§ 1. Эпос.

Уже во второй половине XVII века в русской литературе появляется бытовая повесть, которая, по мнению учёных-медиевистов, «освобождаясь от деловых функций, … превращалась в свободное повествование», осознавая самодовлеющую «ценность художественного освоения мира». Таковы разные по жанровому своеобразию, но объединённые так или иначе типом героя – «Повесть о Савве Грудцыне», «Повесть о Фроле Скобееве», «Повесть о Горе-Злосчастии» и др.

Все это – свидетельство того, что к концу XVII века в миросознании русского человека наблюдаются принципиальные изменения, что проявилось в морали и быте. Середина и особенно конец XVII века характеризуется борьбой старого и нового во всех сферах как личной, так и общественной жизни, это переходная эпоха. И её проявления коснулись всех сфер культуры и, в частности отразились в литературе. Как справедливо заметил в своё время Н.В. Водовозов, «в новых, быстро меняющихся условиях, накануне близких и неизбежных реформ, перед русской литературой конца XVII века со всей определённостью встал вопрос о том, как жить дальше, как найти правильный путь в жизни человеку, порывающему с традиционным бытом и отношениями. Этим определяется то беспокойное поведение молодого поколения тех лет, которое легко впадало в ошибки, не будучи подготовленным к самостоятельному решению возникших вопросов.». И логическое продолжение этих проблем нашло отражение и в рукописных бытовых повестях, которые появились в первые десятилетия XVIII века. Но под влиянием нового времени их содержание, а вернее, нравственные ценности претерпевают серьёзные изменения. И не случайно такие повести, как «Гистория о российском матросе Василии Кориотском и о прекрасной королевне Иракии Флоренской земли» и «Гистория о храбром российском кавалере Александре и о любительницах его Тире и Элеоноре», получили в науке о литературе термин «петровские», определив тем самым «специфические черты идейно-художественного облика произведении, обусловленного эпохой». Любопытно, что вместо слова «повесть», автор XVIII века употребляет слово «гистория», подчёркивая тем самым подлинность повествования.

Как и бытовая повесть XVII века – петровская повесть рукописная. Количество дошедших до нас списков (например, повесть о дворянине Александре известна в 23 списках), разночтения этих списков – свидетельство их популярности. Повести анонимны, но «имидж» автора, его представления о мире, сословная принадлежность «просматриваются» в содержании повестей. Читатели этих повестей посадские люди, крестьяне, низшие воинские слои, мелкие купцы и т. д. – свидетельство демократичности этих повестей. Именно в этих слоях повести были популярными, передавались из рук в руки, переписывались, причем во время переписки происходили пусть незначительные, но все же переделки, что является доказательством творческого прочтения повестей.

Как и в бытовой повести XVII века главный герой петровских повестей – молодой человек, вступающий в жизнь и формирующий свои жизненные принципы и убеждения. Особенно любимым при этом является следующий сюжетный мотив: он не знатного происхождения (например, обедневший дворянин), но в борьбе с превратностями жизни достигает высокого положения в обществе благодаря личной инициативе, «разумом», «наукой». Если герой бытовой повести XVII века одинок в этом бушующем мире и, как заблудившийся путник, ищет точку опоры, то локальное пространство (дом, монастырь) спасет его от соблазнов жизни (бражников, бесов и их происков). Герой же петровских повестей, напротив, не только выходит в «метельность» мира, но и пытается подчинить его себе, своей воле, усмирить. И в этом принципиальная разница повестей XVII и XVIII в.в.

Многое в поэтике петровских повестей сродни повести XVII века: это и язык повествования, и занимательность сюжета, и связь с устным народным творчеством (например, мотивы народной сказки). Кроме того, многие нравственные ценности остаются прежними, например, непременное родительское благословение перед уходом из дома, в «чужое» пространство мира. Однако новым в петровских повестях является, то, что в некоторых из них, например, особенно в популярной повести о российском матросе, появляется мотив разорения родительского дома, что стало своеобразной визиткой времени.

Повесть о российском матросе Василии была очень популярна не только в петровское время, но и позже, и ее текст поэтому претерпел значительные изменения, в результате чего появились две редакции повести. Первая (она дошла в двух списках) сохранила более архаический текст повести, максимально приближающий ее к петровскому времени. Вторая же (она дошла до нас в шести списках) свидетельствует о литературной переработке первой редакции. Списки и первой и второй редакции позволяют заключить, что текст менялся, в каждом списке новые дополнения и уточнения, что свидетельствует об активном восприятии повестей читателями как петровского, так и более позднего времени.

Сюжет повести буквально «пропитан» атмосферой нового времени. Так, получив благословение отца, Василий пошел в Санкт-Петербург «и записался в морской флот и матросы». Это важная деталь, потому что герой, хотя и по «малой фамилии», но все же дворянин, а только «шляхетству» (дворянству) было предоставлено право самим «являться записываться …. во флот». Людей более низкого сословия набирали («кликами») на флот по сенатскому указу. Поступление на службу именно на флот - это так же черта времени, когда Россия отвоевала себе право выйти к берегам Балтики и сделаться морской державой. Но кроме того, это и характеристика самого героя, не побоявшегося стать матросом. Непривыкшие к обширному водному пространству русские люди воспринимали море не просто сакрально, но со страхом и ужасом. Именно такое восприятие моря как страшной стихии, с которой человеку не справиться, встречается и в тексте одной из песен петровского времени «Буря море раздымает», где в финале звучит следующее:

Нестерпимо везде горе,

Грозно небо, шумит море

Вся надежда бесполезна

Везде пропасть, кругом бездна…

Василий же не только не испугался моря, но и морскую службу исполнял очень старательно. А она была нелегкой: за малейшее нарушение уставных правил, за всякую провинность полагалось жестокое наказание.

Матросы, поступившие во флот, должны были изучить «боцманское и штурманское дело». И Василий «знал в науках матросских вельми остро: по морям где острова и пучины морские, и мели, и быстрины, и ветры, и небесные планеты, и воздухи». Вот почему он уже во флоте добился своей «наукой и трудом», что он «на кораблях старшим пребывал и от всех старших мотрозов в великой славе прославился». И как следствие стараний героя он был отправлен для получения дальнейшего образования «за моря в Голландию для наук арихметических и разных языков». Известно, что основная масса посланных за границу молодых людей находилась именно в Голландии и что Пётр I прежде всего посылал учиться арифметике как науке более всего связанной с кораблестроением. В Голландии русские должны были жить (квартировать) у купцов – «торговых людей». То же читаем и в «Гистории»: «В Голландии учинили им квартеры и поставлены были … по домам купецким». Характер времени проявляется в повести и тогда, когда Василий, живя в Голландии посылал отцу «чрез вексель четыре тысячи ефимков златых двурублёвых». Известно, что вексельные операции впервые были введены при Петре I, поощрялись им и были популярны в начале XVIII века, о чём можно судить по «отпискам» Д.М. Головина, сына известного сподвижника Петра I – И.М. Головина, назначенного в 1717 году главным кораблестроителем. Таким образом текст повести – это своеобразный художественный «протокол» времени. Композиционно текст повести можно условно разделить на две части: первая – с начала повести до отъезда в Голландию, вторая – с описания бури на море до конца повествования. Исследователи (Л.Н. Майков, А.Н. Пыпин, Г.Н. Моисеева и др.) обращали внимание на некоторый «разнобой» и в повествовательной манере, и в обрисовке образа героя в этих частях. Нельзя было обойти вниманием и ту часть текста, где описаны приключения русского матроса, когда он занесённый бурей попадает на неизвестный остров к разбойникам. Здесь его за «острый ум», хотя и против желания выбирают атаманом. Здесь же он встречает пленную королевну Ираклию, влюбляется в неё, спасает, но теряет, так как её обманом увозит на корабле злодей-соперник (адмирал). После ряда перепитий ему всё же удаётся вновь встретиться с королевной, когда её насильно выдают замуж, разоблачить злодея-жениха, жениться на королевне и стать «королём флоренским». Все эти приключения героя описаны по схеме, обычной в целом ряде русских народных сказок: герой находит на острове героиню и спасает ее, побег, появление злодея, счастливый конец и т.д. Но в то же время автор повести находится и под влиянием «чужого» текста. Например, «Гистории о гишпанском шляхтиче Долторне», о чем свидетельствует целый ряд сюжетных совпадений. Автор повести не только знает, но и цитирует новеллу «о египетском короле Александре и названном его брате Лодвиге» из переводной повести о «Семи мудрецах», широко распространенной в списках конца XVII века. Может быть эта «пестрота» влияний (фольклор, европейские образцы) и сделало вторую часть несколько размытой. И все же автор повести, даже ориентируясь на данные источники, не слепо повторяет их, а творчески перерабатывает. Василий – герой петровского времени, характер и поведение его детерминировано, определено этим временем. И даже непоследовательность его поступков, на которые обращали внимание ученые, вряд ли можно объяснить стилевой разностью частей повести. Так, Г.Н. Моисеева усматривала «разнобой» в характере героя, который в первой части… показан любящим сыном, помогающем, скучающим по нём во время пребывания на чужбине и настойчиво добивающемся возможности возвратиться на родину, несмотря на обещания голландского купца , у которого он жил, его «во всем, яко родного сына, наследником учинить», а во второй же части он же ни разу не вспоминает об отце и о возвращении в Россию.По ее мнению автор, следуя вкусам читателей, увлекся приключенческой сюжетной канвой, показал сложную и запутанную интригу. Может быть это справедливо лишь отчасти. Главная же причина этого «разнобоя» представляется нам в том, что перед нами сложная, противоречивая, парадоксальная поведенческая модель человека нового XVIII века и его характера. С одной стороны, такие качества характера, как благородство, любовь к отчему дому, высокие понятия христианского долга, отзывчивость, милосердие, способность уважать и понимать другого, терпение и др., - это проявление предшествующей традиции, которая веками складывала и определяла их. Но с другой стороны, новое время открыло перед человеком и новые возможности для его выражения. И актуальными становятся такие черты, присущие русскому человеку, как любознательность, жажда знаний, мужество, стойкость характера, трудолюбие, наконец, личная инициатива. В человеке как будто «встречаются» уже обозначенные, определенные традицией поведенческие модели и те, что он лишь «открывает» в себе. Процесс этого слияния был неровный, мучительный. Этим и определяется этот разнобой в поведении героев. Ему не удается еще органически соединить в себе «старое» и «новое». Отсюда много непоследовательности в его поведении. Например, чувство самосохранения заставляет его подчиниться разбойникам и стать атаманом их шайки. По крайней мере, когда разбойники «вси, яко люты звери, единогласно закричали: «Ежели ты атаманом быть не желаеш, то сего часу мы тебе изрубим в пирожные части», - «Василий зело убояшася, чтоб от них не быть и вправду убитым, глаголя им: «Буди по воле вашей».» Новая модель поведения объясняла это находчивостью, а старая связывала это с нарушением христианской морали. Заметим, что сам Петр Первый обладал подобными чертами, когда мог совместить и интерес к беседе с величайшими умами Европы, и работу топором, и наслаждение произведениями искусств (например, сатиры Ювенала ему так понравилась, что он не только удержал их в памяти, но и часто их перефразировал), и пьяную болтовню с матросами, и легкие танцы, и ухаживание за иностранными великосветскими красавицами. Если прибавить к этому, что Петр был по своему набожным человеком и тяготел к традиционной культуре, то перед нами предстает достаточно «пестрый» характер, который при всей своей оригинальности не был исключением для своего времени и своего общества. Возможности, которые петровское время открыло перед человеком, были поистине безграничны. Безусловно то, что автор знал о «счастья баловне безродном» - Александре Меньшикове, и о бывшей горничной пастора Глюка Марте Скавронской – Екатерине Первой. Это и побуждает его привести своего героя «по малой фамилии» к вершинам власти и сделать королем. Но в этой инициативе были уже незримо заложены те скрытые «болевые» точки, которые приведут его к своеволию, к убеждению, что он на земле может все. В частности, сможет изменить природу человека, исправить его, сделать совершенным. Позже во времени эта мысль будет еще более углублена философскими идеями века, особенно ставшими популярными идеями французских энциклопедистов, настолько, что превратиться в болезненное сознание того, что человек будет почитать «всех нулями, а единицами себя» (А. Пушкин). В 1840 году М.Ю. Лермонтов скажет об этой идее «сделаться исправителем людских пороков» как о «гордой мечте» и прибавит: «Боже его избави от такого невежества!». Но человек XVIII века в своем энергичном устремлении к новым сферам жизни еще не может видеть тех плодов заблуждения, которые таит в себе, наравне с прогрессивными возможностями, новое время.

Своеобразным почерком эпохи стало изменение отношений между мужчиной и женщиной. Тема любовных отношений становится всё более актуальной. Уже в 1786 – 1787г.г. один из выдающихся русских публицистов XVIII в. князь М.М. Щербатов в своём трактате «О повреждении нравов в России» укоризненно констатировал, что в начале XVIII века стараниями Петра I «страсть любовная… начала чувствительными сердцами овладевать, и первое утверждение сей перемены от действия чувств произошло». Во многом способствовали этому учрежденные Петром I в 1718 году ассамблеи. В указе Петра по этому поводу разъяснялось, что это собрание людей не только для забавы, но и для дела. Это место, где можно было увидеться, переговорить, услышать что-то новое. На ассамблеях танцевали, играли в карты и шахматы, курили и вели беседы, женщины играли в фанты и т.д. Это резко изменило всю стилистику жизни и особенно отразилось на русской женщине. Она из хозяйки дома, которой была до сих пор, превращается в богиню, которой покланяются и которой восхищаются. И, как заметил в свое время В.В. Сиповский, «недавний ее повелитель, обратившись теперь в «галантного кавалера», должен был курить фимиам и петь гимны ее красоте и власти». Внешний имидж русской женщины со времени учреждения ассамблеи по свидетельству камер-юнкера иностранного двора Бейерхольдца, изменился неузнаваемо, и многие русские дамы не уступали немкам и француженкам в приветливости, в тонкости обращения, светскости. Эти-то изменения и чувствует автор нашей повести. Хотя он в изображении любовных отношений и находится под влиянием переводной литературы, все же данная тема его волнует, он понимает ее значимость и актуальность. Но все же он еще не опытен в выражении самих чувств. . Так, например, герой по прежнему эмоционален и восторжен при встрече с красавицей, но ведет себя уже по-европейски: «Василий паде от ея лепоты на землю» и «став на коленки, рече….» Ираклия же в свою очередь использует в своей речи так же новые стилистические приемы: «признаю вас быть некоторого кавалера…» и т.д. Кроме того в текст повести для выражения любовного чувства введен такой прием, как исполнение героем «арии». По-видимому, автор еще не может в прозе реализовать возможности изображения любовного томления, но он знает любовные песни, которые в это время были особенно популярны. И ему гораздо легче просто ввести другой текст с уже складывающейся любовной фразеологией: «Ах, дрожайшая, всего света милейшая», «ах, прекрасный цвет, из очей моих ныне угасаеш, меня … всей печали во гроб вселяеш», «мой пороль объявляю» и т.д. Однако автору трудно переосмыслить сразу чужие поведенческие модели, свое для него ближе, вот почему он невольно тяготеет к лексике народной речи. Например: «И как увидела, что милой ея друг Василий Иванович, и пришед, ухватя его, начала горько плакати и в уста целовати». Или: «Чего нечаяла до смерти моей видеть, сей воочию моею ныне явился». И хотя в целом стилевая организация повести в основной своей массе остается традиционной, нельзя не увидеть и черты новых словесных форм. Например, в повести есть военная лексика: «Во фрунт!», элементы нового стиля, связанного со светским ритуалом и бытом: «призвал к себе камергера», «вспросить приказал», «принят был от цесаря», «от начала службы подробно объявил», «драбантам на карауле быть» и т.д. В результате можно констатировать появление довольно «пестрых» лексических пластов, создающих новый литературный стиль как своеобразный почерк эпохи. Например: «Молю тя, мой государь, ваша фамилия како…» или: «ежели меня бог вынесет от них, то и тебе не оставлю. Токмо прошу не промолвитца им, что я у вас был» и т.д. Здесь особенно характерна стилевая путаница в обращении: «ты» и «вы». Это свидетельство того, что в создании человека нового времени противостоят две культурологические модели: «свое» и «чужое», когда автору еще трудно определится.

Другая повесть петровского времени – «Гистория о российском дворянине Александре и о любительницах его Тире и Елеоноре» - самое большое и самое сложное по композиции произведение из всех повестей первых трех десятилетий XVIII века. В ней много действующих лиц и кроме того в ее текст включены отдельные самостоятельные рассказы. Герой повести, как и предыдущей, обедневший дворянин. Но он с юных лет склонен к наукам и в «философии и протчих наук достиг во учении превзыде». Достигнув 20 лет, он стал просить у родителей благословить его на поездку «в чужие края», где он сможет «иностранных государств ведением очеса… насладить и их политических нравов себя обучить», Он убежден, что путешествие поможет ему совершенствовать свои знания и «учинить мя равно с подобными мне». В сознании героя появляются новые черты, когда вопросы воспитания, нравственности, чувства долга становятся в дворянской среде особенно актуальными. Вот почему он полагает, что если он не совершенствует себя через «путешествия», то «не токмо похвалитися, но и дворянином назватися не буду достоин».

Исследователи справедливо полагают, что композиционная структура данной повести размыта, не целостна. По всей вероятности это связано с тем, что автору еще трудно соединить чужую культуру и свои, традиционные поведенческие модели. Тем не менее, данная повесть, как и предыдущая, является своеобразным рекламным роликом нового времени. В тексте этой повести также упоминается игра на флейте. Она получила распространение в России уже в первые годы XVIII века. Сначала этот инструмент имел чисто практическое назначение: под звуки барабана и флейты шагали русские солдаты. И в эти же годы флейта стала проникать в дома знати. Известно, что сатирик А. Д. Кантемир стал учиться на флейте в 1728 году, а поэт В. К. Тредиаковский одно из своих стихотворений этого же времени начинает словами: « Начну на флейте стихи печальны…»

Одной из особенностей данной повести является непоследовательность поведения героя, приехавшего за «познанием наук», но из-за любовных сюжетов в течение трех лет «науки все презирал».Это можно объяснить тем, что перед нами образ молодого человека времени, у которого «ум с сердцем не в ладу» и который из-за «амура» позабыл об общественном долге. Кроме того имеет значение и то, что тема женской любви становится актуальной. В повести много действующих лиц, большинство из которых – женщины. В этот период женщина по образному выражению И. Е. Забелина, впервые «вышла из терема».Она стала открыто появляться на празднествах и гуляниях, на ассамблеях, стала принимать участие в общественной жизни. Женщина стала играть определенную роль и в политической жизни страны. Все это заставило современников серьезно обращать внимание на «нравы» и поведение женщины, решать проблему ее воспитания и образования. В записках русских путешественников этих лет можно увидеть сравнение «чужого» поведения с женщинами и «своего». Так, А. А. Матвеев, бывший русским послом во Франции в 1705 году, писал в своем дневнике: «Ни самой женский пол во Франции никакого зазору отнюдь не имеет во всех честных обращаться поведениях с мужским полом как бы самые мужи, со всяким сладким и человеколюбным приемством и учтивостью. Особенно же высоких фамилий дамы между собою повседневно съезжаются, и имея музыки, сами на них беззазорно играют и поют». Другой русский путешественник,- П. А. Толстой записал свои впечатления об итальянских женщинах: « Народ женский в Венеции зело благообразен…и политичен… и во всем изряден.»

Иностранцы, бывшие в России в начале XVIII века, отмечали большие изменения в поведении и нравах русских женщин. С одной стороны они были достаточно раскрепощены, свободны в обращении. А с другой стороны,- эта свобода приводила и негативным последствиям. Так, по мнению иностранца Фокерода, свобода, добытая русскими женщинами в царствование Петра I, нарушила прочность супружеского союза, потому что страсти русских женщин « большей частью пылки и воспитанием весьма редко сдерживаются, так что, когда они влюбляются, то романтические приключения их обыкновенно имеют весьма скорый исход.» Позже М. М. Щербатов в своем трактате « О повреждении нравов в России» писал: « Петр I учредил разные собрания, где женщины, до сего отдаленные от сообщения мужчин, вместе с ними на веселиях присутствовали. Приятно было женскому полу, бывшему почти до сего невольницами в домах своих, пользоваться всеми удовольствиями общества… приятно было… людям вольное обхождение с женским полом… Страсть любовная, до того почти в грубых нравах незнаемая, начала чувствительными сердцами овладевать, и первое утверждение сей перемены от действия чувств произошло.» И тем не менее новый стиль жизни существенно изменил критерии ценности в понимании женщины. Если идеалом для русского средневековья была прежде всего добрая жена, которая из выгоды не оставит, «всегда благую жизнь устроит своему мужу» и будет при этом трудолюбивой и молчаливой,- то уже в начале XYIII века В. Н. Татищев в завещании сыну писал, что главными достоинствами супруги должны быть « лепота лица, возраст и веселость в беседах, которые женам большую похвалу приносят».

Вот почему женская тема стала популярной и особенно в Повести об Александре. Но для писателя необходимо было в связи с новым содержанием разрабатывать и новую стилистику текста, что на первых порах было не просто. С одной стороны автор при описании любовных чувств обнаруживает тонкое знание психологии людей и таких чувств, как ревность, неразделенная любовь, тайная страсть и т. д .А с другой он еще не может найти новые словесные формы для их выражения. И тогда он использует не вербальные детали в тексте- вводит арии. Это расширяет художественные возможности автора и позволяет ему глубже раскрыть внутренний мир героев, особенно героинь. Исследователи (Г. Н. Моисеева) справедливо утверждали, что некоторые арии, включенные в « Гистории», имеют сходство с песнями, популярными в начале XYIII века. И в тех и в других можно обнаружить некоторую клишированность стилевых оборотов: «Сердце поранино острою стрелою», «стрелою Купиды», любовь же - это «жестокая рана», «язва сердечная», «огонь», «пламень». Возможно, это в какой-то мере связано с неумением организовать текст в новом языковом пространстве. И все же, используя разнородный литературный материал (фольклор, чужие сюжеты, новые зарождающиеся жанры и т.д.), безымянный автор петровских повестей проявляет творческую самостоятельность в организации этого литературного материала. Ему необходимо было показать развитие характера героев, раскрыть разные его стороны, отобразить внутренний мир Так в повести об Александре это довольно противоречивая личность: молодой человек, стремящийся к наукам в «иностранных государствах», « российский кавалер», поражающий «остротою разума и красотою лица» жителей французского города Лилля, страстный любовник, храбрый рыцарь «Гнева и Победы».

Одной из особенностей художественной организации текста повести об Александре является введение в него посланий, которыми обмениваются герои. Г. Н. Моисеева справедливо заметила: «Обогащение повествовательного сочинения средствами эпистолярного жанра, отличающее «Гисторию» об Александре от других повестей начала XVIII века, находится несомненно в тесной связи со сложностью самого авторского замысла. Составитель повести попытался обрисовать реальный образ человека своего времени, в данном случае не только возвышающегося над окружающимися людьми «остротою разума» и «науками» (как, например, матрос Василий и шляхетский сын), но и претерпевающего сложную внутреннюю борьбу. Автор нарисовал картину того, как этот умный и смелый человек, терзаемый внутренними противоречиями между долгом и чувством, в конце концов забывает ради «амура» о своих обязанностях и о цели поездки.

Психологическая подоснова поступков героев легче всего могла быть раскрыта посредством писем, в которых они высказывают интимные мысли и чувства. И автор «Гистории» о кавалере Александре с успехом использовал эту возможность. Он нашел новые художественные средства, которые…оказали большое влияние на развитие русского романа XVIII века».

Таким образом повести петровского времени – это жанр не новый в русской литературе. Повесть была известна и в древнерусской литературе. Но будучи традиционной она тем не менее в XVIII веке имела свои собственные черты. Это касалось в какой то мере ее стилистики: появляются новые слова, вводятся арии, представлены пусть робкие, но попытки выразить переживания героев. Но более всего изменения традиционного жанра бытовой повести коснулись ее содержания. Это проявилось в принципиальном изменении природы главного героя. Он уже не боится открытого пространства мира, жаждет понять и познать его, самоутвердиться в нем. И это уже были проявления нового времени. Не отрицая безусловного достоинства его, связанного с возможностями этого самоутверждения,- заметим однако, что время открывало пути и для заблуждений века, когда человек в России становился самовольным, терял нравственный закон внутри себя. Пока эти ошибки века еще не достаточно ощутимы, но позже они так или иначе проявятся в русской литературе XVIII века.