Источники

О Похвале Клиру // Антология педагогической мысли … Т. 2

О Школьной науке // Там же.

Документы по истории Университетов Европы XII-XV вв./Под. Ред. Г.И. Липатниковой. Воронеж, 1973

Литература

Верже Ж. История средневекового университета (фрагменты из книги) // «Высшая Школа-Alma mater», 1992-1997

Денисенко Н.П. Испанские университеты в XIII-XV вв.//

Университеты Западной Европы Средние Века. Возрождение. Просвещение. Иваново, 1990

Суворов Н.С. Средневековые университеты.М.,1898

Рутенбург В.И. Университеты итальянских коммун XIII-XVI вв.// Городская культура: Средневековье и начало Нового времени. Л.,1986

Уваров П.Ю. Университеты и идея европейского единства // «Европейский альманах», 1993

Фортинский Ф.Я. Борьба Парижского университета с нищенствующими монахами в половине XIII в. «Журнал министерства Народного просвещения», 1898, сентябрь.

Лекция 3

СТАТУС ИНТЕЛЛЕКТУАЛА

И УМСТВЕННОГО ТРУДА

ГЛАЗАМИ СОВРЕМЕННИКОВ;

КАРЬЕРЫ ИНТЕЛЛЕКТУАЛОВ

*

Помимо горстки профессиональных магистров и нескольких десятков университетских корпораций существовала обширная, но аморфная университетская среда. Этим расплывчатым понятием мы можем обозначить людей, так или иначе соприкоснувшихся с университетской культурой. В их число могли входить те, кто когда-то учился в университете, став затем судьей или советником на королевской, церковной или городской службе, поэты и писатели, биографически связанные с университетом, творившие не только по латыни (как ваганты), но и на национальных языках. К ним, например, можно отнести магистра Жана де Мёна, автор неслыханно популярной в средние века второй части поэмы «Роман о Розе» или Джеффри Чосера, выпускника одного из Иннов, юридических университетов и переводчика «Романа о Розе» на английский язык. Конечно, внешнюю грань этой культуры определить необычайно трудно, хотя бы в силу множественности личин, в которых выступал интеллектуал (в зависимости от ситуации он мог считать себя в первую очередь горожанином, человеком церкви, слугой короля, юристом, любителем изящной словесности - эти роли вполне могли уживаться в одном человеке). Поэтому невозможно точно определить, когда мы имеем дело с саморефлексией университетской культуры, а когда со взглядом на ее представителей со стороны. Ясно, что та социальная оценка, которую общество давало интеллектуалам во многом была ему навязана самими людьми умственного труда, благо, что возможностей для этого у них было больше, чем у прочих групп населения.

Терминологическая определенность приходила к интеллектуалам медленно. Наиболее радикальные из них, такие как Абеляр или аверроисты XIII в., выделяя себя из остальной массы людей, предпочитали именоваться философами. Термин «магистр» после XII-XIII в. обозначал не только людей, преуспевших в науках, но вполне мог относиться к какому-нибудь владельцу ремесленной мастерской. Гораздо чаще встречается самоназвание «клирик», указывающее не столько на принадлежность к церкви, сколько на образованность. В этом смысле Кристина Пизанская называла Карла V «хорошим клириком», отмечая его мудрость и ученость. Кроме того они могли обозначаться как «люди писания» - «literati». На Пиренеях имя «Letrados» относилось к образованным должностным лицам, главным образом из числа судейских. Примерно таков был смысл и французского термина «gens des lettres» - как именовали адвокатов или нотариусов, но также и университетских преподавателей, а позже - писателей, поэтов, ученых.

Уже в XII веке плата за труд признавалась естественным и законным доходом интеллектуала. «Взять на себя в то время руководство школой меня вынудила главным образом невыносимая бедность, так как копать землю я не имел сил, а просить милостыню - стыдился. Итак, я должен был, вместо того, чтобы жить трудами рук своих, вновь заняться знакомым мне делом и обратиться к услугам своего языка», - пишет Абеляр. И хотя в «Истории бедствий» он кается во многих грехах, но сбор денег с учеников он стяжательством явно не считает. За знания следует платить - «на будущий год я прочту ординарный курс, но я сомневаюсь, что смогу вести курс экстраординарный, ибо студенты платят плохо, они хотят знаний, не желают платить» - сетует болонский юрист начала XIII в. Одоферд перед началом учебного года.

По мнению Бомануара, юриста конца XIII в., свободный человек тем и отличается от несвободного, что ничего не обязан делать без платы. А постановления Падуанского университета в 1382 гласили: «Мы полагаем неразумным, если трудящийся не извлекает выгоды из своего труда. Поэтому постановляем, чтобы доктор, читающий «ответную проповедь» от имени коллегии на экзамене студента [т.е. выступает оппонентом] получит от него в знак признательности за труд на три фунта сукна и четыре сосуда вина или же один дукат».

В этом смысле магистр мог быть уподоблен мастеру - ремесленнику, живущему трудами рук своих. Любопытно, что там, где преподавание было открыто для мирян (таковы были, например, факультеты права и медицины в Италии), доктора демонстрировали столь характерное для позднего цеха стремление превратиться в наследственную касту. Правовед Аккурсий (Франческо д’Аккорсо) требовал, чтобы дети докторов пользовались преимущественным правом при замещении вакантных кафедр в Болонье. Тогда, в XIII в. коммуна воспротивилась этому, но такие привилегии закрепились век спустя.

Этот Аккурсий собрал неплохое состояние - его дом в Болонье был увенчан башней, что было знаком престижа, он владел землями в четырех деревнях и роскошной виллой в Риккардино, где у него была водяная мельница, удивлявшая всех совершенством своей конструкции. Вместе с другими докторами он образовал компанию, распространяющую книги по всей Европе. При этом занимался ростовщичеством и даже вынужден был просить по этому поводу отпущения грехов у папы Николая IV. Аккурсий был знаменитым и цитируемым глоссатором. Эдуард III пригласил его преподавать право в Оксфорде. Но он отнюдь не был «образцовым магистром» в глазах современников. Данте помещает его в третий пояс седьмого круга ада, правда не как ростовщика, а как содомита. А один из ранних сборников итальянских новелл («Новелино») рассказывает о нем такой анекдот:

Вернувшись из Англии в Болонью, учитель Франческо обратился в коммуну с просьбой передать ему имущество учеников. «Они стали большими людьми и много заработали с тех пор, как я уехал от них. Пусть же... коммуна Болоньи соблаговолит вернуть мне права отца и господина», поскольку по закону отец является господином того, что приобрели сыновья. Алчность Аккурсия столь же удивляет автора, как и его изощренность в толковании Римского права.

Пенитенциалии, учебники для исповедников, обсуждая грехи каждой из профессиональных групп, пришли к выводу, что магистр может на законном основании требовать с учеников коллекту - плату за свои труды и старания. Но само появление этого вопроса на страницах пенитенциалиев показателен. Давняя максима, гласила, что знание как дар Божий не может продаваться (scientia donum Dei est unde vendi non potest). И полностью победить это предубеждение не удалось. Поэтому плату за преподавание Бернар Клервосский называл позорным барышом. Александр III, сам преподававший в Болонье, добился того, чтобы решения III Латеранского собора (1179) предусматривали выделение церковных бенефициев для преподавателей и части студентов высших факультетов. Это избавляло от необходимости взымать плату за обучение, открывало доступ к знаниям для бедных людей и существенно замедляло начавшееся обмирщение наук.

Только за обучение медицине и праву разрешалось брать деньги. Эти «лукративные» науки признаны были светскими. Папа Григорий IX в 1229 г. запретил изучение Римского права в Париже, дабы не сводить клириков с пути следования церкви. А «уди­вительный доктор» - францисканец Роджер Бэкон утверждал, что заниматься столь грубой наукой, как Римское право - значит порвать с Церковью.

Нищенствующие монахи вообще заострили многие проблемы, связанные с интеллектуальным трудом. Франциск Ассизский и последовательные его сторонники считали занятия науками несовместными с евангельской бедностью, приравнивая обладание знаниями к стяжанию сокровищ, благо, что для умственных занятий требовались книги и иные богатства. Бонавентура, лидер умеренного течения в ордене, доказывал, что книги можно брать в пользование, а за преподавание не брать денег. Доминиканцы, изначально ориентированные на интеллектуальный труд на благо Церкви, испытывали по этому поводу куда меньше затруднений ведь, как писал Фома Аквинский «и апостолы откладывали свою работу, когда надо было проповедовать», поэтому монах может отвлечься от физического труда, от молитв и сбора милостыни, чтобы нести людям слово Божие.

Но проникновение нищенствующих орденов в университет, вызвало оппозицию со стороны прочих магистров. В Париже конфликт принял особо ожесточенные формы и доводы докторов были подхвачены поэтами. Рютбеф обвинял монахов в том, «что они живут чужим трудом, хотят не давая, брать», «они живут незаконно». Тогда как

«Тот, кто силен, тот хлеб насущный свой

Руками добывать и головой,

Трудясь усердно должен в жизни сей». -

пишет Жан де Мён, противопоставляя монахам ученого клирика, которые всю жизнь «трудятся в философии» (travaillent en philosophie). В то же время Рютбеф заявляет свое кредо интеллектуала:

«Свою тот душу продает,

Кто жизнь без дела проведет,

Писать всю жизнь обязан я

Ведь труд ручной - то доля не моя».

Но для университетских поэтов «работа в философии» не приносит богатства. Бедность является атрибутом истинного знания.

«Пришло то время новое, когда

Усердный, тот, кто все свои года

Трудился в философии, идет

В чужие земли - покорять оплот

Наук и добродетелей - и он

В отчаянную бедность погружен

Живет он нищим, вечным должником

Скитаясь без одежды, босиком...

Но все же в благородстве превзойдет

(Иначе пусть чума меня возьмет)

Того, кто рыщет с псами средь полей!»

Более чем через сто лет мы можем встретить того же нищего, но благородного оксфордского студента в «Кентерберийских рассказах»:

Ему милее двадцать книг иметь,

Чем платье дорогое, лютню, снедь.

Он негу презирал сокровищ тленных

Но Аристотель - кладезь мыслей ценных

Не мог прибавить денег ни гроша.

И клерк их клянчил, грешная душа

...... Он слова лишнего не говорил

И слог высокий мудрости любил

Короткий, быстрый, искренний, правдивый

Он сыт был жатвой с этой тучной нивы

И бедняком предпочитая жить

Хотел учиться и других учить

В то же время люди вроде Аккурсия - неизменно осуждались самой университетской культурой. Благородному студенту Чосер (сам, кстати, юрист) противопоставляет юриста-стяжателя и медика, разбогатевшего в дни чумы. Адвокаты и врачи, торгующие своими знаниями, наживавшиеся на болезнях и ссорах людей не могут считаться истинными мудрецами с точки зрения французских университетских поэтов XIII в. И этот подход вполне совпадал с оценками истинной учености в городской литературе.

Даже в предприимчивой пополанской Флоренции торговля знаниями не одобряется. В «Декамероне» «один молодой человек по имени Ринальди долго учился в Париже, но не для того, чтобы потом, по примеру многих других торговать своими знаниями, а чтобы, как подобает человеку благородному, к источнику знания приникнуть, и в суть и корень вещей проникнуть, вернулся тогда из Парижа во Флоренцию, и, будучи весьма уважаем как за свое происхождение, так и за познания здесь обосновался и зажил на широкую ногу».

В данном случае благородство происхождения совпадало с благородством знания. Но для университетской культуры более характерна оппозиция благородства по крови, благородства «тех, кто охотится» и благородства добродетелей, знания. Понятно, что предпочтение отдавалось «истинному» благородству ученого.

Осужденные в 1277 году тезисы парижских аверроистов гласили «философы - истинные мудрецы мира», «смирение - добродетель значительно менее совершенная, чем величие души (magna­nimitas)», а близкий к аверроистам автор Яков из Дуэ ставил философа выше государя (Sicut tamen alias dixi, status philisophi perfectior est statu principis). Жан де Мён пояснял, что клирик благороднее сеньоров и принцев, поскольку обладает «Vertus escrites» и, следовательно, видит в «своих книгах при помощи знаний доказуемых, рациональных и демонстрируемых все зло от которого надо спасаться, и всю «сумму куртуазности». Конечно, бывают образованные миряне, но они не могут посвятить ученым занятиям должное время, поскольку у них есть и иные обязанности. Поэтому рыцарям следует брать пример с графа Роберта д’Артуа, «мудрого, щедрого куртуазного и рыцарственного»

Который очень клирика ценил,

Кто разумом работая решил

Идти по добродетелей пути,

Что в книгах удалось ему найти.

Отсюда близко до притязаний на лидирующее место в обществе. У Роджера Бэкона во главе государства должны стоять ученые клирики, знатоки всех наук и, в особенности, математики. Пьер Дюбуа, легист начала XIV в., ученик парижских аверроистов и при этом большой почитатель Бэкона, пытался перевести его утопию в практическую плоскость. Он составляет проект возвращения Святой земли и для этого намечает всеобъемлющую реформу, призванную поставить во главе государства ученых. Канцлер парижского университета Жан Жерсон обосновывал исключительные права университета вмешиваться в дела управления государством и давать советы королю в силу исключительной компетентности корпорации, ведь университетские теологи знают законы божественные, юристы - человеческие, а физики - природные.

Итак, клирики-ученые превосходят всех и даже рыцарей в благородстве в силу своих «vertus escrites», добродетелей особого рода. Но также и в силу выполнения важнейшей функции хранителей законов, основ миропорядка. Характерные метафоры Университета - «хранитель ключей от христианства», «страж на башне христианского мира». Человек стремится к благородству при помощи оружия или образованности, согласно Жану де Мёну. Иногда интеллектуалам отчасти удавалось убеждать в этом самих рыцарей. Во всяком случае, в начале XV в. автор «Деяний маршала Бусико» писал - «две вещи установлены по воле Бога, как две опоры, поддерживающие порядок законов божественных и человеческих. Сии две опоры суть рыцарство и знание, которые весьма подходят друг другу». С этим соглашался даже такой «певец рыцарства» как Фруассар.

Университетская культура смело награждала своих представителей рыцарскими эпитетами - «смелый, куртуазный, доблестный». Мудрец смело бросается осуждать всякую ересь и всякую несправедливость, от кого бы она не исходила. В XIII в. Парижский университет не побоялся выступить против мощных «нищенствующих орденов», век спустя против опасных «заблуждений» самого папы Иоанна XXII, еще позже - против Великой Схизмы. Не удивительно, что претензии как университетов in corpore, так и интеллектуалов вообще на участие и даже на верховенство в государственных делах все возрастало. Самые популярные их герои - Сенека и Боэций, оказываются неизмеримо выше своих убийц-тиранов. Задача мудреца и сводится во многом к обузданию тирании. Не случайно знаменитый юрист Бартоло Сассоферрато в определение тирана включает вражду к знаниям и стремление изгнать из страны всех мудрых людей.

Надо отметить, что чрезмерные политические амбиции интеллектуалов могли вызывать и осуждение. Но исходило оно... также от интеллектуалов. «Я считаю, что король должен управлять народом по совету мудрых, под коими я понимаю юристов, то есть тех, кто осведомлен в Каноническом и гражданском праве, в кутюмах и королевских законах, по их совету должно править, а не по совету артистов [т.е. философов], хотя они и знают принципы управления народом, а именно книги Этики, Экономики и Политики, но они знакомы с ними в общем, и не знают практики. Они же считают, что это великая ошибка, когда мир управляем не ими и не по их совету, а юристами, которых называют политическими невежами («yndioz politiques»).

Образ интеллектуала был исполнен противоречий. «Работа в философии» и добывание языком и пером средств к существованию уживалось с осуждением торговли знаниями. Бедность как нравственная категория, как атрибут философа соседствовала с призывами к королям и аристократам проявлять щедрость к ученым. Интеллектуальная элита подчеркивала свою отстраненность от мирской суеты, но активно вмешивалась в политику. Ученые осуждали претензии знати на благородство, но сами награждали себя рыцарскими добродетелями. Подобное нагромождение противоречий могло бы свидетельствовать о незавершенности процессов формирования социального типа интеллектуала и конституирования умственного труда как особого вида деятельности, если бы подобные противоречия не были свойственны и современным интеллигентам.

В действительности, конечно, ни рыцари, ни короли, ни даже епископы, не торопились отдавать интеллектуалам свои привилегии и бразды правления. Но все же их реальный вес в средневековом обществе неуклонно повышался.

**

Во многих обобщающих трудах по истории науки Средневековье рассматривается как период стагнации. Вместе с тем, все больше появляется сведений об опережающих время открытиях, сделанных магистрами университетов. Вспомним хотя бы «думающую машину» Раймонда Луллия, оптические эксперименты Роджера Бэкона или наблюдения над вращением земли Николя Орема. Но и общество, и сами магистры видели свою функцию в другом. И в том, что основная деятельность подавляющего большинства ученых-схоластов обычно презрительно игнорируется историками науки есть определенные основания. Но их социальная роль заслуживает внимания.

а. ТЕОЛОГИ

В сборнике «Новеллино» приводится такая история:

«В одной из школ Парижа были мудрейшие ученые и рассуждали они о небе, именуемом Эмпирей. Долго и горячо говорили о нем и о том, что располагается оно выше других небес. Перечисляли небеса Сатурна, Юпитера и Марса... А над ними находится бог-отец во всем своем величии. И вот однажды, когда они так рассуждали, пришел один помешанный и сказал им: «Господа, а что находится поверх головы Господа?».... Долго искали они ответ в своих науках... но решение так и не было найдено. Тогда они сказали : «Безумен тот, что дерзает размышлять о мире ином. И еще больший сумасброд и безумец тот, кто ломает себе голову в попытках познать начало всех начал. И вовсе лишен рассудка тот, кто тщится познать сокровеннейшие помыслы Бога, когда столько мудрецов даже того не смогли узнать, что у него на голове».

И, действительно, во второй половине XIII в. Теология постаралась отделиться от философии, поставив границы человеческому разуму. На пути философов, которые пытались при помощи логических методов или знания природных законов рассуждать о законах божественных, вставали как уставы корпораций, так и церковные запреты, вроде тех, что были приняты в Париже и в Оксфорде в 1277 г. В вопросе о разуме и вере Фома Аквинский придерживался достаточно оптимистической позиции, отдавая приоритет божественным доводам над рациональными, но отводя последним все же весьма важную роль в познании Бога и мира. Его противники из числа францисканских теологов-номиналистов, как и сторонники теории «двойственной истины» делали вывод о принципиальной непознаваемости Бога. На долю ученого выпадало лишь изучение умопостигаемых вещей, совершенствование логического инструментария, либо рассуждения на темы морали.

Ожесточенные споры «реалистов» (томистов) и «номиналистов» (последователей Дунса Скотта и Оккама) иссушали творческие силы теологии как науки. XIV-XV века уже не знали величественных всеохватных произведений вроде «Суммы теологии» Фомы Аквинского. Зато оживилась неизбежная спутница и вечный оппонент теологической схоластики - мистика, проповедующая «ученое незнание», напряженное самоуглубление, столь привлекательное и плодотворное на начальных стадиях, но таящее немалые опасности как для культуры, так и для общества, будучи доведенной до логического конца.

При этом само соперничество реализма и номинализма было чревато весьма важными последствиями для политики, права и иных областей общественной жизни. Томизм настаивал на примате общего над частным, тела над каждым из его членов. Номинализм видел в общем лишь сумму отдельных сущностей. Государство, таким образом, имело право на существование лишь как гарант интересов индивидуумов или отдельных групп.

Не создавая шедевров богословы XIV-XV вв. решали главную задачу, стоящую перед интеллектуалами всех времен. Они объясняли, приводили в систему и санкционировали факты социально-политической действительности, создавая и поддерживая единую картину мира и отвечая на вопросы, выдвигаемые временем. Теологи осуществляли цензорские функции, разрабатывали новые формы спиритуальности, канонизируя новых святых, и редактируя «пенитенциалии», стараясь реагировать на религиозные потребности эпохи. Они нашли выход из церковной Схизмы, решили вопрос о соотношении авторитета папских решений и постановлений Вселенских соборов. Они разработали догматы о Чистилище и «цер­ковном сокровище» (фонде добрых дел, позволяющем выдавать индульгенции), заблокировали учение Иоанна XXII о «подалтар­ном ожидании» душ до Страшного суда, и, несмотря на сопротивление ордена доминиканцев и папской курии, добились принятия тезиса о непорочном зачатии Девы Марии. Они выступали арбитрами в спорах монархов, занимаясь и глобальной политикой (борьба с турецкой угрозой, уния с Восточно-христианской церковью и др.), выносили экспертные советы в политических процессах и в делах о ереси. Так, теологическая экспертиза проводилась по поводу Жанны д’Арк трижды: одни доктора дозволили ей выступить с армией, другие осудили как еретичку, третьи реабилитировали. Схоластам удалось разработать достаточно гибкое учение о бедности, труде и собственности, осмыслить новые явления экономической жизни, вплоть до коммерческого кредита.

При этом теологи были людьми не очень богатыми. Даже противники не обвиняли их в стяжательстве, скорее уж речь шла о непомерном честолюбии или о политических пристрастиях. Хороших профессионалов было сравнительно немного, в большинстве университетов теологию вели доминиканцы или францисканцы, закосневшие в мелком соперничестве (образ «наших магистров» со знанием дела раскрыт в «Письмах темных людей» или у Эразма). Лишь в Париже, Саламанке, Кельне, Оксфорде, Кембридже и в «Святой коллегии» при папской курии можно было найти специалистов высокого класса.

Приведем два произвольно взятых примера карьер теологов.

Жак Панталеон Аншер, уроженец города Труа в Шампани (легенда называет его сыном сапожника), учился в Париже каноническому праву и теологии. В 1220 г. он становится доктором теологии и каноником города Лана, затем занимает там пост архидьякона до 1249 г. В Лане он входил в одну конфрерию с Робером Туротом, с которым его связывала долгая дружба. Став епископом Льежа, Турот пригласил теолога к себе. Затем Аншер попадает в поле зрения Иннокентия IV, который отправляет его на помощь крестоносцам. Он выполняет важные поручения в Пруссии, где, в частности, заключил мир между померанским князем Святополком с Тевтонским орденом. За заслуги папа назначил его своим почетным капелланом, а в 1255 г. он получил титул патриарха Иерусалисмского. В 1261 году кардиналы избирают его папой под именем Урбана IV. Опыт пребывания в Шампани и Льеже, контакты с Нидерландами (его приближенным был Жан Вийенгем, теолог из семьи антверпенских бюргеров) познакомили его со спиритуальностью бегинок и с формами евхаристического культа, все более популярного в этом регионе. Урбан IV учреждает праздник Тела Господня в 1264 г., ставшего одной из главных отличительных черт католической литургии. Проницательный понтифик сумел оценить заслуги парижского доминиканца Фомы Аквинского и вызвал его в папскую резиденцию в Витербо, где тот работал над завершением своей «Философской суммы» и начал работу над «Суммой теологии».

В 1363 г., все в той же Шампани, в многодетной крестьянской семье, родился и Жан Жерсон. Он учился в Парижском университете, где Наваррский коллеж предоставлял стипендии для выходцев из Шампани. Выдающиеся способности позволили ему в виде исключения получить докторскую степень на пять лет раньше положенного по уставам срока - в возрасте 29 лет. Он часто выступает от имени университета с проповедями перед королем, а в 1395 г. он становится канцлером университета. Попытки реформирования всего преподавания сочетались со стремлением Жерсона поднять престиж учителя и приходского священника. Сенсацию вызвало его желание не просто получать доходы с дальнего прихода во Фландрии, но и реально исполнять там пастырские обязанности. В проповедях и письмах он критиковал схоластическое пустословие, охватившее университеты, пытался внедрить мистику в университетские стены, провозглашая неслыханный здесь тезис «лучше любить, чем знать». Выступая как моралист, Жерсон часто поднимает проблемы семьи и брака, воспитания детей, пытается разобраться в некоторых экономических проблемах. Он принимает участие и в любопытной интеллектуальной полемике, развернувшейся по поводу «Романа о Розе», причем выступает на стороне Кристины Пизанской, защищавшей достоинство женщин от нападок Жана де Мёна. Реформаторский пыл Жерсона распространялся и на дела государственные. В проповеди «Vivat rex», произнесенной перед королем в 1405 г., не только обосновывается высокое место университета в королевстве как советника и представителя интересов всех сословий, но и содержится призыв к реформам. Некоторое время Жерсон пользовался покровительством могущественных герцогов Бургундских, однако после убийства герцога Орлеанского бургиньонами и публичного оправдания этого деяния теологом Жаном Пти, позиция Жерсона меняется. Несколько раз сторонники герцога Бургундского пытались его убить, а в 1413 г., во время восстания кабошьенов, инспирированного герцогом, парижский дом теолога был разграблен. Зато после подавления восстания, Жерсон добивается осуждения доктрины Жана Пти епископом Парижским и не пытается добиться осуждения его на Констанцском соборе, в работе которого теолог принял активное участие (1414-1418). Захват Парижа бургиньонами помешал Жерсону вернуться в туда по окончании собора. По приглашению Фридриха Австрийского он посещает Венский университет. Затем, после 1419 г.обосновался в Лионе, где, верный провозглашаемым принципам, преподавал детям в школе при монастыре целестинцев. Последним его деянием перед смертью (1429) было письмо, где он как теолог убеждал короля и его советников поддержать Жанну д’Арк.

б. ЮРИСТЫ

В сборнике «Новелино» есть рассказ и о юристах.

Фридрих Барбаросса спросил двух своих ученых Болеро и Мартино: господа, могу ли я по вашему закону взять что-то у одного из моих поданных и отдать другому, кому захочу, не объясняя причины, только на том основании, что я государь, а закон гласит, что желание государя - закон для его подданных. Один из двух мудрецов ответил: «мессир, ты можешь так поступать со своими поданными и за тобой не будет вины». А другой сказал в ответ - «мессир, я так не думаю, ибо высшая справедливость заключена в законе, а потому должно соблюдать его и подчиняться ему самым неукоснительным образом..».

Поскольку в словах и того и другого мудреца заключалась истина, он вознаградил обоих.... одному подарил одежду и коня, как жонглеру за его угодливость. А тому, кто заявил, что превыше всего справедливость, поручил судопроизводство.

Это не просто легенда (во всяком случае имена юристов, соответствуют действительности, как и то, что Болгеро был назначен императорским викарием в Болонье). Средневековому обществу оказались нужны и правоведы, обосновывающие абсолютную власть монарха в духе Юстиниана, так и те, кто эту власть ограничивал законом, гарантирующим права личности. При помощи юристов право обрело здесь авторитет, равного которому не было в других цивилизациях.

Юристов было во много раз больше, чем теологов. В большинстве университетов факультеты теологии и медицины либо влачили жалкое существование, либо вообще отсутствовали, а факультет права был везде и везде юридическое образование казалось делом привлекательным. Но и преуспели средневековые юристы во многом. Следует отметить огромную работу, проделанную ими по рецепции римского права, распространенного и на область права канонического, по кодификации и переосмыслению норм обычного права, по созданию сводов законов и постановлений государей. Если заслуга первого поколения правоведов - глоссаторов состояла в самом факте рецепции Римского права, то на долю постглоссаторов, юристов XIV в. выпала не менее величественная задача по переосмыслению его применительно к принципиально новым условиям. В XV в. сформировалось и гуманистическое направление, стремящееся применять к источникам права филологическую критику и выявлять конкретно-исторический смысл терминов законов Феодосия и Юстиниана. Перенос античных реалий на средневековые неизменно порождал проблемы - в Средневековом обществе не было вольноотпущенников и клиентов, император обладал совсем иными правами, существенно отличались семейные отношения. Эти несоответствия, а также возможные противоречия с кутюмами, с нормами феодального или церковного права порождали постоянные казусы, на которых оттачивалась юридическая мысль.

Любопытно, что университетское правовое образование было недостаточным для того, чтобы юрист мог выступать в суде. Он узнавал лишь общие основы права, теперь ему еще несколько лет надлежало набираться практического опыта. В Англии такой разрыв теории и практики был оформлен институционально - в Оксфорде и Кембридже учили общим основам права, в Иннах - реальным законам и обычаям королевства. Перед средневековым юристом всегда стояла острейшая проблема, что предпочтительнее: общие принципы права или конкретные обычаи данной местности (Equitas jus или strictus jus).

Хороший юрист-практик постоянно занимался самообразованием: более других интеллектуалов они были привязаны к своим дорогостоящим библиотекам, ведь правоведение развивалось, все более усложняясь и подразделяясь на новые поддисциплины - появлялись специалисты по частному или публичному праву, канонисты и декретисты, февдисты (знатоки феодального права), арестографы (занимающиеся сборниками королевских постановлений), специалисты по кутюмам и мастера процессуального права.

В итоге юристам удалось отделить церковное от светского в праве, вытеснить ордалии, заменив их инквизиционным процессом (основанном на расследованиях, опросах свидетелей и вынесению суждения на основе законов логики), согласовать разные правовые системы, продумать гибкую систему защиты имущественных и личных прав человека, внедрить в сознание правителей и подданных уважение к жестким правовым нормам, что и отличало монархию от тирании.

Обратимся вновь к примерам карьер юристов.

Сын брабантского рыцаря Жан Оксем изучал искусства и каноническое право в Париже до 1296, затем учил и преподавал римское право в Орлеане до 1312. Покинув университет он уже владел несколькими церковными пребендами. В 1317 г. он стал официалом (главой епископского суда) в Льеже, руководил там же школой капитула. Его авторитет правоведа был велик: известно, например, что жители города Лувена много лет платили ему жалование как своему советнику. Когда в 1325 вспыхнул конфликт между епископом и льежским патрициатом, поддержанным частью духовенства, Оксем остался верен епископу и вынужден был бежать. В результате его бурной деятельности и убедительных писем, рассылаемых папе, кардиналам и даже королю Франции, междоусобицу удалось прекратить.

Вернувшись в Льеж Оксем работал над толкованием местных кутюм и феодального права. Его привлекали как эксперта в решении политических споров. Наибольшую славу утраквиста (спе­циалиста и по церковному и по гражданскому праву) принесло его сочинение «Цветы обоих прав» (Flores utriusque juris), где он составил незаменимый для правоведов алфавитный указатель конкордаций. К сожалению, другой его труд «Цветы авторов и философов» до нас не дошел. Главное же, что прославило имя Оксема для последующих историков была его «Хроника епископов льежских», где ангажированная политическая позиция клирика и сторонника епископской власти уживалась с исключительной информативностью и целостной системой политической теории, отталкивающейся от «Политики» Аристотеля..

Бартоло Сассоферрато родился в 1313 в семье горожан Анконской марки. Право он изучал в Перудже и Болонье, где получил докторскую степень. Некоторое время практиковал и преподавал в Пизе, затем вернулся в Перуджу, где составил свои прославленные Комментарии к Кодексу Юстиниана. Как один из главных представителей школы постглоссаторов Бартоло отдавал предпочтение не букве источника, а окружающим реалиям. Позднее гуманисты обрушат на него за это огонь критики, но неоценимая заслуга Бартоло состояла в том, что он первый осмелился отказаться от имперской фикции. Император лишь де-юре остается высшей властью, де факто же в Италии законодателями являются коммуны и иные правители городов. Идеи Бартоло нашли горячий отклик не только в Италии, но и в королевствах, настаивающих, что их король есть «император в своем королевстве» (во Франции и на Пиренейском полуострове). Ему же принадлежит обоснование права подданных смещать должностных лиц и выступать против тиранов. Перуджа направила его к императору Карлу IV ходатайствовать о привилегиях. Бартоло оказал помощь в составлении знаменитой «Золотой Буллы», установившей в Империи порядок, просуществовавший до начала XIX в. За заслуги император пожаловал юристу герб, что дало повод Бартоло написать одно из первых юридических сочинений, посвященных геральдике.

в. МЕДИКИ

И вновь «Новеллино»:

«Маэстро Таддео, читая своим ученикам курс медицины объявил, что всякий, кто в течении девяти дней будет есть баклажаны, лишится разума. И он доказывал это на основании медицины. Один из его учеников, слушавших лекцию заявил, что хотел бы проверить это на себе. И принялся есть баклажаны. На девятый день он явился к учителю и сказал: «Маэстро, то что вы утверждаете в вашей лекции неверно, так как я проверил это на себе, а безумным не стал. С этими словами он поворачивается и показывает ему зад. «Запишите, - сказал учитель, - что все это подтверждает действие баклажанов и сделайте новую ссылку в комментариях».

Здесь все весьма знаменательно. Таддео Альдеротто, преподававший в 60-х г. XIII в., сопоставим по своему значению с Константином Африканским. Считают, что он завершил конституирование медицины как науки. Как университетский доктор он был прав - доказывать вред баклажан надо было «научно» в духе рационализма - со ссылками на Аристотеля, Галена или Авиценну. Грубый эмпиризм студента мог свидетельствовать лишь о безумии. Но все же практике делается робкая уступка - результаты «опыта» фиксируются на полях, подвергшись соответствующему осмыслению.

Разрыв между теорией и практикой переживался медиками еще более болезненно, чем юристами. Для того, чтобы получить разрешение властей лечить больных (а такая практика распространяется повсеместно с середины XIV в.) университетская степень была необходимым, но не достаточным условием - требовалась еще как минимум двухлетняя стажировка под руководством опытных специалистов. Но практика мало-помалу берет свое и в университетских стенах. Хоть и редко, но все же вскрытия производятся в Болонье и Монпелье, где факультет для этого получает от властей труп казненного. Хуан I Арагонский дает такую же привилегию медикам Лериды, с начала XV в. аналогичный обычай устанавливается и в Париже. Все чаще врачи приглашаются на коммунальную службу, они закрывают общественные бани во время эпидемий, в подозрительных случаях проводят вскрытия или иные судебные экспертизы и даже констатируют по просьбе церкви факты чудесных исцелений. Помимо многочисленных лечебников, травников, советов по родовспоможению и иных традиционных сюжетов, ученые книги медиков откликаются и на новые требования эпохи. В XV веке растет число трудов, посвященных огнестрельным ранам, после Черной смерти появляется немало новаций в санитарно-гигиенической области. Формируются представления о врачебной этике и о компетентности. Когда, например, Альберт Габсбург опасно заболел в Вене, ближние советовали ему вызвать местного врача, известного преданностью этому князю. Больной, однако, настоял на приглашении другого медика, принадлежавшего к враждебной партии, но более почитаемого на местном медицинском факультете.

Тенденция к обмирщению была выражена среди медиков даже в большей степени, чем среди юристов. Тому немало способствовала сама церковь, запрещавшая священникам пролитие крови. Не только на юге, но и в консервативном Парижском университете с XV в. для преподавателей-медиков целибат был не обязателен. Медики составляли поэтому достаточно замкнутую эндогамную группу, передавая свои знания по наследству. Дети медиков чаще всего также избирали интеллектуальную карьеру, оказываясь открытыми к новым веяниям в культуре: сыновьями врачей были, например, Марсилио Фичино и Парацельс. В отличие от правоведения рост специализации знаний происходил в средневековой медицине медленнее (думается, что это скорее достоинство, чем недостаток), кроме того врачам требовались солидные знания в «свободных искусствах» - в «натуральной философии», в математике и астрономии или астрологии, поскольку все большую роль в медицине играли гороскопы. Именно медики чаще других становились алхимиками и пробовали свои силы в оккультизме.

В качестве примера можно привести колоритную фигуру Арнольда из Виллановы, родившегося в середине XIII в. в Валенсии. По некоторым данным он принадлежал к ордену цистерцианцев. Получил степень доктора в Монпелье, был знатоком палеоарабской и неоарабской медицины, пропагандировал опыт Салернской школы, его поэтический труд «Салернский кодекс здоровья» посвящен традициям траволечения. Ему приписываются и иные сочинения «О винах», «О ядах», «О свойствах териака». Медицинские познания он стремился связать со своей собственной причудливой философской системой в книге «Розарий философов». Арнольд из Виллановы пытался излагать свое философско-теологическое учение в Париже, сразу же вызвав гнев местных богословов. Только благодаря связям при дворе ему удалось вырваться из тюрьмы парижского церковного суда и укрыться в Авиньоне, где папа Климент V оценил его медицинские способности. Арнольд из Виллановы занимался алхимией и составил несколько рецептов изготовления философского камня. Он также утверждал, что изобрел эликсир молодости. Но испытать на себе его действие ему не довелось - он погиб во время кораблекрушения в 1319 г.

Неплохую карьеру сделал на медицинском поприще Георгий из Руси (Юрий Котермак или Юрий Дрогобыч), родившейся в середине XV в., и получивший основы образования от одного из монахов Киево-Печерской лавры. После он выучил латынь и поступил в Краковский университет. Получив там степень магистра искусств в 1472 г., он направился в Болонью, где был приписан к нации «ультармонтанов», изучавших медицину. Сохранились его письма бывшим друзьям по Краковскому университету, в которых он помимо прочего предсказывал дни лунных затмений. С 1478 г. он сам становится доктором медицины и философии и преподает астрономию. В 1481/82 гг. он исполнял обязанности ректора Болонского университета. Он пользуется все большей известностью как астролог - его «Предсказания на 1482 год» были напечатаны в Риме, а его самого приглашали ко дворам итальянских правителей. Затем в 1488 году вернулся в Краков, где продолжил преподавать астрономию. Как полагают именно у него начал занятия этой наукой Николай Коперник. Но Юрий Дрогобыч практиковал и как медик. В 1492 году он получает титул «придворного врача». Вернувшись в Польшу, он поддерживает связи со Львовом и Дрогобычем, где он входил в городской совет до самой своей смерти в 1494 г.

Источники

Боккачо Д. Декамерон. М.,1987

Новеллино. М.,1984

Жерсон Жан. Записка о реформе теологического образования // Антология педагогической мысли … Т.2.

Саккети Ф. Новеллы М.,Л.,1962

Дюбуа П. Об отвоевании Святой земли // Антология педагогической мысли… Т.2.

Фома Аквинский О правлении государей // Политические структуры эпохи феодализма в западной Европе Л.,1990

Чосер Дж. Кетерберрийские рассказы. М.,1980

Литература

Легофф Ж. Интеллектуалы Средневековья. М.,1997

Пессина Лонго А. Георгий из Руси – ректор Болонского университета в XV в.// Университеты Западной Европы. Средние века. Возрождение. Просвещение. Иваново, 1990

Таценко Т.Н. Немецкие студенты-юристы в итальянских университетах в XV-XVI вв. // «Средние века», вып. 60. М., 1997

Уваров П.Ю. Характерные черты университетской культуры.// Из истории университетов Европы. Воронеж, 1984