5 курс / Сексология (доп.) / Лики_и_маски_однополой_любви_Лунный_свет_на_заре_Кон_И_С_
.pdfСтрастная поэзия Сафо целиком посвящена женской любви, описанию юной девичьей красоты, нежного тела, радости встреч и горести разлук.
У меня ли девочка
Есть родная, золотая,
Что весенний златоцвет —
Милая Клеида!
Не отдам ее за все
Золото на свете.(пер. Вячеслава Иванова)32
Сафо часто призывает на помощь Афродиту, ее любовь откровенно чувственна:
Эрос вновь меня мучит истомчивый —
Горько-сладостный, необоримый змей.(пер. В. Вересаева)^
Воспеваемый Сафо тип любви не вписывался ни в греческий, ни тем более в христианский канон. Одни христианские авторы считали безнравственными и даже сжигали ее книги. Другие пытались гетеросексуализировать Сафо,
утверждая, что в конце концов она отказалась от женской любви и влюбилась в мужчину, но из-за своего безобразия не смогла привлечь его и покончила самоубийством, бросившись со скалы в море. Третьи выхолащивали эротическое содержание ее поэзии, изображая ее воплощением «чистой»,
асексуальной любви. Тем не менее Сафо стала родоначальницей
«гинерастии», женской эротической любви, которую позже стали называть
«сапфизмом», а затем лесбиянством34 .ДРЕВНИЙРИМ35
В классической Греции педерастия была частью публичной жизни, потому что уходила своими корнями в древние традиции мужских союзов и
инициации, а затем была облагорожена философским «педагогическим эросом». В Риме не было ни того ни другого.
Хотя, по мнению ряда ученых, у древних этрусков, которым наследовали римляне, когда-то существовали предполагавшие гомосексуальные контакты мужские инициации, они отмерли слишком рано, чтобы римляне успели их унаследовать. Царский и ранний республиканский Рим был сельским консервативным обществом, на социальную структуру которого наложилась затем мощная военная организация, требовавшая от граждан строгой дисциплины и порядка.
Главным институтом социализации детей здесь была семья, которая считалась основной ячейкой общества. Той социальной базы для институционализации мужских гомоэротических интересов, какой в Греции были мужские союзы, а затем гимнастические залы, палестры, в Риме тоже не существовало. Иным было и древнеримское отношение к телу и эмоциям.
Хотя древнеримская культура, подобно греческой, была фаллократической и маскулинной, римляне времен Республики были гораздо стыдливее греков.
Они не допускали публичной наготы, статуи мужчин у них, в отличие от греческих, всегда одеты. В отличие от греческих гимназий, где нагие мужчины занимались спортом и воинскими упражнениями, знаменитые римские бани, единственное место, где римляне общались нагими,
предназначались исключительно для расслабления и удовольствия.
Римское понятие любви также отлично от греческого. Греки классического периода поэтизировали любовные чувства, на кого бы они ни были направлены. Напротив, многие влиятельные римские философы, например Марк Туллий Цицерон, считали любовь расслабляющей и опасной. Наконец,
римляне гораздо строже и последовательнее греков разграничивают сферы и понятия публичной и частной жизни.
Если в Греции любовь к мальчикам считалась мужественной и пользовалась уважением, то в Риме она ассоциировалась с женственностью и считалась чужеродной. Ее носителей обозначали исключительно греческими словами
(paidico, pathicus, catamitus, cinaedus), причем все они имели отрицательный,
оскорбительный смысл или оттенок, подразумевая изнеженность,
женственность, пассивность. Мужчину называли «кинедом» и «патиком» не потому, что он спал с другими мужчинами, а потому, что он не обладал мужскими телесными или поведенческими качествами. Консервативные римляне времен поздней Республики и Империи считали «греческую любовь» проявлением разложения.
Это не значит, что однополого секса в Риме не было или что его преследовали. Наоборот, он был распространен очень широко, но это был совершенно другой секс. Если в Афинах он был привилегией свободных людей, то в Риме его законными объектами были только зависимые,
подчиненные лица, — рабы и проститутки, стоявшие вне официального общества. В древнеримском календаре был даже специальный праздник мужской проституции, отмечавшийся 25 апреля, на следующий день после аналогичного праздника женщин-куртизанок.
Свободнорожденный мальчик любого возраста был табу. Римские мальчики и юноши носили на шеях специальные амулеты — буллы, одна из функций которых, по Плутарху, состояла в том, чтобы все видели, что этот мальчик не может быть объектом сексуальных посягательств. Совращение свободнорожденного мальчика наказывалось смертью. Известен эпизод,
когда отец сам убил сына, который допустил, что его соблазнили.
Зато с рабами можно было делать все, что угодно. Одним нравились юные мальчики, другие предпочитали молодых атлетов. Единственное, чего следовало безусловно избегать, это рецептивной позиции. По словам Сенеки-
старшего, отца философа, для свободного мужчины рецептивная роль —
позор, для раба — самый безусловный долг по отношению к хозяину, а для вольноотпущенника — добровольная моральная обязанность36 .
Кай Юлий Цезарь одинаково любил и женщин, и юношей, и был, по ироническому выражению Куриона-старшего, «мужем всех жен и женой всех мужей». Но того, что он в двадцатилетнем возрасте позволил себе, видимо за большие деньги, переспать с царем Вифинии Никомедом, ему не забывали всю жизнь. Даже собственные легионеры в шутку называли его «царицей Вифинской».
Обвинения в связях с мужчинами или юношами были стандартными приемами римской политической риторики для дискредитации политических противников. Особенно изощрялся по этой части Цицерон, причем делал это совершенно цинично: когда речь шла о его друзьях, Цицерон их защищал,
подчеркивая, что «это не преступление», тогда как, становясь обвинителем,
он сразу же вываливал на стол целый ворох сплетен. Хотя сам Цицерон, по свидетельству Плиния-младшего, писал любовные стихи своему вольноотпущеннику Тирону, который был сначала его рабом, а потом секретарем и любовником.
Гомоэротические наклонности, независимо от способа их удовлетворения,
никогда не считались в Риме достоинством. Народный трибун Гай Гракх в
124 г. до н. э. хвастался (и современники подтверждают правдивость его слов), что никакие красивые мальчики не дежурят у его штаба и молодые солдаты в его шатре пользуются большим уважением и безопасностью, чем где бы то ни было37 .
Нормативная и бытовая римская эротика подчеркнуто бисексуальна: важен не пол партнера, а то, какое удовольствие он доставляет. Этот принцип формулируется совершенно открыто и по современным понятиям — цинично.
Большинство римских поэтов готовы любить как женщин, так и мальчиков,
это только вопрос предпочтения38 .
Страстная любовь Гая Валерия Катулла (87—54 до н. э.) к прекрасной
«Лесбии» не помешала поэту посвятить 4 стихотворения своей неразделенной любви к юноше Ювенцию. В Других стихотворениях Катулл угрожает некоему Аврелию, который пытался отбить у поэта «его» мальчика,
хвастается, как ему удалось сексуально овладеть соперником, отбившим у него любовницу, язвительно издевается над женственными «патиками» и т.
д. Тибулл, отчасти предвосхищая Овидия, сочинил стихотворное руководство по обольщению мальчиков, но его собственный опыт по этой части оказался не очень удачным: поэт жалуется на неразделенную любовь к юноше Марату, который предпочел ему более богатого поклонника.
Проперций (I в. до н. э.) влюблен в женщину, но в грустную минуту желает своим врагам любить женщин, а друзьям — мальчиков, педерастия —
«спокойная река, где не бывает кораблекрушений: что может произойти в таком узком пространстве?»39 .
У Квинта Горация Флакка (65—8 до н. э.), который жил и умер холостяком,
есть «тысяча страстей для девушек и тысяча страстей для мальчиков», но эти страсти довольно спокойные. Другу, переживающему любовную драму, поэт советует утешиться в объятиях юной рабыни и раба, избегая сильной привязанности к ним. Хотя Гораций часто описывает красивых молодых рабов, женщины у него явно на первом месте. Зато его нежные послания к друзьям позднейшие авторы иногда (без достаточных оснований) считают гомоэротическими.
Хотя мифологические образы однополой любви (Орфей, Ганимед, Аполлон и Гиацинт, Нарцисс и др.) из «Метаморфоз» Овидия стали источником вдохновения для позднейшей гомоэротики, сам поэт недвусмысленно предпочитал женщин. Напротив, болезненный и застенчивый холостяк Вергилий (70—19 до н. э.) любил исключительно юношей, особенно
воспитанных им мальчиков-рабов Цебеса и Александра. Цебес в дальнейшем сам стал поэтом, а Александра Вергилий изобразил в своей второй эклоге под именем пастуха Алексиса, в которого безответно влюблен другой пастух,
Коридон. Образы друзей-любовников встречаются в «Энеиде». Поскольку в средние века Вергилий был самым популярным античным поэтом (недаром Данте выбрал его своим проводником по аду и чистилищу), эти образы оказали огромное влияние на развитие гомоэротической культуры, а имя
«Коридон» стало нарицательным.
Много забавных гомоэротических шуток и намеков содержат сатиры Марциала и Ювенала. Жестоко высмеивая женоподобных юношей и мужеподобных трибад, оба поэта нисколько не стесняются собственных гомоэротических приключений. По словам Марциала, когда похоть горяча,
все равно, кто под рукой — девочка или мальчик; ему нравится «дешевая и легкая любовь». Однако даже самая лучшая женщина не может в постели заменить мальчика:С мальчиком нас захватив, ты, жена, беспощадно бранишьсяИ говоришь, что его можешь ты мне заменить. Сколько твердила о том шалуну-громовержцу Юнона!Но продолжает лежать он с Ганимедом своим. Гила герой-Геркулес сгибал, позабывши о лукеМальчик Эбалий ему страсти огонь потушил. Хоть Брисеида во всем покорялась внуку Эака,
Любовные стихи к мальчикам писал и автор «Золотого осла» Апулей.
В поздней Римской империи традиционные крестьянские основы сексуальной морали среди господствующих классов были окончательно подорваны. Для императоров и их приближенных не было ничего запретного.
Из двенадцати цезарей, биографии которых составил Светоний, связей с мужчинами не имели только двое, многие из этих связей были вызывающе-
садистскими. Тиберий «завел мальчиков самого нежного возраста, которых он называл своими рыбками, и с которыми он забавлялся в постели… Говорят, даже при жертвоприношении он однажды так распалился на прелесть мальчика, несшего кадильницу, что не мог устоять, и после обряда
чуть ли не тут же отвел его в сторону и растлил, а заодно и брата его,
флейтиста»41 . Калигула публично появлялся в женском платье и выполнял как мужские, так и женские сексуальные роли. Нерон садистски насиловал мальчиков и, одетый в звериную шкуру, терзал гениталии привязанных к столбу пленников; кастрировав мальчика Спора, он пытался сделать из него женщину и торжественно женился на нем. «А собственное тело он столько раз отдавал на разврат, что едва ли хоть один его член остался неоскверненным»42 . Вителлий имел бурный роман со своим вольноотпущенником. Гелиогабал, вступивший на трон 14-летним мальчиком, был, по-видимому, транссексуалом; он надевал женское платье,
отдавался мужчинам, торжественно отпраздновал свадьбу с гигантского роста рабом, которого заставлял бить и всячески унижать себя, и даже мечтал быть кастрированным.
Все эти истории, естественно, не вызывали добрых чувств в народе.
Единственный император, который пытался возродить благородные традиции греческой любви, — Адриан (76—138). Разносторонне образованный человек, поклонник греческой культуры, Адриан проводил нерепрессивную политику, а его главной привязанностью была любовь к юному красавцу греку Антиною, которого император спас во время охоты на львов в Ливии. Когда Антиной утонул в Ниле, император повелел обожествить его, основал в его честь город Антинополис и поставил его статуи и бюсты во всех больших городах Империи. Вряд ли новый культ пришелся по вкусу его подданным, однако образ Антиноя, запечатленный во множестве скульптур, стал популярным символом юношеской красоты и изящества, которых не может разрушить даже преждевременная смерть.
Французская писательница Маргерит Юрсенар посвятила любви Адриана и Антиноя исторический роман, написанный в форме воспоминаний Адриана
(1951), а великий португальский поэт Фернандо Пессоа— поэму «Антиной»
(1918), в которой проникновенно говорится о чувственной, телесной стороне однополой любви.
Сексуальные излишества были не единственной и не самой важной частью императорской экстравагантности, но именно они символизировали в глазах населения всеобщее падение нравов, отход от традиционной римской морали и разложение общества. Реакцией на это было усиление аскетической морали, ориентированной на самоконтроль и сексуальное воздержание, к
которому призывали влиятельные школы эллинистической философии
(неоплатоники, эпикурейцы, киники и стоики). Эллинистические и римские медики (Соран, Руф, Гален, Орибазий), со своей стороны, доказывали, что сексуальные излишества ослабляют силы и подрывают здоровье мужчины.
Бесплодная и не связанная с семейными ценностями однополая любовь выглядела одновременно противоестественной, безнравственной и опасной.
Все это наложило отпечаток на сексуальную этику раннего христианства.
ХРИСТИАНСКИЙ ЗАПАД
Под известной нам историей Европы лежит другая,
подземная. Это история человеческих инстинктов и
страстей, подавленных и искаженных цивилизацией.Макс Хоркхаймер и Теодор Адорно
Цивилизации основывались и поддерживались
теориями, которые отказывались подчиняться фактам.Джо Ортон
Отношение христианства к однополой любви имеет долгую историю1 .
В отличие от Ветхого завета, ранние христианские тексты вообще не упоминают ее. Сам Христос никогда не высказывался по этому поводу, а
некоторые апокрифические тексты («Тайное Евангелие от Марка») даже вызывали подозрения о характере его собственных отношений с «любимым учеником».
В Евангелии от Матфея есть один стих, который обычно истолковывается как «антисодомитский»: «Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: «рака»,
подлежит синедриону; а кто скажет: «безумный», подлежит геенне огненной» (Матфей, 5:22). Загадочное негреческое слово «рака»,
переведенное в русском каноническом тексте Библии как «пустой человек»,
по мнению специалистов2 , — еврейское rakha (мягкий), которое могло подразумевать женственность и слабость, а заодно и пассивную гомосексуальность, тогда как греческое слово moms, переводимое как
«безумие» или «глупость», означало мужскую гомосексуальную агрессию. В
переводе на современный язык этот текст запрещает обзывать людей
«пидорами», считая такое слово крайне оскорбительным. Но никакой оценки самого гомосексуального поведения он не содержит.
Все остальные евангельские высказывания, прямо или косвенно осуждающие однополую любовь, принадлежат одному и тому же человеку — апостолу Павлу. Приведу их полностью, с комментариями специалистов.
«Или вы не знаете, что неправедные Царства Божия не наследуют? Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники» (Первое послание к коринфянам, 6: 9).
Слово «малакии» обозначало мягких, феминизированных мужчин и ассоциировалось с пассивной гомосексуальностью, но имело и ряд других значений; в Древней Руси «малакией» называлась мастурбация (не отсюда ли происходит слово «малофейка» — сперма?). Многозначно и слово arsenokoitai, переведенное как «мужеложники».
В другом месте, описывая разложение отвернувшегося от Бога языческого мира, Павел пишет: «Потому предал их Бог постыдным страстям: женщины их заменили естественное употребление противоестественным; Подобно и мужчины, оставивши естественное употребление женского пола,
разжигались похотью друг на друга, мужчины на мужчинах делая срам и получая в самих себе должное возмездие за свое заблуждение. И как они не заботились иметь Бога в разуме, то предал их Бог превратному уму— делать непотребства, Так что они исполнены всякой неправды, блуда, лукавства,
корыстолюбия, злобы, исполнены зависти, убийства, распрей, обмана,
злонравия, Злоречивы, клеветники, богоненавистники, обидчики, самохвалы,
горды, изобретательны на зло, непослушны родителям, Безрассудны,
вероломны, нелюбовны, непримиримы, немилостивы» (Послание к римлянам, 1: 26—31).
Великолепная инвектива! Апостол Павел говорил о сексе больше всех других апостолов вместе взятых. Может быть, у него была какая-то особая заинтересованность в этом вопросе?
Со своей точки зрения, Павел последователен и логичен. По его мнению,
любая сексуальность греховна и низменна и потому допустима только в браке и лишь ради продолжения рода: «А о чем вы писали ко мне, то хорошо человеку не касаться женщины. Но, в избежание блуда, каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа… Не уклоняйтесь друг от друга, разве по согласию, на время, для упражнения в посте и молитве… Впрочем, это сказано мною как позволение, а не как повеление. Ибо желаю, чтобы все люди были, как и я; но каждый имеет свое дарование от Бога, один так,
другой иначе. Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я;
Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак; ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться» (Первое послание к коринфянам, 7: 1—9).
Однако, по словам апостола Павла, Царства Божия не наследуют не только малакии и мужеложники, но также «ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники» (Первое послание к коринфянам, 6: 10). Между тем к этим порокам и их носителям церковь в дальнейшем относилась снисходительно, тогда как содомия стала «неназываемой». Почему?