Век толп Исторический трактат по психологии масс

«Мнение, — скажем мы, — это мгновенная и более или менее логичная группа суждений, которые, отвечая на актуальные вопросы, воспроизводятся во множестве экземпляров у людей одной и той же страны, одного времени и одного общества26».

Вы вправе спросить: как возможно такое осознание сходства наших суждений? Нет ничего более легкого, ответил бы Тард. Суждение берет свое происхождение у индивида, который его написал или высказал, а затем распространяется мало-помалу на все общество. Таким образом оно становится общим. Общение с помощью слова, а в наши дни особенно с помощью прессы, про­ изводит общественные мнения. В то же время она вас убеждает в том, что вы разделяете их с большинством людей.

Впрочем, развитие средств коммуникации идет параллельно с развитием мнения. Мы его не изобрели, мнение существовало всегда. В клане, в племени, в городе, где все друг друга знали, коллективное суждение, сформированное посредством разговора, в котором участвовал каждый, или в речи ораторов в обществен­ ном месте, сохраняло тем не менее личный характер. Оно связы­ валось с лицом, с голосом, с известным членом группы, и каждый вносил в него свой вклад, как бы минимален он ни был. Именно поэтому такое мнение имело живое лицо и конкретный характер. В течение долгого времени мнение в управлении племенем, горо­ дом играло роль комментария, общего голоса античного хо­ ра,который подчеркивал вопросами, восклицаниями ужаса или жалости, удивления или возмущения слова и действия протаго­ нистов, причем сами хористы действующими лицами не являлись.

В феодальных государствах, раздробленных и локализован­ ных, где общественная жизнь ограничивается территорией горо­ да или местности, мнение существует в форме множества фраг­ ментов мнений, которые не обнаруживают видимой или ста­ бильной связи между собой. Это, так сказать, местнические мне­ ния, укоренившиеся в традиции и касающиеся очень ограничен­ ного числа людей. Бродячие торговцы, подмастерья, скитающие­ ся по Франции ради совершенствования своего мастерства, сол­ даты, монахи, студенты и другие странники переносят, разу­ меется, новости и мнения. Но какое доверие внушают эти миг­ ранты оседлому населению, в какой степени принимает оно мне­ ния и суждения этих бродяг, немногочисленных и странных?

Сначала книга, затем журнал обеспечили недостающую связь

иобъединили эти фрагменты в единое целое. Эти средства чтения

ипередачи идей заменили локальный разум общественным. Пер­

вичные группы людей, близких и единодушных между собой, бы­ ли заменены вторичными группами людей, тесно связанных меж­ ду собой, но не видящих друг друга и незнакомых между собой.

«Отсюда, — пишет Тард, — различия между ними: в первичных группах голоса preponderantur (взвешиваются) скорее, чем numerantur (пересчитываются), в то время как во вторичной и гораздо более обширной группе, в которой люди находятся, не видя друг друга, вслепую, голоса могут быть только просчита­ ны, а не взвешены. Пресса безотчетно действовала в направле­ нии возрастания власти количества и ослабления власти ха­ рактера, если не ума27».

В ходе этой эволюции, приведшей к победе количества, кни­ ги, журналы сломали пространственные, временные, классовые барьеры. Писатели и журналисты, действующие как современ­ ные всасывающие и нагнетающие насосы, направили все речки и ручейки отдельных мнений в огромный резервуар общественного мнения. Он все более и более расширяется, а вода в нем непре­ рывно обновляется. Они скромно начинали, как писаки или газетчици, которые выражали локальные мнения парламента, дво­ ра, разносили сплетни о пристрастиях власть имущих. Они при­ шли к тому, что всем заправляют, по собственной воле «задавая большую часть повседневных тем спорам и разговорам28». Еще Бальзак сравнивал их власть с властью правителей государств:

«Быть журналистом — значит быть проконсулом в образован­ ной республике. Тот, кто может все сказать, может и все сде­ лать/ Это максима Наполеона, и она понятна всем29».

Благодаря журналистам мнение продолжало усиливать свое влияние на наши общества вопреки традиции и разуму. Ополча­ ется ли оно на обычаи, нравы, институции, ничто ему не проти­ востоит. Переходит ли оно на личности — разум замирает в не­ решительности и теряется. Разве мы не видели в недавнее вре­ мя, до каких крайностей может дойти кампания, проводимая прессой? Было бы гораздо лучше, если бы, согласно Тарду, она довольствовалась пропагандированием разумных деяний с тем, чтобы превращать их в традицию.

«Сегодняшний разум становился бы чем-то вроде завтрашнего

{мнения и послезавтрашней традиции30».

Такая перспектива, конечно, имеет минимальные шансы. Вмес­ то союза мнений и разума мы наблюдаем соперничество, которое

только все более увеличивается. Экстраполируя, мы могли бы представить себе время, когда традиция, побежденная и сломленная, научная мысль, находящаяся под угрозой уничто­ жения, будут представлять собой не более чем периферию мне­ ния. Тогда класс людей — политиков-журналистов, философовжурналистов, ученых-журналистов — продублирует и заменит в глазах публики класс политиков, философов или ученых и будет царить в политике, философии или науке. Может ли осущест­ виться такое видение? Для многих людей это уже реальность: власть средств коммуникаций и власть общественного мнения — это одно и то же.

IV

Мы затронули эволюцию публики и мнения. Не следует ли рас­ смотреть ее общее значение в массовом обществе? Без всякого сомнения, хотя нужно было бы взяться за это с большой осторож­ ностью. Существует факт: масс-медиа непрерывно изменяют от­ ношения между социальными общностями. Экономические, про­ фессиональные, а также деления, основанные на частных интере­ сах, например рабочих и хозяев, крестьян и коммерсантов, теряют свой традиционный характер. Они трансформируются прессой, которая смягчает их и облачает в форму общественного мнения, выходящего за их пределы. На их месте возникают новые линии раздела в соответствии с «теоретическими идеями, идеальными стремлениями, чувствами, которые явно выделены и навязаны прессой31». То есть деления в соответствии с мнениями.

С этого времени человек имеет тенденцию скорее принадле­ жать к публике, чем к общественному классу или церкви.

«Итак, какова бы ни была природа групп, на которые делится общество, имеют ли они религиозный, экономический или даже национальный характер, публика является в определенной сте­ пени их конечным состоянием, так сказать, их общей деномина­ цией; именно к этой группе, в полном смысле слова психологи­ ческой, представляющей собой состояния ума в процессе посто­ янного изменения, все и сводится32».

Конечно, интересы не исчезают. Они остаются на заднем плане, в тени. Пресса, между тем, преображает их то в теории, то в страс­ ти, которые в большинстве своем могут быть общими. Отметим это: психология толп предвосхищает массификацию — в форме толп или публик, неважно, каким образом,— наций, общественных классов и т. д. Массификация означает, что все классовые кон­

фликты превращаются в конфликты массовые, в конфликты страстей и идеологий. Это цель, преследуемая ее классическими по­ строениями: превратить классовую борьбу в борьбу масс, которую можно выиграть психологическими средствами. В их числе фигу­ рируют средства коммуникации, занимающие первое место.

Это все? Нет. Пресса во времена Тарда, а затем радио и телеви­ дение изменяют, согласно тому же принципу, природу политичес­ ких партий. Рассмотрим только прессу. Она растворяет все, чего касается. Она разрушает традиционные стабильные группы — клубы, корпорации и т. д. — и превращает их в разновидность публик. Она проводит постоянный ток возбуждения и информа­ ции. Беспрестанно внимание перемещается с одной темы на дру­ гую: с забастовки на убийство, с войны на женитьбу короля и т. д.

Чтобы следовать за каскадом событий и творить события в свою очередь, чтобы поддерживать контакт со своими привер­ женцами, политические партии, малые или большие, должны пройти через этап газеты. Это их ставит в зависимое положение

ивтягивает в непрерывный процесс переработки их программы

исоставления публик. Некогда менее активные, но более долго­ вечные* более крепкие, хотя и не такие колоритные, теперь пар­ тии создаются и воссоздаются в ускоренном темпе. Парламент­ ская партия, якобинский клуб, например, имели

«основную черту быть сформированными из собраний, где все соприкасаются друг с другом, где все общаются лицом к лицу, где персонально воздействуют один на другого. Эта особенность исчезает, когда партия превращается, сама этого не замечая, в публику. Публика — это огромная рассеянная толпа с неопре­ деленными и постоянно меняющимися контурами, чисто ду­ ховная связь в рамках которой определяется внушением на расстоянии, осуществляемым публицистами. То рождается партия, то сливаются несколько партий. Но публика всегда вырисовывается и выделяется за их счет, увеличивает их, пре­ образовывает их, и она может достигнуть невероятных разме­ ров, на которые собственно партии, партии-толпы, не могли бы претендовать. Другими словами, партии-толпы имеют тенден­ цию замещаться партиями-публиками33».

Хотя это описание и несколько смутно, можно узнать в пер­ вых партиях те, которые объединяются вокруг вождя или груп­ пы вождей, являющихся борцами, способными мобилизовать массы вокруг себя, а во вторых — партии, вожди и руководящие группы которых могут создавать коалиции между общественными

выравнивания авторитета в наших обществах, то есть в направ­ лении сближения управляющих и управляемых. Блестящий итог этого: они уже почти на протяжении столетия провозгла­ шают наступление всеобъемлющей демократии. Чтобы подтвер­ дить свои заявления, они доказывают, что беспрерывно воз­ растающее большинство читает газеты, слушает радио, смотрит телевизор: значит, оно все больше и больше в состоянии проти­ востоять манипуляциям со стороны правящего меньшинства.

Психология толп в лице Тарда не верит ни одному слову из того, что утверждают эти ревностные поборники прогресса. В частности, одно наблюдение питает его недоверие: существова­ ние, уже мною обозначенное, постепенной поляризации комму­ никаций, которые все больше концентрируются и становятся все более едиными. Можно ли говорить, что люди свободны и равны перед лицом медиа? Разумеется, нет.

При условии резких социальных потрясений, правда малове­ роятных, средства массовой коммуникации в этом случае ри­ скуют быть быстро переданными в руки небольшой группы вождей. Тард постоянно подчеркивает эту дистанцию между ру­ ководителями ц руководимыми, их неравенство в смысле авто­ ритета. Закон поляризации Гласит, что число лиц, между кото­ рыми распределены эти средства, имеет тенденцию уменьшаться. И напротив, число лиц, на которых они могут оказывать влия­ ние, непомерно возрастает.

Вдумаемся. Не невозможность для части населения иметь до­ ступ к этим средствам, а напротив, возможность всех к ним при­ общиться есть причина -неравенства. Если бы я привел пример современной Франции, все произошло бы парадоксально, как ес­ ли бы дискриминацию, являющуюся предметом оппозиции сле­ ва, по радио или по телевидению защищало демократическое большинство, которое еще существует. Предположим, что эта трактовка действует в его пользу; левое оппозиционное крыло заметило бы ускорение явлений, свойственных двору, — выдви­ жение звезд, ожидая такого же культа личности, какой можно наблюдать «здесь» и «там». В свою очередь оно приняло бы мас­ совую демократию, демократию нереспубликанскую, где много­ людные собрания сменяются обстрелом медиа.

С точки зрения психологии толп думать иначе — значит при­ нимать желаемое за действительное. Каковы же причины? Подоб­ но тому, как еще вчера нужно было гораздо больше работников для производства одежды вручную, чтобы одеть всех французов, точно так же нужно было гораздо большее число лидеров, чтобы

держать в руках население, охватывать взглядом каждого граж­ данина, убеждать его звуками своего голоса, постоянно воздей­ ствовать на него физически. И как в наше время один работник за смену произведет на станке в тысячу раз больше продукции, чем произвели бы столетие назад, так же и вождь в редакции своей газеты перед микрофонами или телекамерами гипнотизи­ рует в тысячу раз больше людей, чем его предшественники.

«Простым красноречием гипнотизировались сотни или тысячи слушателей, посредством печатного слова— уже гораздо больше читателей, а через прессу на немыслимых расстояниях заво­ раживаются бессчетные человеческие множества35».

Таким образом, продуктивность средств коммуникации ста­ новится колоссальной. Накопление символического капитала (а это множество событий и представлений, которые поставляют нам медиа, эти обособившиеся от нас посредством микрофона и экрана голоса и лица) — стремительное и несопоставимое с тем, что было известно в прошлом. Общество, в известном смысле ис­ пытавшее потрясение, перешло на новый и решающий этап своей истории. После индустриального и финансового капита­ лизма это этап символического капитализма, который базирует­ ся уже не на машинах или деньгах, а на коммуникации. Преда­ ваясь такого рода пространным рассуждениям на темы коллек­ тивной психологии, Тард заключает:

«Через все это многообразие просматривается что-то вроде об­ щего закона: это все увеличивающийся разрыв между числом вождей и числом ведомых. 20 ораторов или вождей gentes [лат. — родов] в античные времена управляли городом в 2000 граждан, между прочим, соотношение 1 к 100. А в наше время 20 журна­ листов, проданных или купленных, управляют иной раз 40 миллионами человек: соотношение 1 к 20000036».

Чтобы не оставалось никакого сомнения по поводу того, кто эти сорок миллионов, обратимся к следующей выдержке:

«Словом, мы увидели, что разрыв между группой вождей и мас­ сой ведомых увеличивался вследствие растущих возможностей, которые дает в руки правителям развитие вооружений, ком­ муникаций, прессы. Если для того, чтобы привести в движение 20000 афинских граждан требовалось 30 ораторов, то нужно не более 10 журналистов для того, чтобы встряхнуть сорок мил­ лионов французов37».

Такое бесконечное расширение поля деятельности вождей и их работников пера ускоряет ротацию знаменитостей и авторите­ тов. Оно так же быстро возносит их в зенит моды, как и низвер­ гает. В том, что касается управления людьми, созидательное движение, по-видимому, идет так же интенсивно, а продолжи­ тельность использования мощностей столь же кратка, как и в производстве вещей. Другими словами, медиа обеспечивают гран­ диозное потребление авторитета.

Когда средства коммуникации действуют в таком масштабе и в таком темпе, продуктивность подражательных и конформных си­ стем тоже не отстает. Там, где воспроизводили лидера в десяти или двадцати тысячах экземпляров, теперь могут его воспроизво­ дить в десяти или двадцати миллионах копий. Там, где античная Греция скопировала бы десять или двадцать тысяч маленьких гитлеров на протяжении одного поколения, современная Германия выпустила их несколько миллионов менее чем за десять лет.

Нетрудно далее доказать следующее: расширение коммуни­ каций и интенсивность подражаний влекут за собой монополию авторитета и часто насилия. Он замыкается в узком кругу, кон­ центрируется в. руках очень немногих. Точнее сказать, в руках одного человека. Каковы бы^ни были принципы, все в конечном счете сводится к личному.

Снова цифры! Численность страстей, верований, интересов, которые направлены на одного-единственного человека, возрас­ тает, как и население, в геометрической прогрессии. Вообразите на минуту, чтобы представить себе это, совокупность чувств, ко­ торые могли быть устремлены на Перикла в Афинах, на Сокра­ та, вынужденного обходить рынки, чтобы говорить с греческими сапожниками, столярами или живописцами, на Робеспьера в Париже. Сравните все это с совокупностью чувств, которые свя­ зывались с Рузвельтом, обращавшимся к американскому народу по радио, или с Де Голлем, выступавшим по телевидению, чтобы выступить с речью перед французским народом. Язык численно­ стей отмечает одну-единственную перспективу: возрастающую анонимность снизу и ускоренную персонификацию наверху:

«Вот почему мы наверняка можем предсказывать, — пишет Тард, — что будущее увидит персонификации авторитета и влас­ ти, в сравнении с которыми поблекнут самые грандиозные фигу­ ры деспотов прошлого: и Цезарь, и Людовик IV, и Наполеон38».

Эти фигуры действительно поблекли с 1899 г. В сравнении с нынешними деспотами, сегодня мы могли бы сказать о них, как

о мудрых монархах, диктаторах, почитающих закон. Если бы ценность теории определялась точностью ее предсказаний, то их можно было бы записать в актив психологии толп.

II

Средства коммуникации, как мы только что видели, басно­ словно увеличивают власть вождя, поскольку они концентри­ руют авторитет на одном полюсе и преклонение — на другом. В то же самое время они создают новый тип вождя, а именно тот, который овладевает искусством прессы — публицист. Каждый руководитель, каждый государственный деятель должен обла­ дать, кроме прочих собственных талантов, талантом журна­ листа, чтобы формировать публику, превращать ее в партию, придавать ей необходимые импульсы для завоевания у нее ав­ торитета. А для этого в наши дни достаточно иметь голос, ко­ торый «звучит» по радио, и внешность, которая очаровывает по телевидению. Единственное различие заключается в том, что политический публицист должен был непременно обладать литературным даром, общей культурой, определенным вообра­ жением — вспоминается Золя и его знаменитое «Я обвиняю! ». У сегодняшних политических звезд есть необходимость только в представительности их голоса по радио и в телегеничности. А это не предполагает ни культуры, ни литературного дарования, ни воображения, достаточно лишь некоторых элементов актер­ ского мастерства. Тард, если снова вернуться к нему, в появле­ нии публициста видит главный исторический элемент. Речи, помещенные в газетах, ораторы, овладевающие толпами с по­ мощью журналистов, обеспечивающих их своей публикой,— вот то явление, которое революция 1789 г. увековечивает и не­ слыханно расширяет.

«Каждый из этих великих и гнусных публицистов — Марат, Демулен, отец Дюшен — имел свою публику, и можно рассмат­ ривать толпы как поджигателей, грабителей, убийц, людоедов, которые в то время уничтожили Францию от севера до юга, от востока до запада, как злокачественные наросты, как сыпь на теле этой публики, которой злостные виночерпии, после их смерти с триумфом доставленные в Пантеон, постоянно под­ ливали ядовитую водку пустых и жестоких слов39».

Одной этой фразой Тард воздает по заслугам горячим головам Революции и сам изливает яд на народ, который поднялся про-* тив режима, веками его угнетавшего, бесстыдно грабившего и

беззастенчиво оскорблявшего его от юга до севера, от запада до востока. По этому поводу он в очередной раз выражает свое пре­ зрение тем, кто позволил ему, выходцу из семьи третьего сосло­ вия, писать и думать свободно и даже оскорблять их память. Ненависть и презрение заставляют его рассматривать Марата, Демулена или отца Дюшепа как прототипов современного вождя и признавать их решающую роль: находиться у истоков великих течений мнения, быть двигателями общественных идей, которые без них пребывали бы в состоянии ропота недовольства и химер. Как, скажем, социализм и анархизм

«до того, как некоторые знаменитые публицисты — Карл Маркс, Кропоткин и другие — ввели их в обращение, снабдив собственным лицом. Легко понять после этого, что печать ин­ дивидуальности гения творца оставляла бы больший след в пу­ блике, чем национальный гений, и что противоположное было бы верно по отношению к толпам40».

Заметьте, что публика отражает гений творцов, тогда как тол­ пы выражают только коллективное бессознательное своей куль­ туры, своего этноса. Таким образом, далекие от преуменьшения исторической значимости личностей для пользы народов, демо­ кратии, пресса и мнения укрепляют ее и высвечивают больше, чем когда-либо. Они представляют собой обширные резонирую­ щие резервуары, невероятно обширную сеть подражателей, гото­ вых следовать их указаниям, принимать их моду, тем более что никакая традиция не препятствует этому. Человека прошлого опекал и охранял обычайСовременный человек свободен, а зна­ чит, уязвим перед лицом переменчивой моды.

Не избежать вопроса: откуда берется сила публицистов? Не­ сомненно, из их дара гипнотизировать на расстоянии. А также из их знания публики, одновременно интуитивного и основанно­ го на информированности. Они знают, что она любит и что нена­ видит. Они удовлетворяют ее бесстыдное желание, коллективное и анонимное, видеть выставленными напоказ самые неподобающие сюжеты, несмотря на стыдливость составляющих ее индивидов. Они потакают ее склонности предаваться зависти и ненависти. В публике потребность ненавидеть кого-то или обрушиваться про­ тив чего-то, поиск турецкой головы или козла отпущения соот­ ветствовали бы, по Тарду, потребности воздействовать на этого кого-то или на это что-то. Возбуждать восторг, благосклонность,