Сколько сотрудников у гпу?
На Западе нередко обсуждался вопрос: сколько человек тайно работает на ГПУ? Известный советский журналист Михаил Кольцов в 1927 г. по-своему отвечал на этот вопрос. Он предлагал представить, что ожидает белогвардейца, проникшего в Советский Союз. М. Кольцов ярко рисовал царящую в стране обстановку бдительности: «Если белый гость покажется подозрительным, им тревожно заинтересуется фракция жилтоварищества. На него обратит внимание комсомолец-слесарь, починяющий водопровод. Прислуга начнёт пристальнее всматриваться в показавшегося ей странным жильца. Наконец, дочка соседа, пионерка, услышав случайный разговор в коридоре, вечером долго будет не спать, что-то, лёжа в кровати, взволнованно соображать. И все они сами пойдут в ГПУ и сами расскажут о том, что видели и слышали.
Не сорок, не шестьдесят, не сто тысяч человек работают для ГПУ. Какие пустяки! Миллион двести тысяч членов партии, два миллиона комсомольцев, десять миллионов членов профсоюза, итого — свыше 13 миллионов по самой меньшей мере. Если взяться этот актив уточнить, несомненно, цифра вырастет вдвое».
Б. Ефимов. «Раздавить гадину!»
393
К. Ротов. «Под тёплым крылышком. Вредители: — Хорошая птица — красный петух! Другие горят, а мы греемся». 1930 г.
Ю. Ганф. «„Партшляпа" : — До чего же люди близоруки: в своём учреждении вредителей не разглядели. А ведь стоило только вокруг себя посмотреть!» («Крокодил». 1930 г.)
Б. Ефимов. «Научная работа». 1930 г.
ДЕЛО «ПРОМПАРТИИ»
25 ноября 1930 г. в Москве в Колонном зале Дома Союзов открылся ещё один показательный процесс над «вредителями».
На этот раз судили «Промышленную партию». Как говорилось на суде, в ней состояло около 2 тыс. человек. На скамье подсудимых были только восемь из них. Зато в отличие от «шахтинского процесса» все они полностью признавались. «Сознание подсудимых является всё же лучшей уликой», — подчеркнул обвинитель Николай Крыленко.
Кроме вредительства теперь звучали и более тяжкие обвинения. «Промпартия» не только хотела захватить власть. Она ещё и помогала французскому генштабу готовить иностранное вторжение в Советский Союз.
Главный обвиняемый, профессор Леонид Рамзин, признался также в связях с известными русскими капиталистами — Рябушинским и Вышнеградским. Позднее, правда, выяснилось, что они задолго до того умерли.
7 декабря судья А. Вышинский огласил приговор. Пятерых
394
подсудимых приговорили к смерти. Но ни один из них не был казнён: расстрел заменили десятью годами заключения.
Суд произвёл сильное впечатление в обществе. Писатель Максим Горький признавался в частной переписке: «Отчёты о процессе подлецов читаю и задыхаюсь от бешенства». Инженер К. Ситнин, сын одного из подсудимых, в печати даже потребовал смертной казни для своего отца.
Партийный журналист Карл Радек писал; «Попробуйте изолировать ребят от таких событий, как процесс вредителей. Среди детей, которых я знаю, помилование вредителей вызывало целую бурю негодования. Как же это: предали страну, хотели обречь на голод рабочих и крестьян — и не были расстреляны?».
«ПРОЦЕСС МЕНЬШЕВИКОВ»
1 марта 1931 г. перед Верховным судом СССР предстал ряд бывших меньшевиков. Почти все они уже давно заявили о своём разрыве с меньшевиками и работали в советских учреждениях. Однако их обвиняли в продолжении подпольной деятельности.
Среди 14 подсудимых оказались видный экономист В. Громан, историк Н. Суханов. (В октябре 1917 г. на его квартире большевики решили вопрос о вооружённом восстании.)
На суде все обвиняемые признали свою вину. 9 марта был объявлен приговор — некоторые подсудимые получили по десять лет заключения (остальные — меньшие сроки). Почти все они погибли позднее в лагерях или были расстреляны. Один из них, Михаил Якубович, уцелел в заключении и дожил до 70-х гг. Он рассказывал А. Солженицыну о своей беседе с обвинителем — Н. Крыленко. «Михаил Петрович, скажу Вам прямо: я считаю Вас коммунистом, — заявил Крыленко. — Я не сомневаюсь в Вашей невинности. Но наш с Вами партийный долг — провести этот процесс. Прошу Вас всячески помогать, идти навстречу следствию. А на суде в случае непредвиденного затруднения, в самую сложную минуту я попрошу председателя дать Вам слово». После этого М. Якубович согласился выступать на суде.
Другой подсудимый потом спросил Якубовича, как он мог дать против него показания. «Весь народ страдает — и мы, интеллигенты, должны страдать», — отвечал Якубович.
«ЕЖОВЩИНА»
На 1937—1938 гг. пришлись массовые аресты среди образованных слоёв общества. Начало новой волны арестов совпало с назначением
В. Дени. «Революционная молния». Плакат 1930 г.
Сверкает хищный глаз.
Оскалены клыки.
Последний, острый взмах
Вредительской руки.
И — нет вредителя!
Его настигла кара.
Его пронзила и сожгла
Неотразимая стрела
Молниеносного удара!
Знай, враг, шагающий
к вредительской меже:
Наш часовой — настороже!
(Демьян Бедный.)
395
МАКСИМ ГОРЬКИЙ
И «ПРОЦЕСС ЭСЕРОВ»
Суд над эсерами вызвал резкий протест у писателя Максима Горького. Он направил письмо Алексею Рыкову, который руководил тогда Совнаркомом. Горький писал: «Если процесс социалистов-революционеров будет закончен убийством — это будет убийство с заранее обдуманным намерением, гнусное убийство. За время революции я тысячекратно указывал Советской власти на бессмыслие и преступность истребления интеллигенции в нашей безграмотной и некультурной стране. Ныне я убеждён, что если эсеры будут убиты, — это преступление вызовет со стороны социалистической Европы моральную блокаду России».
Кроме того, Горький попросил французского писателя Анатоля Франса, известного своими симпатиями к Советской России, тоже выступить против казни эсеров. Франс ответил Горькому: «От всего сердца присоединяюсь, дорогой Горький, к призыву Вашему по адресу Советского правительства».
С письмом Горького ознакомился и больной В. Ленин. 7 сентября 1922 г. он писал Н. Бухарину: «Я читал поганое письмо Горького. Думал было обругать его в печати, но решил, что, пожалуй, это чересчур».
Николая Ежова на пост главы НКВД. Поэтому аресты окрестили «ежовщиной».
По подсчётам английского историка Роберта Конквеста, был арестован примерно каждый двадцатый человек. Некоторые группы населения уничтожались почти полностью — например, «старые большевики». В Москве прошли три показательных суда над бывшими руководителями партии (см. ст. «Партия большевиков в 20—30-е годы»).
Но от ареста не был застрахован никто. Как вспоминала Надежда Мандельштам, «не было дома в стране, где бы люди не дрожали, прислушиваясь к шелесту проходящих машин и к гулу поднимающегося лифта». По ночам люди с тревогой ждали появления фургона для перевозки заключённых и стука чекистов в дверь. Фургон называли «чёрным вороном» или «чёрной марусей».
Число смертных приговоров, по данным историка Роя Медведева, выросло более чем в 300 раз: с 111б в 1936 г. до 353 680 — в 1937 г. Родственникам о расстреле сообщали в зашифрованной форме: «Десять лет отдалённых лагерей без права переписки». После трёхсот лет забвения получила новую жизнь поговорка «Москва слезам не верит». Действительно, никакие просьбы родственников заключённых не могли изменить их судьбу.
Писатель Лев Разгон рассказывал: «Осенью и зимой тридцать седьмого года в Москве открылось множество странных магазинов. Странных потому, что даже вывески на них — „Распродажа случайных вещей" — были написаны на полотне, наспех. Они были заполнены старой мебелью, потёртыми коврами, подержанной или даже новой одеждой, разрозненными сервизами, предметами антиквариата, картинами». Сюда поступало имущество арестованных.
В разгар арестов торжественно отпраздновали 20-летие создания ЧК. Выступая на юбилейном собрании в Большом театре, А. Микоян воскликнул: «Славно поработал НКВД за это время!». Газета «Известия» писала о его речи: «Товарищ Микоян приводит замечательный факт того, как в самых различных уголках Советского Союза рабочие, колхозники, инженеры, взрослые и пионеры помогают НКВД распознавать врагов народа — подлых троцкистско-бухаринских фашистских шпионов. У нас каждый трудящийся — наркомвнуделец». Андрей Жданов замечал:«1937 год войдёт в историю как год разгрома врагов народа».
«Остерегись, Максим! Гляди, как бы и тебя не пришлось зачеркнуть!» Карикатура на М. Горького после его выступления в защиту эсеров («Рабочий». 1922 г.).
396
Ю. Узбяков.
«Язык мой — враг мой.
— Что, Иван Петрович, зубы?
— Хуже: душа болит. Завтра наш завод принимает секретный заказ — боюсь, как бы об этом не проболтаться». Рисунок, посвящённый «борьбе
за бдительность». («Крокодил». 1953 г.)
Большинство арестованных не понимали смысла происходящего. Писательница Евгения Гинзбург вспоминала: «У многих были ещё иллюзии. Всё происходившее было слишком нелепо, чтобы длиться долго, думали многие».
«ДЕЛО ТУХАЧЕВСКОГО»
Лето 1937 г. началось на тревожной для Красной армии ноте. 1 июня печать сообщила о самоубийстве главы Политуправления РККА Яна Гамарника. Газеты писали, что он «запутался в своих связях с антисоветскими элементами». Климент Ворошилов назвал его в приказе «предателем и трусом».
11 июня последовало ещё более поразительное сообщение. Несколько высших командиров Красной армии во главе с маршалом Михаилом Тухачевским оказались замешаны в «заговоре и измене». Уже около двух недель они были под арестом.
В тот же день состоялся закрытый суд. Неожиданное стечение обстоятельств соединило в зале суда 16 человек, считавшихся «цветом и гордостью Красной армии». Но половина из них сидела за судейским столом, половина — на скамье подсудимых. Судили маршала Михаила Тухачевского, командармов Иону