Век толп Исторический трактат по психологии масс

точки зрения. Это и приводит к утверждению, что сверх-«Я» или идеальное «Я» формируется не по образцу господствующего че­ ловека — отца, а по образцу социальной мини-группы, которая включает в себя, по меньшей мере, две родительские фигуры. Когда мы слушаем голос нашей совести, мы слышим диалог множества голосов, смесь прошлых мнений и суждений, а не монолог одного77 Возможно, что голос отца часто оказывается более громким, но он не единственный.

Таким образом, можно было бы объяснить, почему в дальней­ шем индивиды могут принадлежать к множеству масс, иденти­ фицировать себя с их идеалами, не испытывая при этом значи­ тельных коллективных проблем. Возможно, они ищут эти мно­ гочисленные связи, чтобы комбинировать их и играть с ними.

«Каждый индивид, — пишет Фрейд о современном человеке, —

это составная часть многочисленных масс, множественным образом связанных посредством идентификации, он построил свой идеал «Я» по различным образцам. Таким образом, каждый человек обладает частицей многочисленных душ масс, души своей расы, своего круга, своего вероисповедания, гражданского состояния и т. п. и, преодолевая их, может подняться до неко­ торого уровня независимости и оригинальности78».

Подведем итог этих рассуждений. В истоках социальной свя­ зи лежат очень взыскательные идентификации, оставляющие след в жизни людей. С одной стороны, они приводят к регрессии желания в отношении сексуального объекта. С другой стороны, они влекут за собой дифференциацию психического аппарата, инкорпорируя в него внешние влияния. Он разделяется на соб­ ственно индивидуальное «Я» и «Я» социальное, или сверх-«Я», которое доминирует над ним. Эти понятия важны и послужат нам в дальнейшем. Эта особая структура личности представляет интерес тем более, что она одновременно может объяснить и уподобление, замечаемое в толпах, и подчинение вождю.

«Мы признаем, — заявляет Фрейд, — что то, чем мы могли способствовать прояснению либидозной структуры массы, от­ сылает к разграничению от «Я» и идеала «Я» и к двойному ти­ пу связи, который становится возможным: идентификации и замещению объекта на месте идеала «Я79».

Конечно, сверх-«Я» становится отныне стержнем теории80 Оно представляет собой наивысшую инстанцию эволюции чело­ века и является гарантом всех его социальных функций, рели­

гии и идеологии. Именно этот голос напоминает нам, что мы всегда ответственны за выживание нашей культуры, и именно он отказывается свалить на козлов отпущения — окружение, власть, эксплуатацию — то, чем дорожит наша натура. Как Эд­ мунд в «Короле Лире», сверх-«Я» запрещает нам возлагать

«ответственность за наши бедствия на солнце, луну и звезды; как если бы мы были злодеями по необходимости, дураками по воле неба, мошенниками, ворами и предателями из-за преобла­ дания каких-то сфер, пьяницами, лгунами и прелюбодеями из-за подчинения планетному влиянию и виновными во всем по божьему принуждению. Восхитительная отговорка для раз­ вратного человека: возложить на звезды ответственность за свои козлиные инстинкты».

Это человек, который отказывается карабкаться по крутому склону разума.

Глава VI

Эрбс и Мимесис

I

Предыдущие главы показали нам совокупность отношений между людьми, которые заключены в словах «любовь» и «идентифика­ ция». Они относятся к двум группам желаний. Нам известно к ка­ ким: желания влюбленности, которые стремятся отвлечь личность от самой себя, чтобы объединить ее с другими, и миметические желания, представляющие собой стремление к идентичности, ис­ ключительной привязанности к другому, к четкой модели. Первые подталкивают нас объединяться с людьми, которыми мы желали бы обладать, вторые — с людьми, воплощающими то, какими мы хотели бы быть. В принципе, этих двух понятий достаточно, что­ бы объяснить симптомы психологии толп.

Предвижу ваш вопрос: что же это меняет по отношению к то­ му, что мы видели до сих пор? С точки зрения содержания очень мало, но с точки зрения теории очень много. До сих пор полагали, что все можно объяснить одним лишь динамическим фактором, желанием влюбленности. Идентификация была лишь механизмом отвлечения от нее, внутренним подавлением инстинкта. Именно недостаток возможности любить кого-то — своего отца, начальни­ ка и т. д. — заставляет нас идентифицироваться с ним. Впредь

мы будем рассматривать ее как второй динамический фактор, автономный и несводимый к другим. Эрос не зависит от мимети­ ческой модели, как Мимесис не зависит от эротической модели — вот постулат, которым мы руководствуемся81. Любое человеческое существо пытается разрешать конфликты, вытекающие из этого: между многочисленными желаниями либидо и между либидо и требованиями миметических желаний, связанных с реалиями со­ циального мира.

Такая двойственность между Эросом и Мимесисом, по-моему, существенно рационализирует наши объяснения психологии толп. Коллективные отношения могут поворачиваться к людям со стороны любовной страсти. Тогда они связывают их и объеди­ няют. Они могут обнаруживать себя в виде повторений и подра­ жаний. Тогда они принуждают людей становиться похожими друг на друга или противостоять друг другу в соответствии с тем, похожи или нет они на образец.

Эта двойственность отдаляет нас от теории Фрейда, в строгом смысле. Однако мы продолжаем сверяться с ней. В его трактовке эти две психические силы, два инстинкта всегда противопостав­ лялись для объяснения важнейших феноменов. Уточнения, ко­ торые я хотел бы сделать, следующие. Действительно, всегда и повсюду мы находимся перед лицом этих двух динамических факторов. Но с одной разницей: что касается индивида, эротиче­ ская тенденция преобладает над миметической; в том, что касает­ ся массы — наоборот.

От этих общих рассуждений перейдем к вопросам специфиче­ ским, чтобы показать их значение. Каким образом люди в толпе становятся равными? Почему толпы нестабильны, переходя от паники к немыслимой жестокости? Почему они цикличны, пе­ реходя от экзальтации к депрессии? Эти феномены часто описы­ ваются, но редко объясняются. Именно это нас и интересует.

Все объяснения, к которым мы придем, я сразу отмечаю это, вращаются вокруг единственной формулы: прогрессия мимети­ ческих желаний уравновешивается регрессией желаний влюб­ ленности. В конечном счете мы всегда имитируем вместо того, чтобы любить. Мы отказываемся от удовольствия быть с кем-то ради чувства удовлетворения, что мы становимся, как он. Импе­ ратив психологии толп всегда и повсюду выражается следующим образом: то, что начинает Эрос, заканчивает Мимесис.

Я опасаюсь того, что объяснения, которые я представлю вам, опираясь на эту формулу, вас разочаруют. Ведь они полностью оставляют в тени исторические и экономические условия масс.

Они пренебрегают их принадлежностью к социальному классу, рабочему или буржуазному, сельскому или городскому. Они предполагают наблюдения, которые никогда не производились с достаточной строгостью. Это недостатки, которые подрывают из­ нутри все, что было написано до сих пор, и все, что будет напи­ сано. Тогда к чему продолжать? Зачем стремиться к объяснению так мало изученных фактов? Чтобы подогреть любопытство по отношению к столь сенсационным явлениям? Да, есть и это. Но мое единственное извинение, на которое я мог бы сослаться, предлагая вам эти объяснения, — это то, что у нас нет других. Если только закрыть глаза на эти социальные реалии и отодви­ нуть их в разряд безумств, возникших в ходе истории — таково отношение большинства исследователей, — нельзя позволить се­ бе ни этих гипотез, иногда надуманных, ни этих решений.

II

В толпах проявляется сильное принуждение к равенству, равен­ ство — одна из их безусловно признанных черт. Какова причина этого? В общественной и семейной жизни мы знаем множество людей, с которыми мы хотели бы иметь исключительную связь — женщина, наш отец, знаменитый художник и так далее. Доста­ точно того, чтобы друг, брат, сосед поддерживали подобные от­ ношения, чтобы они стали желанны нам. Почему он, а не я? Та­ ков вопрос, который мучает большинство из нас на /пртяжении всей жизни. Неуверенность душит нас с детства. Мы беспрестанно спрашиваем себя, любят ли нас наши родители, наши учителя так же, как других своих детей, других своих учеников. Но в то же время мы хотели бы быть единственными любимыми. Когда ктото говорит «я очень люблю Такого-то» или «Такой-то умен», мы испытываем укол ревности, как если бы этот человек сказал «Я люблю Такого-то больше, чем вас», «Такой-то умнее вас», даже если бы у него не было абсолютно никакого намерения сравнивать нас. Никогда не ослабевает напряжение между стремлением к ис­ ключительному и несравнимому отношению и стремлением к от­ ношению идентичному и сравнимому. Мы не хотели бы быть, как кто-то другой. И в то же время хотелось бы, чтобы никто не выде­ лялся, не представлял собой нечто большее, чем мы сами.

Перейдем от этих общих описаний к более конкретной ситуа­ ции. Представим себе первого ребенка в семье, который пережи­ вает появление второго ребенка. Его стихийная реакция будет реакцией ревности и враждебности по отношению к новорож­ денному. Этот последний нарушает его тет-а-тет с родителями.

Он требует их повышенного внимания. Он заставляет поделиться любовью, которая доставалась только старшему. Не говоря уже о почти чувственном желании, которое он испытывает, видя, как мать кормит младенца. Представим себе теперь первых «фанов» эстрадной звезды, которая поднимается по ступеням славы и становится все более и более знаменитой. Они также испыты­ вают лишь ревность и враждебность по отношению к новым фа­ натам, которые похищают у них любовь их идола. В этих двух ситуациях ребенок или фан хотели бы устранить незнакомца, нарушителя счастья, остаться один на один с любимым сущест­ вом. Бросить этого новорожденного в мусорное ведро? Обстре­ лять этих «фанов»! Невозможно, это противоречило бы желанию родителей иметь много детей, желанию звезды иметь много по­ клонников. Каковы бы ни были их предпочтения, родители чувствуют себя в долгу перед всеми своими детьми, а звезды — перед всеми своими почитателями, не выделяя никого.

Итак, из-за невозможности убрать со своего пути навязчивых людей и устранить соперников, а также дать волю своей ревнос­ ти и враждебности, не угрожая собственным отношениям с теми, кого они любят и кто бы не сумел этого вынести, дети и «фаны» вынуждены отступить. Мы наблюдаем регрессию взаимной враж­ дебности, привязанность к соперникам берет верх. Конфликт пре­ образуется в альянс. Одни отказываются от привилегии, от прош­ лой исключительности, другие — от идеи получить ее в будущем. По ходу дела дистанция недоверия и ненависти сокращается, все идентифицируются друг с другом, копируют и повторяют друг друга, занимаются одинаковой деятельностью, успокоенные в ка­ кой-то мере тем, что находят удовольствие в имитации.

«Только все вместе, — пишет Канетти, — они могут освобо­ диться от бремени дистанции. Именно это происходит в массе. Вместе с этим бременем они отбрасывают то, что их разделя­ ет, и все чувствуют себя равными... Огромное облегчение. Именно для того, чтобы наслаждаться этим счастливым мо­ ментом, когда никто не выше и не лучше, чем другие, люди становятся массой ».

При этом они продолжают следить друг за другом, чтобы ни" кто не добился ни большей милости, ни какого-то особого покро" вительства.

Это освобождение от бремени есть знак того, что любовна# склонность заменяется взаимной идентификацией этих индивй' дов, которая представляет собой наилучшее связующее звено ОТ'

ношений внутри толпы. Доказательством этого будет рождение чувства общей судьбы, духа сообщества, первое требование кото­ рого есть

«требование справедливости, равного обращения со всеми. Из­ вестно, с какой силой и с какой солидарностью это требование утверждается в школе. Поскольку мы не можем сами быть лю­ бимчиками и привилегированными, надо, чтобы все были по­ ставлены в равные условия и никто не пользовался особыми привилегиями83».

Оно проявляется также у поклонниц какого-нибудь киноидола или эстрадной звезды:

«Вначале они были соперницами, в конце концов им удалось идентифицироваться друг с другом, объединившись в одной и той же любви к одному и тому же объекту84».

Толпы подчинялись бы в этом случае принципу негативной демократии, уравновешиванию по нижнему уровню. При виде удачи другого, его радости задается вопрос: «Почему он? Почему они? Почему не я?». Зависть всегда находит что-нибудь, к чему придраться. Никто никогда не может ни иметь все, ни получить все, что желает. Тогда как в соответствии с желаниями всех каждый имеет то же, что и другие. Зависть провоцирует сопер­ ничество. Равенство позволяет избежать этого, если'оно должно осуществиться в лишениях всех и всеобщем дефиците.

В основе корпоративного духа, общественного духа лежит этот резкий поворот: мы отказываемся от своих желаний, ставим крест на самых дорогих амбициях, чтобы всех обязать совер­ шить подобное жертвоприношение. Это часто выражается в ли­ цемерии и в том, что нас водят за нос. Счастливы мы или нет, главное -—быть вместе, да так, чтобы никто не знал иной судьбы, чем судьба согражданина, соседа или друга.

«Именно это требование равноправия лежит в основе социаль­ ного сознания и чувства долга. Именно оно совершенно неожи­ данно для нас оказывается в фундаменте того, что психоана­ лиз открыл нам как «страх заражения» сифилитиков, страх, который сопутствует борьбе этих несчастных против бессоз­ нательного желания заразить своей болезнью других: почему лишь они одни должны оставаться зараженными и отказывать себе во многом, тогда как другие чувствуют себя хорошо и мо­ гут участвовать во всех утехах?85».

Давление конформности становится таким сильным, кон­ денсируется до такой степени, что малейшее отклонение или шаг в сторону становятся угрозой, направленной против груп­ пы. Она видит в этом разрыв негласного договора между ее членами, искру, которая вызывает неожиданный взрыв враж­ дебности, долгое время затаенной. Не забудем, что это по при­ нуждению. Мы отреклись от своей индивидуальности, чтобы стать похожими на наших соперников. Равенство и справедли­ вость вознаграждают за этот тяжкий труд ограничения. Любое нарушение представляет собой вызов и ставит под сомнение его пользу. Вот почему равенство и справедливость совершают над нами в каком-то роде насилие, а демократия предполагает строгую внутреннюю дисциплину: каждый амбивалентен по от­ ношению к себе и готов поставить ее под сомнение. И, несмот­ ря ни на что, некоторые хотели бы, по словам Оруэлла, быть более равными, чем другие.

С другой стороны, равенство толпы — это что-то вроде ти­ хой гавани. Это убежище, окрашенное чувством обретения се­ бя. Индивиды испытывают ощущение освобождения. У них создается впечатление, что они сбросили тяжесть, бремя со­ циальных и психологических барьеров, обнаружив, что люди равны. С другими они чувствуют себя, как с самими собой. От­ сюда и некоторый беспорядок. Толпа кажется пронизанной бесконечным броуновским движением. Она предается вечному волнению, которое называют «кишением» массы (milling, поанглийски).

В этом смысле можно сказать, что массы анархичны. Их равенство питает анархию. Такая позитивная демократия обла­ дает удивительной силой притяжения. Каждая революция, как и каждое сообщество, освежает ее и обещает претворить ее в жизнь на земле. Какова же ее психологическая движущая си­ ла? Я сказал бы, что она в удовольствии, которое извлекается из миметического желания идентифицировать себя со своими близкими, родителями, детьми, в воображаемом отсутствии всякого различия. Обычно это желание навязывается борьбой. Оно вынуждает нас к жертвам и провоцирует затруднения. Те­ перь же мы считаем возможным беспрепятственно наслаждать­ ся им.

Речь идет об имитационном наслаждении, которое аналогич­ но сексуальному. Но существует различие. Если имитационное наслаждение заставляет как бы исчезать индивидов в толпе, сек­ суальное изолирует их парами.

«Два человека, объединившиеся с целью сексуального удовлетво­ рения, представляют собой, своим поиском одиночества, наг­ лядное доказательство против стадного инстинкта, против коллективного чувства. Чем больше они влюблены, тем легче они обходятся без посторонней помощи86».

Наложение обеих версий равенства приводит к тому, что толпа предстает одновременно как средство крайнего принуждения по отношению к человеческой личности и как поле свободы, крайне­ го индивидуализма, который ничто не ограничивает. Одни рети­ руются, чтобы не поддаваться ей. Они замыкаются в себе. Другие, наоборот, стремятся к ней, чтобы в ней потеряться, вести жизнь, о которой они мечтали. Вечное недоразумение. Некоторые привет­ ствуют возвращение к сообществу в старое село. Но именно жцтели того же самого села покидают его, чтобы укрыться в городской и анонимной массе. Здесь они избавляются от надзора со стороны соседей, от контроля семьи — от ревностной тирании всех этих людей, которые желают им добра, а причиняют зло.

Обе эти версии допускают исключение: вождь. Иначе говоря, группа требует от своих членов быть идентичными, вести один и тот же образ жизни и иг^еть одинаковую судьбу. От всех, кроме одного.

«Однако, — пишет Фрейд, — не надо забывать, что требование равенства, выдвигаемое толпами, относится только к индиви­ дам, которые ее составляют, а не к вождю. Все индивиды хо­ тят быть равными, но руководимыми главой. Много равных, способных идентифицироваться друг с другом, и единственный высший: такова ситуация, которая реализуется в любой жизнеспособной толпе ».

Толпа тем самым аналогична Солнечной системе: множество планет вращаются вокруг Солнца, их очага. Но, чтобы описать их движение, надо определить отношение между любовью и идентификацией, так же, как во Вселенной установливается от­ ношение между притяжением и отталкиванием.

III

Теперь мы опишем другой класс явлений: переход от паники к террору, или колебания между страхом и насилием. Их основная причина: на одном полюсе деидентификация, а на другом — сверхидентификации индивидов, растворенных в толпе. Ограни­ чимся искусственными толпами. Чтобы сделать наше изложение

более ясным, нужно рассмотреть вождя как краеугольный ка­ мень всей системы отношений. Что же происходит, когда этот камень больше не держит и свод угрожает рухнуть? Проявляют­ ся две крайние реакции, я бы сказал не соответствующие реаль­ ности, — паника и террор.

В армии, одной из наших образцовых толп, каждый солдат идентифицирует себя со своими товарищами и с вышестоящими. Войска высказывают главнокомандующему свою любовь и раз­ деляют иллюзию, что они любимы им. Но отношения резко ме­ няются — это может произойти в случае поражения, которое са­ мо по себе еще не вызывает паники. Паника возникает лишь тогда, когда уходит лидер. Разгромленная в ходе русской кам­ пании французская армия начинает терять самообладание лишь тогда, когда Наполеон ее торопливо покидает, чтобы возвратить­ ся в Париж.

«Он покинул Великую армию в ужасном состоянии, — пишет один из его биографов. — Это была армия, полная энергии и на­ дежды. Император ушел, и началось беспорядочное бегство, «спа­ сайся, кто может». Каждый думает о своем спасении. Повинове­ ние прекращается. Нет дисциплины даже в руководстве88».

Вы хорошо знаете симптомы этого. Индивиды уединяются, за­ нимаются собой. Они пренебрегают самыми элементарными при­ казами и правилами. Страх охватывает всех. Он выражается в разочаровании, иначе говоря, выясняется, что мы не любимы, взаимной связи не существует. Страх проявляется также в дези­ дентификации, может быть, мгновенной, с толпой. В ответ на это и возникает чувство заброшенности, реакция ухода, подобные поведению ребенка в состоянии анорексии, не знающего, против кого направить свою враждебность. «Он спас свою шкуру — а я?» — говорит себе каждый. Тогда пробуждается ненависть к се­ бе. Или же агрессивность обращается против тех, с которыми объединялись лишь на основе чего-то общего. Стремление к са­ моразрушению индивидуальному или коллективному, к само­ убийству витает в воздухе. Золя великолепно описывает это в романе «Разгром», посвященном войне 1870—1871 годов, роко­ вой исход которой во многом был предрешен из-за растерянности Наполеона III и военачальников.

«Тогда среди солдат, — пишет Золя, — царило настоящее отчая­ ние. Многие хотели сесть на свои мешки прямо в грязи размок­ шего плоскогорья и ждать смерти под дождем. Они высмеивали,

оскорбляли своих командиров; xa-xal знаменитые командиры, безмозглые, вечером уничтожающие то, что они сделали утром, прохлаждающиеся, когда врага здесь не было, удирающие, как только он появился! Окончательная деморализация довершила дело превращения этой армии в стадо, без веры, без дисциплины, которое вели к мяснику по непредсказуемой дороге89».

Разрыв идентичности со своей группой, со своими товарища­ ми или согражданами превращает их в чужаков, то есть во вра­ гов. И страхи, до того момента укрощенные, всплывают. Это не раз подтверждалось на полях сражений, во время уличных бес­ порядков, пожаров в зрительных залах, прототипом которых остается пожар на Благотворительном Базаре. Даже если опас­ ность не столь велика, каждый становится чувствительным к малейшему шуму. Любое движение толпы беспокоит. Нарастает чувство покинутости. Рождается общее недоверие, которое вы­ ражается во взаимной враждебности, тенденции не признавать более себе подобного и никому не доверять90.

Это доказывают многие сцены массового бегства в 1940 г. в Бельгии и Франции. Так, перед лицом вторжения немцев и поч­ ти 'полного исчезновения политической и военной власти у насе­ ления рождается взаимное недоверие. Повсюду видели шпионов, эту знаменитую Пятую колонну, которую боялись и страх перед которой еще долго сохранялся.

«Я не знаю, благодаря какой ассоциации идей, — рассказывает Треппер, организатор службы антифашисткой контрразведки, —

психиатры и специалисты по коллективной психологии могли бы, быть может, объяснить это нам — родилось подозрение, что гитлеровские шпионы переодевались в священников. 11 мая на площади Брукэр в Брюсселе я был свидетелем невероятного зрелища: 1истеричная оголтелая толпа бросается на молодого священника и срывает с него сутану, чтобы удостовериться, нет ли под ней немецкого мундира91 .

Настоящий шпион вряд ли носил бы мундир. Но, раздевая этого безобидного кюре, каждый, по-видимому, мысленно разде­ вал своего соседа, своих начальников, чтобы увидеть, не скры­ вается ли за ними враг.

По правде говоря, паника ничего нового не создает. Она лишь позволяет проявиться страхам, враждебности, которые есть в каждом. Ослабление идентификаций преобразует обычное окру­ жение в чужой и угрожающий мир, подобно тому, как наступле­ ние ночи повергает ребенка в ужас. Это удручающее зрелище и