о богов. Все, что происходит на небе, божественно, а следова­тельно, «метеорология», стремившаяся раскрыть тайну и понять, что такое небо, как оно устроено и что на нем происходит, должна была казаться богохульным занятием. Раздражение демо­са не заставило себя ждать. В последней трети IV в. все три вы­двинувшихся в Афинах философа — Анаксагор, Протагор и Сок­рат — были либо изгнаны из города, либо, как в случав послед­него, «уничтожены».

В реакции народа Афин мы находим глобальное подтверж­дение атеизма, лежавшего в основе новой деятельности, порожденной представителями ионийской школы. Таким обра­зом, в этот начальный момент обе формы духовной жизни — фи­лософия и религия — являлись антагонистическими и неспособ­ными к сосуществованию.

Новое, тяжелое общественное положение «мыслителя» яви­лось причиной появления странного, манерного и маловырази­тельного названия «философия». Очень интересно наблюдать, как с определенного момента «мыслители» начинают заботиться о том, как им следует называть себя и свою деятельность. Представляя нам Протагора, Платон носвящает этому вопросу полторы страницы. Из них мы узнаем, что слово «софист», будучи довольно древним, употреблялось применительно к поэ­там, музыкантам и предсказателям, однако после того, как оно впало в иемилость и стало вызывать у людей неприязнь, его уже старались избегать, заменяя другими словами. Платоп старается убедить нас в том, что все сказанное относится к слову «софист», попимаемому так, как понимал его сам Платоп, в то время как для основной массы людей это слово обозначало некую неопределенную совокупность тех, кто излагал новые взгляды. Для нас, однако, важно то, что Платоп описывает здесь, считая его весьма опасным, положение «мыслителя» перед лицом общественного мнения.

«Мыслитель» должен скрывать род своих занятий, стараясь, чтобы само название деятельности его не выдало, и вынужден прибегать к различного рода уверткам и ухищрениям —

• ~ ' / » ' лроахгцьюс Jioieioftai xai ярохаАл>ятеа0а1, evXa^eiav⁷¹*. Спова и снова возвращается Платон к топ враждебности, которую встречал философ в своем социальном окружении, и даже в кон­це своей жизни («Законы», 821 А) находит необходимым вы­разить протест против того, чтобы научные исследования, осо­бенно астрономические и философские, считались нечестивы­ми — ov6 oaiov⁴⁷. Такое отношение общественности было настолько прочным и живучим, что даже Александр Афродизий-

71* «Prot.», 316 d, 317 b48.

281

ский все еще формально боролся за то, чтобы ooqpoi квалифици­ровали как jiepiTxog ⁷²*.

Интересно, что никогда на всем протяжении начального этапа развития «мышления» словом sofoí не называли «мыслителей». И сами они к себе его не относили. Слово очень древнее, имею­щее индоевропейское происхождение и точный латинский ана­лог — sapiens. У самых примитивных народов существуют экви­валентные выражения, обозначающие, возможно, самую древнюю и истории человечества общественную должность. Определенно­му человеку, как правило старику, вменялось в обязанность пробовать пищу, чтобы определить, здоровая эта пища или вредная для племени. Таким образом, это был человек, дегу­стировавший в первую очередь растительную пищу и умевший различать ее на вкус, или sapor. Благодаря своим сокам — но-гер- мански Salt — растения имеют вкус — sapor, а потому являются sapientes. С объекта слово переносится на субъекта, «разбираю­щегося во вкусах»,— sapiens, sotos. Вероятно, таковым был первоначальный смысл имени Сизиф (Sisyphos). Зпачение этого слова распространилось, однако, на все стороны жизни человека и среди них на всевозможные технические занятия, причем речь никогда не шла о теоретических знаниях, которых еще не су­ществовало. «Разбирающийся» человек знает некоторые вещи не потому, что имеет о них какие-то общие понятия (теории), а по­тому, что он живет в постоянном и конкретном общении с этими вещами, сталкиваясь одновременно с их индивидуаль­ными особенностями, невероятным многообразием и своеобрази­ем. Таков, например, человек, «разбирающийся» в фарфоре или «антиквариате». Его знания эмпирические и трудно передаю­щиеся другому. Так вот, из всех этих вещей, в которых следует разбираться, главной является человеческая жизнь, как личная, так и коллективная. Содержимое этих знаний о структуре че­ловеческой жизни и ее особенностях было названо «мудростью» («sapientia»), которую мы находим в «поучительной литерату­ре». Поэтому, когда Семерых греческих Мудрецов назвали словом: sofós, оио вдруг обрело гораздо более точный смысл. Лучшим примером того, чем являлась мудрость, служат «Элегии» Солона. Сравните содержание этого произведения с фрагментами работ «физиологов» или протофилософов Парменида и Гераклита. Солона занимает только жизнь человека, он не теоретизирует. Его учение о семи возрастах человека основано иа жизненном опыте.

Идеи Семи Мудрецов, их высказывания и сложившаяся о них легенда приобрели в Греции настолько большую попу­лярность, что слово sofós стало уже неприменимо к новы ¡vs «мыслителям». Пришлось испробовать другое, более новое, менее престижное и более бедное по содержанию слово — sofistés. Ес­

72* «Соmm. In Met», 529 (982 b 29, 983 a. 2),

282

ли sofós непосредственно характеризует человека как мудреца, то слово «софист» характеризует его через принадлежность к оп­ределенному роду занятий: поэзии, музыке, предсказаниям и проч. Поскольку при этом деятельность «мыслителей» — не только «физиологов» и философов, но и грамматиков, риториков, путешественников и др.— концентрировалась на «знаниях», приобретение которых требовало учебы, а следовательно, и пре­подавания, то слово «софист» казалось весьма подходящим для обозначения нового поколения людей, которые к 450 г. стали профессионально заниматься новым делом: преподаванием новых идей. Правда, само слово не объясняло, о какой sofia идет речь, и его смысл ограничивался обозначением тех, кто обладал зна­ниями и передавал их.

Однако, как мы уже говорили, это означает, что «мысли­тель» становится общественным лицом, а общество начинает реагировать на него с неприязнью. Поэтому новое название тут же приобрело уничижительный оттенок и тоже уже не могло закрепиться в качестве названия для «мыслителя».

Так мы подходим к началу IV в. Рядом с гимназией Акаде­мии Платон собирается основать свою школу. Школу чего? Че­рез десять лет после смерти Сократа положение «мыслителя» немного улучшилось, поскольку два поколения афинян — речь идет об определенных группах, принадлежащих высшим клас­сам,— уже получили новое образование paideia. В то же время иеприязнь демоса отнюдь не исчезла. Более того, «мыслители» приучили себя считаться с ней и уже не действовали с само­уверенной беспечностью, которой отличались их предшественни­ки в VI в. и в первой половине V в. С этого момента стиль «мышления» становится туманным, теряет свою искренность, стремясь быть более осмотрительным, чтобы не задевать рели­гиозные чувства толпы. Ведь ее раздраженная реакция на «мыслителей» была вызвана не только тем, что последние были атеистами, по еще и тем, что их способ выражения казался им наглым и дерзким. Какое название выберет для своего занятия и своего учения такой человек, как Платон, воспитанный на иронии Сократа? Задача усложнялась еще и тем, чго настал момент покончить с беспорядком, в котором перед народом Афин представали самые противоположные виды интеллек­туальной деятельности. Это обстоятельство делало более срочной и важной необходимость вооружиться таким названием, которое по отношению к общественному мнению было, бы оборонитель­ным, а по отношению к другим формам «мышления» — насту­пательным. Ведь речь шла о народе, который, наверное, как никакой другой, следил за точным значепием слов.

К этому моменту в языке уже более века существовало сло­во, значение которого было чрезвычайно расплывчатым и ни к чему не обязывало. Это было слово «философствование». Речь © тот момент шла только о некоем глаголе и некоем прилага­тельном; впервые, как мне кажется, прилагательное встречается

283