2. Общеисторические предпосылки происхождения философии. Феномен интуиции

ТОТ факт, что философия возникает одновременно в трех практически изолированных друг от друга регионах Старого Света, со всей непреложностью свидетельствует о наличии некоторых общих закономерностей, породивших этот феномен. Более того, ни у кого в настоящее время нет сомнений и в том, что эти закономерности связаны с переходом от первобытности к цивилизации, от экономики присваивающего типа к производящей экономике, породившей радикальные перемены в социальной, этнокультурной и духовной жизни людей. Трудность, и притом весьма значительная, до сих пор не поддающаяся корректному решению, заключается в непонимании того, ч т о и м е н н о пронизывает всю эту цепочку следующих друг за другом изменений, начиная с веремен в хозяйственной, сугубо материальной жизни людей и кончая самыми отвлеченными от них, собственно духовными сдвигами, на вершине-которых мы и находим философию.

Факты свидетельствуют, что в Древней Индии, Китае и Греции первые сдвиги в переходе от собирательства к земледелию и от охоты к скотоводству начинаются примерно в VII- VI тысячелетиях. Эти хронологические границы являются «средними» и в каком-то еще неясном смысле оптимальными, поскольку в других регионах Старого Света аналогичные сдвиги начинаются либо значительно раньше, в X-VlII тысячелетиях, либо значительно позже, затягиваясь вплоть до первого тысячелетия новой эры. Но сама по себе эта хронологическая разность не является принципиальной, поскольку речь идет о поиске всеобщих закономерностей, определяющих начальную фазу перехода от первобытности к цивилизации. Гораздо важнее другой факт, а именно то обстоятельство, что этот первый период был eщё «догородским». Появлением городов как центров административного управления, ремесла и торговли эта первая стадия становления цивилизации и заканчивается. В тех трех регионах, которые являются предметом нашего особого внимания, переход ко второй, «городской» стадии происходит в III-II тысячелетиях. В работах, посвященных анализу проблемы происхождения философии, о до городской стадии, длящейся около четырех тысяч лет, упоминается крайне редко, а концептуальный смысл этого периода вообще нигде и никогда не рассматривался.

На первый взгляд характер изменений, происходящих в это время, какого-то особого внимания философов и не заслуживает. В лучшем случае об этих переменах может свидетельствовать палеоботаника и археология, демография и этнография (находки первых продуктов земледелия и следов одомашнивания животных, подсчет их доли в рационе питания, анализ орудий, племенных трансформаций и степени перехода к оседлому образу жизни). Об изменениях в духовной сфере в этих условиях, казалось бы, приходится только гадать, да и то лишь в контексте обыденных знаний, религиозно-мифологических верований и социальных норм, никакого отношения к философии не имеющих. Но в действительности это далеко не так.

В распоряжении аналитики, исследующей именно данную стадию становления цивилизации, есть три рода фактов, имеющих концептуальную значимость для проблемы происхождения философии. Первым из них является факт повсеместного перехода первобытных племен к оседлому или полуоседлому образу жизни, вызванного обстоятельствами, независимыми от сознания и воли самих людей. Примерно к десятому тысячелетию до н.э. все пригодные для охоты, собирательства и рыболовства места обитания оказались заселенными по всей ойкумене. В этих условиях переход к интенсивным способам хозяйствования, забота о создании запасов растительной или животной пищи на случай голодных времен, зависимость от резко усилившегося территориального принципа межплеменных взаимоотношений и другие изменения такого же рода стали жестокой необходимостью. До поры до времени все эти изменения оставались частичными и еще не затрагивали сколько-нибудь серьезно внутреннюю, субъективную сферу человеческой жизнедеятельности. Сам стихийный жизненный опыт убеждал людей, что сохранять в виде запасов на будущее лучше всего зерновые (для чего понадобилась керамическая посуда) и животных, поддающихся одомашниванию (ради чего приходилось переходить к их стойловому содержанию). Но за определенным порогом, далеко не сразу и не везде, произошел перелом и в сознании.

Смысл так называемой неолитической революции заключается, на наш взгляд, не только и даже не столько в материальной жизни людей, сколько в сфере их субъективного отношения к ней. В первобытности окружающая людей среда изменялась главным образом в силу присвоения ими готовых продуктов природы. Субъективная сфера жизни людей была ориентирована поэтому на повторение традиционного образа жизни, уходящего своими корнями в глубокое прошлое и ставшего привычным предметом их внимания, сознания и воли. Теперь всю сферу внимания и воли приходилось переключать еще и на сферу ожидаемого будущеro. Со времени начала цивилизационных перемен человек впервые берет на себя функцию более активного творца той предметной среды (материальной культуры), в которой он живет.

-- Второй факт, жестко связанный с первым, относится к тому времени, когда «полуземледельческий, попупастушеский» способ хозяйствования (так его характеризует известный отечественный археолог С.А.Семенов) уже определился в качестве ведущего и собственно переходного. В этих новых условиях определяющим в актуальном отношении становится защита всей зоны, на которой располагались поля и огороды, домашний скот и запасы продуктов, жилища и сами люди. Пролонгированное ожидание будущего урожая и забота о будущем приплоде с необходимостью требовали «огораживания» как такового, то есть обособления от всей иной, первобытной периферии и создания своей особой, огражденной со всех сторон хозяйственной среды. Предметом заботы теперь становится уже не «добавка» к традиционным и основным продуктам питания, способом получения которых поначалу еще оставались охота и собирательство, а единое целое -городище, основанное на экономике про изводящего типа. В социальном смысле это городище было уже не первобытной, а малой «деревенской» общиной, локальной и далее неделимой ячейкой зарождающейся цивилизации. В этнокультурном смысле эта «ячейка» становится, если пользоваться терминологией выдающегося французского археолога и этнографа А.Леруа-Гурана, «одомашненной частью пространства». Внутри этого спонтанно обособившегося пространства начинает формироваться его уникальный носитель - локальный этнос с его особым языком, бытом и субъективной жизнью.

Третий факт является для нас особо значимым. Внутри некоторого множества маленьких, но внутренне единых земледельческих «островков», пространственно обособленных как от всей первобытной родоплеменной ойкумены, так и друг от друга, начинает складываться при н Ц и п и а л ь н о н о вый д у х о в н ы й м и р и н Д и в и Д о в.

По мнению Леруа-Гурана, есть два главных типа восприятия пространства. Один тип - динамический и «маршрутный». Человек в этом случае воспринимает пространство как бы двигаясь через него, и лишь в процессе этого движения упорядочивает мир, давая имена разным существам и запоминая места, в которых он находит природный материал для своих орудий. Такой способ восприятия характерен для бродячих охотников и собирателей: пространство для них - это и есть в первую очередь путь. Другой тип Леруа-Гуран называет статическим и радиальным. Оседлый земледелец находится как бы в центре пространства, воспринимая его как серию концентрических кругов, затухающих к периферии. Таким же «концентрическим» способом земледелец и расширяет границы своего «очеловеченного микрокосма», своего целостного Мира. К исключительно интересным, относяшимся к сфере человеческой чувственности и основанным на фактах суждениям Леруа-Гурана добавим и другие факты, относящиеся к способности выхода за пределы живого созерцания.

Духовный мир земледельца отличается не только типом восприятия, но еще и особым типом интеллекта. Под интеллектом в данном случае понимается основанная на памяти субъективная способность находить выход из жизненных затруднительных ситуаций и формировать благодаря этому,однажды найденному решению обновлённый алгоритм поведения и самой памяти. Например, так называемый животный интеллект, которым обладают высшие антропоидные обезьяны, дельфины и некоторые другие животные, основан на механизмах «инсайта», то есть внезапного озарения (ага-реакции» ),на первый взгляд сходного с эффектом пробуждающегося, но тут же угасающего сознания. Интеллект первобытного охотника или собирателя является уже принципиально иным, собственно человеческим. Он основан на родовой памяти, предполагающей, кроме нейродинамических механизмов мозга, наличие 'общего' языка как особой знаковой системы, сохраняющей родовую информацию. Способность добиваться очередного групппового эффекта предполагает здесь регулярность ритуальных процедур, пробуждающих индивидуальную память и активизирующих воспоминание о том пути, который обычно обеспечивал совместный успех в прошлом и потому казался (и был!) гарантией предстоящего, ожидаемого успеха. Этот ритуализированный стереотип непрерывно обогащался за счет перипетий реального жизненного опыта и в зависимости от остроты сопереживания всех остальных соплеменников. Центральную роль в организации этого типа интеллектуальной способности индивидов и выполняла мифология. Передавая родовую информацию от одного поколения другому, миф сохранял память о связи природы с началом родовой жизни, актуального опыта с родовой традицией и т.д. Любой вновь рождающийся индивид изначально оказывался погруженным в эту духовную атмосферу, жил в ней и мыслил, как мыслили все другие индивиды, не отделяя реальное от воображаемого, а самого себя от рода.

Интеллект оседлого земледельца с самого начала существенно отличался от интеллекта первобытного охотника и собирателя по своему конкретному механизму. Непосредственно он основывается уже на индивидуальной памяти, предполагающей, кроме общего языка, ориентированного на целостный предметный мир деревенской общины, еще и особую организацию языка. Настоятельной потребностью общения в локальной земледельческой общине становится номинативная функция языка, организующая внутренний мир деревенской общины и внутренний мир индивида посредством отделения частйи речи,и их логического соединения вокруг предмета жизненных потребностей. Характерный для первобытной эпохи «инкорпорированный» строй языка и мышления напрочь привязывал каждого индивида к своему локальному (общинному) миру, делая его внутренне закрытм и консервативным. Возникающий в условиях оседлого"земледелия номинативный строй языка и мышления, напротив, создавал принципиальную возможность для относительной свободы индивида и его открытости по отношению к внешнему (переферийному) миру. Способность добиваться решения очередных жизненных проблем становится теперь зависимой, в первую очередь от индивидуальной (и семейной) активности лишь во вторую - от взаимопомощи со стороны общины. Непременным условием такой взаимопомощи становится уже не ритуал, а основанное на правилах и нормах участие в совместных делах общины - защита от нападений извне, борьба с природными стихиями (пожарами и наводнениями) и организация совместных работ. Индивидуальная активность основывается теперь .на личностной способности к живому 'созерцанию своего домашнего мира, на непосредственном знании его составных элементов и последовательности тех действий, которые обеспечивают его нормальное функционирование. Обогащение этой способности к живому созерцанию происходит уже в процессе обнаружения скрытых возможностей интенсивного хозяйствования на основе собственной догадки или обмена опытом внутри общины. Связывать все со всем (спонтанные природные процессы с заботой о домашнем хозяйстве, индивидуальную активность с общественной обязанностью, обмен опытом с поиском новых возможностей) приходится уже не с помощью мифа, а на основе и с помощью интуиции.

Интуиция И мифология тождественны по признаку универсальности каждой из них по отношению к своему собственному Миру, но диаметрально противоположны, во-первых, по исходному основанию и направленности. Исходным основанием мифологии является целостность родовой жизни, а ее направленность детерминирована необходимостью безраздельного воздействия на частную жизнь любого индивида. Для интуиции, напротив, исходным основанием является частная жизнь индивида, а ее направленностъ продиктована необходимостью осознания предельной целостности своего, поначалу очень малого Мира. Они противоположны, во-вторых, еще и по способу существования, и по форме актуализации. Мифология сама «встроена» в целостный мир первобытного бытия, а ее форма на любом этапе своей актуализации остается принципиально нерефлексивиой. Интуиция, напротив, рождается с момента овладения языком и с пробуждением сознания каждого индивида, а формой ее конкретной актуализации всегда является обратная связь, или, говоря иначе, р е Ф л е к с и Я. Интуиция, правда, характеризуется еще минимальной рефлексией, представленной всего лишь в виде мгновенного озарения, догадки. Она еще неустойчива как форма постижения действительности, оставаясь живым созерцанием, максимально приблизившимся к форме знания, но еще не ставшим таковым. Знание, как известно, всегда опосредствовано абстракцией, отвлечением от всякой чувственности, создающим эффект дистанцирования от «здесь и теперь» постигаемой реальности. Именно этого дистанцированная от объективной реальности и недостает интуиции, которая соединяет внутри себя живое созерцание и непосредственное знание.

Подведем итог тем общеисторическим преобразованиям, которые происходят во взаимосвязанном процессе неолитической революции, возникновения первых поселений «полуэемледеяьческого, полупастушеского» типа и соответствующих этой новой реальности сдвигов в духовной жизни людей. Поскольку нас интересуют лишь те сдвиги, которые имеют непосредственное отношение к происхождению философии, то итог этот может быть выражен предельно кратким образом. Самый глубокий исток философии находится не в н у т р и м и Ф о л о г и и', а в о в н е ш н е й Д л я н е е и Д о п о лнительной по отношению к ней форме постижения мира. Он находится в интуиции, рожденной самой реальной жизнью людей, их обновленными потребн о с т я м и, и х н о в о й ч у в с т в е н н о с т ь ю и и н те л л е к т ом.

Интуицию от философского самосознания отделяет еще такой же долгий путь, какой отделяет брошенное в землю зерно «дикого» злака от богатого урожая окончательно «окультуренного» растения. Но почему именно в интуиции скрывается начало тех духовных трансформаций, которые в конечном итоге с необходимостью при водят к возникновению философского самосознания? Дело здесь не только в том, что интуиция, еще не являясь знанием как таковым, уже непосредственно приближается к нему. Еще важнее тот факт, что "чувственность и интеллект образуют в интуиции единое пространство человеческой субъективности, находящееся в неразрывном соответствии с объективной целостностью преобразуемого людьми того Мира, в кот о р о м о н и н е п о с р е Д с т в е н н о ж и в у т. Исключительно важен и тот факт, что данная в интуиции целостность субъективно-объективного бытия людей так и остается навсегда неопределенной и в этом смысле принципиально неуловимой в контексте будущего. Говоря иначе, интуиция создает лишь принципиальную возможность для последующих трансформаций, направленных в сторону рационального знания, но не больше. Этот факт имеет для нас как ближайшее, так и отдаленное значение. Ближайшим значением ситуации неопределенности, связанной с интуицией, является необходимость поиска и нахождения новых, дополнительных оснований для понимания того, как происходит дальнейшее становление и усложнение духовной жизни людей. Логически из интуиции нельзя вывести даже элементарную абстракцию, поскольку живое созерцание и непосредственное знание неотделимы так же, как неотделимы верх и низ, правое и левое и все иные бинарные оппозиции. Отсюда вытекает целая совокупность новых поисковых задач, требующих учета времени и обнаружения дополнительных перемен, связанных с дальнейшим становлением цивилизации.

Вывод об интуиции как о том и с х о Д н о м о с н о в а н и и, на котором в конечном итоге вырастает философия, в первую очередь должен быть обоснован и осмыслен исторически.