Лекция 5

ОТ КЛИРИКОВ К КЛЕРКАМ;

СЕКРЕТАРИ; НОТАРИУСЫ;

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ:

ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ ЭЛИТА

И ИНТЕЛЛЕКТУАЛЫ - ПРАКТИКИ

*

В любом крупном городе существовал обширный слой клириков без сана. Например, в Реймсе начала XIV в. их насчитывалось четыре сотни. Порой они были приписаны к той или иной церкви, но таких было отнюдь не большинство. Чем жил весь этот люд? Кое-кто искал место викария, капеллана, прислуживал при церкви, надеялся подработать на похоронах, на чтении заупокойных месс. Вспомним Жана Зубодробителя из «Гаргантюа»: «мастак отбарабанить часы, отжарить мессу и отвалять вечерню».

Были и те, кто занимался вовсе не духовными занятиями - приторговывал, держал мастерские, бани и даже публичные дома. Немало было и женатых клириков. Среди них, кстати, встречались бакалавры и магистры искусств, ушедшие в коммерцию, но не расставшиеся с церковными привилегиями. С ними боролись, стараясь уравнять в правах с прочими горожанами, но до самого конца Средневековья ликвидировать этот слой не удалось. Хуже того, среди них попадались и преступники из числа опустившихся клириков или самозванцев, выбривших себе тонзуру, надеясь на более снисходительный церковный суд.

Но в основной массе этот слой жил менее опасными занятиями. Ведь они, пусть и в малой мере, обладали «vertus escritеs», письменными добродетелями. Они и искали соответствующих заработков, публичного писцами, например (offentliche Screiber), в чьей лавочке задешево можно было заказать любовное послание, деловое письмо или прошение. Очень многие кормились при судах. Вспомним церковного пристава из «Кетерберийских рассказов»: владея двумя-тремя латинскими фразами, за кварту эля он мог дать любой совет по церковному праву. И таких было множество и не только при церковных судах - стряпчие, секретари суда, писаря. Как-то незаметно они променяли свои клерикальные привилегии на привилегии людей юстиции. Процесс эволюции был плавным и не вполне заметным современникам. В Италии он был более выраженным, чем в других странах, но к концу Средневековья почти везде весь этот люд состоял по преимуществу из мирян, сохраняя, однако, черты своего клерикального прошлого.

В Париже, Тулузе, и в ряде других судебных центров Франции в XV в. существовали корпорации клерков, знаменитые «Базоши», избиравшие своих «королей» или «герцогов». Помимо таких атрибутов братства, как взаимопомощь, почитание святого патрона, решение внутренних конфликтов, они обладали и «рекреационно-пародийными» функциями. До самой Революции Базошь высаживала «майское дерево» во дворе Дворца правосудия. Короли каждый раз издавали ордонанс о разрешении доставить дерево из своих лесов. Менее благосклонно рассматривались традиционные фарсы, разыгрываемые клерками, где затрагивались злободневные вопросы. Остроты по поводу брака престарелого Людовика XII и юной Марии Английской привели к полному запрету театральных представлений, Базоши и уголовным преследованием виновников. Надо сказать, что и в малых городах инициатива в проведении «шаривари» - кошачьих концертов под окнами порицаемых лиц (скажем, в случае неравного брака), исходила чаще всего от молодых клерков.

Базошь объединяла лишь холостяков, что роднило ее с университетскими корпорациями. Думается, что большинство писарей получало какие-то начатки университетского образования, не дойдя до степеней, или ограничившись степенью бакалавра. Оплата труда клерков зависела не только от затраченных усилий: учитывался размер листа и характер письма, но также и престиж судебной курии. Страница, исписанная клерком Парижского парламента, обходилась клиенту в три-четыре раза дороже, чем в суде бальяжа или превотства (только на переписку документов лишь к одному слушанью дела денег уходило столько, сколько стоили две-три коровы). Нехитрые меркантильные заботы писцов сказались на внешнем виде документов. Те из них, что составлялись «за счет правосудия»: различные «королевские» случаи, дела малоимущих лиц, а также записи в регистрах судов - писались чрезвычайно убористым и зачастую неудобочитаемым почерком, изобилующим аббревиатурами. Зато тем, где платил клиент - а таких дел было большинство (ведь «правосудие само себя кормит»), слова далеко отстояли друг от друга, а между строками вполне можно было вписать еще несколько фраз.

Проведя много лет за переписыванием судебных бумаг клерки обретали неоценимый опыт и могли действовать самостоятельно - составлять прошения и бумаги частным порядком, выступать в роли стряпчих, изобиловавших при любом суде в любой стране.

Те из них, кому повезло более, становились прокурорами, покупали специальное разрешение и официально брали на себя ведение судебной документации клиентов. Жалования они не получали, живя за счет гонораров, но находились под неусыпным контролем судов. Атрибутом прокурора был мешок - там, в запечатанном виде хранились бумаги процесса, которые в любой момент могли быть затребованы судьями для проверки. Прокуроры имели свой штат клерков и владели «скамьей» или частью «скамьи» в здании суда. Они арендовали ее у короля, но свои права на нее могли свободно отчуждать. Там и происходили встречи с клиентами. Неоднократно предпринимались попытки таксации услуг прокуроров, жалобы на разорительное правосудие обрушивались на них в той же мере, что на адвокатов и судей.

Между прокурорами и адвокатами пролегал социокультурный водораздел. Адвокат как правило обладал степенью в Римском или каноническом праве (а то и в обоих сразу), он произносил судебные речи, блистая ораторским искусством. Прокурорам не обязательно было иметь степень, но ведя документацию, они знали все ходы и выходы в лабиринтах правосудия. Втайне завидуя адвокатам, они были убеждены, что намного превосходят их в знании практической стороны юриспруденции.

**

Солидную группу составляли различного рода секретари - служившие как при влиятельных особах (среди них довольно много было гуманистов), так и в муниципальных или королевских учреждениях. В начале рассматриваемого периода термин «секретарь» носил черты несвободного, зависимого состояния. Конечно, личные секретари королей и императоров были людьми весьма влиятельными, но ведь и сенешал или коннетабль этимологически были лишь рабами, облеченные особым доверием короля. К концу Средневековья роль секретарей значительно возросла, особенно тех, кто был связан с канцеляриями. Уникальной была их роль в Венецианской республике, где они образовали своеобразную влиятельную служилую касту.

Канцеляристы постепенно вырабатывают особый тип мировоззрения. В конце Средневековья появляются даже пособия, рисующие обязанности «идеального секретаря». Среди них могли были простые писцы-канцеляристы, разогреватели сургуча и воска и прочие технические работники, но были и уникальные специалисты - шифровальшики, переводчики, историографы.

При том, что в городах ротация муниципалитета была правилом, да и монархи не склонны были долго оставлять важные должности в одних руках, именно секретари обеспечивали постоянство работы учреждений, накапливая столь необходимый опыт. Частыми были жалобы на секретарей, забравших слишком много власти. Во Франции в конце Средневековья их обвиняли в сервилизме, противопоставляя им магистратов, стоящих на страже закона и «общественного блага». Но и секретари сами могли противопоставлять себя советникам - краснобаям. Эту их гордость уже в XVI в. выразил Франческо Сансовино, уподобивший достоинство секретаря ангельскому чину. Причем главной добродетелью его было молчание при обсуждении и принятии решений, что отличало его - квалифицированного исполнителя и хранителя секретов от советника.

Пожалуй, если искать истоки европейской бюрократии, то тип секретаря подходил для этого больше, чем тип юриста-магистрата. При этом секретари, несмотря на наличие у многих из них степени, оказывались менее связаны схоластическими штампами и догмами. Их должность сплошь и рядом требовала гибкости, компетентности и умения приспосабливаться к обстоятельствам. Поэтому на секретарской службе так ценились гуманисты и, в свою очередь, именно канцелярии в различных странах Европы оказывались наиболее восприимчивы к гуманистическим идеям и исканиям в области стиля.

Первые ростки германского гуманизма историки связывают с кругом пражской канцелярии императора Карла IV. Достаточно показательна личность Иоганна фон Неймаркта. Монах-авгус­тинец, он учился в Павии, затем стал нотарием королевской канцелярии, с 1352 г. стал канцлером империи, а также епископом Литомышля и Оломоуца. Покровительствуя своему ордену, он стремился превратить монастыри августинцев в своеобразные академии. Августинская библиотека святого Фомы в Праге превосходила все университетские собрания. В канцелярии Неймаркт добивался совершенства стиля, введения новой, очищенной латыни. Он вел долгую переписку с Петраркой и сам составлял различные компендиумы и труды мистического содержания.

У Петрарки много друзей было и среди венецианских секретарей. Венецианцы первыми осознали необходимость специальной подготовки секретаря, отличной от традиционного университетского образования. Несмотря на то, что Светлейшая республика контролировала «свой» университет в Падуе, на Риальто в начале XV в. была основана собственная школа для секретарей. Без королевских канцелярий трудно себе представить развитие гуманизма во Франции и в Англии, Арагоне, Кастилии и Португалии.

***

Сами нотариусылюбили возводить историю своей профессии к Древнему Риму. Но реально их присутствие ощущается в итальянских городах не ранее середины XI века. В Испании, Провансе и Лангедоке нотариусы появляются на рубеже XII-XIII вв., несколько позже - и в более северных регионах.

На первых порах профессия нотариуса не отделялась от секретарской. Те и другие составляли документы. Но работа нотариуса заключалась еще и в том, что он был «клятвоприимцем». Любая свершавшаяся сделка и любой акт, претендующий на юридическую силу должен был свершаться публично и по определенным правилам. Первоначально публичность обеспечивали соприсяжники, определенное число свидетелей (как правило семь или четырнадцать) и представитель короля или епископа. Присутствие нотариуса сразу же значительно снижало число требуемых свидетелей, а в конце Средневековья кое-где и вовсе заменило их. Нотариус как бы обеспечивал санкцию властей (короля, императора, папы, коммуны) и делал действительной принесенную клятву, гарантируя аутентичность документа.

Власть давала должность нотариуса на откуп, но нотариальная контора можно было передать по наследству или продать. Примерно до XIV в. распространенным был смешанный тип нотариу- са - они работали при судах и муниципальных учреждениях, королевских советах и т.д. регистрировали принимаемые решения и гарантировали их подлинность, мало чем отличаясь от секретарей. Но при этом они подрабатывали в городе, заверяя сделки и иные акты клиентов.

В последние века Средневековья власти стремятся объединить нотариусов в особые коллегии, чтобы контролировать их деятельность, усложняется механизм апробации новых членов коллегии, от которых требуется знание законов, грамотность, безукоризненная нравственность. Нотариусу нельзя было регистрировать акты своих родственников, друзей, соседей, личных врагов. Мошенничество нотариусов, пусть даже мелкое, каралось необычайно строго - вплоть до смертной казни.

В этот период происходит вытеснение клириков из нотариата, оно было заметно везде, но полным было лишь в Венеции с конца XIV в.

Обладание какой-либо степенью было для нотариуса не обязательным, но желательным. Впрочем, опытные мэтры в своих сочинениях предупреждали молодых, чтобы те не пытались щеголять своими знаниями, перегружая документы красотами стиля. Здесь прежде всего ценился опыт, а не книжные знания. «Практика среди всех прочих вещей должна быть наиболее уважаемой, учитывая что она является единственной и основной целью всех искусств и наук, например медики и грамматики. Теория же во всех науках и искусствах остается бесплодной, если она не сопровождается практическим использованием. Посему то, что проистекает из искусства всегда кажется более привлекательным, чем само искусство. И то, что сокрыто в практике представляет куда больше трудностей, чем то, что сокрыто в теории» - повторялось в многочисленных наставлениях для нотариусов.

При том, что нотариусы достаточно рано начали переходить в своей деятельности на национальные языки, их документы еще очень долго демонстрировали своеобразный космополитизм и необычайную устойчивость. Формулировки, использованные итальянскими нотариями XII в. употреблялись и в парижских конторах XVI столетия. Французы, немцы и англичане охотно учились по итальянским учебникам, благо что везде подчеркивалось, что приводимые формулы - не более, чем руководство к действию.

Нотариусы не стали такой привычной мишенью городской сатиры, как ловкий и жадный адвокат или напыщенный шарлатан - медик. В целом их репутация в городе была высокой, что неудивительно, ведь порядочность была их капиталом. Историки права только начали осознавать, какую большую роль играло «аль­тернативное правосудие» - нотариусов охотно приглашали на роль третейского судьи, с их помощью улаживались ссоры, гасились конфликты. Кстати, судейские обычно недолюбливали нотариусов, лишавшими их клиентов.

Услуги нотариусов были строго таксированы. Во Франции при Карле VII, за исписанный лист пергамена они брали по 11 су, а если требовалось выехать из города, то им платили еще по 20 су «подъемных». Парижане ввиду своей особой квалификации получали в полтора-два раза больше. Отдельная плата бралась за «гроссирование», когда сжатый текст акта снабжался всеми необходимыми для проформы фразами, что сильно увеличивало его объем, но было необходимо, например, для предъявления его юстиции. Труд нотариуса стоил немалых денег, однако клиенты предпочитали платить им, а не доводить дело до суда, чреватого полным разорением

Степень их интегрированности в жизнь города была высокой. Недаром «Книгу памятных заметок» нотариуса Бернардо Маккиавелли (отца великого Николло) считают типичным образцом пополанских дневников. Они обычно были большими патриотами своего города. Ведь это нотариус Лапо Мацеи посоветовал своему другу, знаменитому Франческо Датини оставить свое наследство не церкви, а коммуне родного города Прато, дабы поощряя искусства и науки и увековечить свое имя. Четверо городских нотариусов в Ажене начала XVI в. возглавили борьбу против проворовавшихся консулов. Им удалось удержать восставших горожан в рамках законности, спасти город от неминуемых репрессий, а коммуну от потери свобод и привилегий. Нотариусы достаточно часто сами занимали места в муниципалитетах. Так, начиная с XIV в. они составляли заметную часть в консулате Экс-ан-Прованса, да и прочих провансальских городов.

Роль нотариусов трудно переоценить, ведь именно они в своей повседневной деятельности внедряли в жизнь новые правовые концепции, разрабатываемые высокоучеными юристами. Там где начинали работать нотариусы римское право обретало второе дыхание, активизировалась муниципальная жизнь, обретало свою форму городское право и городские вольности

****

Профессиональная деятельность, как правило, была не единственным, а то и не основным источником дохода интеллектуалов. «Жить на одну зарплату» было уделом лишь маргиналов умственного труда: или совсем бедных (как клерки Базоши и начинающие учителя школ), либо уж очень изощренных в своем искусстве (как прославленные гуманисты - секретари, или художники, которым, впрочем, часто перепадали пожалования государей или церковные доходы). Собственно, интеллектуалы со степенью или без оной всегда получали что-то еще, кроме гонораров с клиентов или жалования. Они владели недвижимостью, быть может, даже ранее купцов осознав всю привлекательность и сравнительную безопасность инвестиций в земли и дома (Бернардо Макиавелли лучше прочих пополанов расписывает пасторальные прелести своей виллы); они немного приторговывали, скупали ренты. Основные выгоды от их деятельности носили косвенный характер. Им был обеспечен престиж, их избирали на должности, им охотно давали в долг, они обладали связями и владели ценной информацией. Сам интеллектуальный труд ipso facto окутывал их ореолом уважения, наделяя добродетелями высшего порядка. И в этом была заслуга интеллектуальной элиты, университетской культуры и давних традиций сакрализации знания.

Поэтому, сколь бы не твердили прокуроры, секретари, нотариусы, хирурги и им подобные о превосходстве практики над теорией, мир «людей знания», людей, смотревших на «практиков» свысока, обладал для них огромной притягательной силой. Как показывает анализ университетских документов, «практики» напрягали все силы, чтобы их дети «достигли знаний, мудрости и степени».

Но и вклад «низовой» части интеллектуального айсберга в конституирование умственного труда был также велик. Именно «практики» сломали представление о греховности «торговли знаниями». Труд школьных учителей, хирургов, писарей, нотариусов был измерен и таксирован, они не стыдились требовать за него законной платы, не вызывая при этом общественного порицания.

«Высоколобые» интеллектуалы, претендовавшие на самое высокое место в обществе, брали с них пример, не афишируя, впрочем, эту практику. Так, например, если верить на слово публичным речам магистратов Парижского парламента, их доходы складывались прежде всего из королевского жалования, носившего фиксированный характер и выплачивающегося нерегулярно. Но реальные поступления давали гонорары за консультации, и, главное, - «epices», «мелочи», в обязательном порядке взимаемые с истцов и ответчиков за беспокойство.

К исходу Cредневековья тип европейского интеллектуала сформировался. Он не обрел чеканной завершенности: интеллектуалы могут выступать еще в нескольких социальных обличьях - обладателя королевской должности, клирика, муниципального советника. Да и сам этот слой был весьма разнороден включая в себя университетских докторов и гуманистов, нотариусов и поэтов, архитекторов и хирургов, богатых и нищих, бунтарей и столпов общества. Но разве мы, их внуки, обладаем каким-то существенно большим единством? Главное, что собравшись вместе, они сами после некоторых колебаний и споров о том, кто главнее, они сошлись бы на том, что они - мэтры, «люди знания», и посему, как им кажется, они выше прочих людей, как простолюдинов, так и аристократов.

Но их роднило еще и то, что они творили в городах и в душе оставались горожанами, даже если судьба забрасывала их куда-нибудь в замок феодала в должности секретаря или медика. Родителями этих интеллектуалов в большинстве случаев были горожане (вспомним, что городское население редко в каком регионе превышало в ту пору 15% от всех жителей). При том, что некоторые интеллектуалы держались обособлено от бюргеров, они составляли неотъемлемую часть урбанистической социальной среды, помогая городам интегрироваться в социально-политическое пространство формирующихся государств.

Логика организации интеллектуального труда удивительным образом подчинялась тем же принципам, что и иные формы городской деятельности. Бросается в глаза общность таких черт, как прогрессирующее разделение труда, ведущее к профессионализации и специализации, создание объединений, контролирующих высокое качество труда и претендующих на монополию в данном виде деятельности. Последнее, впрочем, всегда оставалось лишь тенденцией и не ликвидировало возможность иных, некорпоративных видов интеллектуального творчества. Некоторые историки отмечают также своеобразное «закрытие цеха» - доступ к некоторым видам интеллектуальных профессий, во всяком случае - к тем из них, которые предполагали наличие университетских степеней, все более затрудняется для выходцев из низов общества. В тех сферах, которые оставались свободными от целибата, нарастала характерная для многих городских ремесел эндогамия.

Во всяком случае, трудно не признать, что ученые сообщества, также как и городские общины и корпорации, обладали на Западе высокой степенью автономии и способностью к самоорганизации. Более того, борьба за признание законности оплаты интеллектуального труда(«торговли знаниями») была столь успешной и столь же трудной, что и легитимизация коммерческого кредита и торговых наценок. Признание это было не безоговорочным, но оно остается таковым и по сей день.

Указанные совпадения в организации интеллектуального труда и торгово-предпринимательских форм городской деятельности, очевидные как для средневековых мыслителей, так и для нынешних историков, скорее всего скрывают некое структурное соответствие. Но его причины и механизмы реализации еще подлежат осмыслению.

Источники

Чосер Д. Кентерберрийские рассказы. М., 1980

Платер Ф. Жизнеописание// Сперанский Н.В. Очерки по истории народной школы в Западной Европе. М., 1896.

Литература

Гайденко О.П., Смирнов Г.А, Западноевропейская наука в средние века. М., 1989.

Климанов Л.Г. Венецианские «секретари».О политической культуре итальянского города// Городская культура: Средневековье и начало Нового времени. Л., 1986.

Краснова И.А. Деловые люди Флоренции XIV-XV вв. Ставрополь, 1995. Ч. 1-2.

Райцес В.И. Аженская коммуна в 1614 г.: Малоизвестная глава из истории средневекового города. СПб., 1994.

Уваров П.Ю. Университетский интеллектуал у парижского нотариуса (к вопросу о «нормальном исключении») // «Средние века». Вып. 60. М., 1997.

Приложение 1

Из книги П. Бурдьё

Государственное дворянство.Париж, 1989

Пролог : Структуры социальные и структуры ментальные.

Обычно считают, что только социология задается целью выявить либо структуры, наиболее глубоко сокрытые под различными социальными мирами, составляющими социальный космос, либо механизмы, обеспечивающие их воспроизводство или трансформацию. Но, вопреки расхожему мнению, психология также занимается не менее важным исследованием когнитивных структур, используемых людьми в их практическом познании и освоении социально-структурированного мира. Между социальными и ментальными структурами, между объективными разделениями социального мира - и тем, как это разделение воспринимается и осмысляется агентами, существует некое соответствие...

В связи с этим социология образования является одним из важнейших разделов социологии познания и социологии власти, не говоря уже о социологии философии власти. Отнюдь не являясь прикладной, вспомогательной наукой, служащей лишь педагогическим целям, она служит фундаментом общей антропологии власти и ее легитимизации. Именно изучение социологии образования помогает раскрытию природы механизмов, обуславливающих воспроизводство как социальных, так и ментальных структур. Социальная легитимизация существующего порядка вещей заключается в камуфляже истин объективных структур при помощи структур ментальных (в первую очередь - в отношениях господства и подчинения). Вследствие того, что структура социального пространства дифференцированных обществ, определяется. двумя основными принципами - распределением реального богатства и распределением символического, культурного капитала, образование играет важнейшую роль в воспроизводстве структуры социального пространства, поскольку распределение культурного капитала зависит в первую очередь от него. Школьное и иные типы образования становятся, таким образом, основной целью борьбы за монопольное сохранение господствующих позиций...

Необходимым условием исследования является преодоление мифа о «Школе-освободительнице», якобы гарантирующей при занятии позиций в обществе торжество способностей и труда над богатством, полученным по наследству, и над протекцией родственников. Такая демифологизация даст возможность увидеть образование в истинном свете своей главной социальной функции: обеспечения социального господства и легитимизации этого господства.

... Но как показывает сила реакций, вызываемых великими символическими. религиозными. политическими или художественными революциями, объективизация имплицитных схем мышления и поведения представляется прежде всего как святотатство, как неоправданное покушение на сами структуры познания, на основы «заколдованного» жизненного опыта, которые Гуссерль называл «естественной склонностью».. Ничто так не походит на религиозные войны, как «споры о школе», или дебаты о культуре. Гораздо проще реформировать систему социального обеспечения, чем орфографию или учебные программы по истории литературы. Это объясняется тем, что защищая произвольный аспект культуры, интеллектуалы - носители культурного капитала отстаивают не только свои собственные социальные активы, но и целостность своего ментального космоса. Когда социальная наука вскрывает исторические основания и социальные детерминанты принципов иерархизации по образовательному признаку, принципов образовательных вердиктов (аттестатов. дипломов. степеней), претендующих на извечный, универсальный характер, она пытается выступить против этого слепого фетишизма образовательных ценностей и вытекающего отсюда фанатизма.