Выпуск 12

духе Юити— с использованием огромных кистей, ведер с тушью, с попытками воспроизвести всю ту ярость, боль и девиацию, которой у новоявленных эпигонов нет и не может быть онтологически в силу отсутствия соответствующего опыта. Пример комичный, но показательный.

Юити не воспроизводится ни втехнике, ни в учениках, ни втипе высказывания. «Месседж» его, не обращенный ни к кому конкретно, не воспринят, но сам факт его артикуляции — редкость и ценность. Удалось одному из тысячи: не только выжить, но и выйти за пределы рамок, установлений, собственных возможностей, канонов и конвенций.

Barras G.S. The art of calligraphy in modern China. Berkeley: University of California Press, 2002.

Earle J. Sho: Utter Foolishness, Wonderful Poverty // Inoue Yūichi. New York: Eric Thomsen Gallery, 2014. Р. 4–7.

Modern Japanese Shodo. Works by Mainichi Shodo Exhibition Artist’s. Tokyo: Inshosha, 1989.

«Благородные мужи» в «стольном граде мира и спокойствия»:

злонравие и злодейства знатных особ в эпоху Хэйан

М.В. Грачёв

В статье показано, что проявления насилия и жестокости являлисьсущественными элементами «технологии властвования» в жизни придворного общества эпохи Хэйан. Порождаемая «эмоциональной нестабильностью» личная ненависть и страхи высвобождались и превращались в эффективные силы, функционировавшие в мире столичной аристократии.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: жестокосердие, злодеяния, злонамеренность, насилие, придворное общество, Фудзивара (семья), эпоха Хэйан.

В 1964 г. вышел в свет труд Айвана Морриса «Мир сиятельного принца: придворная жизнь в древней Японии». Ориентированное на широкий круг читателей, достопримечательное творение оставило неповторимый след в истории японоведения, ибо было призвано приоткрыть для читателя завесутайны, окутавшей повседневную жизнь японского императорского двора. Ставший грандиознымпрорывомдляяпоноведения1960–1970-хгг., плодусилийАйвана Морриса ныне вызывает разноречивое ощущение. Рассуждая об «упоительных подробностях» аристократической повседневности, в фокусповествования автор помещает придворную куртуазность как «центральный сюжет» в культуре эпохиХэйан. Высокопарныеипоройневероятныеутвержденияонеслыханной свободе нравов, царившей среди обитателей столицы, с научной точки зрения достойны писателя-сказочника (или же сказителя-катарибэ), поскольку отражают лишь одну сторону действительности, присущей хэйанской знати, вступая в противоречия с данными нарративных и документальных источников тех далеких времен1.

1 А. Моррис заявляет, что «богатый» и «разнообразный» период «поддается изображению в одном-единственном произведении литературы» — «Повести о Гэндзи». И хотя он уточняет, что реконструкциянеможет«полагатьсянаодну-единственнуюкнигу» иматериалчерпалсяиздругих источников, проиллюстрируем это утверждение примерами. Включенное в библиографию грандиозное собрание актовой документации «Хэйан ибун», как и труд Икэда Кикан «Повседневная

Посколькунемалопредубежденийопринципахжизнипридворногообщества эпохи Хэйан уже преодолено благодаря продуктивной работе современныхисследователей, попробуемвнестиясностьещеводинаспектбудничности столичного града Хэйанкё, а именно — в вопрос общественной бесконфликтности, дабы, не довольствуясь образцово-показательной стороной исторической реальности, заприметить и сторонутеневую. Важно уразуметь: насколько эта оборотная сторона была потенциально правдоподобна для общества учти- во-вежливых кавалеров и утонченно-изысканных дам?

В дневниковых записях старшего советника двора (яп. дайнагон) Фудзива- раСанэсукэ(957–1046) находимзапись: «ВтотденьОоэМунэтакапрониквдом дочери досточтимого наставника Канхо, страстно желая снасильничать ее». Находившиесятам монахи остановили Мунэтака2 и попытались задержать. Он оказал сопротивление, был побит и посажен под замок [Сёюки..., 1959–1986] (Тёва, 5-5-25, 1016 г.; Тёва, 5-5-26, 5-5-27, 5-5-28, 5-6-18, 1016 г.).

Помимо «Сёюки», почерпнуть информацию о событиях того дня и последующем расследовании случившегося можно в дневниках левого министра Фудзивара Митинага (966–1027) [Мидо кампакуки..., 1952–1954] (Тёва, 5-5-25, 5-5-26, 5-5-27, 5-5-28, 5-5-29, 1016 г.) и главы государевой канцелярии Куродо докоро Минамото Цунэёри (976–1039) [Сакэйки..., 1965] (Тёва, 5-5-25, 1016 г.).

Приэтомсведения, зафиксированныевдневникеМитинага, разняться сдвумя другимиисточникамиданныхобинциденте. В«Мидокампакуки» нетнислова об изнасиловании (или же об умысле такового). Само сообщение начинается со слов Фудзивара Ёсинобу, который постарался убедить левого министра, что пострадавшим был как раз Ооэ Мунэтака: посетив тот злополучный дом, он «был избит слугами». Никаких подробностей о цели визита Мунэтака, а также умысле насилия, в речах Ёсинобу, выступавшего в роли жалобщика, мы не находим.

Впору задаться вопросами: чем объясняются противоречия в свидетельствах Фудзивара Митинага, с одной стороны, и Фудзивара Санэсукэ и Минамото Цунэёри— с другой? Почему Фудзивара Ёсинобу, прознав о произошедшем, собирает людей и спешит на помощь Ооэ Мунэтака? Все это требует обстоятельного анализа происшествия, ибо, учитывая особенности человеческой психологии, нельзя отвергать вероятность, что Мунэтака был оклеветан.

ФудзивараЁсинобу(995–1065) былсыномМитинагаибыстропродвигался по служебной лестнице, пользуясь покровительством отца. Незадолго до вы-

жизнь и литература периода Хэйан», в справочно-ссылочном аппарате не фигурируют. Странными представляются и единичные ссылки на дневник Фудзивара Санэсукэ (внимательный взгляд указывает на компилятивность ссылок, а не использование их с учетом всего контекста). Это не единственные образчики искусственного наращивания масштабов библиографии почтенным автором. Всветепоследнихисследованийяпонскихученыхтезисо«практическиполном» дистанцировании «хэйанского высшего сословия» от «производственной жизни страны» выглядит неправдоподобным. Ока Кадзуо, на мнение которого опирается А. Моррис, своими безосновательными доводами о хэйанской культуре не раз вызывал резкую критику в японских научных кругах.

2 Мунэтака занимал пост первого помощника главы столичной школы чиновников (современный аналог — проректор). Курьезность еще и в том, что имя «Мунэтака» дословно означает «благоговейная, не ведающая границ сыновняя почтительность».

шеозначенных событий Ёсинобу в обход других претендентов был включен в лист ожидания на должность придворного советника (яп. санги), которая предоставляла шанс соприкоснуться с миром высокой политики [Кугё бунин..., 1971, с. 262, 264–266]. Однако высокий пост обязывал к безукоризненному общественному имиджу — любая ошибка могла оказать самое пагубное воздействие, порушив карьерные планы. Ооэ Мунэтака входил в ближний круг, свиту Ёсинобу. Свита была «сокровищем» как правителя, так и любой вельможной персоны. С поведением свитской челяди именитые особы связывали соответствующие ожидания, дабы общественно порицаемые действия слуг ни в коем случае не навлекли позор на высокородного аристократа, нанеся ущерб его (или ее) репутации3. Умысел изнасилования с точки зрения буквы закона не квалифицировался как невинная шалость, а рассматривался как тяжелое преступление, способное навлечь позор бесчестья и на виновника, и на его благодетеля4. Таким образом, действия Ёсинобу вполне могли быть продиктованы желанием исключить вероятность потери «доброго имени»5, а с ним и шанса на долгожданное повышение6.

В свете вышеизложенной детективной истории, поскольку источники хэйанской поры содержат немало упоминаний о предосудительных деянияхтитулованных особ, особенное значение для настоящего исследования приобретают свидетельства, позволяющие понять причины преступных помыслов.

Рассмотрим знаковое происшествие, произошедшее во время празднования в святилище Оохарано Оомива в 989 г. О трагических событиях 24-го дня 11-го лунного месяца начального года Эйсо мы узнаем из двух разнородных источников — дневника Фудзивара Санэсукэ и сводного исторического труда «Нихон киряку». Поскольку Фудзивара Санэсукэ являлся современником со-

3См., например, историю о том, как фрейлина государыни Итидзё навлекла на себя позор, вследствие чего была изгнана и исключена из списков придворных (Мидо кампакуки. Канко, 8-5- 11, 8-5-12, 1011 г.).

4Несмотря на плохую сохранность соответствующих разделов текста «Тайхо Ёро рё», источники периодов Нара и Хэйан богаты упоминаниям такого беззакония, как изнасилование. Оное каралось со всей строгостью, вплоть до каторжных работ и полного разжалования, с лишением всех прав состояния [Кикути, 1998, с. 42–43].

5Опасность прослыть бесчестным нависла и над отцом Ёсинобу, воспитавшим непочтительного сына. В расследовании задействовали Хаяси Сигэтика — нужного человека, сопричастного самым каверзным делам, способным повредить имиджу Фудзивара Митинага и его близких. Сигэтика попытался отвести подозрения от Ёсинобу и принял участие в многоходовой комбинации по устранению политических соперников Митинага, а именно — внутреннего министра Фудзивара Кинсуэ и его сына — Фудзивара Санэнари (главу полицейского ведомства Кэбииси бэтто). Через полтора месяца, когда страсти улеглись, Санэнари был принужден уйти в отставку. Новым главой Кэбииси бэтто стал Фудзивара Ёримунэ, старший брат Ёсинобу (Мидо кампакуки. Тёва, 5-7-14, 5-7- 17, 1016 г.). О Хаяси Сигэтика см.: (Мидо кампакуки. Канко, 3-6-16, 1006 г.; Сёюки. Канко, 8-9-13, 1011 г.; Тиан, 1-8-21, 1021 г.)

6Мы можем исключить вероятность того, что «доброе имя» Ёсинобу было предумышленно оклеветано, ибо предрасположенность Ёсинобу и его челядинцев к насилию подтверждается и другими свидетельствами об их выходках. В бытность управителем провинции Оми Ёсинобу оказался

вцентре скандала, когда один из его слуг был убит офицером Фудзивара Ёриюки. Тогда появились подозрения, что Ёсинобу домогался Ёриюки, нотот дал отпор, застрелив из лука челядинца, отправленногокЁриюкипоприказуЁсинобу(Сёюки. Тёва, 3-12-25, 1014 г.). Обэпизодахпохищенияинанесения побоев по повелению Ёсинобу см.: (Сёюки. Тиан, 2-3-23, 1022 г.; Мандзю, 2-7-11, 1025 г.)

бытий 989 г., а сообщение, содержащееся в «Нихон киряку», было основано на отчетах полицейского ведомства, то материалы этих источников взаимно дополняют друг друга, предоставляя нам редкостную возможность реконструировать вышеозначенное событие с максимальной достоверностью.

Празднование в Оохарано дзиндзя в тот год предполагалось провести с особенной пышностью. Среди именитых гостей были регент-сэссё Фудзивара Канэиэ (929–990) и глава Кагэюси7 Фудзивара Сукэмаса (944–998). Миёси Такамити и Идзумо Сигэюки— два офицера столичной гвардии (Сахёэфу— Управа охраны левой половины столицы) из свиты высокочтимых сановников — вознамерились устроить пиршество, однако во время банкета оживленный спор перерос в ссору и «каждый обнажил меч» (Сёюки. Эйсо, 1-11-24, 989 г.)8. Камицукэно Тадатоки9 попытался вмешаться и пресечь потасовку, сдерживая Такамити. Сигэюки и Такамити, оба изрядно захмелевших и распалившихся молодчика, стали поочередно стрелять из лука в Камицукэно Тадатоки и он был убит стрелой Сигэюки. К расследованию происшествия был подключен известный своими сыскными талантами Фудзивара Кофу10. Итоги судебного разбирательства были таковы: виновными в смерти Камицукэно Тадатоки признали и Сигэюки, и Такамити, хотя Сигэюки взял на себя всю ответственность, да и свидетели показали, что именно стрела Сигэюки прервала жизнь Тадатоки. Порицания удостоился и Фудзивара Сукэмаса (Сигэюки был человеком его свиты), однако его отставка с поста главы Кагэюси не была принята императором Итидзё (прав. 986–1011) (Сёюки. Эйсо, 1-11-24, 989 г.). В этом эпизоде интерес для нас представляет то обстоятельство, что причина, побудившая злочинцев решиться на злодейство, была в «неустановившейся крови и жизненной энергии»11.

Понимание «крови и жизненной энергии» (яп. кэкки, кит. сюэ ци) как источника злобы, агрессии и жестокости, а следовательно, первопричины преступных намерений человека, согласуется с существовавшими в древнем Китае воззрениями. Ци, будучи одной из главенствующий категорий китайской философии, первоначально мыслилась в качестве универсальной субстанции Вселенной, порождающейвсесущее. Циотождествляласьссиламииньиян, дыханиемприроды[ДуховнаякультураКитая..., I, 2006, с. 549]. Словноблагоухающий и живительный пар над варящимся жертвенным рисом12, ци была основой всего. Животворно-энергетическая субстанция ци вдыхала жизнь в человека, ее сосредоточение сотворило жизнь: «Жизнь человека — скопление жизнен-

7В обязанности Кагэюси входили инспекции провинциальных и уездных управ, атакже контроль над процессом смены управителей; см.: [Япония в эпоху Хэйан, 2009, с. 316].

8В «Нихон киряку» читаем: «Идзумо Сигэюки и Миёси Такамити учинили попойку и, поспорив промежду собой, сошлись в схватке» [Нихон киряку..., 1929] (Эйсо, 1-11-23, 989 г.).

9Служил младшим офицером Саэмонфу (Управа охраны врат левой половины столицы).

10За выдающиеся успехи назначен старшим следователем полицейской управы в 988 г. [Кэбииси бунин..., 1999, с. 44].

11(Сёюки. Эйсо, 1-11-24, 989 г.). Несколько дней спустя, из-за трагических событий, связанных со смертью и ритуальным осквернением (яп. кэгарэ), проведено гадание (Нихон киряку. Эйсо, 1-11-26, 989 г.; Сёюки. Эйсо, 1-11-25, 989 г.).

12Таково этимологическое значение иероглифа ци (яп. ки).

нойсилы. Когдасиласобранавоедино, человекживет, акогдаонарассеивается, человек умирает» [Чжуан-цзы, Ле-цзы, 1995, с. 196]. Людские эмоции (порой вся психоэмоциональная сфера) объявлялись «виновником», а «воля» — воплощением ци [Духовная культура Китая..., I, 2006, с. 550]. Исправная циркуляция ци порождала гармонию, гарантируя успех и физическое здоровье; недостаток ци формировал изъяны, производя злость и агрессию и способствуя наступлению недугов и смерти. Сочетание «кровь и ци» осмыслялось в значении своеобразной «животной энергии», ибо «все, что связано с кровью и ци, вовлечено в противостояние» [Чунь цю Цзочжуань чжу..., 1981, с. 1317]. В одном из найденныхвовремяархеологическихраскопоквМавандуйманускриптовчитаем: «Жестокосердная злость— порождение крови и жизненной силы ци... коли эту злость не выпустить во время сражения, она найдет иной способ явить себя» [Цзин фа..., 1976, с. 54]. Именно эта сила провоцировала людей на драку и другие проявления враждебности; дикие чудища благодаря «сгущению» «крови и ци» были способны убивать своих жертв.

Мэн-цзы, учение которого о первоначальной доброте общечеловеческой природы получило широкое распространение не только в Китае, но и в Корее и Японии, также признавал тяготение человеческого ци к агрессии. Согласно его воззрениям, благая первооснова, существующая в человека от рождения, дана ему «лишь в зародыше» и требует регулярного самосовершенствования. Жительствующий в человеке дух воинственности, побуждаемый ци, подобен «стремительному потоку», способному в любой момент «прорываться», и, стало быть, его надлежит всемерно контролировать. Иначе зло может восторжествовать, ибо «зло— закономерный результат нежелания человека заниматься нравственным самоусовершенствованием» [Быков, 1966, с. 150, 152]. Улучшать качественность «благодушной натуры» и пресекать проявления зла надлежало наставнику, поскольку именно он должен был выправлять во благо общества необузданный темперамент и горячий нрав воспитанника; подробнее см.: [Сибуя, 2006].

Сказанноевовсенеозначает, чтовсеэмоциипричислялиськразрядунегативновлияющихначеловекафакторов. Апеллируяквысокоавторитетномудля всего восточноазиатского региона тексту «Чунь цю Цзочжуань», обратим внимание читателя на то, что идея взаимосвязи «естественных» и «спонтанных» чувств красной нитью проходила через китайскую (и не только!) философию, ибо эмоции не могли быть пресечены, а любая попытка их принудительного подавления в конечном итоге была губительна: «В народе из шести состояний ци возникают хорошее, плохое, добродушие, злобность, грусть, радость. Поэтому [правителю] следует тщательно подражать этим состояниям, регулируя шесть типов проявления чувств. Когда грустно, следует плакать и лить слезы; когда радостно — петь и плясать; в добром настроении — оказывать благодеяния; в злом — воевать и драться. Добродушие рождается из любви, гнев рождается из ненависти. Поэтому [правителю] следует тщательно следить за [своим] поведением и быть искренним в [своих] распоряжениях, обрекающих на страдание и дарующих счастье, награждающих и карающих, регулирующих смерть и жизнь [людей]. Жизнь— это хорошо, а смерть— это плохо; хорошему

радуются, о плохом скорбят. Когда скорбь и радость своевременны, то можно достичь состояния гармонии с природой неба и земли. Поэтому [такая гармония] может длиться долго» [Древнекитайская философия..., II, 1973, с. 13].

Растущая вVIII столетии «мирная экспансия иноземной культуры» подрывалаидеологическийфундаментсуществованияяпонскогообщества, апотому родовитая знать, узрев в процессе разрушения укоренившихся общественных норм и ценностей таящуюся «угрозу собственному положению», провозгласила «явственное стремление к самогерметизации» [Мещеряков, 2005, с. 70]. Тем не менее, та форма изоляционизма, которой оказала предпочтение образованная элита, обнаружила несомненную самобытность. По мере формирования и усовершенствования придворной интеллектуальной культуры в период Хэйан, когдабылвзятнавооружениестратегическийкурсвеликойисамодостаточной китайской империи, для которой было непозволительно открытое заимствование чего-либо чужого, все чаще декларируется целеустановка на осмысленную японизацию чужих (в первую очередь, китайских) идей, что в условиях господства коррелятивного (ассоциативного, координирующего) мышления13 послужилопитательнойсредойдлятворчества. Искуснаяи, главное, грамотная практика продуктивных заимствований с их последующим плодотворным инкорпорированием в японскую историко-культурнуютрадицию стала одним из основополагающих элементов японского менталитета в процессе оформления национальной культуры (яп. кокуфу бунка).

Ассоциативно-коррелятивные взаимосвязи содействовали четкости и максимально допустимой предметности мышления. Генерированная ассоциативным мышлением цепь рассуждений функционировала устойчиво и надежно, принося большую практическую пользу, обучая мыслить по определенной схеме в строгом соответствии с накопленным интеллектуальным багажом. В контексте вышеозначенных рассуждений контроль над эмоциями сотносилсясдвумяпротивоположнымивосприятиямичувств— достойнымипохвалыи заслуживающими осуждения.

ПриведемнаглядныйпримериздневникаФудзивараЮкинари(972–1028). Среди бела дня резиденция Камоин (Павильон диких уток), некогда принадлежавшая принцу крови Тамэтака14, подверглась нападению. Виновницей

13Характерное для древней и средневековой китайской культуры «мышление категориями» зиждилось на специфическом понимании «причинности», предполагающем два различных аспекта — обоюдного тяготения вещей «того же рода» и встречного отталкивания вещей «не одного рода». В формулировке Дун Чжун-шу (179–104 до н.э.) — философа и государственного деятеля, именуемого «Конфуцием эпохи Хань» и придавшего конфуцианству характер государственной идеологии: «Все вещи отвергают то, с чем [они] разнятся, и следуют за тем, с чем [они] одинако-

вы»; см.: [Кроль, 1973].

14ПринцкровиТамэтака(977–1002) былсыномимператораРэйдзэя(прав. 967–969; ум. 1011)

ибратом принца крови Окисада (государь Сандзё, прав. 1011–1016), который на момент инцидентабылзаконноизбраннымпрестолонаследником. ДругимбратомТамэтакабылимператорКадзан (прав. 984–986; ум. 1008). Резиденция Камоин нередко использовалась длятайных встреч представителей императорской династии с дамами сердца, атакже для проведения увеселительных мероприятий интеллектуального свойства. Не единожды там бывали и отрекшийся император Кадзан,

ибудущий государь Сандзё, и Юкинари.

горестных событий стала Кура мёбу15, которая, узнав, что ее прежний супруг остановился на ночлег в Западном флигеле16 резиденции Камо, приревновала своего бывшего мужа к некой даме, пребывавшей в том же Западном флигеле, и, обуреваемая ревностью и злобой, утратила душевный покой, решившись сотворить прегрешение. По наущению Кура мёбу Фудзивара Норимити отправил своих челядинцев (как мужчин, так и женщин, числом 30 человек), дабы они вломились в Западный флигель Камоин, перевернув все вверх дном и напугав находившихся там людей, среди которых очутилась вдова17 недавно почившего Минамото Канэнари [Гонки..., 1965] (Канко, 7-2-18, 1010 г.).

Общественное мнение с особой настойчивостью провозглашало систему моральных ценностей, согласно которой женщина воспитывалась в духе высокой нравственности, неукоснительно соблюдая приличия. Долг замужней дамы состоял нетолько в преданности супругу или заботе о свекре и свекрови, но и в чутком отношении к потребностям мужа, даже если он пожелает ввести в дом вторую супругу или содержанку. Средоточие ее устремлений должно было связать с поддержанием гармонии, созданием и сохранением домашнего уюта. От государственных дел женщине надлежало сознательно отстраниться18. Язвительное, своенравное и агрессивное поведение считалось непозволи-

15То есть «мёбу [по имени] Кура». Мёбу — показатель статуса и знатного происхождения, поскольку мёбу служили при дворе и зачастую становились супругами именитых особ [Вада, 1983,

с. 231].

16В усадьбах сановных господ было принято, чтобы почетные гости останавливались в специально предназначенных для этой надобности помещениях. В данном случае именно Западный флигель стал своеобразным гостевым домом для знатных визитеров.

17Супруга Минамото Канэнари, не достигшего высоких чинов и званий, фигурирует в дневнике Фудзивара Юкинари и до того, как овдовела. Она была хороша собой и прельщала мужчин. Злые языки поговаривали о тайной любовной связи этой дамы с отрекшимся императором Кадзаном, который после отречения от престола отнюдь не заперся в скиту, выказывая образец высокой добродетели (его новый статус— Кадзан хоо— буквально означает «августейший повелитель буддийского Закона-Дхармы»), а многократно наведывался в Камоин по причине дел сердечных. Остается лишь догадываться, кто выступал в роли нового избранника вдовы Минамото Канэнари (Кадзанскончалсяв1008 г.). Даинужноливспоминатьо«подвигах» дамы, поддерживающейотношения с любовником еще в пору своего замужества? Принципиальное значение имеет количество курьезов, имеющих отношение к Кадзану. Еще в 996 г. министр Фудзивара Корэтика (974–1010) заподозрил Кадзана в тайных любовных отношениях со своей собственной фавориткой. Неверно оценив ситуацию (Кадзан посещал ее сестру, которая жила в той же усадьбе), Корэтика вместе с братомобстрелялизлукакортежКадзана. Расследованиеколлизии996 г. сакцентомна«любовных похождениях» Кадзана см.: [Химагути, 1990].

18Бывали и исключения, когда речь шла о могущественных персонах, которые не только обладали значительной властью, систематически вмешиваясь в политику, но и отстаивали свои привилегии, ввергая двор в хаос и разладицу. Примером тому может служить Фудзивара Сэнси (962–1002) — младшаясестраФудзивараМитинага, спутницажизнигосударяЭнъю(прав. 969–984)

иматьИтидзё(прав. 986–1011), пожалованнаятитулом«Матьстраны» (яп. кокумо). Она, протоптав путь в покои государя Итидзё, не только приневолила царственного сына даровать ее брату Митинага право предварительного просмотра важнейших документов (яп. найран), сделав его одним из самых информированных при дворе людей, но и «вершила дела двора по собственному разумению» (Сёюки. Сётоку, 3-7-5, 997 г.). Другой властной дамой была Фудзивара Сёси (988–1074) — дочь Митинага, супруга Итидзё и мать будущих государей Гоитидзё (прав. 1016–1036) и Госудзаку (1036–1045), также удостоенная почетного наименования кокумо. Взаимоотношения Сёси и ее тетки были сложными, порой чрезвычайно напряженными и приводившими к неожиданным

тельным, ибо во взбалмошной женщине усматривали угрозу существующему порядку. Индивидуальные интенции, как принято, преграждались условностями, формализованными личными связями или предписанными законоположениями19.

Стандарты эти, однако, не были всеобъемлющими. На практике существовало ощутимое различие между нормой возвещаемой и нормой реальной. В жизни высшего общества периода Хэйан стали обнаруживаться признаки созревания женской сексуальной эксклюзивности. Если ранее, сообразно текстам документов IX–X вв., физическоетело жены рассматривалось как находящеесявбеспрекословномвладениимужа(потомужалобыобизнасилованиисо стороны супруга, в отличие от случаев насилия вообще, как, собственно говоря, и жестоком обращении20, к судебному рассмотрению не принимались), то в XI столетии положение изменилось21. Между тем нельзя утверждать, что брачныеотношениявпридворнойсредедемонстрироваливысокийтемпразвития, да и мужчины, ожидавшие сексуальной исключительности от своих жен, страшились опасности скандала, вызванного их тайными отношениями22.

следствиям. Фудзивара Санэсукэ приводит забавный эпизод: Итидзё, измученный постоянными препирательствамимеждуженойиматерью, вознамерилсяукрытьсяводномизпавильонов, дабы отдохнуть от утомительных словопрений, но вечером того же дня был обнаружен, и жизнь императоравернуласьвпрежнееруслогнетущейповседневности. Одинизсановниковсгоречьюписал, что Сёси (совместно с сыном-императором и Еримити) отдает самые значимые должноститолько тем людям, с которыми «установлены тесные связи», в том «верительный знак полнейшего упадка нравов» [Сюнки..., 1965] (Тёкю, 1-6-8, 1040 г.). О тернистом жизненном пути Сёси и Сэнси см.: [Обороя, 2018].

19Женщину рассматривали в качестве существа, характеризующегося сокрушительными сексуальными аппетитами и сопутствующей оным агрессивностью. Без должного надзора со стороны отца, мужа и других родственников сдержать ее природу не представлялось возможным. Брак был необходим для урегулирования этой проблемы, ибо считался мощным и действенным средством контролирования сексуальных желаний. Болеетого, брак способствовал физическому и душевному здоровью женщины. Согласно декларированной норме, любовь не являлась обязательной составляющей супружества и не становилась первенствующим критерием счастливой жизни. Брак по любви в нормативно-правовых текстах устойчиво увязывался с анормальностью. См., на-

пример: [Рё-но сюгэ..., 1972, с. 300–313].

20В побиении супруги усматривалось стремление ее мужа и господина действовать ей же во благо. С точки зрения общественной морали, поднять руку на мужа было величайшей непочтительностью, несовместимой с супружескими отношениями. Составители комментариев к законам (текст «Рё-но сюгэ» был высоко авторитетен среди правоведов на протяжении X–XII вв.) отмечали, что супруга могла гарантированно искать развода всего-навсего в случае доказанных развратных отношений со стороны мужа (подтвердить это было весьма непросто), а также его немощности, например, вследствие тяжелого недуга [Рё-но сюгэ..., 1972, с. 306–307].

21Так, в 916 г. откомандированный в провинцию Хоки офицер столичной гвардейской управы был обвинен супругой в желании взять ее силой без ее на то согласия, однако челобитная осталась без ответа и дело заведено не было [Сэйдзи ёряку..., 1981] (Энги, 16-7-3, 916 г.). В 1020 г. аналогичная ситуация привела к иным последствиям: было проведено тщательное расследование, а злочинца покарали (Сакэйки. Каннин, 4–12 доп. 26, 1020 г.).

22Обратим внимание натакие особенности брачных стратегий в хэйанской Японии, как миццу (досл. — тайные сношения) и миккон (досл. — тайный брак). Корни этих обычаев можно найти и ранее, однако начиная с X в. они приобретают новое осмысление, часто выступая мощным аргументом в юридических спорах. Существование тайных возлюбленных, с одной стороны, не запрещалось, ибоустойчивосвязывалосьстрадицией«визитныхотношений», носдругой— могло вызватьнеприятныепоследствияисоздатьбеспорядоквовнутрисемейныхотношениях. Осканда-