450 Рабы своей же черни, да... И только...

Стыд отнял у меня отраду слез,

Но высушить источник слез не властен.

Пред этим морем бедствий я - не царь.

(Низко поникает головой. Пауза.)

Итак, я их сейчас увижу... что ж

Жене скажу?.. Как на нее глаза

Дерзну поднять?.. Ее приезд нежданный

Последней каплей влился в кубок бед...

А между тем как было не приехать

Ей с дочерью? Не всем же, как отцу,

Из-под полы ребенку нож готовить:

Она справлять малютку под венец

460 Приехала... Кого?.. Ифианассу,

Дочь, дочь мою родную? Как не так!

Аид ее, холодную, обнимет,

Он ей жених... О, как мне тяжело...

"Как? Ты казнить ведешь меня, отец?

Так вот он, брак обещанный! О, дай же,

Дай бог тебе и всем, кого ты любишь,

Всем свадьбы так же весело справлять!"

А маленький Орест?.. Ведь он увидит

Смерть сестрину...

Сказать-то, как дитя,

Конечно, не сумеет, но понятен

И страшен будет людям громкий крик

Малютки безответного... Проклятье

Распутнице Елене и Парису

И браку их преступному проклятье!..

Аристофан.

Облака.

В Афинах самым знаменитым философом был Сократ. За свою философию он потом поплатился жизнью: его привлекли к суду и казнили именно за то, что он слишком многое ставил под сомнение, разлагал (будто бы) нравы и этим ослаблял государство. Но до этого было пока еще далеко: сперва его только вывели в комедии. При этом приписали ему и такое, чего он никогда не говорил и не думал и против чего сам спорил: на то и комедия.

Комедия называлась «Облака», и хор ее состоял из Облаков — развевающиеся покрывала и почему-то длинные носы. Почему «Облака»? Потому что философы раньше всего стали задумываться, из чего состоит все разнообразное множество предметов вокруг нас. Может быть, из воды, которая бывает и жидкой, и твердой, и газообразной? или из огня, который все время движется и меняется? или из какой-то «неопределенности» ? Тогда почему бы не из облаков, которые каждую минуту меняют очертания? Стало быть, Облака — это и есть новые боги новых философов. К Сократу это отношения не имело: он как раз мало интересовался происхождением мироздания, а больше — человеческими поступками, хорошими и дурными. Но комедии это было все равно.

Человеческие поступки — тоже дело опасное. Отцы и деды не задумывались и не рассуждали, а смолоду твердо знали, что такое хорошо и что такое плохо. Новые философы стали рассуждать, и у них вроде бы получалось, будто логикой можно доказать, что хорошее не так уж хорошо, а плохое совсем не плохо. Вот это и беспокоило афинских граждан; вот об этом и написал Аристофан комедию «Облака».

Живет в Афинах крепкий мужик по имени Стрепсиад, а у него есть сын, молодой щеголь: тянется за знатью, увлекается скачками и разоряет отца долгами. Отцу и спать невмоготу: мысли о кредиторах грызут его, как блохи. Но дошло до него, что завелись в Афинах какие-то новые мудрецы, которые умеют доказательствами неправду сделать правдой, а правду — неправдой. Если поучиться у них, то, может быть, и удастся на суде отбиться от кредиторов? И вот на старости лет Стрепсиад отправляется учиться.

Вот дом Сократа, на нем вывеска: «Мыслильня». Ученик Сократа объясняет, какими здесь занимаются тонкими предметами. Вот, например, разговаривал ученик с Сократом, куснула его блоха, а потом перепрыгнула и куснула Сократа. Далеко ли она прыгнула? Это как считать: человеческие прыжки мы мерим человеческими шагами, а блошиные прыжки надо мерить блошиными. Пришлось взять блоху, отпечатать ее ножки на воске, измерить ее шажок, а потом этими шажками вымерить прыжок. Или вот еще: жужжит комар гортанью или задницей? Тело его трубчатое, летает он быстро, воздух влетает в рот, а вылетает через зад, вот и получается, что задницей. А это что такое? Географическая карта: вон посмотри, этот кружок — Афины. «Нипочем не поверю: в Афинах что ни шаг, то спорщики и крючкотворы, а в кружке этом ни одного не видно».

Вот и сам Сократ: висит в гамаке над самой крышею. Зачем? Чтоб понять мироздание, нужно быть поближе к звездам. «Сократ, Сократ, заклинаю тебя богами: научи меня таким речам, чтоб долгов не платить!» — «Какими богами? у нас боги новые — Облака». — «А Зевс?» — «Зачем Зевс? В них и гром, в них и молния, а вместо Зевса их гонит Вихрь». — «Как это — гром?» — «А вот как у тебя дурной воздух в животе бурчит, так и в облаках бурчит, это и есть гром». — «А кто же наказывает грешников?» — «Да разве Зевс их наказывает? Если бы он их наказывал, несдобровать бы и такому-то, и такому-то, и такому-то, — а они ходят себе живехоньки!» — «Как же с ними быть?» — «А язык на что? Научись переспоривать — вот и сам их накажешь. Вихрь, Облака и Язык — вот наша священная троица!» Тем временем хор Облаков слетается на сцену, славит Небо, славит Афины и, как водится, рекомендует публике поэта Аристофана.

Так как же отделаться от кредиторов? «Проще простого: они тебя в суд, а ты клянись Зевсом, что ничего у них не брал; Зевса-то давно уже нету, вот тебе ничего и не будет за ложную клятву». Так что же, и впрямь с правдой можно уже не считаться? «А вот посмотри». Начинается главный спор, На сцену вносят большие корзины, в них, как боевые петухи, сидят Правда и Кривда. Вылезают и налетают друг на друга, а хор подзуживает. «Где на свете ты видел правду?» — «у всевышних богов!» — «Это у них-то, где Зевс родного отца сверг и заковал в цепи?» — «И у наших предков, которые жили чинно, смиренно, послушно, уважали стариков, побеждали врагов и вели ученые беседы». — «Мало ли что было у предков, а сейчас смирением ничего не добьешься, будь нахалом — и победишь! Иное у людей — по природе, иное — по уговору; что по природе — то выше! Пей, гуляй, блуди, природе следуй! А поймают тебя с чужой женой — говори: я — как Зевс, сплю со всеми, кто понравится!» Слово за слово, оплеуха за оплеуху, глядь — Кривда и впрямь сильнее Правды.

Стрепсиад с сыном радехоньки. Приходит кредитор: «Плати долг!» Стрепсиад ему клянется: «Видит Зевс, ни гроша я у тебя не брал!» — «УЖО разразит тебя Зевс!» — «УЖО защитят Облака!» Приходит второй кредитор. «Плати проценты!» — «А что такое проценты?» — «Долг лежит и прирастает с каждым месяцем: вот и плати с приростом!» — «Скажи, вот в море текут и текут реки; а оно прирастает?» — «Нет, куда же ему прирастать!» — «Тогда с какой же стати и деньгам прирастать? Ни гроша с меня не получишь!» Кредиторы с проклятиями убегают, Стрепсиад торжествует, но хор Облаков предупреждает: «Берегись, близка расплата!»

Расплата приходит с неожиданной стороны, Стрепсиад побранился с сыном: не сошлись во взглядах на стихи Еврипида. Сын, недолго думая, хватает палку и колотит отца. Отец в ужасе: «Нет такого закона — отцов колотить!» А сын приговаривает: «Захотим — возьмем и заведем! Это по уговору бить отцов нельзя, а по природе — почему нет?» Тут только старик понимает, в какую попал беду. Он взывает к Облакам: «Куда вы завлекли меня?» Облака отвечают: «А помнишь Эсхилово слово: на страданьях учимся!» Наученный горьким опытом, Стрепсиад хватает факел и бежит расправляться с Сократом — поджигать его «мыслильню». Вопли, огонь, дым, и комедии конец.

трепсиад

Погляди сюда!

Калиточку ты видишь, домик маленький?

Фидиппид

Конечно, вижу, но, отец, зачем он нам?

Стрепсиад

Мыслильня это для умов возвышенных.

Здесь обитают мудрецы. Послушать их,

Так небо - это просто печь железная,

А люди - это словно в печке уголья.

И тех, кто денег даст им, пред судом они

Обучат кривду делать речью правою.

Фидиппид

Но кто ж они?

Стрепсиад

Не знаю точно имени, -

Мудрило-заводилы, благородные.

Фидиппид

А, знаю, знаю, как же: босоногие,

Бахвалы, негодяи бледнорожие,

Сократ несчастный, Хэрефонт помешанный.

Стрепсиад

Цыц, цыц, молчи, не говори бессмыслицы!

Коль хочешь, чтобы хлеб был у родителей,

Послушайся, от конной откажись езды!

Фидиппид

Мне Дионис свидетель, нет! Хотя бы ты

Фазанов подарил мне Леогоровых!

Стрепсиад

Прошу тебя! Мой миленький, любименький,

Ступай и поучись!

Фидиппид

Чему ж учиться мне?

Стрепсиад

Рассказывают, там, у этих умников,

Две речи есть. Кривая речь и правая.

С кривою этой речью всяк всегда везде

Одержит верх, хотя бы был кругом неправ.

Так если ты кривым речам научишься,

Из всех долгов, которым ты один виной,

Не заплачу я и полушки ломаной.

Лягушки. Знаменитых сочинителей трагедий в Афинах было трое: старший — Эсхил, средний — Софокл и младший — Еврипид. Эсхил был могуч и величав, Софокл ясен и гармоничен, Еврипид напряжен и парадоксален.Один раз посмотрев, афинские зрители долго не могли забыть, как его Федра терзается страстью к пасынку, а его Медея с хором ратует за права женщин. Старики смотрели и ругались, а молодые восхищались.

Эсхил умер давно, еще в середине столетия, а Софокл и Еврипид скончались полвека спустя, в 406 г., почти одновременно. Сразу пошли споры между любителями: кто из троих был лучше? И в ответ на такие споры драматург Аристофан поставил об этом комедию «Лягушки».

«Лягушки» — это значит, что хор в комедии одет лягушками и песни свои начинает квакающими строчками: «Брекекекекс, коакс, коакс! / Брекекекекс, коакс, коакс! / Болотных вод дети мы, / Затянем гимн,дружный хор, / Протяжный стон, звонкую нашу песню!»

Но лягушки эти — не простые: они живут и квакают не где-нибудь,а в адской реке Ахероне, через которую старый косматый лодочник Харон перевозит покойников на тот свет. Почему в этой комедии понадобился тот свет, Ахерон и лягушки, на то есть свои причины.

Театр в Афинах был под покровительством Диониса, бога вина и земной растительности; изображался Дионис (по крайней мере, иногда)безбородым нежным юношей. Вот этот Дионис, забеспокоившись о судьбе своего театра, подумал: «Спущусь-ка я в загробное царство и выведу-каобратно на свет Еврипида, чтобы не совсем опустела афинская сцена!»Но как попасть на тот свет? Дионис расспрашивает об этом Геракла — ведь Геракл, богатырь в львиной шкуре, спускался туда за страшным трехглавым адским псом Кербером. «Легче легкого, — говорит Геракл, — удавись, отравись или бросься со стены». — «Слишком душно, слишком невкусно, слишком круто; покажи лучше, как сам ты шел». — «Вот загробный лодочник Харон перевезет тебя через сцену, а там сам найдешь». Но Дионис не один, при нем раб с поклажей; нельзя ли переслать ее с попутчиком? Вот как раз идет похоронная процессия. «Эй,покойничек, захвати с собою наш тючок!» Покойничек с готовностью приподымается на носилках: «Две драхмы дашь?» — «Нипочем!» — «Эй,могильщики, несите меня дальше!» — «Ну скинь хоть полдрахмы!»Покойник негодует: «Чтоб мне вновь ожить!» Делать нечего, Дионис с Хароном гребут посуху через сцену, а раб с поклажей бежит вокруг. Дионис грести непривычен, кряхтит и ругается, а хор лягушек издевается над ним: «Брекекекекс, коакс, коакс!» Встречаются на другом конце сцены, обмениваются загробными впечатлениями: «А видел ты здешних грешников, и воров, и лжесвидетелей, и взяточников?» —«Конечно, видел, и сейчас вижу», — и актер показывает на ряды зрителей.Зрители хохочут.

Вот и дворец подземного царя Аида, у ворот сидит Эак. В мифах это величавый судья грехов человеческих, а здесь — крикливыйраб-привратник. Дионис накидывает львиную шкуру, стучит. «Кто там?» — «Геракл опять пришел!» — «Ах, злодей, ах, негодяй, это ты у меня давеча увел Кербера, милую мою собачку! Постой же, вот я напущу на тебя всех адских чудищ!» Эак уходит, Дионис в ужасе; отдает рабу Гераклову шкуру, сам надевает его платье. Подходят вновь к воротам, а в них служанка подземной царицы: «Геракл, дорогой наш,хозяйка так уж о тебе помнит, такое уж тебе угощенье приготовила, иди к нам!» Раб радехонек, но Дионис его хватает за плащ, и они,переругиваясь, переодеваются опять. Возвращается Эак с адской стражей и совсем понять не может, кто тут хозяин, кто тут раб. Решают: он будет их стегать по очереди розгами, — кто первый закричит, тот,стало быть, не бог, а раб. Бьет. «Ой-ой!» — «Ага!» — «Нет, это я подумал: когда же война кончится?» — «Ой-ой!» — «Ага!» — «Нет, это у меня заноза в пятке… Ой-ой!… Нет, это мне стихи плохие вспомнились…Ой-ой!… Нет, это я Еврипида процитировал». — «Не разобраться мне,пусть уж бог Аид сам разбирается». И Дионис с рабом входят во дворец.

Оказывается, на том свете тоже есть свои соревнования поэтов, и до сих пор лучшим слыл Эсхил, а теперь у него эту славу оспаривает новоумерший Еврипид. Сейчас будет суд, а Дионис будет судьей; сейчас будут поэзию «локтями мерить и гирями взвешивать». Правда, Эсхил недоволен: «Моя поэзия не умерла со мной, а Еврипидова умерла и под рукой у него». Но его унимают: начинается суд. Вокруг судящихся уже новый хор — квакающие лягушки остались далеко в Ахероне. Новый хор — это души праведников: в эту пору греки считали, что те, кто ведет праведную жизнь и принял посвящение в таинства Деметры, Персефоны и Иакха, будут на том свете не бесчувственными, а блаженными. Иакх — это одно из имен самого Диониса, поэтому такой хор здесь вполне уместен.

Еврипид обвиняет Эсхила: «Пьесы у тебя скучные: герой стоит, а хор поет, герой скажет два-три слова, тут пьесе и конец. Слова у тебя старинные, громоздкие, непонятные. А у меня все ясно, все как в жизни,и люди, и мысли, и слова». Эсхил возражает: «Поэт должен учить добру и правде. Гомер тем и славен, что показывает всем примеры доблести,а какой пример могут подать твои развратные героини? Высоким мыслям подобает и высокий язык, а тонкие речи твоих героев могут научить граждан лишь не слушаться начальников».

Эсхил читает свои стихи — Еврипид придирается к каждому слову: «Вот у тебя Орест над могилою отца молит его „услышать, внять…“, а ведь „услышать“ и „внять“ — это повторение!» («Чудак, — успокаивает его Дионис, — Орест ведь к мертвому обращается, а тут, сколько ни повторяй,не докличешься!») Еврипид читает свои стихи — Эсхил придирается к каждой строчке: «Все драмы у тебя начинаются родословными: «Герой Пелоп, который был мне прадедом…», «Геракл, который…», «Тот Кадм,который…», «Тот Зевс, который…». Дионис их разнимает: пусть говорят по одной строчке, а он, Дионис, с весами в руках будет судить, в какой больше весу. Еврипид произносит стих неуклюжий и громоздкий: «О,если б бег ладья остановила свой…»; Эсхил — плавный и благозвучный:«Речной поток, через луга лиющийся…» Дионис неожиданно кричит:«У Эсхила тяжелей!» — «Да почему?» — «Он своим потоком подмочил стихи, вот они и тянут больше».

Наконец стихи отложены в сторону. Дионис спрашивает у поэтов их мнение о политических делах в Афинах и опять разводит руками:«Один ответил мудро, а другой — мудрей». Кто же из двух лучше, кого вывести из преисподней? «Эсхила!» — объявляет Дионис. «А обещал меня!» — возмущается Еврипид. «Не я — язык мой обещал», — отвечает Дионис еврипидовским же стихом (из «Ипполита»). «Виноват и не стыдишься?» — «Там нет вины, где никто не видит», — отвечает Дионис другой цитатой. «Надо мною над мертвым смеешься?» — «Кто знает, жизнь и смерть не одно ль и то же?» — отвечает Дионис третьей цитатой, и Еврипид смолкает.

Дионис с Эсхилом собираются в путь, а подземный бог их напутствует:«Такому-то политику, и такому-то мироеду, и такому-то стихоплету скажи, что давно уж им пора ко мне…» Хор провожает Эсхила славословием и поэту и Афинам: чтобы им поскорей одержать победу и избавиться и от таких-то политиков, и от таких-то мироедов,и от таких-то стихоплетов

Еврипид

Выводил я

На сцене жизнь домашнюю, которою живем мы,

В чем все могли меня критиковать: ведь эти люди,

Жизнь эту зная, и могли ценить мое искусство.

И я не говорил высокопарно, их от мысли

975 Не отвлекал, не озадачивал их, представляя

На сцене Кикнов и Мемнонов {*}, ездящих взнуздавши

{* Кикн и Мемнон - мифические цари, герои Эсхила.}

Коней уздою с погремушками. Да ты сейчас же

И сам учеников Эсхила и моих узнаешь:

Его Формисий да Магенет {*}, тот игрок несчастный,

{* Магенет - неизвестен; Формисий - демагог,

силач, с большой бородой.}

980 Копейщики и трубачи-бородачи, со смехом

Презрительным деревья гнущие в дугу; мои же -

Вот Клитофонт, а также щеголь Ферамен {*}.

{* Представитель умеренных демократов.}

Дионис

И этот?

Ловкач и мастер он на все, когда он попадется

В беду какую и хоть к гибели уж близок, смотришь -

985 А вынырнет сухим.

Еврипид

Конечно, я об этаких делах

Афинян думать научил и ввел

В искусство размышленье и расчет.

Теперь уж всякий думает о всем

990 И размышляет; домом правят все

Уж лучше, нежель прежде было то;

Разузнают, как это обстоит,

Где это у меня, кто это взял?

Платон. Пир.

Место действия: пир у Агафона. Рассказчик: Аполлодор из Фалера. Основная тематика, краткое содержание: мудрецы-философы собрались на пиру у некого Агафона, и, будучи трезвыми (!), а еще и мудрыми, говорят друг другу речи на тему любви, главный же предмет их рассуждений - бог любви Эрот.  Речь Павсания: два Эрота. Павсаний утверждает, что вообще в природе есть два Эрота (соответственно двум Афродитам - небесной и земной). Эроты же - "небесный" и "пошлый". "Эрот прекрасен лишь тот, который побуждает прекрасно любить". Интересно, как П. характеризует свою родину - "любовь и благоволение в нешм государстве считаются чем-то безупречно прекрасным". Рассуждает оратор достаточно высоко-морализаторски, если можно так выразиться - "низок тот поклонник, который любит тело больше, чем душу". Боги прощают нарушение клятвы только влюбленному. Угождать поклоннику - прекрасно, любить - прекрасно, но самое прекрасное - "сделать для кого угодно всё. что угодно" - это "прекрасней всего на свете". А угождать во имя добродетели - "прекрасно в любом случае".  Речь Эриксимаха: Эрот разлит по всей природе. Главная идея речи Э. - двойственность природы Эрота ("двойственный этот Эрот заключен уже в самой природе тела"). У здорового начала один Эрот, у больного - другой. Кроме того, Э. говорит о некой "небесной", прекрасной любви, это - Эрот музы Урании; Эрот же Полигимнии пошл. Характерно, что "и в музыке, и во врачевании, и во всех др. делах, и человеческих и божественных, нужно, насколько это возможно" принимать во внимание обоих Эротов.  Речь Аристофана: Эрот как стремление человека к изначальной целостности. Эрот - самый человеколюбивый бог. А. рассказывает предысторию человечества (так, раньше, до людей, на Земле жили страшные существа, у которых были двустороннее туловище. Они сочетали в себе вид и наименование двух полов - мужского и женского; причем мужской происходит от Земли, а женский - от Солнца. Однажды эти существа решили посягнуть на власть богов, и тогда Зевс жестоко наказал из, разрезав пополам). И сейчас каждый из нас - это половинка человека, рассеченного на две части, каждый из нас ищет свою вторую половинку в жизни. А любовь, таким образом, это "жажда целостности и стремление к ней". Самое лучшее в жизни - это "встретить предмет любви, который тебе сродни".  Речь Агафона: совершенства Эрота. Эрот - самый красивый и самый совершенный из всех богов. Эрот очень нежен, он живет в мягких и нежных душах богов/людей; этот прекрасный бог никогда никого не обижает, он - искусный поэт. Одно из его лучших качеств - рассудительность. Но нет страсти, которая была бы сильнее Эрота. Знаменательно, что дела богов "пришли в порядок только тогда, когда среди них появилась любовь", т.е. Эрот.  Речь Сократа: цель Эрота - овладение благом. Сократ спорит с Агафоном, говорит, что в его речи было слишком много красивостей и прекрасностей, но при этом слишком мало правды. Сократ находит противоречия и логические несоответствия в речи Агафона (так, А. утверждает, что Эрот - это любовь к красоте, а не к безобразию, а любят обыкновенно при этом то, в чем нуждаются и чего не имеют. Но тогда получается, что Эрот лишен красоты и нуждается в ней, но ведь нельзя назвать прекрасным то, что совершенно лишено красоты и нуждается в ней). Сам же Сократ совершенно по-другому характеризует Эрота. В своих рассуждениях он опирается на мысли одной мудрой женщины, его воспитательницы - Диотимы. Она учила Сократа, что Эрот есть "нечто среднее м/д бессмертным и смертным", Он - великий гений. Такой из гениев, благодаря которым возможны всякие порицания, жреческое искусство и вообще всё, что относится к жертвоприношениям, таинствам, заклинаниям, пророчеству и чародейству. Сократ учит (со слов Диотимы), что Эрот (из-за своего происхождения) вовсе не красив, он "не красив и не нежен, а груб, неопрятен, не обут и бездомен, он валяется на голой земле под окрытым небом", но по отцовской линии он "храбр, смел и силен, он искусный ловец, он всю жизнь занят философией, он искусный чародей, колдун и софист". Находится Эрот между мудростью и невежеством. Счастливые счастливы потому, что обладают благом. Любовь есть вечное стремление к вечному обладанию благом, это НЕ стремление к прекрасному, это стремление родить и произвести на свет в прекрасном (понятие "беременных"). Более того, любовь - это стремление к бессмертному, потому что единственное, чего жаждут люди, это бессмертия. Сократ выделяет периоды любовного взросления в жизни человека, некие этапы: 1) сначала человек любит какое-то тело 2) потом он понимает, что красота тел одинакова 3) после этого он начинает ценить красоту души выше, чем красоту тела 4) и уже потом появляется способность увидеть красоту наук 5) наконец, последняя ступень - "тот, кто благодаря правильной любви к юношам поднялся над отдельными разновидностями прекрасного и начал постигать самое прекрасное", тот уже у цели.  Речь Алкивида: панегирик Сократу. Ничего впечатляющего и существенного (см. пункт Д)). Страдания юного гея. Интресно, что на протяжении всего произведения можно было заметить множество мелких детальных характерстик Сократа, вот некоторые из них: а) Аполлодр встретил Сократа "умытого и в сандалиях, что с ним редко случалось" б) Сократ: "моя мудрость какая-то ненадужная, плохонькая. она похожа на сон" в) Эриксимах говорит, что С. "способен и пить, и не пить" - он не пьянеет г) Сократ: "не смыслю ни в чем, кроме любви" д) Алкивиад: "с первого взгляда кажется, что Сократ любит красивых, всегда норовит побыть с ними, восхищается ими", но "на самом деле ему совершенно неважно, красив ли человек или нет, богат ли и обладает ли каким-нибудь другим преимуществом, которое превозносит толпа. (Оппозиция Сократ-толпа)". "Он всю свою жизнь морочит людям голову притворным самоуничижением". Он очень вынослив, в выносливости превосходит всех; "никто никогда не видел Сократа пьяным". В бою он отважен и смел, спас от смерти А., служил в тяжелой пехоте. "Речи его содержательны и божественны".

“И в самом деле, если кто-нибудь оказывает кому-нибудь услуги, надеясь

усовершенствоваться благодаря ему в какой-либо мудрости или в любой другой

добродетели, то такое добровольное рабство не считается у нас ни позорным,

ни унизительным. Так вот, если эти два обычая - любви к юношам и любви к

мудрости и всяческой добродетели - свести к одному, то и получится, что

угождать поклоннику - прекрасно. Иными словами, если поклонник считает

нужным оказывать уступившему юноше любые, справедливые, по его мнению,

услуги, а юноша в свою очередь считает справедливым ни в чем не отказывать

человеку, который делает его мудрым и добрым, и если поклонник способен

сделать юношу умнее и добродетельней, а юноша желает набраться

образованности и мудрости, - так вот, если оба на этом сходятся, только

тогда угождать поклоннику прекрасно, а во всех остальных случаях - нет. В

этом случае и обмануться не позорно, а во всяком другом и обмануться и не

обмануться - позор одинаковый. Если, например, юноша, отдавшийся ради

богатства богатому, казалось бы, поклоннику, обманывается в своих расчетах и

никаких денег, поскольку поклонник окажется бедняком, не получит, этому

юноше должно быть тем не менее стыдно, ибо он-то все равно уже показал, что

ради денег пойдет для кого угодно на что угодно, а это нехорошо. Вместе с

тем, если кто отдался человеку на вид порядочному, рассчитывая, что

благодаря дружбе с таким поклонником станет лучше и сам, а тот оказался на

поверку человеком скверным и недостойным, - такое заблуждение все равно

остается прекрасным. Ведь он уже доказал, что ради того, чтобы стать лучше и

совершеннее, сделает для кого угодно все, что угодно, а это прекрасней всего

на свете. И стало быть, угождать во имя добродетели прекрасно в любом

случае

»