Век толп Исторический трактат по психологии масс

великодушие публики — это не приводит ее в движение, не имеет серьезных последствий. И напротив, возбуждать ненависть —- вот что захватывает и предоставляет случай активно действо­ вать. Разоблачить, бросить ей на съедение такой отвратительный и скандальный предмет — значит дать возможность для свобод­ ного выхода ее подспудным разрушительным силам, можно ска­ зать, агрессивности, которая только и ждет сигнала, чтобы раз­ вернуться. Следовательно, направить публику против оппонента, личности, идеи — это самое надежное средство опередить его и подчинить себе. Зная все это, публицисты не отказывают себе в удовольствии поиграть на этих чувствах, так что «ни в одной стране, ни в одну эпоху апологетика не имела такого успеха, как клевета41».

Как и публицист, государственный деятель должен так же представлять себе силу, имеющую мнения в различных слоях публики, к которым он обращается. Тард первым указал на то, что мы сегодня называем «политическим маркетингом», чтобы измерять пульс нации.

«Но для государственных деятелей, — пишет он, — которые должны управлять тем, что называют мнением, суммой вос­ приятий или совокупностями идей, вопрос особой важности со­ стоит в том, чтобы угадать, в каком социальном классе, в ка­ кой корпорации, в какой группе населения (чаще всего чисто мужская группа, и тогда сравнение будет обоснованным) пред­ ставлены наиболее выраженные впечатления и идеи, наиболее энергичные убеждения и побуждения, то ли самые сильные, то ли самые прочные42».

Разумеется, в эпоху научных достижений, как наша, речь идет не о том, чтобы угадывать, — необходимо подсчитывать, взвешивать и приходить к точной оценке этой энергии, что не исключает обычных ошибок, о которых свидетельствуют пред­ выборные зондирования.

•к -к -к

Что касается стратегий убеждения, искусства внушения, они те же самые. Газета должна уметь добиваться внимания посред­ ством разоблачений, скандалов и преувеличений. Короче говоря,

«заставить повернуть голову какой-то большой шумихои3».

Необходимо утверждать идеи решительно, если это нужно, вы­ ражаться безапелляционно, поскольку безапелляционность яв­ ляется непреодолимой потребностью людей, собравшихся в тол­

мы хорошо чувствуем, что единственная история, которую им важно понять, предпочтительные образы, которые у них стоят перед глазами, близкие персонажи, которые их вдохновляют,— все это имеет отношение к нашей стране; а точнее, история, об­ разы, люди, которые, начиная с революции 1789 г., постоянно занимают воображение французского народа. Весь остальной мир служит им резервуаром примеров и аналогий, аргументов и риторического блеска. Они охотно написали бы, как Мишле:

«Всякая другая история ущербна, и только наша является полной; возьмите историю Италии — здесь недостает истории последних веков; возьмите историю Германии, Англии — здесь недостает первых. Возьмите историю Франции — с ней вы уз­ наёте мир45».

Ле Бон и Тард никогда не пытались отстраниться от этой ис­ тории, отбросить предрассудки, которые она укоренила в их со­ знании. Классовые предрассудки, в этом нет сомнения. Но не предрассудки класса, существующего неважно где: они локализо­ ваны, записаны в индивидуальной памяти, отлиты в язык и культуру. Это предубеждения французской почвы. Они диктуют этим двум психологам четко поставленный вопрос: принимая во вни­ мание череду революций, которые произошли, начиная с великой Революции и до Парижской Коммуны, каковы шансы увидеть установление во Франции демократии, поддерживающей обще­ ственный порядок? Ни один, ни другой не считают возможным или желательным возвращение к деспотизму прежнего режима. И только его продолжительность вызывает у них ностальгию.

Отвечая на этот вопрос, Ле Бон и Тард представляют себе каждый свою политическую систему, соответствующую челове­ ческой природе, а главное — устойчивую. Они опираются на психологию, совсем как Дюркгейм или Мишле черпают свое вдохновение, соответственно один из социологии, другой из ис­ тории. В любом случае психология толп образует здесь фон. Эти системы заслуживают того, чтобы быть рассмотренными сами по себе и ради себя самих. Тем более, что они, по-видимому, начали реализовываться на наших глазах в течение последних двадцати лет. Действительно, если условно различать систему Ле Бона и систему Тарда, становится очевидным, что во времена пятой республики президентство генерала Де Голля соответствует первой, а президентство господина Валери Жискар д’Эстена — вто­ рой. Существует тем не менее небольшое различие: тогда как первый читал Ле Бона и принял некоторые из' его принципов,

Человек широких, взглядов и бескомпромиссных убеждений, он осуществлял тотальное господство над другими, которое при­ несло ему личную преданность людей, безусловную верность групп, узнававших себя в нем. Одни, как и другие, клялись это­ му человеку в исключительной любви и в безграничном восхи­ щении. Он умел провоцировать и поддерживать даже тех, кто считался его противниками. Жан Даниэль, директор левого еже­ недельника «Ле Нувель Обсерватер», рассказывает об их встрече такими взволнованными словами:

«Когда подошла моя очередь пожать руку генералу Де Голлю, он мне сказал, что он счастлив, так как уже видел меня в СенЛуи. У меня впечатление, что я побывал в Аустерлице48».

То есть он чувствует себя скорее бывшим солдатом, чем поли­ тическим оппозиционером. Человек 18 июня обладал в совершен­ стве этим мало распространенным искусством заставлять в такой степени восхищаться и впечатлять тех, кто вами восхищается.

Волна этой верности и этих почестей, порожденных в самых разных слоях общества, захватила партии-толпы, созданные в раз­ личные моменты. Одно за другим он создавал такие объедине­ ния, союзы, чтобы можно было внедрить туда множество своих сторонников. Но он всегда отказывался от возможности преобра­ зовать их в постоянную организацию. Образ, который он каж­ дый раз создавал и хотел сохранить, был образом масс, соб­ ранных на почтительном расстоянии вокруг единственного руко­ водителя. Однажды он обозначил его со всей декларативностью:

«Я пойду к Триумфальной арке, я буду один, население Парижа будет там, и оно будет безмолствовать».

Его повсюду видели таким уверенным, что почти не предс­ тавляли, что он мог бы прибегнуть к уверткам и хитростям, к со­ ветам других. Но, чтобы внушить доверие, в источнике власти, которой он обладал, имелось кое-что неуловимое. Какая-то неви­ димая аура окружала его и исходила от его непостижимого взгля­ да. Держу пари, что пылкое поклонение, в котором ему клялись, доходя почти до религиозного экстаза, столько людей, было для него необходимым стимулом. И позволило ему победить разочаро­ ванность, к которой он был склонен.

Как всякий политический деятель Де Голль по-своему интер­ претировал доктрины нашего времени, исходя из того, что он стал самим собой, и из своей роли в государстве. Он энергично возродил систему верований, связанных с нацией, с гением на земле, незави­ симостью Франции и ее местом в мире. Знаменитый лозунг «Честь

принуждая их склоняться перед его волей, подчиняться его долж­ ности и личности. В этом смысле его поездки за границу, церемо­ ниал, который их сопровождал, собеседники, которых он выби­ рал, звучные речи, которые он произносил, наконец, массы, кото­ рые он привлекал, состоящие из любопытных и благоговейных поклонников, превращались в события. В мире, где Франция не была уже на первых ролях, они обеспечивали необходимый успех для поддержания его авторитета бесспорного руководителя. Там он также играл перед покоренной публикой роль героя и отца.

Этот необычайный авторитет позволял ему прибегать к рефе­ рендумам, этим регулярным плебисцитам, которых избегал бы человек, лишенный харизмы. Каждый из них был поводом для грандиозной церемонии, которая вновь разыгрывала поверх пар­ тий, классов, регионов незримую и всеобъемлющую сцену тол­ пы, собранной вокруг своего вождя: Де Голль и французы. Соз­ давалось впечатление, что вне этой связи, воплощающей Фран­ цию, ничего не существовало. Когда последний референдум, по­ следовавший за революцией 1968 г., отметил упадок его власти, он сам оставил власть. Многие были удивлены этим. На его мес­ те они бы за нее держались. Однако осведомленный лучше их, он знал, что в такой демократии провал был бы предопределен сразу. Когда, проваливаясь, руководитель потерял авторитет, пусть какую-то его часть, он не может больше сохранять власть.

III

Между взятием власти генералом Де Голлем и избранием Валери Жискар д’Эстена существует такая же огромная дистанция, как между похищением и женитьбой. Если бы специально хотели поставить во главе пятой республики личность, бывшую полной противноложностью ее основателю, то не смогли бы найти ни одной, более противоположной, чем избранный президент. Блес­ тящий ученик Высших Школ, высокий государственный чинов­ ник, молодой министр, отвечающий за важный сектор в админи­ страции страны, он взошел стремительно по ступеням власти, не зная честолюбивых сомнений, страхов неудачи, неуверенности в своем предназначении.

«Этот породистый патриций, — писал сведущий наблюдатель, —

родившийся во влиятельной семье, состоятельной и очень кон­ сервативной, связанной с аристократией, одаренный всеми спо­ собностями, пользовавшийся всеми благами, представляет наи­ более символический продукт правящего класса49».

Он обладает всем тем, что готовит человека к авторитету должности, лишая его тем самым авторитета личности, хариз­ мы, которая ставит его выше других людей. Но избранный в от­ носительно спокойный период, сменивший бури деколонизации и вихри студенческих бунтов, Францией, вечно разделенной и даже раздираемой между левыми и правыми, но ликвидиро­ вавшей свои имперские проблемы, модернизировавшей свою промышленность, вырвавшей из рутины свое сельское хозяй­ ство, отложившей в своей исторической памяти Сопротивление, залечившей свои раны алжирской войны, загладившей воспоми­ нания о неудавшейся революции мая 1968 г., он представляет в глазах одних французского Кеннеди, в глазах других — возвра­ щение политических деятелей и приход практиков к государ­ ственным делам. Время эмоций и метафизиков от власти закон­ чилось. Время разума и ученых от власти, казалось, наступало. Величие Франции остается фоном развивающихся действий. Од­ нако акцент перемещается с коллективности на индивида: «Наше общество, — пишет господин Жискар д’Эстен, — осно­ вано на индивидуальном расцвете50».

Существо речи последовательно меняется. С широкими исто­ рическими панорамами, с воспеванием образов, с вызыванием в памяти тысячелетних верований сосуществуют малоинтересные, но эффективные уроки науки, тщательно подобранные экономи­ ческие выкладки, холодный социологический анализ. Неопреде­ ленной логике эмоций предпочитается логика статистики, кото­ рая имеет твердые основания. Республика требующих преобразу­ ется в республику управляющих. Неизбежно нерешаемые драмы политической истории становятся по определению решаемыми проблемами политической экономии. Управляющие являются одновременно руководителями и организаторами, обладающими каждый властью над своими подчиненными и компетентностью в своей области. Партийные руководители или производственные руководители, административные или профсоюзные, все они принадлежат к кругу перераспределенной власти и ослабленной ответственности. Они борются между собой или ведут перегово­ ры, создавая и разрушая коалиции, следуя обстоятельствам, тогда как руководитель государства, находясь наверху, над схваткой, охотно играет роль арбитра.

Президент всегда держит в руках инструменты власти — полномочия обычного порядка и резервного. Но он не владеет больше, как генерал Де Голль, той сущностью, которая внушает безраздельное уважение к должности и восхищение личностью.

В этом новом контексте искусство правления является уже не искусством обольщения, а искусством (наукой?) коммуникации, в котором медиа — газеты, радио, телевидение — занимают ре­ шающее место51. Не случайно, что первым, главным понятием наряду с причастностью основной идеей генерала Де Голля ста­ новится коммуникация:

«Наше общество, — пишет господин Жискар д’Эстен, — должно быть обществом коммуникаций и причастности*2».

Захват прессы, радио и особенно телевидения становится од­ ной из целей политической борьбы и социальных дебатов. Спра­ ведливо или нет, каждая правящая группа —правительство или оппозиция — считает, что, тот кто получит к ним доступ, тот одновременно получит решающее влияние на общественное мне­ ние. Зная ее или нет, все разделяют концепцию Тарда, согласно которой современные вожди для создания своей публики и управления ею должны располагать медиа и обладать необходи­ мыми талантами, чтобы ими пользоваться.

«Французами, — отмечает Пьер Эмманюэль в статье, очень точно озаглавленной «Управлять посредством телевидения», — управ­ ляют с помощью медиа, и в большинстве случаев они почти в этом не сомневаются53».

Установив эту константу, автор абсолютно точно описывает, как люди, изолированные друг от друга, каждый представляя нацию, становятся членами той разновидности толпы, которая составляет публику телезрителей, получающих одновременно одни и те же изображения, одну и ту же информацию, а значит, одни и те же идеи. Передаваемые программы подчинены этой цели и следуют

«психологии и расхожим предрассудкам в наибольшей мере: трудно сказать, вытекают ли программы из предрассудков или предрассудки из программ. Взаимодействие, без сомнения, со­ вершается в духе все большей и большей унифицированности. Эта массификация устанавливается на уровне ума наиболее застойного, наиболее инертного. Благодаря ей, посредством внушающего доверие эффекта повторения, политика правящих кругов гипнотизирует сознание*4».

В этих условиях тысячи лично преданных людей, многочис­ ленные связи и соратники любого порядка, которые во времена генерала Де Голля непрерывно и непосредственно обрабатывали