Burkkhardt_Ya_-_Kultura_Vozrozhdenia_v_Italii_L
.pdfК сфере открытия человека нам следует наконец отнес ти заинтересованное изображение реально протекаю щей человеческой жизни.
Вообще-то комическая и сатирическая сторона средневеко вых литератур не могла при преследовании своих целей обой тись без картины повседневной жизни. Но совершенно иное дело, когда эта жизнь изображается итальянцами Возрожде ния ради нее самой, поскольку она интересна сама по себе, являясь частью великой и всеобщей мировой жизни, волшеб ную окруженность со стороны которой они осознают. Взамен и помимо тенденциозного комического начала, находившего себе пищу в домах, на улицах городов, в деревнях, просто из жела ния прицепиться к горожанам, крестьянам или же попам, мы встречаемся здесь в литературе с началами серьезного жанра, причем задолго до того, как им займется живопись. И то, что одно зачастую сочетается еще и с другим, ничуть не мешает тому, чтобы это были принципиально различные вещи.
За сколь многими земными событиями должен был с вни манием и участием наблюдать Данте, прежде чем он смог с такой вьяве осязаемой правдивостью изобразить свой потус торонний мир!114 Знаменитые картины работ в венецианском арсенале, опирающиеся друг на друга слепые перед церков ными дверьми115 и тому подобное - далеко не единственные доказательства этого. Уже его искусство показать состояние души посредством внешних жестов свидетельствует о великом и упорном изучении жизни.
Поэты, следовавшие за Данте, редко сравниваются с ним в этом отношении, а в случае авторов новелл это запрещено высшим законом их жанра: не останавливаться на единичном (ср. с. 199, 228). Им следовало лишь предпосылать своим но веллам многословные введения и вести повествование так, как хотелось, но не рисовать при этом жанровых картин. Мы долж ны набраться терпения и подождать, пока люди, принадлежав шие уже к античному миру, не обретут возможность вдаваться в подробные описания и не начнут получать удовольствие от этого.
Здесь мы снова встречаемся с человеком, имевшим вкус ко всему - с Энеем Сильвием. К изображению его влечет не про сто красота ландшафта, не просто интересные в космографи ческом или антикварном плане предметы (с. 117, 187, 197 ел.), но всякий жизненный процесс116. Среди весьма многочислен-
232
Однако наряду с этим в конце XV столетия в поэзии появля ется также и поистине жанровое описание сельской жизни. Та кая поэзия возможна была только в Италии, поскольку только здесь крестьянин (а также и колон - как собственник), как бы ни тяжка была подчас его доля, обладал человеческим достоин ством и личной свободой, а также правом свободного передви жения. Различие между городом и деревней проявляется здесь далеко не столь резко, как на Севере: некоторые городки насе лены исключительно крестьянами, которые по вечерам вполне могут себя называть горожанами. Странствия каменщиков из Комо простираются едва не на всю Италию; Джотто, будучи ребенком, смог бросить своих овец и вступить в цех во Флорен ции. И вообще наблюдался постоянный приток из сельской местности в города, причем некоторые жители горных облас тей были прямо-таки рождены для такого перехода122. Разуме ется, внушенный образованностью гонор и городская спесь со здавали благоприятные условия для того, чтобы поэты и авто ры новелл могли вдоволь потешаться над villano419'123, и то, чему этим было положено начало, довершила импровизированная комедия (с. 211 ел.). Однако где здесь тот тон мрачной, испол ненной презрения расовой ненависти по отношению к vilains420', которая вдохновляет дворянских провансальских поэтов, а от части - также и французских хронистов? Вернее будет сказать124, что итальянские авторы всех жанров с готовностью признают за крестьянами те величие и значимость, которые бывают им свойственны, и всячески это подчеркивают. Джовиано Понтано с восхищением повествует125 о душевной крепости, присущей диким обитателям Абруцц; в биографических сборниках, также как и у новеллистов, мы нередко встречаемся с героической крестьянской девушкой126, которая подвергает опасности свою жизнь, чтобы защитить невинность или же семью127.
В свете таких предпосылок возможно было поэтическое опи сание крестьянской жизни. Прежде всего здесь следует упомя нуть пользовавшиеся некогда большой популярностью, да, по жалуй, вполне достойные того, чтобы с ними ознакомиться и в наше время, эклоги Баггисты Мантовано (одно из его наиболее ранних произведений, около 1480 г.). Они находятся еще на середине пути между подлинным и условным описанием сель ского мира, однако первое одерживает верх. В основном здесь чувствуется позиция благожелательно настроенного сельского священника, не без привкуса некоторого просветительского рвения. Будучи монахом-кармелитом, Мантовано, должно быть, немало общался с сельскими жителями.
234
Однако совершенно иного порядка мощь, с которой погру жается в мир крестьянских представлений Лоренцо Великолеп ный. Его «Ненча из Барберино»128 читается как квинтэссенция подлинно народных песен, собранных в окрестностях Флорен ции и отлитых в величественный поток октав. Объективность поэта настолько велика, что невозможно определить, испыты вает ли он в отношении говорящего (крестьянского парня Валлеры, который объясняется Ненче в любви) сочувствие или на смешливое презрение. Совершенно явно противопоставление условной буколической картине с паном и нимфами: Лоренцо сознательно отдается грубому реализму повседневной кресть янской жизни, и тем не менее все в целом оставляет по себе истинно поэтическое впечатление.
Признанной параллелью к «Ненче» является принадлежа щая Луиджи Пульчи поэма «Бека из Дикомано»129. Однако ему не хватает глубокой объективной серьезности: «Бека» сочине на не по внутреннему побуждению представить кусок народной жизни, но скорее из желания посредством чего-то в этом роде снискать одобрение образованной флорентийской публики. Поэтому здесь куда больше жанровой грубости, причем грубо сти сознательной, и изрядная примесь непристойностей. И все же круг интересов сельского ухажера определен им с чрезвы чайным умением.
Третьим в этом союзе является Анджело Полициано с его написанной латинскими гекзаметрами поэмой «Рустикус»130. Независимо от Вергилиевых «Георгик» он изображает в пер вую очередь сельский год в Тоскане, начиная с поздней осени, когда земледелец вырезает себе новый плуг и засевает ози мые. Очень богато и полно красот описание весенней нивы, также и лето содержит много прекрасных мест; однако шедев ром всей вообще новолатинской поэзии представляется осен ний праздник давильщиков винограда. Полициано кое-что со чинял и по-итальянски, из чего можно заключить, что в кругу Лоренцо уже возможно было реалистически представлять не которые картины подверженной страданиям жизни низших со словий. Его любовная песня цыгана131 является одним из наи более ранних результатов в полном смысле современной тен денции с поэтическим пылом помещать себя в положение ка кого-либо разряда людей. Разумеется, с целью создания коми ческого эффекта такие попытки предпринимались и прежде132, а во Флоренции распевавшиеся наряженными в маски процес сиями песни предоставляли для этого повторявшуюся каждый карнавал возможность. Новым здесь является проникновение
235
в мир чувств другого человека, и в данном отношении «Ненча» и эта «Цыганская песня» представляют собой достойную упо минания новую главу в истории поэзии.
Также и здесь, наконец, необходимо указать на то, что об разованность идет впереди изобразительного искусства. Еще целых 80 лет должны будут протечь после «Ненчи» до появле ния сельской жанровой живописи Йжакопо Бассано421' и его школы.
В следующей главе будет показано, что в Италии в это время потеряли значение различия в происхождении между людьми разных классов. Конечно, этому много способствовало то, что здесь впервые были познаны человек и человечество в их глубинной сути. Уже один этот итог Возрождения должен наполнить нас чувством благодарности к нему. Логическое понятие человечества имелось и раньше, однако именно Возрождение изведало, что это такое, на деле.
Высочайшие чаяния выражены в этом отношении Пико делла Мирандолой в его «Речи о достоинстве человека»133, кото рую смело можно оценить как один из благороднейших заветов этого культурного периода. На исходе дней творения Бог со здал человека, чтобы тот познавал законы мироздания, любил его красоту и изумлялся его величию. Бог не привязал челове ка ни к какому определенному месту, не отдал ему никакой оп ределенной деятельности, не подчинил никакой необходимос ти, но дал ему подвижность и свободу воли. «Я поставил тебя посреди мира, - говорит Творец Адаму, - чтобы ты с тем боль шей легкостью мог оглядываться вокруг и видел все, что здесь есть. Я создал тебя как существо не небесное и не земное, не смертное и не бессмертное в исключительности этих качеств, чтобы ты мог свободно лепить и преодолевать сам себя: ты можешь выродиться в зверя и вновь возродиться в богоподоб ное существо. Звери приобретают то, чем должны быть, от тела своей матери; высшие духи с самого начала или уже вскоре после него134 являются тем, чем останутся в вечности. Лишь ты один обладаешь развитием, ростом по собственной свободной воле, ты имеешь в себе ростки всевозможной жизни».
Глава V
Общественная жизнь
ипраздники
Всякий культурный период, представляющий собой окон чательно оформившуюся целостность, выражается не только в государственном общежитии, в религии, ис
кусстве и науке, но накладывает свой определенный отпечаток также и на общественное бытие людей. Так, средневековье имело лишь слегка изменявшиеся от страны к стране придвор ные и дворянские нравы и этикет, имело и свой определенный слой горожан.
В то же время нравы итальянского Возрождения представ ляют собой в основном полную противоположность средневе ковым. Уже сама их основа меняется, поскольку для принад лежности к высшему кругу общества не имели более никакого значения классовые различия, но важно было принадлежать к образованному сословию в современном смысле слова, а здесь рождение и вообще происхождение играют лишь ту роль, что могут быть связаны с доставшимся по наследству богатством и обеспеченным в связи с этим досугом. Это обстоятельство не следует абсолютизировать, поскольку средневековые сослов ные представления пытаются здесь оказать то большее, то меньшее воздействие, пусть хотя бы только для того, чтобы сохранить какое-то соотношение с европейской знатью; однако общезначимой чертой этого времени было все-таки слияние сословий в современном смысле слова.
Наиболее значимым был в этом отношении факт совмест ного проживания дворян и горожан в городах по крайней мере с XII в.1, вследствие чего судьба и развлечения становились об щими, возможность же взирать на мир с расположенного на горе замка отпадала с самого начала. Также и церковь в Италии ни когда не позволяла себя использовать для того, чтобы на свой счет содержать младших сыновей дворян, как это было на Се вере. Места епископов, настоятелей соборов и аббатов зачас тую раздавались на основании низменнейших соображений, и
237
все-таки делалось это не из соображений знатности, а если епископы были здесь куда более многочисленны, бедны и, как правило, лишены всех мирских княжеских достоинств, то из-за этого они оставались жить в городе, где находился их собор, и вместе со своим соборным капитулом составляли часть обра зованного городского населения. И когда в Италии наверх вы бились абсолютные властители и тираны, у дворянства в боль шинстве городов появился повод и досуг для того, чтобы погру зиться в такую частную жизнь (с. 89 ел.), которая была безопас на в политическом отношении и вдобавок украшена всевозмож ными более тонкими удовольствиями, а кроме того была с тру дом отличима от жизни богатых горожан. Когда же поэзия и ли тература стали, со времен Данте, делом всех и каждого2, когда окончательно восторжествовали образованность в античном смысле этого слова и интерес к человеку как таковому, кондо тьеры же стали правителями, и уже не только равенство проис хождения, но и вообще происхождение от состоящих в закон ном браке родителей перестало быть обязательным требова нием при предъявлении притязаний на трон (с. 19), - тут уж возможно было поверить, что наступила эпоха равенства, по нятие же знати безвозвратно упразднено.
Апеллируя к античности, теория данного вопроса, опираясь уже на одного только Аристотеля, могла как подтвердить, так и отвергнуть притязания дворянства. Данте, например, выводит еще3 из аристотелевского определения («благородство осно вывается на добродетелях и унаследованном богатстве») свое собственное утверждение: благородство основывается на соб ственных добродетелях или же на добродетелях предков. Од нако в других местах его не удовлетворяет такое утверждение, и он сам себя корит4, когда в «Раю», во время разговора со своим предком Каччагвида, представляет благородное проис хождение в виде всего лишь плаща, от которого время посто янно отхватывает куски, если не приставлять к нему изо дня в день новых достоинств. В «Пире»5 же Данте почти полностью перестает связывать понятия nobile и nobiltà422' с происхожде нием, а отождествляет их со способностью ко всякого рода нрав ственным и интеллектуальным совершенствам; особое ударе ние ставится при этом на высокую образованность, поскольку nobiltà должна быть сестрой filosofia.
Чем последовательнее воцарялся впоследствии гуманизм в мировоззрении итальянцев, тем крепче становилось убежде ние, что происхождение не имеет никакого значения в вопросе о том, чего стоит тот или иной человек. В XV столетии это была
238
уже господствующая теория. В своем диалоге «О благород стве»6 Поджо приходит со своими собеседниками - Николо Никколи и Лоренцо Медичи, братом великого Козимо - к согла сию относительно того, что не существует более никакого бла городства, кроме связанного с личными заслугами. Делаются чрезвычайно острые выпады против того, что согласно бытую щим предубеждениям относится к «благородной» жизни. «Дан ный человек тем дальше удален от истинного благородства, чем дольше его предки были отъявленными злодеями. Усер дие, проявляемое к соколиной охоте и травле зверей, не в боль шей степени отдает благородством, чем логовища этих самых зверей - бальзамом. Земледелие, как им занимались люди древности, было куда благороднее, чем эта бессмысленная скачка по лесам и горам, при которой человек чаще всего сам уподобляется зверю. Это должно являться отдыхом, а не де лом всей жизни». Совершенно лишенными благородства пред ставляется жизнь французских и английских рыцарей в сельс кой местности или в лесных замках, как и жизнь немецкого, про мышляющего грабежом рыцарского сословия. Тут Медичи при нимает до некоторой степени сторону знати, однако, и это дос таточно показательно, не ссылаясь на некое врожденное чув ство, но поскольку в V книге «Политики» Аристотель признает и определяет ее как нечто сущее и основывающееся на достоин стве и наследственном богатстве. Однако Никколи ему возра жает: это было высказано Аристотелем не как его собственное убеждение, но в качестве общепринятого мнения; в этике же, где он говорит то, что думает, он называет благородным того, кто стремится к истинному благу. И напрасно теперь выдвигает против него Медичи принадлежащее грекам выражение идеи благородства, а именно, если переводить дословно, «благорожденность», eugenia: более подходящим Никколи считает римс кое слово nobilis, т.е. достойный внимания, поскольку слово это ставит благородство в зависимость от дел7. Помимо этих дово дов дается следующая краткая характеристика положения зна ти в различных областях Италии. В Неаполе знать ленива и не занимается ни своими поместьями, ни считающейся позорным занятием торговлей: дворяне бьют здесь баклуши, сидя по до мам8 или проводят время верхом на лошадях. Римская знать также с презрением относится к торговле, однако самолично занимается своими поместьями; и тем, кто возделывает зем лю, даже как нечто само собой разумеющееся достается зва ние дворянина9: «Это - почтенное, пусть и крестьянское благо родство». И в Ломбардии знать живет на доходы с наследствен-
239
ных земельных владений: происхождение и отказ от обыкно венных занятий определяют здесь принадлежность к знати10. В Венеции нобили, правящая каста, поголовно занимаются тор говлей; и в Генуе все сплошь - знатные и незнатные - являют ся купцами и мореплавателями, различаясь только своим про исхождением; некоторые, конечно же, подобно разбойникам с большой дороги, подстерегают проезжих в расположенных на горах замках. Во Флоренции часть древней знати предалась торговле; другая часть (разумеется, куда менее значительная) довольствуется своим положением и ничем не занимается, кро ме травли и соколиной охоты11.
Решающим обстоятельством было то, что даже тот, кто имел основания гордиться своим происхождением, и это характерно почти для всей Италии, все же не в состоянии был кичиться им пред лицом образованности и богатства, а имевшиеся у него по литические или придворные преимущества все-таки не возбужда ли в нем чувства сословного превосходства. Венеция, по всей видимости, представляла собой исключение в этом смысле, по скольку жизнь нобилей имела здесь исключительно городской ха рактер и обставлялась весьма немногочисленными почетными правами. По-иному обстояло дело в Неаполе, который остался отрезанным от духовного движения Возрождения более всего изза большой кастовости местной знати и ее стремления к роскоши. На сильное влияние лангобардского и норманнского средневеко вья, а также позднефранцузского дворянства здесь уже в середи не XV в. наложилось арагонское владычество, так что в Неаполе раньше всего случилось то, что возобладало по всей Италии лишь сотню лет спустя: частичная «испанизация» жизни, основным со держанием чего было презрение к труду и стремление к дворянс ким званиям. Воздействие этого сказалось в маленьких городках еще прежде 1500 г.; так, мы слышим жалобы, раздающиеся из Ла Кавы: городок этот был в полном смысле слова богатым, пока там жили славные каменщики и ткачи; теперь же, когда вместо мас терка и ткацкого стана здесь можно увидеть только шпоры, стре мена и позолоченные пояса, когда всякий стремится к тому, что бы стать доктором права или же медицины, нотариусом, офице ром и рыцарем, настала подлинная нищета12. Во Флоренции по добное развитие событий отмечается еще при Козимо423', первом великом герцоге: ему здесь обязаны тем, что молодых людей, от носившихся теперь с презрением к торговле и ремеслу, он посвя щал в рыцари своего ордена св. Стефана13. Это - полная проти воположность умонастроению, существовавшему во Флоренции
240
прежде14, когда отцы ставили условием для получения наслед ства сыновьями определенное их занятие (с. 59).
Однако своеобразная страсть к завоеванию положения в об ществе зачастую комичным образом пересекается у флорентий цев с уравнивающим всех и вся культом искусства и образованно сти: то было их стремление к рыцарскому достоинству, распрост ранившееся как некое модное чудачество тогда, когда само зва ние рыцаря утратило уже какой-либо даже намек на смысл.
«Пару лет назад, - пишет Франко Саккетти16 в конце XIV в., - всякий мог видеть, как ремесленники, вплоть до пекарей и даже чесальщиков шерсти, ростовщиков, менял и вообще всякого сбро да, все поголовно, стали рваться в рыцари. Ну на что чиновнику рыцарское достоинство, если он отправляется в сельский горо дишко в качестве rettore424*? Да и вообще оно не согласуется с каким бы то ни было добыванием хлеба насущного. О, как же низ ко ты пало, несчастное достоинство! Эти рыцари творят как раз прямо противоположное всему длинному списку рыцарских обя занностей. Я пожелал сказать об этом, чтобы читатели осознали: рыцарство умерло16. И как теперь в рыцари посвящают даже по койников, так возможно было бы сделать рыцарем деревянную или каменную статую либо быка». Истории, которые приводит Саккетти как доказательство, действительно весьма красноречи вы. Мы читаем здесь, как Бернабо Висконти издевательски удос тоил титула человека, на спор перепившего соперника, как, впро чем, и самого побежденного, что лучшими считались немецкие рыцари с их эмблемами на шлемах и значками и тому подобное. Позднее Поджо17 потешается над многочисленными рыцарями, у которых нет даже коня и никакой военной подготовки. Тому, кто желал поддержать достоинство своего сословия при помощи, на пример, организации конной процессии со знаменами, приходи лось во Флоренции несладко - как со стороны местных властей, так и зубоскалов18.
При ближайшем рассмотрении выясняется, что это запозда лое, независимое от какой-либо родовой знати рыцарство лишь отчасти являлось результатом того смехотворного, ищущего ти тулов тщеславия; имелась здесь еще и другая сторона. Турниры все еще продолжались, и формальное требование было таково, чтобы всякий, желавший принять в них участие, имел рыцарское звание. Однако эти проходившие на огороженной арене схватки, и особенно упорядоченные и иногда в высшей степени опасные для жизни поединки на копьях, предоставляли возможность выка зать силу и мужество, от чего не мог отказаться развитый индиви дуум, независимо от его происхождения.
241