Век толп Исторический трактат по психологии масс

темперамента? Он — избранный государь, получивший свой ман­ дат в результате голосования французов.

Очевидно, как всякий президент нации, имеющий вес, он окружен двором. Из его личности делают культ, и каждый стре­ мится ему понравиться, его обольстить. До такой степени, что

«Франция управляется избранным государем, республиканским монархом, почти что просвещенным деспотом07».

Сам по себе такой культ, однако, смог бы вызвать поклоне­ ние, религиозный восторг, которые знал руководитель свободной Франции и которые особенно привлекают толпы к их лидеру, как полюса магнита — железные опилки. Но, несмотря на зани­ маемую им высокую должность, ему не хватало того единствен­ ного, что могло его возвысить: личного авторитета, харизмы.

Другое различие касается человеческой установки. Генерал Де Голль всегда появлялся в качестве военного начальника и проро­ ка. В нем видели представителя вождей толп и столпов нации. Он старался быть тем и другим. Валери Жискар д’Эстен непринуж­ денно чувствует себя в позиции государственного деятеля и на­ ставника. Именно в этом качестве, очевидно, он хочет блистать, и, поддерживаемый временем, он блещет. О военачальнике говорят, что он является вождем людей. Из этого следует, что' он призывает их к участию в битве, к славе, к смерти и умеет найти зажига­ тельное слово в критический момент. О наставнике же говорят, что он просвещает своих учеников и зажигает в них не только знания как таковые, но, по крайней мере, желание знать.

Черты этого персонажа характерны. Он не творит: он передает. Свободный от головокружения чувства открытия, от сомнения вопросов, он знает лишь удовлетворение от подражания, спокой­ ствие ответов. И у него есть ответ на все. Его отличает упорство. Верный одной школе, одному учебнику, одной системе мышле­ ния, сформировав свое мнение, он стоит на своем. Он не только отказывается видеть противоположное мнение, «другую сторону вещей», для него эта другая сторона вообще не существует. Пусть даже его собственное суждение привело его к противоположному выводу. Нет смысла возвращаться назад или предаваться новому изысканию. Отсюда невозможность диалога. Он слышит только звук одного колокола, своего, и не понимает вопросов, которые ему задают. Так как они предполагают иную систему, принци­ пиальное сомнение, не существующие для него. Следовательно, он ведет монолог, это и есть деятельность преподавателя. Нетер­ пимый к возражениям, он охотно позволяет себе уходить от те­

мы, если не повторять утверждения, слово в слово воспроизво­ дящие то, что аудитория уже знает.

Сегодня педагогика предпочитает почву экономики. Весь язык, все мышление, вся публичная речь развиваются на про­ крустовом ложе этой науки — либеральной экономики. Так, в случае несогласия или конфликта с оппозицией предпочитают больше не обращаться к широким историческим обобщениям, но анализируют природу происходящего, оппоненту приписывают незнание реалий, неприкрытый идеализм и отсутствие чувства ответственности. Является ли это суждение верным или лож­ ным, о нем начинают говорить и мыслить в духе Тарда:

«Сторонники правительства и оппозиционеры напоминают сво­ ими качаниями столкновение на бирже между играющими на повышение и играющими на понижение. Сторонники правитель­ ства играют на повышение, а оппозиционеры играют на пони­ жение в общественных делах58».

Это сравнение тем более точно, что биржа играет роль баро­ метра мнений и реагирует в указанном смысле. Французский психолог видел в этом за^сон. Это, конечно, закон, установлен­ ный с точки зрения меньшинства, которое руководит и принуж­ дает, а не большинства, которое подчиняется и сопротивляется.

Президент Республики в своих речах и публичных появлениях обнаруживает некий педагогический стиль. Отсюда этот аргумен­ тированный язык, пронизанный повсюду целомудренным чув­ ством, этот отвлеченный лексикон, свойственный высокопостав­ ленным чиновникам. "Отсюда эти речи, изобилующие цифрами, процентами и подробностями. Посредством всего этого набора он предполагает прежде всего обучать, а затем убеждать. Это может дать положительный результат в мирное время, в кругах однород­ ного политического класса — мятежники выставляются за дверь. Однако достаточно прихода другого лидера, который сумел бы преобразовать публики в толпы, чтобы пошатнуть заботливо вы­ строенное здание и увлечь Францию снова к демократии масс.

Эти различия среди прочих указывают направление, в кото­ ром развивается Пятая Республика. Вне всякого сомнения, эта эволюция меньше затрагивает основы общества, а в настоящий момент экономику, чем природу политических форм объедине­ ния, деятельности и власти. Я лишь хотел выделить психологи­ ческие аспекты, которые постоянно забывают принимать в расчет в конкретных разборах59 Не удивительно, что забывают, посколь­ ку мешают их рассматривать и оправдывают этот предрассудок

историческими и экономическими аргументами, что подтверждает­ ся успехом книжного рынка. Прогрессивным считается даже то, что способствует этой регрессии знания и фальсификации теку­ щей политической практики.

V

Одно безусловно: в течение десятка лет политические партии ме­ няются. Согласно формуле Тарда, партии-толпы становятся пар- тиями-публиками. На это нам указывают три признака. Прежде всего конкуренция, в которую они вступают, чтобы иметь доступ к средствам коммуникации и ими овладеть. Измерение своего влияния на телезрителей, слушателей и читателей — таким обра­ зом, граждан! — является общим для них занятием. Этим объяс­ няется мода на анкетирования. Измеряют пульс общественного мнения, переписывают процент прослушивания радиопередач, учитывают намерения голосующих, определяют отношения по то­ му или иному вопросу, об абортах или инфляции, работникахиммигрантах или евреях. При этом не забывают о доле популяр­ ности политических деятелей с ее колебаниями. Каждую неделю газеты публикуют эти результаты, замещая общественные дебаты, высказываясь за нас. Короче говоря, зондажи мнения путем опро­ са различных публик заменяют торжественные и волнующие пле­ бисциты, в которых подвергнуться риску может только один ли­ дер, наделенный властью. В этих опросах можно было бы видеть простое статистическое упражнение, в этих таблицах мнений — чистую информацию о состоянии людских умов. Автор «Фран­ цузской демократии» напоминает нам о настоящей цели:

«Импульс и санкция содержатся во мнении. Именно оно ре­ шает, где кончается свобода и где начинается беспорядок60».

Затем практика изучения политического рынка — знамени­ тый американский маркетингу — которая распространяется, предвиденная и рекомендованная Тардом, и определяет презен­ тацию и выбор кандидатов. Собрав суждения, предпочтения ста­ тистической выборки людей, составляется обоснованный пере­ чень их мнений. Они должны занять свое место в заявлениях каждой партии. Набрасывается портрет идеального избранника, на который каждый претендент должен быть похожим, чтобы вызвать доверие. Для этой цели претендент подвергается не только интеллектуальным манипуляциям, но также и физичес­ кому вмешательству — меняют зубы Миттерану, очки к Шираку или Дебре, не говоря уже о тех, о которых пишут в газетах.

«Первенство кандидата или лидера над политической группой, к которой он принадлежит, эта тенденция к персонализации власти, отмечаемая во всех ветвях исполнительной власти, объ­ ясняется тем фактом, что политическая коммуникация все чаще основывается на системе обмена образами и символически­ ми значениями. Распространение образов превращает избира­ тельное поле в настоящий мир знаков, где хитрые подмастерья сокровенного смысла заместили картезианских резонеров61 .

Эти подмастерья, не столь уж хитрые, сознательно применяют стратегии, которые создают им доказательства. Их не просят участвовать в противостоянии идей, мужчин и женщин, как и в столкновении представлений со всем тем, что содержит церемо­ ниал, ритуал. И этим, по большей части, мы обязаны медиа. Они рисуют великие мечты, привлекают массы, тем не менее не за­ ставляя их действовать. Они требуют только одного человека, обладающего талантом руководителя и публициста, умеющего убеждать их, то есть обольщать.

Эти три характерные черты нашей политической системы не являются абсолютно вечными. Они не имеют никакого отноше­ ния ни к парламентской демократии, ни к демократии масс. В длительной перспективе все может измениться. Но в ближайшее время, несмотря на резкую критику, на анафему слева или спра­ ва, они соответствуют непрерывной эволюции.

Переход от демократии масс к демократии публик мог бы быть изображен гораздо более детально62. От одной к другой прослежи­ вается непрерывность и трансформация политической психологии. Они представляют много аналогий с теориями Ле Бона и Тарда. Это делает их более конкретными: они кажутся извлеченными из почвы, где родились эти теории, и согласующимися с реальнос­ тью, которую эти теории предполагали и отчасти предвосхитили.

Итак, закроем скобки этих примеров и подготовимся к сле­ дующему этапу. Описанием толп, своей блестящей характери­ стикой «души масс63», Ле Бон создал новую психологию. Анали­ зом подражания и коммуникации Тард распространил ее на всю совокупность общества. Итак, машина действует. Здание для нее построено, детали механизма собраны, первый материал, на ко­ тором будут работать, отобран. Как Голему — человеку, согласно легенде, созданному из глины пражским раввином, этой машине не хватает дыхания жизни, собственной побудительной силы. Итак, остается привести ее в действие, объяснить «как» и «почему» этой психологии. Это мы найдем в творчестве Фрейда.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Самый верный последователь Ле Бона и Тарда: Зигмунд Фрейд

Глава I

Н езаконное творчество доктора Ф рей да

I

Существуют два вида гениев: университетские гении и гении уни­ версальные. Первые, как Дюркгейм, Макс Вебер или Де Брогли, принадлежат исключительно миру знаний. Вторые, как Маркс, Дарвин или Эйнштейн, по своим идеям и личностным качествам составляют часть мира в^наиболее широком смысле. Это мас­ штабные личности, которые однажды включаются в галерею ге­ роев культуры: Моисеев, Аристотелей, Леонардо да Винчи, ле­ гендарных исторических личностей. Фрейд из их числа. Именно поэтому вокруг него образовалась школа последователей, секта правоверных, группа исследователей, которые представляют со­ бой жрецов, падающих ниц в благоговении перед образом созда­ теля их доктрины.

Все они поставили перед собой задачу пропагандировать его идеи, сохраняя их в чистом виде, подобно вере, путем усердного комментирования текстов Учителя. Комментарий увековечивает традицию и поддерживает легенду. Он объединяет служителей культа, преклоняющихся перед спасителем человечества, после того, как они надлежащим образом прошли испытание. Истина становится, таким образом, верой, а затем изменяется в соответ­ ствии с ритуалом. Эта ритуальность тем строже, чем сильнее по­ читание великого человека, поскольку никто не может отказать­ ся от свободы мысли, отречься от желания быть, как он, героем культуры, не лишая при этом всех других этой свободы. Одним словом, его последователи утверждают, что такой великий чело­ век не может больше появиться. После Фрейда другого Фрейда больше не будет, как после Маркса не будет другого Маркса и не

будет Христа после Христа, а только последователи и верные ученики.

Это необычайное преклонение перед человеком не мешает то­ му, чтобы в его творчестве некоторые тексты стояли особняком. Противники и сторонники Фрейда в равной степени осуждают их. Эти тексты касаются происхождения религии, социальных институтов, политической власти и вообще психологии масс.

«Тотем и табу», «Психология масс и анализ «Я», «Будущее од­ ной иллюзии», «Болезнь в цивилизации», наконец, «Моисей и монотеизм» — вот их названия. Вместе с эссе, озаглавленным «Я» и «Оно», которое развивает новый взгляд на личность, они составляют единое целое. Оно считалось и продолжает считаться компрометирующим:

«Нет такой области, где Фрейд более бы рисковал своей науч­ ной репутацией, — пишет Марта Робер, — чем область религи­ озной психологии, в которой интеллектуальное любопытство, равно как и направление его исследования, многократно за­ ставляли его рисковать. «Тотем и табу», «Будущее одной ил­ люзии», «Моисей и монотеизм» — вот три момента этой компрометирующей авантюры, которая расценивалась как не­ приемлемая даже теми, кого она касалась, привела к утрате им ряда сторонников и остается сегодня щекотливым пунк­ том для определенной части психоаналитиков-фрейдистов1».

Тем более щекотливым, если добавить к списку Марты Робер другие произведения, которые я только что назвал. Хорошо вид­ но, что речь идет не о вагонах, которые отцепленные от локомо­ тива потерялись в стороне от дороги, а обо всем поезде, крепко сцепленном, который пошел в неожиданном направлении. Вне восприятия этого единства, без понимания связей этой «религиозной психологии» с психологией толп (скоро вы в этом убедитесь) все смешивается и становится тревожным. Фрейда больше нет во Фрейде. И, чтобы спрятать свое замешательство, прибегают лишь к поискам объяснений во сне наяву.

Сначала утверждается, что как произведения пожилого чело­ века они лишены научной значимости. Подобно тому, как когдато юношеские тексты Маркса были вычеркнуты из его творчест­ ва из-за их философического характера, так и поздние произве­ дения Фрейда замалчивались под предлогом их мифологических реликтов. Первые были подвергнуты остракизму, так как пола­ галось, что Маркс высказал их, не достигнув возраста, когда можно заниматься серьезной наукой. Вторые остаются скрыты­

ми (как надолго?) под аналогичным предлогом, что Фрейд, до­ стигнув определенного возраста, не мог больше заниматься се­ рьезной наукой. Как если бы политическая экономия и психоло­ гия походили на физику и если бы можно было точно знать, где начинается и где кончается в их случае наука! Или как если бы можно было установить строгие границы плодовитости исследо­ вателя, подобные плодовитости женщины.

Затем можно услышать, что, если Фрейд написал такие тру­ ды, нужно искать причины этого в тех трудностях, которые встают перед психоанализом в лечении неврозов. Основатель психоанализа предпринял попытку спасти его посредством серии текстов ненаучного характера, посвященных вопросам действи­ тельности и предназначенных широкой публике. Эти труды по­ зволили подтвердить преемственность и успех психоанализа за пределами круга его приверженцев.. Но их содержание не Ка­ сается ни психоанализа, ни психоаналитиков.

Наконец — и в этом можно увидеть скорее обвинение, чем объяснение, — каждый из них составляет необоснованную по­ пытку расширительного толкования и случайного применения психоанализа в области, которая не входит в его компетенцию. Эта попытка состоит в стремлении свести социальные проблемы к проблемам индивидуальным, политику к психологии. Короче говоря, речь идет об интеллектуальном империализме, о попытке вторгнуться в область других наук, в особенности марксизма. В то время как собственной и признанной областью психоанализа является психология, а значит, человек и невроз. И другой у не­ го быть не могло.

Доходят даже до этических моментов, переворачивают все с ног на голову, потому что закрывают глаза на исторический и научный контекст, в котором эти труды родились. А также по­ тому, что считается невозможным, немыслимым, что, начиная с какого-то момента, психоанализ отвернулся от психологии инди­ вида и обратился к психологии толп. Как только психологией социального начинают пренебрегать, все посвященные ей труды Фрейда начинают причислять к потаенному миру, к мифотвор­ честву старого человека, к темной стороне его натуры: подобно тому, чем были алхимия для Ньютона и астрология для Кепле­ ра, хотя эта аналогия была бы неточной. И чем меньше говорят об этом мире, тем лучше.

У меня нет ни малейшего намерения обсуждать или опровер­ гать эти объяснения. Они кажутся мне скорее предназначенны­ ми для того, чтобы избавиться от затруднительной реальности,

чем ее прояснить. Невозможно упрекать их в узости мысли: она соответствует их нравам. Однако их можно упрекнуть в неведе­ нии и поспешности, с которой они разрывают связь, сло­ жившуюся в определенный момент между психоанализом и пси­ хологией толп в творчестве Фрейда и его последователей. Я знаю, эти пуристы испытывают отвращение к родству, объеди­ няющему героя мысли с поденщиками в истории идей: Ле Бо­ ном, Тардом, Макдауголом. Понятно, что по низменным интел­ лектуально-аристократическим соображениям, по политической окраске они предпочитают более благородное родство с Ницше, Кантом и так далее. Фрейд их не читал. Но он читал этих по­ денщиков. Он с ними спорил и парафразировал их. Те, кто их осуждает, не зная, заставляют меня думать о том синьоре XVIII века, который четырнадцать раз дрался на дуэли, потому что на­ стаивал на том, что Ле Тас был более великим поэтом, чем Ари­ осто. А на своем смертном одре он признался, что никогда не прочитал и строчки ни того, ни другого.

Итак, я могу не останавливаться на множестве исследований, которые сочатся подобными объяснениями. Я их упоминаю для того, чтобы не упускать из виду и чтобы не показалось, что я их игнорирую. По отношению к науке также полезен совет, что лучше обращаться к Богу, чем к его святым. Или к его толкова­ телям.

II

Посмотрим правде в глаза. Именно своим трудом, опубликован­ ным в 1921 г., точное название которого по-французски «Пси­ хология масс и анализ Я», Фрейд делает свой первый рейд, если угодно, официальный, в область социальной психологии. В рам­ ках анализа индивидуального «Я», в его следствиях он обнару­ живает проявления социального. Не только в виде другого чело­ века, просто другого или Другого в нейтральном или абстракт­ ном смысле, который ему придают ныне, чтобы скрыть под ви­ дом другого конкретную идентичность. Но в виде масс, неорга­ низованных или организованных, и вождей. Социальное — тем более беспокоящее и завораживающее одновременно, что оно во­ площается массами, — непосредственно связано с тем, что инди­ вид вытесняет, в полной мере проясняет то, что так трудно до­ стижимо: бессознательное.

Бессознательное, воплощенное в толпе, ужасает Фрейда так же, как оно ужасает нас. Оно пробуждает у него те же страхи, которые оно уже пробудило, как мы помним, у Ле Бона:

«Этот страх перед толпами, — пишет Марта Робер, — не слишком погрешив терминами, можно квалифицировать как фобию, он ему, кажется, был присущ всегда, и всегда он его лю­ бопытно объясняет с помощью аналогии, которая гораздо позд­ нее даст ему тему социологических эссе: народ находится на одном уровне с нижними слоями психического, между ним и че­ ловеческим бессознательным существуют отношения согласия, почти пособничества, которые подвергают опасности самые высокие ценности сознания и достижения индивидуальности2».

Каковы бы ни были причины фобии, испытываемой Фрей­ дом, упомянутый очерк, несомненно, представляет новую науч­ ную позицию. С точки зрения психологии толп она четко выри­ совывается. Ле Бон довольствовался тем, что описал их, Тард проанализировал их, показав, что они собой представляют. Фрейд в своей работе пытается их объяснить, сказать, почему они таковы, каковы есть. Такой подход является основопола­ гающим в науке. С этой точки зрения, преемственность настоль­ ко поражает, что автор, которого трудно упрекнуть в легковес­ ности, мог написать сжато и захватывающе:

«Многие мыслители рассматривали теорию Ле Бона как безого­ ворочную научную правду. Как показал Рейнволд, рассуждения Фрейда, полностью противоречащие Ле Бону, обнаруживают по­ разительное сходство с рассуждениями Тарда. То, что Тард на­ зывал подражанием, Фрейд назвал идентификацией, и во многих отношениях, похоже, идеи Фрейда это и есть идеи Тарда, выраженные в психоаналитических понятияхз ».

Это верно и в целом, и в деталях. Каждый из трех мыслителей внес свой особый вклад в описание одного и того же класса явле­ ний. Каждый способствовал разумному установлению системы по­ нятий и исследованию оснований, знание которых очерчивает контуры науки. Это исторический факт. Можно придавать ему большее или меньшее значение. Однако трудно его отрицать4.

III

До сих пор я не представил вам ничего того, что не было бы вам уже известно. Но у меня меньше намерений вас учить или удив­ лять, чем напомнить о некоторых очевидных вещах. По ходу дела вы, конечно, спросили себя: так почему Фрейд все же заинтересо­ вался психологией толп? Не отстоит ли она за тысячу миль от его занятий врача, лечащего неврозы? Однако, по размышлении, это