7. В романе Толстой излагает свою теорию «личной» и «роевой» жизни человека.

Толстой разделяет субъективный и объективный уровни человеческой жизни. Человек живет, в основном, личной жизнью, находясь в малом круге – своем микрокосме. Но в то же время он находится, сам того не осознавая, в большом круге всеобщей истории – в макрокосме, и включен, таким образом, в «роевую» жизнь, цель которой он в силу ряда причин не может осознать.

На «личном» уровне человек наделен определенной свободой выбора. На "роевом" он живет бессознательно и ничего не может ни решить, ни изменить – все происходит помимо него, так как существует невидимая историческая воля. В роевой жизни человек выполняет, сам того не зная, предписанные ему законы.

"Человек на роевом уровне служит бессознательно орудием для достижения исторических общечеловеческих целей». (Т. 1, ч. 1, гл. 1)

Любой человек, который сознательно пытается участвовать в историческом процессе и сознательно влиять на него, заблуждается, и история рано или поздно покажет ему это.

"Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, поражается бесплодностью". (Т. 4, ч. 1, гл. 4)

Личность не должна навязывать миру свою волю. На самом деле, каждый человек, по Толстому, — игрушка в руках неумолимой исторической необходимости.

Закон исторической необходимости люди выполняют неведомо для себя.

8. Формула исторического фатализма Толстого.

По Толстому, в истории существует закон необходимости. В основе понимания законов исторического развития лежит необходимость признания зависимости исторической личности от внешнего мира, времени и причин.

С точки зрения Толстого, фатализм в истории неизбежен, так как многие события и явления невозможно объяснить с логической точки зрения.

Истинно великие люди способны отрешиться от личного и в силу этого проникнуться целями исторической необходимости, не мешать свершающемуся. Толстой считает, что "<...> необходимо отказаться от несуществующей свободы и признать неощущаемую нами зависимость". (Эпилог, ч. 2, гл. 12)

9. В философских рассуждениях Толстой полемизирует с официальной исторической наукой и не соглашается с концепциями историков:

• по поводу причин гибели французской армии.

Он считает, что не было никакого особого плана у русских военачальников по разгрому французской армии. Вовлечение Наполеона в глубь страны «происходит нечаянно», само собой, в результате сложнейших интриг, целей, желаний людей – участников войны, которые не угадали того, что должно было быть. Это подтверждает его теорию исторической необходимости, фатализма и ничтожности роли личности в истории. (Т. 3, ч. 2, гл. 1)

• по поводу флангового маневра русской армии после оставления Москвы.

"Почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого-нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, — весьма трудно понять. <...>

Этот фланговый марш не только не мог бы принести какие-нибудь выгоды, но он мог бы погубить русскую армию, ежели бы при том не было совпадения других условий". (Т. 4, ч. 2, гл. 1)

• по поводу того, что бегство французской армии из Москвы – результат глубокомысленных соображений Наполеона и его окружения.

"Историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. <...>

Армия не моuла нигде поправитьcя. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения". (Т. 4, ч. 2, гл. 18)

• по поводу того, какая сила управляет и движет народами.

"Несомненно существует связь между всеми одновременно живущими, и потому есть возможность найти некоторую связь между умственной деятельностью людей и их историческим движением <...> Но почему умственная деятельность людей представляется историкам культуры причиной или выражением всего исторического движения — это понять трудно». (Эпилог, ч. 2, гл. 2).

Толстой также полемизирует с теми историками, которые пишут историю отдельных лиц, а не историю всего народа, и видят причину исторических событий во власти отдельного человека (Эпилог, ч. 2, гл. 3)