О семантизованности синтаксем

6. Вместе с тем полное отрицание каких бы то ни было собственных семантических характеристик, которые принадлежали бы актантам разных типов, кажется интуитивно не вполне удовлетворительным. Чтобы попытаться внести хотя бы предварительную ясность в этот вопрос (чрезвычайно непростой), нам придется вкратце рассмотреть основные точки зрения на функциональную роль актантов и, шире, синтаксических компонентов высказывания (синтаксем).

Существуют, вообще говоря, два основных подхода к трактовке роли, функции синтаксических компонентов высказывания (которые в существующей литературе чаще всего традиционно подаются как члены предложения): семантический и грамматический. Каждый из них имеет свои разновидности.

6.1. Первая разновидность семантического подхода может быть охарактеризована как семантико-морфологическая; она имеет смысл преимущественно применительно к флективным языкам. Семантико-морфологическая концепция переносит проблему в сферу морфологии: коль скоро члены предложения выражаются в типичном случае именами в соответствующих падежах, т. е. членами морфологических именных парадигм, то, считается, необходимо определить семантику этих словоформ. Тогда функция данного члена предложения будет сведена к передаче семантики, которая заложена в падежной форме, служащей для его выражения. Не во всех исследованиях семантики падежных форм, среди которых наиболее известна работа Р. Якобсона [Якобсон 1985], поиск семантических признаков падежей связывается с потребностями синтаксиса, но объективно такая связь несомненно усматривается.

Мы не имеем возможности сколько-нибудь детально анализировать соответствующие концепции. Обратим внимание лишь на некоторые обстоятельства, представляющиеся существенными. Постулирование семантических признаков падежей фактически исходит из того, что в падежной системе отражена своего рода каталогизация (и, конечно, систематизация) различных типовых отношений, в которые вступают референты членов предложения. Здесь сразу же надо заметить, что речь может идти только о таких отношениях, которые являют собой способ включения референта имени в ситуацию, а не о самих отношениях между референтами. Дело в том, что отношение между референтами выражается предикатом, который нормально передается глаголом, а отнюдь не падежной формой. (Поэтому, кстати, традиционное понятие «субъектно-объектные отношения» едва ли корректно: такое отношение есть не что иное, как предикат, выраженный глаголом, хотя традиционное понятие призвано отразить тип связи между глаголом и его актантами, а не тип предиката.) С учетом сделанной оговорки семантика падежной формы может, по-видимому, включать суще-_/107//108/ственно разнородные признаки: указание на семантическую роль объекта (пациенса), инструмента и т. п., с одной стороны, и, с другой, некоторые дополнительные характеристики, например, полноту/неполноту включения в ситуацию, определенность/неопределенность объекта и т. п., ср. съесть хлеб и съесть хлеба. Кажется естественным, что ведущими должны выступать признаки первого типа (субъектность, объектность, орудность и т. п.) в силу их очевидной релевантности и, возможно, универсальности. Однако оказывается, что именно они в существующих описаниях отходят на задний план. Материал показывает, что это не случайно. Действительно, трудно установить взаимно-однозначное отношение между семантическими ролями и падежами в таком языке, как русский. Например, что общего с этой точки зрения в семантике винительного падежа высказываний наподобие Иван шел всю ночь, Иван любил день и ненавидел ночь, Иван на ночь не пьет кофе, Ивану в ночь на работу? Но ведь если падежи существуют для того, чтобы передавать семантические роли, то результат, когда их основными семантическими характеристиками оказываются какие-то другие, не относящиеся к ролям (плюс сама по себе пестрота функций), выглядит «подозрительным».

Нужно также упомянуть, что, как нам уже приходилось писать [Касевич 1977: 86–89], концепции Якобсона и его последователей не учитывают существенного различия между разными падежами, а также типами их употребления: адвербиальные и синтаксические падежи, адвербиальное и синтаксическое употребление падежей [Курилович 1960]. Так, примеры всю ночь, на ночь, в ночь показывают адвербиальное употребление винительного падежа, когда синтаксически необязательное присоединение словоформ и словосочетаний именно в силу этой необязательности и, следовательно, непредсказуемости несет определенную семантику. В то же время пример ненавидел ночь демонстрирует синтаксическое употребление винительного падежа, когда данная словоформа в соответствующей позиции обязательна, предсказуема и в этом смысле не несет информации, кроме лексической.

Вероятно, можно было бы сказать, что при синтаксическом употреблении семантика падежной формы подвергается нейтрализации. Однако кажется странным, что именно в позиции нейтрализации выступает то значение (если вообще усматривать в данной позиции какое-то значение), которое естественно было бы считать основным. К тому же мы сомневаемся в корректности понимания нейтрализации, которое видит последнюю там, где существует единственная возможность заполнения позиции: реально винительный падеж не перестает отличаться от всех прочих и в тех позициях, где его употребление однозначно диктуется типом синтаксической конструкции.

Наконец, нельзя не заметить, что хотя установление семантических характеристик падежей внешне параллельно выведе-_/108//109/нию дифференциальных признаков фонем, параллель не выдержана: опорой обнаружения и фонем и их дифференциальных признаков служат чередования, в то время как падежи оказываются как бы заданными извне, специальная же процедура их выделения, определения их признаков фактически отсутствует.

6.2. Вторая разновидность семантического подхода к толкованию функции актантов может быть названа семантико-синтаксической; семантику здесь (как и в гл. I) мы понимаем максимально широко, т. е. включая прагматику, в том числе референциальные аспекты, а также коммуникативную организацию высказывания. Семантико-синтаксический подход имеет целый ряд подтипов, из которых кратко рассмотрим лишь некоторые.

6.2.1. Хорошо известна позиция Н. Хомского в рамках так называемой Стандартной Теории (упоминаем эту позицию с известной долей условности: она не является собственно семантической). Хомский вводит и определяет понятия, родственные традиционным подлежащему и (прямому) дополнению, которые понимаются как составляющие синтаксической структуры, автоматически появляющиеся в силу действия стандартных правил подстановки: подлежащее — левая именная составляющая, выделяющаяся в качестве первого шага порождения предложения (точнее, его структурной характеристики), прямое дополнение — правая именная составляющая, входящая в структуру как результат следующего шага — подстановки V и NP вместо VP [Хомский 1965].

В сущности, такие представления не добавляют ничего нового к традиционным взглядам, которые, как уже говорилось, оставляют понятия членов предложения без рабочих дефиниций, поэтому можно признать, пожалуй, логичным вывод представителей реляционной грамматики [Джонсон 1982; Перлмуттер, Постал 1982; Studies in Relational Grammar 1983], которые, отталкиваясь от постулатов Хомского, объявили категории типа «подлежащее», «дополнение» синтаксическими примитивами, эксплицитно отказавшись от их определения. Однако, хотя решительное «снятие» проблемы лучше, чем недостаточно обоснованные претензии на ее окончательное решение, считать такую позицию оптимальной все же трудно.

6.2.2. Следует, конечно, упомянуть и довольно широко распространенные представления, согласно которым первый актант (обычно — традиционное подлежащее) семантически характеризуется как тема или субъект. Однако в главе I мы уже писали, что тема — самостоятельная семантическая категория, которая может иметь или не иметь собственных унифицированных средств выражения, но последние отнюдь не тождественны маркерам первого актанта; достаточно вспомнить ‑ва для выражения темы и ‑га для передачи I актанта в японском языке, аналогичные показатели (‑(н)ын и ‑и/‑га) в корейском и т. п. Утверждения относительно субъектной семантики I ак-_/109//110/танта еще более сомнительны, против них говорит уже учет пассивных конструкций.

6.2.3. Существует, как известно, интенциональная трактовка подлежащего. Как показывает термин, она исходит из наличия у предиката интенции, т. е. избирательной направленности на одного из участников ситуации. Эта трактовка, пожалуй, наиболее интересна в варианте, где интенциональность понимается как фокусировка: один из аргументов (участников ситуации) избирается в качестве своего рода точки отсчета, или фокуса, относительно которой (которого) определяются роли прочих участников ситуации [Лейкина 1978]⁵². Предполагается, что именно первому актанту (точнее, традиционному подлежащему) семантически соответствует фокус. Хотя «фокусировка — аспект коммуникативного членения, или коммуникативной организации сложных речевых единиц (и их языковых типов), специфичный для предложения, противопоставляющий один член предложения (подлежащее) другим его членам» [Лейкина 1978: 136], фокус не тождествен теме.

Однако при отсутствии достаточно эксплицитных определений двух категорий — тема и фокус — трудно говорить об их убедительном «разведении». Б. М. Лейкина иллюстрирует различия между темой и фокусом следующим примером, где Т± означает ‘является (не является) темой’, Ф± — ‘является (не является) фокусом’; все комбинации значений везде относятся к участнику соответствующих ситуаций, обозначенному именем Маша: Маша старше Оли (Т+ Ф+); Оля младше Маши (Т– Ф–); Старше Оли Маша (Т– Ф+); Младше Маши Оля (Т+ Ф–) [Лейкина 1978: 134]. Но как раз трактовка примеров и показывает, что в условиях оперирования несколько размытыми категориями возможна разная интерпретация. Создается впечатление, что Ф+ механически приписывается всем случаям, где лексема Маша выступает традиционным подлежащим, а Ф– — тем вариантам, где она подлежащим не является. Но если в основу кладется некоторое семантическое отношение, которое трактует фокус как точку отсчета, то, видимо, интерпретация должна быть другой. Действительно, говоря Маша старше Оли, мы выбираем возраст Оли как точку отсчета, относительно которой оценивается возраст Маши; следовательно, для имени Маша должен фиксироваться признак Ф–, а не Ф+. По тем же причинам в варианте Оля младше Маши для Маши ожидалось бы видеть Ф+, а встречаем Ф–. Возможно, мы сталкиваемся здесь с исследовательской психологией, заставляющей нас заранее видеть некую семантическую общность в традиционном подлежащем, которую еще только требуется обнаружить и доказать.

6.2.4. Наконец, лишь бегло упомянем подход, который, впрочем, многими авторами считается наиболее обещающим (нам тоже придется еще вспомнить его при подведении итогов предпринятого обсуждения): мы имеем в виду своего рода много-_/110//111/факторный анализ, впервые предложенный Э. Кинэном для определения подлежащего [Кинэн 1982], когда выделяется достаточно широкий набор признаков, свойственных подлежащему, и все «претенденты» на эту роль ранжируются по степени «подлежащности», т. е. по полноте свойственного им набора признаков. В число последних входят синтаксические, семантические, прагматические (в особенности референциальные); в частности, для подлежащего характерны данность (в рамках противопоставления данного новому), конкретно-референтность, независимая референтность, т. е. подлежащее соответствует участнику ситуации, введение которого не зависит от введения других участников, ср. понятие фокуса у Б. М. Лейкиной, прагматического пика у Р. Ван Валина и У. Фоли [Ван Валин, Фоли 1982] и ряд других, и т. д. и т. п. Дж. Борг и Б. Комри предложили распространить этот подход на определение прямого дополнения, утверждая, что «понятие диффузности грамматического отношения, введенное Кинэном для [определения] подлежащих, равным образом применимо и для прямых дополнений» [Bossong 1986: 123].

6.2.5. Выше рассматривались подходы к истолкованию функции актантов, которые иногда называют характеризующими: имеется в виду, что использование слова в функции данного актанта влечет за собой приобретение им определенных семантических свойств, которые и характеризуют данное слово. Такой трактовке противополагается дифференцирующая, согласно которой важно не снабдить каждый актант некоторой абсолютной характеристикой — существенно лишь различить их, противопоставить за счет тех или иных формальных средств [Mallinson, Blake 1981]. К числу доказательств относят, в частности, достаточно распространенную тенденцию при употреблении двух актантов маркировать лишь один из них, чем достигается именно экономное различение компонентов синтаксической конструкции.

Концепция дифференцирования кажется в целом реалистичней характеризующих подходов уже потому, что она оставляет попытки определить семантический инвариант подлежащего, прямого дополнения и т. д., чему материал, как отчасти показано выше, сопротивляется. Вместе с тем и данная разновидность семантического подхода к интерпретации актантов вряд ли даст в наше распоряжение полностью удовлетворительный концептуальный аппарат для описания синтаксической структуры предложения. Возникает естественный вопрос: что именно различают формальные средства, маркирующие актанты? Коль скоро мы имеем дело с семантическим подходом, ответ, очевидно, заключается в том, что дифференцируются семантические роли, передаваемые актантами. Из этого следует, что: (а) должен быть фиксированный набор семантических ролей, подлежащих различению; (б) зная тип синтаксической конструкции, мы должны быть в состоянии определить семантическую роль каждого актанта по способу его вхождения в конструкцию. _/111//112/

Иначе говоря, отличие от характеризующих концепций заключается в том, что если, согласно последним, морфолого-синтаксический «облик» актанта определяет его семантическую роль вне зависимости от формальных свойств других актантов конструкции, то концепция дифференцирования ставит семантическую характеристику данного актанта в зависимость от свойств его «партнеров». Например, не утверждается, что имя в именительном падеже, занимающее первую позицию, передает семантику агенса, — вместо этого говорится, что такое имя имеет агентивную интерпретацию, если второй актант представлен именем в винительном падеже. Если же второй актант — имя в творительном падеже, то (в случае пассивной формы глагола) имя в номинативе передает семантику объекта (пациенса).

7. Нетрудно видеть, что в изложенной редакции концепция дифференцирования, по существу, от рассмотрения актантов переходит к анализу синтаксических конструкций и тем самым сближается с грамматическим подходом. Наиболее простой его вариант уже фигурировал выше; воспроизведем его здесь, несколько заострив формулировки: оформление актантов не имеет каких бы то ни было семантических импликаций, это не более чем техника их формального сопряжения с ядром; соответственно, все попытки семантической интерпретации актантов должны быть оставлены как бесперспективные.

7.1. Данный вариант грамматического подхода, вообще говоря, имеет основания более глубокие, чем сама по себе трудность обнаружения инвариантных семантических признаков формально сходных актантов в разных контекстах. Если считать, что основная единица синтаксиса — это именно (предикативная) конструкция, то устанавливается прямое соотношение: пропозиция в семантике — предикативная конструкция в синтаксисе; при этом одной пропозиции обычно может быть сопоставлено некоторое множество синтаксических конструкций. Отсюда и следует, что существенно лишь соответствие данной синтаксической конструкции той или иной пропозиции (ситуации), а формальное варьирование конструкции, «игра словоформами» семантически иррелевантны. Это своего рода свободное варьирование на уровне поверхностного синтаксиса плюс средство установления внутритекстовых связей. С точки зрения отнесенности к пропозиции (ситуации), скажем, Ивана лихорадит и У Ивана лихорадка, Иван строит дом и Дом строится Иваном как будто бы ничем не отличаются, во всяком случае, если не выходить за рамки традиции (в частности, не выделять особой пропозиции с предикатом-константой ‘быть темой’; см. гл. I, п. 19.3.1).

Лингвистическая литература фактически не дает удовлетворительного семантического объяснения различий в приведенных примерах (и в огромном числе других; о соотношении с этой точки зрения активных и пассивных конструкций см. в _/112//113/ гл. III). В то же время никто, кажется, еще не доказал ни, с одной стороны, функциональной иррелевантности такого рода синтаксической синонимии (если это синонимия), ни, с другой, ее исключительной ориентированности на обеспечение включения высказывания в контекст.

7.2. По-видимому, ситуация сложнее, и ее мог бы отразить адекватнее другой вариант грамматического подхода, который, сохраняя свою грамматическую направленность, учитывает и семантические аспекты проблемы. Вкратце этот подход можно изложить следующим образом. Начнем еще раз с утверждения о том, что центральной единицей синтаксиса уместно считать элементарную синтаксическую конструкцию, в рамках которой актанты находятся в отношении чисто синтагматической иерархии, действительной лишь для данной конструкции. Элементарных синтаксических конструкций в каждом языке немного, их число сравнимо с числом, скажем, фонем; каждой конструкции сопоставлена пропозиция-ситуация как целое.

Из существования такого закрепленного соотношения синтаксических и семантических конструкций и следует, возможно, первая часть ответа на вопрос о функциональной роли актантов. Человек осмысляет действительность в терминах некоторых когнитивных построений, фреймов, существенным свойством которых является их целостность. Однако в то же время квант действительности, смоделированный посредством фрейма, не выступает внутренне однородным образованием. Для него характерна своя структура. Наличие структурированности как семантического, так и синтаксического представлений высказывания, и их относительно жесткая закрепленность друг за другом и создают предпосылки для приобретения синтаксическими актантами функциональной — семантако-прагматической — интерпретации (охарактеризованности).

Таким образом, истоки семантизованности актантов — в существовании прототипических конструкций, т. е. элементарных синтаксических конструкций, члены которых обнаруживают непосредственное соотношение с элементами конструкций семантических. У актантов, отсюда, действительно появляются прототипические же семантические соответствия, в полной мере действительные лишь для элементарных конструкций. Они безусловно зависят от типа языка, на чем мы сейчас не можем останавливаться, ограничившись замечанием, что, например, первый актант может обладать характеристиками темы, агенса или субъекта (т. е. агенса и носителя признака недифференцированно), равно как и всеми тремя одновременно.

Здесь, как можно видеть, полностью оправдывается тот подход, который выше фигурировал как характеризующий.

Вторая часть ответа на вопрос о функциональной роли актантов состоит в том, что при переходе от прототипических конструкций ко всем прочим, т. е. от элементарных к производ-_/113//114/ным, актанты, сохраняя свой формальный облик, могут утрачивать фиксированное соответствие определенным семантическим категориям. Здесь и возникает трудность в определении их функциональной роли. Последняя — в производных конструкциях — предстает как функция от взаимодействия прототипической роли и эффекта трансформации конструкции как целого. Вполне понятно, что в условиях производных конструкций уже не приходится говорить о каких-либо постоянных соотношениях между актантами и семантическими ролями: актанты могут получить интерпретацию только в контексте всей конструкции, т. е. каждый из них — в противоположность другим, одновременно входящим в конструкцию.

Иначе говоря, для производных конструкций более адекватной оказывается концепция дифференцирования. Одновременно можно видеть, почему возникают разные степени «подлежащности» и т. п., о которых говорит Э. Кинэн и его последователи (см. п. 6.2.4).

Возможна определенная аналогия: обмен ролями между актантами в какой-то степени напоминает обмен иллокутивными функциями между высказываниями; в последнем случае тоже существует грамматически детерминированная первичная прагматическая предназначенность плюс некоторый «веер» возможностей употребления с иными иллокуциями (ср. [Падучева 1985]).

Наконец, разные языки различаются по стабильности актантных характеристик. Как мы видели, главная причина варьирования последних — трансформации, которые нарушают первичное соответствие между синтаксисом и семантикой. Но трансформационный субкомпонент синтаксического компонента в разных языках развит в неодинаковой степени. Если трансформации в языке используются относительно меньше, то это и приводит, соответственно, к менее выраженным «ножницам» между семантическим и синтаксическим представлениями, а отсюда и к большей стабильности актантных характеристик. В итоге синтаксис языков с относительно менее развитым трансформационным субкомпонентом оказывается в известном смысле более семантизованным.

В качестве иллюстрации можно сослаться на материал целого ряда языков Юго-Восточной Азии, Западной Африки, Америки. Так, во многих из них отсутствуют залоговые преобразования, что уже существенно сужает семантический диапазон актантов. Приименные показатели (там, где они существуют), порядок слов чаще всего более или менее однозначно определяют семантическую роль актантов. Первый из них соответствует теме или субъекту, второй — объекту (пациенсу) [Еловков, Касевич 1979; Ревзин 1964].

В эргативных языках семантический диапазон актантов также специфичен и относительно ýже по сравнению с языками номинативного строя. В них типично положение, когда первый актант переходного глагола, оформленный показателем эргатива, передает семантику агенса, при этом функция темы для _/114//115/ него в целом нетипична. Первый актант непереходного глагола и второй — переходного, маркированные показателем абсолютива, семантически характеризуются как субъект состояния, носитель признака (куда входит и значение, — если правомерно говорить о таких соответствиях, — которое в других языках реализуется как значение пациенса); для этих актантов весьма типична тематическая интерпретация [Mallinson, Blake 1981].

7.3. Ставя вопрос несколько шире, можно сказать, что человеческому познанию в целом свойственно взаимодействие иконичности и интерпретации. Когнитивные структуры — фреймы воспроизводят структуры отражаемой действительности; но уже на этом этапе отражение выступает не как фотографическое, пассивное: активность познающего субъекта, в частности, выражается и в использовании стереотипных фреймов, что приводит к определенной реинтерпретации воспринимаемого объекта действительности. Переход от довербального перцепта к языковой семантической структуре — еще один шаг в сторону схематизации, реинтерпретации информации. В прототипических синтаксических конструкциях иконичность — уже по отношению к семантической структуре — сохраняется; одновременно продолжается процесс схематизации и реинтерпретации в ходе отражения действительности. Производные структуры — продукт действия собственно-языковых, внутрисистемных правил, где соотношение синтаксиса и семантики еще более сложное и в наименьшей степени характеризующееся иконичностью.

8. К изложенным выше принципам интерпретации синтаксической структуры и ее компонентов нужно добавить два своего рода комментария.

Первый заключается в том, что, как уже упоминалось выше, для элементарной синтаксической структуры вполне обычно положение, когда она имеет более одного способа семантизации. Та или иная семантизация реализуется в зависимости от класса слова, занимающего соответствующую позицию, вхождения/невхождения сирконстантов и т. д. и т. п.

Приведем простой пример. Русская конструкция, состоящая из ядра-связки, имени в именительном падеже в препозиции к связке и такого же имени в постпозиции к связке, может передавать отношения включения объекта в класс или класса в класс, ср. Иванов — студент, Банкиры — капиталисты. Если при первом (присвязочном) или втором актанте есть определение того или иного типа или если второй актант выражен именем собственным, указательным или личным местоимением, то добавляется возможность передачи еще одного отношения (еще один тип семантизации) — отождествление двух объектов или классов, например, Попов — изобретатель радио, Этот человек — Иванов, Это — Иванов, Я — Иванов, Рабочие, перевыполняющие нормы, — ударники.

Из неединственности семантической интерпретации, однако, не следует, что теряет силу тезис о приобретении семантизо-_/115//116/ванности актантами в прототипических конструкциях. Так, в выше приводившихся примерах множественность интерпретаций не меняет того факта, что второй актант везде характеризуется как субъект, а первый — как предикат (‘быть студентом’ и т. п.).

Второй комментарий состоит в следующем. Согласно предположению, высказывавшемуся в предыдущей главе, набор семантических ролей данного языка может выводиться из того, какова семантика актантов, получающих специальное формальное выражение в элементарных синтаксических конструкциях (гл. I, п. 18). В настоящей главе мы говорим, что семантизованность актантов определяется их соответствием тем или иным ролям семантической структуры. Нет ли здесь порочного круга?

С нашей точки зрения, нет. Дело в том, что в первом случае мы приходим к заключению о семантике на основании эмпирических данных, поставляемых в наше распоряжение синтаксисом и морфологией. Ведь ясно, что семантика в принципе ненаблюдаема и может изучаться лишь по некоторым «внешним проявлениям», по совпадению с реалиями текста предсказаний семантического характера. Иначе говоря, здесь речь идет о направлении лингвистического анализа. Во втором же случае имеются в виду механизм, внутрисистемные отношения, в силу которых устанавливаются в самом языке взаимосвязи между семантикой и синтаксисом, а не способ, исследовательский прием, который эти отношения раскрывал бы.

9. Несколько слов следует сказать об основных формальных следствиях, вытекающих из принятого подхода для представления структуры синтаксической конструкции. Напомним, что принципиальные характеристики такого представления заключаются в следующем: признается двухуровневость структуры в том смысле, что последняя предстает как упорядоченное множество синтаксем, связанных отношениями зависимости; сами же синтаксемы также могут обладать внутренней структурой; и синтаксемы, и входящие в них синтаксические элементы охарактеризованы линейно (позиционно) и, в широком смысле, морфологически — через класс, подкласс, форму; синтаксемы в элементарных конструкциях распределены между двумя уровнями иерархии (ядро и актанты), а в неэлементарных — между четырьмя (ядро, актанты, сирконстанты, определения); внутри актантов, сирконстантов, определений существует (в рамках данной конструкции) собственная иерархия.

Перечисленные свойства делают обладающую ими синтаксическую структуру в известном смысле компромиссной, «гибридной» по отношению к грамматике зависимостей, грамматике Теньера (являющейся частным случаем грамматики зависимостей в широком смысле) и грамматике непосредственно составляющих [Долинина 1969; Касевич 1977]. Чтобы это показать, рассмотрим конкретный пример: представим синтаксическую структуру предложения Наши сотруд-_/116//117/ники часто ездят в Москву. Структура данного предложения показана на схеме 1.

Схема 1

					S
					V
				Ac1		Ac2		Cc
		N		Attr		Prep N		Adv
				Pron
ездят		сотрудники		наши		в Москву		часто

Символы, использованные для построения структуры предложения, интерпретируются так: S — «предложение», V — «глагол», Ac — «актант», Cc — «сирконстант», Adv — «наречие», Attr — «определение», N —«имя», Prep — «предлог», Pron — «местоимение»; черта, соединяющая вышерасположенный символ с нижерасположенным, означает «представлен в качестве...», а стрелка — «управляет» (или: «элемент, в символ которого стрелка входит, синтаксически зависит от элемента, из символа которого стрелка исходит»); если из символа, соединенного чертой с вышележащим символом, исходит стрелка (стрелки), то это читается «представлен в качестве X, который управляет Y (Y₁, Y₂, ...)».

В нашем примере предложение представлено глагольным ядром, которое управляет двумя актантами, первым и вторым, и сирконстантом, сам же глагол представлен словоформой ездят. Первый актант управляет определением (иначе: от первого актанта зависит определение)⁵³, при этом сам актант представлен в качестве существительного — словоформы сотрудники, а определение — местоименной словоформой наши. Второй актант — сложная синтаксема, состоящая из предлога с существительным, причем предлог, по общему правилу, управляет существительным.

Как можно видеть, в схеме, построенной на основании изложенного выше, совмещены и требования грамматики зависимостей в узком смысле, т. е. показаны синтаксические связи _/117//118/ между всеми словоформами в составе предложения (конструкции), и грамматики Теньера, или функционального синтаксиса, т. е. учтены неэлементарные синтаксические единицы (в принятом здесь словоупотреблении — неэлементарные синтаксемы), обладающие как целое синтаксическими связями, и, в известном смысле, грамматики непосредственно составляющих путем указания на компонентный состав сложных синтаксических образований (см. об этом также в гл. V). Мы думаем, что соединение принципов разных синтаксических моделей не есть эклектизм — это, скорее, отражение релевантности всех моделей, их синтез: каждая из них отвечает какому-то, существенному аспекту синтаксической структуры, а также аспекту речевой деятельности (см. гл. V), именно поэтому желательно их совмещение постольку, поскольку они не противоречат друг другу. В то же время исключительная ориентация на одну из моделей ведет, как представляется, к игнорированию важных сторон синтаксиса.