В.Н. Топоров - Миф. Ритуал. Символ. Образ
.pdfСм. Дмитриев И. Взгляд на мою жизнь. М., 1866, 29 (воспоминания написаныгораздо раньше их опубликования). У Пушкина («История Пугачева», гл. 8): Он столь же громко ответствовал и незначительные отличия в орфографии.
В этой связи заслуживают внимания два Емельяна Ивановича в «Бедных людях»: один
— «ончиновник, то есть был чиновник, а теперь уж не чиновник, потому, что его от нас выключили. Он уж я и не знаю, что делает, как-то там мается; вот мы с ним и пошли» (ПСС 1, 67; ср. сходный мотив в истории Зимовейкина, когда его «пошатнули»); другой — тоже чиновник, «и мы с ним во всем нашем ведомстве чуть ли не самые старые, коренные служивые. Ондобрая душа, бескорыстная душа, да неразговорчивый такой и всегда настоящим медведем смотрит» (71). В.С.Нечаева (Указ, соч., 1979, 172) связывает фамилию Зимовейкин с названием степной или таежной избы — прибежища для случайных путников. Можно напомнить, что и Стенька Разин происхоил из станицы Зимовейской.
Ср.: Устинья Петровна, жена Пугачева, при Устинье Федоровне, которую «опозорил и опростоволосил» Зимовейкин (если верить Пушкину, Потемкин имел связь с Устиньей, второй женою Пугачева, см. «Записи устных рассказов, преданий, песен» V);
Перфильев — Порфирий Григорьевич"!
Отсюда — «лицо стал иметь беспокойное, взгляды п у г л и в ы е , робкие и немного подозрительные» (245); ср. в другой связи: « п у г а л Семена Ивановича разными небылицами...» (257). Зимовейкин также и «обольститель» Прохарчина (ср. 247).
Пушкин А.С. История Пугачева, гл. 8; ср. Дмитриев И. Указ, соч., 28-29.
198 Ср.в «Капитанской дочке»: «Ты мне негосударь, ты вор и самозванец, с л ы ш ь ты!»
— воскликнет перед казнью комендант Белогорской крепости, предвосхищая прохарчинское: «ты несчастный, во р ты! С л ы ш ь...» (254); «Ты, дядюшка, в о р и самозванец!» и т.п.
199 В.А. Туниманов (Указ, соч., 212) высказал предположение, что в отрочестве Достоевского могла взволновать заметка из «Библиотеки для чтения» (1834 г.) под названием «Продолжение жизни после обезглавления» (в этом же томе журнала была напечатана и «Пиковая дама»).
200Ср.: «оборванный, суровый и небритый» (о шарманщике,252).
201В этом контексте фамилия Ремнев, вероятно, значима; ср. ремень как элемент того же семантического поля, что и п р я ж к а : «а потом и не смирный, сгрубил; п р я ж к у
тебе, и пошел вольнодумец!...» (256). Менее оснований у сравненияс Ремень («Тарас Бульба»); см. Альтман М.С. Указ, соч., 149. Ср. образ пугачевщины как модели любого русского бунта: «Вы знаете ли, к чему мы стремимся? — продолжал Петр. — Надвигается пугачевщина, будет такая раскачка, какой Россия никогда не переживала» (Ф.Сологуб. Творимая легенда, 214).
202 В вышеизложенных соображениях о «пугачевском» слое, строго говоря, не содержится ничего такого, что противоречило бы принципам поэтики Достоевского, его писательской практике и даже некоторым специфическим высказываниям.Пушкинский Пуга-
чев уже в явной форме возник позже, в «Зимних заметках о летних |
впечатлениях» |
(1863): «А уж Пушкин ли не русский был человек! Он, б а р и ч , |
П у г а ч е в а |
у г а д а л и в п у г а ч е в с к у ю д у ш у п р о н и к , да ещетогда, когда никто ни во
что не проникал...» Встреча барича Ставрогина |
(он же не только Иван-Царевич; но и |
|
самозванец |
Гришка Отрепьев / для Марьи |
Тимофеевны Лебядкиной / и даже |
С т е н ь к а |
Р а з и н — «Он [Петр Степанович Верховенский. — В.Т.} задался мыс- |
|
лью, что я мог бы сыграть для них роль С т е н ь к и Р а з и н а "понеобыкновенной способности к преступлению", — тоже его слова», — скажет Ставрогин Шатову) с Федькой-каторжником рядом черт напоминает встречи Гринева с Пугачевым (место встречи; оба — и Пугачев и Федька— беглые каторжникии отчасти «благодетели» соответственно Гринева и Ставрогина, жизнь которых зависит от их «благодетелей»; загадочная речь Пугачева и Федьки; их трагический конец и т.д.). Кстати, все окружающие Ставрогина люди пытаются у г а д а т ь его (ср. выше о Пушкине, который «Пугачева у г а д а л»). Тень Пугачева в «Господине Прохарчине», возможно,не вызовет особенно резких возражений и недоумений, если вспомнить, что позже и Базаров как-то
191
соотносился Тургеневым с Пугачевым. Ср.: «Мне мечталась фигура сумрачная, дикая, большая, до половины выросшая из почвы, сильная, злобная, честная — и все-такиоб-
реченная на гибель, —потому что она все-таки стоит в преддверии будущего, — мне мечтается какой-то странный pendant с П у г а ч е в ы м » (из письма Случевскому от 14 апреля 1862 г.). Иначе характеризует Базарова Достоевский в «Бесах»: «Я непонимаю Тургенева. У него Базаров какое-то фиктивное лицо, несуществующее вовсе, они же первые и отвергли его тогда, как ни на что не похожее. Этот Базаров этокакая-то неясная смесь Ноздрева с Байроном, c'est le mot!» (ср., однако: «Ну и досталось же ему [Тургеневу. — В.Т.] за Базарова, беспокойного и тоскующего Базарова (признак великого сердца), несмотря на весь его нигилизм» — «Зимние заметки о летних впечатлениях»).
201 Ср. далее: «Но господин Прохарчин уже и не отвечал на этот вопрос. Не то чтоб устыдился, что он Н а п о л е о н , или струсил взять на себя такую ответственность, — нет, он уж и не мог более ни спорить, ни дела говорить... Марк Иванович, видя бесполезность трогать Н а п о л е о н о в у память, тоже немедленно впал в добродушие...» (257). Ср. также упоминание об одном наполеондоре, найденном в тюфяке.
Кстати, и Достоевский в «Преступлении и наказании» употребляет форму множественного числа этого имени. Ср. также: «Кто ж у нас на Руси себя Н а п о л е о н о м теперь не считает?» («Преступление и наказание»).
205 «Из числа многих в своем роде сметливых предположений было наконец одно, странно даже и сказать: что не есть ли Чичиков переодетый Н а п о л е о н... и вот теперь они- [-англичане], может быть, и выпустили его с острова Елены, и вот он теперь и пробирается в Россию будто бы Чичиков, а в самом деле вовсе не Чичиков. Конечно, поверить этому чиновники не поверили,а впрочем призадумались и, рассматриваяэто дело каждый про себя, нашли, что лицо Чичикова, если он поворотится и станет боком, очень сдает на портрет Н а п о л е о н а . Полицмейстер, который служил в кампанию 12 года и лично видел Н а п о л е о н а , не мог тоже не сознаться, что ростом онникак не будет выше Чичикова и что складом своей фигуры Н а п о л е о н тоже, нельзя сказать, чтобы слишком толст, однако ж и не так чтобы тонок» («Мертвые души»). Ср. Германна с «профилем Н а п о л е о н а» в «Пиковой даме» или Обломова, который в мечтах превосходит Наполеона и Еруслана Лазаревича.
Ср. имя Наполеона (I) в «Честном воре», «Дядюшкиномсне», «Записках из Мертвого Дома», «Зимних заметках о летних впечатлениях», «Записках из подполья»,«Идиоте», «Подростке», «Братьях Карамазовых», «Дневнике писателя».
[1976, август]
Оструктуре романа Достоевского
всвязи с архаичными схемами
мифологического мышления
(«Преступление и наказание»)
Посвящается М.М.Бахтину
В этой работе речь пойдет о ряде особенностей в структуре произведений Достоевского, которые играют исключительную роль в построении художественных текстов, во-первых, и находят наиболее точное соответствие в текстах и схемах мифопоэтической традиции, во-вторых. Естественно, что придется ограничиться изложением части общих соображений в краткой форме. Предпочтение отдано «Преступлению и наказанию» (ПН)1 ввиду того, что последующие романы обнаруживают сильное'усложнение тех структур, которые выступают в ПН в более чистом виде, выведение ряда схем из подсознания и дальнейшую их трансформацию. Такие же произведения, как «Белые ночи», «Двойник», «Хозяйка», «Записки из подполья», «Вечный муж» и др., дают меньшие возможности для заключений хотя бы ввиду своего объема, тогда как сам жанр романа предполагает ту текстовую целостность, в которой более или менее адекватно «успевает» — в принципе — проявить себя и целостность мифопоэтического сознания.
Далее основное внимание будет обращено на то, каким образом в тексте романа возникает некий общий смысл (хотя бы на ранних стадиях его формирования), рождающийся из факта семантической связности отдельных элементов текста. При том, что этими элементами могут быть разные единицы текста (в языковом воплощении — звуки, морфемы, слова, элементарные синтаксические конструкции, фразы), в этой работе основное внимание уделено уровню слов, отмеченных семантически и образующих локально организованные куски текста. Поскольку сама процедура формирования целого текста обеспечивает множественность приписываемых ему смыслов (а теоретически — их несчетность), выбор некоего определенного смысла при интерпретации зависит от выбора наиболее простым образом общих семантических элементов в рассматриваемых словах (точнее — наибольшего количества общих семантических составляющих в наибольшем количестве привлеченных к анализу слов). ВысказыванияДостоевского вне романа по поводу ключевых понятий, выступающих в тексте ПН, всегда являются важным указанием для интерпретации (хотя сами эти высказывания чаще всего остаются за пределами этой работы).
7 3«к. 793 |
193 |
Несмотря на все это, нельзя забывать о потенциальной несчетности смыслов, многие из которых, в частности, актуализируются с изменением временной перспективы. В произведениях со столь сложно организованным текстом случайное образует лишь один из нижних уровней, доступных для относительно несложного анализатора. Для существенно более высоких уровней случайное обретает свою систему связей. Именно в силу этого было признано целесообразным обращение к другим текстам русской (а иногда и западной) литературы. Подобно тому, как в тексте романа Достоевского мы «вычитываем» (=формируем) некие новые тексты (или подтексты), точно так же можно ставить перед собой аналогичную задачу на всей совокупности текстов русской литературы. Формируемые таким образом тексты обладают всеми теми специфическими особенностями, которые свойственны текстам вообще, и — прежде всего — семантической связностью. В этом смысле кросс-жанровость, кросс-темпоральность, даже кросс-персональность (в отношении авторства) не мешают признать некий текст в принимаемом здесь толковании единым. Текст един и связан, хотя он писался (и будет писаться) многими авторами, потому что он возник где-то на полпути между объектом и всеми теми авторами, которые в данном случае характеризуются наличием некоторых общих принципов отбора и синтезирования материалов^. Именно этими соображениями объясняется обращение, — разумеется, сугубо предварительное и заведомо неполное, — к «Пиковой даме» и отрывку «У граф. В... был музыкальныйвечер», к петербургским повестям Гоголя и «Петербургу» Белого в связи с выяснениемряда структурных особенностей текста романа Достоевского. Это лишь начальный подступ3 к теме «петербургского текста в русской литературе», которая принципиально отлична от обычной темы типа «Петербург в русской литературе».
Универсальные мифопоэтические схемы реализуются полнее всего в архаических текстах космологического содержания, описывающих решение некоей основной задачи (сверхзадачи), от которого зависит все остальное. Необходимость решения этой задачи возникает в кризисной ситуации, когда организованному, предсказуемому («видимому») космическому началу угрожает превращение в деструктивное, непредсказуемое («невидимое»), хаотическое состояние. Решение задачи мыслится как испытание-поединок двух противоборствующих сил, как нахождение ответа на основной вопрос существования.Напряжение борьбы таково, что любой член бинарных оппозиций, определяющих семантику данного универсума, становится двусмысленным, амбивалентным; его по замыслу окончательная («последняя») интерпретация может определиться лишь в зависимости от той точки зрения, которая понимается как окончательная. В условиях предельной драматизации конфликта, в
чутком и отзывчивом пространстве, выкристаллизовывается функция (или функции) как таковая. Она становится самодовлеющей и опреде-
ляющей. Всё, что попадает в ее поле, утрачивает свою субстанциальную
194
природу, лишается прежних оценочных критериев и перестраивается изнутри таким образом, чтобы соответствовать данной функции. В этих условиях границы между членами противопоставлений, между героем и его антагонистом, означаемым и означающим, именем собственным и именем нарицательным, могут становиться призрачными. Непрерывность и гомогенность пространства и времени уничтожаются, они становятся дискретными, и разным их отрезкам приписывается различная ценность. Решение задачи может происходить лишь в сакральном центре пространства (оно максимально семиотично; «вдруг стало видимо далеко во все концы света», — говорится о нем), противостоящем профаническому пространству, и в сакральной временной точке, на рубеже двух разных состояний, когда профаническая длительность снимается и время останавливается. То же происходит и в языке. Появляются слова и высказывания, претендующие на то, чтобы быть последней инстанцией, определять все остальное, подчиняя его себе. Слово в этих условиях выходит за пределы языка, сливается с мыслью и действием, актуализирует свои внеязыковые потенции.
Схемы такого рода отражаются и в архаичных космологических текстах и в карнавале, и в ряде произведений художественной литературы, включая и романы Достоевского, о чем писал в своей основоположной книге М.М.Бахтин4. Здесь нет возможности говорить в деталях о том, почему эти схемы всплыли в творчестве Достоевского и каким образом он применил архаические ходы мифопоэтического мышления для решения новых задач. Важно подчеркнуть лишь то, что использование подобных схем позволило автору кратчайшим образом записать-весь огромный объем плана содержания (аспект экономии)5, во-первых, и предель-
но расширить романное пространство, увеличив его мерность и возможности сочетания элементов внутри этого пространства (теоретикоинформационный аспект), во-вторых. Такой выигрыш не мог быть получен без существенной перестройки самой структуры романного пространства, причем эти изменения, с точки зрения авторов и читателей классического романа неполифонического типа, рассматривались как жертва, как потеря чего-то весьма существенного из уже завоеванного русским романом (ср. оценку Достоевского в критической литературе прошлого века). Борьба за расширение художественного пространства в истории европейского искусства знает и другие типологически близкие примеры, в некоторой степени могущие прояснить суть преобразований в области романа, осуществленных Достоевским6. М.М.Бахтин проницательно указал, почему Достоевский обратился к авантюрному сюжету и какими сторонами герой Достоевского связан с этим сюжетом. Действительно, в классическом романе XIX века герой и сюжет на некотором уровне сводимыодин к другому. Между ними та же взаимозависимость и несвобода, как между любой совокупностью элементов, образующих парадигму, и синтагматической цепью этих же элементов в тексте. Достоевский сумел найти в авантюрном романе такую структуру, которая была предельно независимой от героя и, следовательно, открывала массу
7* 195
дополнительных возможностей для столкновения героя с элементами сюжета (вплоть до решения сознательно-экспериментальных задач)7. Впрочем, и с авантюрным сюжетом соотносим не каждый герой. Для того, чтобы соответствовать такому сюжету, герой (при всей его сложности, не сопоставимой со сложностью героя авантюрного романа) должен быть дан незавершенным, недовоплощенным, не выводимымиз сюжета полностью,, способным, как и слово, к новым продолжениям (т.е. «открытиям») . Не случайно, что герои Достоевского чаще всего находятся на полпути между добром и злом; обычно они доведены лишь до уровня слабо детерминированной модели, поведение которой в местах перекрещения с новым сюжетным ходом с трудом поддается предсказанию (да и то — вероятностному: «Всё, что хочешь, может случиться...»). Такой тип героя не только соответствовал представлениям Достоевского о свободе воли, о роли выбора своей судьбы, но и служил для расширенияроманного пространства. Той же цели служат отношения,в которые ставит Достоевский своих героев. Полифоничность его романов делает их героев носителями самостоятельных, неслиянных голосов. И все-таки у них есть некое объединяющее их ядро. Если в романах Толстого автор находится над героями, скрепляет их своей последней и всеведущей волей, то в романах Достоевского автор внутри героев в том смысле, что разные герои решают (положительно, отрицательно или каким бы то ни было другим способом) одну и ту же задачу, все они намагничены в одну сторону, взяты в ракурсе истории единой души, во-первых, ив прагматической связи с автором, интериоризирующим себя в текст, во-вторых8. Именно поэтому герой (герои) романа Достоевского сопоставлен целому9, а целое, роман предельно ипостасен. Следуя сказанному, можно предположить, что в каких бы отношениях между собой ни были герои романов Достоевского (вплоть до контрапунктических), для приведения
героя и сюжета в соответствие необходимы некоторыедополнительные условия10.
Одно из них — выбор такого ракурса в изображениигероя, который обеспечивает его максимальную мобильность в случае новых сюжетных ходов. Герой берется в таком состоянии, которое оправдывает заранее его вхождение в любые конфигурации сюжета. Не случайно, что герои многих произведений Достоевского описываются как люди не вполне здоровые, часто теряющие память и неспособныек контактам. Ср. в ПН: «но с некоторого времени он был в раздражительном и напряженномсостоянии, похожем на ипохондрию. Он до того углубился в себя и уединился от всех..., 7; он не знал куда деться от тоски своей. Он шел ... как пьяный, не замечая прохожих ... и опомнился уже в следующей улице, 12; шел, не замечая дороги, шепча про себя и даже говоря вслух с собою... Многие принимали его за пьяного, 36; Давным-давно как зародилась в нем вся эта теперешняя тоска, нарастала, накоплялась..., 39; он поминутно впадал в задумчивость. Когда же опять, вздрагивая, поднимал голову..., то тотчас же забывал, о чем сейчас думал и даже где проходил, 46; Где и как шел обратно — ничего он этого не помнил... он лег
196
на диван... и тотчас забылся, 92; Он, однако ж, не то чтоб уж был совсем в беспамятстве во все время болезни: это было лихорадочное состояние, с бредом и полусознанием ... Но об том,— об том он совершенно забыл; зато ежеминутно помнил, что о чем-то забыл, чего нельзя забывать... и. он опять впадал в бессилие и беспамятство, 93-94; Он ни о чем не думал. Так, были какие-то мысли или обрывки мыслей, какие-то представления, без порядка и связи..., 212;Он забылся: странным показалось ему, что онне помнит, как мог оночутиться на улице, 215;почувствовал в себе внезапное обессиление и-страх, 314;Для Р. наступило странное время: точно туман упал вдруг перед ним и заключил его в безвыходное и тяжелое уединение ... он догадывался, что сознание его иногда как бы тускнело ... одно событие он смешивал, например, с другим... Порой овладевала им болезненно-мучительная тревога ... дни, полные апатии...,
339; По обыкновению своему, он ... впал в глубокую задумчивость, 376» и т.д.11
Эти постоянные упоминания о болезни все время перебиваются указаниями на резкий переход к противоположному состоянию, ср.: «он глядел уже весело, как будто внезапно освободясь от какого-то ужасного бремени..., 12; Но теперь его вдруг что-то потянуло к людям. Что-то совершилось в нем как бы новое..., 13; но ему вдруг стало дышать как бы легче. Он почувствовал, что уже сбросил с себя это страшное бремя... и на душе его стало вдруг легко и мирно ... он тихо и спокойно смотрел на Неву ... он даже не ощущал в себе усталости... Свобода, свобода, 51; Опять сильная, едва выносимая радость ... овладела им на мгновение, 87; он вдруг стал совершенно спокоен... Это была первая минута какого-то странного внезапногоспокойствия... сильнейшеедушевноенапряжение...
придавало ему силы и самоуверенности... какая-тодикаяэнергия заблистала вдруг в его воспаленных глазах..., 121—122; Неподвижное и серьезное лицо Р. преобразилось в одно мгновение..., 127;"Довольно!" произнес он решительно и торжественно, — "прочь миражи, прочьнапускные страхи, прочь привидения! ... Есть жизнь! Разве я сейчас не жил? Не умерла еще моя жизнь... Царство рассудка и света теперь! И ... и воли, и силы...", 148; Вдруг в сердце своем он ощутил почти радость..., 276; Как бы за все это ужасное время разом размягчилось его сердце..., 398» и др. Сходные описанияболезненного состояния героя легко найти и в других произведениях Достоевского12.
Другое условие, необходимое для приведения в соответствие героя и сюжета, — исключительно сильная дискретизацияроманного^ространства. Все оно как бы состоит из большого количества корпускул или их конфигураций (это относится к локальному, временному; причинноследственному, оценочному, поведенческому и другим планам), пере-
ход между которыми характеризуется максимальнымвозрастанием энтропии. В этих условиях затруднены какие-либо*предсказания. Неожиданность не просто возможна; как правило, эта возможностьвсегда реализуется. Контрастмежду двумясинтагматически смежнымиучастками тем более резок, что у Достоевского есть тенденция кминимализации
197
времени перехода (В это мгновение..., внезапно..., вдруг..., неожиданно... и т.д.); время получает необыкновеннуюскорость, счет идет только на мгновения, чтобы потом исчезнуть вовсе, отложившись в структурных признаках пространства-сцены. Отсюда — впечатление судорожности, неравномерности, издерганности основных элементов романной структуры, заставляющее вспомнить ранние кинематографические опыты. Употребление слова вдруг в ПН имеет самое непосредственное отношение к тому, о чем сейчас идет речь. Вдруг на 417 страницах ПН употребляется около 560 раз. Если вычесть довольно значительныепо ббъему отрывки, где оно употребляется очень редко или вовсе не употребляется (первый приход Раскольникова, первая половина рассказа Мармеладова
— предыстория, письмо матери, встреча с матерью и сестрой, приготовление Разумихина к встрече с ними, первая встреча с Порфирием Петровичем, вторая половина первой встречи с Свидригайловым, сцена в нумерах Бакалеева после ухода Лужина, размышления Лужина, финал поминок, сцена с участием Катерины Ивановнына набережной, последний разговор с Порфирием Петровичем, последняя встреча с Свидригай-
ловым, его встреча с Дуней, вечер до прихода в гостиницу, выход из гостиницы, эпилог), то удельный вес вдруг возрастет еще больше. При этом максимальная частота употребления приходится на сюжетные шаги, совпадающие с переходами, и на описание смены душевных состояний. В русской литературе нет примера текстов (исключая некоторые другие тексты Достоевского), которые, хотя бы отдаленно, приближались к ПН по насыщенности их этим словом13. В ПН неоднократновстречаются отрывки (прежде всего — отмеченные содержательно) длинойв несколько
страниц-, где вдруг выступает с обязательностью некоего классификатора ситуации, что можно сравнить с принудительнымупотреблением некоторых грамматических элементов (типа артикля).
Характерно также и то, что одиночноеупотребление вдруг — явление довольно редкое; вдруг организует не отдельные фразы, а целые совокупности их, образующие содержательные единства. Следует также заметить, что в ПН наблюдается тенденция предельно сближать друг с другом вдруг (в пределах одной или двух смежных фраз), несмотря на кажущуюся избыточность такого употребления14. Несколько примеров более обширных последовательностей, организованных с помощью вдруг: «вскричал он вдруг ... и вдруг он залился опять ... хохотом ... а ему вдруг захотелось закричать им... как будто вдруг пораженный мыслью ...
Р. стал вдруг задумчив ... и вдруг ... все припомнил..., 127; вдруг останавливаясь перед ней ... сказал он вдруг ... как будто ее вдруг ножом ранили
... Лицо Сони вдруг страшно изменилось ... вдруг горько-горько зарыдала
... Вдруг он весь быстро наклонился ... сжало вдруг ей сердце..., 248-249; ему стало вдруг тяжело... и вдруг теперь ... он вдруг почувствовал ... вдруг неожиданно спросила она, точно вдруг вспомнила, 326; шум вдруг быстро увеличился ... и вдруг осекся ... потом вдруг ... оттолкнул... вдруг стал на колени ... вдруг произнес Николай ... прибавил он вдруг ... но вдруг опять вспорхнулся ... но вдруг остановился ... и вдруг ... набросился на
198
Николая ... теперь он вдруг опомнился ... проговорил вдруг ... вдруг услышал за собой опять голос ... но вдруг опять оборачиваясь..., 272-274; Он вдруг очнулся ... вдруг как громом в него ударило ... вскричал он вдруг ...
вдруг припомнился ему ... Вдруг он вздрогнул ... теперь явилась вдруг не мечтой ... и он вдруг сам сознал это ... Ему вдруг захотелось..., 39-40; вдруг голова его как бы закружилась ... и- вдруг вся осела к полу... Ему вдруг опять захотелось... как вдруг другая тревожная мысль ударила ему в Белову. Ему вдруг почудилось ... Вдруг он заметил ... вдруг он припомнил ... и вдруг он опомнился ... Вдруг послышалось... Вдруг явственно послышался легкий крик ... но вдруг вскочил..., 63-65; ему вдруг стало самому решительно все равно ... если бы вдруг комната наполнилась ... до того вдруг опустело его сердце... вдруг... сказалось душе его... повернули вдруг так ему сердце, 83; но в толпе вдруг столкнулся ... ощущения вдруг прихлынувшей ... жизни ... которому вдруг и неожиданно объявляют прощение ... услышал вдруг поспешные шаги ... стала вдруг серьезнее ...
Вдруг ... руки ее обхватили его ... когда захотят вдруг ... и вдруг опять засмеялась..., 146-148; вдруг выскочила Пульхерия Александровна ...
вдруг встрепенулся он ... Как-то вдруг потерял терпение ... вдруг с ней удар! ... проговорил вдруг Р. ... он вдруг смутился ... вдруг стало совершенно ясно ... вскрикнул он вдруг ... и вдруг засмеялся ... заговорил вдруг Р. ... и вдруг ... рассмеялся ... опять вдруг задумываясь ... сказала вдруг Пульхерия Александровна ... прибавил он вдруг..., 177-180; и вдруг сам смутился ... и вдруг она входит сама ... он вдруг увидал ... ему вдруг стало жалко ... вдруг опять встала ... сказал он вдруг ... и вдруг потупилась..., 184-185; И он вдруг ощутил ... вдруг сам останавливаясь ... задумавшись вдруг о чем-то ...вдруг вскинув глаза ... спросил он вдруг ... и потом вдруг огорошить ... и он вдруг залился ... смехом ... отвращение Р. вдруг перешло..., 258-259; если бы вдруг ... на ваше решение отдали ... и вдруг горько заплакала ... Он вдруг переменился ... Даже голос вдруг ослабел... И вдруг-странное ... ощущение ... прошло по его сердцу ... он вдруг поднял голову ... Вдруг он побледнел ... прибавил он вдруг ... он вдруг отчего-то улыбнулся ... Она вдруг задрожала ... вдруг опомнившись ... оледенило вдруг его душу ... и вдруг ... как бы увидел ... вдруг начинают ... Ужас ее вдруг сообщился и ему... ей вдруг и показалось ... Вдруг ... она вздрогнула
... и вдруг заплакала ... вдруг передернуло ... ей вдруг послышался ... но вдруг вскричала ... вскрикнула она вдруг ... и вдруг ...усмехнулся ... сказал он вдруг ..., 315-320; и вдруг ... спросил ... прибавил он вдруг ... Он вдруг посторонился ... подумалось вдруг ... вдруг взяла его за обе руки ...
вдруг стал опять беспокоен ... вдруг начало его мучить ... навела на него вдруг..., 340-341; и вдруг ... захохотал ... вдруг произошло одно движение... Он вдруг вспомнил слова Сони ... оно к нему вдруг подступило ... и вдруг... охватило всего..., 406» и др.15
Сходные функции в оценочном плане выполняет слово странный (часто — странно, странное дело, около 150 раз); в общих чертах распределение его в тексте совпадает с тем, что говорилось о вдруг. Введением этого слова создается атмосфера неожиданности (точнее, неадекват-
199
ности случившегося и даже только еще случающегося ожидаемому; отсюда нередко актуализаций внутренней формы слова странный — это не развертывающееся вперед «правильное» пространство, но уклонение от него, его периферийная сторона, крайность, странность), обманутого ожидания, неопределенности в отношении развития элементов романной структуры на следующем шагу16. И здесь, как и в случае с вдруг, наблюдается тенденция к концентрации странный /странно, хотя, разумеется, в меньшей степени. Ср.: «видеть некоторую как бы странность
... Странная мысль наклевывалась в его голове ... показалось ... как-то
странным ... Из странности ... Как это было странно..., 53-55; но
странное дело ... не испытал подобного странного и ужасного ощущения ... Странная мысль пришла ему вдруг..., 83-84; Странное дело: казалось... Это была первая минута какого-то странного внезапного спокойствия ... испуганный ... странным видом Р., 121-122; Вот странно!
... какой вы странный ... — А я вам странным кажусь ... —. Фу, какой странный!... Так я странен? ... Страннее всего показалось..., 125-127; Странно, — проговорил он ... сохраняя вид какого-то странного удивления..., 182; Странно, однако ж ... странным показалось ему..., 214215; Как-то страннопосмотрел не него ... скривя рот в какую-то странную улыбку..., 221; я слышала какую-то очень странную историю... так странно умершая..., 231; как-то странно предположить... он мне очень странным показался..., 239; как-то странно проговорил он ... как-то странно спросила Дуня... Что-то странное как будто прошло междуними..., 242-243; Р. странно посмотрел на нее ... С новым странным ...
чувством всматривался он... и все это казалось ему более и более странным ... Странно! подумал Он... Все у Сони становилось для него как-то страннее и чудеснее ... выслушав странное желание ... странно звучали для него эти книжныеслова..., 249-252; Но странно случилось сним
... остановился он ... с странным вопросом ... Вопрос был странный... И вдруг странное, неожиданноеощущение..., 314-316; странно смотряна нее... И странно он так говорил... И все такие у меня были сны, странные, разные сны..., 322-323; и странно, ему стало вдруг... Да, это было странное и ужасное ощущение..., 326; и странно улыбнулся. Это была странная мысль..., 328; как-то странно осматривался ... даже странно было..., 340-341; Странная сцена произошла ... происходила тоже странная сцена..., 347; как-то странно улыбаясь... Вы человек странный ... Странное дело..., 356-357; Ностранный ... шопот ... обратил ...
его внимание ... и вдруг опять усмехнулся на одну странную мысль ...
Странно и смешно..., 389-391; заметив какое-то странное выражение
... Это был портрет ... той самой странной девушки..., 401; Болезнь ...
была какая-то странная, нервная ... Стали бояться этого странного молчания ... Фантазии ее были иногда очень странны ... он странно улыбался. ..,413-415» и другие17.
Еще одна сфера, в которой сюжетные ходы скрещиваются с героем
романа, — отмеченные точки пространственно-временногоконтинуума. Как и в космологической схеме мифопоэтических традиций, пространст-
200