1. Жизнь и сочинения лейбница

Готфрид Вильгельм Лейбниц родился в 1646 г. в Лейпциге в семье, имевшей славянские корни (первоначально их фамилия звучала как Любениц). Одаренный выдающимся умом, необыкно­венными способностями и трудолюбием, юноша сумел за короткое время получить весь объем тех знаний, которые ему могла дать школа. Семейная библиотека (дедушка и отец будущего ученого — университетские профессора) была богатой и хорошо составленной, благодаря чему Лейбниц многое изучил самостоятельно.

Он продолжил учебу на курсе философии в Лейгщигском универ­ситете и математики и алгебры — в Йенском. В 1666 г. Лейбниц защитил диссертацию на степень доктора права в Альтдорфе (вблизи Нюрнберга) на тему "О запутанных судебных случаях", но от пре­подавательской деятельности отказался, так как академическая среда казалась Лейбницу слишком тесной для удовлетворения его запро­сов. Он мечтал о роли деятеля культуры и науки европейского уровня, о создании объединенной науки, охватывающей разные дисциплины, и увлеченно стремился к всеобщей организации куль­туры и политики. Этим объясняется беспокойный образ жизни философа, бросавший его от двора одного князя к другому, из одной столицы — в другую, он создавал ассоциации ученых и академии наук и задумывал различные проекты культурного и политического характера, в большинстве своем утопические.

Вступив в общество "Розенкрейцер" ("Красный крест") (нечто вроде тайного религиозно-мистического масонского объединения, основанного на теориях утопического, филантропического и мисти­ческого характера), Лейбниц в 1668 г. с помощью барона Бойнебурга поступил на службу при дворе майнцского курфюрста в качестве юриста.

Вильгельм Лейбниц (1646—1716) был крупным ученым, логиком и метафи зиком; блестяще разработал теорию структурного различия между иссле даваниями научными и философско-метафизическими

Готфрид Вильгельм Лейбниц: жизнь и сочинения 263

С 1672 по 1676 г. Лейбниц жил в Париже. Он прибыл туда с дипломатическими поручениями в составе свиты Бойнебурга (кото­рый должен был представить королю Франции проект экспедиции в Египет, имевшей целью предотвращение войны между Францией и Голландией). Дипломатическую миссию осуществить не удалось из-за смерти барона Бойнебурга в том же 1672 г., но Лейбниц добился разрешения остаться в Париже; это пребывание оказалось весьма полезным для его научной работы. Он познакомился с философами Арно и Мальбраншем, с математиком Гюйгенсом, оказавшим заметное влияние на Лейбница. В 1673 г. Лейбниц посе­тил Лондон, где был избран членом престижного Королевского общества. Длительное пребывание в Париже позволило Лейбницу в совершенстве изучить французский язык, на котором он писал свои труды, а это обстоятельство создавало благоприятные условия для распространения сочинений Лейбница, поскольку немецкий язык в те времена не являлся языком науки.

Не добившись стабильного положения в Париже, Лейбниц в 1676 г. поступил на службу к ганноверскому герцогу Иоганну Фрид­риху фон Брауншвейг-Люнебургу в качестве придворного библио­текаря.

Возвращаясь на родину, Лейбниц нашел возможность вновь побывать в Лондоне, где познакомился с Ньютоном, а на обратном пути, во время остановки в Амстердаме, завязал знакомство со знаменитым микробиологом Левенгуком, исследования которого очень заинтересовали Лейбница. Наконец, посетив Гаагу, он смог познакомиться со Спинозой (прочитавшим ему, по всей вероятнос­ти, несколько страниц своей Этики").

С конца 1676 г. Лейбниц начал работать при дворе ганноверского герцога в должности библиотекаря, оставаясь им, хоть и с мучения­ми, до конца жизни. Кроме того, он состоял советником двора, а несколько позднее официальным историографом династии, деятель­ным и верным сторонником дома Ганноверов.

Между 1687 и 1690 гг. Лейбниц совершил много путешествий, связанных с его деятельностью в качестве придворного историогра­фа (изыскивая документы, касающиеся точной генеалогии дома Брауншвейгов), во время которых посетил Австрию (где не принял предложения стать историографом Леопольда I) и Италию (Рим, Неаполь, Флоренцию, Модену, Венецию). Кроме того, он объездил все германские княжества.

С 1689 г. начали портиться его отношения с домом ганноверских герцогов: Георг Людвиг, будущий английский король Георг I, не был расположен терпеть постоянные отлучки Лейбница и не всегда жела­тельные культурные и политические инициативы разного рода, отвлекавшие его от непосредственных обязанностей историографа.

264

Лейбниц

Но политическая деятельность и инициативы философа сократи­лись не по этой причине. Он прилагал много усилий для примирения и объединения разных церквей, следуя плану, намеченному им значительно раньше. В 1700 г. Лейбниц был избран членом Париж­ской академии наук и как инициатор создания — президентом Берлинской академии наук. Кроме того, он стал тайным советником Фридриха I, короля Пруссии. Позднее, в 1712 г., Лейбниц назначен также тайным советником русского царя Петра Великого (см. при­ложение). В 1713 г. Лейбниц назначен советником Венского двора.

В 1714 г. герцог ганноверский стал английским королем Геор­гом I. Период везения в жизни Лейбница закончился. Король не пожелал видеть его в Лондоне, а сильные мира сего, которым Лейбниц при разных обстоятельствах помогал и давал советы, о нем забыли.

Лейбниц умер одиноким в 1716 г., в возрасте семидесяти лет. Во время похорон ученого за гробом шел секретарь, а из всех академий только одна Французская вспомнила о его заслугах.

Последние годы жизни Лейбница помимо натянутых отношений с Ганноверами омрачали длительные и бесплодные споры с Ньюто­ном о приоритете создания дифференциального и интегрального исчисления, тенденциозно раздувавшиеся с 1713 г. Лондонским королевским обществом. Первые результаты исследований в этой области Ньютон получил раньше Лейбница (примерно с 1665 г.), но Лейбниц пришел к таким же результатам самостоятельно, с помо­щью другого метода (1675—1676), опубликовав их значительно рань­ше Ньютона (в 1684 г. результаты опубликованы им в журнале "Acta eruditorum"). Одним словом, речь шла о независимых друг от друга открытиях, однако поскольку Лондонское королевское общество заняло в этом вопросе далеко не беспристрастную позицию, а король Георг 1 решил не подогревать страсти, действительные заслуги Лейб­ница в этом открытии остались непризнанными.

Возникает вопрос: когда же размышлял и писал Лейбниц, загру­женный столькими обязанностями на придворных должностях, в академиях наук, культурных обществах, совершающий множество путешествий? Больше всего он любил работать ночами, а его мысли служат свидетельством широты жизненных и бытийных интересов; можно сказать, Лейбниц мыслил именно благодаря тому образу жизни, который вел. Почти все его произведения написаны по случаю и обычно кратки — они не требуют особого редактирования.

Главные философские труды Лейбница: "Рассуждение о метафи­зике" (1686), "Новая система природы" (1695), "Начала природы и благодати" (1714), "Монадология" (1714). Более объемна работа "Теодицея" (1710) (доводы схоластики и теологии) и, наконец, боль­шое произведение "Новые опыты о человеческом разумении" (1700—

"Вечная философия " и "новые философы " 265

1705), опубликованное в 1765 г., т. е. после смерти. Очень важно для изучения богатое эпистолярное наследие Лейбница (в те времена письма считались полноправным литературным жанром).

Следует отметить, что Лейбниц чаще всего писал на латинском, официальном языке науки, а также на французском. Нарушая средневековые традиции ученого мира, Лейбниц опубликовал неко­торые из своих трудов на немецком языке.

2. "ВЕЧНАЯ ФИЛОСОФИЯ" И "НОВЫЕ ФИЛОСОФЫ": ВОЗМОЖНОСТЬ ПРЕЕМСТВЕННОСТИ

Научная революция, Бэкон и особенно Декарт произвели в истории западно-европейской философии радикальный поворот. Казалось даже, что не только решения, но и сама проблематика схоластической и античной философии настолько вышла из упо­требления, что больше никогда не появится. Методы, параметры и коэффициенты, позаимствованные из математики и физики, каза­лись единственно приемлемыми и в области философии.

В частности, представлялись скомпрометированными два поня­тия: а) "цели" (или "конечной причины") вместе с основанным на нем общим телеологическим взглядом на реальность; б) "субстан­ции", понимаемом как "субстанциальная форма", в сочетании с онтологическим видением реальности.

И все-таки именно эти понятия вновь использует Лейбниц, отста­ивая не только ценность, но и, в определенном смысле, их "вечность" (ему принадлежит выражение "philosophia perennis ", подчеркивающее основные достижения античной и средневековой философии) и вдобавок показывая возможность примирения с ней новых философов.

Лейбниц нашел, что в действительности речь идет о перспективах, размещающихся в разных планах, которые, будучи понятыми в соот­ветствующем значении, не только не уничтожаются взаимно, но очень кстати и с большой пользой могут дополнять друг друга.

С этой грандиозной попытки "опосредования" и "синтеза" анти­чного и нового берет начало вся философия Лейбница, причем попытка оказалась чрезвычайно продуктивной благодаря "двойной" оптике: с одной стороны, антично-средневековой философии (Лейбниц размышлял не только о схоластах, но также и об Аристо­теле и Платоне), а с другой — картезианства и методов новой науки.

В письме к Томазию Лейбниц пишет: "Я не стыжусь утверждать, что в книгах Аристотеля нахожу больше справедливых вещей, чем в умозаключениях Декарта. Так, осмелюсь сказать, для обновленной

266

Лейбниц

философии можно успешно использовать все восемь книг Аристо­теля. Все, что Аристотель говорил относительно материи, формы, природы, места, бесконечности, времени, движения, по большей части является точным и доказанным. Кто не признает, например, понятие субстанциональной формы, по причине которой субстан­ция одного тела отличается от субстанции другого? Кроме того, нет ничего более истинного, чем понятие первоматерии. Необходимо только осознать один момент: раз уж Аристотель абстрактно изложил свои взгляды на материю, форму и изменение, он должен был объяснить еще, что думает о фигуре и движении".

В "Рассуждении о метафизике " Лейбниц добавляет к ранее ска­занному: "Знаю, что мои действия покажутся парадоксальными, но хочу каким-либо образом реабилитировать античную философию и вернуть почти изгнанные субстанциальные формы; однако, возмож­но, меня не так сильно будут винить, когда узнают, что я много думал о современной философии, посвятил много времени физическим опытам и геометрическим доказательствам, что я долго был убежден в пустоте этих форм и наконец против моей воли и, так сказать, насильно был принужден снова признать их, убедившись, что наши новые философы не отдают должного святому Фоме и другим великим людям того времени, так как мнения теологов и филосо­фов-схоластов гораздо более основательны, чем мы предполагали. Надо лишь кстати и уместно пользоваться ими. Таким образом, я убежден, что если бы чей-нибудь пытливый и точный ум взялся прояснить и обработать их мысли наподобие геометрии аналитиков, то нашел бы там сокровищницу важнейших и абсолютно доступных доказательству истин".

В попытке пересмотреть древних в свете науки и сплавить их идеи, придав им новое качество, заключается историческое и теоретическое значение Лейбница.

Но рассмотрим ближе проблематику "финализма" и "субстан­ции", со временем ставших осью всей его философии.

3. ВОЗМОЖНОСТЬ ВОССТАНОВИТЬ "ФИНАЛИЗМ" И "СУБСТАНЦИАЛЬНЫЕ ФОРМЫ"

3.1. Новое значение "финализма"

Объяснение явлений, предлагавшееся новой наукой и картезиан­ством, носило механистический характер. Протяженность и движе­ние считались достаточными причинами для адекватного разъясне-

Новое значение "финализма" 267

ния вещей. Такой постановке вопроса, полностью исключающей рассмотрение цели, Лейбниц противопоставляет вторую навигацию Платона (изложенную в "Федоне").

Платон устами Сократа критикует Анаксагора, хотевшего объяс­нить все сообразно разуму и конечной причине (благу), но затем не выполнившего своего обещания, отделавшись приведением обыч­ных материальных, физических и механических причин. Например, тот факт, что ноги Сократа состоят из костей, мышц, сухожилий и т. п., может объяснить, как он попал в тюрьму, но объясняет это только с точки зрения механического движения; истинная причина (высшая и конечная) — совершенно иного типа: это моральный выбор между хорошим и дурным (Сократ счел хорошим поступком законопослушание — понести наказание, а не бежать, используя "механические" причины — свои ноги, мышцы и сухожилия). В "Рассуждении о метафизике "Лейбниц оставил в рукописи свобод­ное место с очевидным намерением перевести и процитировать эти страницы и действительно так и сделал в другом месте; они казались ему столь важными, что он неоднократно к ним обращался.

"Не желая судить о людях на основе предубеждения, я не хочу обвинять современных философов, пытающихся изгнать из физики конечные причины; тем не менее, я вынужден признать, что по­следствия этого мне кажутся опасными, будто Бог не имел в виду никакой цели и никакого блага, когда приступал к действиям, как будто бы благо не являлось объектом Его воли. Наоборот, я полагаю, что здесь-то и нужно искать начало всех законов природы и всего сущего, ибо в намерения Бога всегда входит самое лучшее и самое совершенное. Я признаю, что когда мы хотим определить цели и замыслы Бога, мы можем легко обмануться; но это случается только тогда, когда мы хотим ограничить их каким-либо частным проектом в уверенности, что Он имел в виду только одну вещь, тогда как Он принимает в расчет все одновременно. Так, когда мы воображаем, что Бог сотворил мир именно для нас, то сильно заблуждаемся; хотя, творя мир, Он действительно имел в виду нас, и во вселенной нет ничего, что не касалось бы нас и не приспособлялось бы к тому вниманию, какое Бог оказывает нам (согласно изложенным выше принципам). Поэтому, когда мы видим какой-либо хороший резуль­тат или какое-нибудь совершенство, происходящее или вытекающее из творений Бога, мы можем с уверенностью сказать, что Бог имел его целью. Он ничего не совершает случайно, в отличие от нас, не знающих, что и когда уместно делать. Поэтому Он далек от возмож­ных ошибок наподобие допускаемых чрезмерно осторожными по­литиками, которые предполагают слишком много тонкостей в на­мерениях государей, или вроде комментаторов, ищущих слишком много учености в своем авторе. Его бесконечной мудрости невоз-

268

Лейбниц

можно приписать больше соображений, чем есть: меньше всего здесь следует опасаться ошибок; единственное, чего надо остерегаться, — это отрицательных суждений, которые могут ограничить пути Гос­подни. Все, наблюдающие удивительное строение животных, при­ходят к признанию мудрости их Творца; а тем, кто обладает чувством благочестия и определенной восприимчивостью к пониманию ис­тинной философии, я советую держаться подальше от так называе­мых умников с их высказываниями, смысл которых сводится к следующему: мы видим потому, что у нас есть глаза, но не потому, что глаза созданы для того, чтобы видеть. Когда люди серьезно так думают, сводя все к необходимости материи или какой-либо случай­ности (хотя и первое, и второе должны показаться смешными тем, кто понял вышеизложенные рассуждения), тогда, конечно, трудно будет признать разумного творца природы. В самом деле, следствие должно соответствовать своей причине, так как оно лучше всего познается из познания причины, ведь неразумно вводить высший разум как регулятор всего, а затем, вместо того, чтобы прибегать к его мудрости, пользоваться для объяснения явлений одними свой­ствами материи. Как если бы, описывая захват важной крепости, историк стал объяснять причину завоевания так: крупиночки поро­ха, будучи свободными в момент соприкосновения с искрой, выры­вались со скоростью, способной выбросить тяжелое и твердое тело в стены укрепления, в то время как волокна маленьких телец, из которых состоит пушечная медь, были так крепко перепутаны, что не разъединились от этой скорости, вместо того, чтобы показать, как предусмотрительность завоевателя позволила ему выбрать подходя­щее время и средства и как могущество его преодолело все препят­ствия".

Всего вышеизложенного уже достаточно, чтобы понять, что речь идет не о простом "возвращении" к Платону, а о движении вперед. Лейбниц дает понять, что только рассмотрение проблем с позиций "финализма" (т. е. конечной цели, и не только механики) дает возможность глобального видения вещей (следовательно, является истинно философским), а также показывает, как применение обоих методов создает большие преимущества для научного и частного познания многих вещей.

Вот один из самых знаменитых отрывков из "Рассуждения о метафизике ", который еще раз подтверждает концепцию Лейбница: "Думаю... немало естественных следствий можно доказывать двой­ным путем, т. е. сохраняя и действующую причину, и конечную причину. <...> Уместно делать такие замечания с целью примирить всех тех, кто надеется механически объяснить образование у жийот-ных тканей и частей тела, с теми, кто объясняет это самое строение конечными причинами. Оба пути хороши, и один и другой могут

Новое значение "финализма " 269

быть полезными не только для восхищения искусностью Великого Мастера, но также и для необходимых открытий в области физики и медицины. Авторам, избравшим для работы различные пути, не следовало бы дурно относиться друг к другу, прибегая к взаимным порицаниям. Однако приходится констатировать, что ученые, кото­рые стараются объяснить красоту божественной анатомии, издева­ются над другими, воображающими, что движение определенных жидкостей, внешне кажущееся случайным, сумело образовать такое великолепное разнообразие частей тела, называя их безрассудными безбожниками, нечестивцами и профанами. Эти же, напротив, счи­тают первых суеверными простаками, подобными тем древним, кто считал безбожниками физиков, когда они утверждали, что гром вызывает не Юпитер, а какая-то материя в тучах. Самым лучшим было бы объединить эти два направления в науке. Если позволи­тельно прибегнуть к низкому примеру, мастера хвалят не только показывая, какие цели он имел для постройки деталей и частей своей машины, но и объясняя, какие инструменты он употреблял, особен­но когда подобные инструменты просты и остроумно сделаны. А у Бога достанет умения создать машину в тысячи раз более хитроум­ную, чем механизм нашего тела, при помощи лишь нескольких довольно простых жидкостей, составленных так, чтобы обычных законов природы оказалось достаточно для необходимого дальней­шего развития организма с целью произвести такое восхитительное следствие. Однако истина в том, что ничего этого не случилось бы, — не будь автором природы Бог. Я думаю, тем не менее, что метод действующих причин — более глубокий и в определенном смысле, непосредственный и априорный — бывает зато более трудным, когда доходит до подробностей; я полагаю, наши философы пока еще довольно далеки от него. Однако метод конечных причин легче, но он часто не помогает отгадывать важные и полезные истины, тем более что потребуется довольно много времени, чтобы вести иссле­дования по другому, более близкому к физике, пути: выдающиеся примеры этого может представить анатомия".

3.2. Новое значение субстанциальных форм

Аналогичным образом строится умозаключение Лейбница по поводу "субстанциальных форм" и "субстанций". Современные философы делают ошибку, не доверяя этим понятиям, способным дать общее объяснение действительности, которого невозможно добиться применением механических причин. С другой стороны, схоласты и некоторые последователи Аристотеля ошибались, как

270

Лейбниц

ошибаются все те, кто пытается объяснить с помощью субстанци­альных форм специфические явления физики.

Различие философского плана позволяет Лейбницу увидеть мост между античной и современной точкой зрения.

"По-видимому, древние ученые, а также и многие другие, при­выкшие к глубоким размышлениям, несколько веков тому назад преподававшие богословие и философию, обладали каким-то позна­нием того, о чем мы только что говорили1, и это побудило их ввести и отстаивать субстанциальные формы, которые теперь пользуются такой дурной славой. И эти люди вовсе не так далеки от истины и совсем не так смешны, как воображают самые заурядные из наших новейших философов. Я совершенно согласен, что изучение этих форм нисколько не поможет нам в частностях физики и что ими не следует пользоваться для объяснения отдельных явлений. В этом и состоит ошибка наших схоластиков, а вместе с ними и врачей прошлого времени, которые думали, что объяснят свойства тел, ссылаясь на формы и качества и нисколько не трудясь исследовать самый способ их действия; подобно тому как если бы кто-нибудь удовольствовался тем, что приписал бы часам часопоказательную силу, происходящую от их формы, не объясняя, в чем же она состоит, этого было бы достаточно разве только для того, кто покупает часы, да и то лишь если он предоставит заботу о них кому-нибудь другому. Но указанная ошибка и злоупотребление формами не должны заставлять нас отвергать вещь, познание кото­рой настолько необходимо в метафизике, что без него, по моему мнению, нельзя ни понять как следует первых начал, ни возвысить дух до познания невещественных натур и чудес Божьих. Тем не менее, геометру нет нужды затруднять себя запутанным вопросом о структуре непрерывности, философу-моралисту и еще менее юрис­консульту или политику нет нужды биться за примирение свободы воли и Божественного провидения, так как геометр может привести к концу все свои доказательства, а политик — завершить все свои размышления, не касаясь вышеуказанных дискуссий. В то же время в философии и теологии они продолжают оставаться неизбежными и важными. Так и физик может подтвердить результаты опыта либо используя более простые и уже сделанные опыты, либо геометри­ческие и механические доказательства, не нуждаясь в соображениях общего порядка, относящихся совсем к другой сфере. А если он прибегает к Божьей помощи или к какой-нибудь душе, «arche» (т. е. первопринципу) или еще к чему-то в этом роде, он отходит от темы точно так же, как человек, который перед лицом необходимос-

Имеется в виду учение Лейбница о субстанции.

"Примечательная ошибка"Декарта

271

ти принять важное решение практического характера вдруг начинает длинно рассуждать о природе судьбы и свободе выбора. В жизни люди очень часто совершают эту ошибку, перегружая свои мысли размышлениями о фатальности, а иногда из-за этого даже отказыва­ются от правильного решения или необходимой здесь тщательноти". Подводя итог вышеизложенному, можно сказать, что ключ к примирению между вечной философией (philosophia perennis) и новыми философами (philosophi novi), в строгом различении сфер собственно философской и собственно научной. Поэтому, настаивая на приме­нении, в качестве основы для объяснения научных явлений "суб­станциальных форм" последователи аристотелизма и схоласты до­ходят до абсурда. Однако и новые философы доходят до крайности, только в противоположном смысле, отрицая целиком субстанциаль­ные формы, остающиеся убедительными для объяснения явлений в иных областях знания. Как пишет С. Ванни Ровиги: "Лейбниц видел, что можно получить два типа знания о природе: один — философский, исследующий самые общие принципы, и другой — научный, доступный познанию человека, поддающийся математи­ческой обработке".

4. ОПРОВЕРЖЕНИЕ МЕХАНИСТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ И ГЕНЕЗИС УЧЕНИЯ О МОНАДАХ

4.1. "Примечательная ошибка" Декарта

На основе всего вышеизложенного становится ясно, что Лейбниц не ограничивается различением планов научного механицизма и философского "финализма" с последующим наложением одного на другое, но идет намного дальше, подрывая устои механицизма. Согласно Лейбницу, протяженность и движение, фигура и число оказываются в действительности только внешними определениями реальности, идущими не дальше плана видимости, показной сторо­ны, т. е. феномена.

Протяженность (Декартова res extensd) не может быть сущностью тел, потому что ее одной недостаточно для объяснения всех свойств, присущих телам; инерции, т. е. определенного сопротивления и, того что вызвать само движение можно лишь какой-то "силой". Это означает, что по ту сторону протяженности и движения существует нечто, обладающее не механике-геометрической природой (а зна­чит, и не физической); напрашивается вывод, что его природа

272

Лейбниц От такой силы

метафизична; именно она и является силой происходят и движение, и протяженность.

Лейбниц считал, что он выиграл партию у Декарта, поскольку нашел у того "физическую ошибку". Декарт действительно утверж­дал, что в механических явлениях постоянным остается количество движения (mV, т. е. произведение массы на скорость), т. е. "мертвая сила ". По Лейбницу, это научно не доказуемо: постоянной остается кинетическая энергия ("живая сила", как ее называет Лейбниц), кото­рая определяется произведением массы на квадрат скорости (mV).

Меж тем исправление физической ошибки Декарта приводит Лейбница к очень важному философскому заключению: составные элементы реальности и ее основа представляют собой нечто, нахо­дящееся вне пространства, времени и движения, т. е. в тех самых проклинаемых "субстанциях". Таким образом, Лейбниц вновь вво­дит в обиход субстанции как силовые начала, но теперь в качестве так называемых метафизических точек — деятельных, духовных единиц.

К этому решению Лейбниц пришел не сразу, а после интенсив­ного анализа картезианства, сначала заставившего его отказаться от Аристотеля, а затем через атомизм (вновь вспомнив Гассенди) — к преодолению влияния Декарта и восстановлению соответствующим образом продуманного, измененного и сокращенного аристотелев­ского понятия о субстанции.

В цитируемом ниже отрывке из "Новой системы природы " Лейб­ниц с образцовой ясностью показывает последовательность своих умозаключений: "Вначале, едва освободившись от ига Аристотеля, я обратился к пустому пространству и атомам — вещам, наиболее пригодным для удовлетворения воображения. Однако, изменив мне­ние, после долгих размышлений я убедился, что невозможно найти принцип истинного единства в одной только материи, иначе говоря, в том, что является исключительно пассивным, ибо она представляет собой всего лишь бесконечное скопление частей. Но все же множе­ство может обрести реальность только из действительных единиц, имеющих другое происхождение и представляющих собой нечто совершенно иное, нежели точки, относительно которых несомнен­но, что непрерывное не может состоять из них; дабы найти эти реальные единицы, я был принужден прибегнуть к атому формально­му, ибо что-либо материальное не может быть в одно и то же время и материальным, и совершенно неделимым, иными словами, обла­дать истинным единством. Таким образом, пришлось снова обра­титься к субстанциальным формам и, так сказать, восстановить их репутацию, столь поколебленную в настоящее время, но это надо было сделать таким образом, чтобы они стали доступны пониманию и чтобы пользование ими было свободно от тех злоупотреблений.

Следствия из открытия Лейбница 273

которые делались. Итак, я нашел, что природа этих форм состоит в силе; а отсюда вытекает нечто аналогичное сознанию и стремлению, и, следовательно, их нужно понимать наподобие того, как мы пред­ставляем себе душу. Но как к душе нельзя прибегать для объяснения частностей в устройстве тел животных, точно так же, я думал, нельзя прибегать к этим формам для объяснения частных проблем природы, хотя они и необходимы для установления общих истинных принци­пов. Аристотель называет их первыми энтелехиями. Я, может быть более понятно, называю их первичными силами (forces primitives), которые содержат в себе не только акт или осуществление возмож­ности, но и первичную деятельность".

Лейбниц последовательно принимает на вооружение "энтеле­хию", обозначающую субстанцию, поскольку она содержит в себе собственную детерминацию и сущностное совершенство, т. е. собст­венную внутреннюю цель. Однако более типичным термином для обозначения первобытных сил-субстанций станет слово "монада" (от греческого monas, означающего "единица"), неоплатонического происхождения (его ввел в обиход, хотя и в ином значении, еще Джордано Бруно).

4.2. Следствия из открытия Лейбница

Прежде чем мы перейдем к рассмотрению учения о "Монадах", необходимо пояснить некоторые важные последствия, возникшие на основе открытия Лейбница.

1). "Пространство" не может совпадать с природой тел, как того хотел Декарт, и еще менее может быть sensorium Dei (органом восприятия Бога), как считал Ньютон, или даже абсолютным свой­ством Бога, как казалось последователю Ньютона Кларку. По Лейб­ницу, "Пространство" становится феноменом, иначе говоря, способом проявления реальности. Речь идет не о простой иллюзии, а о рпаепо-тепоп benejundatum (хорошо обоснованном феномене). Простран­ство представляет собой порядок вещей, сосуществующих в одно и то же время, т. е. нечто, рождающееся из их соотношений. Значит, это не онтологическая величина (сущность) или онтологическое свойство вещей, но результат связей между вещами, смысл которого мы понимаем. Итак, он bene fundatum, потому что зиждется на действительных отношениях между вещами, но не будучи самосто­ятельным реальным существом, это — производный феномен. По­лемизируя с Ньютоном и Кларком, Лейбниц прямо говорит, что пространство не "идол" в бэконовском смысле, а субъективный способ проявления вещей, хотя и на объективной основе (отноше­ний между вещами).

274

Лейбниц

2). Аналогичные выводы Лейбниц делает и для "времени", кото­рое становится, точно так же, как и пространство, чем-то вроде ens rationis (сущности разума). Время не онтологическая река с реальным течением, равномерным и однородным, но представляет собой фе­номен, bene fundatum. Как пространство берет начало во взаимоотно­шениях вещей, так и время есть феноменальный результат, выте­кающий из последовательности вещей. Объективная основа времени заключается в факте предшествующего нынешнего и последующего существования вещей, следующих одна за другой. Отсюда мы выво­дим идею времени. (Расценивать время как абсолютную сущность означало бы создавать "идола" в бэконовском смысле, что недопус­тимо.)

Короче говоря, пространство и время не реальности, существую­щие сами по себе, а феномены, вытекающие из существования других реальностей. Вот самое лаконичное определение, даваемое Лейбницем: "Пространство представляет собой порядок размеще­ния тел, посредством чего они, сосуществуя, обретают определенное местоположение относительно друг друга; таким же образом и время — аналогичный порядок, относящийся к последовательности тел. Но если бы не было живых созданий, пространство и время остались бы только в идеях Бога".

Этот этап важен в дискуссии вокруг феноменальной природы пространства и времени для понимания последующей "революции", совершенной Кантом в данной области.

3). Если дело обстоит таким образом, то разработанные механи­кой законы теряют характер математических, т. е. логически непре­ложных истин, чтобы приобрести характер "законов соответствия", т. е. законов, основанных на правиле выбора лучшего варианта, по которому Бог сотворил мир и все вещи в нем. Это — еще один удар по механицизму, освобождающий место для лучшей теории — "финализма". Лейбниц пишет в "Началах природы и благодати '\ " Высочайшая мудрость Бога помогла выбрать, в частности, наиболее подходящие и соответствующие абстрактным или метафизическим основаниям законы движения. По этим законам всегда сохраняется одно и то же количество силы общей и абсолютной, или действия, одно и то же количество силы относительной, или противодействия, наконец, одно и то же количество силы направляющей. Кроме того, действие всегда равно противодействию, и полный эффект действия всегда равен его полной причине. Удивительно, но, принимая в расчет только действующие, или материальные причины, невозмож­но было бы правильно понять законы движения, открытые в наше время, причем часть их найдена мною. Я обнаружил, что необходимо прибегнуть к конечным причинам, не зависящим от принципа необходимости (как это происходит с логическими, арифметичес-

Следствия из открытия Лейбница

275

кими и геометрическими истинами), они зависят от принципа соответствия, т. е. мудрого выбора. Это одно из самых убедительных и явных доказательств существования Бога для тех, кто может углубляться в подобные вопросы".

4). Отказ от картезианского видения мира и живых тел с меха­нистических позиций: мир в своей совокупности действительно напоминает "огромный механизм", и механизмами являются, рав­ным образом, все отдельные организмы вплоть до мельчайших частей; но механизм вселенной, как и механизмы-детали, реализует Божественную волю, выполняя "конечную цель", намеченную Богом путем "выбора лучшего варианта". Таким образом, механи­цизм является способом, посредством которого осуществляется выс­ший "финализм", или достижение конечной цели.

Разъяснение из "Монадологии ": "Так, органическое тело каждого живого существа представляет собой что-то вроде божественного механизма, или естественного автомата, бесконечно превосходящего любой искусственный автомат. Действительно, механизм, построен­ный с помощью человеческого искусства, не является машиной в каждой из своих частей: например, зубец латунного колеса состоит из частей или фрагментов, которые уже совсем не искусственные, в них нет больше ничего, что сохраняло бы характеристики машины, относящиеся к цели ее предполагаемого применения. Однако при­родные механизмы, т. е. живые тела, все же являются механизмами в своих мельчайших частях, и так — до бесконечности. В этом скрыта разница между природой и искусством, т. е. между Божественным искусством и нашим".