1 курс / История медицины / Очерки_по_истории_кафедры_физиологии_Военно_медицинской_Академии

годы). В дальнейшем он изучает функцию предпилорического сфинктера (совм. с Г. П. Хосроевым, 1915), сообщает «Материалы к физиологии поджелудочной железы» (совм. с К. М. Быковым, 1915) и выпускает несколько исследований, посвященных изучению секреции кишечного сока; одно из них является результатом изучения условий отделения кишечного сока у человека (совм. с В. В. Савичем, 1916).

Как видно из приведенного краткого перечня работ по физиологии пищеварения, это направление научной тематики не прекращается в павловской школе. Его можно проследить и в последующее время руководства Павловым кафедрой. Так, например, на 1 Съезде российских физиологов (1917 г.) Ю. В. Фольборт выступил с докладом на тему «К методике наблюдения над секрецией желчи и над ее выходом в двенадцатиперстную кишку».

вкотором излагает результаты опытов над собаками, оперированными по его способу, названному им «комбинированной» фистулой (фистула желчного пузыря и фистула d. choledochi). Это направление продолжается и после Октябрьской революции как

висследованиях самого Ю. В. Фольборта, так и в ряде работ слу-

шателей академии, выполнявшихся под его руководством (С. М. Дионесов, С. И. Прикладовицкий).

Те годы, которые совпали с приходом И. П. Павлова к руководству кафедрой, были началом развития в его лабораториях нового научного направления — изучения высшей нервной деятельности. Оно имело исключительное значение и вылилось в конечном счете в одну из наиболее крупных побед естествознания XX столетия — выяснение функции коры больших полушарий головного мозга.

В разрешении этой проблемы Павлов выступил как продолжатель дела И. М. Сеченова. Он сам говорил об этом, давая короткий исторический очерк пройденного им пути в области учения об условных рефлексах. Излагая побудительные причины, заставившие его использовать «объективные приемы исследования» при изучении поведения животных, Павлов писал: «Главным толчком к моему решению, хотя и не сознаваемому тогда, было давнее, еще в юношеские годы испытанное влияние талантливой брошюры Ивана Михайловича Сеченова, отца русской физиологии, под заглавием «Рефлексы головного мозга» (1863) 1.

Еще более ярко подчеркнул он роль и значение И. М. Сеченова в своем письме, адресованном Ленинградскому физиологическому обществу: «Да, я рад, что вместе с Иваном Михайловичем и полком моих дорогих сотрудников мы приобрели для могучей власти физиологического исследования вместо половинчатого весь животный организм. И это целиком наша русская, нео-

1 И П . П а в л о в . Полное собр. соч.. т. III, ч. I. стр. 14.

71

шей приемы экспериментального исследования функции нервной системы. Они заключались в методе перерезки нерва и последующей оценке происшедших изменений, а также раздражении путем разрушения уколом или разрезом. В конце XVIII и в первой трети XIX столетия приемы раздражения усовершенствовались благодаря использованию в качестве раздражителя электрического тока.

Было бы неправильно недооценивать значение использования этих приемов в изучении физиологии нервной системы. Ярким свидетельством успехов науки в этом направлении являются исследования Ч. Белля, Ф. Мажанди, Клода Бернара, а затем и других экспериментаторов, изучавших функции задних и передних корешков, черепно-мозговых нервов и т. д. Однако поразительное бессилие экспериментальная физиология обнаружила в изучении функции коры больших полушарий.

Имеются основания думать, что первые попытки осуществить раздражение мозгового вещества были предприняты еще Аристотелем; они оказались безрезультатными и привели его к фантастическому заключению о функции мозга, будто бы заключавшейся в том, чтобы «умерять» жар крови. В середине XVIII столетия А. Галлер не удержался от искушения погрузить скальпель в мозговое вещество; он обнаружил при этом возникновение у животного каких-то движений судорожного характера. Но ни он сам, ни его современники не могли придать этим наблюдениям сколько-нибудь существенного значения; никто из них не мог поручиться, что инструмент не проник в белое вещество. Поэтому тезис физиологии Аристотеля о невозбудимости коры оставался

непоколебленным.

Положение не изменилось с наступлением XIX столетия. В начале нового века появляются описания опытов Роландо (крайне грубых по методике). Последующие годы приносят тот же неизменно отрицательный результат, о чем сообщает Мажанди. Неудача постигает ряд опытов искусного экспериментатора Лонже, который на различных животных, варьируя способы раздражения коры (механическое, химическое, электрическое), не видит последствий ее раздражения (1842). Поэтому совершенно закономерен итог, который подводит Вебер в знаменитом «Физиологическом словаре» Вагнера, указывая в этой энциклопедии конца 40-х годов на невозбудпмость мозгового плаща.

Темпераментный экспериментатор М. Шифф ничего не может изменить в состоянии современного ему знания; в его опытах раздражение коры больших полушарий не вызывало никаких движений скелетных мышц или внутренних органов животного (1859).

73

В результате такого неизменно отрицательного опыта в науке создалось достаточно трудное положение. Оно выражалось прежде всего в том, что физиологи должны были признать существование невозбудимого отдела центральной нервной системы. Далее нанизывался ряд осложнений, источником которых являлось то обстоятельство, что этот невозбудимый отдел был представлен корой больших полушарий, отношение которой к двигательной и чувствительной сфере представлялось несомненным па основании как ряда экспериментов, так и совершенно бесспорных клинических данных. Совершенно понятно то положение, в которое неизбежно попадал исследователь, который захотел бы связать одно с другим эти два утверждения.

Только в 1870 г. благодаря удачной технике эксперимента Гитциг и Фрич получили данные, впервые поколебавшие старинный тезис о невозбудимости мозгового плаща. Как хорошо известно, использовав наркоз во время операции трепанации и исключив тем самым развитие явлений шока и, как следствия этого, невозбудимости коры, они, подобрав подходящую степень наркоза, не исключавшую возбудимости, наблюдали отчетливые мышечные сокращения при раздражении поверхности мозгового плаща.

Этот факт встретил самые серьезные возражения. Они касались главным образом истолкования феномена и сводились к утверждению о том, что движения, наблюдаемые в опытах Гитцига, представляют собой результат раздражения подкорковых образований, но не серого вещества коры. В выступлениях такого рода обнаружили удивительное единодушие исследователи западноевропейских школ (Бурдо-Сандерсон в Англии; Германн — в Германии; Дюпюи — во Франции; Мараччи — в Италии и т. д.). С решительной поддержкой Гитцига выступили русские исследователи. Так, например, Великий и Шеповалов показали, что действие тока, приложенного к коре больших полушарий и вызывающего двигательные эффекты, локализируется на очень ограниченной территории коры и поэтому не может быть поводом к распространению «петель тока» на подкорковые образования.

Среди русских работ тех лет, посвященных изучению вопроса об электрической возбудимости коры, выделяется обстоятельное исследование Оршанского, выполненное в лаборатории Петербургского университета (1876). Этот автор не только еще раз доказал правильность основного положения Гитцига, но и дополнил его рядом важных самостоятельных наблюдений, как. например, указанием на то, что двигательная область коры «наи-

74

коры у морских свинок даже за несколько дней до рождения (1878). К этой же серии исследований следует отнести работы В. М. Бехтерева, изучавшего возбудимость коры в различные сроки постнатального периода.

Однако этот бесспорный успех, которым вправе гордиться экспериментальная физиология второй половины прошлого столетия, не принес с собой выхода из кризиса. Установление факта возбудимости коры больших полушарий далеко не заключало в себе открытия функции этого отдела центральной нервной системы, и успех методики исследования далеко не предопределял разрешения проблемы. Особенно наглядным это положение оказывается при критическом рассмотрении судьбы второго экспериментального приема классической физиологии — опыта экстирпации коры.

Применением такого способа исследования функции органа к мозговому веществу физиология обязана клинической практике. Патологоанатомы XVII и начала XVIII веков установили, что наблюдаемые при жизни больного нарушения интеллекта нередко сопровождаются обнаруживаемыми при вскрытии отчетливо видимыми изменениями мозгового вещества — кровоизлиянием, размягчением и т. д. Эти факты натолкнули врачей-пси- хиатров XVIII столетия па путь экспериментального воспроизведения на животных такого рода нарушений путем введения острия скальпеля в мозговое вещество. Подобные опыты, проделанные Лорри (1760) и многими другими, не дали, как и следовало ожидать, сколько-нибудь ощутимых результатов.

Большой шаг вперед в интересующем нас отношении был сделан французским исследователем Полем Флюрансом, которому в 20-х годах прошлого столетия удалось осуществить операцию удаления мозговых полушарий у птицы, которая после этого длительное время жила и лаборатории физиолога, имевшего, тем самым, полную возможность оценить последствия операции.

Заключение, сделанное Флюрансом, хорошо известно. Он пришел к выводу о том, что большие полушария представляют собой орган ума животного.

Путь опыта, направленного на изучение функции коры, предложенный Флюрансом, увенчался успехом в лаборатории страсбургского физиолога Гольца, которому удалось выходить собаку, полностью лишенную коры больших полушарии и остававшуюся в живых в течение длительного времени (18 месяцев). После того как животное погибло от случайной причины, видным специалистом Эдингером было сделано тщательное исследование центральной нервной системы животного, подтвердившее точность и правильность операции. Гольцу ни в коем случае нельзя отказать в качествах тонкого и остроумного наблюдателя, имевшего большой опыт лабораторной работы. Его статья, излагавшая результаты собственных наблюдений, привлекла внима-

75

ние физиологов всего мира, тем не менее выводы, сделанные Гольцем, отнюдь не способствовали разрешению проблемы.

Центральным объектом наблюдений Гольца была чувствительная сфера животного. Многочисленные и нередко остроумно поставленные наблюдения заставляли страсбургскую лабораторию сделать вывод о том, что животное, лишенное коры больших полушарий, реагирует на действие раздражителей внешнего мира. Это заставило физиолога утверждать, что у собаки сохранилась способность к ощущениям.

Гольц в 1891 г. сделал тот же вывод о функции больших полушарий, который уже однажды сделал Флюранс. Изумительное усовершенствование техники не привело к прогрессу физиологической науки.

Было бы неправильным утверждать, что взгляды Гольца не встретили критического отношения современников. Однако научная полемика развернулась не по поводу основной ошибки Гольца. Спор разгорелся по вопросу о том, имел ли он право делать вывод о наличии у декортицированной собаки ощущений? В этом направлении самым серьезным противником Гольца оказался столь же искусный экспериментатор в области центральной нервной системы Мунк. По его мнению, Гольц ошибочно принял за выражение ощущений у животного «общие защитные реакции», «центры» которых располагаются в стволовой части мозга и сохраняются после удаления коры больших полушарий.

Мунк сумел уточнить экспериментальное исследование чувствительной сферы животного, лишенного тех или других отделов коры больших полушарий. Он обнаружил, что, удалив небольшой участок коры больших полушарий в области затылочной доли одного полушария, можно обнаружить ряд расстройств зрительной функции и сделал вывод, что собака, которая после операции «не видит» чашки с едой, не является «слепой» в обычном смысле этого слова. Мунк предположил, что причиной «слепоты» такого рода является лишение животного имевшегося у него запаса зрительных образов или, точнее, образных воспоминании, «душевная слепота», как говорил Мунк.

Взгляды Мунка оказались чрезвычайно популярными так же, как и введенное им обозначение проекционных образований коры — «психо-акустическая», «психо-оптическая» зоны и т. д. Как видно, и ему не удалось разрешить вопроса о функции коры, так как он, точно так же, как и Гольц, ограничивался словесным определением ее функций как психических, не вскрывая их физиологических механизмов. Полемика между ним и Гольцем не приблизила физиологию к пониманию этих механизмов, так как оба физиолога были представителями одного и того же философского лагеря, неспособного распространить материалистическое учение на функцию коры больших полушарий. Это оказалось под

76

силу только гению Павлова, воспитанного в духе передовой русской Общественно-философской мысли.

История этого выдающегося открытия общеизвестна; она подробно изложена Л. А. Орбели в его курсе: «Лекции по вопросам высшей нервной деятельности», прочитанном в 1938 г. Основные этапы ее представляются следующими.

Изучая работу слюнных желез, Павлов столкнулся с фактом, говорившим о том, что пищевые вещества могут оказывать влияние, возбуждающее секрецию, не только при своем непосредственном действии на слизистую оболочку пищеварительного тракта, но и при действии на расстоянии. Достаточно уже вида пищевого раздражителя, чтобы началось отделение слюны. Этот момент и привлек к себе особое внимание Ивана Петровича.

«Иван Петрович... сначала думал, что этот факт надо оценивать как результат психической деятельности. Он принял соответствующую терминологию, назвав эти случаи секреции слюнной железы случаями «психической секреции». Он говорил, что работа железы может быть обусловлена чисто физиологическими моментами и моментами психическими. И я помню, что, излагая курс физиологии в Военно-медицинской академии в 1900 г., Иван Петрович именно так и толковал предмет»1.

Следующий этап был очень важным в постановке изучения проблемы. «Анализируя и сопоставляя различные случаи работы слюнной железы, чисто физиологической и «психической» секреции, Иван Петрович пришел к заключению, — что для такого принципиального противопоставления этих фактов нет основании и что физиолог не только может, но и обязан совершенно оставит], психологический путь и заняться изучением физиологии физиологическими методами»2. Это-то и привело Павлова, установившего рефлекторный характер случаев «психической секреции», к тому завершению 300-летнего развития рефлекторной теории, начало которой было положено Декартом. Нужно по достоинству оценить радикальный поворот всего развития учения о рефлексе, которое заключалось в утверждении такого рода. Мы хорошо знаем, что развитие рефлекторной теории на европейской почве шло по линии исключения корковой деятельности из области реакций, которые физиолог считал себя вправе рассматривать как рефлекторные и, следовательно, исследовать методами своей науки.

Путь, избранный Павловым, очень скоро дал свои плоды. Павлов «сразу понял, что эти условные рефлексы .. , что вся эта совокупность приобретенных реакций составляет основу наиболее сложных, наиболее высоких форм деятельности нервной системы, что они составляют именно высшую нервную деятельность

77

животного и что вместе с тем, являясь совершенно физиологическим по существу материалом, они могут быть подвергнуты строго физиологическому анализу. А если это так, то возможен строго физиологический анализ высших форм поведения. И Иван Петрович счел себя вправе тут же на весь мир заявить, что он берется строить экпериментальную психологию и экспериментальную психопатологию у животных на примере слюнной железы» 1.

Работы Павлова в области изучения высшей нервной деятельности представляют собой не только первостепенное открытие в области физиологии; они являются краеугольным камнем естественнонаучного обоснования диалектико-материалисти- ческих взглядов на природу психической деятельности человека.

Неизменно, в течение всей научной деятельности, творческая мысль И. П. Павлова концентрировалась па вопросах физиологии нервной системы. Создание им учения о нервной регуляции кровообращения и пищеварения завершилось созданием учения о высшей нервной деятельности. Этот неизменный интерес к нервной системе не был случайным и полностью вытекал из всей системы мировоззрения И. П. Павлова. Основой его научного творчества всегда и неизменно являлись убеждения последовательного материалиста; они обусловили его успех в области физиологии, в особенности физиологии коры больших полушарий.

Неразрывной составной частью воззрений И. П. Павлова было эволюционное учение; он принадлежал к плеяде таких выдающихся отечественных ученых, как И. М. Сеченов, К. А. Тимирязев, И. В. Мичурин.

«Сравнительное изучение животных, — писал И. М. Сеченов в «Элементах мысли», — показывает далее, что прогресс материальной организации жизни идет не по прямым линиям, а по ветвистым путям, уклоняясь в деталях в стороны. Здесь-то на этих перепутьях организации сказывается с особенною силою влияние на организм той среды, в которой они живут, или, точнее, условий их существования. Влияние это так резко, соотношение между деталями организации и условиями существования столь очевидно, что распространяться об этом предмете нечего» 2.

Создав свое учение о высшей нервной деятельности, Павлов предельно конкретизировал представление о тех механизмах, посредством которых происходит приспособление животных к внешней среде, формирующей систему сигнальных связей.

Продолжение развития учения Сеченова — Павлова о материальных основах психической деятельности имеет особенное значение на современном этапе истории физиологии, который зна-

78

менуется ожесточением борьбы да материалистическое мировоззрение.

На заре своего выступления с учением об условных рефлексах И. П. Павлов предвидел неизбежность этой борьбы. «Нельзя закрывать глаза на то, — говорил он в своей речи в Лондоне, произнесенной им в 1906 г., — что прикосновение истинного, последовательного естествознания к последней грани жизни не обойдется без крупных недоразумений и противодействия со стороны тех, которые издавна и привычно эту область явлений природы обсуждали с другой точки зрения и только эту точку зрения признавали единственно законной в данном случае»1. Он оказался прав. Ровно через шесть лет английский физиолог Ч. Шерингтои прямо сказал Павлову: «Ваши условные рефлексы в Англии едва ли будут иметь успех, потому что они пахнут материализмом».

Заканчивая краткий обзор научной деятельности И. П. Павлова за время его пребывания в академии, нужно подчеркнуть наличие еще одного направления исследований, органически связанного с его основной творческой мыслью.

Создав учение о трофической функции нервной системы, И. П. Павлов дал бесспорные доказательства существования нервов, изменяющих состояние питания тканей, течение в них трофических процессов. Он показал, что «трофические» нервы, как и другие эфферентные иннервационные приборы, функционируют рефлекторным путем. Тем самым впервые в истории науки оказалось возможным объяснить не только механизм отражения животным воздействий материальной внешней среды в форме двигательного или секреторного акта, по и изменение под ее воздействием состояния процессов питания тканей, их основных проявлений жизнедеятельности. Отсюда вытекает то огромное значение, которое имеют работы И. П. Павлова о трофической функции нервной системы.

Начало этих работ относится к 80-м годам прошлого века. В это время в области учения о «нервной трофике» исторически сложилась такая обстановка, которая требовала не только открытия новых фактов в этой области, но и борьбы с тенденцией отрицать существование трофических нервов. История научного творчества И. П. Павлова украшена этой яркой страницей — защитой положений, ставших теперь краеугольным камнем физиологии нервной системы.

Вопрос о трофических влияниях нервной системы на ткани возник давно. Уже старые врачи-анатомы XVII—XVIII веков, наблюдая скопление нервов около внутренних органов, высказывали предположение о том, что влияния, осуществляемые этими нервами, могут быть причиной болезненных изменений, возни-

1 И. П. П а в л о в . Полное собр. соч., т. III, ч. I, стр. 65.

79

кающих, между прочим, по механизму «симпатий», воздействий «через нервы» одного органа на жизненные проявления другого.

Однако и конце XVIII и начале XIX веков положение существенно изменилось; представление о возможном отношении нервов к возникновению болезненных изменений в органах было решительно отвергнуто Биша, законодателем теории медицины того времени.

Биша подчеркивал тот факт, что процессы питания имеют место в органах, лишенных, по его мнению, нервов, как, например, в хрящах, сухожилиях. Он указывал, что в парализованных органах, то есть лишенных влияний нервной системы, обнаруживаются процессы питания.

Люди, отличающиеся особенно возбудимой нервной системой, отнюдь не обладают усиленным питанием. Атрофии мышц, которые развиваются при параличах, могут иметь место и просто при бездействии органа. Помимо этого, атрофии при параличах наблюдаются только по истечении длительного срока после заболевания нервной системы. «Кто не знает, — писал Биша, — что часто больная (парализованная.—А. Л.) рука, по истечении двух, трех и даже четырех лет, ничем не отличается от здоровой», хотя «нервная система характеризуется быстрыми действиями».

Так говорил врач крупнейшей парижской больницы «Человечность»; свои выводы он пытался подкрепить наблюдениями в анатомическом театре. Здесь, вскрывая трупы, он не обнаруживает доступными ему средствами никаких изменений в нервах при самых разнообразных заболеваниях внутренних органов. Он не видит никаких изменений в симпатических стволах при рак( пищевода; при раке матки нервы, тянущиеся к пораженному опухолью органу, ничем не отличаются от всех других нервов. Я думаю — заключил Биша, — ни в каком опыте нельзя повлиять на питание, воздействуя на головной мозг, на нервы или на спинной мозг.

Практика, однако, оказалась сильнее теории. В самом начале XIX столетия стали появляться свидетельства врачей, говоривших о том, что травма нерва может вызвать болезненные нарушения. Так, например, при ранениях тройничного нерва наблюдаются тяжелые нарушения питания глазного яблока. Именно этот случай и воспроизвел в своей лаборатории в 20-х годах прошлого столетия французский физиолог Мажанди. Проникнув сконструированным им инструментом — невротомом — к основанию черепа кролика, он сумел перерезать тройничный нерв и сохранить после этой операции животное живым.

Мажанди оставил подробное описание своего опыта и точно обозначил все явления, наблюдавшиеся после перерезки тройничного нерва; инъекция сосудов слизистой оболочки глазного яблока, помутнение прозрачной до опыта роговой оболочки, образование язвы на ней, последующее прободение и вытекание

80