Алексей Толстой. “Золотой ключик или Приключения Буратино”

You think I’m a nut because of what i wear

You look so fucking mental when you look at my hai*. <* Ты думаешь — я сумасшедший, из-за того, во что я одет

Ты выглядишь идиотом, когда смотришь на мои волосы.>

“The Meteors”. “Blue Sunshine”

Жизнь в советском отечестве без сомнения способствовала развитию ремесел. Западный псих мог приобрести все необходимое снаряжение в магазине. Нашему приходилось осваивать профессии сапожника, портного и красильщика. Если кому-то из моих друзей требовался тишот, я просил его принести белую хлопчатобумажную футболку и, обложившись кистями, перьями и флаконами с несмываемой тушью “Колибри”, начинал кропотливый труд, воплощая пригрезившийся товарищу образ. Мой одноклассник Антон Трифонов в совершенстве владел искусством превращения остроносого офицерского ботинка в стильный проклепанный шуз на пряжках. Тупоносый армейский ботинок можно было отнести в мастерскую и, поставив семь-восемь накатов подряд, обуться в “кашу”, тяжеленную, но вполне приличную с виду. “Манной кашей” еще со времен стиляг называли обувь модели creepers — непременного атрибута больной рок-н-роллом молодежи. Ленинградские сапожники клеили на туфли толстую подошву из белой микропоры — отсюда и пошло “кулинарное” название. Косуху, при наличии денег, можно было сшить на заказ. Нашивки изготовлялись вручную, стежок за стежком. Одним из мастеров художественной вышивки стал рокабилли Михей, сегодня известный милицейский кинолог, получивший правительственную награду за антитеррористическую деятельность. Вместо бриолина мы использовали вазелин, реже гель, потому что он слабо держал форму, а иногда — сваренный дома желатин. Уложившись разок с помощью желатина, можно было забыть о расческе на целый день, а теоретически — на неделю. На свой желатиновый кок я мог положить карманный словарь без малейшего ущерба для прически.

Пришла пора покрываться татуировками — и десятки дедовских электробритв приказали долго жить. Бреющие элементы выламывались до обнажения нерва машинки — беспокойного рычажка, ходящего взад-вперед. К нему крепилась игла, изготовленная из гитарной струны, которая, в свою очередь, помещалась в направляющую — отпиленный наполовину корпус авторучки. У основания жала наматывался кусочек ваты, пропитанный несмываемой тушью. Наши товарищи бесстрашно подставляли свои девственно-белые руки тату-дебютантам. Иногда процесс заканчивался нарывами, иногда счастливый обладатель татуировки оказывался в Боткинских бараках с диагнозом “гепатит B”. Гориллы, контрабасы, коты и черепа расцветали на предплечьях. Черепов было большинство, и в нашей тусовке появился специальный термин для обозначения этого живописного жанра — “черепись”. Это слово звучало актуально еще и потому, что практически полностью совпадало с прозвищем одного из самых легендарных татуировщиков нашего города.

Кощей:

Свои первые татуировки я делал у Лени по прозвищу Пися Череп. Леня жил на Гражданке. Он был панком со стажем, знал очень многих, но и к нам, молодым, относился снисходительно, по-доброму. Мы вместе пили пиво, слушали музон, делились новостями. К тому же он действительно был неплохим рисовальщиком, а я на тот момент учился в художественном училище “Серова”, так что найти общий язык было очень легко.

Леня одним из первых начал делать цветные тату. А уж после того, как он первый раз съездил в Данию и привез фирменные краски, равных ему не стало.

Свою самую первую татушку (кот с высунутым языком, символ “Stray Cats”) я датирую 1988-м годом. Леня набил ее вручную, без всяких машинок — строчил иглой как пулемет! Невероятно, но факт. Думаю, сейчас так никто не умеет.

В начале девяностых имидж петербургского психа в целом сложился. Ходили в основном в “милитри” — американских солдатских и иногда офицерских куртках, которые качеством были получше. Косухи и клубные куртки встречались реже. Старались найти “Левис” — черный или голубой. Носили армейские высокие ботинки. Точно такую же одежду мог носить скинхед, панк и любой другой тусовщик, не причисляющий себя ни к одному из движений. Основным знаком отличия в этой ситуации становилась прическа. Три четверти поверхности головы выбривались или выстригались под расческу, остатки волос на макушке укладывались в одну из разновидностей кока, иглой или ровной площадкой. Коротенькие площадки с небольшой иголкой спереди преобладали. В Купчино их именовали “пилотками”. По-английски такая прическа называлась “flet top”.

Психи, которые смотрели на нас с обложек пластинок, имели в своем одеянии многочисленные атрибуты моды восьмидесятых: мокасины и черные тупоносые полуботинки, белые носки, зауженные джинсы, подведенные глаза, невинных расцветок свитера, клубные куртки… Точно так же выглядели и представители поп-культуры того времени — “Bros”, “Depeshe Mode”.

Около десятилетия сайко хватило на то, чтобы обзавестись собственным dress кодом, нарушив который, вы естественным образом выпадаете из тусовки. Итак, облик сверху вниз: flet top (от двух до пятидесяти сантиметров), клубная куртка, бомбер, реже косуха, зауженный к низу “Левис” цвета индиго, Dr. Маrtens, манная каша, кеды “Converse”. Аксессуары — брелоки в виде черепов, бильярдных шаров и игральных костей, кошельки на цепочке, широкие ремни с большими пряжками. Символика — крест пати (известный нам больше, как “железный крест”), летучие мыши, туз пик, число “13”, бильярдный шар номер 8. Орнамент — шкура леопарда или красные языки пламени. У девушек — произвольная смесь из мужского набора в купе с элементами женской моды пятидесятых. Как результат, psychobilly girl — это вызывающе-сексуальная женщина вамп. И напоследок, если вы близоруки — забудьте о линзах. Закажите очки. А оправу выберите, пересмотрев “Приключения Шурика”.

Track 5

Все участники первого состава “Scary B.O.O.M.” учились в итальянской школе, единственной на тот момент в Советском Союзе. Девушки осваивали язык усердно. Это могло помочь построить не только карьеру, но и счастливую семейную жизнь. Особенно актуальным это стало, когда в старших классах начали осуществлять обмен — группа итальянских студентов гостила у наших, потом наши ехали к ним. После восьмого я отправился в девятый с гуманитарным уклоном. Как оказалось, это был правильный выбор. Первая порция итальянцев досталась нам.

Когда неожиданно теплым мартовским вечером их на “Икарусе” привезли к школе, никто друг друга не знал. Итальянцев принялись расхватывать, оценивая на глазок. Разбор свершился молниеносно. Один мой приятель опоздал на пару минут. Его уныло дожидался одинокий парень-калека, выбракованный остальными. Если бы пакет, набитый джинсами, которые он привез в подарок, был прозрачным, его судьба могла сложиться иначе. Мне никого выбирать не пришлось. Сестра поехала встречать группу в аэропорт и уже в автобусе разговорилась с одной из девушек. Микела красива, обаятельна, общительна и не против стать гостьей нашей семьи. В добавок ее любимый певец — Элвис Пресли.

Моя квартира становится центром притяжения нашей тусовки. Коки моих друзей приобретают совершенные очертания. На весь период пребывания итальянцев в России Паша Галкин одалживает замшевую косуху и круглосуточно не вылезает из опасно остроносых казаков. Его кок — иссиня черный. Чтобы приобрести этот шикарный цвет он натирает волосы копировальной бумагой для печатной машинки.

В “Гриль-баре” на перекрестке Димитрова и Будапештской нам устраивают дискотеку. Мы ставим “Психатаку” и под “The Trip” Дейва Филлипса выскакиваем в центр зала, чтобы отплясать очередной рок-н-ролл.

My mind’s hazy, eyes are crazy

Head is spinnin’, lights dimmin’*<* Мой разум помутился, мои глаза безумны

Голова кружится, меркнут огни.>

Итальянцы с легким испугом наблюдают за нашими бешеными теловращениями. Фирменное угощение “Гриль-бара” — песочная полоска и молочный коктейль в граненом стакане — они оставляют нетронутыми.

Позже, когда “Гриль-бар” превратился в видео-кафе, этот же набор неизменно предоставлялся в дополнение к билету. Ну не выкидывать же продукты, правда?

Track 6

Как правило, герои русских фильмов ищут смысл жизни, французских — любовь, американских — чемодан с деньгами. Мы же искали в кино крупицы стиля и выкладывали кусочек за кусочком мозаику своего мира, видя на экранах бесспорные подтверждения его существования. В “Сердце Ангела” мы находили стильные автомобили, в “Кошмаре на улице Вязов” — плакат “Stray Сats” в комнате одной из жертв Фредди. В “24 часах”, “Харлей Девидсоне и Ковбое Мальборо” — мотоциклы и мотоботы. Но первым фильмом, где мы увидели настоящую рокабилли банду на колесах, стал “Улицы в огне”. В роли главаря — Уильям Дефо, чье лицо как будто бы сошло с обложки альбома “Bad Music for Bad People” группы “Сramps”. В байкерском клубе играли настоящие “The Blasters”. Яркую сцену поединка Дефо с положительным героем — Майклом Паре — трудно забыть: в руках противников были молоты с метровыми рукоятями. Главное разочарование “Улиц” — победа слащавого Паре, алчного продюсера, и мужеподобной тетки над стильным злодеем Дефо. Финал венчал поп-номер в исполнении певички, из-за которой и разгорелся сыр-бор. Где справедливость? Где rock-n-roll fable — рок-н-ролльная сказка, как заявлено в титрах?

Вторым фильмом, целиком и полностью выполненным в эстетике пятидесятых, был “Cry baby”. В афише “Гриль-бара” он значился как “Плачь, девчонка!”. И в этом тем не менее тоже был определенный смысл, потому что красавчик Джонни Депп в главной роли походя разбил сердца многих русских rockabilly girls. Пышное зрелище, полное атрибутов стиля и весьма качественной музыки, я да и многие из моих друзей с трудом досматривали до конца. Слишком незатейливой была эта версия “Ромео и Джульетты” пятидесятых. Учитывая карнавальную яркость, прямолинейность действий героев, простоту их характеров и закономерный happy end я смело отношу “Плаксу” к жанру сказок и рекомендую его к включению в репертуар детских, утренников. Этот фильм учит нас не бросать друзей в беде и смело идти к поставленной цели.

В список “своих” фильмов мы вносили и “Бэтмена” Тима Бертона. Здесь, конечно же, не было ни флагов конфедерации, ни полуакустичечких гитар. Зато загадочная атмосфера города Готема точно совпадала с миром сайко, рисовавшемся в моем воображении. Главный герой здесь не был слащав, а злодей в исполнении Джека Николсона был настолько популярен, что мой приятель — сайкобилли Гриша Зябликов — попросил меня запечатлеть портрет Джокера на своем плече. Еще стоит отметить комиксовые декорации и грим “Дика Трейси”, неунывающего филантропа Фредди Крюгера, Джейсона… И бесчисленное количество фильмов ужасов с канонически одинаковыми началами: группа подростков (парочка влюбленных, одинокий студент) приезжает в заброшенный дом (открывают ларец, лезут за оброненными ключами в канализацию), несмотря на то что все вокруг (тревожная музыка, кровавые надписи на стене, изуродованный труп в углу и странное поведение животных) вопиет о том, что они находятся в смертельной опасности. Но они все равно остаются ночевать (примеряют на себя странную маску, читают заклинания из книги обтянутой человеческой кожей), а потом наивно удивляются: “Oh, shit, откуда взялись все эти полусгнившие парни с бензопилами?”

Вот эти b-moovie конца восьмидесятых и представляли собой кинематографическую составляющую нашей жизни. “Гонщики” Родригеса, наполненное серфом Дика Дейла “Криминальное чтиво”, кинобиография Джерри Ли Льюиса “Great Balls Of Fire” пришли позже, “Бриолин” с Траволтой отгремел раньше.

Благодаря им мы впитали любовь к изображению скелетов, разложившейся плоти, летучих мышей и надгробий. Купчинская ветвь сайко-культуры развивалась аналогично западной, не имея при этом никаких серьезных контактов с последней.

Track 7

Проходит лето, за ним сентябрь. Мы обосновались в радиорубке испанской школы, которая находилась через дорогу от нашей. Помог мой друг Ваня Ткаченко, который там учился. Вместе с ним мы обрядили в костюм и галстук Сему — обладателя самых выразительных баков и, что главное, человека совершеннолетнего. На приеме у директрисы Сема выдает совместно подготовленную легенду, пытаясь придать себе вальяжный и уверенный вид: “Я… эм… работал с многими музыкальными коллэктивами… эм… такими, как “Бригадный подряд”… эм… “Народное ополчение”… Директриса внимательно слушает Семину ахинею. Его нога под столом предательски подергивается. Результатом переговоров становятся вручение нам ключей от радиорубки и возможность репетировать хоть каждый день. Однако репетиций почему-то не случается — вместо этого происходят посиделки с прослушиванием новых записей. В нашей фонотеке появляются “Meteors” “In Heaven” и “Krewmen” “Sweet Dreams”. Последняя запись радует особо — у “Krewmen” очень быстрый темп, сочный низкий вокал, а характерные для сайко рифы, сыгранные на чистом звуке, смешаны с совершенно хэви-металлическими соло. Сема планомерно заклеивает радиорубку своими рисунками — кокастыми мужиками и флагами конфедерации. Стажер устраивает первую неприятность — отоспавшись после ночного веселья где-то на сцене актового зала, он выбрался из-за кулис и распугал кружок бального танца. Девочки никогда не видели таких страшных дядек, Стажера повергло в замешательство явно психоделическое обилие маленьких девочек в белых платьицах.

Сема показывает себя плохим худруком. На школьной дискотеке требуют диско и медляки. Сема упорно ставит Элвиса и Пита Андерсона — других пластинок у него просто нет. “Вот это все — во!” Парень с фигурой греко-римского борца выразительно скрещивает свои красные лапищи, изображая букву “Х”. “Х” нам и нашей музыке. Борец начинает лезть на сцену. Сема смотрит на него исподлобья, и мне кажется, что он начинает тихо рычать. Сейчас он похож на небольшую собаку, которая собралась больно кусаться. Однако борца подводит координация, и он, так и не добравшись до Семы, валится обратно, в темноту дискотеки. Школьники недовольны танцами и ропщут. Пышность Семиных баков уже не успокаивает директрису. Похоже, скоро радиорубку придется сдавать.

Но тут приходит время моего ответного визита в Италию. Я готовлюсь к поездке основательно — меняю ненужные мне фотографии рок-клубовских знаменитостей на черный паленый “Левис” и покупаю блок самых дорогих болгарских сигарет — “BT”, чтобы иметь за границей достойный вид. Родители снабжают меня водкой и “Беломором” для папы Микелы и изделиями народных промыслов для мамы. Сема и Стажер составляют список групп, пластинки которых я должен приобрести. Тимофей развлекается тем, что фантазирует на тему затруднительных ситуаций, в которые я могу попасть, упустив какие-то тонкости этикета. Его наставление звучит странно, но я его понимаю. “Когда будешь ехать в поезде, представь песню “Transsilvanian Express”, — говорит он. Я соглашаюсь, идея что надо. Стажер советует: “Не будь дураком, не бери „казак”, купи „манную кашу““! Я не знаю, что это такое, и тогда Сема под руководством Стажера рисует для меня “манную кашу”, вид сбоку. Паша Галкин берет гитару и наигрывает какую-то композицию. “Узнаешь? — спрашивает он меня. — Это же „“Meantraitors, их вчера в „Поп-антенне“ показывали! Ты что, не видел?”

Кощей:

У Сергея Мельникова на ленинградском канале была передача, где он выступал ведущим. “Поп-антена” была единственной отдушиной для молодой андеграунд музации в стране. Можно ли представить существование чего-нибудь подобного сейчас? Думаю, что нет. Целая программа, делай что хочешь!

Мельников:

Несмотря на то что рейтинги никто не мерил, в среде телевизионщиков, оторванных от народа целиком и полностью, возникла мысль: “Что-то надо делать”. Куда-то бежать, кого-то искать, потому что народ пишет жуткие письма — призывает показывать какие-то немыслимые группы. И однажды в “Рок-коллегию” пришел некий Сережа Дмитриев — он был директором при Викторе Павловиче Макарове, режиссере Пятого канала. Так на телевидении появились я и Вадик Косяков, у которого была сложная алкогольная ситуация, когда встаешь в два и только к шести начинаешь что-то делать. Мне сказали: делай один, ты вроде чего-то можешь, чего-то понимаешь в этом. И я, пользуясь этим, засунул в “Антенну” все группы, концерты которых я организовывал в ДК “Мира” — “Молотке”. Таким образом я проходил азы промоушна.

Иностранцев тоже разрешали показывать — и я показывал самых безумных. Кто-то подогнал мне кассету “New Musical Express”, а на ней были все независимые артисты того времени. От “Swans” до “Pussy Galore”. А потом Кощей привез из-за границы кучу рокабильного и психобильного видео. И я взял с кассеты всех, кого только можно было взять, потому что там записи были ужасного качества — и все это появилось в телевизоре. Плюс Богорад и “Swindlers”.

Благодаря тому что я работал на городском телевидении, нам выдавали смены для звукозаписи. Песни были записаны в первой студии Дома радио. Занимались нами звукооператоры, которые писали симфонические оркестры. А ролики нам снимал сам Макаров… Что такое снятие ролика на Пятом канале? Назначался тракт. Это означало, что на сколько-то часов тебе выдается студия — первая или седьмая. Можно построить декорацию или снимать на рире. А так как Макаров был катастрофически ленив, то ему было вполне достаточно того, что у этих музыкантов такие рожи: увидишь в темном переулке — вскрикнешь.

“Вот от сказки остались какие-то замки — зашибись, — говорил Виктор Павлович. — Щас мы их там и забацаем!” И забацал. Так вот все и снималось. Свет выставляли за пять минут, снимали в три камеры, переключаясь с одной на другую.

Писем было очень много. Ведь “Поп-Антенна” — это безумие какое-то было и ни на что не походило. Никакой цензуры!

Ленинградский рок-клуб через какое-то время вдруг понял: что-то без них происходит. Начались звонки Богораду с предложением вступить. Но рок в том понимании, в котором он был в советское время, закончился. Были расставлены жирные точки — умер Майк Науменко. Покончил жизнь самоубийством безумный Саша Башлачев — я его видел с расстояния в три метра на домашнем концерте. Это было ужасное зрелище. Я понял: что-то уже совсем не так. Это уже не музыка. Пусть ты сумасшедший, но играть все-таки надо уметь.

Track 8

Уже в миланском аэропорту Мальпенса все говорит мне о том, что я на верном пути. В очереди на паспортный контроль стоят неформальского вида музыканты. У одного из них контрабас в блестящем черном пластиковом кофре. В Италии яркое солнце, а по вечерам тяжелый клочковатый туман, точь-в-точь как в сериале “Спрут”. Ночное небо напоминает мне простоквашу — звезды и туманности крупные и почти что выпуклые, а намешаны так густо, что почти не оставляют места темноте.

Уже на третий день я обнаруживаю на своей кровати пакет из музыкального магазина. Внутри пластинка “Batmobile” “Bail Was Set at 6.000.000”. Это подарок Микелы. У меня не хватает ни русских, ни итальянских слов, чтобы выразить благодарность.

На имеющиеся у меня деньги я покупаю винил — “Krewmen”, “Restless”, “Long Tall Texans”, косуху и “кашу”, которую безошибочно узнаю благодаря художественному таланту Семы. В обновленном виде предстаю перед Фабио — рокабильщиком из Микелиной школы. Из предложенных ему в подарок пластинок — советского бутлега Элвиса и “Мистер-Твистер” — он выбирает последних, а сам записывает мне несколько кассет британского рокабилли. В центре Милана я встречаю двух вразвалку прогуливающихся дядек лет пятидесяти — они в полном рокабильном обмундировании. Их баки седы, у одного лысина, но кок величественно нависает надо лбом “Девятым валом” Айвазовского. Вырасту — буду такой же, решаю я.

Отведенные на поездку десять дней заканчиваются. Я снова в аэропорту — лечу домой. В это время “Swindlers” становятся первой русской группой, уезжающей покорять Европу. Точнее — Данию.

Кощей:

В 1989 году была такая организация — тусовка “Next Stop”. Собранные при поддержке правительств стран Скандинавии деньги шли на продвижение западной молодежной культуры на Восток. То есть всякие театры, группы, художники, музыканты, массовики-затейники хлынули в Россию и две или три недели оттягивались и тусовались. Называлась акция “Next Stop Soviet”. Тогда-то мы и завязали тесные контакты с людьми, которые нам сделали приглашения и помогали на первых порах.

Уехали мы в конце 1990-го. Почему? Да зae-ло просто все в совке к тому времени, причем до такой степени, что хотелось бежать куда глаза глядят. Достала страшная безысходность. Все было в ступоре — музыкальный бизнес, сами музыканты и музыка. Мы и хотели-то немного — путешествовать, играть музыку и жить на деньги, которые зарабатываем концертами. Мы это сделали, и мы были первыми.

На третий день после приезда мы вышли играть на улицу. А с улицы и начинаются все тусовки и знакомства. Мы быстро поняли, что к чему и как правильно двигаться дальше. Учили язык — английский, конечно же, и тут же применяли его на практике, общаясь преимущественно с местными. С русскими тоже стали общаться, но это было позже. Да и мало там было нормальных русских, в основном мешочники и псевдобеженцы.

После “уличного” периода мы быстро наладили контакты в клубах, барах, кафешках — везде, где можно было выступать и получать за это деньги.

Вскоре мы уже могли снять квартиру, правда, в самом проститутско-наркоманском районе города. Все просто поражались нашей трудоспособности. Мы играли по семь-восемь раз в неделю, успевали выступать на улице да еще проводили репетиции и записи.

Бывали такие дни, когда мы днем репетировали, вечером шли в кафе или бар, играли там три сета по сорок пять минут, а потом выходили на улицу и там уж — пока тошнить не начнет. Часто до поздней ночи играли, не отпускала публика никак.

Мы здорово стали ото всех отличаться, когда вернулись домой на побывку в первый раз. Ох мы тогда забурели! Да и как было не забуреть — уехали сами, без помощников, без денег, без знаний... да еще и заграницу! Приехали модные, красивые, на “кишках”, на бабках, на машине, на инструментах, музле. А главное — у нас был опыт игры в любых условиях! Ух как мы выросли у всех в глазах! За нами просто толпами девки ходили. Играть приглашали везде — поражались, как мы фирменно выглядим и звучим.

У Тимы на диване разложены мои драгоценности. Постепенно собираются все. Очередь на переписывание пластинок выстраивается на месяц вперед. Я — герой дня, но вот косуху в первый же день одеть как-то не решился. Ее запросто могут снять. К тому же я собирался купить дерматиновую, а привез натуральную. Такие в городе наперечет. А “каша”, как оказалось, вообще одна.

Итальянские покупки без сомнения полезны. В наших руках масса новой информации — мы не только узнаем, как правильно пишутся названия команд, но и проникаемся духом стиля: фотография “Batmobile” на конверте пластинки далека от патетики рок-клубовцев. Музыканты откровенно кривляются, изображая сцену поимки заключенных в момент побега из тюрьмы. Однажды мы покупаем разливное пиво в гигантскую бутыль из-под химикалий. Чтобы отпить глоток, один из нас держится за горлышко, а двое ассистентов поддерживают емкость и запрокидывают ее наверх. “Тоже своеобразный „Batmobile“”, — комментирует сцену Тима.

“Каша” становится дополнительной визитной карточкой к моей прическе, которую я сохраняю невредимой, ходя без шапки в любой мороз. На курсах в Мухе я сижу за мольбертом и рисую очередной “гипс”. Неожиданно кто-то пихает мою “кашу” носком сапога. Судя по вышивке на голенище, это настоящий “Харлей-Девидсон”. Поднимаю глаза выше и вижу обладателя серьезной обуви. У рослого парня черные баки и куртка с нашивкой “Sex, beer, rock-n-roll”. “Неплохая „каша“, — говорит он, — где взял?” И в этот момент купчинская тусовка в моем лице выходит наконец-то на общегородской уровень.

Парня зовут Дима “Крокодил”. Он разговаривает зычным голосом и смеется богатырским смехом. Широкой амплитуды его движений хватило бы и Шварценеггеру, обремененному непомерными мускулами. Дима в точности соответствует своим представлениям о том, как должен выглядеть настоящий рокабилли-гай. Через неделю у него будет готова косуха, пошитая на заказ, и он рад, что у него появился соответствующий компаньон. Мы болтаемся по городу чрезвычайно довольные своим видом. Кто-то радостно кричит нам с соседнего тротуара: “Depesh Mode”! — и машет рукой. Мы удивленно переглядываемся — надо же быть таким придурком! Наша жизнь многократно оживляется. Дима приносит вести о “Meantraitors”, “Verts”, “Razefit”. Последние, по сегодняшним меркам, группа интернациональная. Их лидер — Вова по прозвищу Хохол — живет в Киеве, контрабасист Саша “Гарри” из Петербурга, а барабанщик Миша “Рак” — москвич. Он знакомит меня с группой “Бродяги” — русскоязычными рокабильщиками. Вообще-то их больше знают как “Каникулы любви”, название “The Raingers” — нововведение и еще не на слуху. Иногда мы посещаем дискотеку в ДК Ленсовета, где диск-жокей периодически ставит рок-н-ролльную классику. И в конце концов именно запасливый Крокодил одалживает нам крупную сумму денег, когда в музыкальном отделе Апрашки появляется до зарезу нужный нам контрабас.

Track 9

Я хотел лишь определить для начала,

что контрабас — центральный инструмент в оркестре.

В сущности, это знает каждый.

Патрик Зюскинд. “Контрабас”

На квартире у Тимофея собирается экстренное совещание — все возбуждены. Каждый прикидывает, сколько может дать денег на контрабас, но суммы звучат все какие-то смехотворные. Сема не музыкант, но ради идеи готов продать свою жилетку “Левис”. Тут-то и приходит на помощь Дима со своей “котлетой”, спрятанной в верхнем ящике стола. Волонтеры, в числе которых Дукин — он всегда появляется там, где намечается что-то интересное, — едут в Апрашку. И через пару часов перевозбужденный Тимофей слышит звонок в дверь. На вопрос “Кто там?”, с лестничной площадки раздается звучное басовое: “Поооум!” Этот день навсегда входит в историю “Scary B.O.O.M.” как День Покупки Контрабаса. Его же можно считать днем основания нашей группы, так как Дукин тут же вызывается стать нашим барабанщиком.

Андрея Дукина все называют просто Дукин. Прозвища у него нет, ну разве что иногда могут назвать Дукакис. Он любимец тусовки. Андрей не стесняется того, что самый интересный для него человек — он сам. Такая вот у него изюминка. Своей искренней любовью к себе он заражает и других.

Сайко — вещь модная, а потому Дукину очень интересная. Хотя имидж психа ему совсем не по душе, он носит каре или бреет голову наголо. Дукин учится в Мухе на кафедре информационного дизайна и классно рисует. На стене его комнаты висит список вещей, приобретение которых будет свидетельствовать о том, что он движется в верном направлении. Сначала идет название, затем фирма-изготовитель. В частности указано, какой должна быть кофеварка.

Несмотря на свою прагматичность, Андрей не чужд экстравагантных выходок. Однажды он прогуливался в таком виде: рубашку выпустил, слаксы заправил в офицерские сапоги, а волосы намазал маслом и расчесал на прямой пробор. Хотя, если честно, и в этом дефиле было рациональное зерно. По дукинской теории, время от времени необходимо совершать что-нибудь странное. Домочадцы должны прийти к мысли, что такое поведение — норма. Это поможет тогда, когда вы будете не в силах контролировать свои поступки. К примеру, принятые перорально химические соединения заставили вас выйти на середину комнаты, принять позу танцующего Шивы и завыть на манер собаки Баскервилей, дико вращая глазами. Обеспокоенные шумом родители, боязливо приоткрыв дверь, заглядывают к вам, но, видя происходящее, успокаиваются: “Андрюша в своем репертуаре!” Вызов санитаров со смирительными рубашками отменяется.

Свое отношение к окружающей действительности Дукин выразил по-дизайнерски лаконично. Выйдя однажды из дому с кисточкой в одной руке и банкой коричневой краски в другой, он крупными буквами начертал на стене трансформаторной будки “S.U. FUCK OFF!”.

Сема обращал наше внимание на сходство слов контрабас, контрабанда и контрреволюция. Аура противозаконности таинственным образом переносилась и на название музыкального инструмента. Тем же свойством — на уровне ощущений — обладало и само сайкобилли. Исполняя эту музыку мы становились членами тайной и опасной международной организации.

Мельников:

Большая проблема состояла в том, что с контрабаса нормально звук никто снимать не умел. Гарибальди — Слава Сухов из “Swindlers” — пытался играть с обычным звукоснимателем на металлических струнах, но потом они додумались, что можно использовать струны от арфы. От них пальцы не портились. Но как снять звук, если он не ловится магнитом? Как-то мы сидели с моим одноклассником Славой Галановым. Разговор зашел о пьезодатчиках — они по тем временам стоили просто немыслимых денег. И вдруг Слава сделал такое лицо, как у Ленина: “Пьезодатчики говоришь? Но они же продаются в магазинах. Это же обычные монофонические иглы для проигрывателей!” Опыт, поставленный дня через два на богорадовском контрабасисте, показал, что качество идет очень приличное.

В соответствии с этим ноу-хау, довольно быстро потерявшем свою секретность, датчики стали изготавливаться из звукоснимателей для дешевых портативных проигрывателей марки “Юность” — три или четыре спаивались параллельно и втыкались в резиновые распорки между струнами. Набор струн для облегчения игры слэпом был следующий: соль — струна для теннисной ракетки, ре и ля — жильные струны от арфы, максимально толстые, ми — контрабасная металлическая ля или еще одна струна от арфы. Есть еще один вариант, который использовал Николя Хервье (“Hellbats”, Франция). Он натягивал на контрабас струны для газонокосилок. Такие комплекты значительно укорачивают время звучания струны, но сохраняют здоровье контрабасистам.

Итак, Тимофей — счастливый обладатель контрабаса, инструмента загадочного. На записи мы слышим и бас, и приятный щелчок, но как это достигается — не знаем. Сема стучит по струне барабанной палочкой, но это явно не то. Все познается опытным путем: Тима оттягивает струну, отпускает, и мы слышим долгожданный слэповый “Ктынн!”.

Считается, что внедрение техники контрабасного слэпа принадлежит чернокожему джазмену Попсу Фостеру еще с двадцатых годов двадцатого столетия. Техника основана на таком приеме пиццикато, при котором исполнитель сильно дергает струны, в результате чего они сильно ударяются о гриф. Таким образом в джазе, а позже и в рокабилли контрабас выполнял порой роль ударного инструмента. Без сомнения, техника контрабасного слэпа обрела свой расцвет именно в сайкобилли. Из петербургских музыкантов в первую очередь необходимо отметить Диму “Джесса” Ильина (“Meantraitors”, “Awaqua”, “Rattlesnakes”), Сашу “Гарри” (“Razefit”, “Suspance”, “Scary B.O.O.M.”) и Колю Щелокова (“Mosquito”).

Однако контрабас так просто не сдается. Струны на нем толстые, железные и уже на следующий день у Тимы появляются водянистые волдыри на среднем и указательном пальцах правой руки. Через неделю их сменяют кровавые трещины. Но Тимофей упрямый — он не отступает. Мы продолжаем репетиции в путяге, и кое-что начинает вырисовываться. Дукин довольно бодро овладевает барабанами, используя минимальный набор — хэт, тарелку, рабочий и том. Скрипя италоязычными мозгами, я извлекаю из английского словаря словосочетание “bad pain”, в скобках мы вписываем туда букву “n”, и получается наше первое название “Вa(n)d Pain”. Весной мы уже готовы записать первые три песни — нашим звукооператором выступает Радик Чикунов. Ради такого дела он выдает мне свой настоящий “Fender Stratocatser”. У нас у всех весенняя простуда и температура 37,4º. Так мы и назвали наш первый трехпесенный миньон, записанный на бобину магнитофонной пленки “Свема”.

Track 15

— Вы Ковбой?

— Да, — кивнул Ковбой. (…) Вынул изо рта сигару, сдвинул на затылок шляпу:

— Поразительно! — и обвел сигарой вокруг. Потом спросил: — А зачем вы все такие?

— Какие? — удивился Вовка Козерог.

— Лысые. И в штанах походных и с поясами.

— Как… — замялись ребята. — Мы, как вы…

— Не понимаю.

Михаил Коршунов. “Школьная вселенная”

В нашей программе уже порядка семи собственных песен. Однажды Радик заявляет: “Хватит сидеть на точке! Мельников проводит концерт в ДК Моряков, я с ним поговорил, он вас тоже возьмет”. 12 апреля — день рождения рок-н-ролла. День солнечный, настроение тревожное, но приподнятое. Тимофей с Дукиным несут завернутый в диванное покрывало контрабас. Я вооружен советской полуакустикой “Мария”, снабженной, однако, мастеровыми звучками и струнами “Fender”. Мы поднимаемся в гримерку. Нас встречает молодой человек с тонкими чертами лица, в пиджаке и остроносой “каше”. Я его узнаю — это Дан из “стариков”. Так мы называем сплоченную тусовку первых петербургских рокабилли, которые на несколько лет старше нас. Сами себя они иногда именуют “реднеками”. Прозвище жителей американской глубинки они носят с гордостью — в нем есть намек на настоящую мужественность и природную простоту интересов, свидетельствующую о душевном здоровье. В руке у Дана палочки — он стал лидером состава “Каникул любви”, поет и играет на рабочем барабане. “А, тоже игруны”, — приветствует он нас. Нам неприятно.

Мельников:

Отношение Дана к сайкобилли было неадекватное. Он это ненавидел. Потому что с точки зрения Дана и его тусы — Орехов, Троцкин, Адольф — настоящий мужчина должен быть “реднеком”, иметь в гардеробе весь необходимый набор богатых элементов и соответствовать неким стереотипическим представлениям о человеке, который украшен тем, что они называли “Rebel”, то бишь флагом конфедератов. Была статья, написанная им для университетской многотиражки, посвященная рокабильщикам “Neofilibusters”. В ней он называл сайкобилли — “псайкобилли”, и видно было, что эта музыка ему очень не нравится. Богорад его тоже раздражал, потому что Стас с его тоталитарным сознанием был единственным человеком, который создал им альтернативу. И эта альтернатива — собака злая — развивалась.

В фойе ДК пространство сцены ограждено скамейками. Играют “Crocked Wheels”. В их репертуаре классические рок-н-ролльные хиты. “А теперь вспомним Кокрана”, — объявляет вокалист в очках как у Бадди Холли и болгарской полуакустической “Кремоной”. “А мы его и не забывали!” — радостно орут из зала.

Подогретое старыми добрыми стандартами, набирает обороты реднековское веселье. Большинство посетителей в косухах, белых водолазках, голубых “Левисах” и казаках. У многих головы обриты наголо — считается, что это прическа настоящих ковбоев. Реднеки отплясывают рок-н-ролл, потом становятся паровозиком и прыгают вокруг колонн. Так делали в пятидесятых, но, учитывая их внешний вид, это выглядит скорее как дикая прелюдия к групповому мужеложеству. Неожиданно массивные банкетки начинают вылетать из зала — мало места. За банкетками на кулаках выносят одного из посетителей. Атмосфера накаляется. То тут, то там белым кэрроловским кроликом проносится Мельников. “На фига мне заморочки, на фига мне заморочки!” — он тихо причитает и загнанно озирается.

“А вот и президент!” — дружно орут реднеки. В дверях появляется вальяжный Дима Орехов. Его лицо излучает добродушие и любовь к подданным. Отполированный кок покрывает красный “Стэтсон”, украшенный крокодиловыми зубами. Президент одет в белый плащ, дорогущие казаки и выглядит как преуспевающий техасский коннозаводчик. На нем повисают две девушки, и он, не заходя в зал, обустраивается с ними на мягком диване. А на сцену выбирается безымянная группа во главе с коренастым невысоким блондином. С первых же аккордов становится ясно, что это не tradicional rockabilly. Кавер “Oh, baby babe” “Johnny Burnette Trio” исполнен в духе сайко — он быстр и контрабас сыпет в два раза чаще обычного.

Oh baby babe

B-b-b-b-b-b-b-b-b

Baby babe, baby, —

начинает скороговорку вокалист, но тут случается страшное. Реднеки, почуяв недоброе, замирают, а поняв, что в храм проникли неверные и срывают намаз, разражаются криками: “Сайко на …!” Нестройный хор оформляется в скандирование. Мы понимаем, что нам совсем не обязательно выходить на сцену. Как вариант, можно зайти в отделение милиции и плюнуть в лицо дежурному. Результат будет примерно одинаковый. Мы уходим, потому что нам нечем порадовать парней в косухах. Первый же номер нашей программы — кавер безумных лондонцев “Klingonz”.

Летом мы несколько раз играем у школы — народу собирается масса, местные жители порой вызывают в милицию, но все проходит довольно мирно. Татарин-участковый знает с детства почти каждого. Приехавший с Гражданки Крокодил поражен — в Купчино есть реальные парни зловещего вида с татуировками и флет-топами. По просьбе присутствующих мы играем “Stray Cat Strut” “Rock This Town”. Снова приехала Микела. Среди ее подарков — винил “Hall Of Mirrors” британцев “Frenzy”. Их стиль заметно отличается от всего, что мы слышали до сих пор. Помимо них открытием лета становится альбом “Restless” “Do you feel Restless?”.

Первая же песня английских неорокабилли показывает, насколько интересным может быть это направление. Позитивный настрой музыки — наследие артистов “Sun records”. Минор и романтика — влияние восьмидесятых. “Нео” — что-то вроде умеренного сайко или продвинутого рокабилли.

Аранжировки “Restless” сложны, контрабасный слэп тикает ровно, как часы. Чистая, по-европейски изысканная гитара Марка Хармана на время затмевает пассажи Брайена Сетцера. Мы стараемся что-то скопировать, но это не так просто для начинающих.

У крайнего парадняка дома неподалеку — еще одна тусовка. У них интересы другие — “Depeshe Mode”, модные шмотки. Кто-то старательно изобразил на стене логотип “Nike”. Но даже они иногда приходят — интересно, все-таки контрабас.

А в августе мы перемещаемся к гаражу во дворе у перекрестка проспекта Славы и Будапештской. Там обосновались байкеры. Они переделывают “Явы” в чоперы, и получается очень неплохо. Есть среди них двое на “тяжах” — тяжелых мотоциклах, видоизмененных “Уралах”. Это бывший афганец Дима “Большой” и мастер пошива кожаной одежды Коля “Мюнхен”. Мы прививаем парням вкус к хорошей музыке, они катают нас вторыми номерами на мотоциклах. Мы “прохватываем” по ночному городу. Водители улыбаются и высовывают нам из окон руки с оттопыренными большими пальцами: “Круто!” Машут рукой, газуют, и мы включаемся в гонку. Проголодавшись, покупаем на хлебозаводе свежайший хлеб, перекусываем в круглосуточной столовой. Под утро возвращаемся домой. Спина моей косухи плотно уделана грязью. По рукам ходят журналы “Easy Rider” — в журналах мотоциклы, полуголые красотки и снова мотоциклы. Мы обсуждаем “Безумного Макса”.

Неожиданно наши друзья и сами становятся кинозвездами. Отечественную версию “Mad Max” решил снять Рашид Нугманов — режиссер культовой для фанатиков Цоя “Иглы”. В городе становится все холоднее, а байкеры почти в полном составе отправляются на юг, в Казахстан, на съемки фильма с рабочим названием “Дети Солнца”. Под новый год они возвращаются на побывку — веселые и загорелые. 31 декабря все собираются у меня — наконец-то мои родители решили выбраться на новый год к тете.

По случаю праздника мы выкрали из больницы Тимофея. Отвезли ему одежду, потому что свою он сдал в приемном покое Боткинских бараков. У него гепатит “b” — токсический. Это заболевание встречается в нашей компании чаще, чем насморк. Из разговоров переболевших я знаю красивое ювелирное слово “билирубин” и “трансменаза”. Навещать друзей в Ботках приходится постоянно — гепатитная эстафета не прекращается ни на месяц. В больнице — загаженные темные лестницы и питание, от одного запаха которого билирубин с трансменазой у пациентов многократно возрастают. Один наш знакомый спросил у тетеньки, развозившей еду на тележке: “А вы это хоть раз пробовали?” “Ешьте сами с волосами!” — не растерялась медсестра.

Так что у Тимы двойной праздник — несмотря на многочисленные ограничения в еде, есть возможность оживить меню. Крокодил приносит кассету с новым “Quakes” — весь новый год мы слушаем их “Voice Of America”. Байкеры привезли с юга ароматные дыни. Мы спрашиваем их: а не нужна ли в фильме музыка, да и вообще — группа? Кому-кому, как не нам, занять почетное место сообщников бандитской группировки на мотоциклах. Но группа уже есть. Это, как оказывается потом, “TequilaJazz”. По нашему всеобщему мнению, Нугманов проявил явную оторванность от реальности. Но что с него взять — был бы жив Цой, он наверняка приплел бы к байкерскому эпосу группу “Кино”.

Тима смеется над Харитоновым, когда тот с жаром рассказывает, какой крутой бак ему приснился, но сам, получив в подарок ржавую раму, начинает ее планомерно наждачить. В разговоре мы смакуем новые словечки: “вдырить”, “уйти в точку”, “убраться”. Мы как-то реже репетируем, да и байкеры наши занятия всерьез не воспринимают. Я тоже начинаю подумывать о покупке мотоцикла. Но в этот момент из Дании на родину приезжает Рябоконь и дает концерт в “ТамТаме”. И я иду на этот концерт.

В тамтамовском зале — приятное обилие клубных курток и бритых черепов. Рябоконь настраивает комбик и ловко пробегает пальцами по грифу. На другой стороне сцены — уже знакомый по ДК Моряков блондин-контрабасист. Его зовут Слава “Гусь”, он же “Альбинос”. На контрабасе самопальная подзвучка. Слэп громкий, звук жесткий, перегруженный. Звучит отсчет — и зал прошивают очереди резиновых контрабасных пуль. Я принимаю музыку всем корпусом, она толкает меня в грудь — легкая, мощная, быстрая.

“Уу — уууу, — надрывается Рябоконь, —

Please don’t leave me, baby please don’t go

Please don’t leave me, baby please don’t go

If you go away and leave me, you’re gonna hurt me so”*.<* Пожалуйста не покидай меня малышка, не уходи

Если оставишь меня, то ранишь так больно…>

Это песня Фэтса Домино, известная нам больше в исполнении все тех же братьев Бернетт. Следом идут песни “Swindlers”, под конец — сайко-лезгинка:

Эсли ти домой прищель

Видишь жена лежит не адын

Если его ти не убиль

Ти нэ мужчина нэ грузин

“Гогия, гогия, генацвале гогия!” — надрывается в припеве Гусь, и в углах его рта видна настоящая белая пена.

Лидер “Народного Ополчения”, которое выступает следом, Алекс “Оголтелый” кричит из-за сцены: “Санек, снимай капюшон!” Рябоконь снимает, и оказывается, что вся его голова выбрита — только по бокам оставлены два коротеньких рога из волос. Глаза его горят химическим блеском. Он прекрасен, как поверженный ангел. Возвращаясь, я захожу к Тиме и застаю его в компании байкеров, с наждаком в руке. “Ты когда-нибудь выкинешь наконец эту раму?” — спрашиваю я.

Track 11

Москвичи “Мистер Твистер” стала первой русской рокабилли группой, издавшей долгоиграющий винил. Послушали мы ее всего один раз, после чего принялись упражняться в остроумии, всячески издеваясь над пионерами стиля. Поводов для этого “Мистер Твистер” дала множество. Их контрабас клацал, как вставная челюсть, рифмы вызывали недоумение, юмор повергал в уныние. “Рокабилли — это форменный атас!” — точнее и не скажешь. Сами Ройне, лидер известной финской сайко-команды “Stringbeans”, рассказал мне, что использовал запись твистеровской “Рок-терапии” в одной театральной постановке. “Тебе понравилось?” — спросил я. “Очень! — ответил Сами. — Очень смешно звучит!” “Москва, она и есть Москва, — снисходительно решили мы. — Чего от нее ждать”. Однако оказывается, что наша столица далеко не безнадежна. Ведь именно там находятся люди, которые, увидев в “Поп-Антенне” “Meantraitors”, пригласили их для записи первого альбома. Еще до выпуска официального диска кассета с записью материала попадает к нам. С такой скоростью не играл еще никто! К тому же у группы есть свое лицо — это не только музыка, но и тонкий, отчаянный вокал Богорада. Пластинками, а их напечатали двадцать тысяч, завалили всю территорию Союза, и для многих прослушивание “From Psychobilly Land” стало первым сайко-опытом в жизни. В результате как минимум три группы более позднего периода восприняли манеру пения Стаса как каноническую и скопировали ее. Среди них петербургские “Die Spiele D.D.D.” и мурманские “Need Nothing”.

Богорад:

Когда показали наш, с позволения сказать, ролик (у меня, к сожалению, и записи его не осталось), то нас заметили и пригласили в Москву на запись в Центр Стаса Намина — SNC. Паша Жагун спросил у “Мистер Твистер”, не знают ли они нас, и они ответили, что знают. Усманов вел тогда на радио какую-то стремную ретро-рок программочку. В прямом эфире он объявил, чтобы те, кто меня знают, передали мне, что в Москве для нас есть хорошие новости и чтобы я позвонил. Особых условий в договоре не было. SNC брал на себя все расходы по записи и проживанию, а мы должны были записать свой первый LP. Нам просто повезло.

19 августа 1991 года, в день путча, было запланировано начало нашей записи. На нас все то, что происходило в Москве, не слишком отразилось, но, конечно, было мрачно и тяжело. Мы записывались и несколько дней ночевали прямо на студии. Нас очень берегли и не дали сыграть перед Белым домом, боялись, что наш вид взбесит солдат и что нас просто грохнут. Мы грузили оборудование для концерта перед Белым домом, помогая остальным.

Многие и в России, и на Западе посчитали, что скорость нашей игры — продукт ускорения записи. Полная чушь! Лучшее доказательство обратного — видео с наших концертов тех времен.

В Центре Стаса Намина мы познакомились с Ханзи, больным на всю голову художником-музыкантом. Нас поселили с ним в одной квартире, а когда настала пора уезжать в Питер, он попросился с нами и даже сыграл с нами концерт в “ТамТаме”. Там он под драм-компьютер бил палками по автопокрышкам и что-то орал. Ну, шиза косила наши ряды, в общем. А потом он пригласил нас в Кельн. Первая известная группа, с которой мы сыграли, была “Demented Are Go”. Я не могу сказать, что все за нами бегали, но найти концерт в то время было достаточно просто. Публика в Германии самая избалованная, а факт того, что мы из России, только портил дело. Немцы никогда не простят нам вечного всемирного позора. С молоком матери им вбивалось, что Россия — это отсталая страна и что там ничего стоящего быть не может. Уважают они только своих спасителей — Америку и Англию. Предубеждение это крайне сильное, и до сих пор у меня нет ощущения, что они от него отделались.

Мы жили в очень тяжелых условиях, в основном нелегально. Жили где придется. Выручало лишь то, что тогдашний немецкий уровень жизни был настолько высок, что можно было прокормить себя, питаясь выброшенными из супермаркетов почти просроченными продуктами. Сейчас мы бы и месяца не протянули так.

Мельников:

Первым басистом “Meantraitors” был Колотунчик, а барабанщиком — Женя Беляев. Колотунчик был безумным человеком. У него не хватало зуба, но при этом была вставка, которая эту дырку закрывала. В клипе он показал свой класс — выдохнул через дыру папиросный дым. Выглядело это, естественно, отвратительно. Богорад ими тяготился — эти парни были самостоятельными. Женя подумывал о том, чтобы уехать со своей девушкой в Голландию. Богорад кричал: “А как же группа?!” А Женя отвечал: “А мне интересно!” Колотунчик занимался полукриминальными вещами. С товарищем они вытягивали деньги из лотерейщиков “с карандашами” — были такие в перестроечное время. Колотунчик со своим орлом быстро научился разводить этих парней на рублей сорок-пятьдесят. Но лотерейщики тоже обучались быстро, и закончилось это не очень хорошо. Богорад понимал, что так дело не пойдет, а у него же всегда планы были космического характера. Сначала ушел Женя, и появился Вадик. А потом пропал Колотунчик — просто пропал, и появился Дима. Он был с музыкальным образованием и понял, что слэп — не такая уж большая беда. И стал выколачивать все эти замысловатые штуки. После месяца репетиций Богорад удовлетворенно заметил: “Мы лучшие”. Я говорю: “В смысле?” — “Ну, лучшая сайкобилли группа в мире”. — “А почему ты так решил?” — “Ну посмотри сам. „Batmobile” уже говно, „Meteors„ играют без контрабаса, а вот мы — офигенные. Мы лучшие — да ты сам послушай”. Вот с этой позицией он и уезжал в Германию. Он был в этом категорически уверен, надеюсь, что так и было.

Я ставлю ультиматум: либо мы к осени записываем демо, либо я прекращаю свою музыкальную деятельность. Мы начинаем плотно репетировать. Я систематизирую имеющийся материал, набирается девять песен. Тимофей играет вполне прилично — он взял несколько уроков у Саши “Гарри” из “Razefit”, классного техничного контрабасиста. У Радика в путяге есть примитивная студия с магнитофоном, который пишет на четыре дорожки с использованием двух аудиокассет. Немало групп записали у него свои первые демо и альбомы. Мы скидываемся и через два дня получаем готовый продукт — первые девять песен в исполнении купчинской сайко-группы “Dynamites”. Такое вот незатейливое название мы себе выбрали на новом этапе нашей музыкальной жизни. С новой демо-записью я вновь еду в Италию, где распространяю ее среди двух человек — Микелы и ее знакомого барабанщика Андреа, играющего в группе “Xilema”, больших любителей “Bauhaus”. Деньги я, как и положено, трачу на пластинки. Возвратясь в серое декабрьское Купчино, я узнаю две важные новости:

название “Dynamites” давно занято, и поэтому мы теперь — “Scary B.O.O.M.”;

девятого декабря 1992 года у нас c “Razefit” забит концерт в клубе “Рига”.

“Ригу” курирует Леша Жуков — администратор успешной хард-рок команды “Smirnoff”. Клуб занимает бывший банкетный зал в типовом торговом центре, недалеко от метро “Автово”. Дукин рисует классную афишу — скелет в полуистлевшей футболке с молотком и гонгом аукциониста на фоне флага конфедерации. Он же множит ее на ксероксе. Мы расклеиваем их по городу. Все тридцать штук. Но больше и не надо. Достаточно начертать на бумаге волшебное слово — “psychobilly”, и народ, если надо, доберется туда, куда не ходит ни метро, ни наземный транспорт. К тому же афишки формата A4 порой становились настоящими произведениями иллюстративной графики. Постеры “Meantraitors” рисовал Сергей Тимонин. Его рисунки напоминают работы известного книжного графика и карикатуриста Ивана Семенова, знакомого нам по иллюстрациям к рассказам Носова. Разница в том, что тимонинские линии резче, а сюжеты мрачнее.

Мельников:

Афиши рисовали либо Сергей Тимонин, либо Кощей. Денис был очень прогрессивным автором. Уже тогда был некий конфликт с хиппарями, с теми людьми, которые представляли собой old school и выступали еще с “Россиянами”. А тут — бабах — самоуверенные чуваки, которые говорят, что вы, мол, никто, и вы, как мы умеем, не умеете. И Кощей писал на афишах: “Стригите волосы!” Это было весело, и это было по-настоящему.

Тимонин был нечеловеческой силы художник. Его рисунки притягивали. Он не был так виден, как Богорад, но процентов тридцать успеха “Meantraitors” принадлежит именно ему — ведь это он создал безумный имидж группы, изобрел для гитары Стаса рычаг вибратора в виде опасной бритвы.

За день до концерта я сижу в ванной и бритвой пытаюсь снять волосы с висков. Получается убого, и чем дальше, тем гаже становится моя прическа. Парни заходят меня проведать, и Дукин приходит мне на помощь — после его обработки на голове у меня остается только узкая полоска волос — вроде миниатюрной пилотки с сантиметровым коком спереди. Накануне первого концерта я впервые выгляжу как стопроцентный псих.

Track 12

Любитель рокабилли несет в себе крепкие моральные устои пятидесятых. Это настоящий мужчина в хорошей спортивной форме. Он вежлив с дамами, беспощаден с врагами. Ходит неторопливо, вразвалочку. Любит пиво и виски (в русском варианте — пиво, водку и виски), блондинок с большим бюстом, мечтает купить “Победу” или двадцать первую “Волгу” нарисовать на ней языки пламени и отпилить крышу. Даже если употребляет какие-то drugs, этим не бравирует.

Псих — существо девиантное. Ему позволено многое — любые виды наркотиков и алкоголя, непотребное поведение в компании и перформансы с риском для собственной жизни. Тут известно немало классических примеров. Можно ползать по карнизу многоэтажки, резать себе вены, набрасываться с колющим и режущим на пьяных работяг, позволивших себе остроту в его адрес. От всего этого на его личном счету очков только прибавляется. В то же время он ставит себя выше панка, потому что одевается аккуратно, регулярно чистит зубы и слушает прогрессивную музыку. Западный псих может покрасоваться и в женском платье, Лакс Интериор из “Cramps” вообще не вылезает из стрингов и туфель на высоком каблуке. Но он не совсем чтобы в тусовке, несмотря на то что стоял у истоков стиля.

Идеал женской сайко-красоты это не американская пышечка Мэрилин, а скорее финка Майла Нурми, известная более как Vampira, исполнившая одну из главных ролей в “Plan 9” Эдварда Вуда — брюнетка с демоническим взором, ненасытными губами, осиной талией и длинными острыми ногтями — женщина с характером. А на афише “Scary B.O.O.M.” можно было увидеть Шерон Стоун. Мы решили, что не станем огладываться на прошлое и будем продвигать свой секс-символ, порочную снежную королеву из “Основного инстинкта”, культового фильма девяностых.

Психи мечтают о разном, но очень часто о том, как продвинуть любимую музыку в массы. Один из первых петербургских психов по прозвищу Воздух, поделился со мной своим бизнес-планом создания клуба, гениального в своей простоте. План состоял всего из четырех пунктов:

1. Продаем почку.

2. Открываем клуб.

3. Зарабатываем кучу денег.

4. Вставляем почку на место.

Кстати, с тех пор как он поведал свой замысел, Воздуха я больше не видел. Другой мой товарищ, Гриша Зябликов, любил говорить о том, что хочет купить баллистическую ракету. На вопрос “Зачем?”, он отвечал с улыбкой Джека Николсона: “Чтобы сбить спутник MTV!”

Track 13

You were a wildcat, with a heart of gold

But like many rebels, you didn't get very old*.<* Ты был “диким котом” с золотым сердцем

Но как многие бунтари не успел состариться.>

“Bang Bang Bazooka”. “True Rebel”

С самого утра меня душит страх. У “Автово” мы встречаемся с “Razefit” — они тоже основательно подготовились к концерту: у Миши “Рака” волосы уложены в два торчащих вперед рога, Вова и Гарри выбрили ирокезы. “Scary B.O.O.M.” выглядят скромнее — у Тимы волосы на толщину расчески, у Дукина — тоже. Зато Андрей будет выступать в ситцевой больничной рубашке из Боткинских бараков, с инвентарной печатью на боку. “Botkin Ambulance!” — гордо поясняет он окружающим. Здесь же, на ступеньках метро, мы решаем, что слово “boom” в нашем названии должно стать аббревиатурой. Хохол подсказывает подходящие английские слова. В результате получается “Scary B.O.O.M.” — Scary Band Of Original Music. “А на каждом новом диске будем добавлять по букве „O” — Scary Band Of Optimal Original Music — на втором и так далее!” — развивает идею Андрей.

Час назад он выдал мне какую-то таблетку для повышения активности и концентрации внимания, но это мало помогает: в одной из песен я целиком пропускаю второй куплет и соло. Между песнями дико ору в микрофон “Сайко!” — этот вид конферанса я перенял у Рябоконя. Одна из песен прерывается — вылетает “кобыла” у контрабаса. “Кобыла” — слабое место у благородного инструмента, не привыкшего к слэповому варварству. Но какой успех! Публика кричит и неистовствует, а Леша Жуков на радостях выплачивает нам гонорар — поначалу о нем и речи не шло, но пришло много народу, и он доволен. Нас поздравляет псих по прозвищу Сэм: “Круто! Это что-то вроде „Бетмобиля”, только после, следующий этап!” Слава “Гусь” тоже дает положительный отзыв. “А что с вашим вокалистом? — спрашивает у Андрея одна из его знакомых. — Он в чем?” Вопрос “В чем?” означает: какое наркотичеческое средство я принял, чтобы так истерично вести себя на сцене. “Ни в чем, — отвечает довольный Дукин. — Он по жизни такой!” В гримерке дуэль — двое контрабасистов соревнуются в скорости, стоит оглушительный слэповый треск. Знакомые девушки из Института культуры целуют меня на прощанье. Они пришли в вечерних туалетах, ведь я им сказал, что приглашаю их на концерт. А оказалось — в сумасшедший дом. Но они все равно получили массу положительных впечатлений. “Когда ты поешь, — сказала одна из них, — кажется, что у тебя голос не из легких идет, а прямо из пяток”.

В общем, мы настоящие звезды. Под конец вечера странная мысль приходит мне в голову: для того чтобы все было по правилам, у нас, как у любой крутой команды, кто-то из музыкантов должен умереть.

Мы возвращаемся домой на метро. У нас эйфория. Дукин закладывает традицию — со своего гонорара покупает мне и Тимофею по “Сникерсу”. “Сникерс” — вещь новая и модная. “Sutisfaction!” — как поется в рекламном ролике. Свою “пилотку” я на следующий день сбриваю — в институте точно не поймут — и остаюсь совершенно лысым. У нас намечен новый концерт. Андрей рисует афишу в традициях сайко — кладбище и надгробие в виде контрабаса. Из развороченной могилы на него карабкается скелет — на нем клетчатая рубашка как у Тимофея. Кстати, мы уже больше часа ждем его на репетицию. Поносим его последними словами и расходимся ни с чем. А на следующий день далеко за полночь мы сидим и курим у меня на кухне. Мы плачем и сгорблены как старики. От нас воняет валерьянкой и корвалолом. Мы ложимся спать вместе, потому что поодиночке — страшно. Вчера вечером Тиму нашли на улице, привезли в больницу, и ночью он, не выходя из комы, умер.

Когда Тимофея не стало, мы тут же поняли, насколько большая часть нашей жизни ушла с ним. Если у нас и был какой-то клуб, то это была Тимина квартира. Он жил с мамой и котом. Папа умер, когда Тимофей был еще в первом классе.

Жили бедно. Тима не раз говорил, что у него в доме есть три ценные вещи. Первая — фирменная пластинка Элвиса, вторая — рубашка с широкими горизонтальными полосами, напоминавшая тюремные робы с диска “Batmobile”. Это были подарки Микелы. Бордовые полосы на рубашке окрасили после неудачной стирки белые, пластинку продырявил Паша, уронив на нее третью ценную вещь — контрабас. На этом и кончилось Тимино богатство.

После школы в институт ему поступить не удалось. Он пошел работать сначала на завод, а потом устроился в метро. Многие наши друзья-байкеры занимались там обслуживанием эскалаторов. Кто-то утаскивал под землю свой мотоцикл и занимался его доработкой в ожидании сезона — первых сухих и теплых дней.

Возвращаясь с курсов в Мухе я доезжал до “Московской”, садился на автобус и выходил на перекрестке Славы и Будапештской, чтобы пройти под Тимиными окнами. Свет в его комнате означал, что скорее всего сегодня его мама работает в ночную смену и к нему можно зайти.

Для начала в его небольшой комнате собиралось человека два-три. А потом начинали раздаваться звонки — приходили новые посетители, привлеченные уютным светом. С мороза или промокнув под дождем, кое-как раздевшись в узкой прихожей, я громоздил свою куртку поверх других. Повисала она уже под углом в сорок пять градусов. Я проходил в комнату и здоровался с сообществом. Потом просил чаю и чего-нубудь поесть. Тимина комната была гостиной, кухня — общественной столовой. Если Тимофей пытался сохранить что-то из съестных припасов на утро, мы обижались. Как правило, все сметалось под чистую, и Тиму с мамой ожидал весьма скудный завтрак.

Иногда кто-нибудь приносил магнитофон и кассеты, кто-то гитару. Мы устраивали джемы, меняясь инструментами. Когда на какое-то время репетиционная точка переместилась ко мне, я устал уже на третий день приемов. Но Тима всегда оставался терпеливым и гостеприимным хозяином.

Иногда он выдавал максимы, которым очень радовался. Примеряя перед зеркалом очки-капли он изрекал, вставая в боксерскую стойку: “Драться надо, не снимая „Рейбана“”. Или: “От настоящего мужчины должно разить дешевым одеколоном”. Так он развивал мачистскую идеологию рок-н-ролла — направления, чьим королем стал бывший водитель грузовика. Шоферюга, как сказали бы у нас.

Очень часто, когда я звал его в кино, он отказывался, потому что не было денег на билет. У мамы он ничего не брал принципиально. Однажды он всю зиму проходил в резиновых сапогах. Бедность — обычное дело. Дукин одно время ездил в институт, одев летний плащ поверх ватника, а я использовал полиэтиленовые пакеты, чтобы в дырявой обуви не мокли ноги. Учитывая все это, я был поражен, когда однажды летом Тимофей, улыбаясь, вручил мне подарок — медное колечко с черепом, такие продавались у метро. “На, держи, ты такую ерунду любишь… Поздравляю”. “С чем?” — растерялся я. “Так ты же школу закончил”.

Возвращаясь в августе ранним утром из деревни, я дожидался более-менее приемлемого времени и наносил ему самый первый визит. Он встречал меня заспанный, в халате. В один из таких дней заявил, что чувствует себя очень плохо.

“Ломает без „мачья“”, — пояснил он.

“Мачье — это что? — не понял я. — Такое название у анаши новое, что ли?”

“Ага, у анаши”, — подтвердил Тима.

Это была неправда. “Мачье” происходит от слова “мак”.

Так уж случилось, что вместе с музыкой в нашу жизнь вошла мода на употребление опиатов. Это случайность, но все те, кто первым приобщил нас к сакральному знанию сайко, были “торчками” — Стажер, Сема… Наш лексикон обновился наркотскими словечками: “канюля”, “машина”, “ангидрид”, “дербан”, “сезон”. “Сезон” — это когда можно ездить на “дербан”. Попросту, воровать мак на дачных участках. Потом варить “черное” у кого-то на кухне. Когда варщик неумелый, может “полыхнуть”. Если обойдется без ожогов и пожара, то потолок на кухне станет черным и придется выдумывать что-то убедительное для родителей.

Все чаще Тима стал повторять: “Не понимаю, что же так хреново-то все?” Это были его последние слова при встрече с контрабасистом Сашей Логиновым, а он видел Тиму последним.

Если вы наркоман и видите, что доза, вколотая вашему приятелем у вас дома, станет скорее всего его последней, вариантов у вас не очень много. Один — заполучить дома мертвое тело и объяснять, откуда оно взялось недоверчивому оперативнику. Другой — вывести умирающего друга на лестницу или на улицу. Некоторые звонят в “скорую”. Некоторые — нет. Тимофея подобрали на автобусной остановке. Мама рассказала, что он мне звонил. Голос был очень слабым, неразборчивым.

С Дукиным и Пашей мы предпринимаем собственное расследование. Мы приезжаем на место, где нашли Тиму, и вдруг обнаруживаем, что это совсем недалеко от дома, в котором живет Яна — “чернушница” с дурной репутацией. Однажды она продала троим кавказцам на рынке “фурик” мочи вместо “черного”. Отошла за ларек и написала в баночку, как только нашла покупателей. Не знаю точно, что будет, если моча окажется в вене. Думаю, ничего хорошего.

Мы проявляем изобретательность. Позвонив в дверь Яниной квартиры, мы говорим открывшей нам женщине, что ищем варежки нашего друга — при Тиме их не было, не нашлось их и дома. Женщина отвечает, что никаких варежек у нее нет. “А где Яна?” — спрашиваем мы. “Она уехала… — женщина с подозрением смотрит на нас. — В другой город”. “Когда?” Женщина называет день Тиминой смерти.

Жажда мести придает сил. Мы идем в милицию. Следователь выслушивает нас без интереса и предлагает написать заявление. Мы пишем. “Распишись под низом”, — говорит он, ставя ударение на „о”. — А вот повестка, положите ей в почтовый ящик”.

Мы понимаем, что никто не вышлет “пять мотоциклетов с пулеметами” для поимки Яны, никто не отплатит за Тиму. Отчего ж все так хреново?

У Тиминого контрабаса, оставленного у Паши, белый чехол как саван. Это вызывает слезы. Афишка со скелетом, вылезающим из могилы, просто невыносима. Несмотря на то что Дукин кричит мне: “Оставь для истории!”, я сжигаю ее на лестнице. “А может, и правильно…” — говорит он тихо, глядя на черные хлопья.

“Черное”, черный декабрь и снег, белый, как чехол Тиминого контрабаса.

Мы разносим дурную весть, путешествуя с квартиры на квартиру. Возвращаясь домой, решаем поймать машину. Снежинки медленно падают на асфальт, с Бассейной на Космонавтов, как в замедленной съемке, выворачивает “Победа”. Всю жизнь мы мечтали прокатиться на такой машине, но почему-то водители “Побед” не останавливались. А этот тормозит сразу. И нам совсем не кажется удивительным, что именно в этот раз, именно “Победа” и именно черная.

У меня сохранился список приглашенных на похороны и продуктов, которые нужно купить для поминок:

Мясо — 3000 р.

6 кг колбасы — 2100 р.

Хлеб 12 шт. — 60 р.

Запивка — сироп 10 б. — 700 р.

Музыканты:

Саша “Гарри”

Сэм

Лелик

Юра

Рак

Радик

Сергей

Армен

По городу:

Саша Бадди

Олег

Крокодил

Школа:

Кока

Асет

Ботунец

Хес

Биологичка

Физичка

Олег

Ирина

Кудрявцев

Купчинская т.:

Дукин

Паша

Кирилл

Алексеев

Смирнов

Стас К.

Володя “Бакенщик”

Зархидзе

Шпак

Аня

Дима Д.

Афоня

Бумажкин

Колесников Денис

Семенищев Дима

Стажер

Вова Петров

Катя

Наташа

Антон Трифонов

Никита Назаров

Байкеры:

Роберт

Хартон

Ковш

Максим Серг.

Три дня проходят в хлопотах. Мы собираем деньги, обзваниваем людей, ищем транспорт. На кухне у Дукина штаб похоронного оргкомитета. Новость распространяется быстро, а друзей у Тимы много. В автобусе, который повезет нас в крематорий, у окна сидит скинхэд Олег. Как и все мы, печален и задумчив. Пальцем он машинально рисует на запотевшем стекле свастику. “Не надо этого, Олег, нехорошо это…” — мягко говорит ему Дукин. Олег кивает, стирает. Минуту спустя, рисует другую — маленькую, в самом уголке.

В крематории ведущий с испитым лицом несет стандартную околесицу про друзей и коллег по работе. У меня хватает ума его не прерывать, хотя очень хочется. Состояние у нас истерическое. Крутые парни размазывают слезы и шмыгают носами. Тело обрядили в убогий совдеповский костюм не по росту, лицо обильно замазано гримом — от нашего Тимофея нет и следа.

Мы сняли банкетный зал у универсама “Южный”. Слушаем “Spellbound” “атаки”, напиваемся. Я начинаю буянить — бить на счастье посуду. Дукин образумливает меня прямым физическим воздействием.

Тимина смерть — первая. Максимум, чем омрачались наркотические будни наших товарищей до этого, так это ломками и отравлениями. Введение грязного раствора вызывает болезненный эффект, про который говорят: “тряхануло”. Теперь по-настоящему “тряхануло” нас всех. Со слезами на глазах все клянутся бросить торчать. Перед уходом я захожу в туалет. Пол у раковины усеян одноразовыми шприцами. Если бы мы попытались собрать наших друзей сейчас, список оказался бы значительно короче.

Track 14

We’re so young

And we’re so cursed*. <* Мы так молоды

И так прокляты.>

“Miss Treatment”. “Cursed”

После похорон — хуже всего. Хлопоты спасали от тоски, а сейчас лекарства против нее нет. Приближается Новый год. Как мы его будем праздновать? “Razefit” тоже прекратили свое существование. Вроде бы после концерта Вова “Хохол” зажал общий гонорар. “А еще все мясо из борща съел, представляете?” — дополняет Гарри. Этого удара “Razefit” не перенесли. Из обломков команд мы конструируем новые составы. Гарри вступает в “Scary B.O.O.M.”, Миша “Рак” с Юрой “Однозубом” и Сашей Логиновым образуют сайко-бэнд “Attrackars”. Довольно скоро Гарри разучивает программу. Мы репетируем у него, на “Академической”, на площадке напротив лифта. На лифте приезжают соседи по району — Сэм и Лелик из “Психопатс”. Вместе с Гусем они создали кавер-бэнд, исполняющий признанные сайко-хиты, и теперь являются одной из наиболее часто играющих и популярных групп “ТамТама”. Они ускоряют все — и рокабилли и уже вполне быстрое сайко. Когда Гусь поет, в уголках рта неизменно выступает пена. По слухам он скор на расправу: если на репетиции что-то не нравится — легко надает по морде. Миша “Рак” договорился на январь о концерте в легендарном московском клубе “Sexton Fozd”, который курируют московские байкеры — “Ночные волки”.

С нами отправляются Паша Галкин и двое скинхэдов — Сергей “Геноссе” и Андрей “Толстый”. Впервые мы видим Толстого стоящим на лестнице в “ТамТаме”. Он ораторствует о белой идее. На несколько ступенек ниже — затор из разномастных посетителей. У некоторых приоткрыты рты — перед ними редкий перформанс. Мы бриты наголо, и после речи на лестнице Толстый переключается на нас. Он обводит нас своими небесного цвета арийскими глазами и начинает: “Если мы объединим свои усилия, то в самом скором времени те, чьи глаза не голубого цвета…” Он смотрит на меня и вносит поправку: “Те, у кого темные глаза…”, и в ту же секунду видит, что у Андрея с Пашей глаза карие. Толстый озадаченно замолкает. Совершенно неожиданно для всех в вечер нашего отъезда в Москву он остается в вагоне и, насшибав со всех денег на взятку проводнику, едет с нами.

В поезде мы проводим полную нездорового веселья ночь и утром хотим только одного — спать. Но это не удается. Нас ожидает бесконечная поездка на метро в “Ясенево” — домой к Мише “Раку”, репетиция на лестничной площадке и короткая мучительная полудрема под гремящие “Numbsculls”. Концерт начинается очень поздно, около двенадцати. Ажиотажа нет. В Москве про сайко ничего не знают, а из подкованных психов, наверное, только Миша “Рак”. “Sexton Fozd” оформлен по сравнению с нашими клубами богато. Аппетитный бар, торговая витрина с атрибутикой, продуманный дизайн. При желании сцену можно закрыть прочной металлической решеткой. Наши байкеры одеваются просто — милитри, косухи, бейсболки, высокие ботинки. Стригутся коротко. Москвичи разряжены в кожу, зашнурованы с пяток до плеч. У них такие пышные гривы и бороды, что впору сниматься в рекламе шампуня. Пальцы усеяны перстнями. Говорят, что когда один из столичных приехал к нам с дружеским визитом, то очень обиделся. Встречающие петербуржцы, увидев его, минуту не могли разогнуться от смеха. Один из таких статно подбоченился у сцены. Он благосклонно улыбается и слегка притопывает ногой. Мы выдаем истерику по полной. Под конец я подбрасываю над головой гитару, она падает на барабанную установку, и у нее отлетает один колок. Вот черт — гитара-то чужая.

Концерт окончен, мы допиваем заработанное пиво. “Вот план. — Миша протягивает мне клочок клетчатой бумаги. — Будете ночевать в фашистском штабе. Доедете до еврейского театра, напротив него — желтая пятиэтажка. Квартира тридцать вторая”. Дукин и Рак исчезают. Из пустеющего клуба мы выходим на московский мороз. Логинов поскальзывается. Человек, падающий с контрабасом на спине, — зрелище красивое и пугающее, прямо как оверкиль “Титаника”. Выйдя на улицу, мы ловим пустой “Икарус”, и он подбрасывает нас до театра. Мы выбираемся, автобус уезжает, и перед нами предстает противоположная сторона улицы. Вот и она — долгожданная желтая пятиэтажка. Вернее, вереница желтых пятиэтажек, уходящая за горизонт. Вариантов, к сожалению, нет. Мы заходим в каждую по очереди, будим звонком хозяев квартиры номер 32 и осведомляемся, не они ли ждут на ночлег группу иногородних музыкантов. Наконец одна из дверей открывается, и все становится ясно без слов. На пороге бритый наголо парень с фингалом под глазом. Что ж, нам сюда.

Мы раздеваемся и проходим в полутемную комнату. Именно так и выглядит образцовая “малина” в советском кино. Посреди комнаты — большой круглый стол, освещенный низко висящей лампой. На стол навалился здоровяк — бицепсы как дыни сорта “Колхозница”. За его спиной, в полутьме, еще двое. Один поигрывает “бабочкой”. На столе ужин — трехлитровая банка с водкой и гора анаши на газете. Совершенно не к месту в голову лезут мысли о солнечных минутах детства, маме и папе. Широким жестом нас приглашают за стол, но я отказываюсь, ссылаясь на усталость. Тогда одна из темных фигур распахивает дверцу шкафа. Я заглядываю внутрь, и вижу, что это тайный ход. Задней стенки нет, вместо нее — дверь в другую комнату, где на полу лежат матрасы. За спиной я слышу: “А я, знаете ли, к Гитлеру очень даже хорошо отношусь”. Это кто-то из нашего отряда подсел к столу и пытается завязать светскую беседу с хозяевами.

Вечер перед отъездом мы проводим на квартире у экзальтированной художницы. Она много курит и делится с нами своей мечтой — станцевать голой на столе. Из коридора появляется Андрей “Толстый”. За его спиной из открытой двери несутся залихватские марши Хорста Весселя. Около часа он слушал их там в одиночестве, а теперь чем-то явно озадачен. Толстый пристально смотрит на нас, а потом озабоченно сообщает: “Специи. Специи жгут щеки”.

Для нас в его словах нет ничего странного. Кен Кизи в этом случае сказал бы: “Спаси нас, неведомый Господь, от „ангельской пыли“!”

Track 15

Новый drug

Lучше

Sтарых

Dвух

Популярное граффити

Девяностые стали нашими “психоделическими шестидесятыми”. Отличий от западного бума можно найти массу, но уровень энтузиазма, наверное, совпадал. Каждый второй из наших товарищей имел достаточно личного опыта для написания книги с названием “Торговля наркотиками как увлекательный бизнес”. Если не брать в расчет классику — анашу и опиаты, на вершине топа находился препарат PCP. Кто-то считал, что это LSD, но на самом деле это был фенциклидин — лекарство, синтезированное 1956 году. В 60-х препарат появился в клиниках Сан-Франциско под названием PeaCePill, откуда и пошло традиционное сокращение. Его использовали как обезболивающее для скота, а как замену запрещенному LCD PeaCePill открыл Тимоти Лири. О том, кто открыл PCP у нас, вам лучше расскажут в отделе по борьбе с наркотиками. На Западе препарат именуют “ангельской пылью”. Мы называли его просто “кислотой”. Как справедливо отмечает известный американский психоаналитик Джон Лилли — люди, длительное время употребляющие PCP, превращаются в биороботов. Кучки биороботов подолгу топчутся на месте, потому что никто не может понять, куда надо идти, и разговор то и дело сбивается с одной темы на другую.

За булкой

Минипьеса

Основано на реальных событиях

Действующие лица:

Гриша, московский гость

Наташа, московская гостья

1-й

2-й

3-й

Подсобный рабочий

PCP

Действие первое

Кухня квартиры в спальном районе Петербурга. За столом все, кроме Подсобного рабочего.

Наташа. А давайте пить чай.

Гриша. Да, давайте выпьем чаю.

1-й. Давайте.

Наташа. Но у нас нет булки.

Гриша. А булошная далеко? Или какая-нибудь коммерческая палатка?

3-й. Булочная там. (Показывает рукой за окно.)

Гриша. Может, вы сходите? Я дам денег. Столько хватит? (Выдает сумму на которую можно приобрести “Запорожец”.)

Наташа. Мы не знаем, сколько в Питере стоит булка.

1-й. Так кто пойдет за булкой?

2-й. Я тоже не знаю, сколько стоит булка, — давно не покупал.

3-й. Пойдемте все за булкой.

Гриша. Мы лучше вас здесь подождем.

1-й. Так кто пойдет за булкой?

Действие второе

Булочная. На двери замок. Перед ней 1-й, 2-й, 3-й. Они в замешательстве.

1-й. Булочная закрыта.

2-й. Другой булочной нет.

3-й. Как же мы купим булку?

Действие третье

Булочная. Черный ход. В дверь барабанят 1-й, 2-й, 3-й. Дверь открывается, появляется встревоженный Подсобный рабочий.

1-й. Нам нужна булка, мы хотим ее купить.

Подсобный рабочий. Так булочная-то закрыта.

2-й. Так вы продайте нам булку.

3-й. Не может быть, чтобы ничего не осталось.

Подсобный рабочий. Нет ничего, сами посмотрите.

(1-й, 2-й, 3-й засовывают головы внутрь.)

1-й. Так вот же булка!

Подсобный рабочий. Эта?! (В углу помещения на полу действительно лежит батон, на нем виден отпечаток чьей-то ноги).

1-й. Да.

2-й. Ведь булочная закрыта.

1-й. Продайте нам этот батон. Столько хватит? (Протягивает деньги.)

(Подсобный рабочий округляет глаза, хватает деньги, протягивает батон и быстро захлопывает дверь, чувствуя что-то неладное.)

Действие четвертое

Кухня. Те же, но с булкой.

1-й. А вот и булка.

(Московские гости недоуменно смотрят на батон.)

2-й. Булочная была закрыта.

3-й. Мы пробрались через черный ход.

1-й. Нам вынес ее ПОДСОБНЫЙ РАБОЧИЙ.

(Объяснение успокаивает московских гостей. С трудом булку разрезают и начинают пить чай. Кое-где на корке виден отпечаток подошвы.)

Занавес