- •Александр Кабаков идеальный писатель Иван Алексеевич Бунин (1870–1953)
- •Роман Сенчин заглянувший в бездну Леонид Николаевич Андреев (1871–1919)
- •Дмитрий Быков сам себе человек Максим Горький (1868–1936)
- •Всеволод Емелин в ожидании возмездия Александр Александрович Блок (1880–1921)
- •Тревога
- •Возмездие
- •Владимир Тучков бунт на корабле русской поэзии Владимир Владимирович Маяковский (1893–1930)
- •Скандальный гастролер?
- •Немножко нервно
- •Наедине с богом
- •Попытка молитвы
- •Забрикованный
- •Игра в карты с дьяволом
- •Максим Кантор апостол революции Владимир Владимирович Маяковский (1893–1930)
- •Герман Садулаев словом по сердцу Сергей Александрович Есенин (1895–1925)
- •Мария Степанова Прожиточный максимум Марина Ивановна Цветаева (1892–1941)
- •Дмитрий Воденников из апрельского праха, с любовью Марина Ивановна Цветаева (1892–1941)
- •31 Августа 1941 года в Елабуге Марина Цветаева покончила с собой…
- •Алла Горбунова кристалл поэзии Осип Эмильевич Мандельштам (1891–1938)
- •Грифельная ода
- •Светлана Бодрунова судить можно только по праву любви Анна Андреевна Ахматова (1889–1966)
- •Последнее
- •Ксения Букша борис пастернак: девять жизней и одна смерть Борис Леонидович Пастернак (1890–1960)
- •Ольга Славникова дар владимира набокова Владимир Владимирович Набоков (1899–1977)
- •Павел Крусанов шинель замятина Евгений Иванович Замятин (1884–1937)
- •Сергей Гандлевский гибель с музыкой Исаак Эммануилович Бабель (1894–1940)
- •Максим Кантор собеседник прокуратора Михаил Афанасьевич Булгаков (1891–1940)
- •Александр Етоев великий учитель смеха Михаил Михайлович Зощенко (1895–1958)
- •1926 Года, второе — в автобиографии начала 1930-х годов. Правильные время и место рождения — 10 августа (29 июля) 1894 года, Петербург, Большая Разночинная ул., д. 4, кв. 1.
- •Владимир Шаров народ андрея платонова Андрей Платонович Платонов (1899–1951)
- •Александр Мелихов красочное и серое Михаил Александрович Шолохов (1905–1984)
- •Евгений Мякишев dj заболоцкий Николай Алексеевич Заболоцкий (1903–1958)
- •Детство и юность
- •Студенческие годы
- •Заболоцкий и обэриу. «поэт голых конкретных фигур»
- •«Столбцы». Формирование натурфилософской концепции заболоцкого
- •1929–1933 Годы. Подготовка следующей книги. Поэмы
- •«Безумный волк»
- •1933–1938 Годы. Переводы и переложения. «вторая книга»
- •Арест. Заключение. Ссылка
- •5 Декабря — не иначе как по насмешке судьбы в День Конституции ссср — начался, словами Заболоцкого, «великий сибирский этап».
- •18 Августа 1944 года Заболоцкий был освобожден из заключения и определен на поселение, оставшись в лагере в качестве вольнонаемного работника. Жене и детям разрешили приехать к нему в Алтайский край.
- •Годы «на воле». Стихи и переводы. Литературное завещание и «заключительный свод»
- •Сергей Завьялов советский поэт Александр Трифонович Твардовский (1910–1971)
- •Андрей Рубанов варлам шаламов как зеркало русского капитализма Варлам Тихонович Шаламов (1907–1982)
- •Александр Терехов тайна золотого ключика Александр Исаевич Солженицын (1918–2008)
- •Никита Елисеев об авторах этой книги
- •Примечания
- •Оглавление
Алла Горбунова кристалл поэзии Осип Эмильевич Мандельштам (1891–1938)
Каждый большой поэт волей-неволей оказывается выразителем духа времени. Выражение духа времени — важная, хотя и отнюдь не единственная поэтическая добродетель, — не имеет ничего общего с бытописательством, с установкой «что вижу — то пою»; речь идет о том, чтобы дать сказаться именно духу (а не фактичности) эпохи, а как это произойдет — неизвестно, ибо дух дышит где хочет и как хочет, пронизывая поэтическую плоть темы, языка, интонации. Количество великих поэтов, творивших в ту или иную эпоху, возможно, как-то связано со степенью исторической плотности самой этой эпохи: во времена, когда многие и многие поколения жили примерно одинаково, не было нужды во множестве творческих индивидуальностей, которые поэтически осмысляли бы эту жизнь, и великие поэты рождались редко, а когда они умирали, на их творениях возрастали еще многие и многие поколения — пока не появлялся новый самобытный творец. Но бывают трудные эпохи, времена перемен, — когда одно поколение уже не похоже на другое, а плотность исторических изменений, нарастающая сложность жизненных процессов настолько высоки, что сравнительно короткий промежуток времени провоцирует рождение все новых и новых поэтических индивидуальностей.
Такой эпохой были начало и первая половина XX века в России: переломному, наполненному тревогой и новизной времени (закат империи, Первая мировая война, три русские революции, Гражданская война, а затем и установление советского строя — модернистский проект принципиально нового общества) требовался не один великий поэт, способный дать времени голос и осмыслить то небывалое и безумное, что происходило на его глазах. Здесь нужны были и Блок с его «музыкой революции», и Хлебников с его «будетлянством», и Маяковский с его авангардистским словарем, и Пастернак, и Есенин, и Клюев, и Цветаева, и Ахматова… И у каждой из этих поэтических индивидуальностей — особая роль в поэзии и особое отношение ко времени. Так, Хлебников — как бы маковая коробочка семян-потенций русской поэзии; Маяковский — глашатай новизны и выразитель современного ему мира в адекватной для этого мира поэтической речи…
Роль Мандельштама и его отношение ко времени достаточно определенны. Мандельштам — поэт, скрепляющий времена и заклеивающий пробоины века. Всю свою поэтическую жизнь Мандельштам выяснял отношения со своим временем — ибо чувствовал зависимость поэта от современной ему эпохи так болезненно, отчаянно, противоречиво, как, пожалуй, никто другой. Более того: осознавал, что долг и смысл поэзии состоит в том, чтобы скрепить «порвавшуюся связь времен»[276], преодолеть разобщенность бытия — в слове запечатлев кристаллизованное мгновение.
В творчестве Мандельштама (и в поэтических, и в прозаических его текстах) эта тема постоянно дает о себе знать. В автобиографической его прозе, которая недаром носит название «Шум времени», она звучит вполне отчетливо: «Мне хочется говорить не о себе, а следить за веком, за шумом и прорастанием времени. Память моя враждебна всему личному. (…) Там, где у счастливых поколений говорит эпос гекзаметрами и хроникой, там у меня стоит знак зиянья, и между мной и веком провал, ров, наполненный шумящим временем, место, отведенное для семьи и домашнего архива. (…) Надо мной и над многими современниками тяготеет косноязычие рождения. Мы учились не говорить, а лепетать — и лишь прислушиваясь к нарастающему шуму века и выбеленные пеной его гребня, мы обрели язык».
Это написано в 1925-м — рке после того, как в стихотворении «Век» (1922) об этом новом времени Мандельштамом было сказано пророческое «Но разбит твой позвоночник, / Мой прекрасный жалкий век!» Если бы можно было всего лишь «следить» за временем, если бы можно было оставаться всего лишь отстраненным наблюдателем… Но век требует жертвенной крови поэта, ибо только ею можно склеить распавшиеся позвонки столетий:
Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки?
(…)
Чтобы вырвать век из плена,
Чтобы новый мир начать,
Узловатых дней колена
Нужно флейтою связать.[277]
Разговор Мандельштама с эпохой мучителен и противоречив: от «Нет, никогда, ничей я не был современник…» (1924) до «Пора вам знать, я тоже современник, / Я человек эпохи Москвошвея, — / Смотрите, как на мне топорщится пиджак, / Как я ступать и говорить умею! / Попробуйте меня от века оторвать, — / Ручаюсь вам — себе свернете шею!»[278]
Впрочем, «век-властелин», «время, вспаханное плугом»[279] — это для поэта, сказавшего о себе «Я рожден в ночь с второго на третье / Января в девяносто одном / Ненадежном году — и столетья / Окружают меня огнем»[280] —, не только современная ему эпоха.
Стихи Мандельштама — поле диалога многих столетий, от эллинизма до XX века, с которым ему приходится «вековать» лишь постольку, поскольку «не выковать другого»[281]:
А я пою вино времен —
Источник речи италийской —
И в колыбели праарийской
Славянский и германский лен![282].
Он поэт, осуществляющий живую «связь» времен в поэтическом слове, скрепляющий словом историю. Он хранит и передает дикий мед поэзии[283], и в этой передаче он относится не только к прошлому, но и к живому настоящему, и к будущему. То же прошлое, к которому он обращается, не «мертвое» прошлое культурных реликтов, но оживающее, постоянно возрождающееся в настоящем прошлое. Овидий, Данте, Петрарка видятся Мандельштаму не далекими чужаками, а современниками — современниками в вечности (как писал Гессе, «в вечности есть только современники»[284]). Если мы понимаем того, кто жил столетия назад, и не понимаем нашего соседа и ровесника — значит, нашим современником является тот, живший столетия назад, а не сосед и ровесник («Свое родство и скучное соседство / Мы презирать заведомо вольны»[285]). Каким же образом мы можем совпасть в нашей одновременности с тем, кто жил столетия назад, его ведь уже нет рядом с нами? Опыт одновременности в таком случае осуществляется посредством культуры, представляющей собой объективированное внутреннее время ее создателей. Читая «Божественную комедию», мы оказываемся современниками Данте, если только мы читаем правильно, раскрывая внутреннее время вещи и совпадая с ним. Преемственность культуры — никогда не заданная, а бесконечно творимая каждым поэтом, и потому не может быть и никакого разрыва культурной традиции: ведь никакой предзаданной культурной традиции вовсе нет, чтобы она могла прерываться. Настоящая, а не «школьная» культура есть только постольку, поскольку есть творец.
Темами духовной преемственности, объединения времен пронизана мандельштамовская «Грифельная ода» (1923, 1937) — стихотворение, посвященное в первую очередь самому процессу поэтического творчества.