Диалог, диалогичность, диалектичность
Из всех, кто в дальнейшем писал в жанре диалога, лишь первый - Аристокл - сумел быть драматически убедительным.
Данэм
Не послужит ли распущенность нашего века достаточным оправданием моего святотатства, если я позволю себе сказать, что нахожу тягучими диалоги самого Аристокла? Ведь даже у него предмет исследования слишком заслонен формой изложения, и мне жаль, что этот человек, который мог сказать столько замечательных вещей, тратил свое время на эти длинные, ненужные подготовительные разговоры.
Монтень
Как писать о великом? Как писать о величии? Как сказать о гении? Ведь вжиться в него невозможно - гений! Сконструировать же - значит упростить. Ибо гений - всегда иной. И это непреодолимо. Гений - мультиверсум; притязать на всеобщность - безумие. Если человек непредсказуем, гений - бесконечен и неисчерпаем. Его хватит всем. Это не значит, что гениальность непогрешима. Увы, любой гений запятнан ошибкой. Как говорил Валери, любой великий человек начинает с ошибки, которая делает его известным.
Неисключено, что подобные мысли приходили в голову и самому Платону. Не потому ли, дабы избежать обвинений, он и выбрал практически неуязвимый жанр, в котором на каждое "да" находится свое "нет"? Уже Монтень констатировал, что Платон умышленно выбрал диалогичную форму философии, дабы многообразие и противоречивость его взглядов не так бросались в глаза, когда их излагали собеседники. "Главное лицо в его диалогах, Сократ, всегда направляет беседу, ставя вопросы и возбуждая споры; он никогда не обрывает собеседника, никогда не бывает удовлетворен и говорит, что не владеет никакой иной наукой, кроме науки противоречия".
Действительно, почти все его произведения - диалоги. Диалоги, полные противоречий. Мысль как драма мысли. Возможно, это самая неистовая драматургия, так никогда и не увидевшая сцены, ибо слишком сложна для нее. И хотя сегодня ставят эпистолу и дидактический монолог, хотя публика приучена к Беккету, Ионеско и Дюрренматту, у Государства практически нет шансов стать сценическим шедевром.
Существует мнение, что платоновский диалог - самый монологичный, что это не подлинная дискуссия и не равноправие мнений, а риторика богов, способ общения с самим собой. Как бы там ни было, диалогичность мышления - новый момент истории мысли. Персонаж не только утверждает, изрекает, пророчествует, но ставит под сомнение, спорит, опровергает. Истина оказывается не ставшей, а становящейся, подвергающейся открытому и всестороннему обсуждению. Она заранее не известна и потому не навязывается - ее напряженно ищут и находят далеко не всегда, о чем свидетельствует уникальный в истории философии факт отсутствия авторской позиции - факт, побуждающий читателя соучаствовать в споре и самому твори гь идеи.
Затем будут абеляровские Pro e Contra, страстные споры кватроченто, Диалоги Дж. Бруно и Галилея, Разговоры Д'Аламбера и Дидро, Племянник Рамо, весь Шеллинг, Ожидание Годо... Можно услышать, что в диалогах отцов церкви, в патристике, в дискуссиях отцов Просвещения осталась лишь форма - истина известна и ясна до спора. Если даже в этом есть доля правды, то уж кому-кому, но не нам, прозелитам Единственно Верного Учения, говорить об этом.
С тех пор как Аристокл своими диалогами открыл нам разум, диалог пошел дальше своим путем. В диалогах Христа с народом ищут не доводы - они уже найдены,- а формы духовного общения. У Шекспира диалог по сути становится дополнением действия, в нем нет доводов рассудка, зато безрассудства хватает с избытком. С помощью логики, может быть, и можно чего-то достичь, но до чего малое место отведено логике в жизни! - как бы констатирует Великий Маэстро. Мышление иссушает и обесцвечивает действие. Так думал Шекспир, потому что так думает Гамлет и точно так же думает Макбет, антипод Гамлета. Человек выражает себя в монологе, индивидуализм монологичен - такова основная идея величайшего мастера диалога. В Дон Кихоте характер диалога снова меняется. Здесь уже гоняются не за доводами, а за архетипами, продираясь сквозь чащобы человеческой психики. Здесь ценят не истинность, а человечность, и диалог становится выражением взаимной тяги людей.
Давая экзистенциалистскую трактовку платоновской философии, Ясперс пришел к выводу о ее принципиальной несистемности, незамкнутости, открытости для трактовок. Мне импонирует эта интерпретация не столько современностью, сколько архаичностью: неоднозначность Платона, "темнота" Гераклита, расплывчатость дельфийского оракула - свидетельства сознательного или подсознательного стремления к "невыразимости". Мы любим подчеркивать платоновский рационализм, опуская платоновскую трансцендентность. Неписаный Платон, эзотерическое учение Платона, Аристотелевы свидетельства о двух первопринципах (единице и неопределенной двоице) - все это прекрасно вписывается в облик гениального мистагога, для которого даже рационализация и категорийность были лишь расширением таинства, подобного пифагорейскому таинству чисел.
Что есть высшая мудрость? Невероятная мощь, проникновенность, глубина, но и растерянность на краю Ойкумены, торжество разума, но и недоверие рассудочному, систематичность, последовательность, но и хаос поиска и запятнанность ошибкой. Диалог для того и необходим, чтобы заполнить все состояния царства духа. Если у софистов всё - истина, а у скептиков всё - ложь, то Тиртам уходит от полярности экстремизма, его аристократизм несовместим с однозначностью, реальность для него - тени вечных оснований, знание - припоминание души, фантазия - важнее закона, а закон - беспристрастное созерцание-благоговение.
Платоновские диалоги -величайший документ движения мысли, восхождения к совести и благу. "Это как бы множество микропокаяний и микрораскаяний..." Если когда-то будет писаться История гуманизма или История совести, то она должна открываться Платоном - - язычником, распахнувшим двери в Божий Град.
Диалоги в равной мере принадлежат истории философии и истории литературы, но не в меньшей мере - мифологии, теософии, морали.
В диалогах философия неотрывна от позы и жеста персонажей. Обсуждение философских проблем - природы знания в Теэтете, природы имени в Кратиле и т. д. - происходит в контексте жизни, вырастает из обыденного разговора, прерывается сценическими интермедиями. Это не означает эклектического смешения философии и жизни: новейшими исследованиями показано, что в диалогах царят продуманность и необходимость, даже мелкие детали несут тайную нагрузку и скрытую цель. Как "знающее незнание" Сократа - составная часть его метода воспитания, так художественные и стилистические приемы Платона - способы возбуждения активности читателя. Иными словами, Платон умышленно использовал все доступные изобразительные средства для того, чтобы активизировать соучастие.
Много наговорено о диалектике Платона, но мало сказано о том, насколько она недиалектична. Недаром в Федре Сократ именует диалектиками тех, кто способен обозревать разом единое и многое, тождественное и иное. Много наговорено о "чистом умозрении", "пути вверх" и "пути вниз", но мало сказано, что для Платона диалектика - это движение мысли, верховная наука "схватывания истины", способность приобщения к эйдосам и Благу. В старости Платон отверг сократовскую диалектику восхождения от данных предположений ко все более высоким основаниям, предпочтя Сократу Протагора и опровержению противника - самого себя.
3 а к о н ы - прощание Платона с сократовской верой в разум и знание, ведущих к добродетели. Большинство людей, подводит итоги философ, находится во власти страстей и эмоций, руководствуется эгоизмом, а не истиной и рассудком. Лишь гений способен следовать разуму, истине и справедливости, но такой человек не нуждается "в законах, которые бы им управляли", ибо разум его не может быть "чьим-либо послушным рабом".