Государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования

«Сибирский государственный медицинский университет» Министерства здравоохранения и социального развития Российской Федерации

(ГБОУ ВПО СибГМУ Минздравсоцразвития России)

Л.С. СЫСОЕВА

КУРС ЛЕКЦИЙ ПО ДЕВИАНТОЛОГИИ

Томск – 2011

ЛЕКЦИЯ I

ДЕВИАНТОЛОГИЯ КАК ИЗУЧЕНИЕ ОТКЛОНЕНИЙ В ПОВЕДЕНИИ ЧЕЛОВЕКА

1. Нормы и девиации

Девиантология изучает отклонения от нормы в поведении человека. Девиантологи стремятся найти ответ на вопросы о том, как и почему происходят отклонения от норм, регулирующих жизнь человеческих обществ.

Этих норм – великое множество. Они охватывают практически всё – представления о нравственности, законе, приличиях, красоте и т.д. Большинство людей придерживается этих норм, что отнюдь не мешает их постоянному нарушению.

Сначала необходимо задать вопрос, не ответив на который, нельзя двигаться дальше. Вопрос этот звучит так: "Что есть норма и что считать отклонением от нормы?"

Действительно, в обыденной жизни мы часто делим людей, предметы и явления на нормальные и ненормальные, совершенно не задумываясь о том, на основании чего мы проводим это разделение. Знание о том, что нормально, а что - нет, как бы "растворено" в нашей повседневности. Чаще всего мы просто "знаем", что такое "нормально". Но ведь то, что нормально для нас может, например, быть не вполне нормальным для наших родителей. На самом деле, людям бывает очень трудно прийти к общему пониманию нормы. Чтобы ответить на поставленный выше вопрос, нужно найти критерии определения нормы. На основании этого мы признаем явление "X" нормальным, а явление "Y" - нет. Во-первых, нас интересуют не любые отклонения, а только те, что связаны с жизнедеятельностью человека в обществе. Бывают ведь отклонения в траекториях движения небесных тел или отклонения стрелки компаса – нас они не интересуют. А говоря о человеке в обществе, мы говорим о поведении, признавая, что есть еще и мышление, и эмоции. Однако напрямую в то, что думает и чувствует человек, пока люди проникнуть не могут за редким исключением. Но сознание и чувства человека воплощаются в его поведении и деятельности. Именно они и выражают мышление и эмоции человека. Это главные способы объективации человеческого сознания, состоящего из процесса мышления и эмоционального переживания. Поведение и деятельность человека протекают в социокультурном контексте, а потому несут на себе отпечаток менталитета культуры в её диахронном и синхронном аспектах. Например, для средневекового человека христианской культуры нормальным являлось следование верованиям и обычаям религии. Атеизм был исключением и отступлением от нормы, а потому и преследовался. В современной культуре одинаково возможно и то и другое. Вследствие многообразия культур, форм деятельности и поведения также многообразны и девиации в жизни человека.

Попросив группу обычных людей назвать примеры отклонений от нормы или отклоняющегося поведения, то вероятнее всего мы получим поразительно широкий круг ответов. В результате одного социологического опроса, имевшего целью выяснить, как люди определяют девиантность, кого можно отнести к людям девиантного поведения, было получено 252 различных ответа. Вот некоторые из них: девианты – это кинозвезды, насильники над детьми и подростками, извращенцы, профессиональные картежники, психиатры, наркоманы, политические экстремисты, консервативно настроенные люди, женщины-карьеристки, проститутки, лгуны, обольстительницы, священники, атеисты, либералы, коммунисты, алкоголики, пенсионеры, уголовники, разведенные, водители-лихачи, всезнайки-профессора¹.

Этот факт иллюстрирует то, что девиантное поведение не определяется предельно ясно и очевидно и не является чем-то фиксированным и неизменным, как мы иногда полагаем. Чтобы прийти к истинному пониманию девиантного поведения*, необходимо, прежде всего, увидеть, что девиантность социокультурно определена и социальные дефиниции (определения) девиантности отличаются друг от друга в различных обществах или социальных группах. Проще говоря, чтобы существовали нормы и нарушения, нужны носители этих норм и их нарушители. Носителями норм могут быть только люди, в сознании и поведении которых эти нормы и существуют. А люди склонны расходиться в своих оценках и определениях нормального и ненормального. Так известный философ и публицист Александр Зиновьев считает угрозой развитию общества такое его состояние, когда отклонения начинают превалировать над нормой. В своей знаменитой книге о современном глобальном обществе «Глобальный человейник»² он пишет:

«Сами отклонения от нормы суть норма. Ненормально другое, а именно – когда отклонения от нормы начинают доминировать над нормой, когда уродство становится более обычным явлением, чем его нормальный образец. Тогда все переворачивается. Наступает деградация. Общество в целом превращается в социального урода». Поскольку тема о норме и девиациях в философском ключе начала обсуждаться совсем недавно, то рассуждения об этом А.А. Зиновьева представляются нетривиальными и заслуживающими пристального внимания, тем более, что речь идёт не об исторических аномалиях, а о современной цивилизации. Вследствие этого считаю возможным процитировать из его бестселлера ещё несколько важных представлений. Так он в своеобразной антиномичной манере пишет: «Общество может состоять в основном из здоровых людей, но быть уродом как целое. Но возможен и такой случай, когда общество состоит в основном из уродов, но является в целом здоровым. Мы приблизились к рубежу, когда наше общество будет состоять в основном из уродов, будучи уродом в целом. Сможем ли мы, уроды, превратить его в здоровый социальный организм или нет – вот проблема.

Общество в такие дни мне представляется обществом лжецов, мошенников, извращенцев, уродов, сумасшедших». В таком обществе «отношения оказались непрочными, поверхностными, кратковременными. Любовные отношения, бывшие естественным базисом интимного «Мы», разрушены гипертрофией секса и непостоянством. Семья ослаблена и для большинства разрушена совсем. Деловые ячейки лишены свойств коллективов. Рациональные сговоры и практический расчет оттеснили личные привязанности и заглушили их. Мы легко отрываемся от «Мы» и нигде не врастаем в него глубоко. Мы суть просто партнеры, коллеги, соучастники. То, что мы считаем нашим «Я», суть лишь обрывки, вырванные из сетей «Мы». Наше общество состоит в основном не из полноценных «Я», а из кусочков, лохмотьев растерзанного «Мы». Защищаясь от мучительного одиночества, мы вынуждены превращаться в роботообразные существа и превращать всю нашу общественную жизнь в сплошное зрелище и развлечение, дабы хоть как-то компенсировать потерю основ нормального человеческого бытия.

Следствием всего этого является превращение нашего общества в скопление психически больных существ с разрушенным личным идентитетом³.

2) Cоциокультурная природа девиантности

Широкое многоообразие форм поведения считалось и считается девиантным в различных обществах. Даже внутри одного и того же общества наблюдаются значительные различия в том, что люди считают девиантным поведением. Кросскультурный и исторический опыт предоставляет много примеров изменяющейся природы девиантности, показывает, что она социокультурно детерминирована. Например, в галантный век абсолютизма в европейских странах, по свидетельству Э.Фукса, дамы совершали утренний туалет в присутствии кавалера, который зачастую помогал застёгивать корсет, что считалось вполне нормальным и приличным и позволяло восхищаться формами обожательницы. В этот же период рококо считалось красивым лепить на лицо так называемые мушки из тафты, бархата, шёлка, потому что нормальная естественная кожа не представлялась вызывающей восхищения без подобных ухищрений⁴.

Другой пример. Среди большинства арабов употребление алкоголя строго запрещено, тогда как курение гашиша считается приемлемым. Араб, предпочитающий алкоголь гашишу, считался бы девиантом среди своих соотечественников, а большинство европейцев рассматривали бы ситуацию прямо противоположным образом.

Влияние ментально-культурной специфики на "естественные" представления о нормах и отклонениях хорошо иллюстрируется на следующем примере. Группе американских и азиатских бизнесменов был задан вопрос: "Если бы вы оказались на тонущем корабле с женой, матерью и ребенком, которые не умеют плавать, кого бы вы спасли, если можно было спасти только одного из них?". Среди американцев около 60% опрошенных выбрали жену и около 40% - ребенка, но никто не выбрал мать. В то же время все азиаты выбрали мать⁵. Этот пример ярко иллюстрирует, как в зависимости от культуры могут устанавливаться приоритеты в мотивах поведения.

Социальные выражения девиантности изменяются не только от общества к обществу, но и с течением времени в одном и том же обществе. К примеру, два века назад на Западе считалось социально желательным быть полным; это не считалось девиантным⁶. Но в современных западных обществах многие люди считают полноту формой девиантности. Быть полным сегодня – значит иметь проблемы с внешним видом и быть социально и психологически фрустрированным.

3) От приемлемости к девиантности

Курение, особенно в общественных местах, является видом поведения, который подвергся очень быстрой трансформации в Соединенных Штатах за очень короткий промежуток времени. К концу Второй мировой войны курение достигло пика своей популярности в США. Курение сигарет рассматривалось как утонченное и обаятельное поведение. Табачная индустрия даже рекламировала курение, как полезное для здоровья («как помогающее усвоению пищи», " «успокаивающее нервы», «контролирующее вес»). Курение в обществе даже в таких ограниченных местах, как самолеты, машины, рестораны, было вполне приемлемым поведением.

Отношение к курению стало меняться, когда Генеральное медицинское управление США опубликовало доклад в 1963 году, в котором говорилось, что курение связано с рядом серьезных заболеваний, особенно с раком и болезнями сердца. Хотя многие решали бросить курить, отношение к курению в общественных местах не изменилось. Лишь постепенно в 1970-е гг., а затем быстро, в 1980-е гг. менялось социальное определение курения в общественных местах. В течение 1980-х гг. все больше и больше американцев открыто оспаривали права курильщиков курить везде, где им нравится. Сегодня социальное определение курения в США почти полностью противоположно тому, что было 25 лет назад. Курильщики теперь часто жалуются, что их права нарушаются, поскольку их вынуждают чувствовать себя, "преступниками" когда они курят⁷.

Еще 15 лет назад в школах нашей страны многие учащиеся носили пионерские галстуки. Это было приемлемым и желательным. Быть пионером считалось почетным, соответственно не принимали в пионеры тех, кого считали девиантами, – двоечников, имеющих плохие оценки по поведению и т.д. В наши дни практика ношения красных галстуков школьниками исчезла, так как исчезла пионерская организация. Ученик, пришедший в школу в пионерском галстуке сегодня, скорее всего, будет определен одноклассниками и учителями, как девиант, либо нонконформист*.

4) От девиантности к приемлемости

Так же как некоторые виды поведения из приемлемых превращаются в девиантные, так же возможен обратный процесс – поведение, считавшееся девиантным, может со временем стать более приемлемым. Классический пример: сожительство вне официального брака. Всего 30-40 лет назад отношение к парам, живущим вместе и не регистрирующим свой брак, было резко отрицательным. Такие пары обычно характеризовались, как живущие «во грехе». Часто употреблялись ярлыки: «незаконный брак» или «гражданский брак», носящие негативный оттенок. Теперь, несколько десятилетий спустя, многие считают сожительство естественным этапом развития отношений, позволяющим проверить их искренность. Даже люди, которые не признают сожительство для себя, не проявляют негативного отношения к тем, кто это практикует.

Аналогичный пример можно привести с публичным обсуждением сексуального поведения (например, в различных телевизионных шоу). Еще 10 лет назад подобные темы считались в нашем обществе табу, сегодня же у большинства не вызывают удивления.

Точно так же, за последние 10-20 лет, в нашем обществе изменились представление о приемлемом экономическом поведении. Одни и те же действия – например, продажа товара по более высокой цене, чем он был куплен, – из «спекуляции» превратились в «коммерцию»⁸.

5) Девиантное поведение, определяемое референтной группой⁹.

Даже внутри одного и того же общества различные социальные группы часто определяют девиантность по-разному. Группы людей, разделяющих одинаковые нормы и ценности, формируют свои собственные представления о том, что является девиантным, а что – нет. Их взгляды могут не разделятся обществом в целом, но их определения девиантности применяются к членам группы. Социологи и социальные психологи склонны считать, что поведение людей во многом связано со спецификой референтных (эталонных) групп, к которым эти люди принадлежат. Например, учащиеся школ сами устанавливают свои собственные правила одежды, причесок и поведения. Хотя каждый из группы и не должен иметь одинаковый внешний вид, но когда индивид слишком явно отклоняется от современной моды, этот человек, вероятнее всего, считается девиантом.

Важность групповых определений девиантности среди учащихся школ может быть проиллюстрирована на примере одаренных американских учащихся, считающих себя девиантами. Один такой учащийся описал всех одаренных учеников, как «действительно не старающихся уживаться с другими, несколько назойливо старающихся быть умными, элегантными»¹⁰. Одаренные учащиеся не только считали себя девиантными, но 77% из них ощущали, что их сверстники в школе относились к ним, как к девиантам. В то время как общество в целом, особенно взрослые, чаще всего рассматривают одаренных учащихся как идеал для молодых людей, сами одаренные учащиеся могут считаться девиантами в своих социальных группах.

Интересно, что референтная группа, не обязательно должна состоять из реальных людей. В нее вполне могут входить люди, давно умершие или никогда не существовавшие. Хорошим примером является обязательное для науки советского периода правило: любая научная концепция непременно должна быть причастна к именам Маркса, Энгельса и Ленина. Хотя двое этих ученых умерли до того, как развилась советская наука, они вплоть до середины 80-х годов XX века считались высшим авторитетом для советского научного сообщества – т.е. референтной группой.

Эти иллюстрации ясно показывают, что девиантность глубоко обусловлена влиянием общества или социальной группы, в которых поведение или поступок имели место. Хотя девиантность часто ассоциируется с индивидуальным поведением (индивиды считаются плохими, слабыми, нечестными, зловредными и т.д., когда они совершают девиантные поступки), внимательный взгляд подчеркивает, что девиантность есть социокультурное явление. Научно понять девиантное поведение, можно, если общества и социальные группы определяют, что является девиантным, а что – нет. Следовательно, первым (из возможных) определением девиантности является следующее: любое поведение, связанное с нарушением групповых или общественных норм, будет являться девиантным.

Из приведенного выше определения на первый взгляд можно сделать теоретический вывод: не существует в чистом виде «нормального» или «отклоняющегося» поведения; существует своего рода договоренность людей, живущих в обществе, о том, что считать нормальным, а что – не считать.

Действительно, многие факты и теории подтверждают этот казалось бы, очевидный вывод. Однако, сделанный вывод – все-таки один из возможных подходов к проблеме отклонений. Другой подход связан с попыткой найти такие образцы поведения, которые бы считались отклоняющимися во всех обществах и культурах. По сути, такой взгляд на проблему отклонений – это стремление отыскать универсальные критерии «нормальности».

6) Критерии девиантности и нормальности

Учитывая огромное разнообразие культурных моделей, существующих на нашей планете, «абсолютно отклоняющееся поведение», имеющее кросскультурный характер, связано с определенными типами поведения, которые могут быть отнесены к разряду «абсолютно девиантных». Речь идет о таких действиях, как убийство члена своего общества без веских на то оснований (основания могут быть разными, скажем, самозащита или военные действия и другие критерии «вескости»). Сюда же следует отнести предательство интересов своего сообщества в случае противостояния или конфликта с другим сообществом. Далее можно упомянуть нарушение норм сексуального (или шире – поло-ролевого поведения). Наконец, сюда же, видимо, относится оскорбление (или даже просто непризнание) важных духовных ценностей и идеалов своего общества. Если первые два примера достаточно очевидны (действия, угрожающие безопасности общества), то относительно последних двух нужно сказать отдельно. В связи с «сексуальной революцией» в общественном сознании утверждается тезис о сексуальной вседозволенности: «можно делать все, что нравится, если это не приносит вред другим людям». Однако нужно помнить, что в истории не было обществ, никак не ограничивающих проявления сексуальности своих членов. Сексуальное поведение напрямую связано с воспроизводством поколений, а значит – с интересами выживания общества. Кроме того, сексуальность неразрывно связана с существующими в обществе гендерными отношениями, направляющими социальные взаимодействия и регулирующие отношения между полами. Поскольку люди – существа двуполые (пока еще «прогресс» науки этот факт отменить не может), отношения между полами – важнейшая часть социальных отношений и должна регулироваться.

И, наконец, в самых демократических "цивилизованных" странах (как принято называть без кавычек индустриально развитые страны) отношение к важным духовным ценностям и святыням не менее трепетное. Пример из области политики: попробуйте публично усомниться в таком важном для современных обществ веровании, как вера в демократию. Скажем, публичное утверждение о том, что демократия – это плохо, а фашизм – это хорошо – в зависимости от того, что считается в этой культуре важным – может попасть под действие статьи "о пропаганде фашизма" Уголовного Кодекса и быть наказано тюремным заключением¹¹.

Другими словами, важно показать, что наряду с бесконечным разнообразием содержания различных норм и определений девиантности в различных культурах, могут существовать универсальные кросскультурные стандарты отклоняющегося поведения. Прежде всего, речь идет о действиях, препятствующих возможностям выживания сообщества, социального воспроизводства¹². Приведенные нами примеры (в принципе их может быть и больше) относятся именно к таким действиям: 1) Общество не сможет выжить, если не гарантирует своим членам минимума личной безопасности по формуле «нельзя убивать членов нашего общества без веских на то оснований». Как мы уже говорили, сами основания и критерии вескости могут различаться. 2) Общество не сможет выжить, если не обеспечит должного сплочения своих членов в случае противостояния или конфликта с другим сообществом – отсюда запрет на предательство. 3) Общество не сможет выжить, если не установит нормы взаимоотношений между мужчинами и женщинами, обеспечивающие устойчивое воспроизводство новых поколений (как биологическое, так и социальное). 4) Общество не сможет существовать без хотя бы минимального "согласия умов" по поводу важных верований – в противном случае люди в этом обществе начинают существовать в «разных реальностях», и общество распадается. Таким образом, если поступки перестают удовлетворять перечисленным выше требованиям, они во всех (или почти во всех) обществах подпадают под категорию девиантных. Отсюда можно вывести еще одно из возможных определений девиантности: девиантным во всех обществах считается поведение, угрожающее возможностям выживания этого общества.

Важно понять, что два вышеприведенных взгляда на природу девиантности – утверждение о социокультурной природе девиантности и об универсальных критериях девиантности – не противоречат друг другу – они сосуществуют и дополняют друг друга. Разница в уровне анализа. В первом случае ученые фокусируют внимание на содержании нормативных определений, во втором – на функциях норм и потребностей общества.

В повседневной жизни нормы имеют тенденцию «размываться». Люди привносят в общество свою индивидуальность, что ведет к потере однозначности в понимании норм. Девиантный поступок, привлекая внимание людей, заставляет их более ясно осознать существующие нормы и укрепиться в их исполнении. Разумеется, такой взгляд на проблему не оправдывает преступников, совершающих убийства и изнасилования, под тем предлогом, что они якобы этим служат укреплению правосознания законопослушных граждан. И всё же, любой поступок, который определяется обществом, как девиантный, может послужить примером тем, кто не имеет еще ясного представления о нормах – например, детям и подросткам. Самое главное в том, чтобы общество стремилось и изживанию разных проявлений девиантности, делинквентности и аддиктивности¹³.

КРИТЕРИИ НРАВСТВЕННОГО ПОВЕДЕНИЯ В КОНТЕКСТЕ ЭТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ И СОВРЕМЕННЫХ СОЦИАЛЬНЫХ ДЕВИАЦИЙ

ЛЕКЦИЯ 2

1). Нравственность в контексте этических учений и современной культуре

Поведение человека во всех формах его деятельности пронизано этическими принципами и нормами, образующими нравственность или при отступлении от них – безнравственность человеческого поведения, т.е. девиантность в сфере морали или нравственности. Анализ этического содержания экзистенциалов человеческого бытия является задачей следующих лекций. Опираясь на понимание норм человеческого развития, представляются отступления от гуманистических принципов этики и роль творческого меньшинства (интеллигенции) в критике нравственных девиаций как в мировом, так и российском контексте жизни.

Нравственность, представленная как определенное мировоззрение, является не просто набором норм или запретов, а выступает как упорядоченная этическая система, т.е. теоретическое философское знание. Осознанная совокупность норм, правил, принципов определяется как нравственный кодекс. Таким кодексом можно назвать систему этических принципов Конфуция, нравственного императива И.Канта, офицерские кодексы чести, правила успеха Дейла Карнеги, некоторые подсказки обыденного общения, составленные из афоризмов знаменитых личностей французским писателем Андрэ Моруа в «Письмах к незнакомке»¹⁴. Это и принципы нравственно воспитанного человека, составленные А.П. Чеховым и обращенные к своему брату Михаилу в письме 1866 г., афоризмы М.Монтеня, А.Шопенгауэра, Ф.Ницше, психолога Вл. Леви, Кодекс этики социального педагога и социального работника и др. Своеобразной целостностью отличаются нормы отрицательных стереотипов поведения – преступных группировок, аморальных компаний.

Мировые религии делали гигантские усилия сформировать нравственные принципы и сделать их этическим мировоззрением (учением о нравственности). Религиозные мыслители Китая Лао-цзы (р.в 604 г.до н.э.), Конфуций (551-479 гг. до н.э.), Мэн-цзы (372- 289 гг. до н.э.),Чжуан-цзы (369-286 гг. до н.э.) стремились к поискам обоснования жизнеутверждающих нравственных принципов в своей натурфилософии. У Конфуция это были, прежде всего, нравственно-практические учения о сыновней почтительности, обращение внимания учеников на изречения мудрецов золотой статуи дворца Чжоу. Вот некоторые из них: не беритесь разом за множество дел, множество дел ведет за собой и множество скорбей, по крайней мере, забот; не избегайте и малой несправедливости в отношении к себе, иначе потом придется употребить много усилий для отражения жесточайших нападок; у неба нет родства, и оно одинаково ко всем людям и многие другие, выраженные аллегорически, например, о золотой середине, демонстрируемое самим Конфуцием (как набрать воду из колодца при помощи легкого ведра). Конфуций разработал иерархическую модель поведения, что отразил в известном изречении: князь должен оставаться князем; министр – министром, а отец – отцом. У Конфуция была практическая философия нравственности (этика): об отношении государя к подданным, отцов к детям, мужей к женам, о пяти верховных добродетелях и следовании им: человеколюбии, правосудии, повиновении, соблюдении обрядов, правдолюбии, верности и честности. Нравственность совершенного мужа – Цзюнь-цзы – предполагает отсутствие увлечений, равновесие, умеренность, сдержанность, невозмутимость, почтительность, терпение и вежливость, и Конфуций разработал обрядовые церемонии по каждому случаю. Таким образом, обрядовый этический церемониал стал главным содержанием духовной жизни в Китае¹⁵.

В противоположность китайской этике, разработавшей принципы целесообразной практической этики, индийская этика брахманов, Будды (563 –483 гг. до н.э), индуистов посвящена умерщвлению плоти, мистическому соединению с Брахмой. Ментальные представления о бесконечном круге перерождений, тяжелые покаяния для улучшения кармы приводили к тому, что жизнь тяготила и порождала главное стремление к покою, смерти. В буддизме состояние полного отрешения – нирваны – являлось самым желанным как прекращение круга рождений и просветления в полном покое. Менталитет отрешения от всех земных желаний приводил к выработке таких нравственных качеств, как долготерпение, кротость, непротивление злу насилием, стремление покинуть мир страданий, равнодушие к дилемме: жить или не жить. Альберт Швейцер назвал такую этику не носящей миро- и жизнеутверждающего характера, а наоборот, носящей миро- и жизнеотрицательный характер¹⁶.

Он же подчеркивает, что в христианстве Иисуса оптимистическая сущность мировоззрения подорвана учением о том, что приход совершенного в нравственном отношении мира основывается на катастрофе существующего. Его приход не подготавливается культурной работой человечества, кроме молитв и соблюдения предписаний церкви ради спасения в другом мире.

Греко-римская философия, начиная с Сократа, стремится подвести фундамент знания под нравственные нормы, не удовлетворившись мифологическими объяснениями. С точки зрения Сократа, добродетель основывается на подлинном знании, а потому способна сочетать интересы индивида с интересами общества. Для подкрепления знания Сократ предлагает основываться на интуиции, которая у него носила имя Даймона, с подсказками которого он сверял свои убеждения. Сократ положил начало этике – учению о нравственности и завещал потомкам определить понятие добродетели и сделать этику основополагающим учением в человеческом взаимодействии.

Дальнейшее развитие этики шло как учение о противоборстве принципа удовольствия как основе поведения и ограничения его вплоть до исключения его в этике аскетизма у киников.

Платон оказался не способными создать этику активного действия: он уводил ее в мир абстрактных эйдосов, данных человеку в виде популярных предписаний добродетели: мудрости, мужества, рассудительности и справедливости. Однако, считая существующий мир только миром видимости, он отказывал ему в подлинной этичности. Аристотель был сосредоточен на создании практической этики счастья, определяя его как сообразную с добродетелью активность. Отказываясь от сократовского принципа знания, Аристотель останавливается на приобретении навыков правильной середины между крайностями, таким образом, выразив собственную нравственную позицию. Поскольку сама идея человечества в античном мировоззрении еще не созрела, государство ставит целью совершенствовать не всех своих подданных, а лишь представителей отдельных классов. Однако уже в позднеантичную эпоху у Луция Аннея Сенеки, у фригийского раба Эпиктета и философствующего императора Марка Аврелия отмечается тенденция отхода от эгоистического принципа и превращение этики в учение общечеловеческой любви, самопожертвования и преданности.

Утвердившееся христианство считало бренный мир дурным и безнравственным, располагая лишь идеалами христианской этики, а неопифагорейство, неоплатонизм и другие мистические культы идут ему навстречу в этом вопросе. Пустынножительство, связанное с аскезой и усердной молитвой во имя спасения и пришествия тысячелетнего царства Божия было идеалом западной средневековой нравственности. Пустынножительство могло сочетаться с учительством, как это, например, представлено в новелле «Исповедник» Г.Гессе¹⁷.

Ренессанс с его новым складом мышления, переориентированным с пессимистического христианского мировоззрения на жизнеутверждения, стремится создать этику действия. Основы новой морали строились на психологическом выведении альтруизма из эгоизма, поскольку утверждалось, что, действуя в интересах общества, индивид достигает личного благополучия. Такой альтруизм как принцип действия, начинаясь с антиклерикальных установок Эразма Роттердамского, получил развитие в этике Т. Гоббса, Дж. Локка, К.А. Гельвеция, И. Бентама. «Бог и общество, – пишет А.Швейцер, – принуждают индивида к альтруизму, апеллируя к его эгоизму»¹⁸. Стремясь произвести в обществе как можно большую сумму счастья, они оставляют этику без этической личности.

В дальнейшем интеллектуалисты и интуитивисты дают представление о морали как стремлении к совершенству, заложенному в человеке от природы, или слиянии с божественной жизнью (Т.Мор, Ж.-Ж. Руссо, Шефтсбери, в последующем русские религиозные философы и др.). Натурфилософская мистика повлияла на этическое мировоззрение Вольтера, Д.Дидро, Г.Лессинга, Ж.Кондорсэ, И.В.Гете, Ф.Хатчесона, И.Г. Гердера. XYIII в. ввел новые нравственные ориентиры, такие как воля к прогрессу, борьба с суевериями, религиозными предрассудками, невежеством, национальной ограниченностью, стремление к всечеловеческим идеалам. Это была эра утверждения нравственного авторитета и усвоения понятий долга и чести, эра возникновения тайных обществ и орденов, ставящих задачи рождения нового человечества, приводящая зачастую к парадоксу: ослабления этического и гуманного вследствие амбиций властолюбия. Противоречия этически рационального и технически функционального представил Ж.Кондорсэ в своей работе «Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума».

С самых высоких гуманистических позиций представил этическое мировоззрение И.Кант. Он развил этику нравственного как самоцели, но никогда не средства к достижению цели и возникновения нравственного из внутренней необходимости как непосредственно и абсолютно повелевающего долга. Ему принадлежит учение о категорическом императиве (нравственном повелевании), в котором выражено освобождение человека от естественного порядка чувственного мира и приближение к более высокому мировому порядку. Однако Кант не сообщает о содержании этого нравственного повелевания, кроме одного общего принципа: «Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом»¹⁹. Этика Канта хотя и выступает выражением сущности бытия как человеческого, но является все-таки трансцендентной по выражению ее происхождения, так как не вскрывает земных корней нравственности и не делает различия между человеческими деяниями и мировыми событиями, по оценке А. Швейцера. «Абсолютный характер этического долга постигнут, но его содержание не обосновывается»²⁰.

Этика Б. Спинозы, как и вся его философия, носит пантеистический характер и смыкается вследствие этого с этикой китайского Востока. По учению Спинозы, счастливым человек становится тогда, когда действует внутри принадлежащего ему универсума и с точки зрения возвышенной гармонии с ним.

И.Г.Лейбниц в своей «Теодицее» писал о существующем мире как самом лучшем из всех возможных миров и давал определение морали как любви к богу и людям. Тем самым он обнаруживал близость к индийской санкхья, согласно которой мир также состоит из множества вечных индивидуальностей, которые, как Лейбницевы монады, выступают «постоянным живым зеркалом Вселенной»²¹.

Спекулятивная философия (И.Г Фихте, Ф.В.Й. Шеллинг, Г.В.Ф. Гегель) представляют жажду деятельности мирового духа как волю к этическому деянию индивида, на основе чего осуществляется тождество Я и не-Я. Поняв смысл мира как становление, индивид понимает смысл бытия и своей жизни, и свой таинственно проявляющийся в духовной жизни долг, связывающий его с богом. Так можно констатировать, что здесь воля индивида проявляется здесь как содействие, укрепление и усиление оптимистического и этического духа того рационализма, который характеризует немецкую классическую философию с ее выражением духа культуры этого времени. У Гегеля этическое также является фазой развития мирового духа, и попытки индивидуального проявления этического он считает человеческой самонадеянностью, поэтому только на основе связи с абсолютным, всеобщим выражением духовного в надындивидуальном, индивид может быть нравственным человеком, подчиняя себя требованиям этой более высокой духовности. Панлогизм Гегеля сродни брахманизму, однако с приоритетом деятельностного самоутверждения духа в индивиде.

Ф.Шиллер стремится проявить нравственное в его связи с эстетическим, красотой, невозможной вне этического и гражданского. А И.В.Гете, более того, – вместить мировоззрение активности во все проявления натурфилософии и совместить их с принципом «в деянии начало бытия». Однако в нем Гете не знает этического масштаба, проявляющегося и в облике Фауста, и в облике Мефистофеля.

Известны мысли Фейербаха о том, каким образом он доказывает, что люди отделили от себя лучшие качества, такие как провидение, мудрость, всемогущество, справедливость, любовь, совершенство и сделали их божественной сущностью. Вследствие этого человеческое отношение к богу – это отношение к своей собственной человеческой сущности²². Поэтому он стремится не упразднить религию, а очеловечить ее, свести с неба на землю. Вера в бога есть вера в человеческое достоинство, в божественное значение человеческой личности. Так как бог есть только объективированная сущность человека, то, следовательно, человека надо поставить на первое место, т.е. на место Бога. Отсюда следует, что любовь к человеку не должна быть производной; она должна стать первоначальной, а любовь человека к человеку должна стать высшим и первым законом человека. «Человек человеку – бог – таково высшее практическое основоначало, таков и поворотный пункт всемирной истории».

В соответствии с этим практическим основоначалом отношение между людьми становятся религиозными, а сама философия (и этика) Фейербаха становится атропотеизмом, т.е. человекобожием, по русскому выражению Достоевского.

Социокультурные следствия антропотеизма могут быть различны в зависимости от того, какой человек становится богом²³. Это может быть абсолютная власть любого монарха, тирана, ницшеанского сверхчеловека или современного человека массовой культуры, далёкого от совершенства. Так что попытка Л. Фейербаха создать земную религию любви не увенчалась успехом, поскольку он так и не нашёл такого человека, которого можно было бы поставить на место бога.

Марксизм, стремящийся создать атеистическое общество, воспользовался идеей человекобожия. И, по сути, не Гегель, а Фейербах стал философским предшественником марксизма, в чем признавались и сами его основоположники. Именно возведенный на Голгофу крайнего унижения, бедности и презрения пролетариат мыслился у них Спасителем от эксплуатации, отчуждения и бесправия. Что из этого получилось, мы знаем из антигуманной деятельности диктатуры пролетариата, поставившей классовое выше нравственного. Тенденция элиминации нравственного за счет экономического, т.е. уничтожения частной собственности, проявилась у всех социалистов, начиная А.де Сен-Симона, Ш.Фурье, Р.Оуэна, Ф.Лассаля и кончая марксизмом-ленинизмом.

А.Шопенгауэр и Ф. Ницше не помогают времени найти то, в чем оно нуждается – социальную этику, которая несла бы в себе действительно нравственность. Шопенгауэр считает, что все, что встречается в мире жизни, является проявлением воли к жизни. Однако дальнейшее продолжение сбивает так хорошо начавшуюся логику. Поскольку воли индивидов противоречат друг другу и накладываются друг на друга, то образуется конфликт воль и желаний, что делает мир бессмысленным, и всякое бытие в таком мире есть только страдание. Осмысление человека как чего-то ценного есть «идея фикс» европейской философии. И далее этика Шопенгауэра представляет собой вариант индуизма, поскольку развивает идею ненадобности жизнеутверждения. Главной целью становится выход человека из бессмысленной игры, и через жизнеотрицание он приобретает покой. Логика совершает круг: в человеке берет свое начало воля к жизни, но направляется она на то, чтобы освободиться от волнений и страданий и обрести покой. А.Швейцер называет ее этикой смирения, сострадания и мироотречения, в континууме которых становится бессмысленным всякое этическое деяние. Единственно целесообразным действием может быть только стремление раскрыть перед волей к жизни обман, в котором она пребывает, и открыть ей таким образом путь к безмятежности и покою. Сострадание у Шопенгауэра приобретает чисто формальный характер, как и в брахманизме, так как на пути действительной этики любви стоит идеал недеяния. Идеал этой этики – аскетизм, отказ от потомства. Заслуживает осуждения, с точки зрения этики Шопенгауэра, самоубийство от отчаяния, поскольку демонстрирует наличие жизнеутверждающей воли.

ЛЕКЦИЯ 3.

2) Феномены этического сознания ХХ-XXI вв.

Ф.Ницше перевернул все представления о морали, копившиеся до него в арсенале культуры. По его мнению, этика утратила свою истинность, поскольку взяла понятия добра и зла не из арсенала идей о смысле жизни человека, а из тех соображений, чтобы сохранить личность в подчинении коллективу. Такую мораль он называет покорностью и записывает в нее самопожертвование и служение другим. Истиной моралью он считает самоутверждение отдельного индивида, поскольку она естественна и продолжает усиление этого недоразвившегося животного - человека. У Ницше мораль ограничена рамками элементарной морали, поскольку у него отсутствуют высшие ценности жизнеутверждения, оставаясь на уровне абстракций. По мнению Ницше, высшая духовность означает на деле отказ от естественных стремлений и естественных потребностей. На самом деле условием выполнения задач своей жизни является утверждение всего, что есть в человеке: и стремления к власти, и нечистых желаний. Ницше решает противоречие между духовным и естественным в человеке в пользу последнего.

Идеальный человек у Ницше превращается в «сверхчеловека», который выходит победителем из всех испытаний и беспощадно утверждает свою власть над другими людьми. В победном наслаждении жизнью он не отвергает жестокости. Таков его Заратустра – символ борьбы за истину и добро, но отвергающий ценности иудейско-христианской морали. «Есть нечто трагическое в том, что нынешнее возрождение героического идеала берет свое начало в поверхностной моде на философию Ницше»²⁴, – писал Й.Хёйзинга в условиях усиления фашизма. Его Ubermensch (сверхчеловек) воспринимался среднестатистическим олухом так, как будто доводился ему младшим братом. В Германии этот героизм был поднят до уровня политического лозунга и плаката. Культ героического сам по себе показатель общественного кризиса. Он означает, что понятия служения, миссии, долга больше не имеют достаточной силы, чтобы стимулировать энергию общества. Её нужно усиливать через громкоговоритель. Энтузиазм людей необходимо развивать, а может быть и «надувать». Вспомним, как это делалось в наши «сталинские пятилетки», нагнетая стадные чувства. Не в меньшей мере корректирует незыблемость моральных норм некоторые понятия в психологической системе З.Фрейда, сбивая их в аморальность айсбергом бессознательного либидо как изначально данным инстинктом рода. Еще радикальнее философского имморализма влияет на устои морали комплекс идей об относительном характере морали, который содержался в системе исторического материализма (классовое превыше нравственного).

Феномены этического сознания ХХ столетия – от экзистенциализма до постмодернизма – отразили релятивность нравственных представлений. Обращаясь к работам экзистенциалистов, лишь кратко укажем на основные положения их этической философии и те культурологические выводы, которые следуют из них. Ж.-П. Сартр указывает непосредственно, что экзистенциализм отдает человеку во владение его бытие и возлагает на него полную ответственность за существование²⁵. При этом он делает две оговорки о том, что, с одной стороны, субъект сам себя выбирает, а с другой, он не может выйти за пределы человеческой субъективности. Выбрать себя,- говорит Сартр,- будет означать, что мы выбираем те или иные ценности и что мы ни в коем случае не можем выбирать зло. При этом он уточняет, что, выбирая благо для себя, Я выбираю то, что является благом для всех. Я ответственен, таким образом, за себя самого и за всех и создаю определенный образ человека, который выбираю; выбирая себя, я выбираю человека вообще²⁶.

Развивая теорию заброшенности в мир человека, испытывающего при этом «тревогу» и «отчаяние», Сартр говорит, что человек и человечество в целом не могут избежать чувства полной и глубокой ответственности. Атеистический экзистенциализм после принятия принципа, что бога нет, в условиях, когда существование предшествует сущности, определенно констатирует, что человек – это свобода, за которую он ответственен: за страсти, поступки, ориентиры, за будущее, за «изобретение» в себе человека.

Для А.Камю мир этики – это целая Вселенная со своей особой метафизикой и своим духовным строем. Она выстраивается как Вселенная равнодушия, ревности, честолюбия, эгоизма или великодушия. При этом исходной позицией Камю в его книге «Бунтующий человек» является дискурс о том, что мир абсурден, хаотичен, бессмыслен. Однако нравственная сила человека заключается в бунте против абсурда, а не в самоубийстве. Отвечая на вопрос, что значит жить в абсурдном мире, он пишет, что это не значит «ничего, кроме безразличия к будущему и желания исчерпать все, что дано. Переживать свою жизнь, свой бунт, свою свободу как можно полнее – значит жить, и в полную меру»²⁷. Характеризуя сущность бунта, А. Камю пишет, что бунт есть уверенность в подавляющей силе судьбы, но без смирения, обычно ее сопровождающего… Этот бунт придает жизни цену²⁸. Человек, по Камю, сам является своей единственной целью. «И мне безразлично, констатирует он, вульгарна эта жизнь или отвратительна, изящна или достойна сожаления. Главное исчерпать то, что возможно». Эта позиция характерна и для других экзистенциалистов. Они связывают предназначение человека, подлинное человеческое существование с полнотой переживания собственной жизни, с поисками и проявлениями уникальной самости через бунт, любовь, страдание, парение в мысли, творчество, радость самореализации. Однако все это существует в атмосфере той глубокой грусти, какую несет с собой мысль о смерти человека и его смертности. «В смертельном свете этой судьбы проступает ее бесполезность. Никакая мораль и никакие усилия заведомо не имеют оправдания перед кровавой математикой, распоряжающейся человеческим уделом»²⁹.

Я не знаю философа более вдумчивого, глубоко понявшего суть человека не только в его историческом развитии, но и современном и оценившего ее как «бегство от свободы», чем Э. Фромм. Этот психоаналитик определяет внутренний мир человека, начиная с совести, как ре-акции на самих себя. Он определяет совесть как голос нашего подлинного Я, требующего от нас жить плодотворно, развиваться полно и гармонически, то есть, стать тем, чем мы потенциально являемся. Этот голос можно назвать голосом нашей любовной заботы о самих себе. Фромм определяет гуманистическую совесть как выражение нашего подлинного Я, вмещающего суть нашего морального опыта жизни. Раскрывая структуру этого морального опыта, Фромм включает в нее знание о цели нашей жизни и о принципах, посредством которых мы добиваемся ее. В них включаются как те, которые мы открыли сами, так и те, которым научились от других людей, потому что признали их истинными.

Э. Фромм различает гуманистическую совесть и авторитарную. Если гуманистическая совесть является выражением личного интереса и целостности человека, то авторитарная совесть имеет дело с человеческим послушанием, самопожертвованием, долгом или «социальной приспособленностью» человека. Эти два вида совести различаются по способу осуществления человека: цель гуманистической совести – плодотворность, за которой стоит счастье человеческой жизни. Авторитарная совесть заставляет человека подавлять себя, становиться орудием других, какими бы величественными ни пытались они казаться. Быть «самоотверженным», несчастным, смирившимся, унылым – все это противоречит требованиям собственной совести. Ее голос, каким бы слабым ни казался, позволяет человеку не утратить себя и не стать жертвой своего безразличия и деструктивности по отношению к самому себе, и таким образом сохранить плодотворность и избежать трагизма судьбы. Главное, научиться слушать голос совести и понимать то, что он говорит, чтобы действовать в согласии с ним. А это требует способности оставаться наедине с собой, чего чаще всего человек боится. Одной из форм такой тревоги бывает страх смерти как ужас умирания, который может владеть людьми постоянно. Этот ужас чаще всего возникает от того, что в человеке звучит голос «виноватой совести, когда жизнь растрачена впустую и упущен шанс плодотворного использования своих способностей»³⁰. Страх старости тоже возникает от неплодотворности жизни, человек же, «ведущий плодотворную жизнь, ни в коей мере не становится ветхим стариком; напротив, умственные и эмоциональные качества, развитые им в процессе жизни, сохраняются, хотя физическая сила и слабеет»³¹.

Важнейшим экзистенциалом плодотворности человеческой деятельности является, по Фромму, свобода. Только свобода является необходимым условием как счастья, так и добродетели; свобода не в смысле возможности делать произвольный выбор и не в смысле свободы от необходимости, а свобода реализовать то, что потенциально заключено в человеке, выявить истинную природу человека согласно законам его существования. В этом плане Фромм спрашивает, решил ли современный Запад проблему свободы в таком ее понимании. Ответ заключается в том, что если достигнута свобода как свобода от диктаторских режимов и политической бюрократии, то зависимость от власти силы, анонимной власти рынка, успеха, общественного мнения, «здравого смысла» – или, вернее, общепринятой бессмыслицы и власти машин, чьими рабами мы стали, остается. Более того, она усиливается безразличием человека к самому себе. Оно заключается в том, что мы утратили чувство значимости и уникальности индивида, превратили себя в орудие внешних целей, относимся к себе как к товарам.

Если и есть разница между людьми в понимании самих себя и целей жизни, то она касается вопроса ответственности. Одни считают, что Бог и церковь должны сохраняться, чтобы поддерживать моральный порядок, а другие придерживаются идеи, что все позволено, нет никакого надежного морального начала, а практические соображения – это единственный жизненный регулятивный принцип. Фромм считает, что гуманистическая этика живого человека заключается в необходимости придать смысл своему существованию, но искать его не в трансцендентальных целях, а в самих себе, и знать, что позволено, чтобы оставаться плодотворным³². Фромм в определенной мере пытается восстановить из этических руин ХХ века веру в этическую состоятельность личности на принципах свободы, демократии и ответственности, что перед ним предпринял Альберт Швейцер на принципах благоговения перед жизнью.

А.Швейцер обосновал необходимость перехода от этических убеждений к созданию логически стройной этики, в основу которой он положил принцип обладания волей сохранять жизнь как все существующее и рассматривать жизнь как высшую ценность. Он приходит к выводу, что инстинктивное благоговение перед жизнью подавляет все другое, ибо мы суть воля к жизни. Однако он против бездумной воли к жизни, которая заставляет человека брать как можно больше счастья от жизни, не осознавая при этом, зачем оно ему, собственно, нужно. Это однозначно гедонистическая позиция явно не устраивает А. Швейцера, поскольку она может прийти в противоречие с волей к жизни другого.

Совершенно иной смысл заложен в оправдании творчества, когда Швейцер констатирует, что «в нас, существах свободных, мыслящих и способных к целесообразной деятельности, стремление к совершенству развито настолько сильно, что мы испытываем неудержимое желание достичь высшей материальной и духовой ценности в нас самих и во всем подвластном нам бытии»³³. Однако, по Швейцеру, и всякое жизнелюбивое смирение берет начало в этом благоговении перед жизнью и его наполненностью идеалами³⁴. Если ей выпадает этот благоприятный удел, то она благодарно принимает его. Но она полна решимости действовать и тогда, когда ей отказывает счастье и успех. «Воля к жизни, – пишет А.Швейцер, – не пламя, которое постоянно нуждается в топливе благоприятных событий, она горит чистым светом и тогда, когда использует лишь свои внутренние ресурсы. Даже когда события обрекают ее на страдания, она не перестает быть деятельной волей. В глубоком благоговении перед жизнью воля к жизни придает ценность нашему существованию даже тогда, когда, согласно обычным представлениям, оно утратило уже всякий смысл, ибо в этом существовании она переживает свою свободу от мира»³⁵.

Швейцер проникновенно донес до нас святую истину того, что подлинная воля к жизни вполне совместима со смирением, которое не обязательно означает усталость, а скорее тихий триумф, который празднует воля к жизни, испытывающая тяжелое давление жизненных обстоятельств. Именно такое состояние и бывает жизненной проверкой глубокого миро- и жизнеутверждения. Как альтруист, он признает и самоотречение от жизни из-за благоговения перед жизнью, что облечено в мистику этического единения с бытием. Обращаясь к самым главным категориям морали, ламбаренский доктор четко формулирует различия между добром и злом: «Добро – то, что служит сохранению и развитию жизни, зло есть то, что уничтожает жизнь или препятствует ей. Согласно этому принципу, каждый должен отдать частичку своей жизни другим людям, как это сделал сам доктор Швейцер, создав на собственные средства больницу в Африке и оказывая бесплатно помощь, и не только медицинскую. Отсюда родился его афоризм: «Кто теряет свою жизнь, тот ее находит».

Констатируя падение нравственности в современной культуре, Швейцер видит главную причину этого падения в том, что вопросы морали перепоручаются государству, которое пока ни в одной культуре не отличалось гуманностью, а там, где кончается гуманность, начинается псевдомораль. Этические идеалы, основанные на рациональности, которой так гордилась культура XYIII-XIX веков, постепенно иссякают. Упование на будущее, как правило, светлое, Швейцер считал политическим доктринерством, а ХХ век – утратившим оптимистичность нравственного мировоззрения и вдохновляющих этических идеалов, которые и составляют душу культуры.

Сверхзанятый современный человек, которого затем Э. Фромм назовет конформистским, а Г.Маркузе – одномерным, теряет в меркантильности жизни духовное начало, занят в свободное время поисками абсолютной праздности, развлечений и способов забыться. В человеке ценится прилежание работника, а стремление быть чем-то сверх того по-настоящему никого не интересует. Такой дух растления, прежде всего, идет из больших городов, а специализация способностей как высший показатель развития ведет к потере индивидуальности. Швейцер практически первый из гуманистов ХХ в. увидел, что несвободный, разобщенный, ограниченный современный человек находится под угрозой стать негуманным. Это проявляется в утрате чувства родства со своими ближними, в партикулярном безразличии к человеку, в превращении определенной части человечества просто в человеческий материал, в превалировании внешней организации общества за счет утраты духовной жизни. Под властью социальных институтов личность теряет индивидуальность, что в целом означает поглощение человека современным обществом. Как следствие приоритета корпоративности, приводящего к отказу миллионам в праве на мышление, и сверхорганизованности современной жизни развивается бездумье, а в этом континууме – подчиненность суждения и нравственности массам. Таким образом и осуществляется деморализация индивида обществом.

Культурный прогресс, конечно, смягчил борьбу за существование, но этого далеко недостаточно для прогресса духовной жизни человека. Швейцер не разделяет точки зрения на то, чтобы узаконить различие между культурой и цивилизацией как обществами, обладающими этикой, с одной стороны, и лишенной этической стороны жизни, с другой стороны. Гитлеровский национал-социализм подвергается им критике за тоталитарную идеологию национального государства, культивирующего экономические интересы и националистические идеи величия и преследующего «врагов» нации. Устами африканского проповедника, не нашедшего места в немецкой культуре того времени, развенчивается материалистическая теория, ставящая экономические отношения выше духовной этической жизни, а следовательно, как показала практика сталинизма, либо сублимирующая личность до винтика государственной идеологии, либо десублимирующая в случае этического противостояния в «лагерную пыль». Отсюда следует закономерный вывод о том, что необходима этизация убеждений в решении всех проблем жизни вплоть до материально-экономических, а потому невозможно удовлетвориться культурой, оторванной от морали.

Обновление культуры и, прежде всего, на этических началах связано отнюдь не с народными массами, а с исключительными личностями, высоконравственными индивидуальностями. Когда общество воздействует сильнее, чем индивид на общество, начинается нравственная деградация культуры, его деморализация. Современное общество в рамках своей сверхорганизации через все каналы СМИ превращает индивидов в несвободное, несамостоятельное, бездумное существо, лишенное чувства гуманности. Отсюда так велика боязнь властью инакомыслящей личности с ее духом и голосом правды.

Культура, зиждущаяся на мировоззрении, во многом задающем ментальные подвижки, может возродиться только в результате духовного пробуждения и этических устремлений людей. В свою очередь, эпоха получает свои идеи от личности, которая должна идти по пути углубления мыслящего мировоззрения. На этом пути рождается этика – область деятельности, направленная на внутреннее совершенствование человека. В данном случае, этика, вырабатывая идеалы и нравственные нормы, синонимична понятию «мораль». Пессимистическая этика не преследует цели, направленные на совершенствование мира. Она направлена только на самосовершенствование индивида, которое проявляется в освобождении индивида от мира и его духа (брахманизм, буддизм, А.Шопенгауэр). Этика оптимистическая преследует цели не только внутреннего самосовершенствования индивида, но и воздействие этического индивида на мир и других людей. Этика недеяния и идеала бездействия не может стать импульсом обновления культуры. Мы должны обновлять свои идеалы с точки зрения смысла, который мы хотим придать нашей жизни и культуре в условиях, когда имеющие власть самым бесстыдным образом третируют лишенных ее. Этическая ситуация строится не на основании смысла мира, который такового не имеет, а на основании воли к жизни, заложенной в человеке Эволюцией как в сущем, достигшем разума и потребности возобновления своего бытия.

Современная культурная ситуация может быть охарактеризована как стремление создания еще одного нравственного императива – экологического, без которого уже поставлена под сомнение возможность сохранения человечества. В оптимистической интерпретации экологический императив означает возможность вступления общепланетарной жизни в эпоху ноосферы. «Нам необходимо всем научиться чувствовать себя членами одной семьи, судьба которой зависит от всех ее членов»³⁶, – так можно интерпретировать первый принцип нравственного экологического императива. Сделать это возможно только через воспитание нового менталитета всеми усилиями научно-просветительской работы через все средства массовой информации и новые экологические реалии культуры. Требования экологического нравственного императива по своей значимости равняются некогда выработанному табу «Не убий», прекратившему внутривидовую борьбу и означавшему начало социокультурной эволюции человечества. Второй принцип – это принцип благожелательности к Человеку, несовместимый с любым представлением об этническом и национальном неравенстве, конфессиональном и культурном превосходстве одних людей над другими, однако без унификации культур. Унификация противоестественна, поскольку «культура, так же как и генетическая память, - бл это «банк данных» человеческого опыта. Исчезновение какого-либо элемента культуры, также как исчезновение какого-либо вида, уже никогда невосполнимо. Это навсегда утерянный опыт³⁷. Возникающий коллективный Разум должен научить людей жить вместе. Начало пути в ноосферную культуру было указано еще Римским клубом обоснованием принципа разумности человеческих потребностей, означающий постоянное восполнение взятого у Природы при помощи вклада человеческого труда³⁸.

Однако предостережение о возможной катастрофе культуры вследствие безответственности человека современной сциентистской парадигмы давали некоторые культурологи еще в первой половине ХХ века. К ним принадлежит Й. Хёйзинга. В своей работе «В тени завтрашнего дня» он писал о том, что ведущий принцип научно-технической эпохи «Знание – сила» в условиях нравственного кризиса приобретает зловещее звучание. Также понятие «освоение природы» давно потеряло свой первоначальный смысл, поскольку сейчас «это уже не освоение природы, а грубое вмешательство в ее пределы, т.е. потенциальное её истребление»³⁹. Он также поднимает нравственный вопрос о том, что совершенство научной техники вряд ли позволит оставить неиспользованными новые средства уничтожения. «Это было бы, считает Хёйзинга, таким сатанинским глумлением над самим мирозданием, что для виновного человечества лучше сгинуть в собственном грехопадении»⁴⁰. Хёйзинга осуждает доктрины независимой от морали политической жизни, сконцентрированной в противоположности «друг-враг». Такие доктрины означают оскудение духа, оставляющие позади себя наивный анимизм первобытных народов. Такие доктрины ведут к бездуховности вплоть до уровня сатанизма, который возвышает зло до роли путеводной нити и сигнального маяка человечества.

Сексуальная этика ни в какие века не отличалась безупречностью. Но, высвободившись из оков религиозной морали, она принесла обществу не только новые нравственные проблемы, но и физические болезни, ослабляющие его генофонд. Поэтому следует прислушаться к словам, сказанным задолго до сегодняшних недугов человечества. «Если каждый человек в отдельности не признает как истину, что ему нужно противостоять радикально пороку, именуемому распутством, общество будет безнадежно обречено на сексуальное вырождение с неизбежным самоистреблением в конце⁴¹.

Эстетический комплекс искусства, включающий в себя нравственные аспекты жизни⁴², начинает деформировать их в сторону порока еще с плутовского романа. Эстетический катарсис вознагражденной добродетели расшатывается победой безнаказанного порока. О синематографе своего времени Хёйзинга отзывался с большим пиететом. Что сказал бы он о современном кинематографе, когда увидел бы не прикрытые никакой психологической вуалью откровенно эротические сцены, вернее даже порнографические, созданные с единственной целью – вызвать вожделение. Разумеется, обнажение интимной жизни характеризует постмодернистское искусство. Однако искусство тем и отличается от порнографии и эротики, что, представляя трудно постигаемые тайны эротики, остается на высоком уровне искусства любви, не вступая на почву этического расшатывания духа. Несмотря на обилие сексуальных сцен фильм Адриана Лайна «8,5 недель» не назовешь безнравственным, чего не скажешь о фильмах «Калигула» или «Основной инстинкт» тоже известных режиссеров. Не только реальность, но и ее усиливающая виртуальность современного кинематографа отражают всеобщее притупление нравственного чувства, что выражается в возрастающей преступности, наркомании, наркомафии, респектабельном изображении политических и экономических преступников.

Государственная деятельность чаще всего оказывается вне моральных оценок, что придает общественному состоянию лживость, несправедливость, жестокость, вероломность, угнетение и попрание прав. Чаще всего такая внеморальность оправдывается обывателем с точки зрения порядка на улицах и четкостью расписания поездов (сейчас и это взламывается резонансным терроризмом и безответственностью, зачастую отсутствием профессионализма и перегруженностью автомобильных дорог). Обычный обывательский силлогизм – когда из посылки «здоровое государственный организм отличает порядок и дисциплина», делается следствие: «значит, порядок и дисциплина свидетельствуют о здоровье государственного механизма», чреват государственным авторитаризмом. Его следствия уже не раз окрашивали трагически историю многих государств, среди которых Германия и Россия занимают первые места. Главные мотивы до сих пор осуществляемых государственных действий – это властолюбие, алчность, корыстный интерес или страх⁴³.

Прозорливо отмеченный пуэрилизм (инфантилизм) общества в лозунговом slogane, использованном американскими партиями в предвыборной борьбе как игровая фигура, троп, разросся до неимоверных масштабов в современном телеэкране. Пожирая время граждан и втягивая их в пуэрилизм, он приносит рекламным заказчикам торговые дивиденды. Работает целая индустрия «слоганства», чтобы навязать людям эту назойливую игру, как об этом хорошо написано в романе В.Пелевина «Generation «П». Общую лодку, в которой плывут все народы современного мира, нельзя раскачивать ни пуэрилизмом, ни иррационализмом безнравственности, иначе нам не выплыть из бурных водоворотов современной жизни. И хотя мы не ждем скорого конца света, как в эпоху Средневековья, воля к власти, безразличие к истине и культ бытия с его яркими инстинктами и страстями ведут к этому. Поскольку мы уже не ждем спасения от научно-технического прогресса, то надежда остается на обновление духа, опирающегося на новую аскезу. Эта новая аскеза состоит не в отречении от земной жизни ради жизни на небесах, а в нравственном интернационализме, который нужно поливать живой водой одухотворенного национального самосознания.

ЛЕКЦИЯ 4

НРАВСТВЕННЫЕ ДЕВИАЦИИ В РОССИЙСКИХ СОЦИАЛЬНЫХ СИСТЕМАХ И РОЛЬ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ В ИХ ВЫЯВЛЕНИИ И КРИТИКЕ

1. Девиации административно-командной системы и её трансформация в коррумпированное общество власти «олигархов».

В административно-командной системе интеллигентность и нравственность помогала сохранять классика русской и мировой литературы, которая не была запрещена, хотя и выпускалась дозировано. Неслучайно перед самым «сломом» системы выстраивались очереди на подписку, например, на четырехтомник В.П.Астафьева. Виктор Петрович Астафьев с его повестями и рассказами о крестьянском и военном бытии, в которых он просто не мог кривить душой вследствие своей природной порядочности и талантливости, с его «Одой русскому огороду» и философско-житийной «Царь-рыбой» был нравственной точкой отсчета в советском регламентированном пространстве. Об Александре Исаевиче Солженицыне я не говорю, потому что преподавателям философии в связи с очередным партийным «разоблачением» его «антисоветских произведений» вменялось только критиковать их в соответствии с предлагаемым «анализом». Пересмотру после ухода «хрущевской оттепели» подверглись даже его «Матренин двор» и «Один день из жизни Ивана Денисовича». Только отдельные самостоятельно мыслящие вузовские философы, умеющие сохранять в себе нравственный стержень и нравственный вектор, умели обходить «распоряжения». Но были и такие из числа признанных «на местном уровне выдающихся комписов» (термин В.Войновича), которые, имея доступ к прочтению (в Обкоме КПСС) таких художественных произведений А.И. Соженицына, как «В круге первом» и «Раковый корпус», брали на себя «честь» возглавить разоблачительные идеологические кампании. Именно отсутствие нравственной интуиции и порядочности не сделало подобных «комписов», ни философами, ни писателями, хотя все привилегии «областного масштаба» они получили. Это они рекомендовали к изучению произведения Ан. С. Иванова «Повитель», «Тени исчезают в полдень» и «Вечный зов», иллюстрирующие лишь «Краткий курс истории ВКП(б)», и насмехались над «хрипуном» Вл.С.Высоцким, «прививая студентам хороший эстетический вкус». Глотки свежего воздуха, которые несла оттепель 60-х г., в том числе произведениями Э.М. Ремарка, Э. Хемингуэя, стихами и песнями отечественных поэтов-шестидесятников, на каком-то интуитивном уровне заставляли, если и не сопротивляться, то скептически относиться к повсеместной «оруэлловской морали», хотя о самом Дж. Оруэлле, разумеется, тогда не слышали. «Оруэлловскую» мораль прививали нам через многочисленные собрания об очередном личном деле аморального поведения, хотя, как я знаю из одного собрания, вся аморальность студента состояла в том, что его идеалом был князь Лев Мышкин из романа Ф.М.Достоевского «Идиот», сохранившегося в родительской библиотеке и тогда еще не переизданного в советское время. Мы читали всю правду жизни в романе М.А. Шолохова «Тихий Дон» и его «Донских рассказах», но акценты в образах, нам, тогда студентам, помогали этически расставлять совсем не так, как профетически расставил их сам писатель. Рабоче-крестьянская интеллигенция, к числу которой относилось большинство наших преподавателей, не имела нравственного иммунитета высокой культуры, чтобы расставлять их самим, хотя талантливые, безусловно, были, но предпочитали молчать или говорили эзоповским языком. Будущая интеллигенция комсомольско-партийных райкомов и обкомов начинала свою властную карьеру с борьбы против подобного «аморального поведения» (против узких или широких брюк, длинных или коротких волос, против стиляг, подражающих западной моде в одежде и танцах – «это русские поганки, доморощенный Бродвей» – пародировал таких С.Михалков). Это было время самого безграничного радения за чистоту морали, в большинстве своем ущербных в моральном отношении «мальчиков» и ортодоксально неженственных «девочек».

Когда общество живет в таком измерении отсутствия свобод и прав (они идут по ведомству «факультета ненужных вещей»), то морализаторский беспредел по отношению к «выделяющимся» делает человека заложником безграничных притязаний морали, которые оборачиваются полным аморализмом Гулага: сошлемся только на образ комиссара Семена Стройло в киносериале режиссера Чухрая-младшего «Московская сага». Такие всегда – образец беспринципности и всеядности и безошибочно действуют в соответствии с линией партии, что в большинстве случаев означает «применительно к подлости».

С чернобыльской катастрофы, ставшей одновременно началом демонтажа административно-бюрократической системы, как назвали ее интеллектуальные прорабы перестройки, началась эпоха гласности, демократизации нравственного подъема и веры российской интеллигенции. Веры в справедливость, открытость, вхождение России в мировое цивилизованное пространство, веры в освобождение от нравственной коррумпированности, номенклатурно-партийной коллективной безответственности. Интеллектуалы, не боясь преследований и террора, вскрывали язвы тоталитаризма и болезни застоя, раскрестьянивание крестьянства, мафиозность и взяточничество бюрократии, социально несправедливые привилегии. Вскрывались бесчеловечность и чудовищность системы, питавшейся смертями узников Гулага, строивших социализм за железной проволокой, рассекречивались «психушки» для инакомыслящих, обнародовались экологические преступления. А.Д.Сахаров говорил и писал о том, как «народ проходил на протяжении десятилетий развращающую «антишколу», приучающую многих не работать, а только создавать видимость работы, приучавшую к лицемерию, лжи, эгоизму и приспособленчеству (говоря «народ», я имею в виду и интеллигенцию)»⁴⁴. Он считал, что гласность создаст новый нравственный климат в стране, а также наступит эпоха социальной справедливости, повысится уровень заработной платы, пенсий, вырастет уровень жизни, для малообеспеченных граждан будут скомпенсированы цены за квартплату, будет прекращена, наконец, бесперспективная война в Афганистане, выдвинул смелый проект сокращения всех видов вооружений. Он предполагал, что последнее откроет прямую дорогу к глубокому и всестороннему разоружению во всем мире, а средства от разоружения пойдут на решение экологических, демографических, социальных проблем. Интеллигенция была искренне уверена в возможности нравственного оздоровления общества, строились перспективы развития экономики, правового государства, решения экологического императива. Некоторые (А.Д.Сахаров, Б.С. Гершунский, Л.Н. Баткин и мн.др.) серьезно задумывались о возможности конвергенции мировых систем. Лучшие публицисты, политологи, экономисты, историки и другие ученые с мировым именем, писатели (А.Ципко, Ю.Н.Афанасьев, Н.Н.Моисеев, Д.С.Лихачев, А.Гельман, Н.Шмелев, Ф.Бурлацкий, Г.Водолазов, С.Залыгин, А.Нуйкин, М.Гефтер, Т.Заславская, Ю.Буртин, Ю.Карякин, М.П.Капустин и очень мн.др.) извлекали уроки тоталитаризма, строили перспективы развития рыночной экономики, свободной культуры и т.д. Во всяком случае, период горбачевской перестройки и ельцинских баррикад защиты рождающейся демократии для интеллигенции были периодами нравственного романтизма, духовного подъема, борьбой с «притерпелостью» и ощущением «предренессанса» (Евг.Евтушенко). К нам пришел в полном объеме А.И. Солженицын, рассекречивались архивы, после десятилетних запретов издавалась русская философия, нам стали доступны книги русского и мирового зарубежья, книги, написанные советскими авторами «в стол» или в «последней волне» эмиграции. Интеллигенция умственно и нравственно крепла, прозревала, этически совершенствовалась, мировоззренчески трансцендировала, творчески активизировалась.

Однако шоковая терапия, примененная к россиянам в президентской республике, деиндустриализация России, проведенная «интеллектуалами» экономических реформ, а затем реформы приватизации привели не только к полному краху былой состоятельности страны. Но они свидетельствовали о глубокой нравственной деградации, безответственности перед своим народом и наплевательском отношении к его судьбам, не говоря уж о том, что десятки миллионов русских подверглись национальной дискриминации и унижению в отделившихся от СССР республиках. Кто же работает в наших государственных думах, правительствах, министерствах, управлениях, как ни элита нашего общества, имеющая не только дипломы о высшем образовании, степенях и званиях, но желающая активно работать в департаментах власти, упорно добивающаяся народного доверия. Или это только способ приобретения неприкосновенности, огромных зарплат, пенсий, заграничных поездок и «дач в Рамбуйе», несгораемых вкладов в заграничные банки и обучения своих детей в элитных учебных заведениях дальнего зарубежья? Обманная ваучеризация и стремительная приватизация распродажи по дешевке национальных достояний, огромных заводов и предприятий, пока люди не успели опомниться, что это как ни безнравственная политика раскола общества на горстку олигархов, сумевших хапнуть из национальной экономики, и огромного большинства «опущенных», стремящихся найти способ адаптироваться к «дикому рынку». Беспрецедентны по своей наглости практикующиеся до сих пор методы невыплаты заработанных денег, невозвращения сбережений вкладчикам, «пирамидальной» выдачи неоплачиваемых векселей. Новоявленные олигархи, нажившиеся на политике государственных «глуповцев» («интеллектуалов» от экономики), изымают триллионные средства из национальной экономики в поисках спекулятивных прибылей за границей, не заботясь о благосостоянии российских налогоплательщиков, что соответствует, по их мнению, глобалистской этике и статусу вольного «гражданина мира». «Идея «большого хапка» вытеснила из сознания правящей элиты не только идею развития, но и ответственность перед народом, совесть, человечность»⁴⁵. Старые формы «претерпелости» от несостоятельности «номенклатурного социализма» меняются на новые – несостоятельного реформирования, т.е. принудительно включают непривилегированное российское население в игру «голого короля». Между тем, реальные российские богатства, прежде всего, строевой лес в хорошей импортной расфасовке и упаковке переправляются за границу – это происходит и в Томске, и Братске, и на Байкале. Новая нищета, бесправие и лишения на фоне полной свободы российского буржуазного класса расхищать национальный капитал и уклоняться от налогов приводят к полной деконструкции общественной морали, расшатыванию границ добра и зла, разрушению социума. Интеллигенция вдохновенно желала создать новую демократическую Россию, но реформаторство привело к катастрофическому расслоению гомо советикуса на «новых русских» и «новых нищих», может быть, потому, что позитивного опыта преобразования у российской интеллигенции никогда не было, а был лишь опыт русского нигилизма – «новых людей» Н.Г.Чернышевского, тургеневского Базарова, «бесовского» – Ставрогина и Верховенского у Ф.М. Достоевского. Именно «бесовский» менталитет с его культом личности, а не общества, неоницшеанство воли к власти и обогащению любой ценой побеждает в «работающих» головах образованных русских, чтобы, окружив себя охраной, устроить фейерверки салюта в собственную честь, создавая имидж, противоположный «усредненной посредственности». Таков А.Серебровский – книжный и кинематографический образ Б.Березовского в бестселлере Г.Вайнера «Умножающий печаль». Преуспевание за счет ограбления государства и национального благосостояния в целях практик спекулятивного обогащения разлагающе действует на мораль всего общества, смещая акценты к мефистофелевскому соблазну, деконструируя мир в сторону зла и делая жизнь другого предметом «охоты на асфальте», а киллерство – востребованной профессий в деморализированном обществе. Деморализации таким образом подвергаются все слои общества, втягивая в девиантное поведение алкоголизмом, наркотиками, дедовщиной в армии, лишая здорового патриотизма, высвобождая необузданный сексуальный инстинкт, делая бессильное молодое поколение дизертирами социума, освобождая от чувства долга, затягивая в группы сексуальных меньшинств. Ставшие на путь робингудов, отбывают свои сроки в тюрьмах, а вся страна ограждает свои квартиры решетками, наподобие тюремных, малоимущие или спившиеся оказываются от родившихся детей, усугубляя проблему российского сиротства. Напряжение в обществе растет, как и смертность, образовавшаяся новая социальная общность бомжей увеличивается. Н. Шмелев констатирует, что «сейчас Россия самая социально несправедливая страна в мире, а российский народ – самый терпеливый»⁴⁶.

А. Панарин метко подмечает, что в современном российском обществе, где господствуют экономические индивидуалисты – приватизаторы, у которых зачастую первоначальным капиталом были партийно-комсомольские деньги, являются субъектами удивительной инверсии культуры, в которой позиции народной (плебейской) культуры и элитарной поменялись местами. Он пишет, что с давних пор господская культура с ее тяготением к универсалиям духа контрастировала с земными теллургическими тяготениями народной крестьянской или ремесленной культуры. Даже в своих «смеховых» праздничных формах карнавальная культура тяготела к телесному модусу (Санчо Панса, Кола Брюньон, Тиль Уленшпигель). Сейчас полюса перевернулись. «Верхи» выступили с необычной миссией реабилитации тела и инстинкта и дискредитацией духовно-возвышенного. Им принадлежит не только элитарная потребительская сфера, но производством их привилегированной телесности занимаются массажисты (и массажистки), визажисты, стилисты, повара, к их услугам безотказные высокооплачиваемые фотомодели, сверхпотребительская потребительская корзина. Современный глобалист-предприниматель не тот современник, которому мало национальной культуры, и он стремится привлечь к своим практикам потенциал других культур. Напротив, он имеет нигилистическое отношение к другим доминионам культуры, кроме экономической и телесной, а моральная культура для него – только помеха, поскольку может помешать его успеху. Если народ понимал, что та культура, которой он владеет, еще не вся культура, она должна быть облагорожена высокой культурой, и стремился к ней, то, напротив, для постмодернистского интеллигента тело не вписывается в парадигму духовно насыщенной телесности, когда тело рассматривается как вместилище души и стихии, предназначенной к духовной обработке⁴⁷. Примерно такая достаточность тела, требующая все новых и новых сексуальных изысков, освобожденных от культурных традиций любви, сопровождаемой обычаем материнства, требует развенчания и изживания.

2). «Вызов-Ответ» российской интеллигенции в условиях постсоветской аномии общества

Интеллигенция как творческое меньшинство в контексте «Вызов-Ответ» российского общества явилась во многом тем камертоном, который и улавливал несоответствие истинным критериям нормального функционировании общества и своей критикой явных девиаций и деструкций стремился направить социальную политику в более успешном направлении развития.

При всем иррационализме «Постижения истории» А.Дж. Тойнби (см.5: оценку его замечательной книги «A Study of History» К.Р. Поппером⁴⁸), у него есть рациональные идеи в этом постижении. К ним относятся его система «Вызов-Ответ» в развитии цивилизации, а так же его учение о роли творческого меньшинства, которое способно находить подходящие ответы на вызовы развития и реализовывать их в росте социальной жизни. Духовно озаренная Личность, составляющая квинтэссенцию творческого меньшинства, способна улавливать идеи, которые носятся в воздухе, и претворять их в жизнь путем воздействия на инертное большинство, заставляя его своими способностями совершать мимезис, т.е. подражать творческому меньшинству. И А. Тойнби, и Г. Уэллс, следуя библейским метафорам, называют это вдумчивое меньшинство Солью Земли, Духовно озаренными Личностями, которые имеют видение задач и берут на себя ответственность за их решение, для того чтобы вывести общество из стагнации и девиаций, придать ему дальнейшую положительную динамику. В растущих обществах образцом для подражания, эталоном становится творческая личность, лидер, прокладывающий новый путь, несущий высокие духовно-нравственные ценности и обладающий способностями к передаче "культурной радиации" и ориентации на свободный мимесис как подражанию духовно-нравственному порыву избранных носителей нового. То, что Тойнби называет дрожжами в общем котле человечества, творческим гением или выдающейся личностью, обладающей удвоенной силой, способной не только сформировать себя, но и пресное большинство⁴⁹, вполне согласуется с тем, что мы называем интеллигенцией.

Данное понимание не противоречит и более новым изысканиям в характеристике феномена интеллигенции, с которым связывают 1) «цельность человеческой личности, которая продуцирует идеал человеческого достоинства, воплощает его в жизнь и во имя его производит суд над окружающей действительностью»; 2) «благородство души, бескорыстие, энтузиазм, проявляемые в делах во имя блага других людей, равнодушие к деньгам, накопительству, роскоши и любым материальным благам вообще»; 3) «способность ощущать себя частью истории и ощущать трагизм жизни. Способность направлять инстинктивные устремления масс, отдавая себя на суд истории»; 4) «ненаследуемость характера нравственных качеств»; 5) «Нравственное мужество как единственная форма героизма, не требующая никаких чужих жертв»; 6) «высокий уровень культуры», «сохранение интеллектуальных сил общества»; 7) нелинейность мышления, оппозиционность массовой идеологии и бюрократии» и др.⁵⁰.

Таким русским интеллигентом, разделившим с Россией ее судьбу, явился А.И. Солженицын. Не только «Один день из жизни Ивана Денисовича», но его запрещенный «Архипелаг ГУЛАГ» поведал нам правду о тоталитаризме и о трагической истории российского народа в период строительства социализма и коммунизма. Его художественные произведения «В круге первом» и «Раковый корпус» после того, как вышли в свет в России, однозначно способствовали демонтажу тоталитарной системы и определили в этом отношении выбор России, являясь ответом на вызов демократических движений. Но А.И. Солженицын никогда не был в состоянии эйфории от идей прозападного либерализма, потому что у России другие ментальные корни и бытийственные исторические пути. «…На путь, неотличимый от западного Россия всё равно не выйдет никогда», – написал он по возвращении из эмиграции⁵¹. Россия для него такая же отдельная цивилизация, как Китай, Япония, Индия⁵².

В своих последних работах, написанных по возвращении из изгнания, А. И. Солженицын сформулировал национальную идею как «внимание к существенным нуждам русского народа», «сбережение Народа», «нравственное возрождение общества, которое находится в предпоследней потере духовных традиций, корней и органичности нашего бытия»⁵³.

В своей публицистике эмигрантского периода «Из-под глыб» он пишет, что погоня за искусственными целями, мировое соперничество не нужны нашему народу. Вместо того чтобы наводить порядок за океанами, «пригребать державной рукой соседей», желающих жить самостоятельно, русскому народу надо сосредоточиться на решении внутренних задач и обустраивать свой родной дом⁵⁴.

Таким образом, ответ на вызов цивилизационного развития России А. И. Солженицына может быть определен как почвеннический национальный патриотизм. Основное его содержание сводится к следующим главным положениям: понимание России как самобытной цивилизации; возрождение русского национального сознания; духовно-нравственное исцеление общества и русского народа; «реабилитация» крестьянства; отказ от любых проявлений мессианских притязаний; преодоление анархии и вседозволенности; борьба с преступностью. Будущую роль России, выздоровевшей и обустроившей свой дом, писатель и публицист видит в помощи бедным и отсталым народам, но не ради политической корысти и навязывания своего уклада⁵⁵.

А. Солженицына можно назвать нравственным аксиологом советской и постсоветской жизни, ценности которой ему известны не по книгам. Мы же можем цитировать его книги, потому что в них расставлены нравственные ориентиры. Так в «Раковом корпусе» есть примечательный диалог между главным героем и профессором, бывшим преподавателем сельскохозяйственной академии, разжалованным, в конечном счете, до должности библиотекаря. Так вот этот профессор позавидовал даже «отмотавшему срок» в лагере по 58-й статье своему собеседнику, потому что он врал меньше, гнулся меньше, а бывшего профессора вместе с другими на собрания загоняли прорабатывать «врагов народа» и требовать для них расстрела. Так об этом рассказывает разжалованный профессор накануне раковой операции, боясь унести с собой в могилу невысказанное, но осознанное как стадное бытие, в котором он всю жизнь пробоялся: «Профессоров заметали десятками. Надо было признать ошибки? Я их признал. Надо было отречься? Я отрекся! Какой-то процент ведь уцелел же? Так вот я попал в этот процент. Я ушел в чистую биологию – нашел себе тихую гавань!... Но началась чистка и там, да какая! Прометали кафедры биофаков. Надо было оставить лекции? – хорошо, я их оставил. Я ушел ассистировать, я согласен быть маленьким!»⁵⁶. Этот сценарий с лженауками теперь известен, известно и какая цена заплачена, чтобы уцелеть, чтобы вырастить семью. В далеком 1963-ем А.И. Солженицын гласом своего героя уже поставил нравственный диагноз и нашему сегодняшнему времени и его девиациям: «…из него вырастают люди-звери, люди-биржи, которые знать не хотят удержу в желаниях и в жадности»⁵⁷. То, до чего мы «доросли» в постсоветских экспериментах «реформирования», давно уже отвергнуто этически. «Потеря нравственности – это реальность нашего времени, которая может привести к страшным последствиям», – в доказательствах приводятся многочисленные девиации в жизни российского социума⁵⁸.

Преодолевая цензурно-идеологические ограничения советского общества, творческое меньшинство в художественной литературе несло для мыслящих людей особую тайнопись правды, в которой так нуждалось общество: Б.Пастернак, В. Астафьев, В. Распутин, Ч.Айтматов, Ю.Трифонов, В.Дудинцев, А.Рыбаков, В.Войнович, Г. Владимов, В.Шаламов, Ю.Домбровский, В.Высоцкий и др. Многие из них как раз и поведали о судьбах интеллигенции в условиях пролетарского экстремизма и отсутствия правового государства. Две формы сублимированной экзистенции во всем своем трагическом многообразии предстали перед глазами российского человечества, жившего на дозированном идеологическом пайке. Это форма советской сублимации, создавшая антропологию вписывания в коммунистические ценности и форма идеологической десублимации человека, не вписавшегося в них.

Огромную роль в определении судьбы российской цивилизации сыграли публицисты времен перестройки. Они сыграли критическую роль в развенчании единственно верной философии марксизма-ленинизма, нерыночного планового хозяйства, соцреализма, административно-бюрократической системы.

Однако главный ответ на вызов развития российской цивилизации был дан «сверху» – Первым секретарем ЦК КПСС, первым президентом СССР М.С. Горбачевым. После длительной стагнации общества «развитого социализма» и мало внятных речей державного партлидера периода, который словами «иррационального» А. Дж. Тойнби можно назвать надломом цивилизации, почин Горбачева в построении социализма с человеческим лицом, идея ускорения были подхвачены интеллигенцией, в которую входили в первую очередь преподаватели вузов, профессора и академики гуманитарных академий, диссиденты-правозащитники, писатели, публицисты, способные отрефлексировать идею социализма, откликнуться на предлагаемые «сверху» перемены. Однако эйфория была настолько сильной, что опять «ввязались в драку», не оценив, что имели, и, не поняв, что же хотели. Иронически оценивая самих себя, интеллигенты повторяли, перемигиваясь, как авгуры, что «процесс пошел». Но он не имел взвешенного проекта действий, поэтому скоро стало понятно, что «хотели, как лучше, а получилось, как всегда».

Теперь те же, кто развенчивал некогда защищаемую идею социализма, вскрывал истоки сталинизма в ленинизме и марксизме, кто яростно боролся за частную собственность и свободный рынок, протрезвели, увидев, что же получилось из революционной перестройки. Теперь уже дважды сменивший личину А. Ципко, задним числом пишет, что «Горбачев и его окружение не понимали, что власть в России по природе сакральна, моноцентрична, что запуск «революции сверху» приводит не столько к демократии, сколько к распаду, анархии как формам социальной деструктивности. Нельзя было делать ставку на либеральную интеллигенцию, политические аппетиты которой разгорались с каждым днем. Горбачев не видел, не понимал, что либеральная интеллигенция, которой он покровительствовал, живет разрушительными пораженческими настроениями. … Горбачев, дитя аппарата, тем не менее, тоже не понимал, что вся общественная жизнь в коммунистической России держится на партийно-хозяйственной номенклатуре, что борьба с аппаратом равноценна борьбе с государством, что либерализация власти вместо экономического подъема может обернуться тотальной деградацией производства и общественной жизни»⁵⁹. Да разве сам А. Ципко в своих многочисленных публикациях этого времени не писал о том, что «борьба с рынком, товарно-денежными отношениями всегда приводила к авторитаризму, ущемлению прав и достоинств личности, к всесилию администрации, бюрократического аппарата»⁶⁰. Как видим, творческое меньшинство, претендующее на то, чтобы раскрыть массам глаза, только сейчас само начинает прозревать, что «с такого типа интеллигенцией, такого типа элитой ни одну серьезную национальную задачу решить невозможно. Было что-то нездоровое, холопское в заискивании Горбачева перед либеральной советской интеллигенцией, который не понимал, что, оттесняя от власти партийную номенклатуру, он отдает страну в руки больных душой людей, разрушителей»⁶¹. Не надо ли этому творческому меньшинству, которое само называет себя интеллигенцией (А.Ципко), опять же, по Тойнби, уйти на время из бурной общественной жизни, чтобы духовно вызреть, укрепиться в своих мыслях, для того чтобы претендовать на роль духовного лидера. Как это в свое время сделал Будда, пройдя тяжкий путь духовно-нравственного прозрения, и как это получилось у А.И.Солженицына, когда он против своей воли стал изгнанником. У Тойнби это называется «Уход-и-Возврат». «Творческая личность, уходя, выпадая из своего социального окружения, преображенная, возвращается затем в то же самое окружение: возвращается, наделенная новыми способностями и новыми силами. Уход позволяет личности реализовать свои индивидуальные потенции, которые не могли бы найти выражения, подавленные прессом социальных обязательств, неизбежных в обществе. Уход дает возможность, а может быть, и является необходимым условием духовного преображения: но в то же время преображение лишено цели и смысла, если оно не становится прелюдией к возвращению преображенной личности в общество, из которого она удалилась. Возвращение есть сущность всего движения, равно как и его окончательная цель»⁶².

Этот Уход необходимо осуществить для того, чтобы понять, что в мировоззренческом отношении октябрьская революция была прорывом, как тогда верилось лидерам и что удалось внушить массам, к более справедливому социальному строю. Это была попытка построения альтернативной цивилизации, которая при всей своей внутренней несостоятельности диктатуры пролетариата, оказала влияние на западную цивилизацию. Это выразилось в том, что в Европе были созданы социальные правовые государства, в которых большинство людей получает за свой труд достойную зарплату. А у нас сейчас после стольких лет упорного реформирования труд перестал быть основой благополучия и благосостояния, что является показателем аддиктивности самого общества. После длительного «демократического» реформирования богатыми стали совсем не те, кто много работает, а те, кто сумел прибрать к рукам национальные богатства и распоряжаться ими в своих личных интересах, т.е. 10% олигархов из бывшей партийно-административной номенклатуры, сумевшей приватизировать национальные достояния. И после этого нам говорят, что у нас возникло, наконец, сильное государство с выстроенной президентом вертикалью власти. Может быть, вертикаль и существует, но как коррумпированный чиновничье-управленческий класс с огромными зарплатами для себя и для своего прославления и процветания. Но ни собственное сельское хозяйство в стране, ни собственная промышленность не работают и, похоже, они нашему государству не нужны, как не нужно и население, которое и вымирает, и не рождается, и сиротствует. И после этого нам предлагают любоваться огромными лозунгами чиновничье-управленческий класса для народа, имеющего пенсии да и зарплаты ниже прожиточного минимума, : «А жизнь-то налаживается». В настоящее время перед моими окнами реклама разместила более реалистичный и подходящий действительности лозунг: «кувыр.com – скоро открытие». Я думаю, что это открытие уже давно состоялось.

Если учесть слова А.Тойнби о том, что характерным типом индивида, действия которого превращают примитивное общество в цивилизацию и обусловливают причину роста растущей цивилизации, является "сильная личность", "медиум", "гений", "сверхчеловек" и что в растущем обществе в любой данный момент представители этого типа всегда находятся в меньшинстве, то состояние нашего общества показывает, что деятельного творческого меньшинства, заботящегося о благосостоянии граждан, о достоинстве страны и обладающего политической властью, у нас не прибавилось. Иначе так долго всё не шло бы «кувыр.com или нашему современному обществу судьбой предначертано находиться в состоянии социальных девиаций, противоположных его нормальному функционированию.

В условиях господства социальной несправедливости, нищенских зарплат, пенсий, отсутствия каких-либо социальных гарантий, безработицы, т.е. той социальной напряженности (аномии), которая характерна для социальной системы поддержки коррумпированного обогащения, даже в высших учебных заведениях возникает корпоративная мораль. Это означает, что важна не истина и справедливая защита судьбы отдельной личности, страдающей от произвола «держателя власти», а соблюдение интересов корпорации, внутри действия которых можно поступиться честью, здоровьем, профессионализмом, достоинством личности, не вписывающейся в корпоративные интересы. Создается ощущение, что крепостное право для человека, выступившего против нарушений законности или желающей обнародовать преступления вышестоящих лиц, не закончилось. Или ты молчишь, если не хочешь лишиться места работы и зарплаты, или становишься «человеком свиты», защищающим корпорацию от всяких разоблачений, и тогда и на твою долю достанутся дивиденды и привилегии, купленные ценой подлости. Конечно, в условиях конкуренции так было всегда, но тогда не нужно вести разговоров о порядочности, этике, ценности человеческой личности, нравственном императиве, поскольку в такой социальной системе все это отчуждается от личности.

3). Девиации в этическом контексте воспитания

Этика, рассказывая об нравственных принципах поведения человека, вольно или невольно через их понимание и усвоение влияет на формирование этической культуры личности. Однако воспитание человека осуществляется в широком контексте человеческой культуры в процессе социальной коммуникации. И в этом смысле весь доступный человеку мир поведения, так или иначе, – инстинктивно, интуитивно или сознательно – претворяется в конкретной человеческой личности. Многообразие культурных миров, в которых живет и действует человек, создает разнообразие нравственных ориентиров и вырабатываемых на их основе форм отношения человека к человеку, природе, всему живому на земле. Одни живут по принципу «После нас – хоть потоп», другие – «Спешите делать добро». Часто эти люди соседствуют друг с другом, но вращаются в разных нравственных орбитах. Раньше говорили о различной среде, которая воспитывает человека именно данного круга людей: светская среда, буржуазная среда, мещанская среда, пролетарская среда, люмпен-пролетарская среда и т.п. А. Кончаловский создал фильм о Сталине и его окружении, представив нам неписанные этические принципы вхождения в него и выживания в нем, назвав его «Ближний круг».

К середине ХХ века появились более точные выражения, потому что методологически вызрел феномен культуры, а человек предстал творцом и творением культуры. Появился термин уровни культуры. При этом надо учитывать, что культура – это не некое возвышенное понятие, а не более как деятельностный способ бытия человека, который, создавая искусственный мир второй природы, взращивает в ней и самого же человека. Возникший нравственный принцип «Не убий» прекратил биологическую эволюцию, создал социум, основанный на все возрастающем количестве нравственных заповедей по мере усложнения культурной жизни, но в то же время трудно сказать, что в нравственном отношении люди перестали быть людоедами. Этот же ХХ век продемонстрировал нам жуткое людоедство концлагерей, Гулага, фашизма, сталинизма, а ХХI не только не избавил человечество от подобных «всплесков» культуры, но и накатил новые волны безразличия к ценности человеческой жизни, сделав убийство другого будничным явлением. Наряду с каждодневной информацией об этом фильм Кирилла Серебренникова «Изображая жертву» представил нам новую волну современной жизни, в которой можно убить просто за то, что не так поглядел, не то сказал, а то и запросто проэкспериментировать на семье, умрут ли люди, поев японской рыбки фугу, случайный кусочек которой может оказаться смертельным. С точки зрения современного культурного существования было бы неправильно назвать это примерами, потому что их количество делает названное нормой.

Но, может быть, есть островки корпоративной культуры, например, педагогической, где люди живут по другим уставам, потому что им надо образовывать и воспитывать других людей. Разумеется, есть, и мы знаем опосредованно через факторы этической объективации о порядочности, совестливости, зове совести, мудрости, неагрессивности, искреннем желании прийти на помощь, иногда ценою собственной жизни и/или благополучия, о верной дружбе, о безграничной любви, о преданности долгу, о служении людям до самозабвения. Образцов очень много, поэтому перечислять их не могу, как и обратных явлений, которых еще больше, потому что зло многообразнее, изощреннее, в нем больше индивидуального. Вследствие этого пороки ярче, чем добродетели, которые считаются человеческой нормой, а норма всегда скромнее, усреднённее.

Поскольку этический феномен относится к числу тех экзистенциальных модусов бытия, которые переживаются в непосредственной коммуникации, то его чувствуешь не только разумом, но и эмоциями. Часто ощущаешь неискренность, ложь, карьеризм, властолюбие, некомпетентность, обман и т.п., но сказать об этом напрямую бывает очень трудно и вследствие зависимости от людей, которые тебя обманывают, и от невозможности жить в постоянном конфликте, поэтому человеку свойственен, по моим наблюдениям, беспрерывный нравственный компромисс. Чего только стоил один советский нравственный «одобрямс», который унес миллионы жизней, сломал человеческие судьбы, ослабил духовный генофонд и потенциал наций. А если к этому добавить еще двойную мораль, двойной стандарт, то, что у Дж. Оруэлла названо двоемыслием, волю к власти, о которой Ф. Ницше писал как о главном качестве человека ХХ века, то получается фантасмогория, до которой не смог бы додуматься И. Босх в изображении жизненных несуразиц. И как бы мы ни ужасались прогнозам Ф.Ницше о переоценке всех ценностей, стремление к власти разрешало тотальные ложь и насилие. «…Нравственные ценности размыты… Миром правят отнюдь не самые культурные, а самые властные и богатые….Зато культурному человеку, соблюдающему все законы и правила, угрожает судьба социального аутсайдера. Ему обещают компенсацию в виде высокой духовности, самоудовлетворенности, порядочной репутации, но не изощренная ли это уловка со стороны власть имущих?»⁶³.

Откуда же черпается нравственная культура педагога, который должен быть образцом, потому что несет ее подрастающим поколениям, кто вдохновляет в нем лучшие нравственные принципы, чтобы люди, хотя бы в будущем избавились от нравственного недоразвития. Наверное, в первую очередь тот воспитатель, который должен быть воспитан, по известному выражению одного из классиков философии, и против этого трудно возразить, потому что он выражает первейший из принципов нравственного воспитания. Имеется в виду воспитатель в широком смысле этого слова как наставник, как руководитель научной школы, той корпоративной культуры, в которую непосредственно погружен образовываемый студент. Разве такой воспитатель позволит написать о себе, что ему принадлежат все 14 печатных листов коллективной монографии, которая выходит под его общей редакцией и в лучшем случае в ней имеется пара его страниц «от редактора»? То же самое относится и к остальным коллективным монографиям, перечисленным в его юбилейном списке. Хотя никто не будет спорить, как трудна и квалифицированна работа научного редактора. Но тот, кто прочтет этот список, подумает или о «великом и ужасном обманщике Гудвине» или будет сам так же делать, «пиаря» себя подобным же образом, но, скорее всего, по неосведомленности примет за чистую монету дутый авторитет. Обычно к такому «воспитателю» не пробьешься с живым человеческим словом, он прислушивается только к мнению «верхов», другая информация для него не значима. Но «живой человек» растворяется или может раствориться в этих «воспитывающих» принципах корпоративной культуры и таким «педагогом» выйти к подрастающему поколению. Он вполне готов к тому, что его долго будут размазывать «фейсом об тейбл» для утверждения авторитета размазывающего, может быть, использует этот прием в своей дальнейшей работе, ведь это так поднимает авторитет и несет поистине возвышающий катарсис, поскольку больше возвыситься нечем – только стиранием достоинств другого. «Принципы этики корпоративных отношений – обобщенное выражение нравственных требований, выработанных в моральном сознании общества, которые указывают на необходимое поведение участников деловых отношений»⁶⁴. «Разделяй и властвуй» – это известная еще со времен Римской империи формула часто становится центром политики и в менее масштабных корпоративных культурах, помогая вскармливать собственных «неронов», в том числе и от педагогической культуры, создавая один из ее этических принципов. И таких неронов становится все больше в названной корпоративной культуре. Обычно забывается педагогический принцип научной школы, какую способен возглавить только опытный и авторитетный ученый, а опытные и авторитетные, но лишенные власти таким образом «выдавливаются» из корпорации. Это означает, что последние признаки демократии и гражданских прав в такой корпорации исчезают, а апеллирующие к ним просто изгоняются. В такой культуре особенно не любят «дерзских», таких, кто хоть однажды осмелился критиковать начальство, т.е., по И. Ильину, «сопротивляться злу силою», столкнувшись с потрясающей циничной откровенностью зла, унизительно обессмысливающего бытие⁶⁵. Того же, кто поет ему (начальству) непрерывную «аллилую», всячески лелеют и возвышают; иногда достаточно просто помалкивать, особенно если об этом попросили. О каком воспитании педагога можно говорить в такой антипедагогической, атидемократической, антиправовой среде или культуре, где попраны не только этические принципы справедливости, но и сами гражданские права человека. Или ты молчишь, если не хочешь лишиться места работы и зарплаты, или становишься «человеком свиты», защищающим корпорацию от всяких разоблачений, и тогда и на твою долю достанутся дивиденды и привилегии, купленные ценой подлости. Человек же «не свиты», запланированный фаворитством околовластия к «жертвоприношению», заранее обречен на неудачу, которую очень трудно скорректировать, даже бросив все силы на защиту прав человека. На этом фоне возникают нравственно нечистоплотные «презумпции виновности», когда некорумпирующегося человека нужно просто убрать с поля деятельности организованным коррумпированным большинством. «Вещество существования конкретного отдельного человека» (А.Платонов) его не интересует. Вот такой социально-этический гуманизм. Это и называется этическим цинизмом Можно использовать способности этого человека, но держать его на «прижиме» без материального и морального поощрения, потому что его никто «не крышует». Высокого положения достигает только тот, кто пожертвовал своей сущностью, и он не хочет допустить, чтобы другой ее сохранил. «Создается впечатление, – писал К.Ясперс в книге «Духовная ситуация времени», – что мир попадает под власть посредственности, людей без судьбы, без различий и подлинной человеческой сущности»⁶⁶ и его слова остаются актуальными в XXI веке и в современной духовной ситуации. Когда вялая гуманитарность личности утрачивает гуманность, то изобретаются способы уничтожения другой личности, пытающейся ее сохранить. Нужно в таком случае во что бы то ни стало ее «подставить», например, скомпрометировать, затормозить ее служебный рост, скандализировать ситуацию. Часто в таком «искусстве подставы» огромную роль играет зависть и желание не дать этой личности работать спокойно, вовлечь ее в дрязги, израсходовать ее силы на стресс, «затравить» (можно назвать это своеобразным «синдромом Сальери»). Так можно возвыситься за счет организованного падения другого, а не за счет своих собственных позитивных усилий и способностей, которых недостает. Конечно, в условиях конкуренции так было всегда, всегда были интриги «мадридского двора», но тогда не нужно вести разговоров о порядочности, этике, ценности человеческой личности, нравственном императиве, поскольку в такой социальной системе все это отчуждается от личности. Нарушенная этика – это одновременно деструкция личности, для которой получается, что все дозволено, а там недалеко и до убийственных экспериментов. Это как раз и отражает философию поступка, поскольку «мораль есть эмпирическая производная от абсолютных духовных ценностей»⁶⁷. И если человек действительно желает стать моральным, а не научиться лицемерить на нравственные темы (по Христу, – фарисействовать), он должен считаться с духовным влиянием человеческих ценностей. Однако сама мораль рассчитана на духовную регуляцию «срединного бытия», т.е. сферы эмпирических отношений индивидов, которые часто блуждают, ошибаются, а в наиболее зловещие периоды человеческой жизни их мораль способна переживать самые отвратительные падения.

Нравственное состояние нашего общества, по мнению двух третей его граждан, отвратительно. «Пороки нынче едва ли не норма. Почти 80% требуют срочного вмешательства государства, ибо лишь оно может улучшить положение»⁶⁸, – считают они. Другие, наоборот, считают, что у нас само государство задает тон неправедности: офицерам, получившим инвалидность на войне в Чечне, платят мизерную пенсию, смотрят на них, как на отработанный материал; действующим офицерам – мизерную зарплату, а на экране – забавы богатеньких, обливающихся шампанским за 10 тыс. долларов. И за их роскошную жизнь надо рисковать собственной жизнью?⁶⁹. Да только ли офицеры?! А чем лучше жизнь профессоров, учителей, не говоря уже о пенсионерах, чьи пенсии в 1,5 -2 раза ниже прожиточного минимума. Вот такой «экзистенц-минимум» для большинства, куда входит и весь рядовой педагогический корпус. Нравственные идеалы справедливости педагоги черпают из нравственной культуры общества, потому что других каналов воспитания не существует, все остальное выливается в словесную риторику. И не красота спасет мир, как ее понимают рейтинговые передачи о наших красавицах и конкурсах красоты, а нравственность, которая является главнейшим основанием красоты. Эстетики в нашей жизни много: реклама, конкурсы, фабрики звезд, кастинги, демонстрации мод, гламурные журналы, косметика, ногтевой дизайн, наращивание ресниц, мебельные и меховые салоны, итальянское белье, ювелирные украшения и т.п. Но это очень поверхностная эстетика, не подкрепленная этическими ценностями, потому что этические ценности вызревают гораздо медленнее, чем осуществляется прикладная эстетизация. Особенно эстетизация порока, секса, эротики продвинулась в нашем обществе после того, как мы высмеяли противоположную крайность советской культуры, что «секса у нас нет». И как же в условиях эстетизированного секса особенно через СМИ педагогу разговаривать с подростком, откуда черпать нравственные нормы и идеалы в условиях такой свободы, которая не соединена с ответственностью в обществе торжествующего порока.

Обновление культуры и, прежде всего, на этических началах связано отнюдь не с народными массами, а с исключительными личностями, высоконравственными индивидуальностями. Современное общество в рамках своей сверхорганизации через все каналы СМИ превращает индивидов в несвободное, несамостоятельное, бездумное существо, лишенное чувства гуманности. Отсюда так велика боязнь властью инакомыслящей личности с ее духом и голосом правды.

Культура, зиждущаяся на мировоззрении, во многом задающем ментальные подвижки, может возродиться только в результате духовного пробуждения и этических устремлений людей. В свою очередь, эпоха получает свои идеи от личности, которая должна идти по пути углубления мыслящего мировоззрения. На этом пути рождается этика – область деятельности, направленная на внутреннее совершенствование человека. В данном случае, этика, вырабатывая идеалы и нравственные нормы, синонимична понятию «мораль». Пессимистическая этика не преследует цели, направленные на совершенствование мира. Этика оптимистическая преследует цели не только внутреннего самосовершенствования индивида, но и воздействие этического индивида на мир и других людей. Этика недеяния и идеала бездействия не может стать импульсом обновления культуры. Мы должны обновлять свои идеалы с точки зрения смысла, который мы хотим придать нашей жизни и культуре в условиях, когда имеющие власть самым бесстыдным образом третируют лишенных ее. Этическая ситуация строится не на основании смысла мира, который такового не имеет, а на основании воли к жизни, заложенной в человеке Эволюцией как в сущем, достигшем разума и потребности возобновления своего бытия на основании создаваемых ценностей.

ЛЕКЦИЯ 5,6,7. ТЕОРИИ ДЕВИАНТНОГО ПОВЕДЕНИЯ

Существует большое количество общих и частных концепций девиантности, авторы которых, как правило, концентрируют внимание на каком-либо одном (редко – на двух-трех) аспекте девиантного поведения. В данной лекции выделяется несколько типов теорий девиантного поведения: 1) теории, использующие биологический подход; 2) теории, использующие психоаналитический подход рассмотрения личности; 3) социально-психологические теории; 4) социально-философские теории; 5) экзистенциально-философские теории обретения смысла жизни. Однако на более высоком теоретическом уровне можно видеть, что большинство разногласий между учеными фактически сводится к приверженности к одному из двух диаметрально противоположных утверждений: а) «девиантность – изначально свойственна человеку, поэтому социальные нормы нарушались и будут нарушаться"; б) "девиантность людей не является врожденной и необходимой, и при изменении условий жизни людей, мы имеем шанс избавится от негативных поведенческих отклонений". Другими словами, основной спор между учеными связан с взглядом на причины девиантного поведения, – находятся ли они внутри или вовне человека. Со своей стороны скажем, что отчасти, по-видимому, правы и те и другие. В человеке заложены и добро, и зло, темная и светлая половины. В то же время, внешние условия могут способствовать проявлению как положительного потенциала в человеке, так и отрицательного. Всего вероятней, что полное избавление от девиантности невозможно, если подходить диалектически к пониманию развития общества и личности. Еще в XIX веке французский социолог Э.Дюркгейм доказал, что некоторый процент девиантности в любом обществе обязательно наличествует, т.е. явление это неискоренимое. Другое дело, что наиболее опасные виды отклонений (преступность, например) могут быть сведены к минимуму. Ведь рост числа подобных отклонений в современных обществах нельзя признать нормальным.