XIX века

255 ОС, 1911, №10.

256

УКДС, 1874,

№72; ОС, 1911,

№10.

257

Проект Уголовного уложения, с. 294.

258 Там же.

По тому же пути пошла в XX веке и судебная практика в применении комментируемой статьи (ст. 366 в редакции Уло­жения 1885 года). В 1911 году Общее собрание Сената приш­ло к выводу, что все постановления действующего Уложения о наказаниях относительно неправосудия судей в обширном смысле слова должны быть распространяемы и на присяжных заседателей, когда они, «забыв веление совести, свою обязан­ность судить по точному разуму законов и в пределах, сими законами им предоставленных, введут произвол в свое реше­ние и неправильно воспользуются предоставленною им для се­го властью, и не только по какому-либо корыстному, или по какому-либо личному побуждению, но и по неправильному толкованию законом определенных им прав»²⁵⁵. Это решение Сената противоречило его же предыдущим разъяснениям не только по вопросу о субъекте, но и о субъективной стороне данного преступления. В решениях 1874 и 1903 годов отмеча­лось, что неправосудие должно характеризоваться не только умыслом, но и корыстными или иными личными видами^25ь.

Статьи 395—396

Эти нормы — новые для уголовного закона. Они предусма­тривали некоторые особые случаи неправосудия, прямо нару­шавшие порядок назначения наказания, определенный в главе II раздела I Уложения.

В объяснениях Редакционной комиссии к проекту Уголовно­го уложения отмечалось, что «с неправосудием в роде наказа­ния не следует смешивать злоупотребление при выборе того или другого наказания из числа определенных в законе за данные преступления» ⁷. Другими словами, комиссия пред­полагала, что суд обладает бесконтрольным правом на призна­ние смягчающих вину обстоятельств и в связи с этим — на вы­бор между несколькими наказаниями, установленными за пре­ступление. «Конечно, — говорилось в объяснениях, — судья может злоупотребить этим правом, руководствуясь при выборе наказания не интересами правосудия, а побуждениями, не сов­местимыми с долгом службы, но подобное злоупотребление не поддается регламентации закона»²⁵⁸. Но поскольку, по Уло­жению, суду запрещалось назначать максимальную меру нака­зания при наличии смягчающих обстоятельств или при объ­явлении преступника заслуживающим снисхождения, то злоу­мышленное нарушение этой нормы должно было рассматри­ваться как неправосудие и влечь ответственность по ст. 395.

В силу того, что в данных статьях речь шла только об окон­чательных приговорах, они не могли применяться в отношении судей, приговоры которых подлежали обжалованию. По Своду законов, обжалованию подлежали приговоры лишь по тем уго­ловным делам, которые могли возбуждаться только по жало­бам потерпевших. По Уставу уголовного судопроизводства, окончательные приговоры выносили: мировые судьи — по де­лам, когда наказание не могло превысить трех дней ареста,

съезд мировых судей — на остальные приговоры мировой юстиции, окружной суд с присяжными заседателями, судебные палаты. Приговоры мировых судей и окружных судов без при­сяжных заседателей становились окончательными, если не об­жаловались в установленный срок.

Статьи 397—398

Обе статьи предусматривают наказание за неумышленное неправосудие, которое явилось результатом судебной ошибки или неправильного толкования закона. Таким образом, от пре­дыдущих статей этой главы они отличаются по субъективной стороне, а между собой — по объективной стороне преступле­ния. Статья 398 является общей, а ст. 397 определяет наказа­ние только за наиболее тяжкий вид неумышленного неправосу­дия — вынесение окончательного приговора при условии, что мера наказания, назначенная судом, не соответствует точному смыслу закона. В соответствии с разъяснением Сената, для применения ст. 397 необходимо, чтобы приговор вступил в за­конную силу²⁵⁹, в противном случае должна была применять­ся ст. 398.

Статья 399

Статья специально перечисляет тех лиц, помимо судей, кото­рые могли привлекаться к ответственности за неправосудие, причем не только в качестве соучастников, но и в качестве единственного субъекта преступления. Норма это новая. До Уложения о наказаниях норм об уголовной ответственности за неправосудие лиц прокурорского надзора не существовало, че­го нельзя сказать о секретарях суда и предшествовавших им подъячих и других приказных людях. Секретарь суда не слу­чайно оказался в перечне чиновников, вершащих правосудие. В дореформенном процессе, как гражданском, так и, в особен­ности, в уголовном, ему отводилась важная роль: он составлял доклад, он должен был заботиться о наличии в приговоре ссы­лок на ту или иную статью закона, он имел право и даже дол­жен был указать суду на противоправность принимаемых ре­шений и мог свое заявление занести в протокол заседания. Но и после введения судебных уставов секретарь суда мог способ­ствовать, а в некоторых случаях и предопределить несправед­ливый приговор или решение суда (например, путем уничто­жения вещественных доказательств по делу).

Прокурор мог привлекаться к ответственности за неправосу­дие в случае, когда он умышленно отказывался от протеста на неправосудный приговор или решение либо от поддержания обвинения в судебном заседании без достаточных к тому осно­ваний, если это привело к незаконному оправдательному при­говору. Правда, случаев привлечения прокуроров к ответствен­ности по статьям главы V практически не известно.

Перечень данной статьи не был ограничительным, но иные должностные лица судебного ведомства, а также адвокаты ни в

389

Уложение

о наказаниях

уголовных и

исправительных

259 ОС, 1887, №6.

390 теории, ни в судебной практике в качестве субъектов престу-

Законодательство пления неправосудия не фигурировали. Преступлениям и про-пеовои половины ^г

первой половины XIX века

ступкам чиновников при производстве предварительного и су­дебного следствия посвящено отделение первое главы XI Уло­жения. (О привлечении к ответственности за неправосудие присяжных заседателей см. комментарий к ст. 394.)

Статья 400

Дореформенный суд был лишь отчасти отделен от админи­страции. Он находился в зависимом от генерал-губернатора и губернатора положении. Начальникам губернии принадлежало право надзора за судебными местами и приостановления ис­полнения судебных решений, если они признавали такие реше­ния несправедливыми. На утверждение к генерал-губернато­рам поступали все приговоры о придании подсудимых смерт­ной казни или о лишении чести.

Хотя данная статья практического значения не имела и но­сила символический характер, все же знаменательно, что в от­личие, скажем, от прокуроров губернаторы несли ответствен­ность только за неосторожное неправосудие, вернее — за бе­скорыстное неправосудие.

В связи с принятием судебных уставов и отделением суда от администрации губернаторы были лишены судебных функций, и статья была исключена из Уложения о наказаниях 1866 года.

Глава шестая Статьи 401—402

Оценка взяточничества как вредного, а впоследствии и об­щественно опасного деяния стала складываться в русском зако­нодательстве еще в период феодальной раздробленности. Так, уже в Новгородской и Псковской судных грамотах запреща­лось князю и посаднику принимать «тайные посулы». В пери­од образования русского централизованного государства по­является запрет сулить, просить и принимать посулы (ст. ст. 1, 33, 67 Судебника 1497 года). И хотя уголовное на­казание за эти действия установлено не было, но, учитывая, видимо, новизну и значимость этой нормы, Судебник предпи­сывал ее «прокликать по торгам» во всех городах и волостях. Впервые наказание за взятки упоминается в Судебнике 1550 года (ст. ст. 3—5, 8—11, 32, 33, 39, 42, 53, 74). В условиях господства системы кормлений преступлением признавалось главным образом получение «посулов» при отправлении право­судия и взимание «лишка», т. е. превышение норм, установлен­ных для кормленщика центральной властью.

Соборное уложение 1649 года карает взяточничество в ос­новном в области правосудия (гл. X, ст. ст. 5—7; гл. XII, ст. 2). Ему уже известно и посредничество во взятке, пока еще не наказуемое. Связанные со взяточничеством должностной подлог и волокита влекли за собой ответственность, так же как

и незаконное взыскание судебных и иных пошлин. Наказание за взяточничество зависело от социального положения винов­ного. И если боярин отделывался штрафом, то подъячему гро­зила торговая казнь, а в случае подлога — отсечение руки.

Термин и понятие «лихоимство» появились в русском зако­нодательстве при Петре I. В. Н. Ширяев полагал, что они бы­ли заимствованы из церковно-нравоучительной литературы: «Максим Грек был обличителем «судейского сребролюбия и лихоимства» слуг благоверного царя. Иван IV становится на защиту народа от «неправедного лихоимства и сребролю­бия»²⁶⁰. Указом от 24 декабря 1714 г. лихоимство объявля­лось преступным, независимо от того, повлекло оно за собой иные правонарушения или нет²⁶¹. Лихоимством признавалось получение любого рода посулов (взяток), а также незаконные поборы населения. В указе провозглашалось, что чиновники не должны иметь иного вознаграждения за свой труд, кроме жа­лования. Указ ужесточил наказание за взятки, вплоть до по­литической и даже смертной казни. Меры наказания не зави­сели от должностного положения виновного. Это еще раз было подтверждено в указе от 5 февраля 1724 г.²⁶² и в Генераль­ном регламенте коллегий.

Однако взяточников не останавливали суровые наказания. Ряды их даже росли при Петре I, а после его смерти они прак­тически оказались у власти. В 1726 году последовал указ, в соответствии с которым велено было «приказным людям» жа­лования не давать, «а довольствоваться им от дел по прежнему обыкновению с челобитчиков, кто что дает по своей воле» ⁶³. С этим приказом понятие лихоимства изменилось. Оно стало означать лишь вымогательство «излишних» взяток. Таким об­разом, самодержавие вновь возвращалось к системе кормления от должности.

Указом от 18 июля 1762 г. Екатерина II установила жалова­ние всем чиновникам, а взяточникам угрожала смертной каз­нью. «Тем не менее, — заметил В. Н. Ширяев, — суровые уг­розы тяжкими последствиями, по-видимому, оставались только на бумаге, в действительности же участь виновных всегда су­щественно смягчалась и смертной казни взяточники не подвер­гались»²⁶⁴. Юридическим основанием для смягчения наказа­ния взяточникам служил указ от 22 сентября 1762 г. Он пред­писывал у лихоимцев «отнять чины и, оставя их без наказания, ни к каким впредь делам не определять, а не из дворян и без-чиновных сослать без наказания в дальние места на поселе­ние»²⁶⁵. Но ни репрессии Петра I, ни снисходительность Ека­терины II не уменьшили лихоимства в России. Александр I в указе от 18 ноября 1802 г. вынужден был констатировать, что «пагубное лихоимство и взятки в империи нашей не токмо су­ществуют, но даже распространяются между теми самыми, ко­торые бы гнушаться ими и всемерно пресекать их долженство­вали»²⁶⁶. Царь поручил Сенату усовершенствовать законы, направленные на борьбу с этим злом, но дальше обсуждения вопроса дело не пошло.

391

Уложение

о наказаниях

уголовных и

исправительных

260

Ширяев В. Н. Укая соч., с 104.

261

ПСЗ, т. V, №2871.

262

ПСЗ,

т. VII,

№ 4460.

263 ПСЗ,

т. VII, № 4889.

264

Ширяев В. Н. Указ. соч., с. 109.

265

ПСЗ,

т. XVI,

№12 781.

266

ПСЗ,

т. XXVII,

№20 516.

392

Законодательство

первой половины