История лица.

Что такое лицо: продукт природы или культуры? Если наши предки имели такие же лица как наши, то зачем природа создала его столь незащищенным? Если лицо продукт культуры, то возникает вопрос о технологиях его производства. Кроме того, как утверждают представители биоэстетики и психоанализа, изображение, часто рассматриваемые беременными женщинами, как бы программирует облик ребенка.

Может ли философия разрушить это лицо? Достоевский написал роман, название которого до сих пор мучительно беспокоит его читателей. Речь идет об «Идиоте». Что значит это слово применительно к такому ангельскому человеку, каким кажется князь Мышкин? Может быть гениальный писатель одним из первых понял, что лицо ангела уже покрылось патиной смерти. Если Бог умер, то чьих посланников теперь может слушать человек? Кого представляет князь Мышкин, имеющий удивительную власть на всеми, с кем бы он не говорил?

Греки верили, что боги знают о них все. Так и Мышкин знает о нас полную правду и мы не можем ему лгать. Так что рано говорить о секуляризации. Старые мифы являются весьма живучими. То, что это не преувеличение, подтверждают два популярные фильма. Один – американский про брата-аутиста «Человек дождя», другой – наш под названием «Брат два». Последний вызвал сильнейшую реакцию у зрителей. Чем же затронул этот фильм сердца людей? На первый взгляд, он кажется абсолютно постмодернистким триллером, беспринципно комбинирующим ценности старой и новой России. Но это очевидно и для простых зрителей, которые откровенно смеются над приключениями главного героя. Симпатию, которую не затрагивает ироническая критика, вызывает Брат, который предан главному герою преданно и безрассудно. Может быть, вера в то, что есть наш самый близкий друг, интимный двойник, родной брат, который, зная обо мне всю правду, всегда придет ко мне на помощь – это и есть русская идея, ее так сказать становой хребет?

Метафизика человеческого облика была разработана Платоном . Он описывает красавца как отражение объективной красоты-идеи, а восприятие красивого тела как воспоминание о ее созерцании в те времена, когда наша душа пребывала в мире идей. Таким образом красивое человеческое тело светится неземным светом. Платон писал: «когда кто-ни6удь смотрит на здешнюю красоту, припоминая при этом красоту истинную, он окрыляется, а окрылившись, стремится взлететь…Из всех видов неистовства эта – наилучшая … Причастный к такому неистовству любитель прекрасного называется влюбленным.»¹³¹

Платон выстраивает свою теорию красоты на основе метафизики истины как несокрытого. Когда душа еще не наделена своим домиком-улиткой, т.е. телесной оболочкой, которую Платон называет еще надгробием, она пребывает чистой и непорочной в божественном мире истин. Благодаря более сильной памяти у некоторых людей остаются воспоминания о сияющей ярким светом красоте божественного мира идей и возникает сильная тоска. Смертные, наделенные телесной оболочкой воспринимают мир только благодаря зрению, которому недоступен чистый разум. Только красоте выпало на долю быть зримой и привлекательной. Но земная красота – это не красота сама по себе. Последняя возбуждает низменное желание. Только возвышенный человек, посвященный в таинства, способен испытать священный трепет от созерцания божественного лица.

Описание этого возвышенного чувства Платон дает в терминах теплоты: «Глядя на красоту юноши она (душа) принимает в себя влекущиеся и истекающие оттуда частицы – недаром это называют влечением: впитывая их, она согревается, избавляется от муки и радуется.»¹³² Итак два лица объединяются светом и теплом. Один посылает сияние красоты, другой согревается ее лучами. Этот взаимный обмен энергиями и создает интимную сферу существования.

Христианство дополнило метафизику Эроса как влечение к сияющей истине-красоте метафизикой плотского касания. Истечение духа передается не только путем созерцания, а также путем касания, объятия и поцелуя. Это существенно расширяет возможности наслаждения членов идеальной коммуны – церкви как единства верящих и любящих. Наиболее ярким воплощением этой новой чувственности остается фреска Джотто «Приветствие Иоахима и Св. Анны». Согласно легенде – это родители Девы Марии. Они были женаты более двадцати лет, но у них не было детей. Когда Иоахим в очередной раз молил Яхве дать ему ребенка, ангел передал ему радостное известие, что в у Анны родится дочь – будущая Богоматерь. Джотто изобразил кульминацию этой истории как встречу Иоахима и Анны. Они встречаются на мостике перед городскими воротами, окруженные взволнованными зрителями. Художник соединил их в поцелуе. Глаза Иоахима и Анны при этом широко открыты и они пристально вглядываются в лицо друг друга. Взгляд Анны испытующий: как принял известие Иоахим, что он думает о ребенке, кто его отец? Взгляд Иоахима напоминает метафизику света Платона. Он видит в Анне отражение божественной истины и испытывает от этого сильнейший трепет. Слоттердайк видит в слившихся в поцелуе фигурах облик сферы, видит вместо двух лиц одно. Действительно, мы видим на картине один глаз Анны, другой Иоахима, видимые нам половинки, их соприкоснувшихся образуют одни уста. Борода Иоахима ложится на шею Анны и оказывается в середине того, что можно назвать третьим лицом, лицом Иисуса Христа.

Совсем иначе построена картина Джотто «Предательство Иуды». На ней Иисус Христос изображен как красивый породистый человек, явно принадлежащий к благородному сословию. Перед нами настоящий европеец с прямыми чертами лицами, высоким лбом, пепельными густыми волосами и бородой. Наоборот Иуда олицетворяет то, что в расовых теориях будет названо «семитским типом»: низкий лоб, глубоко посаженные глаза, густые темные волосы и кривой нос. Он выглядит ниже ростом, ибо изображен слегка согнутым, что также символизирует его нечистые намерения. В сакральном плане нимб – знак святости – достаточно четко отличает Христа от Иуды и тех, кто пришел с ним. Трагизм ситуации Джотто передает тем, что поцелуй Иуды остается как бы нереализованным. Христианское тело избавлено от позора, оно осталось неоскверненным так как целующиеся не соприкасаются губами. Зная о предательстве, Христос держится достойно и без страха честно и прямо смотрит в глаза Иуды. Последний изображен в каком-то сомнамбулическом состоянии. Он как будто в трансе. Глаза его тоже открыты, но они не видят Иисуса, а погружены внутрь себя. Возникает впечатление какого-то эротического оцепения.

Различие, несовместимость и вместе с тем параллельность их существования, Джотто выразил тем, что сцена поцелуя изображена без соприкосновения губ. На древнерусских фресках, изображающих эту сцену, между лицами Иуды и Христа также оставлено пустое пространство, чем то напоминающее гештальт кубка. Эта пустота и есть черта, которая их разделяет и различает.

В связи со сказанным возникает общая проблема лица. Что такое лицо, можно говорить о его антропогенезе, или оно является продуктом культуры. С одной стороны, данные физической антропологии свидетельствуют о том, что на 90 % наше тело сформировалось на ранней стадии эволюции и мы мало чем отличаемся от наших первобытных предков. С другой стороны, на ранних стадиях культуры и даже в античной Греции и Риме мы не встречаем портрета в собственном смысле этого слова. Не является портретом и икона. Только европейская живопись 15-16 века начинает изображать человеческое лицо в его уникальности. В этой связи возникает вопрос о том, для чего природа создала лицо. Как продукт эволюции оно формировалось в результате полового отбора и, с позиций биоэстетики, поскольку красивое лицо способствовало привлечению партнера, то эволюция способствовала росту его привлекательности. На самом деле не стоит преувеличивать роль полового отбора при формировании красивого лица. Судя по изображениям женщин в форме каменных баб, первобытные люди гипертрофировали в основном детородные органы.

Такая установка, конечно, радикально противоречит платоновской метафизике лица, согласно которой красивое лицо отражает красоту как идею. Но и она выглядела в античной культуре достаточно радикальной новацией и об этом свидетельствует полемика Платона с современниками-мужчинами, которые в основном ценили плотскую красоту. Но если допустить, что платоновская эстетика лица была реализована в иконописи, то придется признать, что она вовсе не способствовала восприятию индивидуального лица. Ортодоксальный священник О. Павел Флоренский в своей работе «Иконостас» раскрывает красоту иконописного изображения Христа, как отражение божественной красоты. Он же резко протестует против превращения изображений Его и Богоматери в портреты частных лиц. Действительно, уже в религиозной живописи итальянского Возрождения Мадонна все чаще изображается как молодая мать, кормящая грудью здорового младенца. Сам этот взрыв культа Богоматери и изображения ее как частного лица в повседневной жизни требует серьезного осмысления.

Лицо должно стать предметом антропологии, ибо оно продукт антропогенеза. Можно утверждать, что лицо – это сравнительно недавнее открытие европейской культуры. Первобытная культура открывает женское тело и прежде всего подчеркивает его родовые способности. В эпоху матриархата складывается культ женских богинь, скульптурные изображения которых выпячивают могучие бедра и грудь, а также выделяют гениталии. При этом от великих богинь исходит какая-то мрачная сила. Их эротика не обещает наслаждений, она скорее намекает на жертву.

Боги египтян наделены головами животных, что также свидетельствует о культе тела, с одной стороны, и о культе власти, с другой. Греческие боги более демократичны и напоминают людей. На фронтоне Парфенона люди и боги, кони и кентавры образуют союз равно совершенных существ. Хотя боги и люди изображаются с головами, искусство греков еще не знает человеческого лица. Гордые и красивые обнаженные тела символизируют власть полиса. Воины и ремесленники как персонажи греческого искусства одинаково выступают носителями государственных добродетелей. Это особенно усиливается в эпоху римской империи. Изображаемые на монетах профили императоров являются политическими символами Рима. Особенно интересны двойные профили. Они конечно же выражают не дружбу а политическую преемственность богов и императоров и их наследников

Э. Левинас описал лицо как открытую и беззащитную часть человеческого тела, которая провоцирует желание ударить. Наверное, такое восприятие лица определяется нелегкой судьбой философа. Но и в наше благополучное время насилие над личностью нередко выражается побоями. Но лицо беззащитно еще и в том смысле, что выражает душу человека. Поэтому его прячут под чадрой, маской или миной. В частности, искусство автопортрета тоже является не столько формой отражения, сколько способом самозащиты. Нарциссизм присутствующий в старинных портретах не имеет ничего общего с эдиповым комплексом. Он является нормальной формой идентификации и самосохранения. Изображается не столько индивидуальное, сколько родовое лицо. В портрете проявляется порода человека. Кроме того, искусство формирует и закрепляет различие своего и чужого лица. Сегодня оно производится модой и рекламой, которая стирает не только этнические, но и индивидуальные особенности, формируя вместо лица нечто вроде клипа с небольшим разрешением. Мелькая среди других, молодые мужчины и женщины производят приятное впечатление, но если приглядеться к их лицам, то наступает разочарование. Лицевая операция, характерная для нашей культуры, состоит в беспощадном искоренении следов жизни с человеческого лица.

Введенный неизвестным чиновником термин «Лицо кавказской национальности» для обозначения людей, приехавших в Россию в поисках заработка, воспринимается как необычайно обидный и даже унизительный. Поэтому задача "деконструкции" этого понятия представляется необычайно актуальной. Разрушение его смысла не сводится к его запрету, так сказать, на высшем уровне, ибо то негативное, что оно отражает, от этого не исчезнет, а лишь найдет выражение в новом столь же обидном словосочетании. Попав в Западную Грузию, я восхищался лицами пожилых мужчин и женщин, которые я воспринимал как прекрасные, ибо они свидетельствовали о жизни полной труда и забот и о бесхитростном и честном характере. Наоборот, в Тбилиси я увидел женщин с высветленными волосами, лица, фигуры и манеры которых свидетельствовали о подражании фотомоделям. Эстетическая хирургия – это типичное проявление современного цивилизационного процесса, вовлекающего все народы в борьбу за комфорт. Мы все теряем лицо, сформированное нашими предками в процессе совместной жизни, получая взамен маску, которая привлекает лишь на короткое мгновение, а при ближайшем рассмотрении оказывается грубой и неинтересной. Лица фотомоделей – это стереотипы комиксов. Мы соглашаемся на лицевую операцию потому, что больше не любим и не гордимся лицами своих предков, которые кажутся нам грубыми и неотесанными.

Эстетическое протезирование лица направлено против против всего того, что в жизни выглядит как естественное. Лицо родового человека формировалось как приглашение к дружбе, и именно оно преобладало над этническими чертами и особенностями. И сегодня младенцы всех рас и народов излучают дружелюбие. В этом заложен большой смысл: улыбающееся лицо воспринималось как приглашение к сотрудничеству.

Лицо – это форма идентичности. Эстетическая хирургия способствует росту разукорененности, безродности и бездомности, которые являются опасными последствиями глобализации. Человек без лица, по-особенному опасен и враждебен к чужому. Утрата лица – это утрата идентичности. Изначальный смысл мифа о Нарциссе радикально трансформирован и даже извращен в психоанализе. На самом деле, с точки зрения символической и культурной иммуннологии нарциссизм - это форма самозащиты. Каждый человек, каждая группа, народ должны, чтобы не потерять себя и не раствориться в других, любить, восхвалять и гордиться своим как внешним видом, так и культурой и обычаями.

Однако существует стресс чужого, который возникает как следствие проникновения в святая святых социосферы, центром которой всегда была мать, окруженная детьми. Нет ничего удивительного в том, что отношение к чужому у каждого народа обретало свои особенности, определяемые историческими событиями. Но всякий народ воспроизводит себя также на уровне языка и культуры, и формирует у каждого нового поколения своеобразные предпочтения и желания, включая эстетические, кулинарные, эротические и т.п. вкусы. Все наши желания в какой-то мере являются искусственными, однако от них не так то просто избавиться. Проблема утраты и сохранения идентичности по настоящему может быть осмыслена на уровне не столько идеологии, сколько психологии и даже физиологии людей. Идентичность - это психосоматическое состояние и включает в себя не только знание о том, кто я, но и чувства уверенности, гордости и уважения к себе. Тот, кто не любит или потерял себя, равнодушен и даже агрессивен к другим. Люди, не имеющие дома, забывшие свой род, его песни и язык, интенсивно дегенерируют в процессе глобализации: их квартиры комфортабельны, но в них нет человеческого тепла, их музыка и визуальное искусство сладострастны, но не служат высокому и не призывают к героическому подвигу. Напротив, уводят в глубины собственной души, откуда уже не возвращаются. Каждый замыкается в себе и предается разрушительной саморефлексии на тему о своей сущности. Такие люди и составляют благодатную почву для национал-социализма, идеологи которого интенсифицируют стресс чужого.

Тот, кто не потерял себя, а наоборот, гордится как своей культурой, так и породой, не боится чужого. Наши предки культивировали то, чем они отличались от других, но не боялись, а уважали их. В какой-то мере стресс чужого нейтрализовался законами гостеприимства, и это была достаточно эффективная стратегия признания другого.

Тезис, точнее, программа о необходимости стирании национально-этнических отличий для того, чтобы люди могли объединиться на новой основе как человечество, нуждается в тщательном обсуждении. С одной стороны, цивилизационный процесс, достигший фазы глобализации, действительно, уравнивает образ жизни людей. Рынки и производство товаров способствуют повышению уровня комфорта и расширению коммуникации. Они связывают людей прочными экономическими узами, и мы уже вряд ли сможем когда-либо отделаться от оценки последствий тех или иных действий с точки зрения выгоды. Не стоит обвинять рынок и глобализацию во всех грехах. На самом деле именно они объединяют народы, которые производят товары и услуги и обмениваются ими с выгодой для себя. Но за глобализацию, как и за демократию, приходится платить довольно высокую цену. Происходит утрата ценностей, которые ранее составляли сердцевину любой человеческой общности. Сегодня все говорят о смерти Бога и человека, о кризисе семьи, образования и самого национального государства. Просвещение с его лозунгами гуманизма и рационализма, демократия с ее требованиями соблюдения прав человека, растущий индивидуализм людей, не желающих нести бремя социальных обязанностей – вот, кроме рынка и торговли, факторы, обесценивающие ценности традиционного общества.

Многим они кажутся устаревшими и ненужными в новых условиях. Зачем цепляться за родной язык, если его не понимают другие, зачем культивировать родовое лицо, сохранять народные песни, традиции питания, образ жизни и т.п. Кто будет жить в юрте, если есть возможность жить в комфортабельной квартире и не в степи, а мегаполисе с его разветвленными структурами труда и отдыха? Риторический для молодежи вопрос. Для нее характерен отказ от традиционного образа жизни. Поэтому мы боимся, что наши сыновья перестанут защищать национальные ценности.

Возможен или нет парадоксальный с точки зрения логики выход: совместить глобализацию, открывающую перспективу формирования мирового сообщества с единым рынком, правительством, языком, культурой и образом жизни, с развитием национальной культуры? Уже очевидно, что гомогенное человечество застынет в безжизненной стагнации. Общая социосфера станет совсем пустой и холодной. Не в этом ли одна из причин непонятного с точки зрения теории цивилизационного процесс взрыва этнического и национального?