hrestom-filos

В прошлом часто бывало так, что при том или ином взлете надежды ставка делалась на того или иного реального «спасителя», обычно выступавшего в образе новой техники, которая или уже была зрима и с четко вырисовывавшимися контурами, или в этом можно было убеждать людей с помощью воздействия на их воображение. Однако вследствие того, что в современном экологическом кризисе сама техника оказалась в центре всех опасений, такой выход кажется сегодня маловероятным. За техническими возможностями всегда витают те или иные идеологические установки. Климат общественного мнения скорее препятствует переходу к новой релятивизации кризиса. И мы пока не видим ни одной модели, которая бы смогла вновь оживить старую концепцию «прогресса» или поставить на ее место нечто иное. Во всяком случае, кажется сомнительным, чтобы в ближайшее время консолидировалось какое-либо социальное и политическое движение, которое бы в своей программе покоилось на столь слабых противоречивых основаниях.

Зиферле Р.П. Исторические этапы критики техники // Философия техники в ФРГ. — М.: Прогресс, 1989. — С.266-272.

Ж. Эллюль (род. 1912)

Становится ли человек благодаря техническим средствам более гуманным? Придем ли мы к своего рода мутации человеческого существа? Позволит ли техника выполнить древний гуманный проект? Это было, в частности, верой Тейяра де Шардена... На конкретном примере современного искусства видно, что техника совершила радикальный разрыв и самые современные технические средства, используемые в искусстве (музыке, живописи, скульптуре, архитектуре), привели к созданию продукции... которая, строго говоря, ничего общего не имеет с тем, что человек продолжает, по крайней мере на протяжении пяти тысяч лет, считать творениями искусства, т.е. которые обладают смыслом, красотою, гармонией, связью со счастьем, возвышенностью духовных состояний. Современное искусство предстает совершенно противоположным всему этому. Мы не будем говорить, следовательно, что техническое искусство не является искусством, а лишь что все реализованное очень далеко от выполнения туманного проекта античности, противоречит ему во всем и разрушает его.

То же самое происходит со вторжением картинок, не только тех, которые распространяются на телевидении или в кино, а картинок рек-

2

ламы, например, которые уже не являются рекламой нейтральной и неподвижной, изображаемой настенными афишами, а двигающейся и активной, следовательно, чрезвычайно привлекательной. Картинки закабаляют внимание и в то же время развлекают. Человек захвачен вселенной случайных и массово навязываемых возможностей. Конечно, я вовсе не хочу сказать, что подобная реклама заставляет покупать слушателя продукт. Вопрос не в этом. Но многочисленность этих захватывающих картинок растворяет, удерживает человека в полностью искусственной вселенной. Здесь нет никакой рефлексии, никакого выбора, никакого возможного обсуждения. Так что такая реклама не безобидна.

<...> А компьютер становится настоящим ассистентом, необходимым по мере того, как излишество информации грозит для нормального человека превратиться в дезинформацию. К счастью, эта информация будет получена, полностью записана, усвоена и будет постоянно находиться в вашем распоряжении благодаря системе памяти. Но и здесь чудеса означают, что человек предстает неимущим. Компьютер не есть инструмент, который находится только на службе человека. У него имеется своя собственная функция, а человек лишается своей специфической власти выбора и хранения информации и ее комбинирования. И это абсолютно не та же самая операция, которая возлагается на компьютер. Она качественно изменяется по мере того, как в распределение и составление информации человеком вторгается главный субъективный фактор, неизбежно отсутствующий у аппарата. Именно этот субъективный фактор делает информацию, составленную человеком, увязанной с принятием решений. Решение никогда не входило в задачу проблемы (которая может осуществляться компьютером), а всегда являлось «решением», составляющим «гордиев узел».

Все эти примеры приведены для того, чтобы дать понять, что я подразумеваю под очарованным человеком. Это окружение из шума и картинок настолько захватывающе, суггестивно и развлекающе, что человек не может жить в стиле отстраненности, созерцания, размышления, а вынужден поддерживать стиль немедленности, очевидности и гипнотической деятельности. Это и есть три характеристики абсурда в экзистенциальном смысле.

Это человек: Антология. – М., 1995. –278-279, 280.

2

7.2 Проблемы и перспективы современной цивилизации. Характеристика информационного общества. Будущее

человечества и его возможные сценарии

Д. Белл (1919-)

Осевым принципом постиндустриального общества является громадное социальное значение теоретического знания и его новая роль в качестве направляющей силы социального изменения. Каждое общество функционировало на основе знания, но только во второй половине XX века произошло слияние науки и инженерии, изменившее самую сущность технологии. Промышленные отрасли, пока что доминирующие в обществе, — сталелитейная, моторостроение, электротехническая, телефонная, авиастроительная — представляют собой «промышленность XIX века» (хотя литье стали было освоено в XVIII веке, а авиация — в XX веке) в том отношении, что все они были созданы «талантливыми жестянщиками», которые работали независимо от какой бы то ни было науки и в полном ее неведении. Александр Белл — изобретатель телефона — был преподавателем ораторского искусства, принцип телефона он открыл в поисках средства, которое помогало бы лучше слышать людям с плохим слухом. Бессемер, разработавший доменный процесс для усовершенствования литья пушек, не знал научных работ Генри Сорби по металлургическим процессам. А Томас Альва Эдисон, по-видимому, наиболее изобретательный и талантливый из этих «жестянщиков» (среди прочего он изобрел электрическую лампу, фонограф, «движущиеся картинки»), был совершенно несведущ в математике и не имел ни малейшего представления о теоретических уравнениях Кларка — Максвелла по электромагнитным свойствам вещества.

Изобретательство в XIX веке было сугубо эмпирическим процессом проб и ошибок, время от времени озаряемым блистательными прозрениями. Сущность же современной развитой технологии-в ее органически тесных отношениях с наукой; здесь исследователь заинтересован не столько в конечном продукте своей работы, сколько в познании разнообразных свойств материалов и основных принципов их комбинации, сочетаний и замещений. Как отмечает выдающийся металлург С. Смит, в наше время «материалы стали рассматриваться в сравнении, с точки зрения их свойств, необходимых для того или иного применения. Каждая новая технологическая разработка — радар,

2

ядерный реактор, реактивный двигатель, компьютер, спутник связи — по-своему разрушала прежнюю модель, в которой каждый данный материал был жестко связан с каждым, данным видом продукта. Так возникла современная инженерия».

Сущность этого изменения как в технологии, так и в науке связана с расширением «поля отношений» теории и сферы ее применения, вследствие чего становится возможным систематическая синергия в открытиях и разработках новых продуктов и теорий. Наука в своих основаниях — это набор аксиом, топологически связанных в унифицированную схему. Но, как заметил Броновский, «новая теория изменяет систему аксиом и устанавливает новые связи на стыках, что изменяет топологию. Когда две науки объединяются в одну, новая сеть оказывается более богатой и четкой, чем простая сумма двух частей».

По мере того как современная наука, как, впрочем, и почти все остальные виды человеческой деятельности, движется по пути все большей специализации, дабы детализировать свои концепции, наиболее важным результатом ее связей с технологией становится интеграция различных областей или наблюдений в единую теоретическую систему, имеющую все большую продуктивность.

Основным методологическим достижением второй половины XX века стало управление организованными множествами — теориями множеств с большим числом переменных и комплексными организациями и системами, требующими координации деятельности сотен тысяч и даже миллионов людей. Начиная с 40-х годов шло бурное развитие новых областей научного знания, связанных именно с этими проблемами организованных множеств: информационной теории, кибернетики, теории принятия решений, теории игр, теории стохастических процессов. В этих дисциплинах был разработан ряд специальных методик, таких, как линейное программирование, статистическая теория решений, цепи Маркова, метод Монте-Карло, метод экстремальных стратегий, которые позволяют выявлять определенные закономерности из больших множеств, получать оптимальные решения из различных альтернатив или, во всяком случае, определять рациональные моменты в условиях неопределенности.

Поскольку технология есть инструментальный способ рационального действия, я назвал эти новые разработки «интеллектуальной технологией», так как все они дают возможность поставить на место интуитивных суждений алгоритмы, то есть четкие правила принятия

2

решений. Эти алгоритмы могут быть материализованы в автоматической машине, выражены в компьютерной программе или наборе инструкций, основанных на какой-либо статистической или математической формуле, представляющей собой способ формализации суждений и их стандартного применения во многих различных ситуациях. Поскольку интеллектуальная технология становится основным инструментом управления организациями и предприятиями, можно сказать, что она приобретает столь же важное значение для постиндустриального общества, какое для общества индустриального имела машинная технология.

Белл Д. Социальные рамки информационного общества // Новая технократическая волна на западе. - М.: Прогресс, 1986. – С.330-332.

А. Турен (род. 1925)

Нет полного разрыва между индустриальным обществом и идущим ему на смену, как полагают некоторые. Мы не увидим возрождения «примитивных» обществ; не увидим мы и поглощения социальных проблем чисто политическими вопросами, за исключением, наверное, случаев крайне авторитарных государств. Новые общества будут определяться, как то было с предшествующими обществами, их собственным процессом самоизменения, который посредством классовых отношений разовьет их собственный modus operandi. Общества производства, последовавшие за обществами обмена, в свою очередь начинают сменяться обществами коммуникаций. Радикально новое в этих последних обществах то, что их способность к самоизменению распространяется на все сферы экономической деятельности; они более не смотрят на себя как на подчиненных порядку, превосходящему социальные явления. Все предшествующие исторические общества рассматривали себя в понятиях промежуточного уровня где-то между областью бога и областью природы или демонов. Торговые общества развивались как средство избежать экстремизма и уважать существенные принципы гражданской жизни и мира. Индустриальные общества стремятся преобразовать сырье в исторический прогресс. Программированное общество больше не может ни принимать какой-либо высший порядок за пределами себя, ни признать существование природы, отделенной от себя. Вот почему оно признает, с одной стороны, что оно является как частью природы, так и ответственным за защиту природы, то есть что оно должно брать на себя управление всеми вероят-

2

ными последствиями модификаций, производимых им в природном порядке; а с другой — оно больше не признает никакого божества, кроме себя, поскольку оно обладает способностью трансформировать себя почти полностью или даже разрушить себя. Вот почему понимание общества с самого начала не может обращаться к принципам, внешним по отношению к самим социальным феноменам. Это почувствовали первые социологи в конце XIX века, особенно Э. Дюркгейм, и это становится сегодня все более очевидным. Мы можем и должны изучать коммуникационное общество в понятиях социальных отношений. Смысл поведения социальных «актеров» не должен усматриваться

впринципах, в порядке мироздания или в ходе истории; его, следует просто искать в социальных отношениях, в которые «актеры» помещены. Вот почему общество как целое должно рассматриваться как система деятельностей или, в самом широком смысле термина, как игра. Это также означает, что анализ общества является с самого начала необходимо социологическим. Поэтому механизмы социального контроля или социализации, поскольку они не могут более быть представлены как уважение естественных законов или как поддержание традиционных предписаний, выглядят все более репрессивными. Все, что выглядит как объективное, установленное или институционализованное,

вобществе этого типа считается препятствием к установлению социальных отношений, препятствием к коммуникации. Этим оправдано важное значение» которое современная социальная мысль придает проблемам государства. Программированное общество необходимо является также обществом протеста, воображения и утопизма, поскольку оно полностью разделено, с одной стороны, социальным конфликтом механизма, обладающего способностью и властью программировать» а с другой — призывом к творчеству и счастью, которым постоянно угрожает логика машин. Это приводит нас к выводу, что такое общество воплощает собой процесс радикальной дезинститупионализации, наиболее очевидной жертвой которого является система образования. Поскольку эта система выполняет функцию социализации через передачу культурного наследия, она сегодня лишена всякого смысла. Как можно видеть, взрывается вся система: с одной стороны, новые контролирующие классы требуют, чтобы школы стали центрами обучения и подготовки к профессиональной жизни; с другой стороны, есть силы, противостоящие этому процессу профессионализации на том основании, что этот процесс реализует план, разработанный власть

2

имущими, силы, настаивающие на отказе от традиционного института школы и превращении ее в центр игры, творчества и коммуникации. Эти два аспекта показывают, что главная область конфронтации постоянно приближается к области знания и идей. Это объясняется не только фактом, что знание стало производительной силой, присвоение которой обществом является проблемой столь же важной, сколь важна в индустриальном обществе проблема собственности, но, кроме всего, тем фактом, что, чем больше общество расширяет свою способность к самоизменению, тем больше оно руководствуется символическими представлениями о себе и социальном действии. Так что интеллектуальный мир, который казался существующим где-то между обществом и сферой принципов и ценностей, ныне обнаруживает себя как сердцевину социальных конфликтов и уже полностью не способен обрести убежище в объективности или башне из слоновой кости наподобие прежних ученых. В итоге данный анализ программированного общества не просто указывает на ситуацию, в которой знание и деятельность должны действовать одновременно, а скорее фиксирует новое отношение между знанием и обществом. Социология дольше не может состоять лишь в высвечивании социальной природы, а должна анализировать составляющие части всех социальных объектов так, чтобы выявлять находящиеся под их покровом социальные отношения и потому значения, скрытые под тем, что кажется чисто административными или техническими категориями. Прежде всего именно в этом смысле мы должны избегать всяких попыток определить это общество как технологическое или называть его в соответствии с каким-либо из его технических инструментов.

Скорее, рассматривая общество как конфликтующие социальные отношения (что не означает, будто эти конфликты не могут быть разрешены и не могут вести к относительно стабильным компромиссам), мы не можем более успешно подойти к новым характеристикам общества, которое более не обладает определенной природой, будучи целиком продуктом самопорождения, результатом своей собственной деятельности.

Турен А. От обмена к коммуникации: рождение программированного общества // Новая технократическая волна на Западе. — М. Прогресс, 1986. — С. 428-430

2