Заключение

Религия и наука - это две принципиально разные области человеческой жизнедеятельности. У них разные исходные посылки, разные цели, задачи, методы. Эти сферы могут соприкасаться, пересекаться, но, как видим, не опровергать одна другую. В то же время, христианство исповедует двусоставность человеческого существа, нераздельное единство в нем духовной и физической природ. Обе они отвечают Божественному замыслу о человеке, и только гармоничная взаимосвязь их деятельности обеспечивает нормальный характер жизни человека. Такая жизнь предполагает и "хлеб" научно-технического развития для тела, и дух религиозной жизни для души. Однако руководящим для человека всегда должно оставаться его нравственно-разумное, духовное начало.

Христианство видит в науке одно из средств познания Бога. Но в первую очередь оно рассматривает ее как естественный инструмент этой жизни, которым, однако, пользоваться нужно очень осмотрительно. Христианство отрицательно относится к тому, когда этот обоюдоострый и страшный по своей силе меч действует независимо от нравственных принципов Евангелия. Развиваясь же независимо от духовных и нравственных принципов христианства, утратив идею Бога-Любви как верховного Принципа бытия и высшего критерия истины, и, в то же время, открывая огромные силы воздействия на окружающий мир и на самого человека, наука легко становится орудием разрушения и из послушного инструмента своего творца превращается в его властителя и убийцу. Современные достижения в области физики элементарных частиц, микробиологии, медицины, военной и промышленной техники и т.д. убедительно свидетельствуют о реальной возможности такого трагического финала. Церковь, изначально получившая Откровение о конечной Катастрофе, если человечество не покается в своем материализме, вновь и вновь напоминает: “Ум должен соблюдать меру познания, чтобы не погибнуть" (св. Каллист Катафигиот). Этой мерой в данном случае являются Евангельские принципы жизни, которые служат фундаментом для такого воспитания человека науки, при котором он, познавая мир, никогда не смог бы открывающиеся ему знания и силы использовать во зло.

Становление и особенности социально-гуманитарного познания

Уже с первой половины XIX в. начинается активный процесс формирования социально-гуманитарных наук. Их целью провоз­глашается не только познание общества, но и участие в его регу­ляции и преобразовании. Исследуются как общество в целом, так и отдельные его сферы с целью найти определенные технологии управления социальными процессами. Методологические пробле­мы социального познания стали активно разрабатываться в рам­ках самой системы «наук о культуре» с опорой на те или иные философско-методологические представления.

Однако давление на гуманитарные науки давало о себе знать - прежде всего со стороны математического естествозна­ния и особенно - механики. Но нарастало - и чем дальше, тем боль­ше - и сопротивление этому давлению внутри самих этих наук.

Краткий ретроспективный взгляд на зарождение и формиро­вание гуманитарных наук показывает следующие особенности этого процесса. Прежде всего, развитие гуманитарного знания связано с теоретическим осмыслением антропоцентризма. Правота Мишеля Фуко, утверждавшего, что «гуманитарные науки появились в тот момент, когда в западной культуре появился человек - как то, что следует помыслить, и одновременно как-то, что надлежит познать» /3, с. 440/ не вызывает сомнений.

Произошло это в 14-м столетии. В условиях Проторенессанса была впервые осознана недостаточность космологического и теологического определений сущности человека и возникло представление о том, что человеческая природа самодостаточна и онтологически самоценна, а главное - несводима ни к той или иной совокупности космических элементов (стихий), ни к так называемым дарам духовным. Человек в свете антропоцентристского сознания представлялся уже не просто «микрокосмом» или «образом и подобием Божием», а скорее продуктом собственного свободного деяния. Становление антропоцентризма как принципиально нового, антитрадиционалистского умонастроения и способа мышления сделало возможным гуманитарное познание феномена человека в его оторванности от космоса и Бога - в его «заброшенности» (М. Хайдеггер), во всей «неподлинности» его мирского бытия. Рассматриваемый в этой мнимой своей автономности и самодостаточности, человек – это действительно «изобретение недавнее» (М. Фуко). Позднее подобный подход позволил преодолеть средневековый антропоморфизм во взглядах на человека и общество. По словам К. Маркса «Гоббс, Спиноза, Гроций… стали рассматривать государство человеческими глазами и выводить его естественные законы из разума и опыта, а не из теологий» /4, с. 3/. В XVII веке получает философское осмысление попытка понять естественные потребности человека не только как природные, но и как социальные и ценностные. Раз человек стал объектом познания и самопознания, то, по мысли Френсиса Бэкона, следует учредить «единую общую науку о природе или состоянии (status) человека, ибо этот предмет достоин того, чтобы быть выделенным в отдельную, независимую от других науку» /5, с.240/. В XVIII веке идея такой гуманитарной науки прорабатывается во множестве философских трактатов о «человеческой природе».

Бэкон обращал внимание на прагматическую направленность нового, гуманитарного мышления. «Тот, кто поймет до конца природу человека, - отмечал он, - тот почти наверняка может стать кузнецом своего счастья, тот рожден для власти...». Речь шла о таком знании, которое усилило бы практическое могущество человека. Последнее не могло быть почерпнуто в готовом виде ни из трактатов античных мудрецов, ни из текстов Священного писания. Такое знание достижимо в ходе осмысления собственного опыта спонтанного действования - без оглядки на космический рок или божественный промысел, а также - через анализ произвольных действий других людей. «Гуманитарные знания (litterae), и особенно в области языков и истории, также являются благом, ибо они радуют дух, - полагал Томас Гоббс. - Они также полезны, особенно история; ведь последняя заменяет нам тот опыт, на который опирается наше знание причин... Полезно также знание языков, на которых говорят соседние народы, так как оно облегчает общение с ними и торговлю» /6, с.243-244/. Таким образом, гуманитарное знание в период становления и методологического обоснования сразу же ставится на службу социально активному субъекту, «мастеру своей судьбы», и оказывается модификацией его «воли и представления». Кроме того, оно нацеливается на разрыв с образовавшей этого субъекта духовной традицией: утраченная сакральная наука подменяется «наукой профанической», на освоение иных, чужеязычных культур, которые рассматриваются как различные вариации одной и той же «человеческой природы».

В чем же собственно состоит то самое «человеческое» качество бытия, которое наделяется в сфере гуманитарного познания статусом самодостаточной природы («субстанции человека»), не сводимой к комбинации вечных космических элементов или духовных сил? Ответ на это вопрос есть уже у Франческо Петрарки: «Слушайте меня, юноши, перед которыми целый век: время бесценно!... Время было на последнем месте. Теперь, вижу, ему следовало быть на первом: усталость снимается покоем, упущенные деньги возвращаются - однажды утекшее время не вернется, его потеря невосполнима» /7, с.162/. Итак, время и временное бытие - все то, чем пренебрегали в античности и, за редким исключением, в эпоху христианского средневековья, выдвигается на первый план. Именно этот поворот внимания от вечного к временному формирует характерный для западноевропейского гуманизма интерес к мельчайшим проявлениям темпоральности человеческого бытия, образует новый онтологический базис для развития комплекса социально-гуманитарных наук. Поэтому глубочайший источник своеобразия гуманитарного познания следует искать в области фундаментального понимания длящегося «прошедшего бытия», рефлектированного в себя и в «свое другое». Однако и на пути утверждения такой специфики социально-гуманитарного познания (проявившейся в полной мере в ХХ веке), его становление существенно зависело от общей классической картины мира.