meshcheriakov_istoriia_i_kultura_iaponii_14

Втом же 1905 г. три главы из романа были помещены Н.П. Азбелевым в подготовленную им книгу «Душа Японии. Японские романы, повести, рассказы, баллады и танки». В книгу попали и другие публикации переводов из японской литературы, печатавшиеся в «Мире Божьем». Книга была первой попыткой собрать воедино переводы из японской литературы и соответственно показать многообразие японской литературы. Издание открывается большой вступительной статьей, посвященной японской литературе, источником для написания которой была книга Уильяма Астона (William George Aston, 1841– 1911) «A History of Japanese Literature», к тому времени уже переведенная на русский язык В.М. Мендриным (1866–1920) [Астон, 1904].

Вкнигу вошли три главы романа: «Мать и сын», «Ямаки исполняет данное ему поручение» и «Возвращение домой». Таким образом, составителем была выбрана линия развода в романе. В предисловии Н.П. Азбелев пишет: «Однако гораздо интереснее для европейцев романы на тему социальных и семейных вопросов, и из них более всего читаются в Япониите, которые подсказываются “женским вопросом”, являющимся в настоящее время в Японии делом большой важности» [Душа Японии, 1905, с. LII]. Саму публикацию также предваряет небольшая вступительная статья. Азбелев, как и многие, кто говорил в это время о романе, подчеркивает его современность (это слово выделено втексте курсивом): «...роман, из которого взяты печатаемый нами главы, раскрывает “уголок души” современной нам Японии» [Там же, c. 218].

Книга «Душа Японии» вызвала немало откликов. Рецензия на нее была помещена и в журнале «Мир Божий» (за подписью А. Б., то есть А. Богдановича). Она заканчивается словами: «Все переводы выполнены изящным литературным языком и снабжены необходимыми примечаниями редакции. Книга читается с неослабевающим интересом, и, как единственный пока сборник образцов японской изящной словесности, заслуживает полного внимания, давая для ознакомления с Японией гораздо более, чем отрывочные наблюдения разных путешественников, составляющих о Японии представления из окон вагона и из посещений чайных домов в Нагасаки» («Мир Божий», 1905, № 3, отд. 2,

с. 118–119).

* * *

Роман «Хототогису» был первым значительным произведением новой японской литературы, переведенным на иностранные языки. Американцы и европейцы искали в нем образы современной Японии и нашли страну, похожую на их страны, и литературу, похожую на европейскую. Преданная любовь, связывающая молодых супругов; самодурство свекрови; пожилая христианка, спасающая героиню от самоубийства; романтизированная смерть от туберкулеза; сцена морского боя и героизм мужчин во время войны, — произведение оказалось понятным и близким. Первые переводы выполнили главную задачу: роман вызвал интерес и дальше не раз был представлен на иностранных языках. На сегодняшний день первые переводы можно прочесть в Интернете, а английский текст даже послушать как аудиокнигу [Nami-Ko, 2020].

Литература

Астон В.Г. История японской литературы / пер. В. Мендрина под ред. Е. Спальвина. Владивосток: Пароваятипо-лит. газ. «Дальний Восток», 1904.

Бекон А. Женщина в Японии / пер. с 10-го американского издания (1903 года) и с очерком современного состояния образования в Японии Н.П. А[збелева]. С.-Пе- тербург: Издательство О.Н. Поповой, б.г.

Громковская Л.Л. Токутоми Рока: Отшельник из Касуя. М.: Наука, Главная редакция восточной литературы, 1983.

Житомирский В.С. Константин Григорьевич Житомирский. Очерк жизни // К.Г. Житомирский. Эмансипация педагогики. М.: Янус-К, 2002. С. 243–279.

Конрад Н.И. Токутоми Рока // Конрад Н.И. Японская литература. От «Кодзики» до Токутоми. М.: Наука, 1974. С. 515–552.

Куприна-Иорданская М.К. Годы молодости. М.: Художественная литература, 1966. URL: http://kuprin-lit.ru/kuprin/vospominaniya-o-kuprine/iordanskaya-gody- molodosti/1-glava-xxv.htm

Литераторы Санкт-Петербурга. XX век. Энциклопедический словарь: он- лайн-издание / глав. ред. и сост. О. В. Богданова. СПб.: Книжная Лавка Писателей. URL: https://lavkapisateley.spb.ru/enciklopediya/

Масанов И.Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей: В 4 т. Т. 2. М.: Книжная палата, 1957.

Махонина С.Я. История русской журналистики начала ХХ века. М.: Флинта, 2016.

Очерки из прошлого и настоящего Японии / сост. Т. Богданович. С многочисленными иллюстрациями и приложениемтекста японской конституции. С.-Петер- бург: Типография Товарищества «Просвещение», 1905.

Хосака Ёсио. Кирисуто кё: кэй тю:то: гакко:-но эйго кё:ин-ни кансуру кэнкю: - аояма гакуин-но баай [Изучение преподавательского состава учителей английскогоязыкавхристианскихшколахсреднейступенинапримереАоямагакуин] // Сэн-

сю: дзимбун ронсю:. 2015. Т. 97. С. 497–508.

Шевцов Н.В. Журнал «Мир Божий» и русская культура конца XIX — начала XX столетий // Концепт: философия, религия, культура. 2020. Т. 4. № 2 (14). С. 63–70.

Bibliography of the Japanese Empire. Vol. 2: Being a Classified List of the Literature in European Languages Relating to Dai Nihon (Great Japan) comprising the literature from 1893 to middle of 1906 / compiled by Fr. von Wenckstern. Tokyo; Osaka; Kyoto: Maruzen, 1907.

Lavelle I. Tokutomi Kenjirō’s Hototogisu: A Worldwide Japanese Best-Seller in the Early Twentieth Century? — A Comparative Study of the English and French Translations // Transcommunication. 2016. Vol. 3–1. Р. 97–121.

Nami-Ko. Audio Book. 2020. URL: https://www.audiobooks.net/audiobook/namiko/431377

Orientalische Bibliographie. Band 18 (für 1904) / begründet von A. Müller, bearbeitet und herausgegeben von Dr. Lucian Scherman. Berlin: Verlag von Reuter & Scherman, 1905.

Orientalische Bibliographie. Band 19 (für 1905) / begründet von A. Müller, bearbeitet und herausgegeben von Dr. Lucian Scherman. Berlin: Verlag von Reuter & Scherman, 1906.

Shioya Sakae. When I Was a Boy in Japan. Boston: Lothrop, Lee & Shepard Co., 1906.

Tokutomi Kenjiro. Nami-Ko. A Realistic Novel / transl. by Sakae Shioya, E.F. Edgett. Boston: Herbert B. Turner & Co., 1904.

Tokutomi Kenjiro. Nami-Ko. A Realistic Novel / transl. by Sakae Shioya, E.F. Edgett. Tokyo: The Yurakusha, 1905.

Walker L. Unbinding the Japanese Novel in English Translation. The Alfred A. Knopf Program, 1955–1977. Academic dissertation. Helsinki: University of Helsinki, 2015.

Учитель и ученик: Кавабата Ясунари и Мисима Юкио

(по материалам писем)

С.А. Родин

В историю японской литературы ХХ столетия имена писателей Кавабата Ясунари и Мисима Юкио вписаны, как сказали бы люди эпохи текстовых редакторов, полужирным шрифтом. Кавабата вошел в историю в качестве первого японского нобелевского лауреата по литературе, главы японского отделения ПЭН-клуба и хранителя традиций изящной словесности. Мисима, один из самых переводимых японских авторов современности, вписал свое имя в историю страны красной тушью, ярко закончив свой не самый продолжительный жизненный путь самоубийством после захвата здания Сил самообороны Японии, что дало повод именовать его «последним самураем». Первый и последний, старший и младший, наставник и ученик, субтильный до невесомости и физически развитый, скромный и эпатажный, умеренный в быту и привыкший к роскоши, сторонившийся публичной славы и купавшийся влучахпрожекторов,— два литератора, кажущиеся внешней противоположностью, на протяжении четверти века поддерживали очень тесную связь и с вниманием и участием относились к жизни и творчеству друг друга. Их отношения можно назвать отношениями учителя и ученика, что, однако, в их случае не исключает и дружбы. В данной статье на материале переписки Кавабаты и Мисимы предпринимается попытка проследить, как эти отношения развивались и через какие этапы проходили.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: Кавабата Ясунари, Мисима Юкио, переписка писателей, японская литература.

Моему учителю, тонкому знатоку и переводчику произведений Кавабаты Ясунари, Александру Николаевичу Мещерякову, в качестве скромного подношения

Биографы Мисимы согласны в оценке той роли, которую сыграл Кавабата в судьбе молодого писателя: без покровительства Кавабаты литературный небосклон Японии, возможно, был бы на одну звездутусклее. Генри Скотт Стоукс называет Мисиму «протеже Кавабаты» [Stokes, 2000, p. 88]. Дэмиан Флэнаган, обращаясь к отношениям между писателями, подчеркивает, что помимо Кавабаты мало кто в литературном мире послевоенной Японии находил интересными ранние рассказы Мисимы. Это, однако, не смущало опытного литерато-

ра, рекомендовавшего произведения начинающего автора для публикаций в журналах и написавшего хвалебное предисловие к его первому полноформатномуроману«Воры» [Flanagan, 2014, p. 92], вкоторомкритикиразгляделилишь подражание Раймону Радиге, а также пугающую и отталкивающую болезненность. Кавабата, принявший активное участие в подготовке романа словом и делом, писал в предисловии к нему: «В рано созревшем таланте Мисимы есть что-то ослепительное, но также есть и болезненное. Новизну Мисимы непросто понять. Наверное, ему самому сложно осознать это. Наверное, найдутся люди, которые посмотрят на это произведение как на попытку узнать, сколько ран может нанести себе автор своим романом. Однако наверняка найдутся и те, кто сможет увидеть, как из этих многочисленных глубоких ран Мисимы родилось это произведение. В нем есть сила, подобная холодному яду, которыйнеследуетприниматьлюдям. Ноестьвнемиживость, подобнаяхрупкому сочетанию искусственных и живых цветов в икэбана» [Кавабата, 1948]. Много лет спустя, когда пик популярности Мисимы-писателя пройдет, Кавабата все так же будет поддерживать его, хваля произведения, не удостоенные высокой критической оценки.

Знакомство писателей состоялось по инициативе Мисимы, однако начало их длительной переписке положил Кавабата. Первое письмо по адресу тогда еще Хираока Кимитакэ, а не Мисима Юкио, было отправлено из Камакуры 8 марта 1945 г. В нем Кавабата хвалит писателя за литературный стиль (один из самых частых комплиментов в адрес Мисимы, который встречается в переписке) и отмечает, что уже имел удовольствие с интересом прочесть фрагментпроизведения«Цветущийлес» вжурнале«Бунгэйбунка», атеперьсможет ознакомиться с ним целиком, поскольку редактор Нода Утаро через посредника передал ему экземпляр. В конце письма Кавабата сообщил, что в Камакуре зацвели розовые сливы и еще раз поблагодарил Мисиму за присланное произведение [Кавабата, Мисима, 1997, c. 11]. Нода не в первый раз выступал посредником между Мисимой и другими, более опытными литераторами. Ранее ему пришлось передать автору не самую лестную оценку его рассказов со стороны маститого Сига Наоя: «Сига запомнил Мисиму как мальчика, который какое-то время учился с его дочерью в одной школе. Он сказал, что парень часто подбрасывал в его почтовый ящик письма и рукописи. А вот его работы он раскритиковал, заявив, что все его истории — это пустые фантазии, не имеющие под собой реальных оснований, и ничего хорошего в них не было» [Stokes, 2000, p. 87]. Кавабата отнесся к молодому писателю гораздо более благосклонно. Неизвестно, на какую реакцию рассчитывал Мисима, да и ждал ли он ее вообще, но похвала со стороны Кавабаты, похоже, не только воодушевила его, но и несколько смутила. Ответное письмо, отправленное в Камакуру 16 марта, он начинает с самоуничижительных характеристик, которые можно отчасти списать на издержки эпистолярного жанра, затем пишет о сливах столицы, подхватывая концовку письма Кавабаты, и заканчивает его сообщением, что днем ранее ему удалось приобрести в букинистической лавке «Аояма» экземпляр «Снежной страны» [Кавабата, Мисима, 1997, с. 12]. В этом небольшом посланиичитаетсяодновременноирадостьпризнания, июношескаянеловкость,

вынуждающая Мисиму несколько неуклюже демонстрировать ответный интерес к произведениям Кавабаты.

Если опираться на опубликованное собрание писем, до конца 1945 г. Мисима отправил еще одно, на этот раз куда более объемное послание Кавабате. Следует, однако, оговориться, что доступная исследователям и читателям переписка с большой степенью вероятности имеет пропуски. Об этом говорил, например, зять Кавабаты, филолог и переводчик Кавабата Каори, во время беседы с Саэки Сёити, подготовившим письма к публикации в издательстве «Синтёся». Каори, например, уверен в том, что письмо от 6 июля 1970 г., завершающее собрание, было не последним: «После него Кавабата получил еще одно письмо... Оно было написано карандашом, в очень сбивчивой и грубой манере. Я уже упоминал его при публикации собрания сочинений Кавабаты. Я совершенно позабыл его содержание, но, поскольку оно было так неровно написано, возможно, чтобы не оставлять о Мисиме дурной славы, письмо сожгли» [Там же, с. 234]. Источники личного происхождения, тем более представленные не полностью, не способны дать исчерпывающую информацию о взаимоотношениях писателей, однако их материал позволяет проследить, как эти отношения менялись, а также уточнить множество деталей, связанных с творчеством как Мисимы, так и Кавабаты.

После того как Мисима получил хвалебное первое письмо от Кавабаты, он начал общаться с ним на личные темы, делиться подробностями быта и спрашивать совета относительно писательского мастерства. В письме от 18 июля 1945 г. он сообщает Кавабате, что с 5 мая был привлечен по трудовой мобилизации и проживает в префектуре Канагава, в общежитии, адрес которого указан следом. Он огорчается, что нечасто доводится бывать в Токио, но как только ему удалось вырваться домой, он первым делом поспешил написать это письмо. Описывая свои трудовые будни в качестве мобилизованного, он отмечает преимущества своего положения смотрителя студенческой библиотеки, что позволяет ему не отрываться от любимого занятия — чтения. Мисима перечисляет нескольких авторов, книги которых у него всегда под рукой: «В комнате у меня лежит сборник сэнсэя Сато“Кинугину”, на книжной полке— Тикамацу, Намбоку, Кёка, Якумо, а рядом с ними Тагор и Нерваль». Интересно, что поэта и писателя Сато Харуо Мисима называет «учителем». Биографы указывают, что Мисима искал его покровительства и зимой 1945 г. — еще до первого письма от Кавабаты— просил через общего знакомого, молодого поэта Хаяси Фудзима, принять его в ученики, на что Сато ответил согласием [Nathan, 1974, p. 65]. Детали этой истории известнытолько со слов самого Хаяси, в чьем представлении Мисима уже тогда был человеком амбициозным, резким иискавшимславыивыгоды, чтоизаставилоегопереметнутьсякКавабатепри первомудобномслучае, резкооборвавсвязисостарымизнакомыми. Честенли Хаясивсвоихоценкахиливнемговоритобиданабывшегоприятеля, вданном случае не играет большой роли, поскольку сам Мисима в письме своему потенциальному ментору не скрывает уважения к Сато Харуо. В пользу того, что он воспринимал Кавабату как будущего наставника, свидетельствует дальнейшее содержание письма. Мисима пространно рассуждает о понимании новой ли-

тературы, а также делится своими страхами, переживаниями и надеждами на писательскую карьеру. Двадцатилетний юноша в сложных терминах описывает маститому писателю свой литературный путь, полный метаний между фантазиями и реальностью, после чего просит дозволения показать Кавабате свои стихи и прозу. В частности, он просит оценить черновик его повести «Средние века». Затем, будто спохватившись, Мисима делает приписку, в которой извиняется, что так много пишет о себе, и просит Кавабату не гневаться за его неучтивость [Кавабата, Мисима, 1997, с. 13–17].

Это письмо стало одним из немногих, которое он подписал как «Хираока Кимитакэ». Дальнейшая переписка по большей части будет проходить между «Мисима Юкио» и Кавабата Ясунари. Эндрю Ранкин в относительно недавно опубликованной монографии «Мисима — эстетический террорист. Интеллектуальный портрет» обрушивается с суровой критикой на биографов Мисимы, которые не видят разницы между «Мисимой» и «Хираокой». В частности, он упрекает в этом недостатке обстоятельную биографию, написанную Иносэ Наоки: «Иносэ предлагает журналистское описание суетных повседневных забот общительного японского писателя: его рабочее расписание, встречи с редакторами и издателями, театральные постановки, публичные выступления, поездки за границу, дом и его меблировку, званые обеды, занятия в тренажерном зале, состояние щитовидной железы его матери и т.д. Результатом стала длинная, но поверхностная хроника жизни Хираоки, которая почти ничего не сообщает нам об искусстве Мисимы» [Rankin, 2018, p. 175]. Насколько можно судить по материалам писем, для самого Мисимы подобное различение не всегда было актуальным. Смена подписи, скорее, свидетельствовала в пользу решимостимолодогочеловекасосредоточитьсяналитературнойкарьере. Став для Кавабаты «Мисимой», он не ограничился в общении с ним лишь вопросами, связаннымистворчеством, продолжаяделитьсяличнымипереживаниями, бытовыми подробностями и справляясь о делах и здоровье своего учителя.

Их первая очная встреча состоялась 27 января 1946 г. Мисима отправился

вКамакуру с визитом в дом, принадлежавший поэту Камбара Ариакэ, который тогда снимал Кавабата. Сам хозяин, долгое время проживший в Сидзуоке, был вынужден вернутьсятуда летом 1945 г., послетого как его жилище сгорело во время авианалета, и несколько месяцев занимал небольшую комнату в своем старом доме, оставив остальную площадь в распоряжение Кавабаты и его многочисленных посетителей. Много лет спустя Мисима описал этот эпизод

всборнике эссе «Моя эпоха странствий», опубликованном в мае 1963 г. После рассуждений о сложной судьбе своих ранних произведений он пишет о поездке, которая в перспективе стала для него пропуском в литературный мир: «Откудаянабралсятакойсмелости, чтобынанестивизитКавабате, какнистранно, совершенно не помню. У меня не было того безрассудства, которое позволило бы запросто заявиться к именитому литератору, не имея при себе даже рекомендательного письма, так что, вероятно, меня к этому силой подталкивали обстоятельства, не иначе» [Мисима, 1970, c. 311]. Подвела ли Мисиму память или разыгралось воображение, но незапланированным или неожиданным для Кавабаты этот визит назвать нельзя. Еще 14 января, в свой день рождения, он

отправил в Камакуру письмо с новогодними поздравлениями, в котором, помимо прочего, сообщил, что до февраля в его университете каникулы, и, если это возможно, он хотел бы встретиться с Кавабатой лично. К письму он приложил открытку, на которой попросил адресата обозначить удобное для встречи время, а в самом конце приписал: «PS. Кажется, чтобы добраться до Вашего дома, надо повернуть налево перед святилищем Цуругаока хатимангу и затем спуститься вниз с холма?» [Кавабата, Мисима, 1997, с. 23].

«Моя эпоха странствий» вообще часто напоминает кружение по лабиринтам памяти: не всегда понятно, зашел ли Мисима в очередной тупик или намеренно ведет читателя по ложному следу. Описывая обстоятельства встречи с Кавабатой, он утверждает: «В то время не было никаких автобусов, и единственное, что оставалось, это идти до его дома пешком от станции. Когда я, наконец, добрался, в прихожей уже было полно гостей. Кавабататогда уже возглавлял заведение “Камакура бунко»”, издавал журнал “Нингэн”, и для меня, до той поры знавшего лишь заурядную школьную и домашнюю жизнь, этот визит стал первым соприкосновением с закипавшей силой послевоенного литературного сообщества... Он сидел прямо в центре этой компании, точно такой же, как и сейчас, в 1963 г.: спокойный, с лицом, не выражавшим ни особого интереса, ни радости, и молчал» [Мисима, 1970, с. 312]. Из всего этого полностьюсоответствуетдействительностилишьутверждение, чтовтовремятамне было автобусного маршрута, а также регалии и молчаливость Кавабаты. Иносэ Наоки, основываясь на переписке Мисимы с Нода Утаро, удалось установить, что к одиннадцати часам утра, когда молодой писатель добрался до дома Кавабаты, там не только не было никаких посетителей— даже сам хозяин еще не проснулся, и Мисиме, промокшему дорогой из-за дождя, пришлось дожидать-

ся его, греясь у котацу [Inose, 2016, p. 150].

Возможно, Мисима написал про многочисленных гостей, перепутав этот визит с дальнейшими посещениями жилища Кавабаты в Камакуре, но, учитывая, какие большие надежды он возлагал на эту встречу, наиболее вероятным представляется намеренное приукрашивание действительности. Кавабата, судя по всему, действительно не был особо разговорчивым собеседником. Это неоднократно отмечал и сам Мисима. Так, в эссе 1966 г. «Вечный странник», посвященном личности и творчеству своего литературного наставника, он так описывал типичный прием гостей в доме Кавабаты: «Кто-то о чем-то заговорил. Он отвечает на это двумя-тремя словами. Молчание. Снова чья-то внезапная реплика. Снова молчание... Так проходит несколько часов, и на этом все заканчивается... Известно, что на людей, которые впервые встречаются с ним, Кавабата производит впечатление ужасно необщительного человека. Он лишь молчит, уставившись в одну точку, из-за чего людям, слабым духом, остается лишьутиратьхолодныйпот. Ходитдажетакойслух. Как-токнемупришелодин молодой и неопытный редактор. На беду ли, на счастье ли, но кроме него втот деньдругихпосетителейнебыло. Таквот, послетого, какзаполчасаемунеудалось завязать с Кавабатой разговора, он упал ниц и зарыдал, не в силах больше этого выносить» [Мисима, 2012, с. 228–229]. Кавабата крайне редко появлялся нателевидении, нокогдаобстоятельствавынуждалиегокэтому, онитамоста-

вался немногословным. 18 октября 1968 г., на следующий день после того, как стало известно о присуждении ему Нобелевской премии по литературе, в эфире телеканала NHK прошел показ специальной передачи «Вокруг Кавабаты». С 21:40 до 22:10, с небольшим перерывом на рекламу, японские телезрители наблюдали за тем, как литератор Ито Сэй, выступивший в роли интервьюера, с переменным успехом пытается разговорить Кавабату, чье отрешенное лицо оживляется только в те моменты, когда к беседе подключается Мисима и шутками разряжает обстановку. Таким Кавабата оставался до последних месяцев жизни. Советский политический деятель, востоковед Николай Федоренко, написавшийподвпечатлениемотличнойвстречисяпонскимписателемв1971 г. полный импрессионистских штрихов высокохудожественный очерк «Кавабата Ясунари», поделился на его страницах, в частности, таким наблюдением: «Кавабата был исполнен молчания и ожидания чего-то неизвестного, что должно вот-вот наступить. И я почувствовал, как сосредоточенность его активизирует мысль. Во мне внезапно обострилось ощущение заразительной творческой его устремленности. Сказывалось само присутствие при рождении мысли художника. Словно шел процесс сгущения содержания его души в слова, которые нужно еще произнести верно и убедительно» [Федоренко, 1982, с. 49]. Похожий тяжелый первый опыт личного общения мог получить 27 января 1946 г. и сам Мисима, однако к моменту написания «Моей эпохи странствий» и «Вечного странника» признаваться в подобном юношеском малодушии было выше его сил. Несмотря на весь эксгибиционизм, часто приписываемый как его творчеству, так и манере держаться в публичном пространстве, свои отношения с близкими людьми Мисима не выставлял напоказ, и многочисленные нестыковки в его описании первой встречи с Кавабатой только подчеркивают, насколько значимым и глубоко личным для него было это событие.

Дальнейшие отношения между Мисимой и Кавабатой вполне можно назвать отношениями между учеником и учителем, неофитом большого литературного мира и его наставником и проводником. Не прошло и месяца с их первой встречи, как Мисима отправил в Камакуру очередное письмо, в котором просил опытного литератора посмотреть рукопись первой главы «Воров». На этот роман Мисима возлагал большие надежды, и мнение Кавабаты было для него значимым еще и по той причине, что тот мог помочь с его публикацией. Так в итоге и произошло. В 1946–1947 гг. Мисима написал наставнику несколько пространных писем, в которых делился с ним своими взглядами на литературу, впечатлениямиотпрочитанныхпроизведенийсовременныхлитераторов, публиковавшихся в журнале «Нингэн», главным редактором которого был Кавабата; между делом хвалил Кикути Кан и ругал Дадзай Осаму; радовался тому, насколько красивее стали лица токийцев по сравнению с военным временем, а также регулярно благодарил Кавабату за правку очередного фрагмента «Воров». Ни одного ответного послания от Кавабаты за эти годы в опубликованном собрании писем не приводится. Возможно, они не сохранились, а возможно, их и не требовалось вовсе, — правки рукописи Кавабата иногда передавал через общих знакомых, ктому же Мисима стал периодически лично посещать наставника, и о предметах их бесед остается лишь догадываться.

Обмен корреспонденцией продолжился и интенсифицировался осенью 1948 г., и причиной тому была близящаяся публикация «Воров» — романа, правке и обсуждению которого писатели посвятили так много времени и к которому Кавабата написал предисловие. В письме он извиняется, что не нашел подходящих слов, а потому сумел лишь грубо описать смысл такой сложной вещи. Текст предисловия был приложен к письму. Мисима ответил почти сразу, поблагодарив Кавабату за заботу, и с воодушевлением описал, как он показывал его текст редактору «Нингэн» Кимура Токудзо, затем директору издательства «Синкося», в котором вскоре должна была выйти книга. После этого Мисима снял копию с текста, отнес ее домой, где с гордостью демонстрировал всем, кому только мог, включая родителей и младшего брата. В том же письме он сообщает наставнику, что собирается начать работу над автобиографическим романом для издательства «Кавадэ»; рабочее название он обозначил как «Исповедь маски». Предполагая возможную реакцию читателей на это откровенное произведение, он сообщает: «Наверняка будут люди, которые, прочтя его, большеникогданепритронутсякмоимпроизведениям... ноеслинайдутся те, кто назовет его красивым, таких я буду считать людьми, которым удалось лучше всего меня понять» [Кавабата, Мисима, 1997, с. 59]. Письмо завершается вопросом о состоянии здоровья супруги Кавабаты, на днях приболевшей, обещанием навестить их в Камакуре в скором времени, а также пожеланием побольше отдыхать и готовиться к зимним холодам.

Роман «Воры» не произвел на литературный мир особого впечатления и остался практически незамеченным для всех, кроме Кавабаты, приложившего руку к его появлению на свет. «Исповедь маски», написанная и опубликованная Мисимой по предварительной договоренности с издательством «Кавадэ» в гораздо более сжатые сроки (он приступил к работе над ней 25 ноября 1948 г., а последнюю часть рукописи отправил в издательство в апреле 1949 г.), напротив, стала сенсацией и принесла ему первую писательскую славу. Переписка за этот период отсутствует и установить, повлиял ли Кавабата на итоговый облик этого текста, не представляется возможным. Влияние Кавабаты в случае с «Исповедью маски» было скорее косвенным. Наоки Иносэ указывает на некоторую тематическую близость произведения Мисимы и повести «Мальчик» Кавабаты, публиковавшейся частями в журнале «Нингэн», начиная с мая 1948 г. [Inose, 2016, p. 178]. В ней Кавабата на основе дневниковых записей делится своими переживаниями периода полового взросления, который он провел в мужском школьном общежитии. В отличие от протагониста «Исповеди маски», герой «Мальчика» не подвергает себя эстетическому препарированию, и его отношения с объектом влюбленности носят подчеркнуто платоническийхарактер. Этого, однако, былодостаточно, чтобыпозднеекритики назвали повесть Кавабаты, наряду с «Исповедью маски», показательной в плане высвобождения японских нравов после длительного периода социального давления [Hartley, 2016, p. 124]. Первые главы «Мальчика» были опубликованы еще дотого, как Мисима заключил контракт с «Кавадэ» и приступил к написанию своего будущего бестселлера. Если при работе над романом «Воры» Кавабата помогал ему литературной правкой и связями, то в случае с «Исповедью