XII век - новые школы и новые науки *

Современный интеллектуал европейского типа - это человек, не только занятый по преимуществу умственным трудом, но и обязанный своим (довольно высоким) социальным статусом этому занятию. Общество официально выдает ему свидетельство об его способностях и праве на интеллектуальный труд, который затем происходит в условиях относительной свободы. Сочетание этих признаков и определяет европейскую специфику данного типа деятельности. В таком случае современным интеллектуалам следует искать свои корни в городах Средневековья.

Мы не будем останавливаться специально на содержании и формах средневековой науки и образования. В данном случае нас интересует то, как в средневековом обществе был организован интеллектуальный труд, как обозначалась его специфика «людьми знания», на какой социальный статус они претендовали сами и какое место в обществе им отводили современники.

**

До середины XI века ученых и поэтов можно было найти при дворе государей, (на ранних этапах каролингской Империи, в англо-саксонском королевстве Альфреда Великого, при дворе императоров саксонской династии). Школы, где преподавали «свободные искусства» имелись при некоторых епископских соборах - Шартр, Реймс, Кельн. Но наибольшей славы достигли ученые из монастырей - Сент-Гален, Рейхенау, Фульда, Новая Корвея, Клюни, Бек и многих других. Этот период в истории науки и образованности с полным правом называют монастырским.

Не следует преувеличивать степень разрыва между «монас­тырским» и последующим «городским «этапом». Ведь и бенедиктинский монастырь долгое время мыслился как «град спасения», упорядоченная копия «civitas» - Иерусалима, гораздо более близкая к идеальной модели города, чем бурги, портусы и вики каролингского и посткаролингского времени. Средневековые интеллектуалы городского периода опирались на богатое наследие предыдущей эпохи, не собираясь, кстати, от него отказываться. В период, предшествовавший XII в. было усвоено и адаптировано к нуждам Средневековья наследие позднеантичной культуры, оформлена система «семи свободных искусств» (тривия - грамматики, риторики, диалектики и квадривия - арифметики, астрономии, геометрии, музыки) и, главное, был обеспечен необычайно высокий статус интеллектуальной деятельности, которая понималась как нечто священное, необходимое для спасения как отдельной души, так и всей «общины верных». Неотделенность знания от священства продолжала распространяться на грамотеев и тогда, когда их занятия носили уже вполне мирской характер.

И все же интеллектуальная деятельность городской эпохи разительно отличалась от предыдущего периода. Прежде всего произошел стремительный рост числа образованных людей, приведший к качественному скачку. В 1115 Гвиберт Ножанский писал о событиях шестидесятилетней давности: «Во времена незадолго до моего детства и в мои детские годы школьных учителей было так мало, что в маленьких городках было почти невозможно их встретить, да и в больших городах они были редкостью. А если и удавалось случайно найти учителя, его знания были столь скудны, что их нельзя сравнить даже с образованностью нынешних бродячих клириков». Это свидетельство особенно ценно, если учесть пессимизм, присущий средневековым моралистам, постоянно жаловавшимся на упадок нравов и образованности.

Концентрация знаний в городах имела как минимум два важных следствия. Прежде всего здесь создавалась социальная среда, способная обеспечить устойчиво благоприятные условия для развития культуры, тогда как культура монастырская была фрагментарна и уязвима - набег неприятеля, пожар, скверный нрав аббата могли пресечь развитие самобытной духовной традиции. Точно так же, покровительство образованности при одном из правителей редко когда продолжалось в том же масштабе его преемниками. Во-вторых, концентрация образованных людей в городах вела к профессионализации. При всей своей удивительной образованности Алкуин или Лиутпранд Кремонский оставались прежде всего придворными императоров. Монахи могли лечить больных (чем они успешно занимались на протяжении всего Средневековья), могли создавать великолепные рукописи в скрипториях или же писать ученые сочинения, но все эти занятия были лишь видами монашеского подвига, средством спасения души наравне с ношением вериг или физическим трудом. Социальная значимость таких занятий была своего рода побочным продуктом. Равно как и самые лучшие монастырские школы учили только «oblati» - детей, предназначенных стать монахами данного монастыря.

Городскими интеллектуалами двигали иные мотивы - тяга к знаниям, стремление нести людям свет разума, как утверждали их апологеты, либо жажда мирской славы, суетное любопытство и корыстолюбие, в чем обвиняли их противники. Главное - что эти свои социальные цели они стремились реализовать по преимуществу на поприще интеллектуального труда, ставшего их основным видом деятельности.

Кроме того, концентрация и профессионализация сопровождались растущим разделением труда, специализацией областей знания. Энциклопедичность оставалась идеалом, но на практике процесс выделения новых сфер и новых форм умственной деятельности шел достаточно быстро.

Эти черты были сразу же подмечены современниками. Как это часто бывает, первыми на несоответствие новых интеллектуалов старым идеалам указали ригористы. Итальянский отшельник Петр Дамиани, тот самый, кто объявил науку служанкой богословия, много горьких слов посвятил суетности магистров и школяров, «ослепленных пустословием наук человеческих», тогда как Господь не нуждался в грамматике, чтобы увлечь людей и распространять семена веры он послал не философов и ораторов, но простых рыбаков. В этих словах было немало самокритики - ведь он, сын простого крестьянина, достиг высот образованности и блистал в преподавании риторики - искусства судебного красноречия в школах Павии и Равенны в 30-40-х годах XI в.

Через сто лет, Бернар Клервосский, посетив Париж ужаснулся нравам изобиловавших там студентов и магистров. Он призывал их бежать из этого Вавилона и спасать свою душу в уединении монастыря - «в лесу ты найдешь больше, чем в книгах, камни и деревья научат тебя большему, чем любой магистр». Другой монах-цистерцианец противопоставлял городскому мудрствованию идеал святой простоты - «Счастлива лишь та школа, где сам Христос преподает в наших сердцах слова мудрости и где без труда и учебы, мы постигаем методы вечной жизни! Там не покупают книг, не платят за обучение, нет бурления диспутов, ни хитросплетений софизмов, решение всех проблем просто и ясно - там постигают истинный смысл вещей».

И еще позже - на рубеже XII и XIII вв. Стефан, епископ Турнэ рисовал неприглядную картину жизни парижских школ: «Изучение священного писания пришло в постыдный беспорядок. В то время как ученики приветствуют только различные новшества, учителя больше думают о славе, чем об учении. Они повсюду создают свои новые маленькие суммы и комментарии, которыми приманивают, удерживают и обманывают своих слушателей. Как будто мало изучаемых нами сочинений святых отцов... Новый том торжественно читается в школах и предлагается за деньги на площади под шумное одобрение орды нотариев, которые радуются, что при копировании этих подозрительных безделок уменьшится их труд и увеличится плата... мальчишки с длинными космами бесстыдно узурпировали все профессорские должности..».

А вот свидетельство совсем иного рода:

«Движимый любовью к знаниям ты достигаешь Парижа и обретаешь столь желанный Иерусалим... обитель мудрого Соломона. Клирики столь изобильны здесь, что превосходят многочисленное население мирян. Счастлив город, где святые книги читаются с таким рвением, где их сложные таинства разрешаются благодаря дару Святого Духа, где столько знаменитых профессоров, где теологическая наука такова, что его можно назвать градом образованности».

Итак, и сторонники, и противники нового образа жизни интеллектуалов отмечают небывалую степень концентрации образованных людей, их постоянное взаимное общение как основное условие существования, их новые мотивации (торговля книгами и знаниями). И, главное - городской образ жизни.

Так может, хронологическое совпадение двух феноменов - появления европейских интеллектуалов как особой социальной группы и становления средневекового города «классического типа» находится в линейной зависимости (появляется город, и потребности этого нового организма рождают новую социальную среду)? Но все было гораздо сложнее. Отнюдь не города, особенно на первых порах, были основными потребителями труда интеллектуалов. В услугах секретарей и юристов нуждались правители и их судебные курии, нарождавшаяся папская бюрократия; медики обслуживали в основном элиту феодального общества; теологи нужны были церкви для формулировки и защиты догматов веры. Скорее уж можно говорить о единой причине - усложнении социальной жизни, вызвавшем расцвет городов и породившем интеллектуалов.

***

Те знания, спрос на которые начал неуклонно возрастать примерно с середины XI в., легче всего можно было найти в городах. Здесь были соборные школы, в отличие от школ монастырских, доступные для всех желающих, здесь некоторые городские монастыри основывали свои «внешние» школы (extra muros), и наконец, здесь все больше становилось частных школ. Чтобы открыть их требовалось лишь согласие - «лиценция» канцлера собора, либо аббата близлежащего монастыря.

Итальянские города и в этом оказались впереди всех. Уже в первой половине XI в. ученики стекались изучать основы права и красноречия в Равенну и Павию, где блистал Петр Дамиани. Чуть позже известность приобрели школы Пьяченцы, Милана, Вероны и Болоньи. Наряду со школами соборными молодые коммуны открывали и муниципальные, где в основном преподавали грамматику и «Ars dictaminis» - метод писать письма и составлять документы, столь необходимый для будущих секретарей и нотариусов.

Особый успех выпал на долю Болоньи. Этот город находился на стыке различных правовых традиций - римской, лангобардской и византийской. Здесь преподавал один из лучших юристов своего времени - Ирнерий. В начале XII века обобщив достижения своих коллег, он свершает революцию в правоведении. Ему приписывают заслугу сведения отрывочных юридических пассажей в единый корпус Римского права (Corpus juris civilis.), снабженный глоссами - комментариями и разъяснениями на полях. Метод Ирнерия заключался в отыскании параллелей и разночтений, в выявлении существующих противоречий и попытках их согласования. И, наконец, он придавал большое значение казуистике - систематически выдвигая особо запутанные, спорные вопросы, при разрешении которых сводятся воедино различные законы, мнения комментариев, ссылки на прецеденты. Ученики, стекавшиеся в Болонью со всей Европы изучали «Дигесты» и «Новеллы», а также «Книгу феодов» - источник феодального права Ломбардии. Вскоре по методу Ирнерия преподавали в школах в Оксфорде, в Монпелье, в Орлеане. Поколение правоведов XII-XIII в. («глоссаторы») практически создали гражданское право как академическую науку, высшую по отношению к «искусствам», включая риторику.

Болонье выпала честь стать колыбелью также и канонического права. Ранее оно не было отделено от богословия. В 40-х годах XII в. Грациан превратил каноническое право в единую систему, снабдив его глоссами по методу Ирненрия. Среди преподавателей и студентов, изучавших и преподававших каноническое (Decretum) и римское (Leges ) право в болонских школах можно было встретить немало будущих иерархов церкви активных строителей папской бюрократии.

Применение логики произвело переворот и в богословии. В наибольшей степени формирование теологии, опиравшейся на законы рационального мышления связано с Парижскими школами, где в первой половине XII века преподавали Гильом из Шампо и Абеляр. Завершением этапа становления этой науки явилось создание «Книги Сентенций» Петра Ломбарда, епископа Парижского. Это был солидный сборник систематизированных мнений авторитетов по наиболее спорным вопросам Библии, снабженный комментариями и ссылками. Противоречащие друг другу мнения сравнивались, подвергаясь логическому анализу, и выносилось итоговое суждение. Несмотря на кратковременный церковный запрет, «Сентенции» вплоть до XVI в. оставались базовым учебником теологов, вытесняя порой знание текста самой Библии.

Новые методы в теологии и в других науках вызывали, как мы уже убедились немало критики со стороны тех, кто считал главным в познании Бога мистическое самоуглубление или тех, кого шокировали сомнения в словах авторитетов, умствования в делах веры. «В противоречии со священными канонами ведется диспут о непостижимом божестве,... неделимая троица рассекается на части и служит предметом спора.... и каждая площадь становится местом богохульства», - жаловался Иннокентию III все тот же епископ Турнэ. Находились проницательные критики - такие как Иоанн Сольсберийский или магистры Шартрской школы, предвидевшие опасность подмены интереса к богатству окружающего мира интересом к абстрактным словесным конструкциям. Грамматики, в свою очередь, опасались, что забота о красоте языка и подражание древним сменится техническим жаргоном, непонятным для непосвященных.

И все же рационализм победил - церкви и обществу в новых условиях нужны были и четкое правовое учение и ясное и систематическое изложение христианской доктрины (надо было что-то противопоставить множившимся ересям и обращать в христианство другие народы). Новые принципы рациональной теологии хорошо подходили и для нужд обучения, поэтому новый метод получил позже название «школьной науки» - схоластики. Название исключительно меткое, ведь новая система мышления и восприятия мира кристаллизовалась в лекциях и публичных диспутах, породив особую манеру доказательств и группировки материала.

Рациональные методы преобразовали и медицину. Долгое время она оставалась сугубо практическим занятием. Лишь в некоторых монастырях переписывали медицинские трактаты, содержащие учение Гиппократа в переложении Галена. Иногда к ним писали и толкования, но скорее с богословскими, чем с научно-практическими целями. Лишь на рубеже XI-XII вв. потребности развития госпиталей привели к необходимости соединения теоретических знаний с практикой.

На первых порах центром изучения медицины стала школа в Салерно. По легенде ее основателями были латинянин, грек, иудей и араб. Как бы то ни было, здесь, на Юге Италии эти языки были живы еще в XII в., что облегчало восприятие античных и восточных медицинских традиций врачевания. Однако на первых порах обучение шло «от лица к лицу» наподобие ремесленного ученичества и имело преимущественно эмпирический характер. Монах Константин Африканский, преподававший здесь в конце XI в. сыграл роль, сравнимую с Ирнерием. Ему приписывают авторство многих латинских переводов арабских медицинских сочинений, объединенных в сборники-компендиумы, изучавшие в медицинских школах до конца XV в. Позже сюда были включены труды испанских переводчиков, однако они по прежнему назывались «константиновой медициной».

Слава Салерно угасает в XIII в., однако именно здесь медицина обрела контуры самостоятельной теоретической дисциплины. Центры изучения ее сместились в следующем столетии в Болонью, Монпелье, Париж, где к «Корпусу Константина» добавились ранее неизвестные Западу переводные труды Авиценны и Аверроэса. Если в середине XII в. Гуго Сен-Викторский относил медицину еще к искусствам, то через сто лет она уже прочно занимает место среди «наук. Начинает формироваться практика выдачи официального разрешения на деятельность медика, который должен теперь не только быть знакомым с практикой, но и знать «literas», быть сведущим в книжной науке.

Некоторые историки медицины называют этот ее период «медицинской схоластикой». Система анализа и классификации зачастую носила умозрительный характер и мало подходила для практических нужд. Но у современников на первых порах это не вызывало возражений - почему нельзя приписать феноменам «физики» (так называли медицину) ту же стабильность и постоянство, что и метафизическим объектам? Единство и стабильность мира, связь микрокосма и макрокосма объясняли тот факт, что исследуя человека медики пользовались теми же методами, что правоведы, теологи и философы.

Рациональному, схоластическому осмыслению подверглись и другие области знания - риторика, грамматика. Так, уже в начале XIII в. старая грамматика Присциана была вытеснена новым учебником - «Детскими доктриналиями» (Doctrinale puerorum) Александра из Виладье. Как и «Сентенции» Ломбарда, «Докт­риналии» оставались основным учебным пособием до самого конца Средневековья, заменяя собой изучение оригинальных авторов древности.

Таким образом, в XII в. сформировались основные области знаний - выделились «науки» - теология, право, медицина и «ис­кусства». Причем несмотря на гордое название «семи искусств», главную роль играла логика иногда, впрочем, претендовавшая на звание «Философии».

Потребности новых учебных центров вызвали волну переводов с арабского и греческого на латынь. В программу обучения включаются новые книги Аристотеля и комментарии к нему - «Новая логика», «Книги о природе», несколько позже - «Политика». Запад заново открыл для себя наследие перипатетиков а через труды арабских комментаторов Аристотеля вновь приобщился к идеям неоплатонизма.

Формируется язык и логика науки - мистическими озарениями, красноречивым толкованием символов и даже строгими моральными оценками здесь трудно было кого-либо убедить. Нужна была система доказательств, точные ссылки на источник, цепочка силлогизмов. Значение этого периода для современной науки трудно переоценить.

И самое главное, на рубеже XII-XIII веков уже вполне сложилась особая социально-культурная группа интеллектуалов, людей достигших совершенства в «искусствах» и «науках». Далее они могли посвятить себя преподаванию или, что гораздо вероятнее, занять какой-нибудь административный пост. Болонские и парижские доктора свершают блестящие карьеры и даже занимают папский престол - (Адриан IV, Александр III, Иннокентий III). Общество распознает этих интеллектуалов фиксируя их специфику терминологически. В XII в. в большинстве случаев слова «magister» и более редкое - «doctor» означали человека прослушавшего курс, получившего право на преподавание в одном из престижных учебных центров, которых в ту пору было в Европе около десятка.

Некоторые из школ пользовались уже всемирной славой. Так, архиепископ кентерберийский Фома Бекет обратился за арбитражем к парижским теологам во время своего конфликта с Генри- хом II. Не божественный дар пророчества, не святость образа жизни (увы, ригористы были правы - город предоставлял слишком много соблазнов), а компетентность лежали в основе авторитета. Это было ново.