Западная философия от истоков до наших дней. Книга 2. Средневековье (От

ное отцами под угрозой наказания быть отлученным от Церкви, нельзя для оправданного человека не соблюдать заповеди Божьи. Бог, дейст­ вительно, не требует невозможного; но когда Он управляет тобою, то предупреждает делать то, что ты в состоянии сделать и когда требует того, что не в твоих силах, то помогает с тем, чтобы ты смог; Его заповеди не тяжки, иго сладостно и легко. Те, кто действительно явля­ ются сыновьями Божьими, любят Христа, и те, которые любят (как и Сам Он говорит), соблюдают Его слова, вершат дела, которые с по­ мощью Бога несомненно могут делать. Хотя, действительно, в жизни смертные, какими бы святыми и справедливыми они ни были, сколько раз впадают в ошибки незначительные и повседневные, проститель­ ные, но при этом не перестают быть справедливыми. И собственно для прощенных уже выражение, смиренное и правдивое: “И остави нам долги наша”.

Наконец, по поводу евхаристии говорится: “Так как Христос, наш Спаситель, говорил, что истинно пребывал своим телом в том, что отдал под видом хлеба, церковь убеждена и объявляется сейчас снова на этом святом Соборе — что с освящением хлеба и вина преобразуются они: хлеб в сущность тела Христа, нашего Господа, и вино в сущность Его крови. Это преобразование, произведенное подобающим образом, и есть, собственно, то,что святой католической церковью называется транссубстанцией ”.

2.3. Новое появление схоластики

Лютер был враждебно настроен не только к Аристотелю, но также к томистской мысли и к схоластике вообще. Причина очевидна: ему претила сама мысль о примирении веры и разума, природы и благодати, человеческого и божественного. Но было столь же очевидно, что реше­ ния Собора тридцати должны дать новый импульс схоластической мыс­ ли, второе дыхание которой пришлось на XV и начало XVI веков (т.е. случилось ранее самого собора), блестящим представителем которой был Томмазо де Вио (1468—1534), более известный под именем карди­ нала Каэтана.

Каэтано был первым, кто ввел в качестве основного теологического текста не традиционные “Поучения” Петра Ломбардского, а “Сумму Теологии” св.Фомы, которая с успехом служила справочным пособием как для доминиканцев, так и для иезуитов. Напомним также что, в течение XVII века, комментарии к Аристотелю были заменены на Философские курсы, составленные на основе томизма. Они получили широкое распространение и популярность.

Еще более значительного расцвета “вторая схоластика” достигла в Испании, в стране, где даже споры гуманистов были религиозно

окрашенными и, потому для нее сложились особенно благоприятные условия. Главным представителем второй схоластики был Франсиско Суарес (1548—1617), прозванный “doctor eximius”, т.е. исключитель­ ный доктор. Известны его работы: “Метафизические диспуты” (1597) и “De legibus” (“О законах ”, 1612). Онтология Суареса оказала влияние на современную мысль, в частности, на Вольфа.

Таким образом, более всего на семинарах и теологических факуль­ тетах, схоластика удерживалась на флангах новой философии и всту­ пила в пору научной революции на дорогу, как увидим, совершенно иную.

3.ВОЗРОЖДЕНИЕ И ПОЛИТИКА

3.1.Никколо Макиавелли и теоретизация автономии политики

з. 1.1.77озиция Макиавелли

СНикколо Макиавелли (1469—1527) начинается новая эпоха по­ литического мышления. Политическая мысль стремится отделиться от спекулятивного мышления, этики и религии, принимая в качестве методологического принцип спецификации предмета исследования, который должен изучаться, по выражению Телезия: iuxta propria principia — т.е. автономно, не будучи причастным к другим областям, и, освободившись от методологической нагруженносги, мог стать при­

годным для политического исследования. Позицию Макиавелли можно выразить формулой “политика для политики”, которая собирательно и гибко выражает не что иное, как концепцию автономии.

Естественно, этот резкий поворот от гуманизма объясняется, по большому счету, новой политической ситуацией, сложившейся во Флоренции и в Италии в целом. Кризис моральных ценностей привел к разрыву между тем, что “есть” (вещи, как они реально существуют) и тем, что “должно быть” (вещи, как они должны были быть, если сообразовываться с моральными ценностями). Но возводился этот раз­ рыв в принцип и помещался в основу нового видения фактов политики.

Моменты мысли Макиавелли таковы: а) политический реализм, который тесно связан с антропологическим пессимизмом; б) новая концепция “добродетели” государя, эффективно управляющего госу­ дарством и со знанием дела противостоящего “судьбе”; наконец, с) “возвращение к началам”, как условие восстановления и обновле­ ния политической жизни.

3.1.2. Реализм Макиавелли

Что касается политического реализма, то в основополагающей XV главе “Государя” (написанного б 1513, но опубликованного только в 1531, спустя 5 лет после смерти автора) тематизируется принцип, “правды в обстоянии вещей как они есть”, и оставляется без внимания то, что “должно было быть”. Вот точные слова Макиавелли: “Теперь остается рассмотреть, как государь должен вести себя по отношению к подданным и союзникам. Зная, что об этом писали многие, я опасаюсь, как бы меня не сочли самонадеянным за то, что избрав тот же предмет, в толковании его я более всего расхожусь с другими. Но, имея намере1 ние написать нечто полезное для людей понимающих, я предпочел следовать правде не воображаемой, а действительной — в отличие от тех многих, кто изобразил республики и государства, каких в действи­ тельности никто не знавал и не видывал. Ибо расстояние между тем, как люди живут и как должны бы жить, столь велико, что тот, кто отвергает действительное ради должного, действует, скорее, во вред себе, нежели на благо, так как желая исповедовать добро во всех слу­ чаях жизни, он неминуемо погибнет, сталкиваясь с множеством людей, чуждых добру. Из чего следует, что государь, если он хочет сохранить власть, должен приобрести умение отступать от добра и пользоваться этим умением, смотря по надобности” (цит. по: Макиавелли Н. Изб. соч. М., 1982, стр. 344—345).

Макиавелли смог прямо сказать, что монарх может оказаться в таких условиях, что должен будет применять методы крайне жестокие и бесчеловечные. Крайнее зло требует крайних мер, потому следует избегать, в любом случае, половинчатости и компромиссов, которые ничему не послужат, а напротив только крайне вредны.

Вот образец жесткой трезвости в “Рассуждениях на первые десять книг Тита Ливия”, (написанных в 1513—1519 и опубликованные в 1532): “Когда кто-нибудь становится государем какой-нибудь страны, или города, особенно не имея там прочной опоры, и не склоняется ни к монархическому, ни к республиканскому гражданскому строю, то для него самое надежное средство удержать власть — это, поскольку он является новым государем, переделать в этом государстве все по-ново- МУ: создать в городах новые правительства под новыми наименования­ ми, с новыми полномочиями и новыми людьми; сделать богатых бедными, а бедных богатыми, как поступил Давид, став царем: “алчу­ щих исполнил благ, а богатящихся отпустил ни с чем”, а кроме того — построить новые города и разрушить построенные, переселить жителей из одного места в другое, — словом, не оставить в этой стране ничего нетронутого. Так, чтобы в ней не осталось ни здания, ни учреждения, ни состояния, ни богатства, которое не было бы обязано ему своим существованием. Он должен взять себе за образец Филиппа Македон­

ского, отца Александра, который именно таким образом из незначи­ тельного царя стал государем всей Греции. Писавший о нем автор говорит, что он перегонял жителей из страны в страну подобно тому, как пастухи перегоняют свои стада. Меры эти до крайности жестоки и враждебны всякому образу жизни, не только что христианскому, но и вообще человеческому. Их должно избегать всякому: лучше жить час­ тной жизнью, нежели сделаться монархом ценой гибели множества людей. Тем не менее, тому, кто не желает избрать вышеозначенный путь добра, надобно погрязнуть во зле. Но люди избирают некие сред­ ние пути, являющиеся самыми губительными, ибо они не умеют быть ни совсем дурными, ни совсем хорошими [... ]” (цит. по: Макиавелли Н. Избр. соч. М., 1982, стр. 422).

Эти самые горькие рассуждения связаны с пессимистическим ви­ дением человека. Согласно Макиавелли, человек сам по себе ни хорош, ни плох, но, скорее, склонен к тому, чтобы быть плохим. Следователь­ но, политик не может полагаться на положительное в человеке, но должен принимать преобладание отрицательного и действовать в соот­ ветствии с этим. Поэтому не нужно бояться показаться устрашающим, следует принять необходимые меры, чтобы держать в страхе. Конечно, идеальный государь должен быть в одно и то же время и обожаемым и внушающим страх. Но эти две вещи трудно совместимы, и потому, государь выбирает самый эффективный из способов управления госу­ дарством.

3.1.3. “Добродетель” государя

Такие достоинства государя названы Макиавелли “доброде­ телью”. Разумеется, политическая “добродетель” Макиавелли совсем не та, что “добродетель” в христианском смысле. Он использует этот термин, который в древнегреческой традиции звучал как arete в нату­ ралистическом понимании без спиритуализованного представления об arete как о “благоразумии”, свойственного Платону, Аристотелю, Со­ крату. В частности, оно ближе к понятию arete, которое было у некото­ рой части софистов.

Не раз это понятие всплывает у гуманистов, но Макиавелли выво­ дит из него все крайние следствия.

Л.Фирпо описал это очень хорошо: “Добродетель это сила и здо­ ровье, хитрость и энергия, возможность предвидеть, планировать, при­ нуждать; она есть сильнейшая воля, ставящая плотину полному разливу событий, которая дает правило — увы! всегда частичное, как древний хаос, который строит с неодолимым напором порядок в преде­ лах мира, но ведет к обвалу и распаду. Людьми управляют малодушие, неверность, алчность, безумие; непостоянство в намерениях; невыдер­

жанность, необязательность, неумение страдать ради достижения це­ ли; едва только палка или плеть выпадают из руки повелителя, тотчас же порядок нарушается, подданные его бросают, отворачиваются, предают. В духе традиции средневековой христианской политики грешный человек, в массе своей презирающий все святое, целиком отдан в распоряжение гражданских властей, меча и суровой наказующей длани монарха”.

3.1.4.Свобода и “судьбаг”

Иэта добродетель знает, как противостоять судьбе. Для гумани­ стов тема противопоставления “свободы” и “судьбы” была очень важ­ ной, как и для Макиавелли. Многие полагали, что судьба движет событиями и потому бесполезно напрягаться, стремиться противосто­ ять ей, и лучше было бы прекратить попытки бороться с ней. И Маки­ авелли стремиться приспособиться к этому мнению. Но решение проб­ лемы в следующем: одна половина всего человеческого зависит от судьбы, другая — от добродетелей и свободы. Вот образ, ставший чрез­ вычайно известным (типичный образец мышления того времени): “...фортуна не постоянна, а человек упорствует в своем образе дейст­ вий, поэтому, пока между ними согласие, человек пребывает в благо­ получии, когда же наступает разлад, благополучию приходит конец. Ибо фортуна — женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать — таким она поддастся скорее, чем тем, кто холодно берется за дело. Поэтому она, как женщина — подруга молодых, ибо они не так осмотрительны, более отважны и с большей дерзостью ее укрощают ” (цит по: Макиавелли Н. Избр. соч. М., 1982, стр. 375).

3.1.5.“Добродетель” древней римской республики

Политическим идеалом Макиавелли все же не был принцип, лм описанный, который скорее был продиктован необходимостью истори­ ческого момента, а республика, основанная на свободе и добрых обы­ чаях. И описывая эту республику, он толкует в новом смысле ту же концепцию “добродетели”, в частности, когда обсуждает старый воп­ рос о том, полагался ли римский народ, завоевывая господство, на судьбу более, нежели на добродетели, и отмечает, без тени сомнения, что “добродетель важнее чем судьба в завоеваниях империи”.

3.1.6. Гвиччардини и Ботеро

Последовательность идей, аналогичную макиавеллевской, о при­ роде человека, о добродетели, о судьбе и жизни политической, мы

находим у Франческо Гвиччардини (1482—1540), в частности в “За­ метках политических и гражданских” (законченных в 1530 г.). Но Гвиччардини в историческом измерении кажется более чувствитель­ ным ко всевозможным “частностям”.

Примечательны две его мысли. Согласно одной, прежде, чем уме­ реть, нужно увидеть осуществление трех желаний: 1) пожить в пре­ красно устроенной республике; 2) увидеть Италию освобожденной от варваров; и 3) увидеть мир освобожденным от тирании священников.

В другой он набрасывает свой духовный автопортрет: “Я не знаю ничего более неприятного для меня, чем честолюбие, скупость и изне­ женность наших священников: потому что каждый из этих пороков отвратителен сам по себе, потому что каждый из них и все вместе мало похожи на тех, кто сделал профессией жизнь, посвященную Богу, и еще потому, что собираясь в одном субъекте одновременно, они являют чрезвычайно странную картину. Не для освобождения от законов, предписанных религией, христиане стремились соединиться, но для того, чтобы сократить эту кучу мерзостей до должных пределов, т.е. оставаться либо без недостатков либо без авторитета”.

Доктрину Макиавелли часто сводят к формуле “цель оправдывает средства”. Она вряд ли справедлива по отношению к автору “Госуда­ ря”, все же она дает некоторый урок современной эпохе.

Макиавелли также размышлял над понятием “разум Государст­ ва”. На этих уроках Макиавелли расцветает богатая литература, Джо­ ванни Ботеро (1544—1617) в работе “Об основании Государства” предпринял попытку смягчить грубый макиавеллиевский реализм, увеличив удельный вес моральных и религиозных ценностей.

3.2. Томас Мор и Утопия

Томас Мор родился в Лондоне в 1478 г. Он был другом и последо­ вателем Эразма и обладал изящным стилем, присущим всем гумани­ стам. Принимал деятельное участие в политической жизни, занимал высокие должности. Твердый в своей вере католик он отказался при­ знать Генриха VIII в качестве главы Церкви, и поэтому был приговорен к смерти в 1535. Только в нашем веке Мор был провозглашен святым папой Пием XI.

Бессмертную славу принесла Мору его “Утопия”. Это древнейший литературный жанр, существовавший и до Мора и после него. Утопия поражает масштабом человеческого духа, который, посредством вооб­

ражаемого, представляет то, чего нет, то, что должно быть или, что человек хотел бы, чтобы оно действительно было.

“Утопия” (греческие ои = не и topos - место) обозначает “место, которого нет” или, что то же самое, “то, что не находится в каком-ни­ будь месте”. Уже у Платона в “Государстве” содержится нечто подо­ бное в описании совершенного города, не существующего “никакой своей частью на земле”. Необходимо было семантическое творчество Мора, чтобы восполнить этот лингвистический пробел. Огромный ус­ пех термина показывает, насколько дух человеческий испытывал в нем необходимость. Но отметим для себя, что Мор настаивал на определе­ нии “утопии” именно как “места, которого нет”. Столица Утопии называется Амаурото (греческая amaufos = исчезающий), что еще раз подчеркивает, что город ускользает и исчезает как мираж. Река Утопии называется Анидра (греческая anhydros= лишенная воды), т.е. не река воды, но река без воды; в то же время государя зовут Адем (составлен из отрицательной частицы alfa и demos = народ), что означает прави­ тель без народа. Очевидно, речь идет о лингвистической игре, подтвер­ ждающей напряжение между реальным и ирреальным, выражением чего и была Утопия.

Источники, которыми пользовался Мор, это, естественно, Платон, затем учения стоиков, томизм и учение Эразма. В ярком свете пред­ ставлена Англия со своей историей, традициями, с социальными дра­ мами того времени (перестройка сельскохозяйственной системы, которая лишила земли и работы большое количество крестьян; религи­ озная борьба и нетерпимость; ненасытная жажда обогащения).

Основные принципы, определяющие рассказ от имени Рафаэля Гитлодея, принимавшего участие в одной из экспедиций Америго Веспуччи и якобы увидевшего Утопию, очень просты. Мор глубоко убеж­ ден (и в этом проявляется безусловное влияние оптимизма гумани­ стов), что достаточно следовать здравому смыслу и элементарным законам природы, которые находятся с разумом в безукоризненной гармонии, чтобы избежать того зла, которое отягощает общество.

Утопия не представляла социальной программы для реализации, но определяла принципы, предназначенные к тому, чтобы стать нор­ мативной функцией, и посредством намеков, постоянно указывала на социальные недуги и методы их лечения.

Ключевым пунктом является отсутствие частной собственности. Уже Платон в “Государстве” говорил, что собственность разделяет людей барьером “мое” и “твое”, между тем как “общность” имущества восстанавливает единство. Где нет собственности, там нет “моего” или “твоего”, но все “наше”. И Мор, вдохновленной Платоном, предлагает обобществить все имущество.

Кроме того, в Утопии все граждане равны между собой. Исчезает неравенство имущественное, исчезают различия в социальном статусе. Жители Утопии занимаются хозяйством и кустарными промыслами, избегая социального неравенства.

Работают не по принуждению и не весь день (как это было в те времена), а по шесть часов в день, для того, чтобы оставить время для развлечений и занятий другого рода.

В Утопии, кроме того, есть священники, отдающие себя религиоз­ ному служению, но если кто-то рождается с особыми способностями и наклонностями, может посвятить себя изучению “словесности”. Жи­ тели Утопии миролюбивы, следуют здоровому образу жизни, допуска­ ют различные религиозные культы, в почитании Бога отличаются терпимостью.

Вот одна из заключительных страниц книги, направленная против богачей всех времен и против богатства (интересный парадокс: легко ли обеспечить существование при запрете на деньги, которые изобре­ тены как раз для облегчения жизни): “И эти очень плохие люди со своей ненасытной жадностью поделили между собой все то, чего хва­ тило бы на всех! Сколь далеко им, однако же, до счастья государства утопийцев! Совсем уничтожив само употребление денег, утопийцы избавились от алчности. Какое множество бед отсекли они, какую жатву преступлений вырвали они с корнем! Ибо кому не известно, что с уничтожением денег отомрут обманы, кражи, грабежи, раздоры, воз­ мущения, тяжбы, распри, убийства, предательства, отравления, каж­ додневно наказывая, люди скорее мстят за них, чем их обуздывают; к тому же одновременно с деньгами погибнут страх, тревога, заботы, тяготы и бессонные ночи. Даже сама бедность, которой одной только, казалось, и нужны деньги, после полного уничтожения денег тут же сама исчезнет” (цит. по: Т.Мор. Изб. соч. М. Наука, 1978, стр. 276—277).

Л.Фирпо не без основания заметил, что “Утопия” одна из немно­ гих книг, о которых можно сказать, что они повлияли на ход истории: “В них человек, измученный насилием несправедливого общества, заявляет протест, который никогда уже не будет заглушен. Первый из бессильных реформаторов, замкнутый в мире чрезмерно глухом и слишком враждебном для того, чтобы выслушать его, он обучал, как вести борьбу тем единственным способом, который остается безоруж­ ным людям культуры, которые обращаясь к будущим векам, набрасы­ вают программу не затем, чтобы призывать к непосредственному действию, но чтобы будоражить сознание. И по сей день блестящие реалисты, которых мир называет словом “утописты”, делают именно то единственное, что им дано: как мореплаватели, потерпевшие кораб­ лекрушение у необитаемого острова, они бросают потомкам сообщение в бутылке”.