"Государство" и "законы"

- Аполлон! Как удивительно высоко мы взобрались!

Платон

Политология Платона исходит из его этики: цель государства - служить добродетели граждан и воспитывать народ в добродетели. А поскольку добродетель основывается на мудрости и знании, то главное условие здорового государства - господство философии, философы на троне.

Практически все античные схолархи - даже демократически настроенные, такие, как Эмиедокл, Протагор, Горгий, Еврипид, Геродот, - были элитаристами и проповедовали меритократию, правление лучших. Вместе с тем они настаивали на необходимости политического и нравственного воспитания граждан. Платон в Протагоре говорит, что необходимые для общественной жизни и для блата общества нравственные качества даны людям не как прирожденные: доблестям этим научаются, и возникают они не сами собой, а в результате воспитания, упражнения и обучения.

Элитаризм Платона проникает во все части его учения - от гносеологии и эстетики (познавать и творить дано лишь немногим избранникам) до политологии и теории государства, которым правят бескорыстные мудрецы. В Пире сказано, что невежды "не занимаются философией и не стремятся стать мудрыми. Ведь тем-то и скверно невежество, что человек не прекрасный, не совершенный, не умный вполне доволен собой. А кто не считает, что в чем-то нуждается, тот и не желает того, в чем, по его мнению, не испытывает нужды".

В своем элитизме и высокомерном аристократизме Платон заходит так далеко, что накладывает запрет на занятие философией не только рабам, но и мастеровым. Его инвективы в адрес ремесленника мало чем отличаются от максим ницшеанского Заратустры.

А посмотреть, так чем они отличаются от разбогатевшею кузнеца, лысого и приземистого, который недавно вышел из тюрьмы, помылся в бане, приобрел новый плащ и нарядился, - ну прямо жених! Да он и собирается жениться на дочери своего господина, воспользовавшись его бедностью и беспомощностью... Что же может родиться от таких людей? Не будет ли их потомство незаконнорожденным и негодным?

В том-то и состоит ошибка нашего времени и потому-то недооценивают философию, что за нее берутся не так, как она того заслуживает. Не подлым надо бы людям за нее браться, а благородным.

Мне не импонирует идея демиурга-ремесленника и эйдоса-гончарной формы. Аристократизм Платона полностью исключал его пересечение с античным кустарем, разве что в точке преодоления цеховой узости и отрицания продукта производства его эйдосом. В этом смысле эйдосы вышли не из гончарной или ткацкой мастерской, а исключительно из головы мыслителя. Они в принципе стали возможными благодаря феномену аристократии - наличию досуга за счет рабства. Если связь между эйдосами и вещами существовала, то лишь постольку, поскольку, не будь рабов, не было бы и философии: для возникновения последней необходимы были люди, имевшие возможность думать не о чашках и столах, а о "чашности" и "стольности". Конфликт Антисфена и Платона - это, помимо прочего, конфликт "хама" и "аристократа", черни, не имевшей ни возможности, ни желания, ни способности думать высоко, и интеллигенции, возникшей в праздности именно для столь "бесполезного" дела.

Рабство не только лишило человека досуга, необходимого для свободного творчества, рабство отняло у него величие, свободу и независимость, подменив их коварством, недобросовестностью и страхом. Раб Платона - без пяти минут "грядущий хам" Мережковского. У него есть даже сходные слова: "Возлюбивший свободу не захочет добровольного рабства".

Раз есть разделение труда, купля-продажа и справедливость, считал Платон, то необходимо, чтобы каждый исполнял дело, к которому предназначен от рождения. Страж должен охранять, а раб трудиться, не помышляя о свободе, иначе государство рухнет, а полис погибнет.

Античное общество покоилось на костях рабов, оно крушило эти кости - а наверху расцветал город. Наверху квадриги белых коней, и соразмерные тела с именами полубогов: победа, и мощь, и власть, и звук имени великого моря - а внизу не умолкал металлический лязг: цепи. Рабы... жили в стойлах, в невыносимой тесноте, многие в оковах. Никто не думал о них, Платон и Аристотель усматривали в них низшие существа, голый факт. Интенсивный импорт из Азии, по последним числам каждого месяца происходила распродажа, тела выставлялись для обозрения. Цена колебалась от двух до десяти мин - на наши деньги примерно от ста до шестисот марок. Дешевле всего были рабы для мельницы и рабы для рудников. Отец Демосфена держал оружейную фабрику, обслуживаемую рабами. В Афинах отношение численности граждан к численности рабов было один к четырем - сто тысяч граждан на четыреста тысяч рабов.

Задолго до Готфрида Бенна Ницше связывал культуру и рабство. Он считал, что греческая культура покоится на рабстве, на свободе малочисленного класса, обеспечиваемой несвободой массы. Не будь рабов, не было бы культуры. 80% варваров, населявших Элладу, удобрили ту почву, на которой вырос "золотой век".

Платон никогда не скрывал ни своего аристократизма, ни своего шовинизма. Он жестко делил мир на греков и негреков, с одной стороны, и на благородных и низкопородных, с другой. Греческий плебс, в описаниях Аристокла, мало чем отличается от домашнего скота. Даже класс благородных "воинов" - это псы, помогающие пастырям пасти стадо.

Я отнюдь не случайно заговорил о связи культуры и рабства. В том, что проект первого тоталитарного государства принадлежит творцу идеалистической философии, есть глубочайший символ и определенная закономерность! Между "чистыми" идеями и рабством, благими намерениями и адом, великими идеалами и упадком действительно существует какая-то мистическая связь: там, где высокие слова, слишком часто творятся грязные дела. Государство и Законы - первый характерный пример всеобъемлющего и всепроникающего идейно-систематического планирования всей человеческой и природной деятельности, делающего саму эту деятельность невозможной. Величайший философ, отказавшийся от создания философской системы, на закате жизни создал изощренную политическую систему и написал подробные Законы, непостижимо дотошно регламентирующие все мыслимые проявления жизни...

Творчество Платона - это свертка мировой культуры, путь, пройденный ею от чистоты небытия (эйдосов) до "чистоты" государства, изгнавшего поэтов (тоталитаризма). Платон не случайно кончил Государством и Законами - тем самым он вольно или невольно продемонстрировал, как из великой культуры вполне может вырасти антикультура, освященная высочайшим авторитетом.

Обратите внимание: Законы - чуть ли не единственное произведение, где нет образа Сократа, отсутствует борьба идей, а все утверждения собеседников прямо противоположны тому, чему учил Сократ. Согласно одной из многочисленных гипотез, тоталитарное государство Платона - итог отчаяния мудреца, столкнувшегося с неумолимой действительностью и жестокостью жизни, пережившего личную трагедию и шарахнувшегося в крайность "абсолютистски-полицейского государства" с неимоверно строгим законодательством, с запретом свобод, с прославлением якобы недвижимой в течение десяти тысяч лет египетской практики.

Нет! Фашистское государство Платона - продолжение идеализации, закономерный итог подмены живой жизни числом. Когда люди - только числа, "нумера", как писал Замятин (а Платон, видимо, так и считал, видя в человеке куклу богов), когда идеи выше людей, то переход от Идеи к Государству вполне закономерен. Ведь Государство Платона, действительно, в известном смысле идеально: в нем царит счет.

Если исторический деятель говорит одни слова, а марионетка, представляющая его на сцене, - другие, то историческая правда состоит вовсе не в том, чтобы прислушаться к деятелю, пренебрегая марионеткой.

Как говорил один великий драматург, слова, которые он вкладывает в уста своих героев, и есть те слова, которые они произнесли бы на самом деле, если бы сознавали истинный смысл своих поступков.

Нам еще предстоит разговор о "трагедии Платона", пока же следует подчеркнуть ту особенность его личности, которая связана с постоянным самоподавлением и самоконтролем. Человек разносторонних дарований и огромной энергии, Платон, видимо, еще в молодые годы пережил "комплекс блудного сына", подвергался осуждению и преследованию со стороны близких. Возможно, именно эти переживания молодости сказались на трансформации "комплекса неполноценности" в "манию величия".

Платон презирал все современное ему общество; самые крупные государственные деятели казались ему столь же малозначительными, как и поэты и другие духовные вожди. Он определенно стремился отграничить свое учение и свою школу, в которой он видел единственное спасение будущего общества, от всего того, что можно было смешать с ними; он как бы окружил свою школу рвом и окопом. Этим объясняется, что вместо того, чтобы творить открыто, на виду, и участвовать в общественной жизни, он предпочел "шепотом общаться с несколькими юношами" в стенах школы, копаться в словах и расчленять понятия. Он страстно стремился к возрождению человечества и резко отрицательно относился ко всему, что направлялось на другие менее высокие цели.

Разгадка Платона, как и многих великих людей, - в трагическом сочетании величия и безвластия, энтузиазма и беспредметности, трезвости и рефлексии. Человек энергичный и жизненно укорененный, никак не соответствующий философу "не от мира сего", он чутко реагировал на исторические события - Пелопоннесскую войну, крушение Афин, разложение демократии, общеполитический упадок, и этой его реакцией была утопия, свободная от недугов эпохи. Реформаторский энтузиазм, большой запас оптимизма и убежденности превращали гения в заурядного утописта, отличающегося от длинной череды неофитов и прозелитов лишь незаурядностью. Неудачи Платона в реализации его проектов связаны не с Дионисиями, а с отсутствием точек соприкосновения с реалиями. Как и другие утописты-неудачники, он длительное время работал над "совершенствованием" утопических проектов, делая все больше уступок "слабостям" человеческого рода (утопия Законов менее жестока и допускает минимальное проявление страстей и других естественных человеческих качеств), но даже если бы смерть не помешала ему создать третью из своих утопий, она так и осталась бы "кабинетным изобретением".

И если бы удалось это осуществить, язвит сатирик, то во главе правящего духа, несомненно, оказался платоник и так продолжалось бы до тех пор, пока - бог весть почему - истинными философами не сочли бы последователей Плотина. А что сотворили бы плотиники с платониками, как не то, что делает всякая истина с заблуждением: она неумолимо уничтожает его!

Согласно одной, впрочем - невероятной, из множества версий, Платон осознавал утопичность своего идеального государства, свидетельством чему является заключительная реплика, произнесенная Главконом после завершения апологии благу абсолютного порядка. Вот она, эта реплика: "Аполлон! Как удивительно высоко мы взобрались!"

Намек на антиутопичность платоновского "идеального государства" содержится и у самого Платона: в своих Законах он обмолвился, что считает построение такого государства трагедией: "...мы и сами - творцы трагедии наипрекраснейшей... и наилучшей. Ведь наш государственный строй представляет воспроизведение наипрекраснейшей и наилучшей жизни, мы утверждаем, что это и есть действительно наиболее истинная трагедия". Напомним, что к трагедии Платон относился как к вещи ненужной и вредной, возбуждающей нежелательные аффекты и вожделения.

Подходя к Платону с меркой антиутопии или иронии, действительно можно прояснить ряд его парадоксов, в частности, трактовку мифа как лучшего воспитательного средства. Те, кто не в силах петь в государственных хорах, должны стать "сказителями мифов", - поучает Платон, - мифов, сила воздействия которых в неотделимости правды от лжи. Мифологическая ложь так же полезна, как и истина, ерничает или юродствует Платон. Государству необходимо приучать граждан с детского возраста к мифам, "выдуманным кем попало", и целенаправленно отбирать "признанные мифы", заговаривающие сомневающихся, "очаровывающие юные души" и убеждающие их "в чем угодно". Мифами должно предписывать то, что полезно для общества, и направлять к добродетели. Таков, в частности, миф о людях-куклах богов, держащих в своих руках нити человеческих судеб. Боги дергают за нити - люди "ведут себя". Это и есть добродетель...

Здесь будет уместно привести редчайшее для до-платоновской традиции мнение Пиндара о мудрости - Софии, которая чарует или обманывает, обольщая "мифами". Знаменательно, что эти "мифы", украшенные пестрыми вымыслами, очаровывают смертных больше, чем истинное слово.

Гипотеза о пародийности утопии Платона относительно нова, хотя политическая трезвость его политологии давала все основания полагать, что Государство - это не утопия, а антиутопия. Слава тебе, Господи, что ты скрыл сие от мудрых и открыл младенцам. Но ведь и я, младенец, не верю в розыгрыш или мистификацию - слишком все здесь серьезно. Даже если Законы не есть антиутопия, то не следует забывать, что это плод мысли старого, дряхлого человека, свидетельство человеческого одряхления (если даже человек - гений). А в истории культуры достаточно примеров того, на что способны Платоны, Гёте и Толстые, доживая до старости...

Тоталитаризм и есть плод дряхлости человеческой мысли, больше неспособной к конкуренции и борьбе. Тоталитаризм - не общественный строй, а способ человеческого мышления, не допускающий иного по причине неспособности конкурировать с иным. В юности гений запятнан ошибкой, в старости - одномыслием. Старческая болезнь гения - это норма обычного человека, способного удержать одну-единственную мысль, чтобы не свихнуться от думы человеческой.

Как ни привлекательна экстравагантная версия, согласно которой Государство и Законы - тонкая ирония развлекающегося, смеющегося старца, органически не приемлющего систему и пишущего пародию на нее, более вероятно, что эти труды уставшего, разочарованного человека, потерпевшего поражение своих начинаний. Нам, воплотившим то ли ерничество, то ли старческий маразм в жизнь, особенно грустно читать наставление первого утописта в том, что в государстве абсолютной регламентации "надо жить играя": плясать и петь, танцами и песнью восхваляя мудрость законодателей и "философов на троне", с которых начинаются самые страшные утопии.

Чтобы властвовать, отнюдь не надо быть глупым или грубым, как иногда утверждают ярые интеллектуалы, но для этого необходима любовь к направленной вовне деятельности, необходима страсть к самоотождествлению с поставленной целью и, разумеется, некая стремительность и неразборчивость в выборе путей к успеху.

В Законах Платон полностью отказался от "царства философов" и господства разума: на место философствующих правителей он поставил рассудительных (чиновников?), а разум заменил государственной религией, предназначенной для обуздания масс. Место мудрости заняли контроль и расчет.

Платон всегда был против демократии и установления невежественной массой контроля над государством, но вот его отношения к тирании со временем претерпели существенные изменения. Из ее проникновенного разоблачителя с позиции философа без трона стареющий Платон стал адептом тотальной регламентации и всеобщего контроля.

Тирания, писал зрелый Платон, зарождается в недрах демократии в результате искажения свободы, при которой к власти приходят дурные люди. "Лошади и ослы привыкли здесь выступать важно и с полной свободой, напирая на встречных, если те не уступают им дороги", - заглядывает он в будущее. Суля передел земли и отмену долгов, тиранический человек казнит (!) и изгоняет (!) граждан при малейших признаках несогласия (!), вместе с тем щедро одаривая своих сатрапов...

Дабы не быть заподозренным в осовременивании Платона, приведу оригинальные тексты, написанные не вчера, а тысячелетия тому назад: Тирану необходимо, чтобы народ испытывал нужду в предводителе, чтобы из-за налогов люди обеднели и перебивались со дня на день, меньше злоумышляя против него. А если он заподозрит кого-нибудь в вольных мыслях и в отрицании его правления, то таких людей он уничтожит под предлогом, будто они предались неприятелю. Ради всего этого тирану необходимо будоражить всех посредством войны.

Когда же гнусности "вождя" восстановят против него его бывших соратников и друзей, он уничтожит недовольных...

...так что в конце концов не останется никого из друзей, ни из врагов, кто бы на что-нибудь годился. Значит, тирану надо зорко следить за тем, кто мужествен, кто великодушен, кто разумен, кто богат. Благополучие тирана основано на том, что он поневоле враждебен всем этим людям и строит против них козни, пока не очистит от них государство... Он связан необходимостью обитать вместе с толпой негодяев, притом тех, кто его ненавидит.

Становясь ненавистным своим согражданам, "тиранический человек" требует себе все больше и больше телохранителей. Его свита во всем ему потворствует и им восхищается. На службу тирану ставится и искусство - исполнение трагедий, прославляющих тираническую власть. На содержание прихвостней тирана идут государственные средства, а когда они иссякнут, бремя налогов падает на народ.

И вот визионер, ясновидящий, духовидец, прорицатель, узревший нас, предлагает государственное устройство, при котором правителям вменяется в обязанность распределять новорожденных по кастам, карать смертью любое проявление самостоятельности, превращать живых людей в "нумера", строго следить за разделением функций и абсолютным повиновением. Человек разнообразных дарований, Платон нетерпим к "многоделанию", приравнивая перемену занятий в своем государстве к злодеянию. Принцип разделения труда в государстве Платона больше напоминает муравейник, нежели стратифицированное цивилизованное общество, так же как воспроизводство населения - племенной скотный двор, где "хорошие" граждане рождаются от добротных производителей в благоприятных условиях. "Воспитание" здесь - больше муштра, строй, плац, разве что - под музыку.

Платон считает собственность губительной и по возможности ограждает стражей и правителей от ее тлетворного влияния. Предвосхищая "собственность-кражу", он уже говорит, что "мое" разрушает единство государства.

В утопии Платона есть ряд черт, которые на первый взгляд кажутся далеко выходящими за рамки современного ему греческого рабовладельческого общества и даже предвосхищающими некоторые черты учений позднейших утопистов. Это отрицание личной собственности для класса воинов-стражей, организация их снабжения и питания, резкая критика страсти к стяжанию денег, критика торгашества и торгашеских спекуляций, мысль о необходимости нерушимого единства общества, всех его членов, мысль о необходимости воспитания в гражданах нравственных качеств и доблестей, способных привести их к этому единству.

Как своим идеализмом Платон на тысячелетия упредил развитие мировой философии, так своей утопией он предвосхитил все ее варианты до социализма включительно. Браки здесь устраиваются правителями государства, "лучших сочетающих с лучшими". Как только женщины рожают детей, младенцев отбирают у матерей, "лучших" передают кормилицам, а худших уничтожают в специально отведенном месте. Впоследствии матери допускаются к кормлению младенцев, но не знают, чьих детей кормят. Все стражи считаются отцами всех детей, а все женщины - общими женами всех стражей.

В утопии Платона постулат общности жен и детей не курьез, он играет чрезвычайно важную роль. Для Платона осуществление этого постулата означает достижение высшей формы единства в государстве. Общность жен и детей в классе хранителей государства завершает то, что было начато общностью имуществ, и потому есть для государства причина его высочайшего блага.

Нападки Платона на собственность, денежную систему, посредническую торговлю, свободную конкуренцию производителей, его отвращение к концентрации имущества и тяга к свальному греху в основных чертах совпадают с антикапиталистическими воззрениями социализма. Р. Пёльман сближает выпады Платона против стяжательства и торговли со взглядами не только Шарля Фурье, но и Карла Маркса.

Изгнание поэтов из платоновского государства тоже глубоко "социалистично" по своему замыслу: раз в государстве царит идея постоянного восхождения, самоусовершенствования, по-нашему, - прогресса, то, допустив в государство Гомерову Музу, мы дадим воцариться удовольствию и страданию вместо закона и логоса. Или идеальное государство и предельное самосовершенствование, или удовольствия и страдания - таков выбор. И Платон выбирает первое. Он категорически против искусства, понимаемого как забава и бесплодное мечтательство. С другой стороны, он горячий защитник "полезного" искусства - "полезного" для государства. Платону принадлежит идея государственного планирования искусства, кстати, горячо одобренная Чернышевским. Единственное оправдание Платона, изгнавшего поэтов. - иронизировал Кроче, - в том, что погром был грандиозный: "La seule vraimenta grandiose negation de l'art".

Как социализм - возврат к первобытности, так платоновская утопия - наглядное свидетельство его реставрационного консерватизма и даже ретризма. Об этом свидетельствует его упоение полуродовой стариной крито-микенской культуры, благоговейные воспоминания о знаменитых предках, сражавшихся при Саламине, Марафоне и Артемиссии (о них он говорит не иначе как о спасителях и учителях свободы), и - главное - "свобода" его государства, построенного на основе ужасающего террора, "свобода", восходящая к персидской тирании и микенскому царству. Как Кокейн - бессознательная апология старины с молочными реками и влетающими в рот жареными рябчиками, так платоновское государство - ретристский возврат к неподвижности, кастовости "неподвластного времени" Египта, увлекавшего Платона именно своей незыблемостью, неизменностью, тысячелетней стабильностью.

Государство Платона - даже не возврат к восточной тирании, а реставрация общинно-родового строя, где все подчинено только общине и роду, безличному обществу, которому все личное приносится в жертву. Здесь все построено на жесточайшем аскетизме, первые сословия лишены не только частной, но даже личной собственности, общество беспощадно карает любую личную инициативу, а обобществление доходит до общности женщин и детей.

Отвечая на вопрос, можно ли преобразовать жизнь одними идеями, Владимир Соловьёв писал: Гениальнейший ум сам по себе недостаточен для того, чтобы перейти в область сверхчеловеческого, но и для того, чтобы удержаться на высоте уже достигнутой.

Действительная жизненная история Платона, увековеченная в совокупности его творений, более всякого вымысла может быть названа трагедией человечества.