Когда мертвое хватает живое…
Простейшее наблюдение: при встрече с бюрократом, от которого зависит решение интересующего нас вопроса, почти автоматически возникает «магнитное поле» взаимного непонимания и отталкивания. Что нас – подателей просьб, жалоб и предложений – раздражает, обижает, возмущает прежде всего и почему чаще всего невозможен нормальный человеческий контакт? Потому, что казенный или канцелярский стиль мышления и поведения имеет под собой объективное основание, на поверхности проступающее как формализм или волокита. Бюрократ принадлежит, как говорится, душой и телом совсем другой действительности, чем мы, «простые смертные». Это не «ясная как день действительность», в которой мы все существуем и которая требует к себе прозрачного и непредвзятого отношения. Нет, это совсем иная действительность – разного рода актов, предписаний, инструкций, распоряжений, правил, приказов, ставшая «альма матер» чиновничьего бытия и образа жизни. В том-то и состоит парадокс, что для бюрократа «настоящей», является не та «ясная как день действительность», из которой мы к нему пришли, а именно эта, официально удостоверенная, зарегистрированная, материализованная в определенных установлениях, и все, что ей противоречит или с нею не совпадает, рассматривается им как проявление «беспорядка», «хаоса», нечто подозрительное.
Понятно, поскольку существует государство и необходим аппарат власти, без постановлений, распоряжений, предписаний - и т. п. не обойтись. Беда в том, что чиновник, представляя «государственный порядок», основывается и в способе восприятия, и в своих оценках реальной действительности только или преимущественно на официальных данных о ней, как будто в них содержится вся истина и дается адекватная ее картина. Но, как верно замечено, бюрократия представляет собой такую систему сбора и обработки социальной информации, которая даже и не ставит себе цель совпасть с реальностью, находящейся перед глазами каждого.
«Действительная наука, – отмечает К. Маркс, – представляется бюрократу бессодержательной, как действительная жизнь – мертвой, ибо это мнимое знание и эта мнимая жизнь принимаются им за самую сущность». Выстраивая «бюрократическую действительность», чиновник постоянно препарирует, омертвляет живую жизнь, отсекая от нее, как ему кажется, все лишнее, ненужное. Хотите увидеть, как «мертвое хватает живое», всмотритесь внимательнее в деятельность бюрократа. Обвиняя его в формализме, надо постоянно делать оговорку, что имеется в виду не интерес чиновника к форме, которая тут вообще ни при чем, а отсутствие интереса к содержанию, безразличие к смыслу факта, события, проблемы.
Аппарат для народа или народ для аппарата?
Бюрократ абсолютно уверен в том, что своей деятельностью выражает интересы народа. Но это не совсем так, вернее, совсем не так. Выступая «от имени» трудящихся, бюрократизм на деле узурпирует право на власть, отстраняет массы от управления обществом, государством, хозяйством и пытается доказать, что никакого другого, кроме чиновничьего, способа решения жизненных вопросов просто не существует. Тут и возникает перевертыш, точно обозначенный В.И.Лениным: «Не аппарат для народа, а народ для аппарата – вот «символ веры» бюрократизма». При этом привилегию участия в управлении государственными или общественными делами бюрократ воспринимает как нечто данное ему «свыше» и навсегда, в качестве своеобразной ренты за его умение «делать дело», которое – он убежден – недоступно другим.
Один из героев пьесы В.Дозорцева «Последний посетитель», бюрократ от медицины Валерий Ермаков, в порыве откровенности раскрывает внутреннюю моральную основу своего умения «делать дело». Надо, по его мнению, овладеть лишь одним – законом больших чисел. «Есть закон больших чисел, и все. Это не только в медицине. Это – везде. Это – где хочешь. Между прочим, самый демократичный подход к делу: все в интересах большинства. Можно думать о человеке, а можно – о людях. Что важнее? Вот тут у тебя тонет десять пионеров, а там, дальше – еще один. Кого будешь спасать? Ну кого, кого? Это, знаете, у вас там, в девятнадцатом веке, людей было мало и можно было подумать о каждой живой душе. А у нас, в двадцатом, по одному не тонут. Народу стало... черт возьми. Мы имеем дело с массами...»
А если внимательнее приглядеться к философии «больших чисел», пренебрегающей такой «малостью», как отдельный человек, то можно заметить в ней и более существенный изъян, порок. В спектакле «Диктатура совести» (по пьесе М. Шатрова) в Московском театре имени Ленинского комсомола пытается «оправдаться перед историей», защитить свою позицию Андре Марти, бывший член и один из руководителей Французской коммунистической партии, исключенный из нее за приверженность к взглядам и методам казарменного, бюрократического коммунизма (вплоть до использования полицейских методов руководства партией и массами). Марти тоже «за» массы, за всемерное использование их энтузиазма, однако считает их заведомо незрелыми решать серьезные вопросы и потому недостойными доверия. Марти полемизирует с основоположниками марксизма и ленинизма, противопоставляя их подходу и воззрениям точку зрения, как он убежден, «истинного социализма». «Великим старикам, – говорит он, – легко было фантазировать в тиши Лондонской публичной библиотеки – живое творчество масс, освобождение сил труда, демократия, гласность, нравственность, инициатива и прочий набор прекраснодушных фраз. А если смотреть реально? Надо быть абсолютно слепым, чтобы не видеть нынешнюю незрелость массы, абсолютно глухим, чтобы не услышать, что уничтожение частной собственности нисколько не уничтожает жажду собственности. Человек тот же, что и много веков назад, – он всегда всего хочет и всегда всего боится... Каждый – нуль, и только когда они встают за единицей, они превращаются в тысячи и миллионы, шаг которых грозен и неумолим. Тотальное самоотречение, тотальный контроль, тотальная регламентация всей жизни – и жертвы наши не будут напрасными...»
В основании бюрократического способа управления обществом, как хорошо показал когда-то К. Маркс, лежит определенное представление об обществе и его гражданах. Все очень просто: граждане делятся на благонамеренных и неблагонамеренных, причем именно чиновникам как «наследственным арендаторам политического разума» общества принадлежит право решать, насколько тот или иной гражданин наполнен и преисполнен «благих намерений». Бюрократ любит при случае напомнить формулу «Государство – это мы», но в «мы» он включает прежде всего себя, а также тех граждан, которые, по его мнению, доросли до понимания, как иронически заметил К. Маркс, «мудрых взглядов бюрократии». Итак, сначала чиновник отождествляет себя с государством, свой «особенный» интерес объявляет всеобщим, а вполне ограниченный разум – «государственным разумом», а затем на этой чисто субъективной базе строит свое отношение к людям, свои оценки их образа действий и мысли.