значением они осуществляли наимощнейшее руководство образованием той эпохи. И в са­ мом деле, кто, обладая положением Козимо, как купца и главы местной партии, имел бы на своей стороне всякого, кто здесь мыслит, исследует и пишет, кто с самого своего рождения по­ читался бы первым человеком во Флоренции, а кроме того, об­ ладал бы первенством перед всей Италией еще и с точки зре­ ния образованности, - всякий такой человек несомненно являл­ ся бы правителем в полном смысле слова. На долю Козимо выпала к тому же еще и совершенно особенная слава - чело­ века, признавшего в платоновской философии82 прекраснейший цветок мира античной мысли, а затем пронизавшего свое окру­ жение осознанием этого факта и таким образом способство­ вавшего второму, уже в рамках гуманизма, появлению антич­ ности на свет. То, каким образом все происходило, известно нам до мельчайших подробностей83: это было связано с при­ глашением во Флоренцию ученого Иоанна Аргиропуло и с лич­ ным рвением самого Козимо в последние годы его жизни, так что в том, что касается платонизма, великий Марсилио Фичино284* должен был бы себя называть духовным сыном Козимо. При Пьеро Медичи Марсилио Фичино выглядел уже формен­ ным главой школы, от перипатетиков к нему переметнулся так­ же сын Пьеро, внук Козимо, светлейший Лоренцо; среди слав­ нейших его товарищей по школе можно назвать Бартоломео Валори, Донато Аччайоли285* и Пьерфилиппо Пандольфини. В ряде мест своих сочинений вдохновенный учитель говорит о том, что Лоренцо изведал все глубины платонизма и высказы­ вал свое глубокое убеждение в том, что без платонизма было бы затруднительно стать хорошим гражданином и христиани­ ном. Знаменитый союз ученых, окружавших Лоренцо, был свя­ зан воедино этим возвышенным движением идеалистической

139

философии и выделялся изо всех объединений такого рода. Лишь посреди такого окружения Пико делла Мирандола мог чувствовать себя счастливым. Однако самое ценное, что воз­ можно выделить в этом кружке, - это то, что наряду со всем культивировавшимся здесь почитанием древности это была поистине благословенная обитель итальянской поэзии и что изо всех исходивших от личности Лоренцо лучей света именно этот может быть назван самым мощным. Пусть как государственно­ го деятеля его судят как кому угодно (с. 60, 66): чужаку не сле­ дует без особенной нужды ввязываться во внутрифлорентийское сведение счетов в вопросе о провинностях и роковых слу­ чайностях. Однако нет ничего более безосновательного, чем возведение на Лоренцо обвинения в том, что в духовной обла­ сти он покровительствовал преимущественно посредственнос­ тям и что это по его вине Леонардо да Винчи и математик фра Лука Пачоли286* оказались за пределами страны, а Тосканелли287\ Веспуччи и другие остались, самое малое, без поддерж­ ки. Блистать в равной степени во всех областях Лоренцо, разу­ меется, не мог, однако он был одним из самых многосторонних людей изо всех великих, которые когда-либо пытались покро­ вительствовать духу и развивать его, а кроме того, человеком, у которого это, возможно, более, чем у прочих, являлось ре­ зультатом глубокой внутренней потребности.

Наше нынешнее столетие также считает своим долгом доста­ точно громко заявлять о высокой значимости, которую оно прида­ ет образованности вообще, но в области античности в особеннос­ ти. Однако нигде, кроме как у этих флорентийцев XV - начала XVI в., мы не сможем найти такой полной и воодушевленной самоот­ дачи, признания того, что эта потребность - первейшая изо всех. В пользу этого утверждения имеются и косвенные свидетельства, отметающие прочь какие-либо сомнения: не стали бы люди так часто позволять собственным дочерям предаваться наукам, ког­ да бы занятия эти не почитались за наиболее возвышенное благо земного существования; они не смогли бы превращать изгнание в обитель блаженства, как Палла Строцци288*; наконец, не было бы таких людей, которые, несмотря на то что совершенно ни в чем себе не отказывали, тем не менее сохраняли силы и стремление

критически разбирать «Естественную историю» Плиния, как Филиппо Строцци84289\ Дело здесь вовсе не в том, чтобы кого-то хва­

лить или порицать, но в проникновении в дух времени в его живых проявлениях.

И помимо Флоренции в Италии имелось много других горо­ дов, где отдельные люди и целые общественные круги деятель-

140

но способствовали делу гуманизма, иной раз используя на это все свои средства, и поддерживали обитавших здесь ученых. Относящиеся к этому времени собрания писем обрушивают на нас массу примеров личных взаимоотношений такого рода85. Открыто исповедуемые настроения высокообразованных лю­ дей двигали их почти исключительно в этом направлении.

t * *

Однако настало время бросить взгляд на гуманизм при дворах правителей. Выше (с. 12, 92) мы уже указывали на внутреннюю взаимосвязь между опирающимся на

силу правителем и филологом, который также предоставлен исключительно собственной личности, своему таланту. И если последний, как он сам в этом подчас признавался, предпочи­ тал государев двор свободным городам, так это по причине более щедрого вознаграждения: В то время, когда казалось, что великий Альфонс Арагонский может стать властелином всей Италии, Эней Сильвий писал86 другому уроженцу Сиены: «Если под его властью Италия обретет мир, это было бы мне больше по сердцу, чем (если бы это случилось) под властью городских правительств, потому что благородная королевская натура воз­ награждает всякое достоинство»87. И как прежде люди излиш­ не легко позволяли возбудить свои симпатии к этим государям похвалами, которые уделяли им гуманисты, так в Новое время была с излишней выпуклостью подчеркнута неприглядная сто­ рона этих явлений, а именно купленная лесть. Как бы то ни было, неизменным остается всецело положительное свидетельство в пользу первого, а именно то, что эти люди полагали себя обя­ занными стоять на самом верху образования (как бы односто­ ронне оно ни было) своего времени и своей страны. Очень глу­ бокое впечатление производит на нас непринужденное бесстра­ шие, проявлявшееся некоторыми папами88 в отношении послед­ ствий, которых следовало ждать от тогдашнего образования. Николай V был спокоен насчет судеб церкви, потому что тыся­ чи ученых мужей стояли рядом с ним, готовые прийти на по­ мощь. При Пии II жертвы, приносившиеся на алтарь науки, уже далеко не столь значительны, его поэтическое окружение пред­ ставляется весьма и весьма умеренным, однако сам он лично с гораздо большими основаниями является главой республики ученых, чем предпоследний папа перед ним290'. Лишь Павел II был уже охвачен страхом и подозрительностью насчет гума­ низма собственных секретарей, а трое пап, следовавших за ним,

141