Нерсесянц - Философия

Глава 3. Советский легизм 293

Впервоначальных тезисах к докладу Вышинского (и в его устном докладе) формулировка нового общего определения выглядела так: "Право — совокупность правил поведения, установленных государственной властью, как властью господствующего в обществе класса, а также санкционированных государственной властью обычаев и правил общежития, осуществляемых в принудительном порядке при помощи государственного аппарата в целях охраны, закрепления и развития общественных отношений и порядков, выгодных и угодных господствующему классу"1.

Вписьменном же тексте доклада Вышинского и в одобренных Совещанием тезисах его доклада формулировка общего определения права дана в следующей "окончательной редакции в соответствии с решением Совещания": "Право — совокупность правил поведения, выражающих волю господствующего класса, установленных в законодательном порядке, а также обычаев и правил общежития, санкционированных государственной властью, применение которых обеспечивается принудительной силой государства в целях охраны, закрепления и развития общественных отношений и порядков, выгодных и угодных господствующему классу"2.

Впервоначальных тезисах и в докладе Вышинского отсутствовало определение советского права, но признавалась применимость этого общего определения и к советскому праву и говорилось, что анализ советского права с точки зрения указанного общего определения дает возможность раскрыть социалистическое содержание советского права, его активно-творческую роль в борьбе за социалистический строй, за переход к коммунизму. В окончательной же редакции тезисов доклада Вышинского, одобренных Совещанием, дается следующее определение советского права: "Советское право есть совокупность правил поведения, установленных в законодательном порядке властью трудящихся, выражающих их волю и применение которых обеспечивается всей принудительной силой социалистического государства, в целях защиты, закрепления и развития отношений и порядков, выгодных и угодных трудящимся, полного и окончательного уничтожения капитализма и его пережитков в экономике, быту и сознании людей, построения коммунистического общества"3.

Из сравнения двух вариантов (первоначального и окончательного) общего определения права видно, что в окончательном варианте (с учетом замечаний и предложений Полянского, Пашерстни-ка, Куликовского, Стальгевича, Тадевосяна, Генкина и некоторых других участников прений по докладу) упомянуты "воля господствующего класса" и "законодательный порядок" установления правил поведения, изменена формулировка принудительности права

1 Тезисы оклада т. А.Я. Вышинского. М., 1938. С. 6.

2 Основные задачи науки советского социалистического права. С. 37, 183. Там же. С. 183.

294 Раздел III. Марксистская доктрина и социалистическое правопонимание

(вместо осуществления соответствующих правил "в принудительном порядке" говорится об их обеспечении "принудительной силой государства"). Но суть (тип правопонимания) осталась прежней: право — это правила поведения, установленные государством и обеспеченные его принуждением.

Участники Совещания в своих замечаниях и уточнениях к выдвинутому Вышинским общему определению в принципе не вь шли за рамки предложенного типа правопонимания. Их предлож! ния (при одобрении в целом и по существу) касались внутритип логических уточнений, изменений формулировок и т. д.

Так, Полянский, приветствуя предложенное определение праь от имени "всех здравомыслящих юристов", вместе с тем высказал- ; ся за замену слов "правила поведения" словом "норма". Выражение "правила поведения", заметил он, перешло в это определение,: из дореволюционной литературы; кроме того, нормы права не всегда заключают в себе правила поведения, поэтому

"было бы лучше сказать: право есть совокупность норм, а так как норма это приказ или запрет, то право есть совокупность приказов и запретов"1.

Полянский, высказавшись против упоминания в общем определении об "обычаях и правилах общежития" и отметив необходимость изменения формулировки о принудительности права, предложил следующее общее определение права: "Право есть совокупность приказов и запретов, установленных или признанных государственной властью, как властью господствующего класса, закрепляющих и развивающих общественные отношения и порядки, выгодные и угодные господствующему классу и принудительно им охраняемые при помощи государственного аппарата"2.

Ряд выступавших (Кечекьян, Тадевосян, Генкин) вслед за Полянским, хотя и в несколько иных формулировках, высказались за использование в общем определении права термина "норма" вместо или вместе со словами "правила поведения". Так, С.Ф. Кечекьян, в частности, заметил: "Я считаю, что если бы вместо слов "правила поведения" было сказано "нормы", то равным образом не было бы никакого основания для обвинения в нормативизме, ибо нормативизм состоит не в том, что право определяется как совокупность или система норм, а в том, что эти нормы рассматриваются в отрыве от тех экономических отношений, выражением которых они являются, в том, что теряется связь с экономическими фактами"3. Он предложил также определять право не как совокупность, а как "систему правил поведения (норм)..."4.

Тадевосян выдвинул следующую формулировку определения: "право — это система норм (правил поведения), установленных го-

1 Там же. С. 77.

2 Там же. С. 78—79.

3 Там же. С. 90.

4 Там же. С. 92.

Глава 3. Советский легизм

295

сударственной властью и охраняемых ею в целях закрепления и развития общественных отношений, соответствующих интересам господствующего класса"1.

Поддержав в основном позицию Вышинского, Генкин отметил, что в предложенном докладчиком "юридическом определении права" "имеется указание на то, что право есть совокупность правил или норм"2.

Против замены "правил поведения" "нормами" выступил, в частности, Строгович, мотивируя это так: "Проф. Полянский и проф. Кечекьян предложили вместо "правил поведения" сказать "нормы", т. е. что право есть совокупность норм и т. д. С этим можно было бы согласиться, если только под нормами понимать правила поведения. Но ведь буржуазные юристы под нормой часто понимают совершенно иное — суждение о должном, оторванное от конкретных условий государственной и общественной деятельности, оторванное от реальной жизни. Самое слово "норма" может иметь разные значения"3.

Наиболее критичным по отношению к позиции Вышинского, хотя и не вполне последовательным, было выступление в прениях СтальГевича, единственной видной фигуры из участников прежних шумных баталий на "правовом фронте". Он отметил, что предложенное Вышинским определение является односторонним, "не охватывает всех основных сторон, всего значения права"4.

В ходе конкретизации этого общего замечания Стальгевич (как и некоторые другие выступавшие) высказался за то, чтобы в определении содержалась характеристика права как возведенной в закон воли господствующего класса. В этой связи он обрушился на "вредителей, врагов народа" (правда, без упоминания Пашуканиса, своего главного экс-оппонента) за принижение роли закона и обвинил Стучку в том, будто он, "вредительски формулируя вопрос о праве, отбрасывал закон, игнорировал и принижал роль закона. В его определении права нет положения о роли и значении закона"5.

Все эти выпады против "вредителей", помимо конъюнктурных мотивов и стремления отмежеваться от обвинений в стучкианстве, были продиктованы и тем принципиальным обстоятельством, что при всей эклектической "многосторонности" (или, как сейчас говорят, многоаспектности) подхода к праву Стальгевич по сути дела отождествлял право и закон. Такое легистское отождествление он верно усмотрел и в позиции Вышинского, что позволило ему, видимо, без притворства сказать: "Сильной стороной определения тов. Вышинского является именно то, что вопрос о законе

1 Там же. С. 152.

2 Там же. С. 154.

3 Там же. С. 104.

4 Там же. С. 86.

5 Там же. С. 87.

296 Раздел III. Марксистская доктрина и социалистическое правопонимание

поставлен особенно четко. Я считаю совершенно правильным определение, рассматривающее право как систему норм, т. е. законов,

определенных правил поведения и положений, изданных и охраняемых органами государственной власти в интересах господствующего класса, закрепляющих и развивающих порядки, угодные и выгодные господствующему классу"1.

Вслед за этим Стальгевич, однако, отметил, что этим право не исчерпывается, "ибо право шире тех норм, о которых мы только что говорили. Право необходимо рассматривать и как определенный порядок"2.

Не согласился Стальгевич и с положением Вышинского о том, что право не есть форма. Напротив, утверждал Стальгевич, "право необходимо рассматривать как особую форму (выражение) экономического развития классового общества, как надстройку, возвышающуюся над экономическим базисом"3.

И, наконец, вполне в духе подхода Стучки и своих прежних представлений Стальгевич отметил: "Дальше, когда говорится о праве, то нельзя ограничиться одной лишь нормативной стороной вопроса. Необходимо иметь в виду не только правовые нормы, но и правовые отношения и правовую идеологию"4.

Стальгевич, однако, не показал, каким образом в рамках единого правопонимания и одного непротиворечивого общего определения понятия права можно совместить друг с другом приводимые им характеристики различных "сторон" права.

Ряд выступавших после Стальгевича участников прений (Го-лунский, Строгович, Аржанов, Маньковский) обрушились на него с обвинениями в "протаскивании" взглядов Стучки и Пашуканиса, "искажении" марксизма-ленинизма и т. д. Да и Вышинский посвятил большую часть своего заключительного слова критике Стальгевича за повторение "лжемарксистских"

представлений о праве и попытку вернуться к стучкианскому определению права. "Ибо, — пояснил Вышинский, — когда тов. Стальгевич здесь говорил, что право есть порядок общественных отношений, то это не что иное, как повторение формулы Стучки. Когда тов. Стальгевич говорит, что право есть форма общественных отношений, он повторяет определение Стучки. Но это определение права нельзя сочетать с моим определением права. Примирить определение, данное в моих тезисах, с определением права как порядка общественных отношений нельзя"5.

Никто из выступавших не поддержал Стальгевича. Только одно из его предложений (о праве как воле господствующего класса),

1 Там же. С. 87—8

2 Там же. С. 88. : Там же. С. 89.

4 Там же.

5 Там же. С. 163.

Глава 3. Советский легизм

297

совпавшее с замечаниями и ряда других участников прений, было (вместе с некоторыми другими пожеланиями) учтено в окончательной редакции одобренных Совещанием общего определения права и определения советского права.

Под жестким давлением политико-идеологических обвинений Стальгевича фактически заставили "согласиться" с позицией Вышинского и К0. В опубликованных материалах Совещания выступление Стальгевича было снабжено следующим примечанием: "Не имея права по существу изменить стенограмму своего выступления, считаю необходимым заявить, что после обсуждения на Совещании с определением права тов. Вышинского я целиком и полностью согласен. Одновременно я целиком и полностью отвергаю обвинение меня в продолжении "теоретической линии" Стучки, равно как и в отождествлении права и экономики. Работа Совещания, в частности критика моего выступления тов. Вышинским, помогли мне освободиться от остатков отдельных прежних ошибочных положений. — Сталъгевич"1.

"Генеральная линия" не терпит никаких разномыслии. И нужное тотальное единство было получено на Совещании и распространено по всему "правовому фронту" в качестве не подлежащего обсуждению приказа. Тоталитарное "правопонимание" утверждалось тоталитарными методами.

Определение права, предложенное Вышинским и одобренное Совещанием 1938 г., вошло в литературу как "нормативный" (а затем и "узконормативный") подход к праву. Однако и в предварительной, и в окончательной редакциях тезисов, а также в отредактированном варианте самого доклада Вышинского речь шла о "правилах поведения", а не о "нормах". Видимо, для самого Вышинского это было определенной словесной страховкой от ненужных ассоциаций с "буржуазным нормативизмом". По существу же эти термины были для него синонимами. Так, он утверждал, что "правила поведения" — это нормы"2. "Право, — пояснял он свое общее определение, — есть совокупность правил поведения, или норм, но не только норм, но и обычаев и правил общежития, санкционированных государственной властью и защищаемых ею в принудительном порядке"3.

Кстати говоря, в определении советского права указание на "обычаи и правила общежития" отсутствует, хотя, возражая против предложения Полянского исключить из определения права ссыл-

1 Там же. С. 85, сноска 1.

2 Там же. С. 162. :l Там же. С. 37.

3. Тоталитарный "нормативизм": право как совокупность приказов власти

298 Раздел III. Марксистская доктрина и социалистическое правопонимание

ку на "обычаи и правила общежития", сам же Вышинский говорил прямо противоположное: "С точки зрения определения проф. Полянского, окажутся вне права, например, нормы шариатских судов, действовавших у нас десятки лет тому назад, допущенных государством в известных условиях как официальные учреждения; окажется вне этого определения и все так называемое обычное право"1.

Отсутствие в одобренном Совещанием определении советского права упоминаний об "обычаях и правилах общежития" фактически означало отрицание их в качестве источников (или форм) "советского социалистического права". К таковым были отнесены (и по определению советского права, и по толкованию Вышинского) лишь "правила поведения, установленные в законодательном порядке", т. е. официальные акты различных органов власти — законы, постановления, распоряжения, приказы, инструкции и т. д.

Эти акты (и содержащиеся в них "правила поведения", "нормы"), "установленные в законодательном порядке", стали собирательно именоваться "законодательством" (или "действующим законодательством"). Данный термин ("законодательство") стал синонимом и "действующего права" (т. и. позитивного права), и права вообще.

По своему типу "правопонимание", предложенное Вышинским и принятое Совещанием, является легистским, поскольку, — с точки зрения традиционного критерия различения и соотношения "права и закона", — в его основе лежит отождествление "права" и "законодательства" ("действующего", "позитивного" права, обобщенно — "закона"). Такое отождествление прямо и откровенно признавалось и утверждалось Вышинским. "Право, — писал он, — совокупность или система правил (законов), имеющих своим назначением заботу о подчинении членов общества "общим условиям производства и обмена", т. е. о подчинении господствующим в данном обществе классовым интересам"2.

Характеристики подхода Вышинского и его последователей как ; "нормативного", "нормативистского" и т. и. нельзя признать адек-: ватными независимо от целей их использования. Дело прежде все-? го в том, что "правило поведения" ("норма") как политико-властное установление и регулятор в определении Вышинского — это нечто совершенно иное, нежели норма социальной солидарности в социальном нормативизме Л. Дюги или норма долженствования в нормативизме Г. Кельзена.

Норма, согласно Дюги, зависит не от государства, а от факта социальной солидарности (включая и солидарность разных классов) в обществе3. Правовой характер власти и законов зависит

1 Там же. С. 162—163.

2 Там же. С. 170.

:l См.: Дюги Л. Право социальное, право индивидуальное и преобразование государства. М., 1909.

Глава 3. Советский легизм 299

от их соответствия социальной норме (норме социальной солидарности).

Своя внутренняя объективная логика долженствования, восходящая к "основной норме", присуща нормативизму Кельзена1. Кстати, именно поэтому государство, согласно его нормативизму, оказывается "правовым порядком"2.

Разумеется, подход Вышинского к норме, к праву как совокупности правил поведения (или "норм"), к государству, к соотношению государства и права, к их функциям, назначению и т. д. абсолютно исключал нормативизм в духе Дюги или Кельзена. Для него "правовые нормы" — любые субъективные и произвольные творения политической власти, ее приказы и установления, так что у него речь, скорее, идет о потестаризме (от лат. potestas — сила, власть), чем о нормативизме.

На отличии своего подхода от нормативизма настаивал и Вышинский, поясняя это следующим образом: "Наше определение ничего общего не имеет с нормативистскими определениями. Нормативизм исходит из абсолютно неправильного представления о праве как о "социальной солидарности" (Дюги), как норме (Кель-зен), исчерпывающей содержание права, независимо от тех общественных отношений, которые определяют в действительности содержание права. Ошибка нормативистов заключается в том, что они, определяя право как совокупность норм, ограничиваются этим моментом, понимая самые нормы права как нечто замкнутое в себе, объясняемое из самих себя"3.

У Вышинского же акцент сделан именно на приказах правящей власти4. Ссылки при этом на обусловленность права способом производства и т. д. оставались пустыми словами. Главное в подходе Вышинского состоит в толковании права как принудительного инструмента, средства в руках власти для осуществления диктатуры путем соответствующего регулирования поведения людей. Характеризуя право как "регулятор общественных отношений", он поясняет: "Наше определение исходит из отношений господства и подчинения, выражающихся в праве"5. Напомнив слова Сталина о том, что "нужна власть, как рычаг преобразования", Вышинский

1 См.: Чистое учение о праве Ганса Кельзена. Выпуск I. ИНИОН АН СССР. М., 1987. С. 10—15, 47. ...

2 Чистое учение о праве Ганса Кельзена. Выпуск II. ИНИОН АН СССР. М., 1988. С. 116, 145, 146. ;

1 Вышинский А. Основные задачи науки советского социалистического права. С. 38. 4 В.И. Кудрявцев и Е.А. Лукашева справедливо отмечают, что "узконормативная теория права, которую развивал и поддерживал Вышинский", вполне соответствовала реалиям сталинского режима, когда право рассматривалось "как команда, запрет, ограничение". — См.: Кудрявцев В.И., Лукашева Е.А. Социалистическое правовое государство // Социалистическое правовое государство. Проблемы и суждения. М., 1989. С. 9. а Вышинский А. Основные задачи науки советского социалистического права. С. 38.

300 Раздел III. Марксистская доктрина и социалистическое правопонимание

продолжал: "Советское право и есть один из рычагов этого преобразования. Рычаг этого преобразования — государственная власть, а право в руках государственной власти есть, так сказать, рычаг этого рычага преобразования"1.

Как "правила поведения", так и в целом право как регулятор носят в подходе Вышинского властно-приказной, принудительный характер. Показательно в этой связи его отношение к предложению Полянского определить право как "совокупность приказов и запретов". Не возражая по существу против приказного смысла и содержания советского права, Вышинский, однако, отклоняет предложение Полянского по формально-терминологическим соображениям. "Нельзя, — поясняет он, — говорить, что право — совокупность приказов, так как под приказом наша Конституция понимает распоряжение наркомов. По Полянскому выйдет так, что право есть совокупность наркомовских приказов..."2. По сути дела же, согласно позиции Вышинского, приказами являются и другие властные акты (законы, указы, распоряжения, инструкции и т. д.).

С новых позиций (отождествление права и закона, их приказной характер и т. д.) Вышинский интерпретирует и марксистское положение о буржуазном "равном праве" при социализме.

Поскольку он полностью игнорирует своеобразие и специфику права (принцип формального равенства и т. д.), в его трактовке проблема буржуазного права при социализме подменяется вопросом о действии в течение какого-то времени некоторых из старых (буржуазных) законов после пролетарской революции. "Но если "сразу", на другой день после захвата пролетариатом власти, пролетариат вынужден в известной мере пользоваться старыми законами и старыми нормами права, ибо других нет, — писал он, — то значит ли это, чтс так будет и через год и через 5, 10 и 20 лет? Нет, не значит"3.

Декреты и другие акты диктатуры пролетариата — это и есть,! по Вышинскому, новое "советское социалистическое право", которое приходит на смену буржуазному праву.

Вышинский при этом, конечно, замалчивает (как, впрочем, и критикуемые им авторы 20—30-х годов), что в соответствии с цитируемыми им положениями Маркса и Ленина о буржуазном праве при социализме никакого послебуржуазного (нового, пролетарского, социалистического и т. д.) права не может быть.

Если отбросить демагогические ухищрения Вышинского, то суть его определения права состоит в том, что право — это приказы диктаторской власти.

Навязывая всем подобное радикальное отрицание права под ширмой нового "определения права", он при этом иезуитски рассу-

! гам же. и. 165. 2 Там же. С. 162. Там же. С. 36.

Глава 3. Советский легизм 301

ждал: "Такой вопрос, разумеется, не решается простым голосованием, принятием резолюции. Но общее мнение специалистов-юристов нужно сформулировать. Нужно иметь то, что называется сот-munis opinio doctorum — общее мнение ученых"1.

Искомое "единодушие" было легко достигнуто, поскольку никто, естественно, не хотел неминуемо оказаться в числе "врагов народа". Отсутствие иной альтернативы как нельзя лучше демонстрировало как раз насильственный, антиправовой характер всей той ситуации, "правила поведения" в которой выдавались за "право". Есть, несомненно, внутренняя логика в том, что репрессивно-приказное "правопонимание" разрабатывалось, принималось и распространялось в обстановке насилия и страха. Насилие как основной признак и отличительная особенность "социалистического права" было вместе с тем условием, фундаментом и гарантом быстрого и тотального внедрения соответствующего "правопонимания" во все поры советской юридической науки.

Одобренное Совещанием 1938 г. определение права жестко предопределяло характер, цели, задачи и направления последующего развития не только теории права и государства, но и всех отраслевых юридических дисциплин. На базе и в рамках унифицированного "правопонимания" должна была быть, в соответствии с новыми политико-идеологическими установками, как бы заново построена наконец-то приведенная в состояние единомыслия "подлинная" марксистсколенинская наука о государстве и праве, полностью очищенная от "отвратительных последствий троцкистско-бухаринского вредительства"2.

Общеобязательность новых установок неоднократно подчеркивалась Вышинским, хотя это и так было очевидно для всех. Соответствующую директиву юридической науке он, в частности, выразил так: "Ставя вопрос о марксистско-ленинской теории права и государства, или, как ее называют, общей теории права и государства, т. е. такой теории права и государства, которая давала бы систему принципиальных положений, обязательных для направления и разработки всей науки права в целом и каждой из конкретных юридических дисциплин в отдельности, мы имеем в виду принципы, отличающие советское право от права буржуазного"3.

303

логические установки, "нормы" и "правила" коммунистической диктатуры, которая под вывеской "административно-командной системы" (а это лишь несколько от времени вылинявшая и ослабевшая, внешне отчасти измененная и подновленная, словесно общенародная, но по существу та же самая диктатура пролетариата) дожила до начала 90-х годов.

Ко времени Совещания 1938 г. было ясно, во всяком случае идеологам "правового фронта", что утвердившийся реальный социализм несовместим ни с доктринально обещанным "буржуазным правом" при социализме, ни с каким-либо другим (не классово-партийным, не диктаторским)

правом: место права могло быть занято только неправовым законодательством.

Для интерпретации же этого приказного, антиправового законодательства в виде "качественно нового" права пролетарского (а потом и общенародного) "государства" наиболее подходящей была легистская концепция правопонимания, автоматически считающая всякий закон (и любое законодательство) правом. Внешняя "юри-дичность", формальная "определенность", "нормативность" и т. д. здесь легко и беспроблемно сочетаются с внутренним произволом и противоправностью соответствующих "нормативных актов" и "норм". К тому же эта концепция (в силу своей внутренней бессодержательности) легко может быть подогнана под потребности любой доктрины и практики.

Так, для приспособления к марксизму-ленинизму обычных легистских определений права как совокупности норм (правил поведения) оказалось достаточным добавить лишь слова (ничего по существу не меняющие и ни к чему фактически не обязывающие) о том, что эти нормы (правила поведения) выражают волю господствующего класса. В дальнейшем (в порядке, так сказать, "критики" Вышинского и "усовершенствования" его определения) к базовому легистскому определению права были добавлены и некоторые другие характеристики из доктринальной трактовки права (об обусловленности права материальными отношениями, о сочетании при социализме принуждения и убеждения, о воспитательной роли советского права и т. д.).

Но подобные идеологические добавления не меняют сути дела — легистского оправдания в качестве права всего того, что прикажут официальные власти.

Предшествующие Совещанию 1938 г. концепции правопонимания (20-х — первой половины 30-х годов) были более серьезно ориентированы на исходные доктринальные представления о судьбах права и государства после пролетарской революции. Кроме того, на всех этих концепциях так или иначе сказался опыт нэпа и действовавшего тогда настоящего (буржуазного) права.

Уже в силу такой их связанности и отягощенности прежними представлениями и реалиями ни одна из предшествующих концеп-

304 Раздел Ш. Марксистская доктрина и социалисгаческое правопонимание

ций не годилась для роли "единственно верной" правовой теории в новых неправовых условиях. К тому же каждая из этих концепций в обстановке относительного "плюрализма" подходов к праву до Совещания 1938 г. была в ходе взаимной критики и резких обвинений достаточно дискредитирована и не могла претендовать на какие-то монопольные позиции в юридической науке.

Разумеется, и до Совещания 1938 г. в юридической литературе в том или ином варианте развивалось легистское представление о советском праве как совокупности норм, изданных и поддерживаемых государством. В контексте многих других трактовок права в 20-х — начале 30-х годов такое понимание права было охарактеризовано как буржуазно-нормативистское и не получило сколько-нибудь заметного влияния и распространения.

После же Совещания 1938 г. легистский подход к праву, утвержденный в противовес всем прежним подходам как враждебным и антимарксистским, получил статус и монопольные позиции официальной правовой доктрины — подлинного "марксистско-ленинского учения о праве".

Такой насильственный монополизм в науке означал лишение ее самостоятельного, объективноисследовательского, познавательного, собственно научного статуса, превращение ее в служанку тоталитарной власти, в послушного и безоговорочного апологета антиправового законодательства и неправовой практики.

Приказное "правопонимание", одобренное "с подачи" Вышинского Совещанием 1938 г., полностью и без всякого исключения господствовало в советской литературе вплоть до второй половины 50-х годов, когда после критики "культа личности Сталина" на XX съезде КПСС появилась хотя бы минимальная возможность высказать какую-либо иную точку зрения по проблематике понятия и определения права.

И в общетеоретических работах, и в области отраслевых юридических дисциплин почти дословно повторялась (в той или иной редакции) дефиниция Вышинского, воспроизводились все основные положения соответствующих подходов к праву и государству1.

Этот тип понимания, определения и трактовки "права" по существу сохранился и в последующие годы, когда с начала 60-х годов по аналогии с "советским социалистическим общенародным государством" стали говорить о "советском социалистическом обще-

1 См., например: Советское государственное право. Ы, 1938; Голунский С.А., Стро-гович М.С. Теория государства и права. М., 1940; Денисов А.И. Теория государства и права. М., 1948; Аржанов М.А. Теория государства и права. М., 1948; Он же. Государство и право в их соотношении. М., 1960; Вышинский А.Я. Вопросы теории государства и права. М, 1949; Теория государства и права. М., 1949; Александров И.Г. Сущность права (К вопросу о сущности исторических типов права). М., 1950; Он же. Законность и правоотношения в советском обществе. М., 1955; Теория государства и права. М., 1955; и др.

Глава 3. Советский легизм 305

народном праве". На XXII съезде КПСС в 1962 г. утверждалось, что на современном этапе, когда социализм победил не только полностью, но и окончательно, когда советское общество вступило в период строительства коммунизма, диктатура пролетариата в СССР с точки зрения внутреннего развития перестала быть необходимой. Социалистическое государство, которое возникло как государство диктатуры пролетариата, на современном этапе, говорилось в решении съезда, превратилось в "общенародное государство"1.

Но положения о переходе от государства и права диктатуры пролетариата к общенародному государству и праву носили по существу декларативный и пропагандистский характер, поскольку некоторые изменения в политическом режиме, законодательстве, хозяйственной, духовной жизни страны и в целом мероприятия по "преодолению последствий культа личности Сталина" фактически не затронули социальные и экономические характеристики общества, фундаментальные принципы, функции и структуры диктатуры пролетариата и его репрессивноприказной регулятивной системы. И в условиях декларированного перехода к "общенародному государству и праву" в советской юридической науке, за очень редким исключением, продолжали господствовать слегка словесно модернизированные, но по существу прежние представления о праве вообще и советском социалистическом праве как совокупности (или системе) правил поведения (норм), установленных государством и обеспеченных его принуждением2.

По существу отстаивая "правопонимание", сфабрикованное в 1938 г., и лишь словесно открещиваясь от некоторых его одиозных моментов, приверженцы этого официального подхода к праву — И.Г. Александров и др. — изображали себя как единственных и истинных борцов за право и законность, а всех остальных обвиняли в пропаганде "нигилистического отношения к нормам права под флагом борьбы с "нормативизмом"3.