Burkkhardt_Ya_-_Kultura_Vozrozhdenia_v_Italii_L

на самом деле попробовал это сделать по-латински, сочинив первую часть «Ада» поначалу гекзаметром. Судьба всей ита­ льянской поэзии зависела от того, что дальше он не пошел154, однако еще Петрарка в большей степени полагался на свои латинские стихи, нежели на сонеты и канцоны, и требование сочинять стихи по-латински было адресовано еще Ариосто. Нет в истории примеров более мощного давления в отношении дел литературных155, однако итальянская поэзия в основном смог­ ла его преодолеть, и теперь мы можем, не впадая в излишний оптимизм, сказать: вот и хорошо, что у итальянской поэзии име­ лось два речевых органа, поскольку и в одной и в другой обла­ сти она смогла создать нечто превосходное и своеобразное, причем так, что всякий раз даешь себе ясный отчет, почему здесь стихи писались именно по-итальянски, а там - по-латин­ ски. Возможно, то же самое может быть сказано и в отношении прозы: позиции, занимавшиеся итальянским образованием в мире, и всемирная слава, которой оно пользовалось, зависели

от того обстоятельства, что определенные предметы обсужда­ лись здесь по-латински, т. е. urbi et orbi326*156, в то время как

итальянской прозой лучше всего владели как раз те люди, ко­ торым решение не писать по-латински стоило определенной внутренней борьбы.

Бесспорно, наиболее незамутненным источником прозы счи­ тался начиная с XIV в. Цицерон. Это произошло не только по причине некой абстрактной предрасположенности в пользу его словаря, его построения фразы и его литературной компози­ ции, но потому, что его любезный стиль как автора писем, его блеск как оратора, его ясный и наглядный способ изложения философских вопросов нашли в итальянской душе полный от­ клик. Уже Петрарка в полной мере признавал слабости Цице­ рона как человека и государственного деятеля157, хотя из чув­ ства уважения к нему он этому не радовался. Начиная с него эпистолярный жанр развивался почти исключительно по образ­ цу Цицерона, а за эпистолярным последовали и прочие жанры, кроме повествовательного. Однако сущее цицероновское по­ ветрие, отвергавшее любое выражение, если оно не восходи­ ло к первоисточнику, началось лишь в начале XV в., после того как грамматические сочинения Лоренцо Валла оказали свое воздействие на всю Италию, а высказывания самих римских историков литературы были пересмотрены и сопоставлены друг с другом158. Только теперь представилась возможность с боль­ шей точностью и до мельчайших оттенков оценить стилевые особенности античных авторов, с тем неизменным утешитель-

162

ным результатом, что только Цицерон является безусловным образцом или же, если говорить относительно всех жанров сра­ зу, то было «бессмертное и едва ли не райское время Цицеро­ на»159. Отныне такие люди, как Пьетро Бембо, Пиерио Валериано327* и другие, направили все свои силы на достижение этой цели; теперь даже тот, кто издавна оказывал этому сопротив­ ление и конструировал для себя на основании древнейших ав­ торов архаистический способ выражения160, наконец сдается и преклоняет перед Цицероном колени. Ныне Лонголий328' согла­ шается на то, чтобы, как рекомендует ему Бембо, в течение пяти лет читать одного лишь Цицерона; тот же Лонголий обя­ зался даже не употреблять ни одного слова, которое бы не встречалось у этого автора. В конце концов подобные настрое­ ния разразились той великой ученой распрей, в которой проти­ воборствующими сторонами предводительствовали Эразм и старший Скалигер329*.

Дело в том, что даже не все почитатели Цицерона были по­ началу столь односторонни, чтобы усматривать в нем един­ ственный источник языка. Уже в XV в. Полициано и Эрмолао Барбаро сознательно отваживались на то, чтобы стремиться к выработке собственной, индивидуальной латыни161, разумеет­ ся, на основе «бьющей через край» учености, и к тому же стре­ мился также и Паоло Джовио, который нам об этом сообщает. Он первым высказал по-латински, и это стоило ему больших усилий, множество вполне современных мыслей, особенно в области эстетики, что не всегда у него получилось удачно, но иногда - с замечательной силой и изяществом. Для его латиноязычных характеристик великих художников и скульпторов того времени162 примечательна чересполосица страниц, исполненных воодушевления и совершенно неудачных. Также и Лев X, связы­ вавший свою славу с тем, «ut lingua latina nostro pontificatu dicatur facta auctior»330'163, склонялся к более свободной, не ставя­ щей себе жестких рамок латыни; впрочем, иного и невозможно себе представить, учитывая его ориентацию на удовольствие: ему нравилось, чтобы то, что ему приходилось слушать и чи­ тать, звучало действительно по-латински, живо и изящно. На­ конец, Цицероном не было задано никакого образца в сфере латинской разговорной речи, так что возникла необходимость возвести на пьедестал также и других богов помимо него. Брешь была заполнена постановками Плавта и Теренция, устраивав­ шимися в Риме и за его пределами довольно часто и дававши­ ми их участникам ни с чем не сравнимую возможность поупраж­ няться в латинском как разговорном языке. Уже при Павле II164

163

ученый кардинал Теано (вероятно, Никколо Фортигуэрра331' из Пистойи) приобрел широкую известность тем, что брался даже за наиболее плохо сохранившиеся, лишенные списка действу­ ющих лиц пьесы Плавта и вообще уделял этому автору повы­ шенное внимание, в основном из-за его языка, так что от него вполне мог исходить почин в отношении постановок этих пьес. За дело взялся тогда Помпоний Лет, и там, где на сцену колон­ ных залов видных прелатов выходил Плавт165, он брал на себя роль режиссера. Происходивший начиная с 1520 г. отказ от этого назван Джовио, как мы видели (с. 154), среди причин упадка красноречия в Италии.

Наконец, некую параллель цицероновскому поветрию в ли­ тературе возможно отыскать и в области искусства; мы гово­ рим о витрувианстве архитекторов. Здесь также о себе заявля­ ет основной закон Возрождения, а именно тот, в соответствии с которым подвижка в области образования обыкновенно пред­ шествует здесь движению в области соответствующего искус­ ства. В данном случае разрыв между тем и другим возможно определить приблизительно в два десятилетия, если считать от кардинала Адриано да Корнето (1505?) до первых витрувианцев в абсолютном смысле слова.

Но чем, наконец, особенно гордились гуманисты - это ново­ латинской поэзией. И в той мере, в какой она помогает нам оха­ рактеризовать гуманизм, необходимо поговорить и о ней.

Насколько мощным было предубеждение в ее пользу, на­ сколько близка была она к окончательной победе, разбиралось выше (с. 162). Необходимо с самого начала осознать, что наи­ более богатая в духовном плане ι: самая развитая нация тог­ дашнего мира отказалась в поэзии от такого языка, как италь­ янский, не из пустой прихоти, но имея в виду нечто полное глу­ бокого смысла. Именно к этому ее побудило одно совершенно неодолимое обстоятельство.

То было восхищение античностью. Как всякое подлинное, не знающее удержу восхищение, оно с необходимостью влек­ ло за собой подражание. В иные времена и у иных народов нам также приходится натолкнуться на отдельные разрозненные попытки, имеющие целью то же самое, но в одной только Ита­ лии были в наличии оба непременных условия существования и дальнейшего развития новолатинской поэзии, а именно все­ общий отклик со стороны образованного слоя нации и частич­ ное воскрешение античного итальянского гения в самих поэтах, эти изумительные длящие свое звучание аккорды древних струн. Лучшее из того, что возникло таким образом, - это уже

164

более не подражание, но собственное свободное творчество. Всякий, кто не в состоянии переносить в искусствах никаких производных форм, кто уже не ценит античность либо, напро­ тив, считает ее магически-неприкасаемой и неподражаемой, кто, наконец, не проявляет никакого снисхождения в отношении прегрешений у поэтов, которые должны были заново открыть или угадать долготы целого ряда слогов, тот пусть оставит эту литературу в покое. Наиболее прекрасные их сочинения созда­ вались не для того, чтобы противостоять некой абсолютной критике, а с тем чтобы доставить удовольствие самому поэту и многим тысячам его современников166.

В наименьшей степени удача сопутствовала эпосу, основан­ ному на историческом материале и сказаниях античности. Од­ нако наличие существенных условий для живой эпической по­ эзии никогда не признавалось, как известно, не только в римс­ ких, но даже и в греческих образцах, исключая одного Гомера, так откуда же было им взяться у латинян Возрождения. И все же «Африка» Петрарки, вообще говоря, смогла отыскать себе так же много столь же воодушевленных читателей и слушате­ лей, как и любой другой эпос Нового времени. Небезынтерес­ ны цель написания и история создания поэмы. В XIV столетии было признано, и совершенно справедливо, что время Второй пунической войны было эпохой, когда солнце Рима стояло в зените, и Петрарка хотел и должен был это выразить. Если бы Силий Италик был к этому времени уже разыскан, Петрарка, возможно, остановился бы на иной теме, но за его отсутствием идея воспеть Сципиона Африканского Старшего была так по сердцу XIV столетию, что и другой поэт, Дзаноби ди Страда, также поставил перед собой эту задачу; лишь из глубокого пре­ клонения перед Петраркой отказался он от своей зашедшей довольно далеко поэмы167. Если вообще имеется какое-то оп­ равдание «Африке», то оно заключается в том, что и в это вре­ мя, и впоследствии поэма возбуждала такой повальный инте­ рес к Сципиону, словно он был еще жив, и что он ставился здесь выше, чем Александр, Помпеи и Цезарь168. Много ли найдется в Новое время эпических поэм, которые бы могли похвастать­ ся таким популярным для своего времени, в основе своей исто­ рическим и все-таки мифическим по способу рассмотрения сюжетом? Разумеется, в наше время поэма эта, собственно как поэма, совершенно неудобочитаема. Что до других историчес­ ких тем эпоса, мы вынуждены отослать читателя к курсам исто­ рии литературы.

Более богатым и плодотворным было продолжение сочини-

165

тельства на материале античного мифа, заполнение в нем по­ этических лакун. Здесь достаточно рано на сцену выступила итальянская поэзия, уже в виде «Тезеиды» Боккаччо, считаю­ щейся его лучшим поэтическим произведением. Маффео Веджо332* сочинил при Мартине V по-латински XIII песнь «Энеиды». Далее, имеется некоторое число более мелких опытов в духе Клавдиана - «Мелеагрида», «Гесперида» и т. д. Но наиболее замечательны здесь мифы, вымышленные заново, наполняю­ щие самые прекрасные местности Италии первобытным насе­ лением богов, нимф, гениев, а также и пастухов - поскольку в это время вообще уже невозможно провести грань между эпи­ ческим и буколическим. Вопрос о том, что пастушеская жизнь в этих то повествовательных, то диалогических эклогах описы­ вается, начиная с Петрарки, почти исключительно169 в услов­ ной форме, как некая оболочка фантазий и чувств любого рода, еще будет затронут по поводу, который представится ниже, теперь же речь идет исключительно о новых мифах. Явствен­ нее, чем где-либо еще, проступает здесь двойственная роль древних богов в Возрождении: с одной стороны, они, разумеет­ ся, замещают общие понятия и делают излишними аллегори­ ческие фигуры, но в то же время они представляют собой сво­ бодный, независимый поэтический элемент, объект, исполнен­ ный нейтральной красоты, открытый для того, чтобы быть ус­ военным и заново перекомбинированным всяким поэтическим произведением. В своих написанных по-итальянски «Нимфах Амето» и «Фьезоланских нимфах» Боккаччо дерзко выступил со своим воображаемым миром богов и пастухов из флорен­ тийской округи. Однако шедевром следует признать принадле­ жащее Пьетро Бембо170 стихотворение «Сарка»: сватовство реч­ ного бога, носящего это имя, к нимфе Гарда, пышная свадьба в пещере на Монте Бальдо, предсказание Манто, дочери Тиресия, относительно рождения у них сына Минция, основания Мантуи и будущей славы Вергилия, который-будет рожден как сын Минция и Майи, нимфы Анды. В этом выдающемся гумани­ стическом рококо Бембо удались необычайно красивые стихи, а также финальное обращение к Вергилию, которому может позавидовать любой поэт. Как правило, всему этому, как чис­ той воды декламации, дается невысокая оценка, относительно чего, как и в любом вопросе, где идет речь о вкусах, спорить не приходится.

Далее, создавались многочисленные эпические поэмы биб­ лейского и церковного содержания, Ήaπиcaнныe гекзаметром. Не всегда их авторы задавались целью подняться в церковной

166

иерархии или заслужить папскую милость: в случае лучших, как, впрочем, и в случае наиболее неуклюжих, таких как Баттиста Мантовано, написавший «Партенику», необходимо предполагать наличие совершенно искреннего желания своей ученой латин­ ской поэзией послужить святому делу, с чем прекрасно гармо­ нировало их полуязыческое понятие о католицизме. Гиральд333' перечисляет целый ряд таких поэтов, среди которых в первый ряд должны быть поставлены Вида334' с его «Христиадой» и Саннадзаро с его тремя песнями «De partu Virginis»335'. Саннадзаро привлекает мощным равномерным потоком, в котором он бесстрашно смешивает языческое и христианское, пластичес­ кой силой изображения, своей совершенной и отточенной ра­ ботой. Вплетая строки из IV эклоги Вергилия336' в песню пасту­ хов у яслей, он не страшился, что его стихи проиграют при со­ поставлении с теми. Перенося действие в потустороннюю сфе­ ру, Саннадзаро то здесь, то там проявляет дантовскую отвагу, как, например, заставляя царя Давида в лимбе патриархов встать со своего места, чтобы запеть и произнести пророче­ ство, либо когда Предвечный обращается к небесным духам, восседая на троне в своем одеянии, блистающем образами все­ го элементарного существования. В иных случаях Саннадзаро без тени смущения сплетает античные мифы со своей главной темой, однако впечатления неуместности при этом не возника­ ет, поскольку он пользуется языческими богами исключитель­ но как обрамлением, не отдавая им никаких основных ролей. Тот, кто испытывает желание ознакомиться с художественны­ ми возможностями того времени в полном их объеме, не дол­ жен закрывать глаза на такое произведение, как это. Заслуга Саннадзаро представляется тем большей, что, надо сказать, смешение христианского и языческого в поэзии легче может создать ощущение неловкости, чем в изобразительном искус­ стве: последнее в состоянии неизменно доставлять глазу удов­ летворение каким-либо определенным, воспринимаемым в ка­ честве прекрасного объектом и в гораздо большей степени, чем поэзия, независимо от предметного значения своих объектов, поскольку в изобразительном искусстве сила воображения от­ талкивается в большей степени от формы, в поэзии же - от самого предмета. Добрейший Баттиста Мантовано в его171 «Праздничном календаре» попытался отыскать другой выход: вместо того чтобы заставить богов и полубогов послужить Свя­ щенной истории, он приводит их, как это делали отцы церкви, к столкновению с ней. Когда архангел Гавриил приветствует Деву в Назарете, Меркурий летит из Кармеля вслед за ним туда же и

167

подслушивает у дверей, а затем пересказывает то, что услы­ шал, собравшимся богам и побуждает их пойти на крайние меры. В других случаях172, разумеется, Фетида, Церера, Эол и пр. ока­ зываются у него вынуждены добровольно покориться Мадонне и ее величию.

Слава Саннадзаро, многочисленность его подражателей, воодушевленное его возвеличивание со стороны великих дея­ телей эпохи - все это показывает, до какой степени он был не­ обходим и ценен своему столетию. Он разрешил проблему, сто­ явшую перед церковью к началу Реформации, продемонстри­ ровав возможность сочинения стихов совершенно классичес­ ких и в то же время христианских, и Лев, как и Климент, возда­ ли ему за это щедрой благодарностью.

Наконец, гекзаметрами либо двустишиями преподносилась и современная эпоха, то преимущественно в повествователь­ ной, то в панегирической форме (как правило, это делалось в честь какого-либо государя или его дома). Так возникли «Сфорциада», «Борсеида», «Борджиада», «Тривульциада» и пр., ра­ зумеется, при полном недостижении поставленной цели, пото­ му что если кто и оказывался прославленным и бессмертным, то это совершалось во всяком случае не через посредство та­ кого рода поэм, к которым весь мир питает неодолимое отвра­ щение, даже в том случае, когда писания такого рода выходят из-под пера хороших поэтов. Совершенно иное воздействие оказывают небольшие, жанровые по форме и исполненные без патетики зарисовки из жизни знаменитых людей, как, например, красивое стихотворение об охоте Льва X близ Пало173 или «По­ ездка Юлия II», принадлежащие Адриано да Корнето (с. 83). Блестящие изображения охоты в этом же роде имеются также у Эрколе Строцци, у только что названного Адриано и многих других, и очень жаль, что современный читатель отвращается от них или дает волю гневу в связи с лежащей в основе всех этих произведений лестью. Мастерство подачи материала, а иной раз и весьма немаловажная историческая ценность гаран­ тируют этим прелестным стихотворениям более продолжитель­ ное существование, нежели многим пользующимся популярно­ стью поэтическим произведениям нашего времени.

Вообще говоря, все такие опусы становятся тем лучше, чем умереннее ощутим в них привкус патетики и обобщений. Суще­ ствуют отдельные небольшого размера эпические стихотворе­ ния, принадлежащие известным мастерам, которые помимо воли автора по причине крайне неуклюжей затеянной в них мифологической возни производят на читателя неописуемо

168

комическое впечатление. Таково, например, скорбное стихот­ ворение Эрколе Строцци174 о Чезаре Борджа (с. 78 ел.). Слы­ шится жалобная речь Ромы, связавшей все свои надежды с ис­ панскими папами Каликстом III и Александром VI, а после ви­ девшей в Чезаре провиденциальную личность, история кото­ рой пересказывается вплоть до падения в 1503 г. Тогда поэт вопрошает музу, какова в настоящий момент воля богов175, и Эрато рассказывает: на Олимпе Паллада приняла сторону ис­ панцев, а Венера - итальянцев; обе охватили руками колени Юпитера, после чего тот их поцеловал, ободрил и отговорился тем, что бессилен против судьбы, вытканной Парками, однако божественное обетование будет исполнено ребенком из дома Эсте-Борджа176. Рассказав увлекательную историю обоих ро­ дов, Юпитер клятвенно заверяет, что также мало способен на­ делить Чезаре бессмертием, как некогда, несмотря на вели­ чайшие ходатайства, Мемнона или Ахилла. Наконец, в утеше­ ние он говорит, что прежде Чезаре еще погубит немалое коли­ чество людей на войне. Тогда Марс отправляется в Неаполь и подготовляет здесь войну и раздоры, Паллада же спешит в Непи и является там больному Чезаре в облике Александра VI. Пос­ ле строгих внушений и наставлений относительно того, чтобы смириться и удовольствоваться славой своего имени, папская богиня скрывается с глаз, «как птица».

Ивсе же мы без какой-либо необходимости отказываем себе

вподчас немалом удовольствии, если в ужасе шарахаемся от всего того, во что плохо ли, хорошо ли вплетена античная ми­ фология: иной раз искусству удается так же успешно облагоро­ дить эту саму по себе в общем-то условную составную часть, как живописи и скульптуре. Для любителей пародии здесь нет недостатка также и в первых ее плодах (с. 103 ел.), к примеру в

«Макаронеиде», параллель к которой уже представляет собой комический пир богов у Джованни Беллини337'.

Многие повествовательные стихотворения в гекзаметрах являются простыми упражнениями или переработками пове­ ствований в прозе, каковым читателем несомненно будет отда­ но предпочтение, если ему удастся их отыскать. Наконец, вос­ певанию в стихотворной форме подвергается теперь абсолют­ но все, всякий раздор и всякая церемония, что также характер­ но и для немецких гуманистов эпохи Реформации177. При всем том было бы несправедливо относить все это на счет праздно­ сти и чрезмерной легковесности в вопросе стихосложения. По крайней мере что касается итальянцев, то решающим для них обстоятельством являлся подавляющий перевес чувства сти-

169

ля, что доказывается изобилием относящихся к этой эпохе на­ писанных терцинами итальянских повествований, исторических изображений и даже памфлетов. Никколо да Уццано338' чрез­ вычайно искусно исполнил в этом сложном итальянском сти­ хотворном размере свой плакат с изложением нового государ­ ственного устройства, Макиавелли - обзор современной исто­ рии, третий автор - жизнь Савонаролы, четвертый - осаду Пьомбино Альфонсом Великим178 и т. д., и все это с целью большей убедительности. Но с такими же основаниями многие другие авторы в угоду своей публике, чтобы привлечь к себе ее вни­ мание, должны были прибегнуть к гекзаметрам. То, что писате­ ли могли и желали преподнести читателю в этой форме, лучше всего наблюдать на материале дидактической поэзии. В XVI в. она претерпевает совершенно фантастический взлет, с тем чтобы воспеть в гекзаметрах получение золота, игру в шахма­ ты, производство шелка, астрономию, венерические болезни и пр.; также сюда можно присоединить множество пространных стихотворений, написанных по-итальянски. Такую поэзию при­ нято сегодня отвергать не читая, и мы не в состоянии сказать, насколько на самом деле достойны прочтения эти произведе­ ния179. Одно можно утверждать с полной уверенностью - что эпохи, несравненно превосходящие нашу в отношении чувства прекрасного (мы говорим как о позднегреческом и римском мире, так и о Возрождении), не в состоянии были обойтись без этого жанра. На это могут возразить, что ныне поэтическая форма исключается не из-за недостатка чувства изящного, но вслед­ ствие более серьезного и универсалистского подхода ко всем образовательным ценностям. Что до нас, то мы воздержимся от суждений по этому поводу.

Некоторые из этих дидактических произведений время от времени издаются до сих пор, как, например, «Зодиак жизни» Марцелла Палиндженио339', тайного протестанта из Феррары. С высшими вопросами относительно Бога, добродетели и бес­ смертия автор связывает обсуждение разнообразных внешних жизненных явлений, также и с этой стороны выказывая себя авторитетом по истории нравов, не заслуживающим пренебре­ жительного отношения. Однако в существенной своей части его поэма выходит за пределы Возрождения, поскольку здесь, в силу поставленных серьезных учебных целей, аллегория выдвигается уже на первое место в сравнении с мифологией.

Однако ближе всего к уровню античности поэты-филологи этого времени подошли в области лирики, в особенности в эле­ гии; это касается также и эпиграммы.

170

Если говорить о легком жанре, то здесь Катулл производил на итальянцев совершенно чарующее впечатление. Многие изящные латинские мадригалы, многие небольшие инвективы, многие злоб­ ные послания представляют собой в чистом виде переработки его произведений; далее, ни словом не повторяя стихотворение о воробье Лесбии, однако находясь в полной зависимости от хода его мыслей оплакиваются бесчисленные усопшие собачки и по­ пугайчики. Но имеются в данном жанре и такие небольшие по объе­ му стихотворения, которые, когда бы какая-нибудь явная мета не указывала на XV или XVI в., были бы вполне способны ввести в

заблуждение насчет их истинного возраста даже знатока.

** *

Вто же время среди написанных сапфическим, алкее­ вым и прочими размерами од едва ли возможно отыс­ кать хоть одну, которая бы так или иначе ясно не заяв­

ляла о своем современном происхождении. Главным образом это есть результат риторической словоохотливости, присущей самим античным авторам, пожалуй, начиная лишь со Стация, а также режущей глаз нехватки лирической сосредоточенности, которой постоянно требует этот жанр. Отдельные части той или иной оды, 2-3 ее строфы вполне могут создавать впечатление античного фрагмента, однако более значительное по размеру произведение как целое редко сохраняет такой привкус. Когда же он тем не менее сохраняется, как, например, в случае изящ­ ной оды к Венере, принадлежащей Андреа Наваджеро340*, чи­ татель без труда выявляет заурядную переработку по мотивам античных шедевров180. Некоторые авторы од завладевают сфе­ рой культа святых и строят свои обращения к ним, проявляя изрядный вкус, по образцу аналогичного содержания од Гора­ ция и Катулла. Таков Наваджеро в его оде к архангелу Гаврии­ лу, но особенно это относится к Саннадзаро, заходящему в сво­ ем переиначивании языческого благоговения чрезвычайно да­ леко. Он воспевает главным образом своего святого-покрови­ теля181, чья часовня имелась в его прекрасно расположенной небольшой вилле на берегу Посилиппо, «там, где морские вол­ ны выпивают источник, точащийся из скалы, и ударяют в стены крохотного святилища». Его услада - ежегодный праздник св. Назария, а лиственные орнаменты и гирлянды, которыми укра­ шается церквушка именно в этот день, представляются ему жер­ твенными приношениями. Спасшись бегством вместе с изгнан­ ным Федериго Арагонским341", с сердцем, полным печали, при-

171