2. Моральное зло в истории цивилизации

Социальные противоречия, порожденные част­ным присвоением, оттеснили кровнородственные отношения на периферию общественной жизни. Родство продолжало играть существенную роль в определении позиции конкретного индивида в обществе, но главным стало место того или иного рода в системе государства, в классовой и политической структуре общества. Основу со­циальных связей составила эксплуатация челове­ка, т. е. утилитарное отношение к нему, извлече­ние из него выгоды, использование его как вещи.

Само общество приобрело такую организацию, которая обеспечивала одним людям возмож­ность эксплуатировать других. Подобная органи­зация с необходимостью должна была стать ие­рархической, включить в себя ряд нисходящих ступеней, чтобы люди исполняли свои обязан­ности из страха перед падением на более низкую ступень. Общественная иерархия закреплялась в праве и освещалась идеологией, в том числе и моралью, ревностно оберегающей идею соот­ветствия между "породой" человека и его местом в жизни.

Впечатляюще наглядно это представлено в речи средневекового персидского шаха: "Вы самый счастливый народ в мире. Конечно, вельможи страны живут хуже меня, но лучше, чем дехкане, а те лучше, чем городские ремеслен­ники, но эти лучше, чем крестьяне, живущие луч­ше, чем рабы; но рабам лучше, чем преступникам в тюрьмах, которым лучше, чем осужденным на смерть, а тем, кого повесят, лучше, чем тем, кого посадят на кол. Если мы к этому добавим от себя, что посаженным на кол лучше, чем грешникам в аду, то получим полную картину справедливого мироустройства, как оно мыслилось в сословном обществе.

Ценность личности в таком строе определялась ее генеалогическим древом, близостью к власти, экономическим могуществом. Социальное, политическое, имущественное неравенство родов и семей исходная основа классового общества. Рабовладельческая культура произвела в понятии справедливости резкое перемещение акцента с равенства на статусную ценность, с демократического — на аристократический момент. Нравственное зло предстало в этой культуре как отход от зафиксированного в праве и освященного религией распределения ролей между свободными и рабами. Право назвало такой отход преступлением, а религия — грехом.

В своем главном содержании эта культура была направлена на сохранение общественного порядка, системы господства и подчинения. Она добивалась искоренения тех действий и помыслов, которые способны подорвать власть господина над рабами, правителя над подданными, мужа и отца над женой и детьми. Классовое разделение общества само по себе не порождает эксплуатацию человека (фактов эксплуатации было предостаточно и в доклассовом строе), а делает ее преобладающим принципом связи людей. Соединение усилий, сотрудничество, осуществляется в нем, как правило, через подавление чужой воли, навязывание собственных интересов другим. Глубина философских размыш­лений, утонченность эстетических переживаний, физическое совершенство достигаются благодаря одностороннему присвоению чужого труда. Со­бственное счастье строится на каторжных усилиях, лишениях и страданиях других. Даже само сияние славы властителя слагается из достоинств и спо­собностей, отнятых у зависимых от него людей.

Общество, разделенное на классы, порождает внутренне противоречивую и разорванную куль­туру, которая в каких-то своих частях оправдыва­ет сословное и имущественное неравенство, а в каких-то, наоборот, яростно критикует его и требует всеобщего уравнения; восхваляет пре­имущества цивилизации и призывает вернуться к естественному состоянию; предъявляет суровые моральные принципы и ратует за всеобщую снис­ходительность; фанатично устремляется к идеалу святости и разрешает предаться тривиальным чу­вственным влечениям. Очевидно, что утилитарное отношение к челове­ку не может не порождать ответной ненависти и вражды к угнетателям.

Возможность жить чужи­ми жизненными соками, паразитировать и распо­ряжаться судьбами людей ведет к распущенности и произволу. К тому же эти две стороны морально­го зла взаимно стимулируют друг друга. Система­тическое подавление сопротивления способно до­вести человека до чисто собачьей покорности, до утраты человеческого достоинства и всякого конт­роля над собой. Неспособность или нежелание владеть страстями усиливает недоверие и вражду ближних. Пока общественная организация воспро­изводит отношения эксплуатации, устранить вза­имное отчуждение и его последствия нельзя.

Однако замена феодализма капитализмом, личной зависимости вещною была бесспорным движением вперед. Сословный престиж и приви­легии можно приобрести только по милости се­ньора или прямым захватом у соперника (по божьей милости). Общественно-политическая жизнь феодализма колебалась между кровавой усобицей и всеобщим бесправием деспотической монархии. Грабежи и акты вандализма являются типичным способом самовыражения в обществе, где превыше всего ценится знатность рода и ме­сто в социальной иерархии. Колоссальная бес­смысленная растрата богатств, созданных людь­ми, и самих человеческих жизней — неизлечимая язва такой цивилизации.

Преимущество буржуазной (бюргерской, ме­щанской) культуры — в демократизации нравов и замене сословного неравенства конкуренцией в производстве и обмене товаров. Не поле брани, а биржи и рынки стали той ареной, на которой распределяются места в системе господства-под­чинения. "Игра материальных интересов" заме­нила собой "игру честолюбий" Буржуазный ин­дивидуализм одержал победу над сословной спе­сью. Среди нравственных пороков на передний план вместо гордыни, аристократического высо­комерия выдвинулась безудержная алчность, ме­чущаяся между скупостью и расточительством.

Противоречия классового общества отразились в этике, которая начиная с античности постепенно отделялась от мифологии, сохраняя, однако, тес­ную связь с ней. Все многообразие толкований сущности зла в этике имеет под собой противоре­чия человеческого существования, ограниченного рамками внутреннего мира личности, истории общества или расширенного до вселенских масштабов. От мифологии этика унаследовала общий шаблон объяснения зла — отождествление его с одной из сторон реального противоречия. Выделение противоположных сторон бытия содержало в себе, за редким исключением, уже готовую оценку: одна из них обязательно воспринималась со знаком "плюс", а другая — "минус"

Тенденция понимать зло, как особое соотношение противоположностей пробивалась в истории этики чрезвычайно трудно и медленно. Значительно легче "развести" добро и зло по разным лагерям, отнести к различным источникам, субстратам и психическим способностям, к разным породам людей, нежели выявлять их в каждой паре противоположностей, в характере противоборства сил, явлений, общественных групп. Даже элементарное понимание того, что для здоровья необходимо определенное сочетание сладости и горечи, а не одна только сладость, не дается сразу и без труда.

Человечество изначально обременено пороком антропо- и эгоцентричности. Оно оценивает действительность с точки зрения собственных потребностей и навязывает ей свои предпочтения, зачастую игнорируя то, что у бытия есть своя логика и, следовательно, свое, вполне самостоятельное распределение "плюсов" и "минусов". Люди более склонны диктовать природе свои условия, чем прислушиваться к ней, и даже когда делают это последнее, они слышат лишь то, что сами уже успели продиктовать.

Прогресс этики и культуры есть постепенное преодоление этой ограниченное. Узнавание того, что есть зло "для нас", не может происходить без постижения противоположностей бытия, психики и социума "в себе". За всяким конкретным подходом к объяснению зла стоит какое-то онтологическое, социальное или психологическое противоречие. Анализируя различные понятия морального зла в религиозно-этических учениях прошлого, мы хотели бы показать, что содержание этих понятий обусловлено степенью развитости и осознания противоречий человеческой жизнеде­ятельности. В понятиях зла, как в веренице зеркал, отражается сущность человека с ее индивидуаль­но-классовыми вариациями и инвариантами.