3. Категория «всемирно-исторический»

КАК' ВЫРАЖЕНИЕ ПОЗНАВАТЕЛЬНОГО ПРИНЦИПА 'ПРЕДЕЛЬНОСТИ

'""■*'--' Как уже отмечалось, марксистская историческая наука неизбежно сталкивается прежде всего с проблемой множественности конкретно-исторических обществ внутри одной и той же всемирно-исторической эпохи, т. е. с объек­тивной диалектикой тождества исторической необходимости и многообразия форм ее пространственно-временного прояв­ления. В результате в самом определении предметной области исторической науки общественно-экономическая формация выступает как пространственно-временной континуум, т. е. как непрерывность взаимопереходов временного в про­странственное и обратно. Именно здесь заложена стержне­вая проблема исследования всемирное™ исторического процесса. Точно так же, как общественно-экономическая фор­мация в действительности существует только в виде совокуп­ности «единичных обществ», ее составляющих, так и, все­мирная история сплетается из пестрой ткани процессов," локализованных не только во времени, но и в пространстве, что ставит их в зависимость от естественной и исторической среды, особенностей-и последствий взаимодействия с каж­дой Из них.

«Множественное» в пространстве, т. е. региональные раз­новидности формационно-тождественных обществ, проявляет себя как таковое и во времени, но уже на ином основании, именно в качестве воплощений различных стадий в .разви­тии каждой данной формации. Итак, в отличие от социоло­гии, сосредоточенной на изучении законов движения единого во времени, историческая наука преследует цель познать ^объективно необходимое («всемирность») в его реальном • "проявлении, т. е. обнаружить его.как множественность («ло-' кально-историчесКое»). Из сказанного следует, что с онто-• *.4 логической точки зрения всемирность — это,не особая суб­станция истории, не особый ее «поток», протекающий над . , локально-историческим ее течением, равно как. и не выраже­ние в первую очередь «пространственного объема» Данного явления, процесса. Поскольку всемирно-историческое су­ществует не иначе как в пространственно-временном разбросе . различий, как всеобщее в своем обособлении, постольку в этой категории правомерно усматривать объективную форму раскрытия универсальной сущности- процессов; ло­кально-исторических — на стадиально тождественных уров­нях развития. . ,

С гносеологической же точки зрения в категории «все­мирно-исторический» выражена, прежде всего мера «чистоты» данного явления, процесса, т. е. мера приближения локально-исторического их течения к теоретическому выражению, логической «модели» эти|^процессов. Понимаемое таким об­разом^ всемирно-историческое^выражает не абстрактно-все­общее, не сходство внешних сторон, черт и т. д. * различных локальных потоках истории, а является конкретно-всеобщим, представленным всемирными (в указанном выше смысле) сторонами в локально-истррическом.

Итак, «всемирно-исторический»— понятие системное, вы­ражение единства и целостности ?человеческой истории, реализующейся в универсальности пути его: поступательного движения, скрытой за внешним многообразием локально-исторического. Но именно поэтому всемирно-йсторическбе познание истории в определенном отношении приближается— в рамках историографии — к теоретическому уровню ее познания, хотя далеко с ним не совпадает. В итоге право­мерно заключить, что в анализируемой паре соотноситель­ных категорий познавательно отражены два уровня абстрак­ции исторического процесса, каждому из которых в реальной действительности присущ свой уровень необходимости и слу­чайности, свой уровень системности, свой ритм Истории ³³.

Известно, что научная абстракция нацелена на мыслен­ное воспроизведение предмета исследования в «чистом виде». В частности, и в историческом исследовании в, про-цессе абстрагирования реализуется та же познавательная цель. Й здесь мы приблизились к принципиальной важности проблеме специфики объективных условий, в которых про­текает процесс научного абстрагирования в историческом исследовании. Историк йетолько лишен возможности экспе­риментально повторить прошлое, но, что самое важное, он от начала до конца вынужден вести исследование в усло­виях, при которых масса обстоятельств, совершенно привхо­дящих, малозначительных, изживших себя, затуманивает суть изучаемых явлений. Вся; специфика исторического познания в том и заключается, что прорыв к этой сути воз­можен не «в обход», а только через научное преодоление затемняющих суть напластований. При этом историка по­стоянно подстерегает опасность принять за «последнюю сущность» ее видимость. Отсюда огромное, без преувеличе­ния, значение проблемы «чистых форм» в историческом познании, в особенности на той его стадии, на которой ста­вится задача сущностного познания процесса.

Так как исторический метод историографии отличается от исторического метода, к примеру, политической экономии тем, что он, будучи в своей основе методом логическим, в то же> время, не освобожден от исторической формы, то легко понять, какое неоценимое познавательное значение приобретают те моменты реального процесса, в которых последний предстает в наиболее близкой к «своему идеалу», к «своему понятию» форме. Не случайно К. Маркс придавал особое значение открывающейся в этих случаях возможности рассматривать «каждый момент» «в той точке его развития, где процесс достигает полной зрелости, своей классической формы» ³⁴.

Это, разумеется, проблема общенаучная, ибо во всех областях познания именно эти формы и открывают путь к постижению закономерностей изучаемой действительности. Одцако в. историческом познании поиск таких форм осложня­ется прежде всего тем, что историк располагает лишь «силой абстракции», подкрепленной поиском в реальной действи­тельности общественных форм, наименее затемненных при­входящими обстоятельствами, наиболее близких к абстракт­ному представлению о таких формах. Именно этим -г часто именуемым «классическими» — формам принадлежит основ­ное познавательное значение на всех стадиях исторического процесса. «Физик, — писал К. Маркс в предисловии к пер­вому изданию «Капитала», — или наблюдает процессы при­роды там, где они проявляются в наиболее отчетливой форме и наименее затемняются нарушающими их влияниями, или же, если это возможно, производит эксперимент при условиях, обеспечивающих ход й|к>Цёсба в чистом виде. Предметом моего исследования в настоящей работе явля­ется капиталистический способ производства. . . Класси­ческой страной этого способа производства является до сих пор Англия. В этом причина, почему она служит главной иллюстрацией для моих теоретических выводов» ³⁵.

Итак, изучение скрытой сущности* основной тенденции процессов в обществе данного формационного типа по клас­сическому «образцу», полнее, чище, рельефнее других (в силу своей сравнительной зрелости и завершенности) проявившему эту сущность в своем конкретно-историческом наблюдаемом функционировании и движении, — в этом заключается один из наиболее важных фундаментальных познавательных принципов марксистского историзма, вы­ступающий в логическом плане как «принцип предельности» ^зв. Поскольку речь идет об исторических явлениях, очевидно, что в рамках каждой данной классово-антагонистической формации (в силу ряда причин: неодновременности вступле­ния в нее различных стран, различий в исходном — в канун такого вступления — уровне развития и т. д.) отдельные страны и -регионы — на каждом данном временнбм срезе — объективно^исторически располагаются (прежде всего по ба­зисному признаку) в определенном ряду по степени «чистоты» (зрелости, законченности) процесса формационного развития. / Ф. Энгельс и В. И. Ленин многократно подчеркивали две стороны в анализе понятия «история»: объективную — исторический процесс как он в действительности разверты­вается, и познавательную — исторический процесс, каким он предстает в познании. Эти различения имеют прямое и непосредственное отношение к анализируемому понятию «предельность». С одной стороны, пространственно-времен­ное развертывание классово-антагонистических формаций и необходимо возникающий в этом естественно-историческом процессе «спектр» внутриформационных разновидностей («ре­гионов») предстает — в динамике — как имманентно направ­ленное движение всего процесса к исторически возможной, реализуемой в исторической действительности, «классичес­кой», максимально завершенной, зрелой и свободной от привходящих обстоятельств, «предельной» форме, а в ста­тике — как «разброс» внутриформационных разновидно­стей — от наиболее зрелых до наиболее незрелых,, стертых форм тех же процессов, отношений (что, разумеется,¹ не исключает, а предполагает подчиненность всего, спектра стадиальных форм действию объективных и универсальны? закономерностей исторического.движения в рамках каждой

данной общественной формации). G другой стороны, в поз­нании понятие «предела» выступает как научная идеализа­ция, в которой объективная тенденция реально-исторического процесса мысленно оказывается доведенной до логического конца, но которая именно в силу этого может предстать в качестве мысленной «меры» движения действительности. В письме К.. Шмидту 12 марта 1895 г. Ф. Энгельс писал: «Ваши упреки по адресу закона стоимости относятся ко всем понятиям, рассматриваемым с точки зрения действитель­ности. . . понятие о вещи и ее действительность ... движутся вместе, подобно двум асимптотам, постоянно приближаясь друг к другу, однако никогда не совпадая. Это различие между обоими именно и есть то различие, в силу которого понятие не есть прямо и непосредственно действительность, а действительность не есть непосредственно понятие этой самой действительности» ³⁷. Итак, категория «предельность» как научная абстракция позволяет убедиться в том, что, хотя в стихийно протекающем историческом процессе она никогда прямо и непосредственно не реализуется, тем не ме­нее она по этой причине отнюдь не является фикцией и именно в силу своей предметности служит важным аналитическим инструментом.

. «Разве феодализм, — замечал Ф. Энгельс, развивая ту же мысль, — когда-либо соответствовал своему понятию? Воз­никший в Западнофранкском королевстве, развитый дальше в Нормандии" норвежскими завоевателями, усовершенство­ванный французскими норманнами в Англии и Южной Ита­лии, он больше всего приблизился к своему понятию (курсив наш. — М. Б.) в эфемерном Иерусалимском королевстве. . . Неужели же этот порядок был фикцией, оттого что лишь в Палестине он достиг на короткое время вполне класси­ческого выражения. . .?»:^3?.

Доискиваться совпадения действительности и ее научной идеализации — это все равно что искать тождества мышле- ■ ния и бытия. Иными словами, действительность может соответствовать абстрагированному от нее понятию лишь весьма косвенным и окольным путем, только в приближе--нии. Таков неизбежный результат научного абстрагирова­ния вообще ^39_4°, и историческая наука, разумеется; но яв­ляется здесь исключением. Чтобы получить всеобщее зна­чение, теория должна отвлечься от конкретных случаев проявления абстрактного закона, отразив лишь отвлеченную, т.е. свободную от всех отклонений и модификаций, сущность закона как такового. Имея в виду эту особенность научной теории, В. И. Ленин, в частности, отмечал различие между понятием «капиталистический способ производства» В земле­делии, ' требующем завершенного раскола земледельческого. населения на капиталистов и наемных рабочих, и действи­тельностью. «Это — идеал капитализма, но отнюдь не его действительность» ^а. Как уже отмечалось, в истории вообще и в условиях действия «слепых» ее законов в особенности «химически чистых» Процессов нет и быть не может. Go вре­мени перехода общества к цивилизации формадионное от­ношение в каждом Данном конкретном и целостном обществе сопровождается и определенным образом модифицируется, затемняется ма.ссой «несистемных», избыточных для данной формации отношений, либо ею унаследованных, либо являю­щихся продуктами eefразложения. - . •."".>;-Но это вовсе не значит;, что в обществе нет форм! более «чистых», т. е. более близких "к &£;пщт&тщщ- на' одном полюсе, и более «стертых» т^ на;;Дру|?ом. бамым,благодарным эмпирическим 'Материалом'i для «выведения» теории i служат именно наиболее зрелые и завершенные формы. В. И. Ленин подчеркивал, к примеру, что теоретически «вполне возможно совмещениз капиталистического производства с отсутствием частной собственности на землю, с национализацией земли», что «теоретически национализация представляет из себя „идеально" чистое развитие .капитализма в земледелии»⁴². Это — теоретическое представление об условиях капитали­стической .организации земледелия. Однако в истории капи­талистической формации, прежде всего в Европе,' ни одна страна не достигла этого логически мыслимого предела; везде в большей или меньшей мере к монополизации земли как объекта хозяйства примешивалась еще монополизация ее как объекта права собственности., И если-с точки зрения этой «примеси» рассматривать страны Европы в XIX в.,' то бросится в глаза непреложный факт: Англия ближе всего подошла в своей аграрной эволюции к указанному теорети­ческому представлению о капиталистической организации земледелия. Точно так же Франция неоднократно выступала тогда как образец страны, в которой борьба классов дово­дится До конца.

Следовательно, «предельность» в реально-историческом процессе выступает лишь как наибольшее приближение действительности— на данном временном срезе-^ к логи­чески мыслимому, приближение данного отношения к своему понятию. Причем это имеет место и в плане всемирно-исто­рическом — предельная внутриформационная разновидность среди всего разброса ее разновидностей («регионов»),' и в плане локальногисторическои — предельная форма дан-

ного формационного отношения среди других менее зрелых его форм в рамках данной общности. Легко представить себе познавательное значение, какое приобретают классически выраженные предельные формы для ориентации историка, неизбежно сталкивающегося с необъятной разноликрстью общественных форм нв каждом данном временном срезе. То обстоятельство., что между действительностью процессов, даже в их исторически достигнутой «предельности», и их научной идеализацией — логическим понятием —- обнару­живается больший или меньший «угол» расхождения, не мешает тому, чтобы в подобных случаях усматривать вопло­щение объективной исторической закономерности, т. е. исто­рического будущего, аналогичных по своей сущности процес­сов во всех других формационно тождественных регионах. Таким образом, локально-исторические процессы не могут быть поняты в своей сути (если, конечно, исходить из идеи единства всемирной истории) иначе, как будучи включен­ными во всемирно-историческую перспективу, Всемирно-щтррцческий уровень .мысленного освоения локально-истори­ческой: дёйет#итпел$носщи•является, таким образом, лишь иносказанием. научного уровня ее освоения.

Этот принцип реализуется в методологическом требова­ний: отправляться от всемирно-исторического к локально-историческому, начинать изучение . любого исторического явления с «предельных» по своей ясности, «классических» форм данного отношения, процесса, института, постепенно переходя к менее зрелым, более затемненным привходящими обстоятельствами, к их «стертым» формам. Только в этом случае направление движения исторического исследования, будет адекватным направлению" движения самой истории общества, т. е. исторической перспективе всех не достигших зрелости форм. Ибо в чем же в конечном счете заключается принцип пространственно-временного развертывания каждой общественной формы-, если не в имманентной устремленности ее к историческому, т. е. объективно-логическому, «пре­делу» *! «Предельный» (на данном временном срезе) тип развития выступает «залогом будущего» всех остальных форм в рамках данной эпохи, и поэтому ему принадлежит опреде ляющее значение, значение «меры» в процессе их историчес­кого познания. Нетрудно поэтому убедиться, что на всех уровнях анализа общества «.предельность» выступает лишь как выражение принципа всемирно-исторического.

До сих пор категория «предельности» рассматривалась в рамках отдельно взятой формации. И в ходе этого анализа было установлено, что изучать все «затемненные» формы данного формационного отношения можно, лишь отправляясь от исторической, «предельной» его формы, причем незави­симо от того, насколько велик ее удельный вес в каждой данной исторической общности, принадлежащей к данной формации.

Однако в рамках • всемирной истории познавательная задача еще больше усложняется. Дело в том, что обычно на, каждом данном временном срезе в ^антагонистическом об­ществе сосуществовали по крайней мере две формации, в каж­дой- из которых имелся солидный «набор» региональных разновидностей. Если к тому же учесть, что в каждой из исто­рических общностей, принадлежавших к этим разновидно­стям, удельный вес и формы формационных отношений (укладов) столь же различались между собой, как и разно­видности формации, станут очевидными трудности, с кото­рыми сталкивается историк при определении характера всемирно-исторических' эпох. Очевидно, что единственное научное решение этой задачи заключается в использовании и в данном случае понятия «предельность»* В этом случав она выступает как формационно высшая ступень поступа­тельного движения, достигнутая Человечеством к данному моменту, независимо от того, какой по величине ареал в ней представлен. Эта ступень определяет характер всемирно-исторической эпохи. ; ';

Следуя методу К. Маркса, В. И. Ленин сравнивал исто­рические пути пересоздания средневековых форм землевла­дения в адекватные капиталистическому способу производ­ства. «В Германии, — писал он, — пересоздание средневеко­вых форм землевладения шло, так сказать, реформаторски, приспособляясь к рутине, к традиции, к крепостническим поместьям... В Англии это пересоздание шло революционно, насильственно, но насилия производились в пользу поме­щиков. . . В Америке это пересоздание шло насильственно по отношению к рабовладельческим экономиям южных Штатов».⁴³. Каков же вывод из этого сравнения? Поскольку идеаль­ная форма пересоздания средневекового землевладения в со­ответствии с требованиями капиталистического способа про­изводства, а именно — национализация земли, исторически

йе реализовалась ни в одной из стран, совершивших переход от феодализма к капитализму, в ходе соответствующего ана­лиза оставалось обнаружить вариант, в котором рассматри­ваемый процесс наиболее приближался к идеалу. Известно, что такой страной в пределах феодальной Европы оказалась Англия. «Нигде на свете, — цитирует К. Маркса В. И. Ле­нин, — капиталистическое производство. . . не расправля­лось так беспощадно с традиционными земледельческими по­рядками, нигде оно не создавало для себя таких совершенных (адекватных=идеально соответствующих) условий, нигде не подчиняло себе этих условий до такой степени. Англия в этом отношении — самая революционная страна в мире» *⁴. Таким образом, Англия — «образцовая страна» буржуазной переделки форм землепользования, и все другие страны, всту­пившие на этот путь, могут увидеть в ее истории суть пере­живаемых ими г- по-видимости — своеобразных, непохо­жих процессов.

Именно потому,, что в ареале «маленькой Англии» реали­зовался вариант аграрного строя, в котором новые формы землепользования исторически целеустремленно создавались таким путем, что они отвечали в каждом данном случае тре­бованиям самого выгодного применения капитала, на ее почве была создана теория земельной ренты Рикардо. Очевидно, исходя из английских условий, отмечал К. Маркс, Рикардо не был столь ограничен в своих воззрениях, как померанский помещик Родбертус, мысливший в пределах отсталых поме­ранских отношений. Следовательно, познавательное значе­ние локальных «английских условий» в этой области и дало Рикардо всемирно-историческую точку зрения, т. е. возмож­ность абстрагироваться от земельной собственности как.по-мехи любому применению капитала к земле и тем самым создать теорию ренты, которая является классической для капиталистического способа производства как такового. Теория же Родбертуса, наоборот, рассматривает условия развития с точки зрения исторически более низкой, еще не вполне сложившейся (неадекватной) формы тех же отно­шений, что неизбежно вело к извращению их сути^4б. Итак, * изучение локального в свете всемирно-исторического, все­мирно-исторического — в свете общественных форм в фор-мационно-предельном регионе (на данном временном срезе), словом, низших форм развития — в свете его высших форм, т. е. в свете уже реализованной их «предельности»; есть прин­цип материалистической диалектики, позволяющий осущест­вить научно-историческое и тем самым — в границах историо­графии'— теоретическое познание исторического процесса.

• Разумеется, в действительной истории классово-антагонисти­ческих формаций далеко не все общественные формы (в рамках одной в той же этнополитической общности), равно как й не все региональные разновидности, (в рамках одной и той же формации) достигали истори­ческого предела. Известно, что многие отношения «увядали», не успев «расцвести», вступали в пору разложения, не успев созреть. Но в этом и заключается суть проблемы «предельности» в развертывании всемир­ной истории..

ЛУдельный вес «предельного» формйционного отношения, количественное его выражение само по себе не может сду-• жить критерием при определении формационной принадлеж­ности данной общности. Как отмечал К. Маркс, каждое общество имеет форму отношений, которая определяет место всех других форм. «Это — общее освещение, в котором исче­зают все другие цвета и которое модифицирует их в их осо­бенностях. Это:—■ особый эфир, который определяет удель- . ный вес всего сущего, что в нем обнаруживается» ⁴⁰. Но как и удельный вес эфира, удельный вес «предельного» отноше­ния принимается за точку отсчета при установлении истори­ческого места всех других форм отношений, а не сравнивается с ними. Иными словами, указать формационную принадлеж­ность может и уклад, далеко не преобладающий количест-: венно,но выражающий предельный принцип движения об­щественных отношений в давдом обществе. Это и есть тот «внутренний закон движения»^ который позволяет в каждом пространственно-временном отношении находить нечто со­причастное к более универсальной сущности, «элемент» всемирно-исторического времени'во времени локально-исто* рическом. Сколько бы формаций ни сосуществовало на данной стадий развития, закон всемирной истории объективно задается ^(Демонстрируется) наиболее прогрессивной из Со-существующих формаций, а в ее рамках 6Н Наиболее отчет­ливо представлен в регионе «предельных форм» данного формационного отношения.

Итак, категория «предельность» присутствует на всех трех логических ступенях исторического анализа: а) все­мирно-исторического; б) внутриформацйбнной, региональной разновидности; в) локально-исторического (история отдельно взятой этнополитической общности). Различие между этими ступенями будет заключаться не только в различии простран­ственной протяженности процесса, который в каждом случае будет резюмироваться в категории «предельность», но и в раз­личной степени «чистоты» анализируемых явлений ра каж­дой из указанных ступеней анализа. Общим же для них ока­жется обязательность процедуры соотнесения любого ло­кально-исторического явления с его предельной исторрческой формой и установления его стадиального места (положения) в синхронном «разбросе» этих форм — с точки зрения регу­лирующего его всемирно-исторического закона *.

* Здесь необходимо сделать одну существенную оговорку. Пре­дельный — на данном временном срезе — регион не обязательно явля­ется таковым по всем параметрам общества как системы. В условиях развертывания истории как естественно-исторического процесса пра-

\

Таким образом,- в плане всемирной истории «предел** ность» выступает как: а) наиболее отчетливое выражение ее универсальности, содержательного единства процессов, во­преки пестроте локальных форм; б) наиболее очевидное проявление всемирно-исторической закономерности, «пред­сказывающей» жщ другим регионам. — внутри данной фор­мации — и всем другим, более ранним Сосуществующим формациям их грядущее; В) указание на то; что роль раз­личных народов в прокладывании пути исторического про­гресса изменчива. Так, если рассматривать понятие «пре­дельность» в применении к капиталистической формации, то известно, что в середине XIX в, она олицетворялась «английскими формами» капитала. Позднее, за теми же фор­мами', на том же временном срезе останется та же роль, если ее рассматривать в плане всемирной истории. Таким образом, перед нами случай совпадения региональной лока­лизации предельности в двух планах — внутриформацион-ном и всемирно-историческом, Однако после Великой Октябрьской революции предельность всемирно-историче­ская стала олицетворяться первой в мире социалистической страной. Что же касается предельности внутри капиталисти­ческой формации, то и она больше не олицетворяется Анг­лией — роль «образцовой» капиталистической страны пере­шла к США.

Разумеется, основная трудность в ходе исторического исследования заключается не в том, чтобы на данном вре_ менном срезе и внутри данной формации найти ее предель. ную разновидность, а в том, чтобы внутри данной конкрет_

видом можно считать обратный случай, когда «предельность» оказы­вается рассредоточенной между рядом регионов, каждый из которых воплощает «предельность» в одном отношении и формы далеко.-.не клас­сические (нередко даже ретроградные) в другой сфере социальности. Образец именно_ такого рассредоточения «предельности» мы находим в истории • империализма, на его первой фазе (такая черта его, как вывоз капитала, была наиболее характерна для Франции, коло­ниальная политика —для Англии и т. д.). В итоге всемирно-истори­ческая характеристика империализма оказывалась, если можно так выразиться, сложносоставной, разумеется, если стремиться к тому, чтобы составляющие системы «эпоха» во всех случаях были представ­лены «предельными формами». Это не исключает и возможности пред­ставать локально-историческую картину империализма на материале какрй-либо одной из указанных стран, цо в таком случае в этой картине ае все черты были бы классически выраженными. Итак, сосредоточение «предельных» исторических форм в одной какой-либо этнополитической общности является такой же абстракцией, как представление о «чистой» формации,. ИрИ этом, однако, не следует забывать о решающем значе­нии, «предельных форм» в экономической структуре общества, если речь идет об установлении стадиального положения той или иной общности в рамках данной всемирно-исторической эпохи.

ной исторической общности (обычно ее рамками определяю!

пространственные границы исторического исследования) (

наружить тот вид формационного отношения, в- .кр'трр!

олицетворяется категория «предельность», а также, что ei

труднее, найти исторические переходы между «предельно

и всеми другими формами (типами) производственных о

ношений, которые сосуществуют с ней в рамках данн<

общности и могут, внешне предстать как полиостью «иноро

ные», «несистемные», «рудиментарные» по отношению-к лр

дельной форме (например, свободный наемный труд в кла

сической древности, лично-свободное крестьянское сослов*

в средние века и т. п.)..Положение исследователя еще больп

осложняется тем, что такие «несистемные» отношения снлош

и рядом преобладают количественно даже на еравнительн

высоких ступенях развития данной формаций. Однако имени

в таких случаях и обнаруживается познавательная рол

понятия «предельность». -Опыт его использования (напри

мер, при решении вопроса о формационной принадлежност)

русского пореформенного общества) заключен в работа:

В. И. Ленина конца XIX—начала XX в., и прежде всег<

в «Развитии, капитализма в России».

. - Известно, что предельные для тогдашнего капитализм* «английские формы» хозяйства буквально тонули. (даж( в конце XIX в.) в море внешне не только иных, но и прямс противоположных хозяйственных форм (громадное боль­шинство непосредственных производителей владело собствен­ными средствами Производства). Поскольку ленинское ре­шение вопроса о формационной принадлежности России полностью подтвердилось последующим ходом истории, при­мененная В. И. Лениным методология приобретает норматив­ное значение. Взяв «английские формы» хозяйства в ка­честве формационного предела в условиях России, В. И. Ле­нин перенес всю познавательную проблему с почвы статики на почву динамики и таким образом открыл совершенно новую картину русской действительности. Стоявшую перед ним проблему он сформулировал следующим образом: «Ка­ким образом и в каком направлении развиваются различные стороны русского народного хозяйства? в чем состоит связь и взаимозависимость между этими различными сторо- -нами?»⁴⁷. В этой постановке вопроса вся суть дела. Задача заключается именно в том, чтобы рассматривать разнород­ности форм не как их рядоположёние, но попытаться поста­вить их во взаимосвязь и взаимозависимость. Однако этого можно достичь лишь при Двух условиях: а) определив пре­дельное и, следовательно (в исторической перспективе),

прогрессивном (из сосуществующих) фррмационном регионе, в определяющий критерий всемирно-исторической эпохи и тем самым в познавательную призму при изучении всех форм общественных отношений в рамках данной эпохи. Очевидно, что подобный метод лишь следует объективной логике самого исторического процесса, проявляющейся в интегрирующей роли ведущей исторической тенденции. Именно потому, что она формирует и направляет динамику всемирной истории в данную эпоху, она и в познании выступа*? орцецтиром для историка среди невообразимой"пестроты^'локально-исто­рических форм и процессов — воплощением их будущего.

Таким образом, в самом факте опережения предельным формационным регионом движения большинства из регио­нальных потоков (и зачастую опережения громадного в рам­ках данной эпохи) заключен тот Ше< системообразующий фактор всемирности,- который Щ t локайьно-исторической почве выступает в качестве «лредельногй формаЗДдиярго уклада». Во всемирно-йстарйчеекой эпохе резюмируются все локальные формы развития, поскольку они потенциально (в перспективе) или действительно (в текущем процессе) устремлены к нему как своему пределу. Движение региона, олицетворяющего в данный момент наступление новой все­мирно-исторической эпохи, не только предсказывает будущее эволюции всех остальных регионов, но и в большей или меньшей мере готовиТ) приближает это будущее-— в процессе взаимодействия с ними.

Известно, что еще при жизни К. Маркса немало ученых-филистеров упрекали его в том, что, описав в 24-й главе первого тома «Капитала» процесс огораживанлй в Англии, он якобы неправомерно придал локальному явлению все­мирно-исторический характер, увидев в нем проявление сути процесса так называемого первоначального накопления в целом. Известно, также, что «опровержение» Марксова построения велось по принципу: «А в Германии (Франции, Италии и т. д.) ничего подобного (разумеется, по видимости!) не было и не имеет места». Однако «критики» при этом не удосуживались задуматься над логикой этого построения, которое целиком и полностью базируется на логике катего­рии «предельность». Описав процесс «сугубо английский» по своей конкретно-исторической форме, К. Маркс в дей­ствительности обнаружил в нем предельную -+■ по чистоте — форму процесса так называемого первоначального накопле­ния как такового и благодаря этому та примере Англии раскрыл всемирно-историческую закономерность, связанную с генезисом капитализма. Его формулировка гласит: «Экс- исторического процесса — предельного формационного ре­гиона, уже реализованного будущего всех других историче­ских форм общественных отношений. Следовательно, суть этих последних может быть раскрыта не в их обособлении от предельных форм, а только через них, в тесной связи е ними. Иными словами, феномен исторической «предель­ности» играет важную роль и в синтезе исторического ма­териала, поскольку в нем воплощен универсальный принцип движения истории, всемирно-историческая закономерность, действие которой объективно детерминирует Поступательное развитие человечества.

Яркий пример учета заложенной в настоящем тенденции ¹ будущего мы находим в работе К. Маркса и Ф> Энгельса «Циркуляр против Криге». Разоблачая утопический, мелко­буржуазный характер плана аграрной реформы, предложен­ного «истинным социалистом» Германом Криге (именно: если 1400 миллионов акров североамериканских государ­ственных земель изъять из торгового оборота и в ограничен-' ных количествах предоставить труду, тогда нищете в Аме­рике одним ударом будет положен конец), как ничего общего с коммунизмом не имеющего, основоположники марксизма, однако, усмотрели в самом движении в пользу аграрной реформы прогрессивную тенденцию в американской действи­тельности Того времени. Именно с этих позиций они Подошли К проповеди Криге. Мы'читаем: «Если бы Криге взглянул на движение, стремящееся к освобождению земли, как на не­обходимую при известных условиях первую форму проле­тарского движения, если бы он оценил это движение, как такое, которое в силу жизненного положения того класса. . . необходимо должно развиться дальше в коммунистическое движение, если бы он показал, каким образом коммунистиче­ские стремления в Америке должны были первоначально выступать в этой аграрной форме, на первый взгляд противо­речащей всякому коммунизму, — тогда против этого ни­чего нельзя было бы возразить»⁸⁵.

Перед нами истинно классический образец оценки явле­ния настоящего с позиций заложенной в нем объективной тенденции, которой принадлежит будущее. Только при этом условии, разумеется, можно было усмотреть «коммунисти­ческое стремление» в аграрном движении, противоречащем на первый взгляд всякому коммунизму.

В. И. Ленин после Октября писал, что парламентаризм в смысле всемирно-историческом «исторически изжит», «эпоха буржуазного парламентаризма кончена. . . Это бесспорно»^6в. Здесь речь шла именно о всемирно-историческом смысле тёЛьное -явление», либо вообще представлено вовсе'незре­лыми, незавершенными формами. Тем не¹ менее именно>это отношение как воплощение «всемирно-исторического» опре­деляет общую Тенденцию развития данного общества.' Это проистекает из внутренней,, неразрывной связи региональ­ного развития с процессом всемирно-исторического.

Итак, вопрос об определении формационной цринадлеж -ности данного общества — это прежде всего вопрос о мере и, формах причастности локально-исторического к всемирно-историческому. «Лишь после того, — подчеркивал В. И. Ле­нив, — как выяснена сущность этих форм и их отличительные особенности, — имеет- смысл иллюстрировать развитие той или другой формы посредством обработанных надлежащим образом статистических данных»⁶⁸. «Важны тут, — отвечал В. И. Ленин своим оппонентам, занимавшимся статистикой «удельного веса» «английских* и «народных)) форм в России конца XIX в., — совеем не абсолютные цифры, а отношеЛия, вскрываемые ими. . ,»?⁸. И далее: они (народники. — М. Б.) «никогда не. смогут вместить того, чтобы. . . при первобыт­ной технике и небольшом числе наемных рабочих был ка­питализм. Они никак не в состоянии вместить, что капитал — это известное отношение между людьми, отношение, остаю­щееся таковым же и при большей и при меньшей степени развития сравниваемых категорий»⁶⁰. Следовательно, опре­деление формационной? принадлежности конкретного об­щества производится по «предельному» с точки' зрения все­мирной эпохи производственному отношению, независимо от его удельного веса в социально-экономическом строе -данной страны. В каждый данный момент именно в нем резюмируется ведущий классовый антагонизм данного об­щества, в нем воплощена необходимая, исторически неиз­бежная тенденция развития всех других форм производ­ственных отношений. Так, если в производственных отноше­ниях античного общества в качестве определяющей фиксиро­вана ведущая антитеза: свободный — раб, то именно рабство как предел отрицания позитивного содержания свободы раскрывает тенденцию эволюции всех форм зависимости и эксплуатации, вплоть до внешне ему противоположных, Даже отталкиваясь от этогб предела, формально противо-полагаясь ему в праве и идеологии, все другие формы обще­ственных отношений, сосуществующие с рабством, только вуалируют ту истину, что по сути , они устремлены к нему, разъясняются в нем. формаций, как свидетельствует опыт истории, не удавалось до начала ее крушения настолько унифицировать истори­ческую картину мира, чтобы полностью исчезла стадиальная пестрота в ее развертывании.

Движение всемирно-исторической эпохи (общественно-экономической формации) опережает движение тех или иных отдельных принадлежащих к ней регионов. Картина еще более усложняется, когда в нее включена наряду с форма­цией восходящей и формация, переживающая стадию нисхо- ,i дящего развития. В такие переходные эпохи приходится учитывать возможность существования в каждой из этих, формаций своего «предельного региона» с тем только раз­личием, что восходящая формация задает закон всемирной истории, в то время как регионы, принадлежащие к отжив­шей формации, продолжают функционировать хотя и в рам­ках той же всемирно-исторической эпохи, но на почве своих собственных закономерностей, по необходимости все более деформированных и регионально ограниченных. Именно на этом уровне анализа обнаруживается, что подлинно норма-v. тивное в лоне всемирной истории до поры до времени про­является не статистически, не как наиболее распространен­ное, а как исключительное, однократное явление в истории. Вообще в рамках последней закон,в его «чистом» виде реали­зуется лишь в классических, предельных случаях (древне­римское рабство, французский абсолютизм и т. п.) и в более или менее модифицированном виде в других случаях, фор- ; мах того же процесса.

Требовать от закона, чтобы он проявлялся во всех эмпи­рических случаях в «чистом» виде, значит перечеркивать .-j само понятие закон *; Замедленность астори^ёбКоГд развития Того ИЛИ ййбГО региона, стертость данного формационного отношения на данной стадии его развития — все эти и другие отклонения «процесса» на локально-историческом уровне, разумеется, должны быть объяснены из особенностей исторических усло­вий данного региона. Иначе говоря, всемирно-исторический процесс еще ровно ничего не говорит об особенностях дан­ного регионального процесса. Выяснить его основания может только точное исследование обстоятельств данного случая. Точно так же и в переходные эпохи между двумя общественно-экономическими формациями всемирно-истори­ческий закон проявляется в наиболее чистом его виде только в исключительных случаях, а именно — при первых необ­ратимых прорывах старого порядка. Затем проявления того же закона определенным образом модифицируются хотя бы самим фактом существования и развития новой формации в регионах, первыми совершивших указанный прорыв.

Очевидно, что в основе такого толкования всемирно-исторического лежит концепция конечной однонаправлен­ности исторического процесса во всех регионально разрознен­ных потоках истории. Однако такое понимание универсализма в направлении общественного развития в масштабе всемирно-историческом отнюдь не исключает «отклонений» — вплоть до временных попятных движений истории в рамках ло­кально-исторических.

Никем ныне не оспаривается универсальность первой общественно-экономической формации — первобытно-об-

щинного строя: она заключала в себе необходимость и не­избежность смены ее классовым строем, точно так же, как последовательное чередование классово^нтагонистических формаций (с той же неотвратимостью естественного закона) ведет к обществу без классов. Такова красная нить все­мирно-исторического процесса.

Из этой цепи всемирной истории нельзя изъять ни одного звена, чтобы она не потеряла свой смысл, так же нельзя эти звенья менять местами.

Что же касается локально-исторического' процесса, то, как уже отмечалось, весь этот путь проделали — точнее будет сказать: успели проделать — далеко не все народы. Одни из них миновали рабовладельческую формацию и на стадии разложения родового строя оказались включенными в систему феодализма. Большинство человечества к началу всемирно-исторической эпохи социализма оказалось еще на докапиталистических ступенях развития. Многие народы, ббвободивпшёся о* колониальной зависико&тй,^; вбтаЛй М путь социалистического развития. О чем, однако, свидетель­ствуют эти «отклонения» от всемирно-исторической нормы?

В марксистском историзме они свидетельствуют только о жизненности, действительности всемирно-исторического процесса. Если бы в истории не было подобного рода «от­клонений», была бы беспочвенной сама идея существования закона всемирной истории. «Единство в основном, в корён­ном, в существенном, — подчеркивал -В. И. Ленин,—не нарушается, а обеспечивается многообразием в подробностях, в местных "особенностях. . .» ^и.

Более того, чтобы особенное, локальное развитие высту­пило как «отклонение», необходимо не упускать его внутрен­ней связи с процессом всемирно-историческим. Эту диалёк- " теку не дано постичь сторонникам «индивидуализирующей истории». Да, на эмпирическом уровне процесс историче­ского, развития, развертывающийся на локальных театрах, ..-.;■' идет зигзагообразно, «запутанно». Ещё предстоит выяснить, как влияет в случаях «отклоняющегося» развития сам закон всемирно-исторической эпохи — консервирует, тормозит или, наоборот, выравнивает, ускоряет подобное развитие локаль­ной истории*. Что же касается всемирно-исторического процесса, то ни через одну из Последовательных ступеней общественное развитие не может «перепрыгнуть», ни одну из них не может избежать. Все они равно необходимы и представляют неразрывную связь единого поступательного процесса развития. Их преемственность и строгая последо­вательность подтверждаются исторически с не меньшей от­четливостью, чем обосновываются логически. 1-Щ что в исто­рии отдельных народов эта последовательность в отдельных звеньях отсутствует, связано с взаимодействием всемирно-исторического и регионального процессов, «предельных» и «стертых» форм тех же отношений.

Итак, если всемирно-исторический процесс отличается «избирательностью» форм, стремлением от состояний более вероятных _; к состояниям менее вероятным, «исключитель­ным», т. е. отличается стремлением к предельности в рам­ках данной формаций и отсутствием выбора очередной, сту­пени развития, ТО' с точки зрения локально-исторической развитие именно по этой причине оставляет' место выбору (в более ИЛИ Менее широком ДйапаЭойё отклонений)^ в рамМаХ данной формациц, равно как и выбору очередной ступени дальнейшего развития в плане всемирно-историческом.

Но именно, в атом заключается опасность локально-исто­рических «тупиковых» путей, нереализованных возможно­стей, застоя или даже деградации.' '}.'

Итак, в условиях стихийного естественно-исторического процесса история на обоих уровнях идет «ощупью».^ Разли­чие между ними заключается только в более жесткой детер- ,. минации первого и более опосредствованной обусловленности второго. Отсюда вся последовательность всемирной историй и ее сугубая стройность — с одной стороны, и все формы отклонений от нее истории региональной — с другой. След­ствие первой стороны процесса — рост организованности и усложнения системности, следствие второй его стороны —-рост его гетерогенности.

* Нельзя не видеть, что здесь'кроется проблема влияния коло­ниализма на исторические судьбы колоний и зависимых стран.

* Должно быть ясно, что возможность для «модификации» все­мирно-исторического закона в рамках локальной истории той или другой общности открывается лишь вследствие того, что закон' этот • уже реализован во всемирно-историческом масштабе. Например, тот факт, что для ряда стран открылась возможность осуществить переход '>■ от феодализма к капитализму путем реформ, своеобразных революций >| «сверху», после того как классические буржуазные революции победили в Англии XVII в. и во Франции XVIII в., является не отрицанием дей­ствия всемирно-исторического закона социальной революции, а лучшим . его подтверждением. Только после его реализации' во всемирно-истори­ческом масштабе его действие могло модифицироваться — по форме проявления — вплоть до октроированных государственных реформ. Именно в подобных случаях он может принять форму «мирной» кор­реляции локально-Исторического процесса с новой всемирно-истори- ! ческой эпохой. *

.

ГЛАВА И ■ _;

«ИСТОРИЧЕСКОЕ ВРЕМЯ»

(МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ

И ИСТОРИЧЕСКИЙ АСПЕКТЫ).

1. , ПРОБЛЕМА

Для признания цивилизации ориентированной исто­рически следует во времени усмотреть ее движущий принцип и ориентир. Это также значит, что идея становления, измен­чивости и развития мира является определяющей чертой характерного для нее способа осмысливать и' выражать окружающую действительность. Без изменений нет истории. Без регулярности и равномерности нет времени. Время и, история суть два способа измерения процесса изменений: именно благодаря равномерности течения календаряо-счет-ного времени оно, может служить «шкалой», на которую движущаяся далеко не столь равномерно история наносит свои «изломы»*. Очевидно, что в контексте истории проблема времени затрагивает самые основы системы организации исторического опыта, его периодизации, вычленения в нем значащих «единиц» различного объема и уровня. Следует признать, что это далеко еще не решенная проблема теории исторического познания. Так, к примеру, в рамках наиболее емкой «макроединицы» научной периодизации истории — общественно-экономической формации и отдельных ее фаз — до сих пор нет общепринятых критериев дальнейшего члене­ния процесса во всей многогранности его содержания на объективно-исторические целостности.

Поскольку речь идет о мире истории как объективного процесса, мера историзма в его познании в конечном счете определяется мерой реализации в научном методе идеи про-

странственно-временного континуума. Суть ее .(примени­тельно к указанной сфере) определяется тем, что два рода ориентирующих человека в окружающей его действитель­ности связей: а) социально-пространственные: «род (инди­вид)» — «этнополитическая общность» (государство) — «круг земель» (всемирностъ), б) временные; «прошлое» — «настоя­щее» — «будущее» -*- связей, сознаваемых отрывочно и в раз­розненном виде уже на заре цивилизации (разумеется, в до­ступных ранним ступеням общественной эволюции формах), достигают завершенности и внутренней взаимозависимости в идее континуума. Из этой идеи следует, что собственно историческим можно признать только такое сознание, в ко­тором указанные виды связей, ориентирующие обществен­ный индивид, пересеклись, т. е. состазили систему коорди­нат, в которой каждая из них попеременно выступает функ­цией другой. В подобной перспективе категории: «процесс» и «состояние», «изменение» и «пребывание», «континуитет» и «прерывность», одним словом, системность и развитие, ока­зываются в диалектической связи. Этим единством в каждом

. случае формируется тот .исторически обусловленный социо­культурный контекст человеческой жизнедеятельности, ко­торый именуется «цивилизацией». Итак, история не может постичь время иначе как в его неразрывной связи,с про-

. странством (подобно тому, как она не может постичь инди­видуум иначе как через сообщество ему подобных). Понятие времени всегда включает исторически и логически ему соот­ветствующее представление о социальном пространстве.

Проблема времени вообще и. исторического времени в частности приобрела особую актуальность в XX в. Это произошло по. ряду причин. Сформулированная А. Эйнштей­ном теория относительности потребовала отказа от ньютонов­ских воззрений на природу пространства и времени. Подобно тому,, как пространство отныне не могло больше рассматри­ваться; как нечто внешнее и безразличное к наполняющему его содержанию (простое .его «вместилище»),' так и время утратило свой абсолютный характер меры и предстало в тес­ной связи с процессами, в нем протекающими^х. Что же касается объективно-исторических предпосылок, то речь. должна идти об отчетливо проявившемся, в особенности в текущем столетии, законе ускорения всемирно-историче-

,ского процесса ^

В этих условиях давно наметившийся кризис буржуазно-либеральной идеи истории, базировавшейся на позитивист­ском представлении об историческом прогрессе как посте­пенной эволюции, определил поворот от проблем гносеологии и методологии к проблеме онтологии. В результате позити­визм и неокантианство, господствовавшие в буржуазной философии истории до первой мировой войны, уступили свое место так называемой философии жизни, и вместо вопроса, какова природа и в чем специфика исторического знания, на первый план выдвинулся вопрос, что собой пред-• г ставляет историческое бытие⁸.

Хотя понятием «историческое время» оперировал уже В. Дильтей (1833—1911) ⁴, в его интерпретации оно служило лишь оправданию исторического релятивизма. Таким был естественный результат сведения исторического времени к «внутреннему опыту», т. е. к «реальности», улавливаемой только «внутренним чувством» и тем самым лишенной объек­тивной субстанциональности. Поскольку подобная реальность («конкретное», «человеческое время»), по мнению Дильтея* недоступна рациональному Познани**, на ее место ставятся формы художественного постижений, такие, как «сопережи­вание», «вчувствование», «вживание» и т. п.

Столь же иррационально трактует содержание категории 1 «историческое время» и другой представитель «философии жизни» — О. Шпенглер (1880—1936). Достаточно сказать, что оно раскрывается им в таких терминах, как «судьба», «тайна», «рок», т. е. «время» и «судьба», суть взаимозаменяе­мые понятия ⁸. Как известно, под пером Шпенглера история превратилась в собрание «биографий» определенного набора «культур», каждая из которых полностью обособлена. О та­кой «культуре» даже нельзя сказать, что она развивается, ибо речь идет всегда лишь о раскрытии изначально заложен­ного в ней «принципа» и тем самым «судьбы». В подобном видении исторический процесс оказывается разорванным и предстает как ряд параллельно текущих потоков. Непрерыв­ность и преемственность исторического времени исчезает. Даже в рамках отдельных культур время не «течет», не «длится», не накапливается, а «сбрасывается». Оно рождается и умирает вместе с культурой, в которой оно реализовалось. В результате вместо историй, развертывающейся во времени, она сама превращается во «вместилище» времен («культур», «судеб»), понимание которых не требует ни хронологической последовательности, ни генетического подхода, так Как спе­цифика каждого времени определена изначально его «миро­ощущением», которое опять-таки из-за невозможности быть выраженным в понятиях науки может быть только внутренне «прочувствовано». \ , \ ■

Новейший поворот в трактовке категорий «историческое время» в рамках немарксистской философии связан с рас-

пространением структурализма, о котором подробнее речь впереди. В данной же связи заметим, что в качестве «цены» возведения гумаиистики в ранг науки потребовалось элими­нировать проблему времени, т. е. самую суть историзма. Удаление из поля зрения наук о человеке плана диахронии (разновременность) и сосредоточение их на плане синхронии (одновременность) означало подстановку: вместо изменчи­вости — инвариантность, вместо развития — функциониро­вание. Перед нами, таким образом, проявление радикального отрицания, разрушение самого смысла анализируемой здесь категории *.

Итак, для современных идеалистических течений филосо­фии истории проблемы исторического времени в строгом смысле слова не существует. Игнорируя предметно-практиче­скую деятельность общественного индивида, т. е. объектив­ное содержание исторического опыта, эти течения сводят временною структуру последнего лишь к формам сознания, субъективного опыта, ощущению и т. п., вследствие чего исторический смысл категории времени подменяется смыслом психологическим, экзистенциальным.

Подлинно научным содержанием эта категория могла наполниться только в рамках марксистского историзма, в котором она предстала в качестве формы развертывания объективно-исторической реальности, познаваемой рацио­нальными методами науки ⁷. Возрастание объективной цен­ности исторического, времени как заключенного в самой действительности критерия общественного прогресса по­влекло за собой и в сфере исторического познания'более^при-стальное внимание к этой категории.

Как уже отмечалось, на актуализацию категории времени первыми обратили внимание философы и социологи, вслед­ствие чего интенсивнее всего разрабатывались философский и социологический смысл ее ⁸. Однако и историография не могла остаться в стороне от запросов века, столь быстро и столь неузнаваемо изменившего исторический лик нашей планеты. Естественно, что историки прежде всего занялись вопросом, как воспринимали и выражали феномен времени люди различных исторических эпох ⁹. Парадокс, однако, ' заключается в том, что, увлекшись представлениями о вре­мени вообще, историки, как правило, упускали из виду категорию «историческое время». Между тем важнее было бы сосредоточить внимание именно на той стороне проблемы, которая представляла для них профессиональный интерес, а именно: в чем заключается исторический смысл и методо­логическая функция категории времени? С этой^ точки зрения исключение составляют работы французского историка I Ле Гоффа ¹⁰. На оригинальном материале источников Ле Гофф вскрыл исторический смысл средневековых представлений о времени (причем дифференцируя эти представления в за­висимости от сословной среды, в которой они формировались !_;> и в соответствии с развитием социальной практики). Совет­ского историка А. Я. Гуревича " категория времени при­влекла прежде всего в контексте историй культуры вообще и средневековой культуры в частности. Поэтому на первом - плане в его анализе оказалось культурнб-йсторйческое. со-v держание этой категории*. - ; .'

Тем не менее, несмотря на обширную специальную ли­тературу, посвященную проблеме времени, остается крайне слабо изученным «время истории» и почти полностью обой­ден аспект «время историка», т. е. методологическая функция , этой категории. Значительность этой темы столь неоспорима, что ее освещение в полном объеме потребовало бы отдельной книги. В рамках данного труда она будет лишь скорее по­ставлена, нежели в полном объеме разрешена.

2. РЕАЛЬНЫЙ

И'СУБЪЕКТИВНО-КАТЕГОРИАЛЬНЫЙ . АСПЕКТЫ , ИСТОРИЧЕСКОГО /ВРЕМЕНИ

Отсутствие четкости в различении этих аспектов проб­лемы — основная помеха на пути к раскрытию сути каждого из них. Объективно, т. е. как форма движения социальности, «историческое время» и «социальное время» суть тождество, В обоих случаях речь идет о времени, социально опредмечен-нЬм, реализованном, содержательно наполненном^; в истори­ческом движении системы «общество» и ее составляющих. Или — что то же — о времени, воспроизведенном в процессе предметно-практического и духовного освоения человеком окружающего его мира как «собственное», «внутреннее», «специфическое» время этого процесса, т. е. об истории человечества**. Итак, в онтологическом смысле «иСторичес-

* Мы:,здесь отвлекаемся от напрашивающегося вопроса: дочему именно средневековый .материал оказался столь благодарным для соб­ственно исторической постановки интересующей нас проблемы. Заме­тим лишь, что ни одни' другая культурно-историческая эпоха не знала столь богатого сочетания унаследованных и собственных представле­ний о времени и не являла столь наглядной картины их эволюции! ** Из этого определения следует, что ошибочно сводить историчес­кое время к событийному, хроникальному течению истории; Действи­тельной формой социального опредмечивания времени является исто-

. Кое время» возникает вместе £ историей общества, Поэтому* правомерно рассматривать его как «социально-историческое». Совершенно пО-иному предстает перед нами та же проб­лема, если нас будет занимать аспект гносеологический. Дело в том, что духовное освоение человеком окружающего мира развивалось' сообразно тому, в какой степени он от простого приспособления к природе переходил к производ­ству, к активному и целенаправленному воздействию на нее. Первому из этих полюсов соответствует простая способность человека отдифференцировать себя от мира Природы, но уже на этой стадии возникала потребность в объяснении и соот­несении мира человека с миром природы.

Поистине «человек возникает путем дифференциации». Однако в своих попытках осмыслить этот процесс человек еще тысячелетиями остается в плену' у природы, от которой он, перешедший к производству средств своего существования, уже отпочковался исторически, т. е. объективно. Именно поэтому социальное время в плане субъективно-категори­альном сознавалось и выражалось в каких угодно терминах — мифологаческах и натуралистических, космических и са­кральных, но только не в терминах исторических. Как из­вестно, первые проблески осознания исторической при­роды социального времени относится к эпохе Возрождения и связаны они прежде всего с именем Петрарки ¹²~¹³. Но и после этого интеллектуального скачка потребовалось еще 500 лет, чтобы содержание субъективно-категориального аспекта исторического времени стало последовательно исто­рическим. Это достигнуто было только к середине XIX в. Объяснение этого феномена не требует больших усилий: из всех познавательных задач наиболее трудной для. чело­века оказалась задача, по сути своей исходная и выраженная в знаменитом: «Познай Самого себя» ^и. История раскрытия исторического смысла категории времени может.'в частности, служит» яркой иллюстрацией этой истины. Рассмотрим каж­дый из указанных аспектов занимающей нас проблемы.

Если очевидно, что календарное (счетное) время ecib чисто внешняя, количественная мера движения истории, то в плане объективном социально-историческое время характе­ризует качественную сторону этого движения* Иными словами, огромный отрезок календарного времени может озна­чать лишь исторически ничтожный путь, проделанный дан­ным обществом, и наоборот, незначительный отрезок ка- лендарного времени может означать громадный путь, проде­ланный во времени историческом. Не подлежит сомнению, что каждому историческому типу отношений общественного производства имманентно присущи только ему свойственные длительность, интенсивность (ритм), периодичность и т. п. процесса социального «опредмечивания» времени, словом, своя хроноструктура, в которой, повторяем, отражена ка­чественная специфика этих отношений.

Та же специфика хроноструктуры бросается в глаза на всех уровнях социальности, в каждом Составляющем системы ' «общество».. Следовательно, при всей стадиальной (социоло­гической) коррелированное™ внутрисистемных процессов применительно к обществу в целом следует — на уровне Конкретно-исторического исследования — постулировать на­личие в нем сложной совокупности социально-исторических времен. ""■*':, '"„'

_; В самой общей форме под социально-историческим опред­мечиванием времени следует понимать наделение определен­ным социально-историческим содержанием, значением, функ­цией всех временных связей, в которых находятся общественные индивиды как по отношению к природе, так и по отно­шению друг к другу. В «Немецкой идеологии» мы читаем: «, ..каждая ее (т. е. истории. —JJf. Б.) ступень застает в наличии определенный материальный результат, опреде­ленную .сумму производительных сил, исторически создав­шееся отношение людей, к природе и друг к другу. . .»¹⁵. Иными словами, процесс «опредмечивания» времени вопло­щается не только в процессе материального производства (хотя им и задается качественное своеобразие всей системы временных связей в обществе), но и в области надстройки — в социальных, политических и идеологических формах, в нормативной и ценностной системах и т. д.

Однако представление о сути реального социально-исто­рического времени было бы неполным, если бы мы прошли миМо второй стороны внутриобщественных временных про-цессов, а именно мимо процесса «распредмечивания» соци­ально-исторического времени. Очевидно, что интенсивность течения социально-исторического времени в рамках кален­дарного (счетного) времени зависит не только ют степени интенсивности процессов опредмечивания, но и процессов «распредмечивания» устаревших, изживших себя структур. Без учета этой функции социально-исторического времени необъяснима сама возможность выхода общества за пределы «данной предметности»; «Всё прежние формы общества, — писал К. Маркс, — погибали с развитием богатства. . .

Поэтому у Древних. . . богатство прямо обличалось как¹ раз­ложение общества» ^1в. •■

Итак, в структуре социально-исторического времени об­наруживается реальность того пространственно-временного континуума, о котором упоминалось выше, поскольку по-ледний предполагает не только следование «событий» .во времени (диахронию), но И пространственные связи (орга­низацию) составляющих синхронию *. Отсюда с необходи­мостью следует, что в качестве формы движения социальности социально-историческое время представляет один из важней­ших ^! параметров мира культуры (истории). Следует только помнить, что в этом случае речь идет не о «понятии» вре­мени, а о действительном, опредмеченном времени ¹⁷. Естественно, и «внешнее» время истории (календарное время), И «внутреннее» время ее (социально-историческое время) в данном контексте суть реальные времена. Различие со­стоит лишь в том, что в первом случае человеческая история измеряется лишенной исторического содержания, абстракт­ной по отношению к нему длительностью (это и есть истори­ческое бытие во времени), во втором же случае та же история измеряется содержательно, т. е. длительностью, качественно (социально) определенной. Соответственно различимыми яв­ляются и характеристики этих времен. Календарное время не­прерывно, историческое время прерывно, причем не только в смысле «перерыва постепенности» (революционного ха­рактера переходы от одной общественной формации к другой), но и в смысле возможности смены «носителя» истории в дан­ном ареале — этнополитической общности (хетты, Карфаген и др.)- Календарное время течет равномерно, ритмично, ему неизвестны замедления и ускорения, «изломы», т. е. то, что присуще времени историческому, последнее же •— аритмично.

Календарное время кумулятивно и абсолютно, истори­ческое время — относительно, оно не только накапливается, '' но и во многих отношениях «сбрасывается». Календарное время Однократно, eto Моменты Дискретны, в ИсторйчейкоМ времени возможны и цикличность, и повторяемость. Наконец, ка­лендарное время асимметрично, т. е. течет строго однонап-рав ленно, в историческом времени возможны не только аритмии, -остановки, но И движения вспять. Таким образом, име­ются объективные основания констатировать глубоко диа_: дектическйй характер связей как внутри структуры истори­ческого времени, так и между последним ц временем счетным. ;, .Только единство содержания (значения)- процесса, во­площенного в историческом времени, и следования (течения) — Метрики — счетного времени объясняет большой познаватель­ный интерес реалий, концептуализированных в понятии «историческое время». Из-за того, что это диалектическое единство на историческом уровне анализа понятия времени либо рассматривалось как тождество, либо вовсе игнориро­валось, больше всего страдала глубина методологических разработок таких важных категорий, как континуитет и пре­рывность (дискретность), однократность и повторяемость в истории *.. ...■',

То обстоятельство, что категория «историческое время» в последние годы привлекла пристальное внимание исто­риков, объясняет значительный шаг, который сделала исто­риографическая практика в изучении экономической истории, выразившийся в открытии одновременно протекающих хо­зяйственных циклов различной длительности, расположен­ных на различной глубине процесса и остающихся скрытыми от наблюдателя за поверхностью текущей конъюнктуры **.

* Проиллюстрируем сложность этих проблем только на примере категории «повторяемость». Число смысловых граней ее поистине по­разительно. Вот лишь некоторые из них. На всемирно-историческом уровне анализа она может означать повторяемость' одних и тех же фаз (стадий) развитая в рамках истории различных • этнополитических общностей (отдельных обществ), повторяемость одних и тех Же про­цессов в рамках всемирно-исторических эпох (например, обезземеление мелких земледельцев-собственников в древнем Риме и обезземеление крестьянства в эпоху первоначального накопления капитала и гене­зиса капитализма), повторяемость одного и того же способа перехода от одной всемирно-исторической эпохи к другой (социальные револю­ций), повторяемость государственных форм и политических ситуаций в разных странах как в различные исторические эпохи, так и на одной и той же стадии их развития и т. п. Еще большее число смысловых граней эта категория раскрывает в рамках отдельно взятых «националь­ных» историй.

** Что дает подобная рефлексия историографической практики в последние десятилетия, продемонстрировано исследованиями: на

3, К ИСТОРИИ

ПРЕДСТАВЛЕНИЙ О ВРЕМЕНИ

Поцы^тка выяснить, даже в самых общих чертах, процесс смены представлений о времени сталкивает нас с па­радоксом. G одной стороны, история культуры убеждает в том, что первые формы осознания феномена времени при­надлежат Древности, намного превосходящей историческую память народов *. С другой стороны, характерное для ран­них ступеней культуры ассоциативное мышление не нужда­лось во времени. Вместо процессуального характера реальности на первом плане оказывался результат, Который аобНри-нимался в качестве «начала» бытия. Вообще понятие «ста­новление», в особенности в мире историческом, особенно трудно далось человечеству. И здесь возникает вопрос: что и каким образом в условиях господства экстемпорального (по сути своей) восприятия действительности могло содей­ствовать столь раннему формированию ~- пусть даже самого примитивного—представления о течении времени? Очевидно, что единственная возможность ответить на него— это^обратйться к реалиям, т. е. общественным условиям человеческой жизни на заре⁵ истории. Родовая организация являлась начальным звеном в длительном процессе становления мира истории в про­тивовес миру природы. Мерой продвижения человека по этому пути выступал в сфере сознания способ сочленения и гармо­низации этих миров.

Выше было замечено, что до открытия феномена истори­ческого времени (в эпоху Возрождения) речь могла идти только о, различных формах неисторической по сути своей рефлексии социального времени. И это естественно, ибо в Ис­тории культуры мир прежде всего предстает объективно (сам по себе и в его отношении к человеку), и только на следующей стадии рефлексии отражается человеке его отношении к миру и к себе самому. В первом случае выяснялся вопрос: каков мир? Во втором же случае в центре внимания другое — каков мир человека?, <

Наиболее древние представления о времени почти не сохранились в исторической памяти человечества — они возникли в доисторическую эпоху. И если судить по данным этнологии, они должны были напоминать восприятие вре­мени детьми: протяженность времени крайне ограничена и плохо определена — оно почти одномоментно. Только по­степенно человек той эпохи включал в эту протяженность время собственной жизни — вплоть до «начала» рода, т. е. идею времени до его рождения. Завершается же этот процесс осмысления времени появлением представления о будущем, что проявляется в действиях, свидетельствующих об ожида­нии и озабоченности этим будущим (ритуальные танцы, как забота об исходе будущей охоты, и наскальные рисунки жи­вотных с той же, только более длительной, функцией), на­конец, в заботах рода о «благе» умершего в грядущей жизни.

Как далеко в прошлое углублялась память человека, зависело от традиции общности, традиции закрепленной в мифе о происхождении общности и окружавшего ее мира. Но характерно, чем более длительной представлялась про­тяженность родового прошлого, тем интенсивнее «пережи­валась» его носителями вселенская драма так называемого «начального времени»¹⁸"¹⁹.

Итак, за пределами родовой «памяти» по необходимости начинался миф. Миф— это не басня, а история, причем «история истинная», однако не эмпирическая, а воображае­мая (точнее — поэтическая). Ее главная тема — начало бы­тия. Речь в ней идет прежде о происхождении человека и мира, жизни и смерти, животных и растений, охоты, земле­делия, ремесел, огня и культа. Т. е. миф — священная история, и не только потому, что участвуют в ней божествен­ные, сверхъестественные персонажи, но и потому, что каж­дый пересказ его содержания равнозначен отправлению куль­та, обращению к силам, творящим мир, поддерживающим жизнь, существование человека и сообщества ему подоб­ных. Наконец миф — это не только акт веры, но реальность, каждый раз заново переживаемая, реальность «начального времени», продолжающегося по «настоящий день»²⁰. Сле­довательно, в мифологическом сознании мир дан не раз и навсегда — при обращении к мифу он как бы начинается каждый раз заново. Тем самым время мифа является «началь-

, йыМ» не потому, что относится к отдаленному прошлому, а в Силу того, что в нем воплощен архетип всего суЩего. Это — время творения, Которое каждый раз Повторяется с повто­рением мифа ²¹, в нем ничто не может возникнуть заново, а может - быть только заново (повторно) восстановлено. Это легко объяснимо^:род, как И, мир зримой природы, не знает иного типа изменений, помимо круговорота, периоди­ческих. «обновлений» (смерти и рождений). В этом смысле все, что лишено архетипичеСкогё «знака», «чего не было в творении», лишено смысла, недействительно; Это в равной степени относится и к человеку, который становится прича-. стным к миру архетипа только в меру подражания ему (сфера ритуала). Подобная интерпретация действительности ин­дивида (т. ё. состояние его полной обезличенности) вполне Соответствовала условиям безраздельного господства родо­вого сознания²². Мир человека настолько Же включен в мир природы, насколько последний воспринимается сквозь призму этого сознания, т. е. оказывается социоморфным. Очевидно, что в мифологическом сознании времени как такового-(т. е, как следования, длящегося, непрерывного потока) нет. Вёз ритуальных «событий», без человеческих действий время вообще не течет, не проходит. И в этом же сознании время приобретает конкретный, качественный смысл (оно -бывает «добрым» и «злым», «светлым» и «темным», вре­менем дождей и временем засухи и т. п.)²³. Итак, это время — не физическое и не историческое, не объективное и не субъек­тивное, а некий сплав времени мифа и времени, эмпири­чески наблюдаемого, т. е. это время, осмысленное в терминах неразрывного единства индивида и рода (космоса). Вне этого единства время— фактор враждебный, синоним «упад­ка», «цорчи», «отклонения» от начального, архетипического состояния, В рамках же этого единства человек порывает с «порчей», путем повторения архетипических действий он становится причастным к сакральному времени, т. е. к мо­ментам возвращения человека и мира к благодатному «началу»²*. Мистерии, приуроченные к смене астрономических циклов, символизировали «отмену» времени, его «растворение» в че­редующихся «возвратах». Естественно, что символом подоб­ных представлений о времени мог быть лишь круг. Легко за­метить внутреннюю противоречивость этих представлений. С одной стороны, у времени предполагалось «начало» («на­чальное время»), с другой стороны, представление о круго­вороте его исключает (условное начало можно усмотреть в любой точке окружности). Посредством мистерии это про­тиворечие снималось и устанавливалась гармония: каждый

материале отечественной истории — школой И. Д. Ковальченко, а на материале всеобщей истории — прежде всего французским исто­риком Ф. Броделем и его школой.

* О том, насколько глубоко уходит — пусть даже в воображе­ний — эта память, свидетельствует известный рассказ Геродота о пребывании его предшественника по ремеслу — логографа Гекатея из Милета — в Египте. Когда Гекатей. сослался на свою родословную И, насчитав 16 колен, упомянул бога в качестве основателя рода, египетские жрецы противопоставили ему длительность своей памяти — они сослались на 345 колен и даже после этого еще не Дшнди до имени творца. Когда же впоследствии сам Геродот посетил Египет, жрецы привели его в огромное святилище и показали ряд колоссальных дере­вянных статуй, поставленных здесь сменявшими друг друга жрецами. «Их было здесь действительно столько, сколько я перечислил выше» (Геродот. История, II, 143). Очевидно, «историческая память» древних егидтяп незаметно для них переходила в мифологическую.

* Как сторона этого континуума, социальное пространство оли­цетворяет все синхронные формы социального взаимодействия в об­ществе. В такой же степени, в какой законом истории является уско­рение течения социальных процессов во времени, законом является и процесс расширения и уплотнения социального пространства. Рас­ширение это наглядно воплощено в становлении всемирной истории _(в особенности если за точку отсчета принять античный полис, средне­вековое удельное княжество и т. п.). Что же касается уплотнения со­циального пространства, то речь должна идти не только о густоте сети поселений, их величине, но и об интенсивности общений, об умно­жении количества связей, в которые в ходе истории втягивались как общественный индивид, так и целые народы.

рический процесс на уровне суншости и его опосредования и систем­ных связях. йобхоД СолнДа — это победа над хаосом, каждая мистерий — космическое начало, каждый посев — новое творение. В кру­говороте все едино: происходящее уже происходило, сущее уже существовало. Если же в какой-либо точке круговорота усматривается «перерыв», то ведь и он повторится, по той же -. причине и с теми же следствиями²⁶. . ,

ч «Непереносимость» феномена времени нетрудно обнару­жить и в сознании древних греков. Именно, такая реакция на .текучесть и изменчивость всего, что находится в потоке ; бремени, отражена в мифологическом образе Хроноса — существа, пожирающего собственных детей. С переходом древнегреческого общества к цивилизации (т. е. к классе-, воМу строю) природно-антропоморфное восприятие и форма выражения времени сменяются логико-нозвавательньши фор­мами (хотя и не без. остатоиных «переживаний» мифологи­ческих представлений) ^2в. Узостью,, сравнительной замкну­тостью мира античного полиса, с одной стороны, и спецификой рабовладельческой эксплуатации, при которой труд при­числяется к «естественным» условиям производства, — с дру­гой, было обусловлено натуралистическое восприятие социального времени. В античном мировидении пространст­венные связи все еще решительно преобладали над времен­ными. Воспринимать мир — это прежде всего видеть. Види­мый мир замкнут, сферичен. Зрительный подход к действи­тельности обусловил преобладание концепции круговорота, т. е. времени, протекающего в замкнутом кругу. Естественно, что наблюдаемым образом этого времени являлось движение небесных: светил. Представляя идеал бытия в начале вечном ц неизменном.'древние греки восприцимали движение и из­менения только как низшие .уровни действительности, на которых тождественность существующего, может проявить себя только в форме возврата, повторения былого. Таким образом, зрительно круговорот — наиболее непосредствен­ное и совершенное выражение неподвижной вечности (точнее, ее имитация)²⁷.

Древним грекам было присуще монистическое видение мира. Свое выражение оно находило, н частности, в идее иерархии совершенств. Поскольку это относится к миро­зданию, Платон различал три его формы,. Высшая форма (и наиболее Совершенная) — сфера неподвижных звезд, не­изменная и вечно равная себе. Среднее место отводилось сфере планет, чье движение настолько упорядочено, что предска-зуется законами. Низшей формой является сфера непредска­зуемых событий — иррегулярных и хаотических, Средняя форма олицетворяла время. Таким образом, Платов прово-

дил различие между временем и изменениями. Во времени определяющим выступал элемент неизменности. Отсюда определение времени как подвижного образа вечности. Кос­мические процессы, протекая в течение бесчисленных цик­лов (в ходе которых видимый мир приходит в упадок и вос­создается), сохраняют ту же сумму бытия; ничего заново не создается и ничего не теряется ²⁸, повторяются пред­шествующие ситуации—вплоть до единичных событий. Однажды случившееся событие будет циклически повторять­ся бесконечно. Так, по замечанию Аристотеля, мы можем утверждать — на данной точке вращающегося круга, ~- что находимся «после» Троянской войны, но круг ведь продол­жает вращаться, и «после» нас это приведет все к той же Троянской войне. Таким образом, строго говоря, правомерно утверждение, что мы «предшественники» Троянской войны ²⁹. Итак, циклические представления о времени исключают хро­нологически абсолютные «раньше» и «позже». Точно также исключается возможность появления чего-либо радикаль­ного нового в ходе истории» "'"' ■ ,"''", .;

Все сказанное оШясвяет, почему история не является сколько¹Вибудь важным компонентом античной картины мира. В той степени, в какой античная мысль задумывалась над судьбами человеческих установлений, и прежде всего над судьбами государства, господствующим был мотив упадка, порчи, отклонения от первоначально установленного.. Таким же было восприятие времени в целом *.

Глубоко коренящееся в человеке стремление, к полноте и завершенности представлений об окружающей его дей­ствительности характерно для средних веков. Средневеко­вый пространственВо-временной универсализм (сводившийся в плане пространства к унаследованному от античности ви­дению мира земного, а в плане времени — к библейскому рассказу о творений и'грехопадении и эпизодическим све­дениям из* греко-римской истории) являлся интегральной частью средневекового христианства. Главная же функция христианской картины мира — служить аллегорией божест­венного творения. В средневековом мировидении простран- -ственно-временные представления наполняются смыслом только в связи с категорией вечности ³⁰. И хотя вечность статична, в ней заключен источник всей кинетической энер­гии вселенной. Средоточие вечности — эмпиреи, сфера, ле- жащая за пределами планетарных орбит. Средоточие вре­мени—мир ПОДЛУННЫЙ. • ;

Итак, время имеет начало — в акте божественного тво­рения. Что же такое время? Этого вопроса для средневеко­вого человека не существовало. Точнее, он знал его в иной форме: «Какое значение и какое место занимает время в бо­жественном плане творения?» Человек оказался в мире времени не изначально, а вследствие грехопадения. Это место его изгнания, место испытаний, юдоль плача. Здесь он познает никчемность своих сил, тщету своих стремлений, . Мимолетность самой жизни. Только искупительная" жертва Христа наполнила время позитивным смыслом. Время стало надеждой на конечное спасение, связанное с верой во второе пришествие спасителя ³¹. ^х

Таким образом, христианство разорвало порочный круг античных представлений о круговороте и ограничило те­чение времени одйим циклом: от сотворения мира до дня Страшного суда и конца земной истории человечества. Иными словами, это часть окружности, опирающейся своими кон-■ цами в небо *. Выше отмечалось: греки не создали философии истории по той причине, что история в их мировидении лишена была абсолютного центра либо хотя бы фиксирован­ных точек, необходимых для упорядочения и интерпретации исторических событий. Христианская же доктрина времени такого ,рода центром обладала — его усматривали в «земной истории» Христа³², Это «событие» космического значения разделило всю историю человечества (после грехопадения) на два больших периода: 1) история до рождества Христова — это подготовительный i период, в нем «предсказывалось», «предвосхищалось» пришествие на землю спасителя; 2) период искупления (смертью спасителя на кресте) падшего челове­чества, который завершится «вторым пришествием» **. Не­трудно заметить, что только в христианской перспективе (т. е. в перспективе священной истории) течение времени не' только стало «линейным», но и однонаправленным (т. е. необратимым) и накапливающимся. Напомним, однако, что всеми этими атрибутами было наделено лишь время теоло-

* «Линейным» это время можно назвать только в силу того, что оно получило наряду с «историческим началом» и «историческим кон­дом» также и «исторический центр — воплощение спасителя».

** Известно, что в христианской традиции история человечества «от Адама» исчислялась в 6 тыс. лет. От «творения» до «рождества Христова» насчитывали 5500 лет. Таким образом от «рождества Хри­стова» до «второго пришествия» оставалось 500 лет. Естественно, по мере того как дату этого «события» приходилось время от времени перено­сить, шестое тысячелетие все больше «разрасталось»,

гическое, т. е. время, рассматривавшееся в тесной связи с божественным промыслом³³. В самом деле, особенность сред­невековой философии истории заключалась в том, что все умозаключения о ходе истории были почерпнуты из откро­вения, но не обнаружены в мире самой истории *.

(Очевидно, что в христианской перспективе время, рас­сматриваемое само по себе, безотносительно к трем по край­ней мере моментам его «срприкосновения» с вечностью — творение (начальное время), первое пришествие спасителя (срединное время) и предсказанное второе (конечное время),— лишено было для верующего какого-либо исторического смысла **. Более того, оно лишалось и экзистенциального смысла. Как переживание не религиозное, а мирское, время только обнаруживало быстротечность и. несовершенство всего, что подвластно ему. Впрочем, отрицание позитивной (земной) ценности времени как такового отражало, хотя и в «превращенном» виде, хроноструктуру малоподвижного - аграрного общества средневековья. Для трудовых ритмов этого общества важен не каждый момент потенциально рабочего времени, а лишь «избранные» и в общем немного­численные моменты времени. Отсюда большее или меньшее безразличие к течению времени как такового. К тому же с точки зрения земной жизни человека оно не было цен­ностью — ведь истинное бытие возможно только вне вре­мени ³⁴. Наконец, вне связи с вечностью течение времени и для средневекового человека было циклическим, оно оли­цетворяло собой круговорот в природе, в характере и порядке сельскохозяйственных работ, в смене человеческих поколе­ний. Более того, и в церковной драматизации христианского мифа (литургии) календарь напоминал «линию», создавае­мую накапливающимися кругами ***.

* Из этого же- источника «божественного нредзнания» вытекало и так называемое эсхатологическое сознание, т. е. предсказанное сот держание «конечного времени», которым завершится последний (шестой) век «земной» истории. . * >

** По этой же причине историография была лишена и в средние века (как и в древности) сколько-нибудь упорядоченной хронологии. Наличие множества точек отсчета исторического времени — по олим-^ пиадам, архонтствам в Греции, от «основания города», пр магистрату-' рам в Риме, по царствованиям, княжениям, понтификатам наряду с исчислением «от рождества Христова» в средние века — превращало хронологию в наиболее безвыходный из мыслимых лабиринтов.

*** В III в. циклические воззрения на течение также и сакрального времени, в частности повторение «страстей господних», были выска­заны одним из «отцов церкви» — Оригеном Александрийским. В V в. подобные воззрения были отвергнуты, как еретические. Однако в XIII в. под влиянием учения арабского интерпретатора Аристотеля Аверро-эоа парижский теолог Сигер Брабантский впал в ту же ересь, „^

Представление о времени как круговороте не было единственным-в античном мировидении. При желании можно обнаружить и ряд дру­гих концепций, вплоть до «линейного» времени. Однако несомненно, что именно идея круговорота была господствующей. Однако при всей замедленности социально-исторических |

процессов и средневековое общество не стояло на месте. •]

С возникновением города как сферы обособленного от земледе­лия производства сложились условия, при которых ни I натуралистическое восприятие времени, ни церковный ка­лендарь больше не отвечали требованиям, предъявлявшимся Ц городекой экономикой. Город стал первой и довольно мае- § совой светской школой пунктуальности в счете календарного времени (договорное время) ³⁵. В сфере городской экономики уникальную ценность приобретает каждый момент потен­циально рабочего времени. t

В XIV—XV вв. это* сдвиг был засвидетельствован по­явлением на башнях городских -ратуш .механических часов. Измерение времени по часам (а не по!:Сблнцу) стдло.этической |

школой уникальной значимости. Речь .идёт^яё только об уплотнении ритмов .жизнедеятельности, Но — по -мере об- " .;■ мирщения общественной практики-^-об осознава'нии вре-. мени как неповторимо экзистенциальной ценности человека, которой должно расчетливо распорядиться: Таковы были истоки гуманистической и рационалистической тенденции ;

в восприятии времени и реакций на него.

.В эпоху Возрождения бог больше не воспринимается как нотусторонняя Причина, извне охраняющая свое творение, а мыслится скорее как сила, пребывающая внуТр'к творения и неустанно движущая .его к завершенности во времени. Но тем самым и использование отпущенного человеку времени больше Не протекало под «контролем» потусторонней веч­ности, а постепенно перешло в ведение самого человека. По мере отступления на задний план этики, продиктован­ной помыслами о «вечности», и сосредоточении рефлексии на этических выводах, следовавших из признания времени мир­ской «мерой человеческой добродетели», а вскоре и мерой благочестия, восприятие времени (насколько оно отразилось в европейских языках) индивидуализировалось. Это и озна­чало, что контроль за использованием этой ценности был полностью вручен воле и разуму человека. Тем самым, чело­век «слился», наконец, со своей природой, от которой его столь долго;и настойчиво отчуждала вера.-Правда, с инди­видуализацией времени острее, резче стал страх смерти («танец смерти» — популярный сюжет изобразительного ис­кусства этой эпохи). Однако время не только угрожало жизни индивида, оно открывало ему невиданные ранее духовные воз­можности «обмануть» смерть, отвести от себя угрозу забвения³⁰. До тех пор человечество в различных формах только резо­нировало по поводу быстротечности, мимолетности земной

жизни, но П^И; этом «Поведенческие модели» были таковы, как будто человек постоянно ощущал «избыточность» вре­мени, «обремененность» им, «тяготился» им. В эпоху Возрож­дения не только появилась «потребность» времени, не только обострилось ощущение его. недостаточности и быстротечно­сти,; но и сформировалась этика «бережения» времени. Од­ним словом, активное мирское.отнощение к фактору времени, регулирование в соответствии с его ритмом всего личного, семейного и гражданского обихода, наконец, практика «пла­нирования» времени,' т. е. целенаправленных, рассчитанных во времени жизненных усилий, — всем этим современная цивилизация обязана Возрождению ^S7. -. , _ь -_;

Синонимом времени стала практическая деятельность, ее ритм. Путь, к высшему благу лежал теперь через актив­ность, движение. В трактате Альберти «О семье» отмечалось: три вещи принадлежат человеку — душа, тело и время. Первыми двумя человек распоряжается свободно, что же касается третьего, т. е. времени, то оно принадлежит ему только.при ^,б0^вщщ, ^:ес^И'._:;&|Ь';^:|йй^1^эув!Рбя разумно, дея-' тельног%"В другом своем сочинении'***■ «Домострое»^ — Аль­берта .развивает'; эту мысль: время будет потерянным, если ОНО:; не использовано для приобретения и проявления добро­детелей ³⁹. Итак, для людей Возрождения время станови­лось «шпорой», побуждавшей их к"⁴ деятельности. «Плани­рование» будущего исключало бездеятельность в настоящем, равно как и жить в настоящем не означало жить настоящим. ' Иными словами, в новой перспективе время стало означать поле деятельности, на которой смертный человек может обрести историческое бессмертие. Пожалуй, ярче других и точнее это новое восприятие времени выразил Шекспир: «Пусть будет слава наших дел при жизни //в надгробьях наших жить. . . У/. У времени прожорливого можно II ку­пить ценой усилий долгих честь //, которая косу его приту-* цит // и даст нам вечность целую в удел» («Бесплодные уси­лия любви», I, 1). В результате время стало олицетворением полноты бытия, творческого начала жизни, внутренней со­держательной формой сущего, определенным образом упоря­доченного универсума. Вместе с тем категория времени в но­вой перспективе получила много новых значений: это и предпосылка данного действия, его причина и длительность, это и род сцены, на которой происходит действие, его фон, и, что важнее всего, характер самого действия, его содер­жание, его следствие ⁴⁰.

Однако, несмотря на важность этого сдвига, путь к ин­терпретации социального времени как времени историче- ского, или, что то же, к найолйению хроникального времейй историческим смыслом, был труден и далек. Как уже было отмечено, он пройден был до конца только к середине XIX в. И это неудивительно: представление о том, что общественный индивид своей жизнедеятельностью преобразует историче­ски унаследованные формы социальности, труднее всего дались его пониманию. Осознание различия "времен — пер­вый шаг к открытию исторического смысла времени.-До XIV в. в европейской мысли отсутствовало- представление о времени как следований различных, друг от друга «отгра­ниченных», сменяющихся и в каком-то смысле «отменяющих» друг друга времен. Иначе говоря, отсутствовало разграни­чение между историческим прошлым и настоящим, настоя­щим и будущим, не было осознания исторических' эпох, пространственно-временных различий явлений. Преслову­тая концепция четырех мировых монархий вопреки истори­ческому факту крушения Западноримской империи убеж­дала в обратном — в вечности «последней» империи (ей предстояло, согласно этому учению, существовать вплоть до конца земной истории — второго пришествия Хри­ста), -что «подтверждалось» переходом титула «римского» императора (translatio imperii) сперва к Карлу Великому и его преемникам, а после крушения их империи — к королям «Священной Римской империи германской наций» ⁴¹. Отсут­ствие сколько-нибудь ясной картины прошлого мешало понять и своеобразие настоящего, следствием чего являлся полный анахронизм (смешение времен) в оценке явлений, событий, в характеристике институтов и т. п. . В самом деле, средние века .либо «телёскопировалй» (приближали) прошлое, либо, наоборот, «опрокидывали» настоящее в прошлое, результат был тот же <— анахронизм, смешение времен. Чрезмерное сближение между «вчера» и «сегодня» не только стирало различие политических, юри­дических и т. п. институтов, принадлежавших к различным эпохам, оно вплеталось в общественно-историческую прак­тику, становилось фактором процесса истории.

В христианско-церковной традиции, по крайней мере с «рождества Христова», контекст истории оставался непод- ' вижным и неизменным. Неудивительно, что средневековые мастера кисти и резца с той же легкостью наряжали античных богов и богинь в средневековые костюмы, с какой библей­ские персонажи изображались в античных или даже средне­вековых одеяниях⁴². Первые проблески различения времен относятся к XIV в. Осознанием факта расчлененности исто­рии на «эпохи», т. е, на качественно (исторически) различные

Времена, мы обязаны ЁозроЖдейию. Ярким свидетельством глубины происшедшего переворота в рефлексии времени может служить, хронологический парадокс: наиболее «да­леким» от своего собственного времени, наиболее чуждым «веком» гуманисты считали непосредственно примыкавший к ним «средний век» (т. е. тысячелетие^ истекшее со времени крушения ЗападноримскОй империй), а наиболее близким и созвучным по духу — «золотой век» древнего Рима, век оратора и философа Цицерона, историка Тита Ливия, поэта Горация и т. д. И хотя основания для качественного различия эпох оставались в видении гуманистов очень узкими — они ограничивались почти исключительно явлениями сферы культуры (прежде всего состоянием латыни), тем не менее начало было положено: формировалось сознание индивиду­альности, уникальности и, самое важное, неповторимости исторических эпох, безвозвратности того, что однажды было и прошло⁴³.

Наиболее остро зто трагическое чувство отразилось в творчестве Петрарки (1304—1374). В этом смысле особенно красноречивы его «Письма знаменитым мужам». Свое письмо римскому историку Ливию Петрарка начинает «пожеланием» -(точнее — сожалением): лучше бы он родился в «век» Ли­вия или, наоборот, Ливии — в его собственном «веке». Петрарка признается в том, что читает Ливия, когда я^елает забыть условия и нравы, царящие в современной ему Ита­лии. «Я исполнен горестным возмущением против современ­ных нравов, когда люди не ценят ничего, 5а исключением золота и серебра, и не желают ничего, кроме чувственных наслаждений». Расстояние между идеализированным «ве­ком» Ливия и своим собственным «веком» представлялось Петрарке столь непреодолимым, смена эпох.—- настолько необратимой, что он закончил «Письмо» восклицанием: «Прощай навек, о несравненный историк»⁴⁴. Индивидуали­зация «исторических времен» отразилась и в других «пись­мах» Петрарки (Цицерону, Квинтилиану и др.) *. Все -они позволяют заключить о формировании представления о ка­чественном различии времен и в конечном счете о содержа­тельном (историческом) смысле времени. Взгляд на время как на неповторимый исторический «контекст» человеческой деятельности явился крупным шагом вперед.

Умение членить календарное (счетное) время на истори­ческие эпохи (по крайней мере, в рамках «христианской эры») — nod? то новое, что привнесено было ЙозрожденйбМ в европейское сознание. Это и означало появление первых проблесков сознания исторического смысла времени,*.. _г Итак, со времени Возрождения учет «качественной» сто­роны исторического времени становится все более характер­ной чертой общественной практики: оценки явлений диффе­ренцируются, суждения становятся более гибкими, решения сообразуются с «ходом вещей», а «ход вещей» оказывается более динамичным и отмеченным глубокими изменениями. Одним словом, общественная практика все больше учитывает «смену времен» **. Разумеется, «качественная» сторона вре­мени все еще сводилась к стечению обстоятельств, в лучшем случае — к более долговременным условиям, тем не менее важно и другое: именно анализ «времени» .становился Клю­чом к пониманию сути общественно-политических вопросов. Постепенно от рассмотрения современных ситуаций мысль переходила к суждениям о ситуациях прошлого. Важнее всего , был постепенно вырабатывавшийся метод — видеть во времени некий исторический контекст (т. е. контекст, меняющийся с течением времени), в границах которого яв­ления, ему, принадлежащие, «каждое в отдельности и все вместе взятые, могут быть поняты и объяснены» ⁴⁵. Время выступало как символ взаимосвязи вещей, ему современных, их..объединяющей и объясняющей рамкой. Если рчевидно, что в этих мыслительных процедурах воплощался факт объективации временных представлений (и на этой основе — суждений о вещах, находящихся в потоке времени), то вместе С тем несомненно и другое — благодаря этому мир истории приобретал большую динамичность, временная длительность явлений и ценностей суживалась, сжималась, во всяком случае, становилась более четкой и определенной, Человек исподволь подводился к заключению: то, что в настоящем представляется малозначительным, могло в прошлом высоко

\

цениться, и наоборот, то, чего прошлое не знало, ныне яв­ляется действительностью.

В результате различные исторические «времена» «разо-шлись»_гРтдифференцировались друг от друга. Прежде всего стало осознаваться историческое настоящее, в рамках кото­рого протекает жизнедеятельность данного поколения. За­тем возникло осознание прошлого, т. е. условий жизнедея­тельности прошлых поколений, — условий, которые исчезли. Как отмечалось, именно этой граница, сколько-нибудь отчетливо намеченной, в течение средневековья не.сущест­вовало (отсюда — психологическая возможность чтения Пи­сания наподобие «свежей газеты»)⁴⁸. ,

Итак, только с эпохи Возрождения историческое прошлое, мир исчезнувший, становится по-настоящему проблемой познания. Но если соотнесение настоящего с прошлым да­вало уроки изменчивости' мира истории — условий, людей и вещей, исторического опыта, знания, то историческое буду-, щёе. затрагивало суть самой практической деятельности, как ■ ее* понимая человек новой эпохи. Ив эт;ой области Возрож­дение совершило одно из великих открытий* В самом деле, казалось бы, ни в одну другую эпоху человеческий ум не был в большей степени занят будущим, чем в средние века: на него уповали, к нему страстно стремились, ради него жили. , Однако это будущее было не земным, ,а потусторонним. Именно здесь скрывалась для средневековой мысли тайна, над раскрытием которой она тщетно билась ". Что же ка-. саётся людей Возрождения, то их интерес был прикован к земному будущему. Нравственным идеалом для них ста­новится «линия жизни», основанная на «мудрости», происте­кающей из знания прошлого, учета реалий настоящего и предвидения будущего. В итоге было открыто историческое время и тем самым способность* одной исторической эпохи сравнить себя с предшествующими, чтобы отличить себя от них И вместе с тем связать себя с ними. Открытие историче­ского времени явилось завершением процесса превращения социального сознания в историческое. Сама способность одной . исторической эпохи уподобить или отличить себя от пред­шествующих эпох, а главное — потребность в таком сопо­ставлении исторических времен, ярче всего свидетельствует о том, насколько общественное сознание данной эпохи яв­лялось разомкнутым, открытым, т. е. историзированным, в какой мере оно являлось критическим, рефлективным, способом «взглянуть на. себя со стороны».

И тем не менее Возрождению, как уже отмечалось, не удалось ни наполнить подлинным динамизмом историческое время, ни до конца преодолеть многоразличие средневеко­вых представлений о времени. Так, наряду с сохранением дуализма понятий «время» (на земле) и «вечность» (на небе­сах) мы наблюдаем, с одной стороны, оживление традиций античного циклизма (в особенности в XVI в.), с другой ■—* подмену идеи «цепи», взаимосвязи «времен» идеей фортуны — произвольного, «капризного» течения дел человеческих. Время абсолютизируется. Человек — лишь игрушка в ру­ках времени, «подданный времени», «преследуемая им до- / быча».

Генезис капитализма и научная революция XVII в. ак­туализировали категорию пространства. Дедуктивный и геометрический методы Гоббса и Декарта отодвинули проб­лему времени на задний план. Ньютону принадлежит докт­рина абсолютного времени, полностью независимого от со­бытий или процессов. По сути это была теологическая кон­цепция времени, подвергшаяся критике со стороны Беркли, Лейбница и Юма. Только под влиянием развития историче­ской геологии, палеонтологии и науки о живой природе в целом, с одной стороны, и проникновения идеи развития в историзм (чему в огромной степени содействовали буржуаз­ные революции XVIII—XIX вв.) — с другой, завершилось формирование концепции исторического времени. На этой стадии процесса решающую роль сыграли К. Маркс и Ф. Эн­гельс, открывшие материалистическое понимание истории.

В целом же во всей истории культуры ни одна трансфор­мация в человеческом отношении к природе *и обществу не бЫла более глубокой, чем сдвиги в социально-исторической перспективе* обусловленные открытием исторического вре­мени. Оценивая с интересующей нас позиции поступатель­ное развитие представлений о времени, нетрудно убедиться в том, что оно заключалось в нарастающем кризисе универ­сализма исходной парадигмы — космогонического мифа, идеи циклизма в постоянном отслоении от нее «мира как истории», который в определенный момент стал, в свою очередь, претен­довать на тот же тип универсализма, который некогда при­надлежал «миру как природе». С этой точки зрения история европейской культуры — это процесс смены натуралистиче­ской концепции истории исторической концепцией природы.

4. ВРЕМЯ ИСТОРИИ

Понятие хроноструктуры было введено выше. По­мимо ритма движения истории в содержание этого понятия также вход^ят правленце развития данного процесса «вверх»

или «вниз», длительность циклов ускорения или замедления, их периодичность. Естественно, что на социологическом уровне рассмотрения истории, т. ё. на уровне развертывания общественно-экономической формации во времени, на пер­вый план выступает ее интегральная (или универсальная) Хроноструктура, обусловленная специфическими для дан- ^^ ной формации социологическими законами ее исторического движения. Уже простое сравнение исторической длительно­сти отдельных общественных формаций свидетельствует о том, сколь велико различие хроноструктур каждой из них.

Историческое время у Гегеля — гомогенная непрерыв­ность. История — это однородность времен: все элементы целого современны друг другу, находятся в том же «настоя­щем». В действительной истории, поскольку речь, идет о клас­совых обществах, нет и быть не может гомогенного развития целого. Историческая структура общества, неизбежно вклю­чающая не только формационно необходимые элементы, но и элементу формационно избыточные (элементы, унаследо­ванные от исторически предшествовавших структур и эле­менты разложения сущего, трансформационные, предве­щающие неизбежный переход к новой формации), по самой «сути своей полихронна.

На том же уровне анализа истории становится очевидным, что специфическая хроноструктура свойственна также вос­ходящим и нисходящим- стадиям — как в развитии отдель­ных формаций, так и в плане сравнительной истории различ­ных формаций (длительность периода генезиса, быстрота восхождения и разложения и т. п.). На почве материалисти­ческого историзма нетрудно заключить, что отмеченные различия, являлись прежде всего следствием характера про­изводительных сил и, в целом, экономической структуры обществ соответствующих формаций. Немаловажную роль в^; определении хроноструктуры общественной формации также играли тип и интенсивность вытекавших из природы данной формации взаимодействий как между обществами, принадлежавшими к одной и той же формации, так и между обществами, формационно различавшимися. Так или иначе, именно интегральной хроноструктурой формации — ее эко­номической структурой — задается историческию ритм раз­вертывания всех подсистем в системе «общество». Однако сказанное истинно только в конечном счете. В самом деле, до сих пор 'мы оставались на общесоциологическом уровне анализа хроноструктуры. Если же рассматривать ту же проблему на более конкретном, историческом уровне, то легко убедиться в том, что в рамках интегральной хроно - структуры истории каждой данной формации различные кон­кретно-исторические общества, к ней принадлежавшие, об-• ладали более или менее автономной, индивидуальной хроно-структурой, которая могла существенно отклоняться от интегральной хроноструктуры формации. В итоге совокуп­ность формационно тождественных обществ создает уже целый «спектр» хроноструктур, указывающий на очевидную неравномерность в стадиально тождественных процессах в различных регионах. "• '*'■

Любопытен способ формирования подобных автономных хроноструктур. На историческом уровне анализа хроно-структура истории конкретного общества является средней равнодействующей хроноструктур составляющих Данного общества как системы. В этом ее принципиальное; отличие от интегральной хроноструктуры формации; о которой отнюдь нельзя сказать, что она олицетворяет среднюю равнодей­ствующую хроноструктур, принадлежащих к данной фор­мации геополитических общностей. И это потому, что хро-ноструктура формации складывается преимущественно на уровне социологических законов общества, в то время как хроцоструктура конкретного общества формируется на уровне его собственно исторических закономерностей. Последнее ■■ означает, что обусловленные законами данной формации удельный вес и механизм взаимодействия в историческом процессе отдельных сфер социальности в рамках Истории данной конкретной общности под воздействием привходящих обстоятельств подвергаются значительной модификации (на­пример, роль императорского двора в хроноструктуре исто­рии Византии, роль внешней торговли в исторических судь­бах Венеции, роль папства в исторических судьбах государств средневековой Европы и т. д.), благодаря чему ритмы их истории приобретают определенную «автономность».'"

Легко заключить, сколь велик удельный вес в формиро­вании хроноструктуры (расхождение ритмов) в рамках на­циональной истории, факторов, которые в отличие от социо­логических именуются историческими. Из сказанного Также следует, что специфическая хроноструктура присуща не только истории каждой: этнополитической общности как целого, но и истории'отдельных сфер социальности в рамках такой общности, т.е. составляющих его как целое. Отклоне­ния «поэлементной» хроноструктуры от интегральной хроно­структуры конкретного общества "как целостности и в этом злучае колеблются в довольно широком диапазоне. Хресто­матийным примером стало сравнение временных циклов 1Кономической истории Италии и хроноструктуры истории

Ряда областей ее культуры в XV—XVl вв. Множество подоб­ного рода примеров можно почерпнуть и из истории других стран. Все они свидетельствуют о том, что каждой сфере со­циальности, т. е. составляющей данной конкретной системы «общество», присущи свой ритм движения, своя критическая точка, т. е. момент полной зрелости, своя периодичность циклов ускорения и замедления процессов и т. д.

Итак, в силу неравномерности исторического развития различных исторических структур каждой всемирно-истори­ческой эпохе. присуща — на каждом- хронологическом ере»-ее — асинхронность стадиальной принадлежности истори­ческих явлений. Иначе говоря, видимая синхрония скры­вает факт действительной разновременности внутриструк-турных процессов. Та же черта характерна для исторических процессов и в рамках локально-исторических эпох. Выяс­нение временной принадлежности структур, скрытых за их формальной принадлежностью к одной и той же «современ­ности», имеет важнейшее познавательное значение. Истори­ческая (стадиальная) многослойность каждого из сравнивае­мых объектов -гг-.нот что крайне слабо,-а чаще всего и вовсе не учитывалось в традиционных сравнительно-исторических методиках.

₍,;_гЙтак, историческое время многомерно, следовательно, хронология не может рассматриваться как простое линейное множество, а представляет в действительности, на каждом данном временном срезе, ряд множеств (в идеале — беско­нечный ряд), которые сосуществуют, но друг друга не про­должают. У каждого из этих множеств свой ритм, свой тип и частота «событий». Иначе говоря, в условиях стихийно складывающегося процесса (точнее, под его покровом);.;хро­нологические даты приобретают различное значение в различ­ных множествах» Очевидно, что когда каждое из таких ста­диально разновременных «множеств» исследуется само по себе (что в отрыве от интегрального времени возможно лишь в ограниченной степени), нельзя упускать из виду, что оно обладает — в этих границах — своим собственным «кодом», -вследствие чего для его описания требуется соответствующий способ расшифровки.

До сих пор нас занимала проблема синхронии (историче­ской и календарной). Обратимся теперь к проблеме диахро­нии. Диахрония (т. е. следование событий во времени) — казалось бы, традиционная тропа «путешествий» историка. Однако л в этом плане история обнаружила многоликость. Так, наряду со временем политической хроники, мимолет­ными, внешне хаотичными, с непредсказуемой периодичногью событиями, глубшшые структуры теХже процессов обна­руживают периодичность в следовании событий, которая варьирует от годичных и десятилетних колебаний до полуве­ковых и вековых циклов; некоторым же процессам присуща еще более длительная периодичность «колебаний» (напри­мер, демографические циклы в Западной Европе X—XIII и XIV-XV вв.) ".

Если мысленно представить — на любом отрезке истории конкретного общества — всю эту совокупность хронострук-тур, то ближе всего она должна напоминать цепи параллельно тянущихся гориых хребтов с беспорядочно разбросанными через каждый из них перевалами. Какую роль в этой слож­ной динамике истории отдельных составляющих общества играют органически присущий каждой из них ритм, с одной стороны, и ускоряющее или, наоборот, тормозящее влияние внешних обстоятельств — с другой, предстоит', разумеется, в каждом случае выяснить. Важно только помнить, что ин­тегральное время и в данном случае задается ритмом движе­ния, господствующего формационного уклада, а также элементами соответствующей этому укладу надстройки. Выпол­няемые интегральной хроноструктурой функции синхрони­зации исторических ритмов внутри данной «системы» (эт-нополитяческой общности) с наибольшей очевидностью обна­руживаются в периоды социальных революций.

Такой предстает перед исследователем хроноструктура истории главным образом с точки зрения отношений «быст­рее — медленнее». Попытаемся теперь взглянуть на нее о иной позиции, а именно с позиции отношений следования времен: «настоящее — прошедшее — будущее». Хорошо известно, что социальные объекты являются классическим воплощением объектов исторических: их возникновение и исчезновение происходит, образно выражаясь, на виду историй, т. е. так или иначе фиксируется в исторической памяти. Однако между возникновением и исчезновением этих объектов простира­ется обширное Поле их существования. В понятии «существо­вание» выражено диалектическое единство двух сторон: пре­бывания и изменения, преемственности и прерывности вре­мени. На уровне исторического содержания этих сторон пребывание означает структурное и функциональное тож­дество данного, изменение же фиксирует количественные и качественные сдвиги'в том и другом. Очевидно, что момент пребывания эмпирически, т. е. наиболее близким образом, выражен в модусе «настоящего»; момент движения — в двух предельных модусах времени. Отвлечемся пока от того факта, что история не знает абстрактного, т. е, чистого, пребывания,

оо

а только лишь конкретное, т. е. включающее момент движе­ния и изменения (впрочем, так же, как она не знает «чистых» изменений, ибо изменяется только пребывающее). Если мы теперь попытаемся ответить на вопрос, как будет выглядеть временная структура общества (данного конкретного обще­ства) с точки зрения следования времен, то окажется, во-первых, что подобный анализ становится возможным только путем одномоментной фиксации данного состояния сйетемы «общество» (чтобы взглянуть на нее в мгновение «неподвиж­ности»), во-вторых, анализ станет возможным только после предварительного ответа на вопрос, какой из трех модусов времени будет служить точкой отсчета; наконец, в-третьих, какая составляющая система выступит в качестве олицетво­рения указанной точки. Из того, что было сказано Выше, следует, что в качестве искомой Точки правомернее всего принять модус «настоящего», а его воплощением — в рамках истории конкретного общества — может выступить только господствующий формационный уклад. Сопоставив с ним всё другие уклады и составляющие надстройки данного общества как целостности, нетрудно будет убедиться, что временная структура этого общества, рассматриваемая с по­зиции отношений следования времен («раньше» — «позже») столь же сложна и гетерогенна, как и с точки зрения соот­ношений ритма движения. Итак, в силу неравномерности развития отдельных внутрисистемных элементов —• на каж­дом хронологическом срезе — истории общества присуща асинхронность стадиальной принадлежности исторических явлений, процессов, отношений. Иначе говоря, видимая син­хрония скрывает факт действительной разновременности внутрисистемной истории *.

В итоге не будет преувеличением утверждать, что каждое историческое исследование есть по сути своей исследование проблемы, обычно остающейся несформулированной и тем самым неосознанной, — проблемы исторического времени, т. е. «внутреннего времени» изучаемой действительности. В этой связи очевидно, что выяснение стадиальной много­слойное™ структур, скрытой за щитом их формальной син­хронности, имеет важное познавательное значение.

Категория времени тесно связана с понятием изменения. Изменение, чтобы быть обнаруженным, требует сохранения идентичности изменяющегося." Пребывание. отождествляется С;настоящим. Настоящее есть не что иное, как диалектиче­ское единство моментов длительности (пребывания) И йзме-. нений. Настоящее — это динамический центр исторического времени, его движущее начало. С одной стороны, настоящее разъединяет полярные модусы времени—будущее и про­шедшее, с другой стороны, «примиряет» их и соединяет, " это — мост между ними. Прошедшее и будущее «встреча­ются» в настоящем, выступают его составляющими: Что же остается на долю настоящего? — Переработка, отбор и си­стематизация опыта прошлого с точки зрения изменившихся условий и предстоящих задач, т. е. процесс Для каждого настоящего сугубо творческий, поскольку ориентиром для него служит именно его будущее. Различие Дйбтанцйй, которые отделяют каждый из полярных модусов от настоя­щего (роль традиций в социальной динамике), объективно . определяет, какой из них. будет функционировать в качестве ориентира в указанном процессе! В средние века, например, в силу замедленности процесса развития, «прошлому* до «настоящего» было очень близко, «будущее» же отстояло от «настоящего» очень далеко. В результате история протекала при явном преобладании традиционной ментальности совре­менников. В наши дни, наоборот,- течение истерического вре-мейй, ускорились нас*олько; 'что «будущее» предстает чрез­вычайно близкий; «прошлое» же,-Ваоборот, весьма далеким. Отсюда — орйентироваШость текущего процесса на будущее, В средние века исторически значащими были лишь моменты, Вбоходивщие к прошлому, коренившиеся в традиции, чер­павшие в ней свой смысл и жизненную силу^ В наши дни ис­торически значащими являются моменты революционных перемен во имя будущего, моменты, «пришедшие» из гряду­щего и ориентированные на него. В средние века единствен­ной реальностью было настоящее, протекавшее под знаком прошедшего; в наши дни такой же реальностью* является настоящее, протекающее под знаком будущего *.

На данной стадии анализа времени истории необходимо сделать" несколько замечаний, касающихся периодизации истории.

Выше уже отмечалось, насколько тёсйо с проблемой исто­рического времени связана проблема периодизации истории. В самом деле, что такое периодизация в истории, если не попытка с помощью объективного^ ее содержания обозначить границы данной завершенной стадиальной длительности предмета исследования, т. е. попытка вычленить отрезок (точнее — область) времени «внутреннего», содержание ко­торого образует определенную историческую целостность, смысловое единство на фоне непрерывного следования. Общие очертания подобной длительности образуют период, эпоху, фазу (стадию) процесса. Очевидно, что смена подоб­ных значащих единиц в истории есть процесс объективный. Трудность их выявления проистекает из необходимости-найти системообразующий момент (событие, тенденцию процесса и т. п.), составляющий «полюс притяжения» для внешне разрозненных явлений. Каждая попытка подобного разгра­ничения смысловых, значащих целостностей в едином потоке истории должна, по- крайней мере, отвечать трем требо­ваниям:

1) она должна основываться на четком различении между различной мерой обобщающей «силы» подобных единиц, т. е. между основаниями членения. К примеру, не подстав­лять «период» в отдельно взятой стране на место «периода» в истории данного общества как целостности и т. п.;

2) она должна опираться на ясное представление, что явление, послужившее «историческим» основанием для такой периодизации, не исчерпывает всех тенденций в данной области, т. е., что речь идет лишь о наиболее характерной, ведущей, неодолимой тенденции периода, а не о единствен­ной тенденции;

3) она-должна учитывать, что в потоке исторического вре­мени объективно возможно вычленение различных, но параллельно протекающих циклов различной временной дли­тельности и что, следовательно, в рамках каждой вычленен­ной содержательной «единицы» процесса возможно суще­ствование подпериодов и, наоборот, что данная «единица» почти всегда включена в более обширную временную цело- . стность, т. е. фазу, обладающую гораздо большей длитель­ностью. Так или иначе, во всех таких случаях речь идет о ка­чественной стороне исторического времени, объективно со­здающего различия (разграничения) в едином и непрерыв­ном потоке. Границы длительности этого «качества» (когда

и где начинается переход к новому качеству) не всегда ясны. Границы размываются потоком времени, поэтому в познава­тельном отношении наибольшее значение имеют области, Лежащие поближе к «центру», К «ядру», явления, которое послужило основой для вычленения данной «смысловой единицы» истории.

5. ВРЕМЯ ИСТОРИКА

Как уже отмечалось, историческое время — это • единство двух аспектов движения общества во времени — квантитативного и квалитативного (т.. е. формального и со­держательного). Первый выражен в терминах следования, второй — в терминах длительности, в которой воплощен материальный элемент времени. Задача историка заключа­ется в воспроизведении времени. Однако время, подобно ' уму, познаваемо только опосредованно — через его прояв­ления, в частности через язык культуры в Широком смысле этого слова.

Известно, что специфическая особенность исторического познания заключается в том, что познающий субъект не остается в этом процессе «нейтральным агентом». Происходит же это потому, что он, как общественный индивид, неиз­бежно является носителем ментальности своего времени (в классовых обществах на первый план выдвигаются идео-< логические и ценностные установки определенных социаль­ных групп и классов). В результате историк, изучающий бо­лее или менее отдаленное прошлое, оказывается перед проб­лемой «языка культуры». Как индивид, включенный в систему культуры своего времени, он мыслит и выражает осмысленное в категориях принципиально иных в сравнении с «языком культуры» изучаемого исторического прошлого.

Трудность задачи историка связана с тем, что, принад­лежа к типу культуры одного времени, он должен попытаться проникнуть в стиль мышления и поведения людей другой культуры — таково предварительное условие самой возмож­ности общения человека настоящего времени с представи­телями прошедших времен. Иными словами, он должен выразить другое время в его реалиях, передавая его на языке понятий своего собственного времени.

Известно, сколь иллюзорными оказались позитивистские надежды на возможность элиминировать из исторического познания познающего субъекта — историка, носителя «вне-источникового знания». С другой стороны, и объект историче­ского изучения опосредствован главным образом письменными источниками, которые в свою очередь отмечены мировоззрен­ческими и ценностными установками их создателей. И все же критическое отношение к свидетельствам источников оказа-

лось в общем делом более легким в срйюнеНйи С опасностью искаженного их истолкования историком. Дело в том, что историческое время — не только объект исторического зна­ния, но и его инструмент. Историческое время — неразло­жимое единство его модусов: настоящего, прошлого и буду­щего. Настоящее —■ это перекресток, на котором историче­ское прошлое встречается с историческим будущим. Следует подчеркнуть, что эта встреча, хотя и в различной степени, важна для всех его «участников»: историческое прошлое живо только в той мере, в какой оно живет в настоящем; в свою очередь, только опираясь на историческое прошлое, настоящее строит будущее; наконец, вне настоящего нет бу­дущего. Таким образом, в историческом настоящем происхо­дит содержательный «диалог» исторических времен. Неуди­вительно, что историческое познание черпает в живом опыте настоящего «реактивы», необходимые для осмысления про­исшедшего в прошлом и для прогнозирования зримого бу­дущего.

Нетрудно заметить, что исторический процесс и истори­ческое познание имеют внешне различную временную на­правленность: процесс устремлен из настоящего в будущее, познание, как и календарное время, устремлено из настоя­щего в прошлое. В действительности, несмотря на эту разно-направленность движения живого процесса и движения ис­торической мысли, сравниваемые процессы в одинаковой мере открыты в направлении будущего. И это потому, что сам «перекресток», на котором встречаются исторические времена, т. е. настоящее, тоже подвижен: поскольку поток времени уносит кая^дое настоящее в прошлое, «перекресток» постоянно переносится в будущее, становящееся с той же неотвратимостью настоящим.

Для исторического познания прошедшее как бы сущест­вует в двояком" смысле: во-первых, постольку, поскольку оно сохраняет значение в настоящем, т. е. в состоянии его объяснить (прошлое содержательно незавершенное — прош­лое настоящего), и, во-вторых, поскольку эта реальность существовала сама по себе безотносительно, т. е. как некогда «настоящее», обладавшее собственным содержанием и зна­чением (это в равной мере относится и к прошлому завер­шенному, т. е. способному объяснить современность, только опосредствованно). Однако как реальность, содержание кото­рой задается объективно, прошлое «закрыто» только отно­сительно (каждое настоящее становится прошлым), истори­ческое прошлое для человечества никогда не потеряет смысла, ибо в той или иной форме оно пребывает в настоящем, через которое, всегда будет прохоДитъ СВязь прошлого с будущим. Однако вследствие того,, что историк по необходимости от­талкивается от «своего» настоящего в познании прошедшего, ОН незаметно для себя нарушает онтологический порядок исторического времени, ибо отталкивается от времени более позднего в познании времен более ранних. Иными словами, зная конечные результаты «событий», он восходит в своем исследовании к цепи неизвестных ему причин. В результате онтологический порядок времени в историографии оказы­вается конструированным порядком, а историческое время — познавательно — конструированным временем, Итак, между прошедшим и настоящим в истории существует двойная связь: онтологическая, идущая от настоящего, которое прошло, к текущему настоящему, и познавательная, идущая в обратном направлении. И в обоих случаях — исторически и историографически — прошлое существует благодаря те­кущему настоящему и через настоящее. Из-сказанного не­трудно заключить, что онтологически и познавательно в центре исторического времени находится модус настоящего. Сознает это историк или не сознает, в настоящем заключена его познавательная призма. Непрерывное превращение бу­дущего в настоящее и -тем самым расширение временного горизонта истории имеет своим результатом неизбежную мо­дификацию познавательной призмы историка. Каждое новое настоящее открывает новые проблемы, новые стороны в воп­росах, казавшихся в прежнем настоящем (ставшим теперь уже прошедшим) решенными. Очевидно, что даже при неиз­менности числа и объема источников исторической информа­ции историческое знание столь же неисчерпаемо, как исто­рическое время, ' - ; >'■

Кажущаяся неразрешимость противоречия между «пле­нением» историка его собственным настоящим, из "которого ему не дано вырваться, и преследуемой им целью: познать прошлое по возможности в доступных реалиях, как они ви­делись его современникам, породила, как известно, на почве идеалистически ориентированной историографии двойную опасность — релятивистскую и сциентистскую. В первом случае уничтожается расстояние между текущим и истекшим историческими временами, во втором ■*- между ними возво­дятся абсолютно непреодолимые барьеры. Первая из ука­занных опасностей превращает историографию в тривиаль­ное занятие, вторая — делает ее невозможной *.

В противовес этому настоящее (современность) для исто­рика, стоящего на почве диалектико-материалистического историзма, не только не служит помехой к достижению им объективной истины в процессе изучения исторического прош­лого, но при соблюдении требований научно-критического исследования оказывается решающим условием его подлинно научного познания. Ведь последнее возможно лишь при одном непременном условии: если историческое прошлое познано в его неповторимых жизненных формах!, притом как в объек­тивных, так и субъективных их проекциях (последнее озна­чает отражение первых в менталитете носителей этрго прош­лого), а суть познанного выражена в терминах йауки на­стоящего (современности историка). Достижение подобной познавательной цели возможно лишь в процессе длительного и продуманного историком (олицетворяющем настоящее) диалога с прошлым, диалога, который ему по необходимости приходится вести на языке культуры прошлого, однако по вопросам, интересующим науку настоящего, которая, есте­ственно, потребует перевода услышанного на свой собствен­ный язык. Очевидно, что, даже отвлекаясь от меры овладе­ния историком языком культуры интересующего его прош­лого, сама фрагментарность сохранившихся свидетельств о нем (оставляющая многие вопросы в ходе диалога без от­вета) неизбежно превращает «услышанное» в толкование, а историописание — в современную историку мысленную реконструкцию предмета изучения.

Сам по себе факт накопления историографией огромного фонда позитивного, остающегося неизменным и преемствен­ным от одного поколения ученых к другому, свидетельствует о первостепенной важности фактора «современность историка» в продвижении историографии по пути к научной (объектив­ной) истине. Таким образом, познавательно, призма «настоя­щего» — единственно возможный способ научной историо­графии. И не только в силу того, что историк не может исклю­чить себя как интерпретатора дошедшей к нам исторической информации, но и объективно, поскольку как воспреемник прошлого, настоящее относится к нему как «вершина» исто-* рического времени (опыта), как стадиально высшее к стади­ально низшему, как познавательный ключ к истории прош­лого. Итак, научный анализ исторических форм идет путем, противоположным по отношению к направлению действитель­ного развития, исходит из готовых результатов процесса развития, т. е. из настоящего этих форм. Предмет, как он нам дан теперь, в настоящем, — ключ к тайнам его прошлого. И это потому, что современность — не только полюс истории, но и звено в ее цепи. ..* Разумеется, в познавательную цель историка входит по­нимание каждой данной эпохи в полном соответствии с ее представлениями о собственной сущности, но это'— лишь начало пути исследователя. Свести Познавательную цель только к этому началу значило бы отказаться от анализа объективных оснований специфики данной эпохи, от научно-критической сути исторического познания и тем самым, ока­заться в плену у заблуждений эпохи, ее субъективности. С другой стороны, если миновать указанный отрезок пути, то тем самым будет закрыт путь к «диалогу» с изучаемой дей­ствительностью. Если бы историческая эпоха была способна адекватно раскрыть свои подлинные основания и сущность, историография вылилась бы в род археографии. Точно так же, если бы более поздняя эпоха попыталась без «помощи», без «диалога» с предшествующей эпохой уразуметь объективную суть, то такая историография свелась бы только к приписы­ванию более ранней эпохе того, как более поздняя эпоха понимает себя самое. Нечто подобное и случилось с историо­графией Просвещения.

Обратимся к измерению истории «будущим». Как уже неод­нократно подчеркивалось, онтологически будущее имеет реальное существование в одной из граней настоящего, в про­тивном случае будущее было бы закрыто для настоящего непроницаемой пеленой, история была бы необратимо ослеп­лена.. С этой точки зрения будущее является одним из изме­рений настоящего. Познавательно будущее — по определе­нию — является лишь объектом предвидения. Также как реальность будущего заключена в настоящем, в нем же нахо­дятся основания для предвидения будущего. Таким образом, как носитель нового опыта, предвосхищающего будущее, на­стоящее позволяет историографии взять на себя функцию исторического прогнозирования. Однако подобно тому как пониманию настоящего доступнее всего ближайшее прошлое и труднее всего дается его отрезок «с противоположного Конца» (отдаленное будущее), будущее прозревается в настоящем, только поскольку в последнем уже кое-что существует из бу­дущего до его наступления. Однако будущее «с противополож­ного конца»,является объектом уже не историографического прогнозирования, а только социологического.

с ■-. До сих пор речь дала, о будущем,как объекте исторического познания. Однако измерениеистории будущим выполняет в научной историографии еще, одну функцию, которую трудно Переоценить,Известно, чтоисторическое настоящее ц чистом виде существует лишь в абстракции, в действительности же оно выступает либо как «будущее' в настоящем», либо как «продалое в щсг6кще^>щ Поскольку речь идет о познании, все зависит от ориентации «зрецияисторика». Если историк живет в согласии со своим временем,: е^о зрение сфокусиро­вано на настоящем будущего, на формирующемся будущем в настоящем ⁴⁹. Итак» истинно современным является лишь тотистррик, который, в изучении прошлого не теряет из виду а) историческую перспективу своего времени и б) историче­скую перспективу изучаемой им действительности. Ориента­ция историка на объективно-историческую, т, е. ведущую, тенденцию двух_; модусов настоящего (своего собственного и изучаемого-им объекта), позволяет ему не терять из виду истори­ческую перспективу, оставаться актуальным в своих иссле­дованиях, углубляясь ив самое отдаленное прошлое. Нетрудно заметить, что подлинное научно-историческое по­знание только внешним образом, только по материалу при­надлежит прошлому, что оно всегда ориентировано на дви­жение истории в будущее.

_; Это и значит для,историка занимать активную позицию в процессе познания. Из сказанного следует, что специфиче­ский для историка сцособ служения настоящему путем углуб­ления в прошлое це,только не. умаляет ценности результатов этого служения, для настоящего, а, наоборот, удовлетворяет один нежизненно важных запросов современности — ее по­требность в самопознании,, т. е. в.ориентации в потоке исто­рии. Вне.связи с научно-познанным историческим прошлым современность невежественна, фуйкционально беспомощна в настоящем и слепа в будущем.

■Подведем некоторые итоги. Историческое время — это форма существования и движения мира истории, поэтому оно представляет для историка животрепещущий и непреходящий интерес. По отношению к календарному времени это соци­ально рпредмеченное время, «внутреннее», содержательное время истории. Календарное время позволяет упорядочить событф?,в порядке их. следования одно за другим (событие может произойти рапьще другого иЛи позднее его). Но это время нам ничего не* сообщает об историческом существе процессов „и ритмах .изменений, которые проявляются на по­верхности в виде «событий». Положение «события», фиксиро­ванного в календарном времени, необратимо и постоянно. Однако еще более существенную роль играет Другая форма фиксирования «события» — во времени историческом: каж­дое событие может быть настоящий, прошедшим или буду­щим. Очевидно, что различия второго рода намного важнее: дело не только в том, что «событие», планируемое на буду­щее, реализуясь с течением времени, становится настоящим, а затем отодвигается в прошлое, но ив том, что По своему содержанию «событие» (революционное), происшедшее в на­стоящем, может содержательно принадлежать будущему, Но оно может также принадлежать и Прошлому. В перспек­тиве исторического времени, исторический процесс -*- это ди­намическая совокупность различных хроноструктур. По сути _ч полихронно каждое отдельное историческое событие, которое отдельными своими сторонами может принадлежать .(вхо* дить) в различные хронологические ряды. Отсюда трудность пользования историческим временем в историографической практике, которая объясняется Необходимостью корректного описания структуры данного события (в соответствии с его внутренней полихронностью) при соблюдении порядка сле­дования по шкале календарного времени *.

Очевидно, что не следует смешивать структуру объек­тивно-исторического времени с «историческим временем» в плане познавательном, каким оно предстает в исторических Трудах. В последнем случае историческое время — всегда нечто «изъятое» из последовательной связи, отрывистое, время, в значительной степени «сконструированное». Й не только потому, что история' в действительности — это множество бесконечное, которое в историческом познании необходимо предстает как счётное, т. е. конечное, множество. Выше было отмечено, что 'за представлением об одной ин­тегральной «линейной» хронологии в действительности скры­вается"— в рамках одной И той же сферы историй — поли-хрония, множество различных исторических времен, вопло­щавшихся в различиях ритма исторического развития раз­личных составляющих общества как целого. Иначе говоря, речь идет о линейных множествах, которые сосуществуют бок о бок и взаимодействуют в рамках интегральной, фор-мационной хронологии данного целого (точно так же, как совокупность локальных историй составляет линейное мно­жество в рамках интегральной хронологий¹ всемирной исто­рии). У каждого из этих множеств свой ритм, свой тип ча­стоты событий, своя периодичность. Иначе говоря, Даты при­обретают различное значение в различных множествах.

«Расхождение времен» исторических между различными этноцолитическими общностями и внутри них, наблюдаю­щееся на протяжении всей истории цивилизации, есть резуль­тат различий в ритме исторической эволюции различных ре­гионов. Поскольку всемирно-историческое время воплощено в восходящей формации (а в ее рамках — «предельным регио­ном»), поскольку наряду с ней существует еще и формация нисхОдящая, постольку создается — в плане синхронии — довольно сложный спектр исторических времен, олицетворя­ющий меру расхождения между временем всемирно-историче­ским и временами локально-историческими, воплощенными в общественном строе целого ряда исторических общностей, принадлежащих к изжившим себя формациям. Иначе говоря, локально-историческое время (или «региональное, время») в этих общностях должно значительно отставать от всемирно-исторического времени. Это следствие не только того неоспо­римого факта, что с момента возникновения классового об­щества в мире всегда сосуществовали две или более обществен­ные формации, но и в известной мере неравномерности раз­вития регионов внутри одной и той же формации. Многолй-кость, создаваемая Синхронией параллельно текущих, но совершенно различных по стадиальной принадлежности регио­нально-исторических времен и олицетворяющая многообра­зие стадиальных уровней исторической эволюции народов, — результат полихронии всемирной истории. Наконец, поли-хронен и'Процесс исторического познания (настоящее познает прошлое), что делает необходимым и вместе с тем затрудняет «диалог» между носителями столь различного исторического опыта.

Предпосылки, открывающие возможность «диалога», слу­жат: онтологически — связь, идущая от прошлого к настоя­щему, и познавательно — основанная на первой связь, иду­щая в обратном направлении. Таким образом, в обоих слу­чаях — исторически и историографически — прошедшее и будущее существуют благодаря настоящему и через настоя­щие, т. е. фокус исторического времени приходится на модус настоящего. С точки зрения историографической в нем за­ключены-два значения: 1) в качестве воспреемника прошлого настоящее относится к нему как «вершина исторического времени» (опыта) и тем самым как познавательный ключ к', прошлому; 2) оно есть воплощение суммы накопленного опыта и/ тем самым — основание для исторического прогно­зирования. Если истории суждено войти в семью современных наук без всяких скидок, то ей неизбежно придется взять на себя в какой-то степени и эту функцию.

: глава Ш '•■.':*",

КАТЕГОРИИ «ЦЕЛОСТНОСТЬ», «СТРУКТУРА», «ПРОЦЕСС» (ПРИНЦИП СИСТЕМНОСТИ В ИСТОРИЧЕСКОМ ИССЛЕДОВАНИИ)

«Общество — lie твердый кристалл, а орга-" низы, способный к превращениям и находя-

щийся в постоянном процессе превращения»

К. Марко

1. ПРОБЛЕМА г ,V'-..-."'' '

Одной из примечательных черт развития всей сово­купности наук в XX в., несомненно, является их поворот к системной ориентации исследований, т. е. к рассмотрению объекта изучения как' сложноорганизованной целостности ^г. 'Этот факт приобрел столь универсальный характер и вызвал столь глубокую Перестройку в современном научном мышле­нии, что некоторые исследователи не удержались от сравнения его с «коперникаНской революцией» в мировйденйи в целом ². Однако, если от подобных оценочных характеристик обра­титься к эмпирическим данным — к библиографии проблемы, то и в этом Случае мы будем поражены широтой, напряжен­ностью и продолжительностью интереса к ней в самых раз­личных областях исследования; В результате литература, накопившаяся в нашиххранилища^ за Мтекшую четверть века, оказалась уже труднообозримой ⁸. Лишний раз под­твердилось наблюдение Ф. Энгельса: «Теоретическое мышле­ние каждой эпохи. . .это — исторический продукт, прини­мающий в различные времена очень различные формы. . .» *'. Порожденный развитием н^уки, с одйой стороны, и назрев­шими потребностями общественной практики, с другой, прин­цип системности рассматривается как показатель современ­ного уровня научного мышления. Если попйтаться в пре­дельно сжатой форме определить суть происшедшего на на­ших глазах поворота в подходе к Предмету'изучения, то он заключается в следующем: вместо того чтобы пытаться по­стичь целое, двигаясь от одной части его к другой, мышление ^! стремится найти основание для понимания объекта как це­лостной системы с тем, чтобы, отталкиваясь от законов ее

jljfl функционирования и развитая, объяснить йаждой М ее C0^j Щи ставляющих в его взаимосвязях и взаимодействиях. Иначе Н говоря, в своем историческом, равно КаК и логическом, дви- ' Нржений научное познание проходит ряд последовательных сту-f пеней: от изучения предмета в его непосредственной данно­сти й обособленности, т. е. взятого самого по себе, вне про-, цесса изменений и качественного развития, к анализу его как составляющего системы, т. е. к рассмотрению предмета на уровне сущности — как совокупности причинно-генети­ческих, функциональных и прочих связей. Высшая, ступень в этом движении познания — оперирование совокупной си­стемной действительностью как единым сложным объектом ⁶. Легко заметить, что в последнем случае речь идет о межси­стемных связях, чем достигается воспроизведение в знании объекта во всей полноте. _; К сожалению,, даже из самых прилежных занятий биб­лиографией теории систем и методологией системного ана­лиза меньше вСего вынесет для себя историк, заинтересовав­шийся тем, как реализуется принцип системности на ниве исторического исследования, что нового привносит реализа­ция этого принципа в арсенал научно-исторического ме­тода *. ^: ''-■'■■

Нет сомнения, что в проявлении Столь удивительной «от­страненности» теоретической мысли самих историков от про­цесса поистине универсального научного характера можно было бы усмотреть парадокс, если бы в этом факте не сказа­лась одна важная особенность диалектико-материалиетиче-Ского историзма, а именно — что с момента своего зарожде­ния он является историзмом системным, т. е. основанным) на системном подходе к социально-исторической действи-J тельности ⁷, Учение об общественно-экономических форма­циях — теоретико-методологический фундамент марксист­ской историографии -^- явилось открытием эпохального зна­чения, между прочим, и потому, что история впервые пред­стала как процесс в одно и то же время «опредмечивания» и «распредмечивания», как диалектическое единство струк- -туры и процесса, функционирования и развития, простран­ства и времени. Эта особенность материалистического пони-Мания истории не в последнюю очередь возвысила его над «циклически» сменяющими и опровергающими друг друга методологиями истории позитивизма и неокантианства; абсо­лютизировавшими эмпирический натурализм или формально­логический априоризм, вульгарное, метафизическое генера­лизирование или релятивистски ориентированное индиви­дуализирование. Благодаря тому, что история общества в марксистском видении выступила как предмет по своей природе в высшей степени системный, само понимание категории «общество» на­полнилось последовательным историзмом ⁸. В этом состояло одно из принципиальных отличий категории «общественно-экономическая формация» от привносившихся в историю и социологию «системных» понятий, строившихся по моде­лям биологии, физики и т. п.⁹ Неудивительно поэтому, что поворот к методологии системности, воспринятый в болыпин-ртве современных наук как откровение последних десятиле­тий ¹⁰, оказался для марксистской исторической науки по сути лишь напоминанием об одной из определяющих черт ее теории исторического процесса и методологии его позна­ния. В самом деле, уже в «К критике гегелевской философии права» (1843) К. Маркс проводил различие между внутренней сущностью и внешними отношениями ^и.

В «Немецкой идеологии» К. Маркс и Ф. Энгельс продол­жали разработку определений той же категории примени­тельно к предмету социологического и исторического изу­чения. И здесь целостность (система) противопоставляется внешней множественности, эту целостность олицетворяет уже не государство, этот «суррогат коллективности», а граж­данское общество, включившее действительную основу истории — процесс материального производства и порожден­ную им форму общения. Наконец, составляющими граждан­ского общества теперь оказались не абстрактные индивиды, а индивиды, классово определенные (классовый индивид) ^1а.

К моменту создания К. Марксом «Экономических рукопи­сей» (1857—1859) категория «система», в которой теперь вы­ражалась идея «целостности», стала органическим элементом понятийного аппарата материалистического историзма. Более того, в работах этого периода категория «система» является уже синонимом общественно-экономической формации. На­пример, мы читаем: «в системе буржуазного общества. . .», и далее: «В истории этой системе предшествуют другие сцстеми. . .» ¹³. Наконец, в pa6oiax К. Маркса указанного периода мы находим еще два существенных элемента, отно­сящихся к категории целостности: понятие «общественный организм» и идею синхронии (одновременности). Так, мы читаем: «. . .каким образом одна только логическая формула движения, последовательности, времени могла бы объяснить нам общественный организм, в котором все отношения су­ществуют одновременно и опираются одно на другое?» ¹⁴~¹⁸.

И еще определеннее: «. . .мы должны либо проследить процесс развития в его различных фазах, либо с самого на-

чала заявить, что мы имеем дело с определенной исторической эпохой. . .» ^1в.

В классической формулировке категории «общественно-экономическая формация», которую мы находим в «К кри­тике политической экономии», историческая, социальная наука впервые обрела представление об обществе как под*-линной целостности — не только потому, что наряду с эле­ментами общественной надстройки она включила ее базис — экономическую структуру общества, но главным образом потому, что именно последняя предстала тем составляющим целостности, функционирование и развитие которого в ко­нечном счете обусловливает функционирование и развитие всей системы, придает ей сущностное (формационное) един­ство, пронизывает ее снизу доверху определенным системным началом. Но именно в силу этого обстоятельства указанное начало — способ производства материальных условий жизни, «систематизирующее» все формы общественного бытия в рам­ках данной эпохи, наделяющее их системным качеством, яв­ляется для исследователя исходным моментом при изучении любого из ее составляющих. «Как вообще во всякой историче­ской, социальной науке . . . нужно. . .иметь в виду, что как в действительности, так и в голове субъект — здесь у - нас современное буржуазное общество — есть нечто данное и что категории выражают поэтому . . . часто только отдельные стороны этого определенного общества ... и что оно поэтому также и для науки начинается отнюдь не там только, где речь идет о нем как таковом» ¹⁷.

Проблема «общество как целостность» и в онтологическом, и в гносеологическом планах привлекала пристальное вни­мание В. И. Ленина. Особая ценность ленинских высказы­ваний заключается в том, что они тесно увязаны с познава­тельными целями истории как науки. Известно, что понима­ние развития общественно-экономических формаций как естественно-исторического процесса В. И. Ленин назвал ос­новной идеей «Капитала» ¹⁸. И это не случайно: л этой идее с исключительной силой подчеркнут объективный характер течения исторического процесса вопреки тому, что историю творят люди, наделенные волей и сознанием. Ибо,^: во-первых, они творят ее в условиях, не ими созданных, а каждым по­колением унаследованных (которые они находят готовыми), во-вторых, в условиях, системное качество которых они — в рамках классово-антагонистических обществ — как цело­стность никогда не осознавали и к которым, им поэтому оста­валось лишь бессознательно (хотя субъективно это выгля­дело как осознанно) прилаживаться ¹⁹. ' • Поскольку субъективные социологи ограничиваются об­ластью идеологических общественных отношений,, история как наука становится для них невозможной, и, как отметил В. И. Ленин, на ее долю в лучшем случае остается простое описание общественных явлений и подбор сырого материала²⁰. История как наука, способная к строгому научном, анализу, выделяющему, «скажем для примера, то, что отличает одну капиталистическую страну от другой, и исследующему то, чтб обще всем им» ²¹, стала возможной только благодаря, ма­териалистическому пониманию - общества как целостности, т; е. благодаря понятию общественной формации. В контексте ленинских положений наличие у марксистского историзма этого понятия дало ему возможность перейти от рассуждений об «обществе вообще» к строго, научному анализу данного конкретного общества, пронизанного таким системным, Ф°Р^_ мацйонным началом²². В этой исторической, качественно^ -определённости марксистского ^представления об обществе как целостности, системе -^- её главное отличие от «целостно­сти» в представлении позитивистов *. _,. г Наиболее отчетливо эта истина подтверждается в поле­мике В.. И. Ленина против «отечественных субъективных со­циологов», строивших свою доктрину по принципу: «надо брать хорошее отовсюду, откудалможно». «Как это просто! — отвечал В. И. Ленин Михайловскому. —Хорошее „брать" отовсюду — и дело в шляпе! От средневековых форм „взять" принадлежность средств производства работнику, а от новых (т. е. капиталистических) форм „взять" свободу, равенство, просвещение, культуру. . . Субъективный метод . . . тут весь как на ладони. ...» ²³.

>■ При подобном «методе» философ чисто метафизически смот­рит на общественные отношения как на простой механиче­ский агрегат тех или иных институтов, простое механическое

бцеплейие тех или Других явлений, что доПубкае* «произволь­ные комбинации отдельных общественных элементов»²⁴. В противовес этому для материалиста-диалектика объект со­циального исследования представляет собой исторически* определенный социальный организм, с составляющими котр- \ рого уже невозможно произвольно манипулировать вне той '■ целостности, .из которой они были изъяты; Глубокий историзм марксистского понимания принципа системности в том и за­ключается, что, поскольку целостность всегда является исто­рически определенной, она рассматривается как качественная Ступень в процессе общественного развития и уже в силу этого — как ступень исторически преходящая. Равным об­разом и" составляющие такой целостной системы являются соотнесенными с данной качественной ступенью, в противном случае они должны быть отнесены к несистемным элементам.

Итак, представление об обществе как социальном орга­низме, как целостной системе функционирования и развития общества, в процессе Которого институты и отношения, кажущиеся неиз^р[ыми,.ра^^

понятия, ййодятсйв беспрерывном изменении, — органи-& %ескаялерта материалистического историзма* Как показала история науки, это было неоценимым приобретением срци-' ально-исторического мышления, благодаря которому оно на столетие опередило открытие и актуализацию проблемы си­стемности в системе наук в целом. ■

Теперь же, когда это великое преимущество материали­стического историзма стало столь наглядным, нельзя не по­дивиться тому, что историография оказалась единственной областью исследования, которая скорее наблюдает за разви­тием теоретической мысли в данной области, чем активно в нем участвует. В литературе практически отсутствуют ра­боты, посвященные разработке методических приемов реа­лизации Принципа системности в историческом исследовании. Более того, даже в тех единичных работах, которые специ­ально посвящены логике исторического исследования, об­ласть анализа столь широка (поскольку наряду с историогра­фией в нее включаются исторические- аспекты естественных Паук), что специфические особенности собственно историче­ского исследования стираются²⁸.

Между тем эта задача приобрела особую актуальность в связи с распространившейся в западной историографии тенденцией чисто внешнего, механического заимствования так называемых структурнотфункциональных методик из арсенала таких «соседних» наук, как культурантропология, эмпирическая социология и др,²⁶ Сложившись в условиях кризиса методологических оснований (прежде вСёго неокан­тианских) этой историографии и побуждаемая стремлением . сколько-нибудь добросовестных ученых к замене уже давно скомпрометировавших себя очевидным субъективизмом и им­прессионизмом «индивидуализирующих методов» методиками, обеспечивающими объективные, верифицируемые результаты исследования, указанная тенденция обнаружила, сколь мало продуктивен (а временами просто вреден) для судеб историо­графии перенос в нее методики «извне», покрайной мере без предварительного анализа того, насколько ив какой форме эти методики применимы в данной области исследования без otfKacaa от ее фундаментальных особенностей. Именно это й случилось, когда в указанной историографии распростра­нилась мода на структурализм, способствовавшая усиле­нию антиисторизма во всем буржуазном обществознании ^2?. В сложном явлении, именуемом «структурализм», за­ключается, с одной стороны, предложенный прежде всего К, Леви-Строссом, крупнейшим французским этнологом наших дней, метод исследования социума бесписьменны^ народов, позволивший сделать ряд важных открытий в фор­мах ментаяьности и ее объективации (в социальном поведе­нии, речевом обиходе и т. п.) у этих народов, В т же время Цриверженцы «структурального метода» пытаются развить на его основ© некую общую теорию и меуодояощйо^: гуманитарного познания в целом. Каково же место и назначение истории с позиции этой «теории»?

Следует различать, по Леви-Строссу, исторический про­цесс и историческое знание — на том основании, что история как процесс является множеством, число которого беско­нечно, историческое же знание ограничено и представляет только счетное, конечное множество. В результате это всегда лишь нечто, выхваченное из цени Событий. В этом — основное противоречие истории как науки: бесконечность измеряется с Помощью конечности — «однолинейной хронологии». Исто­рия и этнология имеют своим объектом Полярные множества: | история — время необратимое, этнология — время обрати-" мое, точнее — неподвижность, В мире, где все является теку­чим и однократным, история осуждена на описание типа хро­ники; в мире, где все устойчиво, этнология изучает струк­туры ²⁸. Структура для Леви-Стросса лишь операциональная модель, формальная и умозрительная, конструируемая из «элементов реальности», но это не значит, что она воспроизво­дит эмпирическую реальность. В конечном счете близкая к математической модель занимает место реальности, хотя изначально и направлена на ее познание, Важно еще под-

черкнуть, что к «элементам реальности» моделирующий ее выходит через область подсознательного мышления, раскры­вающегося в неосознанных формах поведения (ритуальное, поведение), речевых формах и т. п. Поскольку эти структуры не знают развития, они создают основу не для истории, а для этнологии. Наконец, будучи дедуктивными, эти структуры отличаются от генетических, функциональных или эмпири­ческих структур и, как уже отмечалось, ближе всего напо­минают структуры математические. Они противополагаются социальной практике, как грамматика — речевой деятельно­сти ^2в.

Итак, раскрыв перед историографией многомерность про­цесса истории, структурализм ограничил ее компетенцию одним лишь временем, статистическим, хроникальным. Точно так же, указав на область подсознательного как на об­ласть сущности, он тут же закрыл к ней доступ историогра­фии, объявив ее сферой чистой дедукции. Неприкрытый анти-ч? историзм и философский эклектизм «гуманитарносо структур рализма», таким образом, очевиден³⁰; ; *

Заслуживает быть отмеченным, что, по признанию Леви-Стросса,* понятие структуры: относится не к эмпирической действительйости, а к «модели», построенной на ее основе. Другими словами, структура — это логическая модель дей-( ствительности, которая в действительности не существует.* Это $орма субъективного идеализма, поскольку объективный мир выступает только во взаимосвязи с познавательной деятельностью человека.

Субъективно-идеалистическая ориентация структурализма раскрывается хотя бы в том плане, что, следуя его методу в социальном познании, нет необходимости покидать сферу ментальности, которая практически подставляется на место ' социальной действительности или В лучшем случае становится единственным ключом к ее постижению. Структурализм точно? так же метафизичен, поскольку, игнорируя диалектику струк-/ туры и процесса, он абсолютизирует структуры, изъятые) из процесса, синхронию, рассматриваемую в отрыве от диа-^ хронии, бессознательное, подчиняющее себе сознание. «Гу-\ манитарный структурализм» полностью стирает грань между | первобытностью и цивилизацией, игнорирует всю глубину J «смещения силовых полей» истории, происшедшего в связи $• с переходом общества от родового строя к строю классовому. \ 1В заключение остается заметить, что с левйстроесовской j критикой «исторического сознания» произошло то, что неод-нократно уже происходило с критиками,, ему предшество-вавшими: в качестве объекта критики служит «историческое сознание», столь же идеалистически и метафизически ориен­тированное, равно как и историографическая практика, этого рода сознанием обусловленная*. •/■ .' ■-'■:'

: Упоминая среди своих духовных наставников и К. Маркса, : Леви-Стросс, тем не менее, не замечает, что в мире цивйли-. зации «вторичные структуры» — за довольно узкими куль­турологическими пределами, — не приводят больше к пони­манию структур; первичных (т. е. функционирующих в теку­щей актуальной действительности), :а уводят от йейо,что ключом к постижению этого социума могут служить: лишь скрытые, неосознанные материальные структуры, тре­бующие для своего анализа, совершенно другого концеп­туального аппарата. Но поскольку то, что откладывается, фиксируется во вторичных структурах (на содержательном уровне), является ■■•■<результатом//не« прямого ^отражения. Ь а перекодировки причинно-следственногоpHJ№ в ряд * функ-! циональный, постольку формальные,- статические матричные структуры ^выступают в качестве единственных форм струк­тур, а синхрония (одновременность)— как единственная проекция времени, совместимая с требованиями научного . анализа." В результате .«гуманитарный структурализм» вклго-г чает в сферу науки только процессы, самовоспроизводящиеся \ на-о^Снове одних и тех же матричных структур, и решительно i отрицает; процесс; движение во времени, историю: в качестве ( области научногопознанйя.; .-.'.-.

'Что же касается американской функционалистской со­циологии, то и ее рассмотрение мы ограничим лишь вопросом о месте* проблемы времени в ее «фундаментальной теории». Известно,* что в созданной Т. Парсонсом ^S1 т Р. Мертоном ³² «теории социальной системы» йстотшя как процесс изменений

v. . . ■ столь же ваДИкаЛьНО исключена из рассмотрения, как это

мы наблюдали в методологии «гуманитарного структура­лизма»*. Правда, американская эмпирическая социология достигла этого еще более простым рпособом _ _она превра­тили функциональные (синхронные) связи в -единственно «Несущие» связи системы, изъяв из ноля зрения все другие формы общественных связей, и прежде всего связи причинно-следственные, т. ё. связи генетические. Функционалист удалил за ненадобность»!» из арсенала социологических поня­тий приятие, «генезис», в Силу чего он начинает свое изложение как математик: «Дано». Поэтому неудивительно, что функ-ционалистская «система» не знает развития и, следовательно, не может объяснить действительно происходящий процесс социальных изменений. Сталкиваясь «вне теории» с такой по­требностью, функционалист прибегает к помощи чисто пси­хологических аргументов, «изгнание» которых из социаль­ного познания было Декларировано в качестве важнейшей цели" «теорий социальной системы». Поскольку «система» функцйонаяи|$;а> 'и'6неталЙ^^'Змв1Й!?*^(|а^' "*?Це , 'яю^щоб^гью не-лротйв9речивая, равй^Мсшя_% щтЫ^щшутрвйяпхшшпуаь-' сои движения и изменений, последние могут быть лишь ре­зультатом внешних воздействий на «систему», воздействий «средУ:». ".*;""'.'." ■

Итак, идеологическая тенденциозность и политический», консерватизм, абсолютизация момента устойчивости «си-1 стемы» и недооценка конфликтных ситуаций и ее внутренней Нйустрйчйвости, сосредоточение на циклической форме дви-Г^ жения (функция — дисфункция — функция) и исключение / из поля зрения движения как процесса изменения не только \ составляющих, но и самой системы — таковы наиболее ( существенные черты функциональной парадигмы, брооа-) ющиёся в глаза; историку. ;_ф<_с \ '..'"'

2. СИСТЕМА И СТРУКТУРА

Учение об общественно -экономических формациях является в.наши дни, как и сто лет назад, единственной под­линно системной теорией исторического познания **. И дело вовсе не в том, что классики марксизма- ленинизма 'неодно­кратно прибегали к столь актуальным ,в научном мышле­нии наших дней понятиям, как «система» и ,ч<структу^а», а в том, что диалектико-материалистическая интерпретация этих категорий наполнила их содержанием, столь же отве­чающим системным воззрениям современной науки, сколь и отражающим специфику функционирования и развития соци­альных систем³³. >. Целостная система отличается от простой суммативной , системы тем, что она является носительницей интёгративных | свойств, системного качества, отсутствующего у составля-| ющих ее, если их рассматривать обособленно от нее*, и I тем самым не сводимого к поэлементным свойствам, И^нте-гративные свойства системы — не изначально "сущие, они возникают только во взаимосвязи, в процессе взаимодействия составляющих, т. е. только в 'процессе функционирования и развития системы.. Этот Процесс регулируется с'йстёЧляыми законами, которые сохраняются вопреки изменениям от­дельных элементов, и до тех пор, Пока эти законы остаются действенными, они не позволяют составляющим выйти за пределы системы ⁸⁴. Отсюда регулятивная функция систем­ности и ее нормативная роль по отношению к «автономным», специфическим свойствам составляющих. Наконец, эти по­следние взаимосвязаны в системе столь органически, что изменения, затронувшие одно из них, рано или поздно за­хватывают и все остальные (хотя это процессы отнюдь не синхронные и оказываются коррелированными только в рам-J? ках значительного отрезка времени. Но об этом ниже). |« Итак, общество как. целостная система.—это \совокуп­ность иерархически сочлененных, (и соподчиненных) элемен-. тов (каждый из них может рассматриваться как подсистема), прбтиворечивое взаимодействие которых в той или иной мере воспроизводит основной движущий принцип данной системы, заключенный в общественном способе производства. Эту внутрисистемную иерархию «надстроенных» друг над дру­гом подсистем, каждая из которых воплощает и меру своего соответствия указанному принципу (системному основанию),

й форму (качественную^- сйёцифику) этого боответствйя в за­висимости от характера данной подсистемы, К. Маркс обри­совал в известном письме к В. В. Анненкову. «Что же такое общество?. Д —спрашивал К. Маркс и отвечал: Возьмите определенную ступень развития производительных сил лю­дей, и вы получите определенную форму обмена [commerce 1 и. потребления (т. е. распределения. .■— М- Б.). Возьмите определенную ступень развития производства, обмена и потребления, и вы получите определенный общественный строй, определенную общественную организацию семьи, сословий или классов, —словом, определенное гражданское общество. Возьмите определенное гражданское общество, и вы получите определенный политический строй, который являет­ся лишь официальным выражением гражданского общества» ³⁵. В этом письме привлекают особое внимание два момента: во-первых, указание на уровень развития производительных сил как на конечное и вместе с тем подвижное определяющее системное начало, пронизывающее каждую из подсистем (составляющих), и, во-вторых, общество как целостность рас­сматривается как система .соответствий, обусловленных» цепью —г снизу доверху -гг сложных и последовательны^ трансформаций исходного системного начала (исторически, определенной системности) в соответствии с функциональной 'j спецификой каждой данной подсистемы. Указанная поро- ' ждающая способность системного основания позволяет усматривать в обществе не только функциональную, но и re- ₄ нетическую целостность, которой и обеспечивается ее соци­ологическая гомогенность. Наконец, перед, нами целостность трансформационная, т. е. большей или меньшей коррели- -, рованности и конечной однонаправленности процесса изме- » нений составляющих системы и системы в целом. Эта особен­ность последней обеспечивается действием общих законов системы, прокладывающих в конечном счете себе дорогу в каждой из подсистем. Итак, определение общества как си­стемы трансформаций означает не что иное как непрерывный процесс изменений составляющих в процессе их функциони­рования, протекающий до поры до времени в границах ука­занных законов. Из этого следует, что определение такой системы как саморегулирующейся не должно скрывать от нас глубокой противоречивости этого процесса, поскольку он складывается во взаимодействии требований законов системы и поэлементной специфики «социальной материи». Первые, как уже отмечалось, определяют границы «автономности» подсистемы, вторая — меру и формы реализации системности в последних. Реализация принципа системности в онтологическом смысле протекает биполярно: в направлении основания иерар­хии составляющих системы — полюс объективного проявле­ния указанного принципа и в направлений «вершины» иерархии — полюс более или менее субъективного его Отра­жения и выражения. Отсюда — несколько заключений. Во-первых, каждая из надстроенных над системным основа­нием подсистем может быть пбзнавательйо объяснена в своей специфике лишь при условии учета диалектики взаимодей­ствия объективного и субъективного «полюсов» системы '(в рамках конечной, объективной обусловленности его ре­зультатов). Иначе говоря, чем отдаленнее от основания си­стемы расположена данная подсистема,- тем большим-явля­ется число опосредствовании импульсов, исходящих от осно­вания системы (восходящих), тем сильнее воздействие связей Обратных (т. е. идущих от надстройки к базису), в силу чего --более сложными оказываются формы преломления в движе­ний данной подсистемы кбнечной системной обусловленно­сти. Познавательно доходить во всех таких случаях (т. е. при изучении высоко надстроенных над системным основа­нием подсистем) до конечного основания процесса — задача огромной трудности и не_j Всегда практически реализуемая. Отсюда возрастающее познавательное* значение тех ступеней иерархии подсистем, которые в каждом данном случае опо­средуют воздействие системного основания на изучаемую подсистему. «Объясняющая способность» таких опосреду­ющих (импульсы системного основания) форм обусловлена тем, что по своей природе («социальной материи») они ближе и нагляднее, чем что-либо другое, иллюстрируют решающее значение системной (объективно-исторической) Детерминации движения изучаемой подсистемы. Следовательно, в ближай­шей к последней — со стороны системного основания — подсистеме правомерно усматривать почву для отталкивания , при анализе функционирования интересующей нас подси­стемы на каком-либо временнбм срезе. Так, общественная организация классов, соотношение сил последних убедитель­нее чего-либо другого объясняет борьбу партий в парламенте и идеологическую борьбу вне ёго^: *.

Очевидно, чТо чем выше такая подсистема (по отношению к системному . основанию), тем более «преобразованной» окажется форма преломления в ней «полюса» объективности (закономерного исторического процесса). Так, одни и те же

классовые интересы, к призеру, в одной подсистеме пред-* станут как политические принципы, а в другой — как эти-i чес кие нормы и т. m Сказанное ^приводит к заключению! что при изучений движений каждой из подсистем следует исходить из закономерностей более обширного целого, и только на" этой основе становится плодотворным исследова­ние специфических дл^ Данной подсистемы особенностей и закономерностей (таким бойеё обширным Целым может слу­жить всемирно-историческая эпоха По отношению к реги­ональной и национальной историй, а в рамках последней ~ внутрисистемная иерархия по отношению к отдельной под­системе). '.. ' • : -••.'■■■ ''.;>■■;'-

Итак, в каждой подсистеме ведущая роль Принадлежит законам системы. Преломление этих законов в «материи» Подсистемы обусловливает специфику ее «автономных» за­кономерностей, т. е; формы проявления в ней системности. Соотношение «системного» и «элементного» начал определяет в каждой подсистеме меру отклонения ритмов ее движения ■ по отношению к ритму движения системы в целом.

До сих пор нас интересовали гейётическиё и функциональ­ные свойства системы как таковой, т. е. безотносительно к данному формацибнному типу общества. Если же мы заинте­ресованы в том, чтобы на первый план выступил именно последний, мы должны сосредоточить внимание на категории «структура», в которой концептуализирована внутренняя I организация целостной системы, а точнее — специфический ' способ взаимосвязи и взаимодействия составляющих си- ' стемы ^зв. В выражении этой специфики и заключается Смыс­ловое отличие понятия «структура» от понятия «система». Именно структура задает системное качество каждой данной системе, принцип ее движения. В социальной системе сле­дует различать: бдзисную структуру,и производные от нее структуры. Если очевидно, что первая из них заключена в спобобе производства', То вторые, или, что то Же* вторичные, структуры заключены в принципе Организации связей внутри составляющих системы. Следует, однако, заметить, что По­скольку речь идет о внутренних структурах подсистем, над­строенных над экономической (базисной) структурой, тр важ-_№ нуда,./хотя и не решающую) ррль^в Их формировании играют/ оЬ^^оЦщсхдд!^^^^,ъя^.. И чем выше'Над системными основанием расположена такая подсистема, теМ бблыпую роль в формировании ее структуры играют эти связи. Базис­ная структура будет определять общее направление изме­нений вторичных структур, однако последние будут опреде­лять форму преломления этого содержания. Относительная Независимость, этой $ормы объясняет ее тенденцией к «засть!-ванию», замедленность её эволюции. ,.7

В отличие от предметно-зримого бытия составляющих си­стемы, рассматриваемых в обособлении, в их .эмпирической данности, структура (или системно-социальное бытие) не ле--жит на поверхности, а скрыта от непосредственного наблю­дения. Именно поэтому научное познание исторической дей­ствительности тем и отличается от простого ее описания, что оно нацелено на открытие за внешним, цо видимостл рядо-положенным и однопорядковым скрытой сущцостной связи вещей, их скрытой структуры.

Систематическим различением внутренней, «существенной формы» и внешней «формы проявления» пронизана логика «Капитала». Так, указывая на то, что «денежное отношение скрывает даровой труд наемного рабочего», К. Маркс про­должает: «На этой форме проявления,, скрывающей истинное отношение и создающей видимость отношения прямо проти­воположного, покоятся всё . ,'■. мистификации капиталисти­ческого способа производства, все .... апологетические увертки вульгарной политической экономии» ³⁷.

I Отсюда — формулируемая К. Марксом задача: «. . .мы имеем целью представить внутреннюю организацию капита­листического способа производства»³⁸, т. е. внутреннюю, скрытую его структуру. .--*-

Но если сущность и ее проявление, в том числе и в исто­рии общества, непосредственно не совпадают, более того, если первая предстает во втором сплошь и рядом в мисти­фицированной, искаженной и затемненной форме, то задача науки, как подчеркивал К. Маркс, заключается в том, чтобы «видимое, лишь выступающее в явлении движение све­сти к действительному внутреннему движению»³⁹.

К. Маркс, как известно, критиковал буржуазных экономи­стов за то, что они недостаточно глубоко анализировали скры­тую структуру буржуазной экономической системы, дей­ствительную физиологию буржуазного общества. Вслед за К. Марксом этим подлинно научным методом анализа со­циальных явлений систематически пользовался В. И. Ленин, противопоставляя его «эмпирическому методу» позитивистов. Итак, различением скрытых форм в сфере сущности и ви­димых форм в сфере их проявлений основоположники марк­сизма внесли в историзм приемы системно-структурного анализа задолго до того, как они были так названы и стали предметом пристального внимания методологии науки. Принципиальное различие между внутренней структурной связью вещей и внешней их рядоположенностью хорошо

иллюстрируется К. Марксом на следующем примере: извест­но, что А. Смит, с одной стороны, полагал, что прибыль, * рента и заработная плата регулируются стоимостью товара, с другой стороны, он определял «естественную цену това­ров» таким образом, что все указанные «факторы» выступали как рядоположенные величины. По этому поводу К. Маркс писал: «Если А. Смит ... вначале высказывает правильный взгляд на стоимость и на соотношение между прибылью, заработной платой и т. д. как составными частями стоимости, а затем вступает на противоположный путь и, предполагая как нечто данное цены заработной платы, прибыли и земель­ной ренты, пытается определить их как самостоятельные ве­личины и получить_чиз их сложения цену товара, то этот пе­реход на противоположную точку зрения означает вот что: сперва Смит берет вещи в их внутренней связи, а затем — в той превратной форме, в которой они проявляются. . .» ⁴⁰. К этой же проблеме К. Маркс возвращается в 48-й главе третьего тома «Капитала», где речь идет о триединой формуле: «Капитал — процент, земля — земельнйя рента, труд —• • заработная плата; в этой форме прибыль, форма Прибавочной' ' стоимости, специфически характеризующая способ производ­ства, благополучно устраняется» ^а.

i Этой видимости процесса производства и распределения при капитализме К. Маркс противопоставил анализ его на уровне скрытой структуры: «. . .капитал — это не вещь, а определенное, общественное, принадлежащее определенной исторической формации общества производственное отноше­ние, которое Представлено в вещи и придает этой вещи спе­цифический общественный характер»^4г. Его интересует общественное отношение как исторически определенная обще­ственная форма, скрывающаяся за каждым из членов указан-, ной триединой формулы, «персонифицированное» в них. Таким образом, структура предстает иносказанием принципа организации, внутренней связью, которая наделяет форма-ционным, системным качеством (т. е. исторической опре­деленностью) все составляющие системы⁴³. Наконец, по^ скольку структура — понятие, относящееся к сфере сущ­ности, постольку оно одного порядка с категорией закона. Точнее, «структура» как форма «внутренней организации» предмета и вводит историческое исследование в область за­кономерного.

Понимание структуры как формационной, системной связи, определяющей историческую специфику данной си­стемы общественных отношений, с предельной ясностью выра­жено К. Марксом в черновом варианте «Капитала». Обще ство не состоит из индивидов, а выражает сумму/специфику тех связей и отношений, в которых эти индивиде находятся друг к другу. «Быть рабом или быть гражданином-~ это ,. общественные определения, отношения человека .4 «человеку В. Человек А как лаковой — не раб. Он—раб в обществе и посредствомч)бщества» ⁴1 Очевидно, что структура и при­дает обществу как системе историческую определенность. | Так, каковы бы ни были общественные способы производства, | рабочие и средства производства всегда остаются его факто-• рами. Капиталистический же*способ|цроизводства, как из-< вестно, создается не чем иным, как особым характером, специфической формой соединения этих неизменных элемен­тов всякого производства. Как форма движения внутренняя связь сторон, элементов, отношений категория .структуры ^— то, что отличает друг от друга различные исторические эпохи, наполняя их специфическим, только -им свойственным со­держанием.

i «Сюртук есть- сюртук, —, отмечал К. Маркс. — Но если он произведен при первой.форме обмена (т. е. при форме: Д—Т—Д. — М. Б\), то перед вами капиталистическое про­изводство и. . . буржуазное общество; если же он произведен при второй форме обмена (т. е. при форме: Т—Д—Т.— М. Б.),, то перед вами .некоторая _;форма ручного труда* совместимая даже . с азиатскими отношениями или со j средневековыми

'.- Введёние>.К. Марксом в логику ибторизм4 понятия структ туры означало одновременно.и конституирование теорети­ческого уровня исторического исследования,, и- утверждение значения абстрактного категориального, мышления в этом исследовании. ■><, •> - .•. .« .,-.. -_: •

!Из сказанного видно, что структурообразующими для каждого формационного типа общества являются связи и элементы, воплощающие "специфический принцип его функ­ционирования и развития в качестве токового, или, что то же, связи, характеризующие способ производства и»обес-печивающие историческое движение данного общества на почве и В;рамках основного зак'она,да,ннОй формации. В этих пределах они (связи) .воспроизводят, заданную, структуру во всех составляющих системы вопреки меняющимся истори­ческим условиям,, в которых она йризвана функционировать. Иными словами, в указанных выше границах структурные формы обладают способностью адаптироваться к изменив­шимся условиям при неизменности базисного, формационного принципа;- В этой связи ^следует,* различать пределы убтой-чивостл производных структур в различных подсистемах

целого. Очевидна, однако, Их внутренняя противоречивость; будучи призваны гарантировать устойчивость данного, они сами но остаются нейтральными_: по отношению к процессу изменений.

3, СТРУКТУРА И ПРОЦЕСС

Структура и процесс — суть противоположности, но противоположности диалектические. В первой из этих ка­тегорий концептуализированы моменты устойчивости, кон­тинуитета, пребывания, во второй — моменты изменчивости, прерывности, преходящего. Однако эти две крайности, между которыми развертывается история общества, явля­ются не взаимоисключающими, а взаимоподагающимй друг друга: структура| проявляет себя только в процессе, процесс, несмотря на его видимую хаотичность, в своих глубоких течениях структурирован, т. е. направляем в общем и целом принципом движения, заложенным в базисной структуре общества. Но было бы ошибочно на этом основании не вни­кать в существо этих противоположностей.. Для развития науки сцм по себе факт вычленения, противоположностей там, где усматривали лишь нерасчлененное тождество, весьма плодотворен. В этой связи вовлечение в поле зрения истори­ческой науки категории «структура» означало даже в чисто методическом плане сдвиг важного значения.

В самом деле, практиковавшееся в историческом исследо­вании исключительное внимание к изменениям изучаемого объекта имело своим результатом значительные трудности при объяснении их характера и механизма. Одно дело изме­нения, наступавшие как следствие революций или крупного масштаба реформ — они хорошо очерчены по своей сути И концентрированы во времени, — в этом случае трудностей мало. Иное,,,однако, дело» когда речь идет об изменениях, происходящих столь медленно, что они остаются почти не­заметными: для их обнаружения требуются десятилетия, а в отношении отдаленньис от нас эпох — столетия. Каким образом, благодаря чему происходят подобного рода измене­ния, т. е. изменения в периоды так называемой) «мирного развития»? Все познавательное значение этого вопроса и вся трудность ответа на него стали вырисовываться только тогда, когда вместе с категорией «структура» в понятийном* аппарате исторической науки заняло свое место понятие? «функццонир.рвание».._: Теперь это может казаться парадок­сом, но долгое время это. понятие отождествлялось с пред­ставлением о статике общества — в противоположность ди намике, т. е. изменению, развитию. Между те^ измененн второго рода происходят именно в процессе функционйрова *ния данной социальной структуры. Теперь же понятие ди Гнамика все чаще связывают с понятием «функционирование» ,!поскольку именно в этом процессе происходят, хотя и мед ленные, но непрерывно накапливающиеся и столь важные сдвиги в самом системном основании, которые подготавливают революционную ломку застарелых структур. Рассматрива­емый с этих позиций процесс социально-исторических изме­нений оказался не только многослойным при больших пере­падах в ритме изменений в отдельных составляющих системы. Как уже отмечалось, возникла проблема соотношения Кате­горий динамики и развития, Циклического и линейного раз­вития, изменений обратимых и необратимых, динамики ча­сти и целого и в-Целом ^соотношения в историческом про­цессе инвариантности и изменений. И если объективным хо­дом вещей историография была' подведена к проблеме струк­туры, то не для того, чтобы отречься от «плана» изменений, диахронии, развития, а наоборот, для проникновения в ме­ханизм исторического развития.

Итак, вопрос о соотношении объекта как структуры и как процесса (т. е. как нечто относительно устойчивое по своему -основанию и качественной определенности: и в то же время кан нечто развивающееся, непрерывно^изменяющееся) явля­ется ныне — в условиях все более широкого распростране­ния приемов системного исследования =- одним из самых ^животрепещущих в логике й методологии науки^4в. Суть за­ключается в том, можно ли осмыслить в качестве системы ^исторический процесс, или, что то же, является ли реаль­ностью система, построенная на оси времени (т,ё: система диахронная)? Как уже отмечалось, с особой остротой этот вопрос ставится в методологии исторической науки, целью которой является, с одйой стороны, само Открытие и «вос­произведение» исчезнувшего объекта, а с другой — изуче­ние механизма его функционирования и развития, т. е. вос­произведение его как системы взаимодействий, как процесса. Прежде всего, очевидно, что сама по себе характеристика объекта как структуры означает, что за ним признана каче­ственная Определенность, относительная устойчивость во вре­мени. Не признав, что нечто в процессе пребывает, мы лишаем самое понятие развития его предметности* ибо не может из­меняться то, что не пребывает.

Именно в подчеркивании этой стороны проблемы особенно нуждается историческая' наука, изучающая главным обра­зом предметность «исчезнувшую».

Вместе с тем не подлежит' сомнению, что выразить нераз­рывную связь процесса с сохранением устойчивости различ­ной длительности на разных уровнях целостности в тер­минах традиционной (формальной) логики невозможно. «Пока мы рассматриваем вещи, — писал Ф. Энгельс,,— как покоящиеся и безжизненные, каждую в отдельности, одну рядом с другой и одну вслед за другой, мы, действительно, не наталкиваемся ни на какие противоречия в них. . . Но совсем иначе обстоит дело, когда мы начинаем рассматри­вать вещи в их движении, в их изменении, в их жизни, в их взаимном воздействии друг на друга. Здесь, мы сразу натал­киваемся на противоречия. Движение само есть противоречие; уже простое механическое перемещение может осуществиться лишь в силу того, что тело в один и тот Же момент , . . нахо­дится в данном , месте и одновременно — в другом» ⁴⁷. Иными словами, проблема «структура» и «процесс» есть фор­мулировка действительной противоположности, присущей самому объекту как таковому, как целостности. Речь идет о противоположности, существующей внутри одной и той же вещи, а не между различными вещами. Это и есть выражение того универсального факта, что «вещь находится в противо­речии с самОйсобой» ⁴⁸. Это замечание Ф. Энгельса имеет принципиальное значение в данной связи, поскольку оно указывает на внутренний источник изменения структуры, т. е. заключенный в ней самой (в противовес метафизическому мышлению, которое замечает лишь воздействие извне).

Сама возможность столь внешнего, чисто механического противоположения «структуры» и «процесса» открывается в двух случаях: 1) в фетишизации истории, в превращении ее в творящего самого себя субъекта, 2) в фетишизации «струк­туры», изъятой из истории, как субстрата «неисторического», вневременного. Первый из указанных видов фетишизма был еще в свое время развенчан К. Марксом. «История, — пи­сал он, — не делает ничего, она «не обладает никаким не­объятным богатством», она «несражается ни в kqkux битвах»! . . .«История» не есть какая-то особая личность, которая пользуется человеком. . . для достижения своих целей. История — не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека» ⁴⁹. Но если эта деятельность — един­ственный источник всего «богатства истории», то напраши­вается вывод, что именно в ней следует усматривать перво­причину противоречивого процесса структурирования обще­ственных форм и их деструктуризации. Все немарксистские концепции общества как системы, опускающие преобразу­ющий характер человеческой деятельности, оказываются перед неразрешимым противоречием: поскольку^ структура

есть не только следствие, конечный результат: процесса, '*

но и его исходный пункт, т. е. является чем-то задарным,

то каким образом процесс может вообще стать источником

принципиально новой структуры? Неудивительно, что веб

j эти концепции приводят к циклическим представлениям

J о ходе процесса: подобно движению.Маятника, он заключен

j между чередующимися «нарушением» и «восстановлением»

I равновесия одной и той же системы.

Как известно, в качестве силы, которая вырывает обще­ство из «плена структур» и направляет его движение на путь поступательного развития, марксизм признает лишь опре­деленный род человеческой . деятельности — материальное производство ⁸⁰. Дело в том,^ что производительные силы, /образующие, по определению К, Маркса,, основу истории, '^олицетворяют важнейшую область практической энергии

/людей*. ■■';'■:'': ',■, '■• "'" '■'••",''■•■

Прежде всего, именно в данной области одно поколение стоит на плечах другого, ему предшествовавшего, и, следо­вательно, то, что каждое поколение передает в наследие другому, теоретически равно N-fl.' Поскольку же этой по­стоянно расширяющейся и' обогащающейся исторической связи общества длительное время противостоит — в боль­шинстве других областей социального взаимодействия — простая преемственность общественных форм, то легко за­ключить, что определяющая роль В процессе расшатывания, разрушения и пересоздания всех этих форм принадлежала развитию людей в качестве производителей материальных благ. Общественные структуры в конечном итоге лишь функ­ции уровня этого развития. Итак, практическая, преобра­зующая деятельность людей — ключ к объяснению того, каким образом «простое» функционирование общества как системы может вылиться в процесс его поступательного раз­вития. Характеризуя «Капитал», В, И. Ленин писал, что К. Маркс берет систему товарного хозяйства и «дает подроб­нейший анализ законов функционирования этой формации и развития ее. . . Маркс дает возможность видеть, как разви­вается .^товарная организация общественного хозяйства, как превращается она в капиталистическую. . . как раз­вивает она производительность общественного труда и тем

самым вносит такой элемент, который становится в непри­миримое противоречие с основами самой этой капиталисти­ческой организации.» *Ь Иными словами, марксистский анализ функционирующей системы неизбежно приводит к выясне­нию законов ее движения,, развития. И это потому, что в ос­нову системы положен принцип «перевода» ее из формы цик­лического движения на путь поступательного развития. В этом в общих чертах заключена суть проблемы «структуры» и «процесса» в марксистском историзме⁶².

) Итак, «опредмечивание» и «распредмечивание» действи;-тельности есть процесс, образуемый двумя сторонами прак­тической деятельности одного и того же общественного инди- • вида — институционализирующей и преобразующей. Один и тот же общественный индивид «творим историей» и «творит историю»- Он — «дитя эпохи» -— функционирует в объек­тивно заданной ему системе связей, а вместе с тем в рамках форм, в которых выражена для него историческая необхо­димость, он своей общественной практикой и независимо от степени .опознания-им этого факта сеет семена неизбежных перемен. ;V- -. ; ^ .- ,:■„', . % *•• .. ' ''■"-'.-■..-':■."' ',_;; ,_:, •

.- Иными'; словами, общественные структуры только^ в абстракции находятся вне истории, противоположны \ процессу, в действительности же они суть стороны, свойства, формы, результат самого процесса.

.: Общественные структуры крайне разнородны: помимо основного деления их на .первичные, (базисные) и вторичные (производные), а последних, в свою, очередь, на содщльные, политические, ментальное и т. п., структуры, следует ещераз-* дичать структуры социологические и исторические, струк­туру- функциональные (синхронные), гед^тичёЪкие (диахрон-ные) и ряд йругихГКаждая из этих структур отличается своей мерой «отвлеченности» от процесса, вызвавшего их к жизни, т. е. обладает разлидной мерой устойчивости (длительности) во времени, Не следует только упускать из виду, что, в то время как базисные структуры возникают в сфере отноше­ний, которые независимы от воли и сознания людей и потому воспринимаются ими как «естественные», «предустановлен­ные» -(социально-экономические структуры)., вторые создаются более или_;: менее осознанно, целенаправленно. Впрочем, среди Структур, складывающихся в сфере идеологических отношений, имеется род ментальных структур, которые обще­ственным индивидом в процессе его жизнедеятельности также принимаются как данное (т. е. неосознанно). Неудивительно, что среди структур производных они обладают наибольшей устойчивостью (т. е. длительностью во времени) *. Однако; „ если базисные структуры в рамках исторически определенной социальной системы обладают наибольшей устойчивостью как структуры содержательные, то указанный род менталь­ных структур обладает этим свойством в силу их формаль­ного характера. Вообще, надстроенные над экономическим | базисом структуры ^олее эфемерны в качестве форм содержа-: тельных, но зато наи^болеЪ дрлговременны в качестве струк-/ ^ТУР формальных. При этом очевидно, что с данной точки зрения структуры этого класса располагаются в довольно / широком диапазоне от длительности в границах отдельной V стадии данной формации до длительности, превосходящей ^длительность самой формации.

Исторический процесс *— это процесс беспрерывного и бес­конечного формообразования (разумеется, обратной его сто­роной является столь же беспрерывная деструктурация, «растворение» старых форм). Свойство исторического про­цесса «формировать» свое Содержание поистине универ­сально. Однако было бы ошибочно думать о нем как о свой­стве, всегда равном себе, т. е. лишенном развития, ускоре­ния и замедления, усиления и ослабления. Такому взгляду противоречит уже сам по себе факт беспрерывного роста общественного разделения труда, усложнения форм во всех сферах общественной жизни, ускорения течения истории. Вместе с тем история знает целые периоды удивительной инертности, застойности, консервативности общественных форм. Столь же неравномерными но ритму и асинхронными (по времени) являются процессы формообразования в раз­личных подсистемах общества как целого. И это понятно, так как речь идет о различной степени пластичности обще­ственных форм — в зависимости от меры их «абстрагирован­ное™», т. е. их Способности растворяться в процессе, «вы­литься» в процесс, о чем уже говорилось выше. Нет сомнения, что основная трудность истолкования диалектики структуры

и процесса возникает тогда, когда она рассматривается вне процесса, не как процесс.

«Мы не можем, - писал В. И. Ленин, - представить, выразить, смерить, изобразить движения, не прервав не­прерывного, не упростив, угрубив, не разделив, не омертвив живого. Изображение движения мыслью есть всегда огруб­ление, омертвление. . .» ^вз.

Применительно к проблеме, нас интересующей, это озна­чает необходимость представить саму структуру как процесс, / или, что то же, представить процесс в виде цепи генетиче- "i ски взаимосвязанных переходами структур.

Непрерывное формообразование и подвижность равнодей­ствующей противоречивых тенденций в своей совокупности реализуются и познавательно уловимы только в рамках ка­чественной определенности системы, детерминирующей об­щее направление развития. Выше уже отмечалось, что си­стемный подход к истории общества выдвинул на первый план общественные связи. История предстала как процесс взаимо­действия связей, интенсивность которого колеблется между откристаллизовавшимися формами на одном полюсе и не­оформленностью случайного на другом". «Великая основная мысль, — писал В. И. Ленин, цитируя Ф. Энгельса, - что мир, состоит не из готовых, законченных предметов, а пред­ставляет собой совокупность процессов, в которой пред­меты кажущиеся неизменными, равно как и делаемые го­ловой мысленные их снимки, понятия, находятся в беспре­рывном изменении» *■*.

Итак; история творит живые формы человеческого обще-ния столь же неустанно, как и разрушает их. И в этом не­скончаемом потоке пребывает живым лишь то, что открыто будущему, не завершено. Естественно, что познание такой открытой в будущее системы, требует адекватных логических процедур.,,;^. . -.-•;,;:.:,, . . •.;;•;-. •

Сама по себе, способность общественной формы «отвлечься» от породившего ее содержания — факт общепризнанный, что меньше принимается во внимание, так это способность той же формы превратиться в содержание, «задавать» со- . держание другой форме более производного порядка. Ото обстоятельство должно быть особо рассмотрено, так как играет важнейшую роль в интересующем нас процессе.

Для уяснения этого вопроса отправное значение имеет представление о механизме формообразования. С этой точки зрения общественные структуры могут быть подразделены на следующие типы:

1) формы унаследованные; /

, -Щ дф&рмы приспособленные, преобразование \ i §.)* формы, возникшие в результате процесса .дифферент \ ^циации более ранних структур;

t ^:'i/ 4) формы, возникшие в результате интеграции более ран-? /' них структур; .#. ■ 5) формы, вновь найденные; i 6) формы, заимствованные извне, пересаженные ⁶⁶.

Типичным примером унаследованной структуры на про­тяжении всего средневековья была католическая церковь. Причем, несмотря на все ее внутренние потрцсеййй, она как структура переходила из одного периода в другой не­рушимой, неизменной. Иными словами, внутри, как нечто обособленное, церковь имеет свою историю, т. е. ей при­сущи были движения, смещения, перемены, но, взятая в ка­честве субсистемы формационной структуры, церковь оста-• * ^ валась неизменной. -.V'.' ..'."."■'.: :у- ;'■ .. "i*- ^

■>, I Примером структуры второго рода может служить такая {форма, как о^бщина. Это'обстоятельство хорошо оттеняется | в самом словоупотреблении, к примеру: «крепостная об-\щина». Определением «община фердализированная» под-J черкивается, очевидно, тот факт, что феодализм был позд-■-., Нейшим Наслоением, «наложенным» на общину, которая сама по "себе имеет историю более длительную, нежели феодализм как "формация,; Сказанное определение означает, что дай-дая формационнай структура общины должна рассматри­ваться лишь как «времённа»в>> ее черта, сторона (правда, исторически определяющая, но все же сторона) или фаза развития, этан в ее истории, которая тем не менее ею не ис­черпывается. Ибо очевидно, что в случае, когда нас интере­сует община как форма социальности, то во множестве слу­чаев мы оказываемся перед необходимостью обратиться к бо­лее глубокому субстрату деревни, нежели ее феодальные атрибуты. В институте «община» мы вправе усматривать классический пример формы., унаследованной и данной фор­мационной структурой приспособленной, тип структуры' ; преобразованной *^в. ... ;

Третий тип общественных форм имеет принципиальное по­знавательное значение, поскольку это — столбовая дорога \ формообразования в истории общества. Выше мы уже упо­минали процесс общественного разделения труда. Но то, что X верно для изображения развития производительных сил i труда (а в средние вена классической формой этого процесса I являлось, к примеру, в . промышленности — дробление ре­месленных профессий: разделение одной мастерской на не­сколько самостоятельных ремесел), верно и для понимания

процесса формообразования в целом. НагляДйым примером t его следует считать возникновение среднев,ек.ояоло, города. * Общеизвестно, что этот процесс — результат развития си-^? стемы, представлявшей собой нерасчлененное единство ре­месла и земледелия, образец расщепления хозяйственного суб­страта деревни раннего средневековья на две обособленные структуры (вслед за отделением ремесла от земледелия). Это положение столь же верно исторически, как и логически, поскольку основное, население города^ составили пришлые (беглые) крепостные ремесленники. В этом процессе ,столь же правомерно усматривать факт дифференциации структур, как и доказательство нового формообразования." Новые фор­мы возникают как ответ на выявившиеся в ходе истории об­щественные потребности. Они «опредмечивают» Наметившие­ся тенденции, кристаллизуются в прямой зависимости от ха­рактера и интенсивности процесса.

Наконец, очевидно, что с дифференциацией прежних структур складывается не просьб более густая сеть структур; вновь образованные структуры не рйдолол агаются, а ди­намически сочленяются. Они входят в более обширные един­ства (структуры) как сопряженные подсистемы (город и де­ревня в средние века), внутренне структурированные и внешне связанные с более обширной целостностью.

Истинно новые социальные формы в прошлом — резуль-Г тат стихийного развития. На новые формы процесс, по вы-! ражению В. И. Ленина, «натыкается». Поскольку они от­вечают новым потребностям общественного развития, их «открывают». Новые структуры нередко рядятся в тради­ционные оДежды. Так, Парижская, коммуна — зародыш принципиально нового типа государства, диктатуры про­летариата, — рядилась в уббр средневековой коммуны. Нередко, однако, они Лишёны подобных покрывал и пред­стают в своей новизне. •Ярким примером в этой связи могут сложить Советы в революции 1905 г.'в России. Но если но­вые формы, будучи подготовлены процессом и став необхо­димыми для его продолжения, тем не менее «открываются», то очевидно, что момент случайности ■ должен занять свое место в нашем представлении о процессе как структуре. «История, — подчеркивал К. Маркс', — носила бы 'очень мистический характер, если бы «случайности» не играли никакой роли. Эти случайности входят, конечно, и сами составной частью в общий ход развития. . .» ⁶⁷. Разумеется,! помимо ускорения или замедлений процесса Случайность' ярче всего проявляется на уровне формы. Наконец, разряд форм, заимствованных извн"§ И «пере-* саженных» в другую историческую, почву, столь ясен,что их выявление и истолкование не представляет большого труда. Итак, процесс формообразования многолик. В этом факте и олицетворяется «обратная», активная содержательная функция форм. Одной иллюртрации будет достаточно, чтобы в этом убедиться. Средневековый город как форма, как об­щественная структура возник, что уже отмечалось, в резуль­тате расщеплений, дифференциации экономического ба­зиса раннефеодальной деревни, возник как ее, антитезис, как ее противоположение в области производства: деревня — центр земледелия, город — центр ремесла. Однако кто взялся бы оценить или даже просто перечислить все послед­ствия этой столь односложной, на первый взгляд, «оппози­ции» во всех других сферах общественной жизни? В самом деле, сколько общественных форм было, в Свою очередь, порождено городом, для скольких форм он стал колыбелью? В области производства средневековый город, как известно, вызвал к жизни ремесленные цехи купеческой гильдии — новую общественную структуру ремесла и торговли. На уровне политических форм город стал колыбелью комму­нального строя. В сфере духовной город вызвал к жизни светскую культуру и, следовательно, в далекой историче- ( ской перспективе -*■ рационализм и просвещение. Мы про­вели пунктирную линию только по вертикали, т. е. от ба­зиса общества по направлению к надстройке. Вместе с тем очевидно, что каждый иа перечисленных узлов г—структур— содержал в себе такое число «потенциальных структур» и с таким диапазоном «рассеяния», что их перечень становится практически неосуществимым.

,, Таким образом, производные общественные структуры, однажды возникнув в процессе общественного развития, не выбывают из него, а остаются в нем. Они не только прокла­дывают новые направления этого развития, не только сами порождают множество новых форм, обогащая содержание исторического процесса, но и оказывают огромное обратное влияние на реструктурацию старых форм (к примеру, влия­ние города на феодальную деревню). Следовательно, с со­держательной точки зрения структуры никогда не заверше­ны, они всегда в процессе становления. В этом и проявляется беспрерывное «рефлектирующее» движение системы, «вну­тренняя критика», в ходе развития проявляющаяся путем постепенного «сбрасывания» устаревших форм, — по мере того, как их оставляет жизнь, они становятся «пустыми». В этом процессе освобождения системы от изживших себя

форм создается такое обилие новых альтернатив, что вновь возникшие формы всегда представляются результатом «из­бирательности» истории.

Итак, ответ на поставленный выше вопрос очевиден: марксистское понимание общества как целостной системы основано на диалектике синхронии и диахронии, функциони­рования и развития, что является лишь иносказанием при­знания антагонизма классов движущей силой исторического движения системы. Отсюда необходимость раскрытия всех проявлений классовых противоречий в любом из составляю­щих системы. Система, отмечал В. И. Ленин, недостаточно \ конкретна «без понятия класса и классового обще- J ства»⁶⁸. Только с позиций антагонизма, пронизывающего все классовые общественные структуры, представляется возмож­ным воссоздать целостную картину изучаемой действитель­ности.

4, ИСТОРИЧЕСКИЕ СТРУКТУРЫ

В науках, которые Только сравнительно недавно приобщились к системно-структурному методу (к примеру, в лингвистике), дуализм функционалистского и генетичес-ского подхода к предмету изучения зашел так далеко, что возникли два самостоятельных направления исследования, каждое из которых ориентируется преимущественно на один из указанных подходов К одному и тому же предмету. В исто­рической науке, материалистически ориентированной, со­временная познавательная ситуация принципиально иная. Для того, чтобы использовать познавательные возможности, заложенные в функционалистской процедуре, ей не прихо­дится отказываться от историзма, поскольку сама функция интерпретируется в ней не по аналогии с биологией (т. е. не телеологически, отвечая на вопрос: Для чего?), а социо­логически (т. е. приводит к вопросам: Как и почему?). Иначе говоря, момент «порождения», генезиса предваряет природу самой функции (восходящие от базиса к надстройке связи), он же выступает на первый план при изучении следствия" этой функции, т; е: того, что ею порождено (связи, вгисходя-дцйё' отР надстройки к базису), Этим обстоятельством опре­деляется диалектический характер связи между противо­положными «планами» исторического исследования: синхро­нией (т. е. на одном и том же временном срезе) и диахронией (т. е. по оси времени). Этот вопрос имеет для историка столь важное значение, что на нем следует специально оста­новиться. Наконец, разряд форм, заимствованных извн"§ И «пере-* саженных» в другую историческую, почву, столь ясен,что их выявление и истолкование не представляет большого труда. Итак, процесс формообразования многолик. В этом факте и олицетворяется «обратная», активная содержательная функция форм. Одной иллюртрации будет достаточно, чтобы в этом убедиться. Средневековый город как форма, как об­щественная структура возник, что уже отмечалось, в резуль­тате расщеплений, дифференциации экономического ба­зиса раннефеодальной деревни, возник как ее, антитезис, как ее противоположение в области производства: деревня — центр земледелия, город — центр ремесла. Однако кто взялся бы оценить или даже просто перечислить все послед­ствия этой столь односложной, на первый взгляд, «оппози­ции» во всех других сферах общественной жизни? В самом деле, сколько общественных форм было, в Свою очередь, порождено городом, для скольких форм он стал колыбелью? В области производства средневековый город, как известно, вызвал к жизни ремесленные цехи купеческой гильдии — новую общественную структуру ремесла и торговли. На уровне политических форм город стал колыбелью комму­нального строя. В сфере духовной город вызвал к жизни светскую культуру и, следовательно, в далекой историче- ( ской перспективе -*■ рационализм и просвещение. Мы про­вели пунктирную линию только по вертикали, т. е. от ба­зиса общества по направлению к надстройке. Вместе с тем очевидно, что каждый иа перечисленных узлов г—структур— содержал в себе такое число «потенциальных структур» и с таким диапазоном «рассеяния», что их перечень становится практически неосуществимым.

,, Таким образом, производные общественные структуры, однажды возникнув в процессе общественного развития, не выбывают из него, а остаются в нем. Они не только прокла­дывают новые направления этого развития, не только сами порождают множество новых форм, обогащая содержание исторического процесса, но и оказывают огромное обратное влияние на реструктурацию старых форм (к примеру, влия­ние города на феодальную деревню). Следовательно, с со­держательной точки зрения структуры никогда не заверше­ны, они всегда в процессе становления. В этом и проявляется беспрерывное «рефлектирующее» движение системы, «вну­тренняя критика», в ходе развития проявляющаяся путем постепенного «сбрасывания» устаревших форм, — по мере того, как их оставляет жизнь, они становятся «пустыми». В этом процессе освобождения системы от изживших себя

форм создается такое обилие новых альтернатив, что вновь возникшие формы всегда представляются результатом «из­бирательности» истории.

Итак, ответ на поставленный выше вопрос очевиден: марксистское понимание общества как целостной системы основано на диалектике синхронии и диахронии, функциони­рования и развития, что является лишь иносказанием при­знания антагонизма классов движущей силой исторического движения системы. Отсюда необходимость раскрытия всех проявлений классовых противоречий в любом из составляю­щих системы. Система, отмечал В. И. Ленин, недостаточно \ конкретна «без понятия класса и классового обще- J ства»⁶⁸. Только с позиций антагонизма, пронизывающего все классовые общественные структуры, представляется возмож­ным воссоздать целостную картину изучаемой действитель­ности.

4, ИСТОРИЧЕСКИЕ СТРУКТУРЫ

В науках, которые Только сравнительно недавно приобщились к системно-структурному методу (к примеру, в лингвистике), дуализм функционалистского и генетичес-ского подхода к предмету изучения зашел так далеко, что возникли два самостоятельных направления исследования, каждое из которых ориентируется преимущественно на один из указанных подходов К одному и тому же предмету. В исто­рической науке, материалистически ориентированной, со­временная познавательная ситуация принципиально иная. Для того, чтобы использовать познавательные возможности, заложенные в функционалистской процедуре, ей не прихо­дится отказываться от историзма, поскольку сама функция интерпретируется в ней не по аналогии с биологией (т. е. не телеологически, отвечая на вопрос: Для чего?), а социо­логически (т. е. приводит к вопросам: Как и почему?). Иначе говоря, момент «порождения», генезиса предваряет природу самой функции (восходящие от базиса к надстройке связи), он же выступает на первый план при изучении следствия" этой функции, т; е: того, что ею порождено (связи, вгисходя-дцйё' отР надстройки к базису), Этим обстоятельством опре­деляется диалектический характер связи между противо­положными «планами» исторического исследования: синхро­нией (т. е. на одном и том же временном срезе) и диахронией (т. е. по оси времени). Этот вопрос имеет для историка столь важное значение, что на нем следует специально оста­новиться. стического историзма, оказывается и функцией на каждой точке этой оси.

Дело в том, что содержательно все общественные формы непосредственно или опосредованно «порождаются», обус­ловливаются неизменной базисной структурой. А поскольку этот процесс также протекает во времени, любое функцио­нальное исследование неизбежно превращается в генети­ческое. Схематически этот факт можно изобразить следую­щим образом (см. схему 2). • В результате мы вправе заключить, что любая из указанных йсследователБСйИх процедур - в историческом исследова­нии неизбежно принимает характер исторический, т. е. в ко­нечном счете диалектический.

Однако сказанное отнюдь не означает, что сами по себе процедуры теряют свои формальные различия, что послед­ними можно, попросту говоря, пренебречь. Наоборот, только осознанное и строгое следование формальным требованиям каждой из этих исследовательских процедур может привести к конечному обогащению исторического метода как такового. Если следовать правилу, согласно которому каждая иссле­довательская процедура, отвечающая природе предмета изучения, хороша на своем месте, тб очевидно, что рассмо­трение любой проблемы в ее, так сказать, пространственной проекции (т, е. на одном и том же временнбм срезе) как вну­тренне расчлененной системы и как составляющего более обширной системы отвечает тому этапу исследования, когда предмет изучается сам по себе, когда выясняется, что он со­бой представляет по своей природе, по своим функциям, по своему месту в системе в целом. «Метод Маркса состоит прежде всего в том., чтобы учесть объективное содержание исторического процесса в данный конкретный момент, в дан­ной конкретной обстановке. . .» ⁸⁸. Обращает на себя внима­ние то, что возможность выявить объективное содержание предмета в истории связывается прежде всего с системным подходом. Что же касается генетической, временнбй проек­ции, то она соответствует тому этапу исследования, когда выявляется процесс изменений, эволюции. Однако и в этом случае, поскольку неизбежно возникнет,вопрос о причинах, которыми обусловливались обнаружившиеся изменения, в поле зрения исследователя вновь появятся связи «верти­кальные» (т. е. функциональные, по линии базис—надстрой­ка). Итак, в этой неразрывности, взаимопроникновении исто­рического и системного начал и заключена специфика марк­систского исторического метода. Свое блестящее воплощение эта специфика нашла в работах К. Марксе «Классовая борьба во ;Франции» и «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта». На теоретическом обосновании самой категории «истори­ческая структура» мы можем здесь не останавливаться, по­скольку в развернутом виде читатель его найдет в специаль-■■-• ной работе^в0. Остается лишь заметить, что она противо­стой? понятию «социологическая■_. структура», выступает принципом движения первой. Очевидно, что, поскольку и социологическая) и историческая структуры заключены

• в одном и том же объекте социаяьно-исторцческого исследо­вания, их вычленение, обособление каждого из них воз­можно только на уровне абстракции. Однако только при условии их рассмотрения именно на этом уровне становится

| ясной специфика каждой из Них в нераздельности функцио­нирования объекта как целостности. Так, если социологи­ческая структура является воплощением закона движения данной формации в его чистом виде, то, следовательно, в ней

I представлены только те элементы и связи, которые необ-

\ ходимы для реализации этого закона в указанном объекте ^и.

'; В такой структуре, к примеру, общество, принадлежащее к данной классово-антагонистической формации, знает толь-

| ко один, формационно обусловленный способ производства и состоит лишь из двух антагонистических классов, каждый

* из которых абсолютно однороден и т. д. Правомерно поэтому

i

Называть эти элементы и связи] форш^иощыми, или систем­ными. Однако поскольку ни ЬднН формационно определенное общество до 1акой «чистоты» никогда не дорабатывалось, а, наоборот, каждая классово-антагонистическая формация уступала в нем место другЬй^фтдвлЕЯЯ^за 1:рбой множество «недар^работанных» (в соответствии с законом ее движения) элементов и~1свМ6йТ постольку формация, приходившая ей" на сменуj с HjoilipjJiMSSSSS j5§Q3gft9fi8fla._a целый спектр ', элементов и свилей, жотйрые^явл 1Л^сь^щ,дае~1еяистемнь1Щ, ' избыточными ^ei. Речь идет^~зозяйс.4в^Ных^•у^кл^дах, от-^ стававших от господствующего i способа производства на\ целщ^вщт^^ческдй^порядок, а годна не^к^лъ^ко порядков, / и сод1вщст^ейно с^классах йоб!^&cтвeнныX_лCЛoя^.^вш.т^п.aв-/ ши4 нрсиуйлямрЗГтнхГходятейе 1ных^^"р^успррядкрв_,и потому | являвшихся несистемными для д< лнрй ^рмап^ци (т. е. с точки ] зрения данной социологической структуры), а также о не-' системных элементах в идеологической надстройке. Нако­нец, так как в отличие от обособленности системных и не-f системных элементов и связей ^абстракций они в реальной? действительности неизбежно вза| модействовали между собой,Ч то* результат мог байга в каждой случае отнюдь не простым:/ с одной''стороны, какая-то степень подчинения, трансфер-« мации несистемных элементов в рамках данной формацией- i ной структуры, с другой — какая-то степень деформации^ элементов и связей этой послед! ей. Именно эта «контактная \; зона» фдрмщионно-системногр <и .несистемного в дамках.,каж -} дой^данвого общШва, а точнее говоря — исторический | результат взаимодействия указанных двух сторон в едином объекте,""и выражен в'катбгорй!i «историческая структура». Познавательное значение этой категории полностью рас крылось хотя бы в том факте! что, опираясь на нее, уда-лось создать теоретические основания для типологии кон-" кретно-йсторйчОСШ^ разНовйднФСтей в рамках каждой дан­ной классово-антагОййстической| формации. Иначе говоря, внутриформационная разновидность — это иносказание сце- / цйфйчеСких особенностей исторической структуры Данной > форйайии. Следовательно, при |всей своей социологической! однородности на уровне сущности классово-антагонистиче-1 окая формация выступала в |ре^лыао,й,_а^йщвительности! '< как «набор» исторических структур. Пространственным . выражением такой внутрйфорХ апионной разновидности и J| являлся ^ормационнр||_адЕЩ^,ион сохранявший хвою специ- ' фику на протяжений всей истории данной формации, или фор- j .•^, ^щяощ^д-етадяАльщт^В'бт^З.; сохранявший свою специ- ' фику на протяжении истории отдельной стадии ^вз. Таким образом, вычленение категории «историческая структура» и на ее основе; понятия «внутриформационная разновидность» региона позволило обнаружить ту «кон­тактную зону» в истории общества, в рамках которой социо­логическое ее изучение перерастает в историческое и на­оборот. И это происходит вг.силу того, что внутриформаци­онная разновидность — регион — является той «зоной», в рамках которой социологические законы, приобретая историческую окраску, "епф сохраняют, вою свою специ-

; фику я, наоборот, собственно исторические закономерности еще сохраняют свои особенности, хотя уже приобрели окраску социологическую, ©дним словом, это зона, в кото- ' рой историк и социолог могут вести наиболее плодотворный диалог, поскольку абстрактное и конкретное в ней еще уди­вительным образом уравновешены.

Как уже подчеркивалось,, социологическая структура,

абстрактно говоря, однородна во всех конкретно-иеториче-

.рких общностях, к данной формации принадлежащих.

Известно, однако, что историческая реализация этой струк*

' туры отличалась значительной спецификой рт^рдной с^тадии^ данной формации к другой. |Э самом деле, что могут объяс­нить стадиальные различия! в развертывании формации во времени и пространстве, а|,точнее — в становлении социо­логической структуры данного формацирнного типа? Прежде

i всего они указывают на ме|у «чистоты» исторических форм

|этой структуры (к примеру Л капиталистический способ про­изводства . уже присутствует в рассеянной мануфактуре, на он может существовать ж рамках той же исторической общности и в форме фабрики). Следовательно, речь идет об удельном весе зрелых форй данного формациоцного отно­шения в господствующем способе производства.

"Далее, стадиальные различия указывают на удельный

' вес господствующего способа производства (во всех его исто­рических формах) в соотношении с другими, неформацион-ными, несистемными формами общественного производства в рамках данной исторической общности. Очевидно, что в достаточно развитой ффмационной разновидности это соотношение будет совершейно иным, чем в период становле­ния той же формации (достаточно сопоставить, к примеру, роль мелкотоварного уклада в России второй половины XIX в. и в Англии той же Поры). Однако, как ясно из пре­дыдущего, сам" по себе факт разновременного вступления

- различных обществ в даннур формацию не может объяснить ни специфических форм господствующего способа производ­ства, ни специфических форм неформационных укладов.

Анализ этих форм требует учб¥а Совершений иного фактя, а именно: на какой стадии своего исторического развития данная общность была включена новой формацией в свою сферу и какова эта новая формация. С этой точки зрения

^следует различать в рамках одной и той же формации: О общества ^первыми перешедшие в новую формацию, и

*8реди них: /а)уобщества, совершившие этот переход путем внутреннего "разрешения противоречий (ближе всего к этому типу был переход Византии от античного рабства к феода­лизму или переход Англии от феодализма к капитализму); t<5)? общества, перешедшие к новой формации путем внешнего л , разрешения внутренних противоречий (таким был, к приме-1'Й ру, переход к феодализму большинства древнегерманских У племен, участвовавших в «великом переселении народов», таким же был переход к феодализму и арабских племен), и J2J общества, вовлеченные в орбиту новой формации впо­следствии, т. е. «запоздавшие», и среди них: в) общества, оказавшиеся вовлеченными в новую формацию в результате военных столкновений между старой и новой формацией, я,0 общества, перешедшие к новой формации в силу истори-. ческой ее неодолимости, под воздействием закона историче-1 &" ской корреляции общественной структуры у народов, не( *' проделавших социальных революций, но находившихся, в тесном историческом взаимодействии с общностями-носи-! телями новой формации. Историческим примером первого рода могут служить завоевательные походы Карла Вели­кого в землю саксов, ирландские походы Генриха II, при­мером второго рода — переход к капитализму скандинав­ских стран. Очевидно, что если роль несистемных элементов! (т. е. чужеродных для господствующей формационной струк-| туры данного общества) будет достаточно велика в обществах! первого типа (о и о"), то она будет еще большей в обществах ч второго тина ($ и г). Что более важно и что чаще всего упус- i кают из виду, это совершенно другой исторический тип,? иная кристаллизация самого господствующего способа про- % изводетва, по крайней мере на первых порах, в рамках дан- \ ной внутриформационной разновидности как следствие ука- | занных форм развития. Это особенно важно учитывать при ; изучении истории докапиталистических классовых обществ. >

С обществами типа в все более или менее ясно. Завоеватели, к примеру франкские феодалы, «ввели» свой феодализм в Саксонии. Норманны, завоевавшие Северную Францию и создавшие там свое герцогство, «систематизировали» в нем тот же франкский феодализм и затем, после завоевания Виль­гельмом Нормандским Англии (1066), с помощью этого «ей- стематизированного» ими варианта того же феодализма упорядочили еще весьма «хаотичный» к тому времени англо­саксонский 'феодализм. Итак, в результате завоеваний «пд-| вилйзовывались» либо завоеватели, либо покоренные — все j зависело от уровня развития тех и других.

Гораздо, сложнее обстоит дело с обществами типа г. Исто-/риКИ-уже давно пользуются законом исторической коррё-{ ляпии, чтобы, к примеру, объяснить почему древнегерман-^«кйе и славянские племенаlot родового строя, минуя строй \ рабовладельческий, перешли прямо к феодализму. Однако ]еще важнее понять, что в сущности действием того же за­скока объясняются специфические формы (разновидности) ₅ господствующего способа производства в соответствующих У обществах (старые, еще не созревшие для новых отношений ( формы весьма неравномерно, наполняются новым формадион-1 ным содержанием). Для ряда из них на протяжении довольно длительного времени все сводится к наложению «нового по-; крывала» на старое содержание, или, наоборот, новое со-I держание может выступить в старых, традиционных для j данного общества формах (дружинный быт может быть «си­стематизирован» в терминах вассалитета и т. п.). .... Поэтому есть все основания относить специфику резуль­татов взаимодействия, системных и несистемных элементов в такой общности как к характеру и удельному весу неси­стемных элементов, так и к специфике форм господствующего способа^-прризводетва. На один источник, которому форма-ционно опрёдадевное Общество-как.целостность обязано на-$\ личйем несйстемны*х элементов, а именно источцик генети­ческий, мы уже указали выше. Теперь следует обратить <внимание на второй источник—*т, речь идет об элементах '■ ^/разложения самого господствующего,способа производства, ■о так называемых элементах трансформацирщых, т. е. пред­вещающих, наступление новой общественной формации (та­кими, к примеру, были колонатные отношения в Римской империи III—IV вв., крупная, коммерческого типа, аренда в позднее средневековье).'Разумеется, в объективно-истори­ческом процессе значение каждого из указанных типов не­системных элементов и связей было различным. Так, роль генетических несистемных элементов была, естественно, цаиболыней в период становления данной формации, тогда как значение трансформационных элементов и связей ока­зывалось наиболее значительным в период ее нисходящего Движения, ее разложения. * На таком же уровне анализа генетические и транс-] формационные несистемные элементы составляли внутреннюю

историческую среду функционирования данной социологи- f ческой структуры. Повторяем, в процессе взаимодействия последней с внутренней исторической средой формирова- ' лась каждая данная историческая структура каждой кон­кретно-исторической общности. Однако последняя, в свою очередь, также функционировала в исторической среде, которую для неё составляли сопредельные исторические структуры (общности). '--•'--,'

В конечном итоге в процессе взаимодействия общностей в такой внешней исторической среде складывалась внутри-формационная разновидность — регион. Исходными в этомГГ процессе ^следует считать слагаемые? ^|) господствующая! ' отрасль производства в данном регионе — земледелие, ско-) товодство, морские промыслы, посредническая торговля' (Финикия в античности, Генуя, Венеция в средние века). Ясно, что она обусловливалась естественно-географиче­скими условиями, которые выступали как естественная среда функционирования общества данного формационного типа; (§),другие отрасли хозяйства и вообще мера дифференцирован-ности общественного труда {f^ удельный вес несистемных хо­зяйственных укладов в основных й других отраслях обще­ственного производства; цШ. структура основных антагони­стических классов^ о))специфические формы господствующего способа производства — социально-имущественная и пра-/ воваяётратификацця классов и, слоев-носителей этих хо-| . зяйственных укладов; Щ\ мера опосредованности интересов господствующего класса в политической структуре (струк--туре власти); ^/^господствующие формы общественного соз­нания, удельный вес в нем генетических * и трансформацион­ных элементов.

Разумеется, этот йеречень призван служить только от­правной схемой для подобного рода анализа. .Однако и в та­ком виде она напоминает о том, сколь разнородны и много численньг^параметры, характеризующие внутреннюю и ■} вневтнюю исторические среды, в которых функционируют ] в .первом случае социологическая структура (в рамках от-ОДельно взятого социального организма), а во втором — истори-/f ческая структура (в рамках внешней исторической среды). Итак, с точки зрения системности категория «всемирно-историческая эпоха» может быть раскрыта :f|tf как категория эмпирическая, т. е. охватывающая все сосуществующие на данном временнбм срезе этнополитические обцгаости неза­висимо от их формационной принадлежности, и^б/ как кате­гория, относящаяся к сфере сущности- и поэтому охватываю-¹¹ щая Только те общности, которые на данном временнбм срезе воплощают исторически прогрессивную общественную фор­мацию. Так, когда В. И. Ленин писал о «соответствии из­вестного требования общему направлению развития обще­ства» ^б4, то речь, очевидно, шла об эпохе во втором смысле. В последнем случае м^кдащ^емД- общественно-экономиче­ская формация будет включать:(л^ внутриформаццонные ре-•!^"гирны~ сохраняющие существенную специфику эмпириче­ских форм реализации принципа движения данной формации на всем протяжении^ее истории (примерами таких регионов в эпоху феодализма мд'гут служить этнополитические общ­ности.,, в которых преобладала государственная форма фео­дальной собственности, и общности, в которых преобладали частн6вотЧйннь#'формы феодальной собственности);!^)) с,та-. диально-фррмационный регион, сохраняющий указанную специфику форм только на протяжении одной из стадий развития данной формации. Так, в средние века, в пределах ; европейского формационного региона на сдадидд>а§влг,ога феодализма представляется познавательно целесообразным выделить следующие стадиальные регионы: северо-западный (Англия, Северная Франция, частично прирейнские области), средиземноморский (Северная и Средняя Италия, Южная ■<■» Франция, некоторые провинции Испании), византийский, ^' ^скандинавский, среднеевропейский, западнославянский, 'восточноевропейский. Важно только заметить, что, во-пер­вых, носителями черт такого региона могут быть как отдель­но взятые исторические общности (в средние века — Визан­тия, Русь), так и ряд общностей, причем отнюдь не всегда сопредельных; во-вторых, число регионов и их составляю­щие могут меняться от одной стадии к другой в рамках дан­ной формации и между формациями. Очевидно, что стади-| ально-формационный регион может выступить основанием | для внутрифррмационной: типологии в силу того, что он / является' структурно неделимой разновидностью в процессе ь

пространственно-временного развертывания формации. Именно поэтому он может служить в одно и то же время ниж-s ней границей социологического рассмотрения данного про-' цесса и верхней границей его исторического рассмотрения.) Вычленение внутрщформационных разновидностей в рам­ках отдельно взят-ой стадии истории данной формации выдви- . гает на. первый план проблему исторических взаимодействий I таких разновидностей. Если учитывать то ^обстоятельство, -* что на одном и том же временнбм срезе в истории человечества постоянно сосуществовали, по крайней мере, две обще­ственно-экономические формации, то эта проблема раскры­вается : fa) как внутрирегиональное взаимодействие; гоУ как взаимодействие регионов в рамках одной и той же формации; <$)1)как взаимодействие регионов, принадлежавших к различ­ным формациям, т. е. как межформацйонное взаимодействие. Абстрактно говоря, все три вида взаимодействия могут иметь своим следствием либо ускорение процессов, либо их ослаб-, ление и замедление, или, что то же, стирание различитель-» ных граней у взаимодействующих делостностей, либо их; консервацию на продолжительное время.

От чего зависит тот или другой результат? В самом об­щем виде ответ не представляет трудностей: очевидно, что все определяется стадиальным уровнем развития и истори­ческой спецификой взаимодействующих «социальных си­стем». И тогда возможны > такие варианты: 1) более развитое формационное отношение взаимодействует с менее развитым отношением той же формации; 2) формационный уклад взаи-/ модействует с неформационным укладом, который является транзитивным по отношению к первому; 3) формационный; уклад взаимодействует с неформационным укладом, который является интранзитивным по отношению к первому.

Результат взаимодействия первого типа наиболее очеви­ден — менее развитое, т. е. более поздней генерации, форма­ционное отношение под влиянием развитого постепенно приобретает «классические черты». Естественно, что этот тин ⁴ взаимодействий содействует историческому выравниванию «социальных организмов», стиранию существенных различий и усилению прежде всего внутрирегиональной однородности ₅« структур. Более сложной формой взаимодействий является i\ взаимодействие второго типа — между формационный укладом и укладом неформационным, но транзитивным по отношению к первому: Транзитивность информационного уклада объясня­ется заложенной в нем альтернативной возможностью раз­вития. Разумеется, в реальном историческом процессе реа­лизуется лишь одна из этих возможностей, другая же от- ступает>яа задний план или Полностью уничтожается. G-этой

точки#рения «исторически необходимое» есть только «истори­ческий возможное», воплощенное в господствующем 'форма-йионном отношении и вытекающем из него характере взаимо-./действия с ним. Так, К. Маркс, говоря (в черновых набросках ^ письма к В. И. Засулич) о судьбах сельской общины в Рое-' сии и подчеркивая, что в истории стран Западной Европы, эта форма общины уступила свое место строю частной соб-* ственности, ставил вопрос: «Но значит ли это, что при всех ' { обстоятельствах развитие „земледельческой общины" должно 1 следовать этим путем? Отнюдь нет. Ее конститутивная форма' допускает такую альтернативу: либо заключающийся в ней элемент частной собственности одержит верх над элементом коллективным, либр последний одержит верх над первым. Все зависит от исторической среды, в -которой: она раходит:ся, . . возможен и тот, и другой исход, но для каждого из Sax, очевидно, необходима совершенно различная историческая среда» ^6б. / Из этого вытекает, что взаимоотношение между формацион-ма&м • и деформационными укладами приобретает характер Ъстрейшей социальной борьбы стоявших за ними классов, <в которой государство необходимо оказывается орудием интересов класса, экономически и политически господствую­щего. И здесь необходимо заметить: общественная функция (социальная, политическая и т. л.)—-категория историчен екая, это Не только значит, что она изменчива по своей ин- . тенсивнбети — от одной стадии развития формации к дру­гой, — но и то, что если институт, являющийся ее носителем, еще полностью не сложился или, наоборот, уже не справляется с ней, I ее берет на себя другой институт, выступающий в роли ком-| пенеаторвого. Так, ф^еодальное^грсударство более активно -.||вт5ргййр.йь,в^^щ^щт9Шт^Шш%Щ^Ш^е^(^^Ш^^^Ш^р^ |станЬвления: и,в период разложения данной формации,,, нр 'слабр'влййло на них в период «классического феодализма». С другой стороны, феодальная вотчина берет на себя полити­ческие функции в период феодальной раздробленности и постепенно лишается Их в период централизованной феедаль-/ ной монархии. Фувдщднально-компенсаторйый^принцип, ( в частности в политике государства7*™хор6шо обрисован / К. Марксом на примере,,России XIX в.: «За счет крестьян *> государство вьшестовало те отрасли западной капиталисти-. ческой системы, которые, нисколько не развивая производ-'. Ственных возможностей сельского хозяйства, особенно спр-/ собствуют более легкому и быстрому расхищению его пло­дов. . . Словом, государство -оказало свое содействие уско-^% ренному развитию технических и экономических средств,

наиболее способных облегчить и ускорить эксплуатацию земледельца»-⁶. Наконец, поскольку в анализируемом типе взаимодействия победа необходимо достается господствую­щему .способу производства, тс* не следовало бы упускать ИЗ-виду, что на стороне класса — носителя последнего вы-;ч5тупает не только политическая, но и идеологическая над­стройка. Дрстаточно'*?вецомнить христианизацию «варвар­ских» народов в период-становления феодализма в Европе. Третий в этом ряду тип взаимодействия (в рамках данной •формации):' формационное отношение.«—интранзйтивные от­ношения — по своим результатам более или . менее ясен: интранзйтивные отношения либо, попросту говоря, уничто­жаются, либо сохраняются в качестве рудиментарных, слиш-'ком незначительных по своему удельному весу, чтобы влиять сколько-нибудь длительное время- на формирование данной/ внутриформационной разновидности.. f *' '

Иначе решается проблема взаимодействия, внутриформа-/' ционной разновидности о внешней исторической средой^ (которую для нее олицетворяют>другие разновидности).^. Последние могут-принадлежать к той же формаций, что и ( разновидность, для которой они составляют «среду», но Могут принадлежать и к другим формациям. В первом случае возможны следующие типы взаимодействия:^) стадиальные / регионы, олицетворяющие/ различные фазы'в развитии од- \ ного и того же вн^триформационного региона в рамках дан- | ной формации; од' стадиальные регионы, олицетворяющие I одни и те же фазы развития в тех же рамках; в) стадиальные, \ регионы, олицетворяющие одни и те же фазы развития, нр принадлежащие к различным вйутриформационным регио-/ ' нам; г) регионы, олицетверяющце различные фазы развития в различных внутриформационных регионах. Естественно; ' что обмен и интенсивность межрегионального взаимодей­ствия в этих случаях будут различными. Если иметь в виду «мирные» формы взаимодействия, включающие обмен мате­риальными ценностями (товары), социальными ценностями (институты), духовными ценностями (идеи), то, поскольку речь идет о докапиталистических формациях, в типе взаимо-jj действия г основное место займет обмен товарами(включая^ нередко куплю-продажу рабов), в типе взаимодействия a,j наоборот, важное место займет обмен социальными и духов- ( ными-ценностями. Что же касается военных форм «взаимо- ( действия» — завоеваний, то, 'оставляя в стороне прямое при- J своение материальных ценностей, наиболее существенным следствием выступает «обмен» институтами. При этом воз­можны следующие варианты: либо завоеватели усваивают институты покоренной страны (если последние превосхо­дят их собственный исторический опыт), либо завоева­тели переносят в завоеванную страну собственные ин­ституты (если они более высокого стадиального порядка).

Совершенно особым случаем межрегионального взаимо­действия являются связи между разновидностями, при­надлежащими к различным общественным формациям. Взаимодействия подобного рода являются важным, а то и решающим условием развития одних классово-антагони-■■ стических формаций (к примеру, рабовладельческой, капита--^V{: диетической) и це входят в число условий нормального .^функционирования других формаций (феодализм). В отличие * от рабовладельческих и капиталистических обществ об-, I щества феодальные являются Системами закрытыми.»— по / 1 характеру., производства, и потребления прибавочного про-' дукта. (в отличие от античных обществ они не нуждаются в n^.QT,QHHHOM притоке извне носителей самой способности к труду7 в отлйЧие от капиталистических обществ основная часть' прибавочного продукта потребляется его получате­лями в натуральной форме, т. е. не опосредуется обменом). В средневековую эпоху речь могла идти лишь о расширении самого «поля» феодального господства, что ь условиях фео­дальной раздробленности принимало форму внутренних усобиц, а в условиях феодальных централизованных монар-I хий принимало «форму внешних завоеваний.

В результате |»того типа взаимодействий возможны такие пути: 1) архаическое общество разлагается и переходит на новую ступень развития; 2) архаическое общество етагни-рует в своих первоначальных формах; 3) архаическое об-щесаво «перепрыгивает» через одну из ступеней поступа­тельного развития. Но что означает в досоциалистическую эпоху исторический факт такого «перепрыгивания»? Он озна­чает не что иное как то, что в структуре общности, совершав-Шей подобный «прыжок» (скажем, от родового строя к фео­дализму), содержалась объективная возможность альтернат (тивного развития. К примеру, германские племена в IV— V вв. объективно могли эволюционировать либо в сторону рабовладельческого строя, либо в сторону феодального.

Таким образом, проблема альтернативности историче­ского развития является реальностью на уровне внутриреги­онального и Межрегионального взаимодействия и полностью исключена в плане поступательного движения всемирной истории.