Стольность

Стольность есть самость всех столов.

Джойс

Этот эпиграф - наикратчайшее изложение сути платоновского учения об идеях, философского источника идеализма.

Хотя понятие "идеи" было введено в широкий оборот Платоном, идеалистичной была вся доплатоновская мудрость. Разглагольствования наших о стихийном материализме древних - неграмотность или ложь.

Сам Платон свидетельствовал, что имеется два разряда философов: допускающих существование лишь того, что может быть воспринимаемо чувствами, и допускающих бестелесное бытие и что истинная сущность пребывает именно в области бестелесного. Парменид утверждал, что "одно и то же есть мысль и то, о чем она мыслит", а элейцы различали сущность и явление - истинное бытие духа и кажущееся существующим, но не имеющее истинного бытия.

В сфере высокой мудрости не-идеализма не существует: есть идеалистическая философия и хамство, мудрость и примитивность, духовность и мат. Мат и материализм - не случайно однокорневые слова...

Две линии - Демокрита и Платона - еще одна ложь. Даже поверхностное знание античности свидетельствует: были не линии, и не две - было состязание умов и идей, была конкуренция в сфере мысли, была духовная и интеллектуальная обильность, был мозговой штурм идеального бытия. Наши раздули демократизм и оптимизм того же Демокрита, как-то "забыв" его евтюмию. Между тем Демокрит одним из первых наряду с материей (бытием) признавал существование небытия.

Меня не легко убедить в том, что Демокрит, Платон и Пифагор принимали за чистую монету свои атомы, свои идеи, свои числа: они были слишком умны, чтобы верить в столь недостоверные и спорные вещи. Но каждый из этих великих мужей стремился внести какой-то луч света, желая рассеять тьму и невежество; они тешились измышлениями, которые по крайней мере были увлекательными и остроумными, и если даже они оказывались ложными, то были не хуже тех, которые им противостояли.

Некий древний мудрец, которого упрекали в том, что он проповедует такую философию, о которой он сам в душе невысокого мнения, ответил: "Это и значит поистине философствовать". Философы хотели всё исследовать, всё взвесить и считали, что это соответствует присущей им любознательности.

Им часто приходилось строить несостоятельные и нелепые догадки, которые они сами не считали основательными, и выдвигали их не для того, чтобы установить истину, а только чтобы поупражнять свой ум. Non tam id sensisse quod dicerent, quam exercere ingenia materiae difficultate videntur volluisse. (В противном случае было бы непонятно, как могли эти выдающиеся и замечательные люди обнаружить такое необычайное непостоянство, такую разноголосицу и легковесность в своих суждениях.)

Знаменательно, что именно открыватель атомов окрестил атомы идеями, так что еще вопрос, кто больший идеалист - Демокрит или Платон. Назвать атом идеей - чем не проницательность, особенно если учесть, сколь размыт и неопределен реальный атом - куда больше идея, чем материя!

(Счастье Платона, что родился он 25 веков тому назад, а то мы бы ему показали! Лишь разделяющая нас вечность, да еще неподвластное "преобразователям природы" величие его духа спасли духовидца от гнева и ярости, с которыми они расправились со всеми его последователями...)

"Этот строй, один и тот же для всех вещей, не создал никто из богов или людей, но был всегда и есть и будет вечно-живой огонь, воспламеняющийся определенными мерами и угасающий определенными мерами", - в этом гераклитовском фрагменте в зачаточной форме содержатся эйдосы Платона. Вообще же, не произнося этого слова, Гераклит насквозь пропитался "эйдосами" - вся его философия исходит из них, из наружного существования многообразия вещей и внутреннего существования единства идей, стихий, коренных элементов. Для Гераклита, как и для Платона, философия - не что иное, как познание сущностей.

У Парменида и элейцев Платон заимствовал существование эйдосов и идею становления. Парменидовское "истинно сущее" со всеми его качествами и есть идеи Платона и все их качества. Гераклитова же изменчивость и относительность - констатация свойств не идей, а вещей.

А вот свидетельство на сей счет Диогена Лаэрция: Эйдосы позаимствованы им у Эпихарма, как о том свидетельствует Алким. Все идеи вечны, умственны и чужды страдания. Поэтому и говорит Аристокл, что идеи занимают в природе место образцов, а все остальное сходствует с ними, будучи их подобием. Так вот, о благе и об идеях Эпихарм говорит так:

- Скажи, игра на флейте - это дело?

- Да.

- Игра на флейте - это человек?

- О, нет.

- Ну а флейтист - он кто такой, по-твоему? Он человек?

- Ну да.

- Тогда попробуй-ка

И о добре судить таким же образом.

Добро само есть дело: кто учен добру,

Сам делается добрым в силу этого -

Как и флейтист есть тот, кто флейте выучен,

Плясун -кто пляске, венцеплет - венки плести,

Какое ремесло бы ни усвоил ты - 

Не ремесло ты все же, а ремесленник.

Пифагорейское число, платоновский эйдос, индийский Брахман, китайское дао, как затем мировая душа или воля, универсалии, или эпифеномены, или архетипы, или актуальные сущности - в конечном счете одно: источник всех вещей, носитель всех обликов, двигатель всех действий, первопричина всех событий, живое гипостазированное общее, отделенное от материи. Символы высокой духовности человеческого сознания и знаки сущности бытия одновременно. Ибо мысль и есть вечная жизнь.

Чтобы создать Шествие идей по занебесью воображения, мало быть мудрым - надо быть великолепным. Философия как поэзия начинается отсюда.

В занебесной обители существуют первообразы всех вещей - эйдосы. Воплощаясь в земные тела, они и порождают жизнь. Истинное бытие неосязаемая сущность, зримая уму, - на нее-то и направлено знание. Умение извлекать частное из общего, и наоборот, и есть искусство мыслителя. Вся логика Теэтета - методология грядущей науки.

Идеи - начала мира, а идеализм- сущность науки, ибо идеи постигаются посредством усмотрений. В Государстве и Федре так и сказано: знание двояко; это, во-первых, метод восхождения через гипотезы к идеям, или началам, метод отыскания во многом одного или общего, и это, во-вторых, метод нисхождения от начал и родов к видам и частям. Соединение и разделение.

Вот ведь как: эйдосы науки и "идеалистическое мракобесие" Платона - одно! Сегодня мы знаем, что имеется множество эйдосов - фононы, экситоны, шармоны, w-функции и т. п., - которые объясняют мир, не наличествуя в нем. Убери их из современной физики - и она рассыплется в прах. Отрицать идеализм Платона - эт о значит расстаться с математикой Римана, Гильбepтa, Дедекинда, Кантора, Вейля, Пуанкаре, Клейна. Надо иметь интуицию и воображение Кантора или Эрмита, дабы в функциях увидеть все ту же стольность, действительное существование идей вне нас и независимо от нас.

Понятие эйдоса глубочайшее в философии Аристокла. Идея есть сущность вещи, эзотерическая тайна, семя мудреца. Овладение ею - высшая ступень знания, доступная избранным. Остальные довольствуются именем: сущность для них мертва. Даже способ познания эйдосов назван - "врожденное припоминание", "память души", иначе говоря, интуиция. Она наиболее чиста у тех, воск души которых "глубок, обилен, податлив и достаточно размят".

Теория идей - часть гносеологии Платона, теории познания, о которой речь впереди. И возникла она в процессе познания отношения общего и единичного, "общего для всего" как закона для возникновения и понимания единичного.

Уже в "Меноне" проповедуется не только мифология "воспоминания" потусторонних идей, существующих отдельно и независимо от человека, но и чисто логически для множества всякого рода добродетелей постулируется единый и неделимый эйдос, т. е. для всех добродетелей требуется какая-то "одна и та же добродетель", "единственная" и "единая", "общее для всего", "добродетель вообще" (cata holoy), целая и невредимая, которую нельзя "мелочить и дробить", поскольку "добродетель, если она полезна, и есть разум".

Везде в подобного рода рассуждениях общее толкуется чисто логически, как закон для понимания и всего единичного, что относится к этому общему.

Теория идей - это, в сущности, и есть теория познания, правила для ума. В частности, Платон требует строго определять то, чему посвящена речь, что есть подлинное, а не ложное бытие, он прямо говорит, что необходимо всё возводить к одной идее, а идею уметь разделять на виды, что диалектика и представляет собой умение возводить частное к общему и из общего выводить частное. Идеи и находятся в душе постольку, поскольку душа познает. "Движение души" - это движение идей в душе. Покоящаяся идея находится вне души, подвижная - внутри нее.

Для подвижной находящейся в душе усии Платон имеет и другое наименование - поэма. Ноэма есть осознанная (совершенная) идея. Обладать ноэмой равносильно тому, чтобы знать идею.

Ноэма, однако, не затрагивает реального существования идеи.

Идеализм Платона - это сама жизнь. В Кратиле читаем:

Что стоит перед глазами столяра, делающего челнок? Должно быть, нечто, отвечающее природе тканья (прирожденное для тканья)?

- Весьма вероятно.

- А если во время работы челнок расколется, то, делая новый, станет ли он мысленно взирать на расколовшийся или на тот образ, по которому он делал и первый челнок?

- На тот образ, - я думаю.

Так не вправе ли мы сказать, что этот образ и есть то, что мы называем челноком?

- Мне кажется, да.

- А посему, если нужно сделать челнок для легкой ткани, либо для плотной, льняной, шерстяной или какой-нибудь другой, то разве не должны все эти челноки прежде всего иметь образ челнока, а затем уже следует придать каждому изделию такую природу, какая в каждом случае годится лучше всего?

Вот откуда эйдосы - из ума демиурга, заполненного образами его будущих творений. Дух первичен, материя вторична: сначала идея - затем ее воплощение в вещи. Нет идей - нет вещей. Уже первые философы стремились узреть за многообразием вещей природу, сущность, идею, усматривая во внешних формах иллюзию, видимость, вторичность. Истинная природа, сокрытая от поверхностного взора, неизменна и едина. В сущности, Платон придал философскую форму идеям, давно витавшим в воздухе.

Эйдос, этот идеальный образ, совершенный образец, истинный лик любой вещи, неизменный и вечный, становится в центр внимания классической греческой философии, но у разных философов он приобретает свои черты и свое назначение. Первым заговорил об эйдосах, как теперь считается, Демокрит, называвший "видами", или "ликами", свои атомы. Предположив существование атомов, неделимых и отдельных частиц, Демокрит внес возможность различения в темную и безвидную массу единого сплошного бытия. Первые философы стремились разглядеть за видимым разнообразием вещей их единую общую природу, настаивая на том, что многообразие и хрупкая изменчивость - иллюзия, видимость, истинная же природа неизменна и едина для множества вещей. Один ли у вещей общий корень или таких корней несколько, об этом философы спорили, но так или иначе предпочитали сводить асе многообразие вещей к наименьшему числу корней.

Эйдосы Платона произошли из добротных образцов Сократа. В Кратиле Сократ говори!: "Выходит, имя есть некое орудие обучения и распределения сущностей, как, скажем, челнок - орудие распределения нити..." Эйдос - имя и суть, предмет философии и жизнь.

Выйдя из жизни, эйдосы взмыли в поднебесье. Челнок Сократа перестал устраивать аристократа по крови и духу своей принадлежностью к мастерской, профессиональной узостью, противопоказанной благородной мудрости. "Выйти из пещеры" - помимо прочего, означало преодолеть рабство. Эйдос челнока относился к челноку приблизительно так же, как духовидец к рабу. "Выйти из пещеры" - значит сбросить оковы, путы, отвлечься от принижающего гнета повседневности. Истинная мудрость - в отвлеченности, возвышенная жизнь- в поднебесье, эйдос - там. "Поэтому-то и следует пытаться как можно скорее убежать отсюда - туда. Бегство это - посильное уподобление Богу, а уподобиться Богу - значит стать разумно справедливым и разумно благочестивым..." Таков путь эйдоса: от жизни вещей - - к эзотерической жизни идей.

Идеализм Платона - это учение об идее как о порождающей модели, но гораздо больше- о смысле вещей, их скрытых принципах, причинах, структурах, сущностях. В Т и м е е не только весь мир, но и все боги возникают из paradeigma и из demioyrgos. Paradeigma переводится как "модель", "образец", "первообраз", demioyrgos - как "мастер". Взаимодействие "образца" и "мастера" и есть скрытая жизнь мира, эзотерический закон жизни.

Идея - это все. Собственное имя - не что иное, как пример и доказательство идеи. Истинность - не факт, а то, что лежит в его основе: суть, причина, цель, благо, Бог.

Все в мире существует так, как оно есть... каждый предмет действительно понимают, когда его относят к благу как к последней цели. Последняя мысль получает у Платона тот смысл, что благо есть последнее основание всякого бытия и познания, что идея добра, возвышаясь над бытием и познанием, доставляет существующему его действительность, познающему его разумность и его знание. Благо совпадает, следовательно, для него в качестве абсолютного основания всякого бытия с Божеством, которое характеризуется совершенно так, как благо...

Гипостазируя идею, Платон трактует ее как ипотесу - основание, лежащее под каждой вещью. Законы - это своего рода связующие между эйдосами и вещами или одними эйдосами и другими. Мировой закон - связующее между миром и последним "безигютечным началом", т. е. беспредпосылочный принцип всего сущего и несущего. Это беспредпосылочное начало трансцендентно, оно "выше сущности и познания". Это не значит, что оно мистично, - оно запредельно, вневещественно. Беспредпосылочное начало - констатация несводимости мира к вещам и движениям, которые в нем существуют. Мир есть просто мир, и больше ничего. Беспредпосылочное Единое, или Добро.

Вот вещь, в Хаосе возникшая, прежде неба и земли родившаяся! О беззвучная! О лишенная формы! Одиноко стоит она и не изменяется. Повсюду действует и не имеет преград. Я не знаю ее имени. Обозначая иероглифом, назову ее дао; произвольно давая ей имя, назову ее великое. Великое - оно в бесконечном движении. Находящееся в бесконечном движении не достигает предела. Не достигая предела, оно возвращается к своему истоку.

Идея - общий закон множества, "единая идея для всего", "одно и то же во всем", способ распознания одного во всем. Наука - дитя идеализма: не будь эйдосов, мир состоял бы из множества разнородных и непознаваемых вещей. В Теэтете читаем: "Душа сама по себе наблюдает общее во всех вещах". Не это ли формулировка главного принципа науки? Обыденному сознанию (восприятию, представлению, мнению) Платон противопоставлял знание, направленное не на кажимость и форму, а на истинность и сущность. Обыденное сознание может быть истинно и ложно, знание эйдоса всегда истинно.

В Меноне Платон логически безупречно доказал тезис о примате идей над единичными вещами и о закономерных функциях общих идей. Любопытно, что здесь же изложен миф о загробной жизни души и о созерцании ею этих общих идей, чем и объясняется, например, тот факт, что мальчик, не имеющий математической подготовки, с помощью наводящих вопросов может решить сложную геометрическую задачу.

Эйдосы - самый плодотворный миф в истории человеческой мысли, из которого выросла философия, религия и наука.

Будучи исходным пунктом стольких направлений мысли, из которых каждое представляет высокую степень широты, не должен ли платонизм быть таким глубоким движением духа, которому уже нет иного наименования, кроме как символическое, уясняемое per se, а не per aliud? И, в таком случае, не правильнее ли разуметь платонизм не как определенную, всегда себе равную систему понятий и суждений, но как некоторое духовное устремление, как указующий перст от земли к небу, от долу - горе?

Миф о пещере, считал В. Ф. Эрн, - это квинтэссенция всего платонизма. Помимо основного познавательного характера он несет в себе онтологическое, мистическое, социологическое, эротическое содержание.

Философия эротична в том смысле, что есть стремление смертного возвыситься до бессмертного. Она - высший эрос: возвышение от чувств к духовности, от частного к общему, от ощущения вещей к созерцанию идей. Философия есть устремленность человеческого духа от чувственной жизни к идее.

Идея - не только душа вещи, но и ее качество. Женщина становится прекрасной, лишь когда идея прекрасного присоединяется к ней.

Царство идей Платона дифференцировано и иерархично. Это не сумма или набор сущностей, а упорядоченное множество, в котором имеются низшие и высшие идеи. Низшие - эйдосы предметов, вещей, затем следуют идеи отдельных разрядов существ и идея человека. У Платона существуют также идеи физических явлений и процессов покоя, движения, цвета, звука, огня. К высшим эйдосам относятся эйдосы абсолютных качеств: блага, истины, прекрасного, справедливого. Наивысшая, по Платону, "идея есть не идея истины и не идея прекрасного, а идея блага". "Благо, - читаем в одном месте "Государства", - не есть сущность, но по достоинству и силе - стоит выше пределов сущности".

Свойства эйдосов: объективность, безотносительность, независимость от всех чувственных определений, от всех условий и ограничений, вечность, самотождественность, целостность, единство. Вещи изменчивы, подвижны, относительны, текучи, эйдосы - абсолютны.

Исследование идей - созерцание умом сущностей. Постичь идею - значит свести все многообразие явлений к их сверхчувственному и целесообразному единству, или закону. Современная теория построена в полном соответствии с представлениями Платона: задача постижения мира состоит в сведении всех частных законов, действующих в мире, к единому общему, а затем к выведению из этого общего всех частных. В беседах с Эккерманом Гёте следующим образом интерпретирует эту идею Платона: Для того, чтобы художник дал нам почувствовать общее, смысл общего, он должен сообщить единичному такую конкретность, такую наглядность и полноту жизни, чтобы в каждой частности чувствовалось соприсутствие силы жизни, порождающей единичное, иными словами - осязаемость общего. А для этого нужен талант, нужно творчество поэта.

На самом деле Платон, "осязая общее", был гораздо более удален от единичного, чем Гёте. В VII книге Государства, повествующей о знаменитом символе пещеры, мы можем убедиться, сколь низко он ценил все единичное и материальное, в том числе человека, находящегося в темной пещере жизни и не ведающего сути, обитающей в свободном солнечном мире за пределами пещеры.

Возможно, впервые Платон высказал идею, развитую затем Плотином, а в новое время Бергсоном, что открытие истинного и высшего требует отрыва от низменной видимости вещи. Бежим в милую отчизну, отчизну духовидцев - это, быть может, самый великолепный призыв восходящего духа.

Как видите, дело идет о том, чтобы "бежать".

Для Платона, как и для всех тех, кто одинаково с ним понимал метафизику, оторваться от жизни и повернуть внимание значило перенестись в мир, отличный от того, где мы живем, и прибегнуть к иным способностям помимо наших чувств и сознания.

Все башни из слоновой кости, построенные всеми беглецами в эту "отчизну", знаменовали собой платоновский путь: отрешиться от действительности, чтобы глубже понять ее. Собственно, разделение на идеализм и реализм начинается здесь: идеализм воспарившего бескорыстного духа и реализм захватничества, ищущий выгоду, "покоряющий" природу...

Понимание платоновских эйдосов на протяжении веков, особенно нового времени, не оставалось неизменным. В XIX столетии на идеи многие исследователи глядели глазами Гёте, как на блаженный дух, или глазами Бюхнера, как на вещественные субстанции.

Платон относится к миру, как блаженный дух, которому нравится какое-то время находить в нем приют. Для него важно не ознакомление с ним, потому что он уже предполагает его наличие, а возможно радостное соучастие в нем. Он погружается в глубины в большей мере для того, чтобы наполнить их своим существованием, чем для того, чтобы их исследовать. Он возносится ввысь, стремясь приобщиться к своему первоначалу. Все, что он раскрывает, относится к вечному, целому, благу, истине, красоте. И желание их он старается пробудить в каждой груди. То, что он усваивает себе из отдельных знаний, испаряется в его методе, в его изложении.

Э. Целлер объяснял конкретные образы, в которые Платон облекал теорию идей, любовью греков к предметности, ясности и четкости форм.

Ему мало, чтобы мы понимали скрытые в вещах определения, ему нужно, чтобы они существовали сами по себе, вне этих связей, они превращаются у него в самостоятельные существа, понятия становятся идеями. Учение об идеях - чисто греческий продукт, плод соединения сократовской и досократовской философии. Идеи - это сократовские понятия, из норм познания возведенные в метафизические принципы и обращенные на спекулятивные вопросы о сущности и об основах бытия.

По мере укрепления позиций науки усиливалась сциентистская тенденция толковать идеи в кантовском духе - как логические правила или законы. Сам Платон, развивая теорию идей на протяжении 40 лет, менял интерпретации, начав с идеальных сущностей геометрических форм и кончив пифагорейскими числами, пределами и беспредельностью:

Древние, которые были лучше нас и обитали ближе к богам, передали нам сказание, что все, о чем говорится, как о вечно сущем, состоит из единства и множества и заключает в себе сросшиеся воедино предел и беспредельность.

Штенцель, сравнив платоновский диайресис с операциями, входящими в античную теорию чисел, платоновское "неделимое единое" с пределом математического ряда, теорию идей - с математической атомистикой Ксенократа, реконструировал метафизику поздних диалогов по аристотелевской схеме - как двойственную картину мира, в которой чувственная реальность выводится из первоэлементов-эйдосов и соотнесена с трансцендентным миром особой связью.

Уже в ходе работы над "Государством" философ должен был усомниться в непосредственном воздействии идей на человеческую жизнь; он задумывался о средстве длительного руководства, которое могло бы управлять ходом дел в государстве не только во время преобразования. Наряду с мыслью о "подчиненности", которая в "образце справедливости" претендует на место только на небе ("Государство", IX, конец), всплывает другая мысль о том, что на земле основные законы должны постоянно меняться, вращаясь вокруг идеала совершенного государства в большем или меньшем объеме. В "Политике" государственному деятелю, когда он понимает сущность общества, дается право свободно, творчески преобразовывать законы. Так осуществляет себя в царственном воспитателе личный "оформитель" той области жизни, в которой преимущественно движется мысль Платона: государства и человеческого общества вообще; также и учение о знании в "Государстве" рассматривает науки под углом зрения ??? - этого непереводимого понятия, предполагающего единство образования, воспитания, знания, на почве которого должно действовать и развиваться государственное общество.

Глубину теории идей, оплеванной неофитами и прозелитами, еще предстоит уяснять и уяснять. Единственное, чего не уяснил сам ее творец, это то, что каждый раз, отделяя стольность от стола, в нее вносят не только "самость" всех столов, но и человеческую индивидуальность. Вот почему любое общее понятие есть бесконечный мультиверсум! Оно несет в себе все точки зрения, все многообразие перспектив, всю бесконечность восприятий, всю мощь человеческого духа. Патриотизм, революция, равенство, свобода, демократия не могут быть хорошими или плохими, как не может быть хорошим или плохим народ, - они и он множественны, и в этом плюральность эйдосов.

Затем будет изобретена идея, идея идеи идей и т. д. до бесконечности.

Платон еще не ведал таящихся в глубинах духа опасностей - я имею в виду не декадентские самоуслады и самоуспокоение нирваны, не культ интеллекта, но грядущие культуры бездуховного духа, которые лишь постольку будут иметь право на существование, поскольку они могут служить целям насилия и войны. Он не знал, что во все грядущие времена Касталия будет слишком большой роскошью для мира, подпольем культуры и что сам дух человеческий может оказаться бездуховным...

Платон с таким усердием отделял высокий дух от низменной плоти, что, надо полагать, испытывал наслаждение от такого рассечения. Человеческая изощренность быстро усвоила огромные возможности манипуляций, открываемых поляризацией. Затем картезианство доведет ее до отрицания взаимодействия между идеей и материей, а монадология объявит субстанцию духовной. Так же - с другими основаниями - поступят Беркли и Гегель. Христианская доктрина греховности - подчинения духа телу - вытекает из того же платонизма. Подобным образом платоновская гносеология не может зависеть от чувств, так как чувство подчинено материи и потому низменно: отсюда платоновский протест против отождествления знания и восприятия. Проблема точности идей и неточности чувств, таким образом, является очень древней проблемой, для решения которой Аристоклу пришлось прибегнуть к гипотезе припоминания. Ныне мы забыли ее, как и многие другие идеи Аристокла, ибо настолько сжились с ней, что ее не замечаем.

Платон не только создал и развил учение об эйдосах, но сам же сурово раскритиковал его в Пармениде, Филебе и Софисте. Это уникальный случай в истории человеческой мысли, когда творец учения не оставляет от него камня на камне. Платон сформулировал те самые аргументы, которые Стагирит задним числом направит против платоновского дуализма, использовав против него "третьего человека", изобретенного самим Аристоклом.

Предположение некоторых историков философии (С. Зохера, А. Ибервега, Р. Шааршмидта) о том, будто диалоги, содержащие критику эйдосов, написаны не Платоном, а другим автором, несостоятельны.

Предпосылку теории "идей" составляет предположение, будто при рассмотрении сходных вещей в уме возникает общий для всех этих вещей образ, или идея. Однако, если мы сличим эту идею с вещами, образом которых в уме она является, то, так как между этими вещами и их идеей в уме существует сходство, необходимо должна возникнуть новая идея, общая для вещей и их первой идеи. Далее, совершенно таким же образом должна возникнуть новая идея - для первых двух и для соответствующих им вещей и т. д. до бесконечности. Но если это так, то получается неожиданный и парадоксальный вывод: для каждой вещи должна существовать уже не только одна-единственная "идея" (ее прообраз), как это первоначально утверждала теория, а бесконечное множество обусловливающих ее "идей".

Это и есть знаменитое возражение против платоновской теории "идей", которое впоследствии повторит против Платона Аристотель и которое получит название "третий человек".

Парадоксальность платоновской теории "идей" как будто снимается, если предположить, что "идеи" - только наши мысли, а не само бытие и что они могут существовать в нашем уме.

Однако и эта оговорка не спасет дела. Согласно Платону, мысль - всегда мысль о чем-нибудь существующем (предпосылка Парменида в философии Платона). Поэтому, мысля идею как понятие, мы тем самым мыслим о том едином, вечном, тождественном, что налицо во всех вещах, обнимаемых "идеей". Это и есть не что иное, как "идея" в онтологическом смысле, т. е. первообраз вещи. Больше того. Допустим, что идеи только мысли и что единичные вещи существуют в силу своего "участия" в идеях. В таком случае необходимо допустить одно из двух: или что все вещи состоят из мыслей, и, следовательно, всё мыслит, или же что всё есть безмысленная мысль (Платон. Парменид. 132 В - С).

Отношение между "идеей" и вещами возможно представить еще и так, будто "идея" - прототип вещей, а вещи - подобия "идей". Но непонятно, как в этом случае согласовать существование вещей несовершенных и даже низменных с совершенством их "идей". И какие вообще могут быть мыслимы роды "идей"? Можно ли допустить наряду с существованием "идей" благого, справедливого, прекрасного и т.д. существование "идей" столов, волос, грязи и т. п.? (Платон. Парменид. 130 В - Е) Но даже если бы объяснение нашего познания "идей" не встретило всех этих препятствий, то возникла бы трудность другого рода. Если бы бытие "идей" и могло быть обосновано, то учение об "идеях" неизбежно должно было бы подвергнуться самому радикальному преобразованию. А именно пришлось бы отвергнуть исходное положение о неизменности "идей" и об их неподвижности. Полное отрицание в истинно сущем бытии движения также исключает возможность истинного знания о сущем, как и признание его подвижности. Платон доказывает это в диалоге "Софист".

Самокритика Платоном собственных эйдосов, полностью воспринятая Аристотелем без ссылки на первоисточник, ставила под сомнение изоляцию идей за пределами вещей и их абсолютность. Т и м е й есть теория космоса, управляемого идеями и душой, обладающей собственным существованием, но одновременно пронизывающей все сущее.

Если мы сомневаемся в видимом мире и думаем, что это лишь пелена майи, скрывающая от нас абсолютную реальность, то вряд ли что-нибудь для нас изменится, если эта пелена спадет и обнаружит перед нами упомянутую реальность. Ибо кто убедит нас в том, что все, открывшееся нашему взору, не есть другая пелена, предназначенная исчезнуть и открыть новую реальность, которая, в свою очередь, тоже может оказаться еще одной пеленой. Иначе говоря: иллюзия иллюзорности мира может неотступно сопровождать нас в самом реальном из всех миров. Однако, никто не может помешать нам верить в противоположное, а именно: что покров видимого, даже повторяющийся до бесконечности, ничего не скрывает, что за видимым ничего не появится, поэтому видимое нами и есть твердая и единственная реальность. Иными словами: вера в реальность мира может сопровождать нас в самом иллюзорном из всех миров. Мир как иллюзия и мир как реальность - одинаково недоказуемы. Беда здесь не в осознании антиномии, в которой и теза и антитеза равно доказуемы и чья бессмысленность в конечном счете заставляет нас возвести противоречие в принцип и передать эту тяжбу из суда логики в трибунал сомнений. Тревогу вызывает не то, что мы, явно перенапрягая наши умственные способности, можем мыслить и одно и другое, а то, что человек мечется между противоположными убеждениями.

Влияние Платона далеко выходит за сферу идеализма, спиритуализма и мистики, под его мощным воздействием находились Николай Кузанский, Кампанелла, Галилей, Декарт, интерпретирующие платоновскую космологию в духе пантеизма. В эпоху Возрождения схоластике Аристотеля с его геоцентрической космологией, запредельным богом-перводвигателем мира был вновь противопоставлен модернизированный Платон с его учением о живом космосе и иерархией космических сил.

Неоплатонизм усилил теологическую и мистическую компоненты философии Платона, подготовив почву для его усвоения христианством, прежде всего в лице Августина. Последующее влияние платонизма на западноевропейскую философию неотделимо от влияния неоплатонизма - "Платон и Плотин проникают в философскую мысль совместно, порой одновременно".

Затем из эйдосов Платона выйдут монады или метафизические духовные атомы Лейбница, категории Гегеля, первое бытие Шеллинга, актуальные сущности Уайтхеда, сущностное созерцание Гуссерля, актуальная бесконечность Париса - Харрингтона и т. д., и т. п.

На примере его идеализма легко проследить эволюцию плюрализма, который есть не только множественность параллельных идей, но бесконечность интерпретаций одной идеи. Плотин перевел эйдосы на язык теологии, Средневековье полностью христианизировало их, Гегель построил из них свою тотальную философию-неприступную крепость, наши всё свели к мифологическому сознанию - соматическому прасимволу, некоему представлению о живом человеческом теле, якобы пронизывающем все учение Платона об идеях.

Платон явился вершиной античного мышления и своим учением об идее, благе и душе определил европейское мышление вплоть до наших дней. Его философские идеи так же вечны, как и эйдосы, которые он постиг.