Примечания к главе XXXVI

по имени Морган Тад; но Morgan tud — это еще и название целебной травы (L. Guest, III, 164; ср. с примечанием Бен[еке] в Iw., 3424). Isôt, diu künegîn von Irlande, diu erkennet maneger hande wurze und aller kriute kraft und arzâtlîche meisterschaft [Изота, королева Ирландии, сведущая в силе целебных трав и кореньев, владеющая врачебным искусством] (Trist., 175:32). Водяная дева разбирается в целебных травах (Firmenich, I, 23); русалка помогает при родах (Müllenhoff, 340). En gumma sade, hon kände väl de gamles skråck, men trodde dem ej; hon viste huru man kunde få hjelp af dem, men att det var syndigt [старуха сказала, что она прекрасно знает древние суеверия, но не полагается на них; она понимала, что они могут помочь, но пользоваться ими — это грех] (Fries, Udfl., I, 108). Дикая дева знает целебный корень, которым можно излечить рану (Ecke, 173—175). В Штаффельбахе дивожены однажды вышли из леса и закричали людям: eßt bimellen und baldrian, so geht euch die pest nicht an [ешьте шиповник и валериану, тогда вас не тронет чума]; после этого при сборе урожая для лесных людей оставляют на поле небольшой сноп пшеницы. Лесную вилу сербы называют лекарицей; за свои услуги она требует непомерную плату, а если ей отказать, то она страшно гневается и может отравить своего обидчика (Vuk, [Lieder], [I], № 321 — ср. с Vuk, [Lieder], II, 50; ср. также с perejungfer [девой-пери?] и ее целебным источником — Alsatia (1855), 216). (В Graff, IV, 867 о некоем месте в Тюрингии сказано: «in süezer heilinge» [на сладких целебных (источниках)].) Имя скандинавской Эйр заставляет вспомнить об Ἶρος, Ἄïρος из Od., XVIII:6, 73 и об Ἶρις, Ириде, божественной посланнице. Древнескандинавскому Hyfjaberg соответствуют финские формы Kipumäki, Kipuvuori, Kipuharja, означающие «гора болезни». Женщины исцеляют, перевязывают раны (см. примечание Рокфора в Marie, II, 198—202); frowen die die tiefen wunden ir lieben vriunden bunden [женщины, что перевязывают раны своим милым друзьям] (Servat., 1779); do sênten (segenten) im die wunden die frouwen al ze hant [женщины немедленно благословили его раны] (Roseng., 1997); dede si sine wonden wel besien ere jongfrouwen, diere vroet ane was [за его ранами следили девушки, сведущие в этом деле] (Lanc., 22651); девушка знает «der crude cracht» [силу трав] (Lanc., 11999); женщина дает раненому чудесную мазь (Ecke, 155, 156). Пастухи и овчары хорошо разбираются в болезнях животных, потому они способны вылечить и человека (Varro, RR, II, 1). Если пациент умирал, его врачей убивали (Gregor Tur., V, 35).

[2]

Врач по-фризски — lêtze; древнескандинавское lîkna ok laekna = lenire et mederi [унимать боль и лечить] (Sæm., 236a). Г. Лео возводит все эти формы к гаэльскому liagh (Leo, Malb. Gl., I, S. VIII); шотландское lighiche — «врач»; древневерхненемецкое lâchituom — medicina; древнеанглийское from — medicus [врач] (Мф.9:12) — ср. с древневерхненемецким frumi thaz wîb (я бы вылечил женщину; O, III, 10:19); thia fruma neman [забрать лекарство] (O., III, 14:50); fruma firstelan [украсть лекарство] (O., III, 14:39). Известно еще древневерхненемецкое слово grâvo — chirurgus [хирург] (Graff, IV, 313); ср. с фризским grêva (Richth., 786). По-средневерхненемецки врача называли wîse man [мудрецом] (V. d. Hagen, Ges. Abent., II, 121). О формах Arzt и Arznei, означающих врача и врачебное искусство, см. Graff, I, 477; arzenare (N., Boeth., 217); arsatere — medicos (Lanc., 42631); ersatre von wonden [излечить от ран] (Lanc., 1988);

arzatinne [врачевательница] (Trist., 33:38). Что такое dietarzt (см. Garg., 72a)? Arzadîe [врачебное искусство] (Kaiserchr., 7483, 7493); erzenîe (Wh., 60:23). Лео производит древневерхненемецкое luppi от гаэльского luibh — herba [трава] (Leo, Malb. Gl., II, 38); si machent ûz krût ein gestüppe (pulverem) daz ist guot ze der lüppe [из травы она сделала порошок, который пригодится для лекарства] (Hätzl., 217a). В шведском — löfja = läka [лечить]; löfjor — medicamenta [лекарство]; löfjerska — vis qvinna [мудрая женщина, целительница] (Almqv., 390); lublerin — venefica [ведьма, отравительница] (Mone, Anz., VII, 424). Diu zouuerlicha hant — herbipotens manus [рука целителя] (N., Boeth., 197); diu chriuter unde diu gifthant der Circe [рука Цирцеи, целительницы и отравительницы] (N., Boeth., 198); hantgift [нежданный подарок, с помощью которого можно отвести или навести болезнь] (Mone, Anz., VII, 423, 424; Tit., 4518); so gloubent eteliche an boese hantgift [многие верят в дурные дары, что наводят болезни] (Berth., 58); der Saelden hantgift [дар Удачи (отводящий болезни)] (Silv., 534); edel hantgift geben [вручать благородный дар] (Troj., 11188); sûre hantgift [горький дар] (Troj., 25043); dats goede hantgifte [это добрые дары] (Rein., 6906); часто слово hantgift означает просто strena [подарок]; leidiu hantgift [скверный подарок] (Troj., 12334). В «Салической правде»: si quis alteri herbas dederit bibere, ut moriatur [если кто даст другому выпить травяного отвара, чтобы тот умер] (Lex Sal., XIX). Представление о venenum [яде, отраве] связано с представлениями о herba (lubi? [траве]), о dare (даре), о bibere (potio [зелье]). От слова potio происходит французское poison [яд], буквально означающее «питье, напиточек»; ср. с à enherber (отравить [с корнем «трава», herbe]) maprist jadis une juise (еврейка) [одна еврейка некогда научила меня отравительству] (Berte, 103; см. Ducange, статья «inherbare»). Травника, знахаря в Баварии называли waldhansl, waldmann (Schm., IV, 63, 64); würzler umb Bingen [знахарь из Бингена] (Garg., 172b); krautnirer [травник] (Garg., 188b); teufelsgerittene wurzeltelberin, abgeribene krautgraserin [чертом оседланная

копательница корневищ, шептуха-заговорщица, до трав охотница засохшая] (Garg., 189a); alraundelberin [копательница альрауна (мандрагоры)] (Garg., 104a). «Швейцарки собирали сотню трав в Пфальце, на Доннерсберге, и говорили, что травы эти сильнее, чем в Швейцарии» (Elisab. v. Orl., 283); ich waiz ain mairin, diu vil mit dem kraut würkt [я знаю одну крестьянку, которая хорошо разбирается в травах] (Megenberg, 386:32). Старухи собирают травы в Иванов день между 12 часами и часом: только в это время травы обладают собой силой — как только часы пробивают один час, из трав выходят все целительные свойства; растут эти травы только на горе Пильгерберг (Müllenhoff, 222); krût tempern [смешивать травы] (Hartm., 1.Büchl., 1307; Troj., 10635); ein temperîe als wir gemischet nemen [лекарственная смесь, которую мы называем словом temperîe] (Wh., 420:2); luft tempern und mischen [размешивать воздух] (MS, I, 87a). Еще один термин — древневерхненемецкое lochôn: буквально mulcere, fovere [утолять, исцелять]; ir eigut siuchi gilokôt [ты исцелил болезни] (O., V, 20:76) — ср. с греческим ἰάομαι (ἰαίνω) — fovere: изначально так говорили только об исцелении ран.

[3]

Золотуху по-английски называли kings evil [королевской хворью], потому что эту болезнь мог исцелить король. «Золотушные больные исцелялись, испив из рук графа фон Габсбурга» (Reber, Hemmerlin, 240; Schimpf und ernst, I, 27). Верили, судя по всему,­

что крестный отец может исцелить своего крестника от некоторых болезней: gevatter unde fülizant an grôzen noeten sint ze swach [крестный отец и жеребячий зуб в большой беде не помогут] (MS, II, 160b). У [коренных] американцев знание трав передавалось от отца к сыну (Klemm, II, 169). Все потомки Диокла были способны исцелять болезни и парализованные конечности (Paus., IV, 30:2). Исцелиться можно, коснувшись подола или прочитав заговор: сербский глагол баjати означает incantare morbum, dolorem [баять; заклинать болезнь, боль]. «Щупать пульс» по-средневерхненемецки — die âdern begrîfen (MS, II, 23b); ср. с ein âdern grîfen [щупать жилу] в Reinh., 2018; si marhte mit dem vinger sîn âderslân [она пальцем прощупала пульс (удары в жилах)] (Eracl., 3033); der kraftâdern slac [удар в артерии] (Barl., 188:22).

[4]

Nomina morborum vernacula [местные названия болезней] перечислены в J. Fr. Löw ab Erlesfeld, Universa medicina practica (Norimb., 1724). В Uolr., 1038, 1109 и в En., 10833 болезнь называется словом siuche; средненижненемецкое suke; средневерхненемецкое siechtuom; diu suht (Fundgr., II, 46), gesühte (Warn., 2192); siech von ungesühte [слаб от болезней] (Walth., 20:4; Fragm., 46b); ersochte [больной] (Haupt, Zeitschr., VIII, 167); werltsiech [прокаженный] (En., 12908); die siechen und die weichen [болезни и слабости] (G. Schm., 494). Ср. с древнескандинавскими veikr — infirmus [больной, немощный], veiki — infirmitas [болезнь, немощь]; в древнеанглийском — vâc (infirmus); в английском — weak. Siec ende ongedaen [болен и слаб] (Lanc., 15338); unmahtî —invaletudines [немощь, болезни] (O., III, V, 2); unmahti — infirmi [немощные, больные] (O., III, 9:5); в древневерхненемецком — ni mac ni touc = non valet [мне нездоровится]. В средневерхненемецком — niht enmac = aegrotat [он болеет] (Hagen, Ges. Abent., III, 63); daz ich nie ne mac [я занемог, ослабел] (Kaiserchr., 821); ungewalt — morbus [немощь, болезнь] (En., 10230, 10551); русское недуг — morbus, богемское nemosch — infirmitas [немощь]. Unvarnde — aeger [(лежачий) больной] (Turl., Wh., 60b). Антонимы: wolvarnde und gesunt [ходячий и здоровый] (Iw., 3430); древневерхненемецкое kisunt [здоровый], средневерхненемецкое gesunt, средненидерландское gesont. Ungesunt [нездоровый] (A. Heinr., 375); unganzî — infirmitas [немощь] (O., III, 4:34); ganz (integer [здоровый, полноценный]; O., III, II:22, 32). В средненидерландском — gans; gansen — sanare [лечить] (Maerl., I, 313; II, 359; Jesus, 136); в Maerl., I, 313 вместе употребляются глаголы genesen [выздоравливать] и gansen [излечивать(ся)]. В готском языке в значении sanus [здоровый] использовалось главным образом слово hails: верхненемецкое heil, древнесаксонское hêl, древнеанглийское hâl, древнескандинавское heill, английское whole. Sanari [исцелять] по-готски — háils visan, gaháilnan. Готское ganisan = salvari [спасать]; древневерхненемецкое ganisan, древнеанглийское genesen (употребляется с существительными в винительном падеже; см. примечание 19 к главе XXXVIII). Ghenesen ende becomen [излечился и выздоровел] (Maerl., III, 97); древневерхненемецкое chûmig — infirmus [немощный], chûmida — morbus [болезнь]. Средненидерландское evel — malum, morbus [зло, болезнь]; в нововерхненемецком — das Übel. В древнеанглийском — âdl ne yldo [ни болезнь, ни старость] (Beov., 3469): от âd — пламя, зной (см. ниже, примечание 20)? Âdl ođđe îren [болезнь или меч] (Beov., 3692); âdl ođđe ecg [болезнь или острие меча] (Beov., 3523); âdlig — aeger [больной]. Uminden, umänen —

von im flôch [чтобы болезнь сбежала от него] (Haupt, Zeitschr., V, 278); diu suht entweich [болезнь скрылась, исчезла] (Haupt, Zeitschr., VIII, 188; Iw., 3446); sô muozen dir intwîchen dîne suhte [чтобы твоя болезнь скрылась от тебя] (Kaiserchr., 838); daz gesüht begund in fliehen [болезнь начала сбегать от него] (Ecke, 176); diu suht von ime flôz [бо-

лезнь бежала от него] (Diemer, 325:7). Νοῦσοι [болезни] подкрадываются к людям

αὐτόματοι и σιγῇ [сами по себе, незаметно, в тишине], ἐπεὶ φωνήν ἐξείλετο μητίετα Ζεύς [ибо голоса им не дал вещий Зевс39] (Hes., Ἔργα, 102). Mulierculae plures… a daemoniis vexantur [многих женщин… сотрясают демоны] (Pertz, V, 128 — 1075 год). Ведьмы варят, готовят болезни; то же самое сказано и о финской богине Кивутар (см. II, 650), которую называют kipiä neito [девой болезней] (Schröter, 34), kipu tyltö, kipulan näto [девой болей, болезней] (Peterson, 75), kipunen eukko [бабой болезней] (Kalev., XXV:96, 179). Вокруг Кивутар воют серые псы с острыми клыками (Peterson, 74); она носит «перчатки боли» и «башмаки боли» (Kalev., XXV:183, 184). По-литовски говорят: ligga ne sessů, «болезнь — не сестрица», то есть она не пощадит.

[6]

Febris [жар, лихорадка] = fervebris, ferbris [кипящий, бурлящий]; гаэльское fiabhar; средневерхненемецкое biever (Freid., 74:9). Dea Febris [Фебрида, богиня лихорадки] (August., Civ. Dei, II, 14; III, 12, 25). В древнеанглийском: âdl þearl, hât and heorogrim [болезнь остра, горяча и жестока] (Cod. Exon., 160:30); bâncofa âdle onäled [его тело («ящик с костями») полыхало от болезни] (Cod. Exon., 159:15); âdl me innan äle [болезнь жгла меня изнутри] (Cod. Exon., 166:5). Ср. с гаэльским teasach, febris — от teas, calor, fervor [жар, зной]. Dei heizen fieber lascht er dô [его бичевал пылающий жар] (Di-

emer, 325:5); sôttar brîmi — morbi aestus [болезненный жар] (Egilss., 637). У Гиппократа в значении πὺρετός [жар] часто используется слово πῦρ [огонь]: παρθένον πῦρ [жар у девушки] (Hippocrates, III, 6; γυναῖκα ῥῖγος ἔλαβε [женщину охватил озноб] —

Hippocrates, I, 5). Древнескандинавское rito в норвежском языке принимает форму rid (Aasen, 379b). Возможно, сюда же следует отнести и древнескандинавское hrîđ — procella [буря]; у Лая помимо слова riderođ (febris [жар]) встречаются и формы hriđâdl, hriđing (febris) и hriđian — febricitare [болеть лихорадкой]. В Parz., 587:13: in bestuont der minnen schûr [любовь градом обрушилась на него] — ср. с Herbort, 12836, где любовь зовется эльфическим огнем (ein elbisch viure). Riten (febre [от жара]) winnanti (laborans [страдающий]) = febricitans [болеющий лихорадкой] (Graff, I, 876); rite jouh fieber [жар и горячка] (Diut., III, 45); der rittige — febricitans (Griesh., 115); sô hât ir êre den riden [лучше бы у нее был жар] (Haupt, Zeitschr., I, 437).

В средненидерландском — rede и redine (Mone, Nl. Lit., 335; Belg. mus., X, 52); bevaen met enen rede [охвачен горячкой] (Maerl., III, 188, 168, 237, 238); viel in den rede [провалился в горячку] (Maerl., III, 269); quam mi an de rede [ко мне явилась лихорадка] (Maerl., III, 78); hadde enen groten rede [у него был сильный жар] (Maerl., II, 79); genasen van den rede [вылечился от лихорадки] (Haupt, Zeitschr., I, 104); den vierden rede (febrem quartanam) [(лечить) четырехдневную лихорадку] (Franc., 2882); nu muze der leide ride Fukarde vellen! [пусть свалит ныне Фукарда (?) окаянная лихорадка­!]

39 [Перевод. Г. Властова. — Прим. пер.]

(Karlm­. (Lachm.), 110); schütte in der rite! [да сотрясет его лихорадка!] (Pass., 45:32); habe den riden und die suht umb dînen hals! [жар и болезни на твою шею!] (Morolf, 715); das sie der jarrit schüt! [чтоб их сотрясла лихорадка!] (Garg., 242a); die corts ridene! [да изведет его лихорадка!] (Walew., 6164) — ср. с глоссарием в Lekensp., 573. Das dich gê der schütler an! [чтоб на тебя нашла трясучка!] (H. Sachs, III, 3:8d); kam sie an der fro­ rer [да поразит­ их лихорадка] (Altd. Bl., I, 56); «сломать лихорадке шею» (Ettn., Unw. Doct., 792). Лихорадка, как и бедность, ездит на человеке (H. Sachs, I, 3:245c). В сказке Бонера лихорадка [der rite] встречается с блохой, приняв облик бабочки (= альпа): ср. с Fastn., 36:55 и с Keller, Erz., 330. У Ганса Сакса (H. Sachs, I, 483), как и у Петрарки, подагра [das Zipperlein] беседует с пауком (см. Kl. Schr., V, 400 и далее). В одном заклинании из Bodmann, Rheing. Alt., 710 упоминаются 72 лихоманки [riten]; в Mone, VII, 421:99 — 77 лихоманок; в Kulda, 132 — 99 лихорадок. Другие названия лихорадки: в средненидерландском — koorts, saghe (Rein., 391); в древнеанглийском — gedrif, drif; в средневерхненемецком — der begir? (Flore, 1005). «Умереть от сифилитической лихорадки [eins schlirigen fiebers]» (Garg., 241a) — ср. со schlir geschwür (Garg., 259a), schlirgeschwür [сифилитический нарыв] (Garg., 236b). В Лёвене лихорадку называют quade mêster [злым магистром, злым господином?]. В древневерхненемецком — itslac, febris recidiva [рецидивная лихорадка] (Graff, VI, 773); itslaht (Graff, VI, 777); avarsturz — рецидив [лихорадки]: ср. с modica pulsatus febre [он бился от небольшого жара] (Greg. Tur., II, 5). Какую-то болезнь называли «зимой и летом» (вероятно, имеется в виду чередование жара и лихорадочного озноба? см. Rückert, H. Ludwig, 59:28; 80:21). Латинское querquera = лихорадочная дрожь; средневерхненемецкое quar­

tanie — quartana febris [четырехдневная лихорадка] (MSH, III, 178b); kartanîe (Wartb. kr., 51 [чит. 21]); по-гречески [лихорадочный озноб] — ἠπίαλος (Lucian, Philops., XIX).

По-старофранцузски говорили: trembler la fièvre [дрожать от жара] (Méon, III, 88; Rutebeuf, I, 290; Renart, 10150). По-литовски pasztakielĕ — «птица лихорадки» (kielĕ — «чиж»). По-латышски говорят: drudsis winnu jahi, «на нем ездит горячка» (Bergm.,

68). Der rôte suche [рожа, краснуха?] (Myst., I, 104). Flores beatae Mariae [цветы блаженной Марии] — ἐρυσίπελας [рожистое воспаление, эризипелоид] (Ducange, статья

«flores»); по-итальянски — rosalia.

[7]

По-древневерхненемецки подагру называли giht, fargiht (Graff, IV, 142). Vor zorne si daz giht brach [ее разбила свирепая подагра] (Mai, 69:2); daz mich diu giht zubrochin hat [что меня разбила подагра] (Kaiserchr., 2776, 4293). (Ср. с V. d. Hagen, Ges. Abent., II, 290: die alten dô der huoste brach [тут старуху разбило кашлем].) Swen negt daz giht [кого грызет подагра] (Renn., 9897); swie daz giht in stunge [как его кусала подагра] (Helbl., I:70); dâ ist si müende daz gegihte [она мучилась от костоломов] (Ulr., Trist., 1512); in die gichter fallen [на него обрушились подагры] (Elis. von Orl., 41); vergiht [разбитый подагрой] (Tôdes geh., 548; Serv., 728, 786, 1573; Haupt, Zeitschr., VI, 493). В Австрии: kalt vergicht — arthritis vaga [блуждающий артрит]; icht (Haupt, Zeitschr., I, 104). Новонидерландское jicht; die jôcte (Maerl., II, 79); juchtech — paralyticus [парализованный] (Maerl., II, 112, 317, 338); do vil em dat jodute in de been [его ноги были поражены артритом (?)] (Detm., II, 482) — имеется в виду подагра или слабость в ногах,­

вызванная­ паническим страхом? (Язычковую ангину (angina uvularis), der huk, унимали­ с помощью такого заговора (см. Lisch, Meklenb. Jb., VI, 191): hodejoduth! ik kan den ketelhaken nicht upschluken [не могу проглотить крючок]; der hetsch (или das kellergschoß) stößt mich an [меня сотрясает чихание (или икота)] (H. Sachs, IV, 3:76c); den heschen gewinnen [заработать чихание] (Suchenw., XVIII:238); hesche schlucken [проглатывать икоту].) Unz in dô sluoc daz podagra [пока его не разбила подагра] (Kaiserchr., 5854). В древнескандинавском — öklaeldr [огонь в суставах] (Fornm. sög., III, 200); в древнеанглийском — ecilma, äcelma = подагра; deaggede — podagricus [подагрический], deagvyrmede — podagricus, deavvyrm — подагра. Kozynties — petits cousins [«троюродные братья»; средненидерландское название подагры] (Belg. mus., VIII, 183). В богемском: dna — подагра, костолом (dma по-польски); буквально это слово означает «веяние, дуновение».

[8]

О ревматизме говорят, что он бродит, блуждает: fon farendum and fon fretma [от блуждающего (артрита) и от (подагры), пожирающей кости] (Richth., 246:14). Рожистое воспаление — daz wilde viure [дикий огонь], ignis sacer [священный огонь] — называют огнем святого Антония: Antonien feuer, Antoni feuer (Ettn., Unw. doct., 136, 137),

Töngesfeuer у Фишарта; Antonien rach, plag — сыпь святого Антония. Вероятно, монахиантониты принимали больных рожей в свои лечебницы? Ср. с Keisersb., Omeiß, 52. Древнеанглийское bâncođe — ossium morbus, ignis sacer [костная болезнь; рафания]. Готландское flaugild — рожистое воспаление на лице (Almqv., 423a); ср. с древнескандинавским flog. Средненидерландское de rode guchte (Maerl., II, 290) — gutta rosea [розацеа]; новонидерландское roze drup, нововерхненемецкое Rothlauf. Typhus carbuncularis acutissimus [острый сыпной тиф] называли земляным провалом, чертовым прострелом. Ignis sacri plures sunt genera, inter quae medium hominem ambiens, qui zoster appellatur, et enecat si cinxerit [есть несколько видов «священного огня»: тот, что возникает на талии, называется опоясывающим; он насмерть изводит человека, если обхватит его] (Plin., XXV, 11). Такую подагру по-средневерхненемецки именовали manewurm, hârwurm (Fundgr., II, 238). Словом gicht называли не только различные виды подагры, но также колики и спазмы (Stald., I, 443). На платском диалекте немецкого языка ногтевое воспаление называют словом fit; der ungenant wurm [неназываемый червь] (Mone, VI, 462). По-древнеанглийски — vyrm [червь]; ср. с Gramm., I, 416 — angnägle, ongneil [деформированный ноготь]. Die ungenannten [неназываемые] (Stald., II, 423); bös thier [злой зверь] (Stald., I, 207). Эльфы по ночам присасываются к пальцам младенцев (на руках и на ногах; Dybeck, Runa (1848), 33).

[9] Апоплексический удар по-гречески называется πληγὴ θεοῦ[божьим ударом], по-

литовски — stábas. Got gebe den heiden sînen slac! [да сокрушит бог язычников своим ударом!] (Livl. chr., 5220); het sloghene gods plaghe [ударил бич божий] (Maerl., II, 348); plag di de röring! [чтоб тебя удар хватил!] (Müllenhoff, 19); daz berlin (удар, от глагола bern — бить, ударять?); der tropf (Karaj., Kl. Denkm., 46:14; 51:4); das dich die drüs rür! [чтоб тебя сап разбил!] (H. Sachs, V, 364c); hab dir drüs und das herzeleid! [да поразят

тебя язвы и сердечные тяготы!] (H. Sachs, V, 367a); hab dir die drüs ins herz hinein! [язви тебя в сердце!] (H. Sachs, V, 344a) — ср. с dros (см. II, 593).

[10]

Diu vallunde suht [падучая болезнь] (Servat., 1572; Uolr., 1092; Kaiserchr., 6491); diu vallende suht brach [разбит падучей болезнью] (Haupt, Zeitschr., VIII, 185); fanra lerha fallanda ewele [от проклятой падучей болезни] (Richth., 246); dat grote evel [великое лихо] (Haupt, Zeitschr., I, 104); das höchste [высшая, худшая (болезнь)] (Ettn., Maulaffe, 307). На Рейне эпилепсию называют «das arm werk» (Schm., IV, 139). Пословенски — svetiga Bálanta bolésen, «болезнь святого Валентина». По-литовски падучая болезнь — nůmirrulis. В Веттерау: das thun; в Австрии: die frais, отсюда — сербское врас. Древневерхненемецкое winnanti — epilepticus [эпилептик] (Graff, I, 876). У Фишарта: «чтоб тебя падучая [der tropf] поразила!». В новонидерландском: drop, drup, markstropf (Mone, VI, 470). Исландское flog (см. примечание 12 к главе XXXVIII). Goute ne avertinz [падучая болезнь] (Rutebeuf, I, 257); avertin de chief [головокружение] (Rutebeuf, I, 471); male goute les eulz li crieve! [да вырвет ему глаза злая болезнь!] (Trist., 1919; Ren., 1702); male gote te crieve loil! [да вырвет ему глаз злая болезнь!] (Ren., 21198, 25268); la male gote aiez as dens! [да войдет ему в зубы злая болезнь!] (Ren., 14322). Под словом gutta понимали различные виды болезней (см. Ducange, статья «gutta»). Avertin, esvertin [эпилепсия] (Méon, I, 391). Древневерхненемецкое mânôthuîlîno — со-

мнамбулист, лунатик (Graff, I, 443; слово не на месте). Concidere ad lunae incrementa, καταπίπτειν πρὸς τὴν σελήνην [падать в припадках при нарастании луны] (Lucian,

Toxar., XXIV). Nasci — lentigo [пятнистость] (Graff, II, 1105). С 77-ю nöschen ср. 77 видов зубных воспалений [Zahnrosen] (Haupt, Zeitschr., IV, 390), 77 прострелов и зараз (см. раздел «Заклинания», XXXIX); 77 паразитов (Mone, VI, 462); siben suhte darzuo nemest [принесешь оттуда семь зараз] (Kaiserchr., 6076; Wielde, 6095). Что понимается под «неназываемой болезнью» в Mone, Schausp., II, 373?

Обморок [Ohnmacht] у средневерхненемецких авторов — unmaht (см., например, Er., 8825 и в Roth., 3015); si kam in unmaht [она упала в обморок] (Flore, 1055); vor unmaht si niderseic [она рухнула от обморока] (Flore, 1223); in unmaht vallen [падать в обморок] (Reinh., 593). В древневерхненемецком — mir unmahtet [падаю в обморок; безличный оборот] (N., Boeth., 131). Si vielen in unkraft [они падали без сил, без сознания] (Kl., 1562); haer begaven al die lede, so dat si in onmacht sêch [ее одолели все несчастья, так что она упала в обморок] (Karel, I, 128); therte begaf haer alte male, so dat si sêch in ommacht [всё это так потрясло ее сердце, что она упала в обморок] (Karel, I, 241); viel in onmaht [упала в обморок] (Lanc., 17215); viel in ommacht [упала в обморок] (Maerl., II, 222); von âmaht si niderseic [она рухнула в обморок] (Flore, 1224); si kam in âmaht [с ней случился обморок] (Flore, 1230); diu âmaht vaste mit im ranc [он долго боролся с обмороком] (Haupt, Zeitschr., V, 277); âmaht [обморок] (Engelh., 6303); zwô âmehte si enpfienc [она дважды потеряла сознание] (Gute frau, 1650); abkraft [бесчувствие] (H. Sachs, V, 349b). Viel in marmels [провалился в беспамятство] (Troj., 10742); marmels hingeleit [находиться в беспамятстве, в оцепенении] (Oberl., De Conr. herbip., 52). Si lâgen in unsinne [она лежала без чувств] (Kl., 1978, 1571, 1566); vergaz der sinne [лишился чувств] (Kl., 1563); dô verlôs ich alle mine sinne [я лишился всех чувств] (MSH, III, 207b);

unversunnen­ lac [лежал без чувств] (Kl., 2092; Wh., 46:27; 61:19); si viel hin unversunnen [там она упала без чувств] (Parz., 105:8); se pâmer, pasmer [падать в обморок] (Ferabr., 2801); se plasmet [упал в обморок] (Ferabr., 3640); plasmage [обморок] (Ferabr., 2962). В нововерхненемецком: die Sinne verlassen ihn [он лишился чувств, чувства оставили его]. Animus hanc reliquerat [она лишилась чувств] (Plaut., Mil. glor., IV, 8:37); si lac in einem twalme [она оцепенела, лишилась чувств] (Er., 6593); daz im vor den ougen sînen vergie sunne unde tac [солнце и день скрылись от глаз его] (Laurin, Ettm., 829); er viel vor leide in unmaht, ern weste ob ez waere tac oder nacht [от горя он лишился чувств и не знал,

день сейчас или ночь] (Reinh., 595; Sendschreiben, 53); er was ûz sîner gewalt [он лишился

сил] (Herb., 10500 — ср. с 10604); mir geswindet [мне сделалось дурно] (Gramm., IV, 231); daz ir geswand [она лишилась чувств] (Schreiber, II, 64); ir was geswunden [ей сделалось дурно] (Fragm., 42b); im geswant [ему сделалось дурно] (Flore, 2178, 2241); swinden [падать

вобморок] (Jüngl., 656). Beschweimen [падать от головокружения] — ср. с древнеанглийским svima, deliquium [затмение, помутнение]. В английском — fell in a swoon [упал

вобморок]. Древнеанглийское heáfodsvima, английское headswimming — головокружение, vertigo. Wan in daz houbet diuzet von gesühte [от болезни у него кружилась голова] (Warn., 2192); ime entsweich [он онемел, оцепенел] (Reinh., 564); beswalt [лишиться чувств] (Partonop., 18:13; 34:14); ontmaect — без сознания (Lanc., 12042). Er kam suo sih [он пришел в себя] (Flore, 1066); zuo im selben quam [пришел в себя] (Gr. Rud., Hb, 13); zuo ir selber kam [пришла в себя] (Flore, 1232); zu ir selber kam [пришла в себя] (Schreiber, II, 64); zo ime selvin bequam [пришел в себя] (Roth., 3035) — ср. с Lanz., 1747; в том же значении: biz er bequam (Wigal., 5796); doe hi bequam (Maerl., II, 222; Lanc., 17216); was vercomen weder (пришел в себя; Karel, I, 158); sîn herze im widertrat — cor ei rediit [к нему

вернулось сердце] (Pass., 192:65); herze gewinnen = прийти в себя (Servat., 3431); sich versinnen [прийти в чувство] (Parz., 109:18; Wh., 61:29); sich widere versan [снова пришел в чувство] (Er., 8836); er wart verriht [пришел в себя, в чувство, «в порядок»] (Flore, 2230); kam ze gerechen (Flore, 2231); do si wart ze witzen [пришел в чувство] (Kaiserchr., 11925); в нововерхненемецком — bei sich sein [быть в себе, в своем уме]. Sumne ego apud me? [разве я не в себе?] (Plaut., Mil. glor., IV, 8:36).

[11]

Древнескандинавское qveisa — колика; ср. с готским qaisr, ὠδίς (см. примечание 19 к главе XXXVII); другие названия этой болезни: grimme muoter (Mone, VIII, 495); bärmuter (Garg., 182b); bärvatter (Garg., 69b); wärwund (Stald., II, 435). Кровавый понос по-средневерхненемецки — der rôte suche (Myst., I, 105); er gewan den durchganc [у него начался понос] (Diocl., 4645); новонидерландское roodeloop — дизентерия (к нововерхненемецкому Rothlauf не имеет отношения). Об ûzsuht см. Gramm., II, 794. Der rothe schaden [дизентерия, «красная тень»] (Stald., II, 306; Gotthelf, Sagen, V, 160, 161). Средненидерландское menisoene, melisoene [лиентерия] (Maerl., III, 177); старофранцузское menoison. Daz swinde — легочное заболевание (Myst., I, 104; Schm., III, 539)? Древневерхненемецкое serwên — tabescere [чахнуть] (Graff, VI, 271, 281); в Швейцарии — serbet (Stald., II, 371); schwienig (Wolf, Zeitschr., II, 54); swînsegen (Mone, VI, 461); schwîn, schwein; verzehrendes wesen [пожирательница, пожирающее существо] = чахотка (Leipz. Avant., I, 142).

Боль в боку по-древнескандинавски называли tac, по-древнесаксонски — stechetho (Haupt, Zeitschr., V, 200). Нововерхненемецкое Darmwinde [заворот кишок] ср. с литовским klynas — iliaca passio [заворот кишок]; miserere [кишечная непроходимость].

Водянка по-шведски — månadskalf, månkalf; ср. со сказанием о frater salernitanus [салернском брате] у Эгидия (Aegidius, De medic., 167).

[12]

Выкидыш: konunni leystiz höfn — foetus solvebatur, abortum fecit [разрешиться от плода, претерпеть выкидыш]; в Баварии глагол hinschlingen означает выкидыш у коровы (Schm., III, 452); «жена разрешилась уже пятым выкидышем [dem fünften Kind umgeworfen]» (слова Маттиаса Клаудиуса в Herder, Nachlaß, I, 423). Готское

fitan, нововерхненемецкое kreisen, zimbern = parturire [мучиться родами] (V. d. Hagen, Ges. Abent., I, 12). По-гречески родовые муки называются ὠδῖνες или βολαί,

«роды Артемиды» (Procop., II, 570 — ср. с II, 834 и далее). В значении «рожать» говорят еще: «разрешаться от бремени», «производить на свет» или даже просто «приносить» (Schweinichen, I, 38). В Швейцарии: trohlen, trollen — «разламываться»; «приносить в детскую кроватку» (Stalder, I, 307). Средневерхненемецкое ze kemenâten gân [идти в жилые комнаты] (Hugd., 107; Mar., 163:22). Древнескандинавское at hvîla [успокаиваться] (Vilk. sag., XXXI). В значении «рожать» говорят: «женщине нужно на стул» или «за занавеси»; «уже трещит, уже лопается» (Garg., 102b); «подпорки уже трещат, скоро и весь дом рухнет» (C. Brehmen, Gedichte (Lpz., 1637), H, 3a; J, 3b) — ср. с древнефризским bênene burch [костяная крепость]: так называли тело беременной женщины (Richthofen, 623b). «Упасть и разбиться напополам» (Wb., статья «Frauenbauch»); se is dalbraken [она разломилась] (Schütze, Holst. Id., I, 196); «удачно опростаться» = разрешиться от бремени (слова Клаудиуса в Herder, Nachlaß, I, 423); si ist entbunden von ir nôt [она разрешилась от своего бремени] (Mai, 129:2). Роды у животных описывают глаголами schütten [давать потомство; «сыпать, лить»] и werfen [извергать, выметывать].

[13] Если новорожденный кричит, то, как считается, у него проблемы с сердцем; чтобы

вылечить, его трижды проносят под лестницей (Temme, Altmark, 82). Blatt und gesper, blatt und herzengesper [икота, (сокращение) диафрагмы] (Mone, VI, 468, 469); ir tuo daz herze vil wê [ты много боли причиняешь сердцу] (V. d. Hagen, Ges. Abent., II, 178); der klam (Kolocz., 185) — ангина? от klemmen [сжимать, защемлять]. О кардиалгии и тошноте говорят: «сердечный червь обмочился»; предания о сердечном черве см. в Frisch, 447b, Ettner, Hebamme, 890, O’Kearney, 180. В одной стокгольмской рукописи говорится: wannen ein vrowe entfangen hevet, so pleget gemeinliken bi der vrucht to wassene ein worm, dei hevet vlogele alse ein vledermues unde einen snavel as ein vogel, unde dei worme wesset op mit (der) vrucht, unde wan dei vrowe geberet hevet, altohant over cleine dagen stiget hei op to deme herten der vrowen, unde dan to lesten so hellet hei der vrowen herte, also wan men menit, dat dei vrowe genesen si, so stervet dei vrowe rokelose, dat men nicht enweit wat er schellet [когда женщина беременеет, плоду обычно помогает расти некий червяк — в облике летучей мыши или птицы он влетает женщине в нос и так

добирается до плода; когда женщина родит, червяк начинает постепенно подниматься

кее сердцу, а добравшись туда, он обвивается вокруг сердца, так что если беззаботно решить, что после родов женщина уже здорова и не лечить ее, то она умрет]. Червь может выйти вместе с плодом: dei oppe deme assche wesset, dei vrucht heit gemeinliken kuttenslotel [если он растет на углях (в печи?), то плод обычно называют ключом от матки]. Si viennent li ver ès cors, qui montent jusquau cuer et font morir d’une maladie c’on apele mort sobitainne [если червь попадает на дорогу, по которой можно подняться

ксердцу, то (больная) умирает от болезни, называемой внезапной смертью] (Rutebeuf, I, 257). «В сердце у него рос червь нерешительности» (Burc. Waldis, 174a); die wurme ezzent uns daz herze [черви вгрызаются в сердце] (Diemer, 290:10); «червь в сердце у скупого» (Festiv. of Conan, 180). Bulimus — vermis lacertae in stomacho hominis habitans [червь наподобие ящерицы, живущий у человека в желудке] (Oehlers, Ags. gl., 276); bulimus — werna (Diut., I, 168). Wurme wuohsen in ime houbet [у него в голове растут черви] (Kaiserchr., 715, 852); «червя, что заводится у людей и у скота, называют faztun (?)» (Mone, VIII, 406).

Зубную боль, зубную скорбь по-средневерхненемецки называли zanswer (Freid., 74:10; см. Kl. Schr., II, 115). Головную боль вызывают злобные черные эльфы (Haupt, Zeitschr., IV, 389). Судороги с приступами кашля, возникающие в голове и груди, на-

зывали словом taneweczel (Joh. Lindenblatt, 167 — 1404 год): ср. с bauerwetzel и греческим βήξ [кашель]. В Fastn. sp., 468 фигурирует персонифицированная Tanaweschel [катаральная ангина]. Древнескандинавское qvef — кашель, насморк. В Веттерау: Krammel im hals, Halskratzen, Woul — названия сильного катара; ср. с древневерхненемецким wuol (см. II, 841).

[14]

Gelesuht und fich [болезненный нарост] (Diut., III, 45; Marcellus, № 100); «нарост [fik] на груди» (Mone, VIII, 493); «кровавый, сочащийся нарост [vig]» (Mone, VIII, 409). Древнескандинавское gula — morbus regius [царская болезнь, желтуха]; morbo regio croceus effectus [сделался шафраново-желтым от царской болезни] (Greg. Tur., V, 4). Средневерхненемецкое miselsuht [проказа] (Servat., 728, 1570); musilsuht (Kaiserchr., 4293); hiez die miselsuht abegân [приказал проказе уйти] (Kaiserchr., 726, 4067); miselsiech (Urst., 123:69). Древнескандинавское lîkþrâ — лепра (Fornald. sög., III, 642; Biörgyn, 107); lîkþrâr — leprosus [прокаженный]. Средненидерландское packers — leprosus (Maerl., II, 227); lasers, lazers (от именя Лазаря; Kausler, Altn. Denkm., I, 483, 482). Древневерхненемецкое horngibruoder — leprosi [прокаженные, «ороговелые братья»] (Graff, III, 301). В средневерхненемецком: madevillic, madewellic, aisselvillic (Myst., I, 418). Старославянское проказа = лепра (Miklos., 34). Гаэльское lobharach, muireach — leprosus (Lex Roth., 180); leprosus aut daemoniacus [прокаженный или одержимый] (Lex Roth., 233). Старославянское слово трудъ [= трут] у Юнгмана толкуется как «лишай, парша», а у Миклошича — как «дизентерия, водянка» (Miklos., 97); ср. с древневерхненемецким hrub — scabies [парша, струпья] (см. Graff, IV, 1155). В древнеанглийском — hruf, в древнескандинавском — hrufa. Citirlûs vel rûdigê [impetigo — струпья, лишай] (Gl. Sletst., 25:169); citaroh (Graff, IV, 1155); tetrafic (Hattemer, I, 262b); zetern — лишай (Haupt, Zeitschr., IV, 390). Древнеанглийское teter, английское

tetter = impetigo; в Австрии — zitterich. Греческое λειχήν — impetigo; ср. с русским лишай, сербским лишаj. Один из видов чесотки в Австрии называют bamhakl — «дятел, долбач». Древнескандинавское skyrbiugr, датское skjörbug; schorbock (Garg., 149a); scharbock, scorbut — scorbutus [скорбут, цинга]. Древнеанглийское þeor on fêt, in eágum [сыпь на ногах,­ на глазах]. Burzel — название какой-то заразной болезни (см. запись от 1387 года в «Аугсбургской хронике»; см. также Mone, Anz., VI, 257); bürzel, gunbürzel (Frisch, I, 157, 383). Кратель [от коротити, укорачивать] — сербское название некоей болезни, от которой одна нога становится короче другой (Vuk, статья «Кратељ»). В средневерхненемецком: ir bein diu habent die mûchen [она (лошадь) охромела; mûchen — мокрец, название болезни, поражающей бедренные суставы] (Frauenlob, 192); ср. с нововерхненемецким Mauke [мокрец] — см. у Фриша. Фурункул называют словом Hundschüttler (Panzer, II, 305); daz yn daz knallen ubel angee [чтоб на него нашла взрывная болезнь (?)] (Fries, Pfeiferger., 118 — 1388 год).

[15]

Entré sui en mal an [≈ у меня нарывы] (Aspr., 15a).

[16]

Оспу по-сербски называют красте; die blattern fahren auf [оспа гуляет] (Leipz. Avant., I, 271). Urschlechten, urschlichten Blattern [оспа] — ср. с древне- и средневерхненемецким urslaht [рубец] (Gramm., II, 790). Сказание о daemonium meridianum [полуденном демоне] можно найти у Цезария Гейстербахского (Caesar. Heisterb., V, 2). В древнеанглийском переводе 90-го псалма (Ags. Psalm. (ed. Thorpe), 253): on midne däge maere deoful [(не убоишься) дьявола, бродящего в полдень]; в Wiggert,

Fragm., 3: von theme diuuele mittentagelîchen [от полуденного дьявола]; в Windberger,

Ps., 431: vone aneloufe unde tiuvele deme mittertagelichen [от опустошения и от полуденного дьявола]. Ср. с «полуденным человечком», «вечерним человечком» (Börner, 249). Pschipołnitza (Wend. Volksl., II, 268) — ср. с куга, метиљ (см. II, 818). Боги отдыхают в полуденный час, а призраки в это время свободно бродят по земле и способны вредить людям. У Феокрита крестьянин не играет на дудочке во время полуденного отдыха Пана. С заговором о «заразе и драконе» ср. Haupt, Zeitschr., VII, 534: «рожа и дракон [Rotlauf und Drach]». Один крестьянин желает другому: «чтоб бог наградил тебя лихорадкой, чирьями или язвой [die hünsch]» (Keisersb., Sünd. d. munds, 38a).

[17]

Существуют особые целительные и волшебные напитки; drinc of main — potus corroborans [укрепляющий напиток] (Erceld., Tristr., II, 40, 42); drinc of might — philtrum [напиток могущества, любовный напиток] (Erceld., Tristr., II, 48, 51); ср. с ôminnis dryckr­ (см. II, 711); li lovendris [любовный напиток], действующий три года (Trist. (ed. Michel), 2106), — английское lovedrink, французское boivre damour (Trist. (ed. Michel), 2185). Больной выздоравливает благодаря игре на скрипке (см. I, 599); «она подула на его легкие раны» (Gellert, III, 426). Слепец исцеляется мочой честной женщины (Herod., II, 111; ср. также Henri Estienne, Apologie pour Herodote; Keisersb., Omeiß., 52d; см. Предисловие, 106).

[18]

«Я могу обмерить этих людей» (Gryphius, Dornr., 90); meten [измерять, обмерять] (Gefken, Beil., 167). «Третья заявила, что, раз он потерял мерку, ей нужно снять мерку заново» (3 erzn., 361); berouchen und mezzen [окуривать и обмерять] (V. d. Hagen, G. Abent., III, 70). Здесь же можно привести слова Гельблинга (Helbl., III:327): ich mizze ebener dan Gêtz, diu nie dehein man übermaz [я точнее обмерю Гертруду (?)40, чтобы ктонибудь не сделал избыточную мерку]; messerinnen [измерительницы] (Ettn., Maulaffe, 657). Больной исцелится, если пронести вокруг него цепочку с драгоценными камнями (Bit., 7050—7055; см. примечание 32 к главе XXXVII).

[19] Вот что нужно сделать, чтобы узнать, не завелись ли у больного белые люди: сле-

дует взять 3 тонкие ветки с вишневого дерева и порезать их на маленькие кусочки, говоря при этом — «один не один, два не два» и так далее до девяти; в конечном итоге должен получиться 81 фрагмент. Затем эти нарезанные куски нужно бросить в миску с водой. Если они поплывут, то «белых людей» у больного нет, а если потонут — значит, человека терзают эти мелкие духи, причем их количество в теле можно узнать по тому, сколько именно кусков пойдет ко дну. Такой обряд совершают в Мазурии (см. Preuß. prov. Bl., IV, 473, 474).

[20]

На того, кто лишился чувств, льют воду: daz man mit brunnen si vergôz unde natztese undern ougen [ее полили водой из ручья и смочили ей (кожу) под глазами] (Kl., 1566); si lac in unsinne unz man mit wazzer si vergôz [она лежала без чувств, пока ее не облили водой] (Kl., 1978); на упавшего в обморок клали влажную траву (Ls, II, 283). Высекание и задувание огня помогает от ожогов на ноге, от рожи и от глазных болезней (Müllenhoff, 210).

[21]

В «Пенитенциарии Экгберта» (Thorpe, [Anc. laws], 380): (þa cild) ät vega gelaetum þurh þa eorđan tihđ [на перекрестках (детей) протаскивают через отверстия, проделанные в земле]. О проползании сквозь полые камни упоминается в Antiqv. ann., III, 27. Нечто подобное было и в индуистской традиции: см. статью Куна о «Врихаддевате» в Weber, Ind. Stud., I, 118, 119. Полые и круглые камни называли «fairy cups and dishes» [эльфийскими чашками и блюдами] (W. Scott, Minstrelsy, II, 163). Такие камни часто упоминаются в старинных документах: ad durechelen stein [к просверленному камню] (MB, XXIXa, 143 — 1059 год); petra pertusa [просверленный камень] (Procop., II, 609); pierre percée [пробуравленный камень] (Schreiber, Taschenb., IV, 262, 263; см. Kl. Schr., II, 42). В Лауэнштейне крестные отцы перед рассветом протаскивали детей, страдающих от переломов, через расколотый дуб; чем аккуратнее после этого связывали дерево, тем, как считалось, лучше срастется и сломанная кость. К этому дубу

40 [Слово Gêtz / Gêrz толкуется по-разному: вероятно, это уменьшительная форма от имени Гертруда; см. Haupt, IV, 93; Schm., 967а. — Прим. пер.]

потом стараются не прикасаться: иначе тоже можно заполучить перелом. То же самое делали с young maiden ash [молодым неподрезанным ясенем] (Barnes, 326). Иногда через дупло или разруб пропускали не самого человека, а волосы, срезанные у него с головы (Meier, Schwäb. Sag., 528). Лошадь можно исцелить от болезней, если положить серебряную монету в щель на осине или орешнике (Mone, VI, 476). В Англии вообще принято протаскивать больных детей сквозь ясень (Athenaeum (1846, sept. 5), № 984); после этого дерево подвязывают суровыми нитками или заколачивают гвоздями. В английских лесах часто можно увидеть деревья со вбитыми в них гвоздями;

вHone, Tablebook, II, 466 упоминается одно дерево, полностью утыканное гвоздями: ср. с венским Шток-им-Айзен (см. также Ziska, Märchen, 105). У кого болит зуб, тому утром в четверг нужно, взяв с собой гвоздь, молча выйти в лес, гвоздем выковырять себе больной зуб, а затем вбить этот гвоздь в дерево (Nilsson, IV, 45). Возле Мансфельда стоит камень, утыканный гвоздями (DS, № 487). В Англии ребенка, больного коклюшем, трижды протаскивали сквозь дупло, прорубленное в боярышнике (hawthorn). Апала, страдавшая от кожной болезни, совершила жертвоприношение сомы

вчесть Индры, который в благодарность исцелил ее, протащив через три отверстия на своей повозке (Weber, Ind. Stud., I, 118; IV, 8).

[22] Если у кого-то никак не проходит головная боль, то голову ему трижды обора-

чивают нитью, а затем эту нить петлей вешают на дерево; любая птица, пролетев через такую петлю, забирает и уносит головную боль (Temme, Altmark, 83). Если положить на перекресток ту сорочку, в которой у ребенка случился эпилептический припадок, то болезнь перейдет к тому, кто пройдет или проедет по этой дороге (Medic. Maulaffe, 167). Рану можно залечить, привязав к ней тот топор, которым она нанесена. Diocl., 4504:

herre mit gotes helfe wil ich, daz reine welfe iuwer kint wol generen.

[с божьей помощью, господин, через этого невинного щенка

я намерен вылечить ваше дитя]

Желтуху можно передать ящерице (Mone, VII, 609). Больных заворачивали в шкуру свежезабитого оленя (см. рассказ Ландульфа в Muratori, IV, 81; Wilmans, Otto III, 244). Шамиль приказывает обернуть больного ребенка в шкуру свежезабитого барана (Allg. Zeit. (1856), 3323b). Наложение еще теплого мяса упоминается в ведовском процессе (Schreiber, Taschenb., V, 213).

[23]

«Олений ремень» следует срезать с еще живого зверя (Agricola, Vom Hirsch, 238, 239); ср. с: man sol den erhelriemen (lorum nauseae) snîden dem der smacke (sapor) wil verderben [тому, у кого портится вкус (?), следует вырезать ремень тошноты] (Tit., 2621). Зуб ласки, убитой особым образом, поднимают с земли левой рукой и завора-

чивают в шкуру недавно убитого льва (или молодой оленихи): страдающим от подагры это лекарство налагают на ноги (Lucian, Philops., VII). О целительной силе козульника [Gemskugel = Gemswurz?], doronicum, см. Ettner, Unw. doct., 180. Волком называли какое-то кожное высыпание; ср. с Ottok., 91b:

der siechtuom ist des êrsten klein und kumt den herren in diu bein und ist geheizen der wolf.

[эта болезнь сначала не заметна, она поражает ноги у мужчин, а называют ее волком]

[24]

См. Kl. Schr., II, 146. От собачьего бешенства помогают определенные черви или жуки. С помощью лапок лысухи можно излечиться от mazleide (fastidii) buoz [отвращения к пище] (LS, III, 564). Кушанье, в которое накапан яд черной и белой змей, приобретает целительные свойства (Saxo (ed. M.), 193, 194). Ein iglich tier daz wurde gesunt, der im gaebe hundesbluot [любой зверь исцелится, если дать ему собачьей крови] (Renn., 19406); раны залечивают кровью (Lanc., 25397, 25428). В «Энгельхарде» и «Бедном Генрихе» проказу исцеляют с помощью крови невинных детей; man swendet druosen mit nüechterner speicheln [нарывы лечат утренней слюной] (Renn., 5884).

[25] Птица желтого цвета может одним взглядом исцелить человека от желтухи. Еще

желтуху лечили так: больному давали выпить из восковой чаши, на дне которой лежал вороний дукат [ein Rabenducate] (Unw. doct., 147). От укусов помогает кусание: beiti (mordax aliquid) viđ bitsôttum [кусающийся (вероятно, название растения?) — от укусов] (Sæm., 27b). Шишки на шее лечили с помощью крючка для котлов (Lisch, Meklenb. Jb., VI, 191); от ишиаса исцеляли оскоплением (Greg. Tur., X, 15).

[26]

Среднелатинскому ligamentum соответствует греческое παράρτημα — подвеска (Lucian, Philops., VIII); breviis ac ligaturis [навязи и наузы] (MB, XVI, 241 — 1491 год); obligatores [колдуны, использующие наузы для исцеления болезней] (Ducange, статья «obligatores»; Pertz, III, 100). Возможно, на себя повязывали не только жеребячьи зубы (см. II, 111), но и волчьи клыки?

Ob ieman wolle tumben spot und einen boesen wolves zan mit ergerunge henken dran.

[если кто-то ведет себя, как глупец, и клык злого волка

вешает на себя от напастей] Pass., III, 70.

Литовская Лайма подстилает роженицам простыни. Золотая баба [zlotababa] по-

кровительствует беременным (Hanusch, 337, 356). Ἄρτεμις βολοσίη [Артемида Болосия; от βολαὶ̀ — родовые муки] (Procop., II, 576); αἱ κυΐσκουσαι ἐπικαλεῖσθε τὴν Ἄρτεμιν,ἀξιοῦσθαισυγγνώμης,ὅτιδιεκορήθητε[познав мужа, взывайте к Артемиде,­

чтобы забеременеть] (схолия к Theocr., II:66). Juno Lucina, fer opem, serva me obsecro! [Юнона Луцина, молю, помоги мне в родах] (Ter., Adelphi, III, 4:41). Wernher, Maria, 128, 129:

swelh wîb diu driu liet hât, sô sie ze keminâten gât, in ir zeswen bevangen,

sie lîdet unlangen kumber von dem sêre, wand in unser frowen êre

gnist sie kindes gnaedeclîchen… swâ diu buochel driu sint behalten, diu maget wil der walten,

daz da nehein kint werde krumb noch blint.

[та женщина, что, взяв три гимна

и держа их в правой руке, пойдет в свои палаты, недолго будет страдать от родовых мук

и, милостью нашей госпожи, благополучно восстановится после родов… если взять в руку три книжки, то Дева позаботится о том, чтобы ребенок ни в коем случае

не родился кривым или слепым]

[28]

Исцеление от яда описано в Megenberg, 275:27. Тому, кого укусила гадюка, к ноге привязывали камень с могилы девственницы (Lucian, Philops., XI).

[29]

Man sol genaedige heilige verre in vremden landen suochen [вдалеке, на чужбине, нужно искать милосердных святых] (MSH, III, 45b). Больные исцеляются на могиле благочестивого священника (Pertz, II, 82). Миф о траве, что должна коснуться края одежды на статуе Иисуса, встречается и в Walther von Rh., 138:21—58; см. II, 836. Реликвии приносят удачу (см. Al. Kaufmann, Caesarius, 28; ср. со средненидерландской поэмой о Карле Великом: Haupt, Zeitschr., I, 104). Чудеса творятся на могиле Пинте [Pinte] (Ren., 29481).

пуще чумы, убивающая за одну ночь; у умершего от этой болезни одна нога становится короче другой — отсюда и название (кратак — «короткий»; см. выше, примечание 14). Ποινή— олицетворенная болезнь, отбирающая детей у матерей (Paus., I, 44:7). В Sæm., 5a об Одине сказано: fleygđi Ođinn ok î fôlk um skaut [Один метнул в людей копье]; ср. с Аполлоном. Если ночью аушаутс [auskuts] подрезает шерсть у овец на спинах, то это у латышей считается предвестием мора (Bergm., 142).

[32]

Всесокрушающий ангел из Иез.9 в Diemer, 327:24, 328:13 и в лютеровском переводе 2Цар.24:16, 17 зовется der slahende engel [поражающим ангелом]. Белоснежный ангел спасает от морового поветрия (Greg. Tur., IV, 5). Во время чумы по городу бродят ангел и демон (Sommer, 55); ангел с обнаженным мечом «der sterbe erbîzet» [уязвляет до смерти] (Grieshaber, II, 28). Разъяренная смерть ездит по городу на бледном коне (Judas, I, 327). Во время чумы по стране, удавливая людей, разъезжает der Hel на трехногом скакуне (Müllenhoff, 244). «Еще я слышал, что грядет человечек [menlin], чума, что он уже близко» (Keisersb., Om., 24)43.

[33]

Черная смерть поднимается в виде черного тумана (Müllenhoff, № 329); чума приходит в голубой дымке (Sommer, 73), в образе тучи, в образе гадюки (Villemarqué, Bardes bretons, 120). Чуму, принявшую вид тумана, загоняют в осиное гнездо и там запирают клином (D’Elv, 110). Чума в виде некоей черной твари проникает

в дом через окно, а затем проходит в просверленное отверстие, где ее и запирают клином (Kehrein, Nassau, [II], 54). Φοῖβος λοιμοῦ νεφέλην ἀπερύκει [Феб отводит чумное

облако] (Lucian, Alex., XXXVI; ср. с N., Marc. Cap., 30). Чума исходит у загнанных волков из глоток (Forcell., статья «Hirpi»). Et nata fertur pestilentia in Babylonia, ubi de templo Apollinis ex arcula aurea, quam miles forte inciderat, spiritus pestilens evasit atque inde Parthos orbemque implesse [говорят, что чума зародилась в Вавилонии, в храме Аполлона: чумной дух вышел из золотого ларца, случайно разрубленного солдатом, а затем явился и у парфян, и вообще по всему миру] (Capitolinus, In Vero, VIII). С тем, как чуму прогоняли в липу, ср. сказание о пауке, которого сначала запирают, а затем вновь выпускают: он тоже бегает по стране, разнося заразу [Sterbet] (Gotthelf, Erzähl., I, 84).

[34]

Эпидемию Черной смерти называют pestis flava [желтой чумой]; по-валлийски — y fâd felen (San Marte, Arthursage, 29, 323). Со сказанием об Эллианте ср. Volksmärch. aus Bretagne, 185—188 и Souvestre, 206, 207. О литовской Гильтине см. Preuß. prov. Bl., VIII, 471, 472. Немецкие сказания о чуме см. в Woeste, Volksüberl., 44, в Panzer, Beitr.,

43 Domus Thiederici [дом Тидрека] (Thietm. Merseb., IV, 21); Ἀδριανοῦ πύργος, τάφος [башня, склеп Адриана] (Procop., B. goth., II, 22); в сказании о Кресценции и двух Дитрихах — turris Crescentii [башня Кресценции] или Dietrichshaus [дом Дитриха]. В Wackernagel, Lb., 990 Диттерих [Ditterich] выстраивает Энгельборг [Engelborg = Замок Святого Ангела]. Та же крепость в Myst., I, 103 носит название Sorsenburg.

I, 29 и в Wolf, Zeitschr., II, 83. Моровая дева одета в белое (Bader, № 431). Чума ползет, крадется во тьме (Schmidt, Westerw. Id., 89). Шведский мальчик-чума напоминает о датской девочке, которая веткой указывает на того из родни, кто умрет следующим (Molbech, Hist. tidskr., IV, 121). Три моровые девы идут по городу с косами (Molbech, Hist. tidskr., IV, 121). Моровая дева является в мокрой одежде, с рыжей собачкой (Bunges, Arch., VI, 88). Когда из могилы Митотина [Mitothin] поднимается зараза, труп выкапывают и насаживают на кол (Saxo Gramm. (ed. Müller), 43; см. примечание 19 к главе XX). Эпидемию усмиряют, зарывая ее на холме (Sagebibl., III, 288). Повальную болезнь, «коровью смерть», изображают в виде чудовищного быка (Müllenhoff, № 328). Первое умершее животное зарывали в землю, сажая у него во рту ивовый побег (см. раздел «Суеверия», № 838; ср. с Müllenhoff, № 327); чтобы остановить падеж скота, заживо хоронили быка (Panzer, II, 180), приносили в жертву теленка или корову (см. II, 36, 37, 779). Когда в Бойтельсбахе (район Штутгарта) разыгралась эпидемия ящура, одна старуха посоветовала заживо похоронить быка-производителя (его называют Hummel). Этого быка украсили цветами и торжественно провели ко глубокой яме; зверь был так силен, что дважды выбирался из этой ямы, но на третий раз его наконец удушило наваливающейся землей. С тех пор бойтельсбахцев называют еще гуммельбахцами [die Hummelbacher]. Чума может сесть человеку на шею в облике бабочки, fillerte (Woeste, Volksüberl., 44, 45). Куга, как и Берта, не терпит вида немытых тарелок. Неизвестная птица поет с дерева: «eßt Bibernell, sterbt ihr nicht so schnell!» [поешьте шиповника, чтобы подольше пожить!] (Herrlein, Spessart, 217; Rochholz, II, 390, 391); несколько иначе это сказание передано в Schöppner, № 962, Leoprechting, 101, Bader, № 270, Panzer, II, 161, Schönwerth, II, 380; III, 21.

=

фигурируют в нашем животном эпосе и, соответственно, наделены множеством фантастических черт.

В санскрите к названиям целебных цветов и трав присоединяется корень со значением «друг», а к названиям вредных, ядовитых растений — корень со значением «враг»: ср., например, с Ramâprija, «друг Лакшми» = лотос, Jamaprija, «друг Ямы» = ficus indica [опунция индийская] (см. Pott, Forsch., II, 424—427). Точно так же образовано древневерхненемецкое gotafargezzan [богом забытая] — marrubium album [шандра обыкновенная] (Graff, IV, 279); gotvorghetene в средневерхненемецком (Brun, Beitr., 48) — ср. с выражением «ergaz im got» [прокляни его бог] (см. Gramm., IV, 175). По-нововерхненемецки эту траву называют Andorn.

Другие травы, без сомнения, называли в честь богов из-за того, что именно боги открыли их целительную силу смертным. У греков это особенно часто делали Афина и Артемида; я полагаю, что из наших богинь им соответствовали Фригг, Фрейя и те, кто пришел им на смену в поздние времена (в первую очередь — Дева Мария). Очевидно, что артемизию (полынь) то ли нашла, то ли показала Артемида, а прозерпинаку (см. Plin., XXVII, 12, 104) — Прозерпина. Партениум людям показала Афина Парфенос; у Плиния: verna carus Pericli Atheniensium principi, cum is in arce templum aedificaret repsissetque super altitudinem fastigii et inde cecidisset, hac herba dicitur sanatus, monstrata Pericli somnio a Minerva, quare Parthenium vocari coepta est assignaturque ei deae [любимый раб Перикла, повелителя Афин, участвовал в строительстве храма на Акрополе. Однажды он забрался на крышу и упал; говорят, что его вылечили с помощью травы, которую Периклу во сне показала Минерва, — с тех пор эту траву называют партениум и связывают ее с этой богиней] (Plin., XXII, 17). О lappa [репейнике] Плиний говорит: «medetur et suibus effossa sine ferro; quidam adjiciunt et fodientem dicere oportere: “haec est herba argemon, quam Minerva reperit, suibus remedium qui de illa gustaverint”» [если, не касаясь репейника железом, руками выкопать его из земли, то им можно лечить свиней; некоторые добавляют, что, собирая эту траву, следует произносить такие слова: «это трава аргемон,

найденная Минервой, она вылечит свиней, которые ее отведают»] (Plin., XXIV, 18). Слово ἄργεμον означает albugo [бельмо]. Для Одиссея Гермес вырывает из

земли могучий корень, лекарство (φάρμακον) против колдовских чар: μῶλυ δέ μιν καλέουσι θεοί [боги называют (этот корень) моли] (Od., K, 273 [X:305]; см.

I, 599). Название ириса может быть связано с Иридой, посланницей богов, возвестившей людям о свойствах этого цветка, или с белым цветом лилии; могут быть и другие объяснения. Ангел во сне открывает человеку целебные свойства ангелики (Aw., I, 159) [3].

Названия трав и растений, связанные с животными, приобретают дополнительный смысл, если учесть, что и сами животные могли соотноситься с культом того или иного бога. Соответственно, к каким-то мифам должны были отсылать такие названия, как Bärenklaue [«медвежий коготь», борщевик],

вИсландии­ называется Tŷsfiôla, Tŷrsfiôla [фиалкой Тюра]; не исключено, впрочем, что это калька с латинского названия и что здесь скорее имеется в виду месяц, а не бог (ср. с нововерхненемецким Merzviole [мартовская фиалка]). Ценнее для нас норвежское название аконита: Tyrihialm (Tyris galea [шлем Тюра]) или Thoralm, Thorhialm (Thori galea [шлем Тора]), Thorhat (Thori pileus [шапка Тора]); в нововерхненемецком — Eisenhütlein [железная шапочка], в шведском и датском — stormhat (буреносная шапка). Все эти образы, очевидно, построены на внешнем сходстве этого цветка со шлемом или шапкой. То же растение называют еще «волчьей травой» [Wolfskraut], ulveurt в датском; по-английски — wolfbane [волчья погибель], по-датски — ulvebane, ulvedöd [волчья смерть]; скорее всего, это название отсылает к битве между Тюром и волком; иногда аконит путают с волчеягодником и тоже называют волчьим лыком, garou. Термин «волчье лыко» заставляет даже вспомнить о трех путах, наложенных на волка Фенрира, — læđîng (по-датски — leding; см. Molbech, Dial. lex., 317), drômi и gleipnir (S[n]., 33, 34, 35). Волчец называли еще одним именем (о чем уже говорилось

вI, 653): ягода Виланда [Wielandsbeere], — ср. со скандинавским Velandsurt, названием валерианы лекарственной; эти названия восходят к одному из главных героев нашей древности, отцом которого, между прочим, был тот самый лекарь

Вате [4].

Вчесть богов и героев названо не так много трав — гораздо больше названий восходит к богиням и вещим женам. В наши дни чаще всего в таких названиях фигурирует Дева Мария, которая пришла на смену древней Фруве (точно так же, как и в случае с названиями красивых маленьких жучков (см. II, 148 и далее) и ярких звезд (см. II, 201)). Frauenschühli [туфелька госпожи] — это trifolium melilotus [донник трилистный], цветы которого по форме напоминают женскую туфельку; то же растение еще называют Marienpantöffelchen [Марииными черевичками]; возможно, отсюда же и латинское название Cupripedium calceolus Veneris [Венерин башмачок]? Frauamenteli, ösa fraua menteli [накидка госпожи, накидка нашей госпожи (Богоматери)] (Tobler, 204b) — alchemilla vulgaris [манжетка обыкновенная]: листья у этого растения сложены наподобие мантии. Frauaseckeli [сумочка госпожи] — geum rivale [гравилат речной] (Tobl., 204b). Freyjuhâr [волосы Фрейи] — название сразу нескольких видов папоротника (см. I, 557); в Apulejus, Herb., 47 — herba capillaris, capillus Veneris [власяная трава, волос Венеры]: совпадение или же германское название заимствовано из «Травника» Апулея? Frauenträn, Marienthräne [слеза госпожи, слеза Марии] — orchis mascula [ятрышник мужской] (Stald., I, 296); ср. с гелениумом, о котором у Плиния сказано, что он «e lacrimis Helenae natum» [родился из слез Елены] (Plin., XXI, 10); можно вспомнить и о золотых слезах Фрейи, grâtr Freyju (Sn., 128, 133 — см. I, 593), и о том, как от смеха и плача богинь на землю ниспадают цветы и драгоценные камни (см. II, 711); дорогое вино называют

молоком нашей милостивой госпожи, молоком Богоматери [unser Liebfrauenmilch]. В детской легенде рассказывается о том, как получил свое название

цветок­ чашечка Богоматери [Muttergottesgläschen]. Frauenschlößli, Frauenschlüssel [ключик госпожи] — primula veris [первоцвет весенний] (Stald., I, 124), также Himmelsschlüssel [небесный ключик], Schlüsselblume [ключ-цвет]; вероятно, это растение то ли высвобождает весну, то ли открывает сокровища. Первоцвет называют и иначе, а еще его отождествляют с целебной буквицей (betonica), о чем еще будет сказано в дальнейшем. Все эти травы с древности росли на наших лугах, и потому маловероятно, чтобы их названия заимствовались из латинского языка и вошли в речевой оборот только в последние несколько столетий; правда, в древневерхненемецких глоссах названия трав с корнем frouwa не встречаются. Возводить название osterblume (ôstergloie в Ms, II, 61a) к богине Остаре было бы слишком смело: вполне вероятно, что это слово просто указывает на время цветения нарциссов (ср. с Maiblume). Ландыши приносили в жертву (см. I, 212), их носили белые жены (см. II, 545); традицией предписывается собирать эти цветы перед восходом солнца (см. раздел «Суеверия», 1075) [5].

Цветы служат женщинам украшением; девушки плетут венки, почтенные женщины перебирают травы. Красиво сказано у Марнера (Ms, II, 174a): ez riuchet als ein edel krût ûz einer megde hant [пахло благородной травой из девичьих рук]. Почему бы вещим женам из времен германской старины тоже не быть травницами? Знание трав до сих пор приписывают ведьмам и старухам; важным представляется и то, что ведьмы часто давали своим дьявольским любовникам (или брали себе) имена, связанные с целебными травами (см. II, 670 и далее). Ведьминские травы в целом, как явление, с полным основанием именовали ведовскими (Beschreikraut, Berufkraut); впрочем, так же могли называть и определенные виды растений.

Травы собирали и толкли только в определенное время и в согласии с издавна сложившимися традициями [6].

Главным образом это делали ранним утром, перед рассветом. Herba quacunque a rivis aut fluminibus ante solis ortum collecta, ita ut nemo colligentem videat [траву собирают перед восходом солнца и так, чтобы никто не видел] (Plin., XXVI, 19); praecipiunt aliqui effossuris (anagallida) ante solis ortum priusquam quidquam aliud loquantur, ter salutare eam, tum sublatam exprimere, ita praecipuas esse vires [некоторые советуют выкапывать его (очный цвет) перед восходом солнца и не произнося ни слова; траву нужно трижды поприветствовать, а затем выкопать и выжать из нее сок, это придаст зелью дополнительную силу] (Plin., XXV, 13); ajunt si quis ante solis ortum eam (chamelaeam) capiat, dicatque ad albugines oculorum se capere, adalligata discuti id vitium [кто соберет ее (хамелию) перед восходом солнца и скажет, что срывает ее для бельма на глазу, а затем повяжет ее на себя, тот, как говорят, излечится] (Plin., XXIV, 14); et hanc (Samolum herbam) sinistra manu legi a jejunis [ее (траву самолюс) следует собирать левой рукой, на голодный желудок] (Plin., XXIV, 11); radicem (pistolochiae) ante solis ortum erutam involvunt lana [корень (хохлатки) выкапывают перед восходом солнца и оборачивают шерстью] (Plin., XX, 4). Viscus [омелу] собирали в новолуние,

prima luna (Plin., XXIV, 4), а вербену (verbenaca) — circa canis ortum, ita ut ne luna aut sol conspiciat [до восхода Собачьей звезды (Сириуса), незаметно и для луны, и для солнца] (Plin., XXV, 9). Итак, собиратель может приближаться к целебным травам, только удалившись от взора людей и небесных светил, только в тишине и только на голодный желудок. Ландыши следует собирать перед восходом солнца, а сивец — в Иванову полночь (см. раздел «Суеверия», 190, 1075).

Плиний рассказывает об одной траве, которую римляне называли британской, herba britannica (Plin., XXV, 3), поскольку ее занесли с тех островов, что находятся между Германией и Британией (ex oceani insulis extra terras positis [с островов в океане, вдали от материка] — Plin., XXVII, 1): florem vibones vocant, qui collectus priusquam tonitrua audiantur (то есть между молнией и громом?) et devoratus securos a fulminibus in totum reddit. Frisii, qua castra erant, nostris demonstravere illam, mirorque nominis causam, nisi forte confines oceano Britanniae velut propinquae dicavere. Non enim inde appellatam eam quoniam ibi plurima nasceretur certum est, etiamnum Britannia libera [цветы на этой траве называют vibones; если сорвать и проглотить такой цветок до того, как загремит гром, то целый год можно не бояться удара молнии. Нам об этом рассказали фризы, на землях которых римляне разбили лагерь; странно то, что это растение называют британским — возможно, оно получило свое имя из-за того, что растет на берегах океана, близко к Британии. Совершенно точно это растение называют британским не из-за того, что оно обильно произрастает в Британии: Британия в те времена [когда трава уже так называлась] была еще независимой [и римляне не могли знать о тамошней флоре]]. Речь здесь идет о растении, которое почитали уже древние германцы; вполне по-германски звучит и то, что траву эту нужно было собирать до первого в году (?) грома. Это растение защищало от молний и, соответственно, посвящалось богу-громовнику; ср. с молодилом, которое еще называли «оружием грома» [Donnerwehr] (см. I, 405). В древнеанглийских глоссах слово britannica (как название растения) переводится через оборот hæven hŷđele; hæven значит glaucus [светло-синий], а второе слово можно увязать с hûđ (praeda [добыча]) или с hŷđe (portus [гавань]); если верно последнее, то в виду должен был иметься некий морской цветок голубого цвета. В любом случае речь явно идет о водяном растении — скорее всего, о hydrolapathum [щавеле прибрежном]. Я готов отождествить «британику» и с кувшинкой, которую фризы и зеландцы почитают священной (см. II, 107), однако цветы у этого растения белые или желтые; такие названия кувшинки, как nixblume и mummel, заставляют вспомнить об индийских обозначениях лотоса: Ramâprija (друг Рамы, приятный Раме = Лакшми), Srîvâsa (дом Шри = Лакшми; дом, поднявшийся из моря) [7].

По римскому обычаю, вокруг травы, прежде чем вырыть ее из земли, проливали медовуху и мед, чтобы искупить свое деяние, умиротворить землю; корень, обводя его кругом, вырезали с помощью меча, глядя на восток (или на запад); вырезанную траву сразу же высоко поднимали, больше не давая ей касаться

естественного цвета. Некоторые утверждают, что выкапывать хохлатку нужно золотым инструментом, следя при этом, чтобы уже извлеченный корень не касался земли] (Plin., XX, 4); (viscum) collectum e robore sine ferro, si terram non attigit, comitialibus mederi (putant) [(говорят,) что если (омелу) снять с дерева без использования железных инструментов и так, чтобы куст не коснулся земли, то с ее помощью можно вылечить родимец] (Plin., XXIV, 4); virgam e myrice defractam, ut neque terram, neque ferrum attingeret [ветвь тамариска следует обламывать так, чтобы она не коснулась ни земли, ни железа] (Plin., XXIV, 9); cavendum ne avulsa herba terram tangat [нужно следить, чтобы сорванная трава не коснулась земли] (Plin., XXV, 13); herba juxta quam canes urinam fundunt, evulsa ne ferro attingatur, luxatis celerrime medetur [трава, рядом с которой мочились собаки, если выкопать ее без использования железа, очень быстро излечивает вывихи] (Plin., XXIV, 19).

Срывать или выкапывать растения следовало левой рукой; в некоторых случаях травник должен был распоясаться, снять обувь и вслух произнести, для кого и зачем он забирает данное растение: si quis unum ex his (pomis punici mali) solutus vinculo omni cinctus et calceatus atque etiam anuli decerpserit duobus digitis, pollice et quarto sinistrae manus atque ita lustratis levi tactu oculis, mox in os additum devoraverit, ne dente contingat, affirmatur nullam oculorum imbecillitatem passurus eo anno [если кто-нибудь, сняв с себя всё, что обхватывает тело, — пояс, обувь и даже кольца — сорвет один из них (гранатовых бутонов)

двумя пальцами левой руки (большим и безымянным), слегка натрет этим бутоном глаза, а затем проглотит его так, чтобы тот не коснулся зубов, то, как говорят, у этого человека весь год не будет проблем с глазами] (Plin., XXIII, 6); praecipitur ut sinistra manu ad hos usus eruatur (iris rufa) colligentesque dicant cujus hominis utique causa eximant [для таких целей это растение (красный ирис) советуют срывать левой рукой, причем срывающий должен вслух сказать, для кого и для чего он берет этот цветок] (Plin., XXI, 20); parthenium… magi contra tertianas sinistra manu evelli eam jubent, dicique cujus causa vellatur, nec respicere [для исцеления от трехдневной горячки маги рекомендуют, не оглядываясь, сорвать левой рукой партениум, сказав при этом, для кого берешь это растение] (Plin., XXI, 30); pseudanchusa… folium ejus sinistra decerpi jubent magi et cujus causa sumatur dici [маги советуют срывать лист эхиума левой рукой, говоря при этом, для чего этот лист срывается] (Plin., XXII, 20); praecipitur ut qui colligit thlaspi, dicat sumere se contra inguina et contra omnes collectiones et contra vulnera, unaque manu tollat [тому, кто срывает ярутку, следует вслух произнести, что он берет это растение как средство против паховой опухоли, против всяких нарывов и против ран; срывать ярутку нужно одной рукой] (Plin., XXVII, 13); autumnalis urticae radicem alligatam in tertianis, ita ut aegri nuncupentur cum eruitur ea radix, dicaturque cui et quorum filio eximatur, liberare morbo tradiderunt [корень осенней крапивы повязывают против трехдневной горячки: рассказывают, что он действительно избавляет от этой болезни, если, выкапывая его, назваться

и поименно­ перечислить­ всех заболевших, которым растение должно помочь] (Plin., XXII, 14); buglosso inarescente, si quis medullam e caule eximat, dicatque ad quem liberandum febre id faciat [когда воловик высыхает, из его ствола можно вынуть сердцевину, сказав при этом, кого собираешься вылечить от лихорадки] (Plin., XXVI, 11). У Колумеллы тоже упоминается «radicula, quam pastores consiliginem vocant. Ea in Marsis montibus plurima nascitur, omnique pecori maxime est salutaris. Laeva manu effoditur ante solis ortum, sic enim lecta majorem vim creditur habere» [корешок, у крестьян называемый медуницей; трава эта в обилии растет на Марсовых горах и прекрасно помогает любому скоту. Выкапывать ее следует перед восходом солнца, левой рукой: тогда, как считается, она приобретет дополнительную силу] (Columella, VI, 5).

В нашей собственной традиции, ныне столь поблекшей и обедневшей, мало что можно сопоставить с этими полными и подробными сведениями. Важно для нас, скажем, сообщение Бурхарда о растении под названием bilisa (hyoscyamus [белена]): quam virginem nudam minimo digito dextrae manus eruere faciunt et radicitus erutam cum ligamine aliquo ad minimum digitum dextri pedis ligare [эта голая девочка должна выкопать белену мизинцем правой руки, а вырытый корень как-нибудь привязывают к мизинцу ее правой ноги]; о свойствах белены говорилось в II, 20, 21. В данном случае девочка, копающая белену, должна быть раздета — Плиний тоже упоминает, что травник должен снять пояс и обувь; с другой стороны, у Бурхарда речь идет о правой руке и правой ноге, что явно идет в разрез с римскими суевериями, в которых фигурируют исключительно левые части тела. Те же обычаи, судя по всему, были известны и в Галлии, где римляне встретились с уже вполне сложившимся культом трав (об этом еще будет сказано далее). Вот предписание против глазных болезней (viđ eágena sâre), приведенное в одном древнеанглийском травнике: ær sunnam upgange ođđe hvene ær heo fullîce gesîgan onginne, gâ tô þære ylcan vyrte Proserpinacam and bevrît hî âbûtan mid ânum gyldenum hringe and cveđ þät þû hî tô eágena læcedôme niman ville, äfter þrim dagon gâ äft þær tô ær sunnangancge and genim hî and hoh onbûtan þäs mannes svyran. Heo framađ vel [до восхода солнца или когда светило начинает совсем закатываться, иди к траве под названием прозерпинака, обведи ее золотым кольцом и скажи, что ты срываешь ее как лекарство для глаз; через три дня снова иди туда же перед рассветом: сорви растение и повесь его на шею больному. Это очень поможет]. Против älfâdle [эльфийской болезни]: gang on þunresæfen, þonne sunne on setle sie, þær þû vite Elenan standan, sing þonne benedicite et pater noster and sting þîn seax on þâ vyrte. Læt stician eft tô þonne däg and niht furdum scâde on þam ilcan ahte, gang ærest tô ciricean and þe gesena and gode bebeod. Gang þonne svîgende and þeah þe hväthvega egeslîces ongean cume ođđe man, ne cveđ þû him ænig vord tô, ær þû cume tô þære vyrte, þe þû on æfen ær gemearcodest. Sing þonne benedicite et pater noster. Âdelf þâ vyrt. Læt stician þät seax þæron. Gange eft svâ þû radost mäge tô ciricean and lege under veofod mid þâm seaxe. Læt licgean ođđät sunne uppe sie. Âwäsc siđđan, dô tô

drence and bisceopvyrt and Cristes mæles ragu, âvyl þriva on meolcum, geot þriva hâlig väter on: sing on pater noster and credan etc. and hine eác ymbvrît mid sveorde on IIII healfa on cruce and drince þone drenc, siđđan him biđ sona sæl [вечером

вчетверг, когда солнце сядет, иди туда, где точно растет гелениум; на том месте спой Benedicite и Pater noster, а затем воткни в траву нож. Оставь там этот нож и приходи снова, когда день отделяется от ночи, но перед этим сходи сначала

вцерковь, перекрестись там и доверься божьей воле. Затем иди молча — даже если увидишь что-то ужасное или повстречаешь человека, не говори ни слова до тех пор, пока не придешь к той траве, которую ты накануне пометил. Там спой Benedicite и Pater noster, а затем выкапывай траву, оставив в ней нож. После этого как можно быстрее иди в церковь и положи там траву вместе с ножом под алтарь. Пусть она полежит до восхода солнца. Вытащив траву, омой ее и смешай с травой-чистецом и лишайником, снятым с Христова распятья; затем трижды провари всё это в молоке и трижды окропи варево святой водой. Спой Pater noster, Credo и так далее. Над больным проведи мечом на четыре стороны, начертав таким образом крест; дай ему выпить получившийся напиток, и вскоре ему полегчает]. Вполне очевидно, что это суеверие основано на древнеримской традиции с прибавлением отдельных христианских обычаев. Тьер в своем «Traité des superstitions» говорит: quelques uns pour se garantir de maléfices ou de charmes vont cueillir de grand matin, à jeun, sans avoir lavé leurs mains, sans avoir prié dieu, sans parler à personne et sans saluer personne en leur chemin une certaine plante, et la mettent ensuite sur la personne maléficiée ou ensorcelée. Ils portent sur eux une racine de chicorée, qu’ils ont touchée à genoux avec de l’or et de l’argent le jour de la nativité de saint Jean baptiste, un peu avant le soleil levé et qu’ils ont ensuite arrachée de terre avec un ferrement et beaucoup de cérémonies, après l’avoir exorcizée avec l’epée de Judas Machabée [те, кто хочет крепко навести порчу или чары, на восходе солнца, на голодный желудок, не помыв рук, не помолившись, ни

скем не заговаривая и никого не приветствуя, отправляются на поиски определенного растения, которое затем вешают на проклятого или завороженного. С собой несут корень цикория; незадолго до рассвета в день рождества Иоанна Крестителя стебля касаются золотом или серебром, а затем, соблюдая множество церемоний, его выкапывают из земли кованой лопаткой, предварительно совершив обряд изгнания духов с помощью меча Иуды Маккавея]. Это, скорее всего, тоже кельтский обычай, который, тем не менее, довольно похож на римские; вместо меча-ferrum, которым, по Плинию, предварительно обводили растение, здесь фигурирует оружие иудейского героя. В Германии растения тоже иногда срезали не железным, а золотым инструментом (см. раздел «Суеверия», 581). Лис Ренар, найдя желанное растение на лугу, восклицает: ne l’a triblée n’esquachie, ençois la menja sanz tribler, del remanant ala froter trestotes les plaies qu’il ot et li cuir maintenant reclot et fugariz et trestoz sains [его нельзя ни растирать, ни размалывать, его нужно съесть целиком, а остатками можно посыпать раны на теле, которые сразу же закроются и исцелятся] (Renart, 25105—25111).

Целебную траву не следовало ни протирать, ни размалывать (см. Michel, Trist., II, 50). В Thurneisser, Erkl. der archidoxen (Berlin, 1575), Bl. 76 сказано: verbeen, agrimenia, modelger charfreytags graben hilfft dich sehr, das dir die frawen werden holdt, doch brauch kein eisen, grabs mit goldt [если хочешь, чтобы тебе были дороги женщины, то в этом очень помогут вербена, агримония и горечавка, собранные в Страстную пятницу, но только не используй железо, выкапывай травы золотом]; вероятно, это средство тоже позаимствовано из латинских источников. Куда любопытнее то, что сказано о «траве-надежде» в одной песне из собрания Клары Гетцлерин (Hätzerlin, 137, 294): daz ist gar ein edel krût, grab ez stille, nicht ze lût, schützen sind darüber gesetzt, begrif man dich du wurdst geletzt an dîner sælden hôhstem pfant [это весьма благородная трава; выкапывай ее в тишине,

не произнося ни звука, ибо траву эту сторожат: если стражи поймают тебя, то оставь всякие мечты о счастье]. Хранителей чудесной травы можно сравнить с дятлом, который сторожит пионы; конечно, об этих стражах хотелось бы узнать побольше [8].

О привязывании (alligare или, чаще, — adalligare5) трав, сорванных или выкопанных, Плиний сообщает следующее: herba adalligata laevo brachio ita ut aeger quid sit illud ignoret [траву следует привязывать к левой руке больного — так, чтобы он не знал, зачем это сделано] (Plin., XXIV, 19); magi heliotropium quartanis quater, in tertianis ter allligari jubent ab ipso aegro, precarique eum soluturum se nodos liberatum, et ita facere non exemta herba [маги советуют, чтобы больной сам повязывал на себя гелиотроп — четыре цветка при четырехдневной горячке, три — при трехдневной; при этом он должен сказать в молитве, что распустит узлы только в том случае, если выздоровеет] (Plin., XXII, 21); sunt qui genicula novem vel unius vel e duabus tribusve herbis ad hunc articulorum numerum involvi lana succida nigra jubeant ad remedia strumae panorumve. Jejunum debere esse qui colligat, ita ire in domum absentis cui medeatur, supervenientique ter dicere, «jejuno jejunum» medicamentum dare, atque ita adalligare, triduoque id facere. Quod e graminum genere septem internodia habet, efficacissime capiti intra dolores adalligatur [от железистых опухолей и золотушных нарывов некоторые рекомендуют брать девять узлов со стебля одной травы (или двух, или трех — смотря сколько на них узлов) и обматывать их влажной черной шерстью. Тому, кто собирает травы, следует соблюдать пост; лекарь должен зайти к больному, когда того нет дома, и, когда тот вернется, дать ему это лекарство, трижды повторив: «от постящегося — постящемуся». Затем пациент на три дня повязывает­

5 Это довольно необычное составное слово: adadligare; очевидно, что, добавляя еще одну приставку ad-, носители языка уже не чувствовали той первой ассимиляции, которая произошла в ad+ligare = alligare. В какой-то степени этот процесс повторен в верхненемецком причастии geglückt (от gegelückt); полностью тождественны старофранцузское concueillir = concolligere, conconligere, и готские gagamainjan (осквернять), gagavairþjan (reconciliari [воссоединять]).

узлы. Трава,­ на которой есть семь междоузлий, если повязать ее на больного, отлично помогает от головных болей] (Plin., XXIV, 19); alliget ei septem folia [на больного повязывают семь листьев] (Plin., XXVI, 11); verbenaca jumentorum febribus in vino medetur, sed in tertianis a tertio geniculo incisa, quartanis a quarto [если вербену добавить в вино, то получается лекарство от лихорадки у животных; чтобы вербена помогла от трехдневной лихорадки, ее следует срезать под третьим узлом, а от четырехдневной — под четвертым] (Plin., XXVI, 11)6. Иногда траву не привязывали, а подкладывали больному под подушку: sedum, si involutum panno nigro ignorantis pulvino subjiciatur [очиток, завернутый в черную ткань, кладут больному под подушку так, чтобы он не знал об этом] (Plin., XXVI, 10); somnos allicit olfactum, aut inscio sub capite positum [это растение погружает в сон, если вдохнуть его запах или если втайне положить его больному под голову] (Plin., XXVII, 7). Как правило, больной не должен знать, что именно на него повязывают или что ему подкладывают; вид навязи и то, сколько раз

ееследует приготавливать, зависит от узлов и сочленений на соответствующей траве. Часто достаточно было подержать целебную траву в руке или поносить

еес собой за поясом: virgam populi in manu tenentibus intertrigo non metuatur [кто держит в руке тополиную ветвь, тот может не бояться опрелостей] (Plin., XXIV, 8); virgam qui in manu habeant aut in cinctu, negantur intertriginem sentire [тот, кто держит в руке ветку (или носит ее на поясе), не будет, как считается, страдать от опрелостей] (Plin., XXIV, 9); intertrigines negat fieri Cato absinthium ponticum secum habentibus [кто носит с собой понтийскую полынь, тот, по словам Катона, не будет страдать от опрелостей] (Plin., XXVI, 8). Если, однако, упасть с кувшинкой в руке, то можно стать эпилептиком (см. II, 107).

Во многих районах Германии целебные травы подвешивают под крышей (на несущей балке), над дверью или над воротами; так они висят целый год, пока связки не заменят на свежие.

Уримлян был странный обычай: на дороге оставляли решето, и те травяные стебли, что прорастут сквозь него, использовали как лекарство. Cribro in limite adjecto herbae intus exstantes decerptae adalligataeque gravidis partus accelerant [женщина быстрее родит, если сорвать и повязать на нее те травы, что проросли сквозь решето, оставленное на тропе] (Plin., XXIV, 19). Решето считалось священным инструментом (см. II, 738, 739); глагол extare означает extra stare, prominere [воздыматься, выдаваться]. Мне вспоминается одно предписание из наших вейстумов: тонкость свежесотканного сукна проверяли с помощью травинок — прокалывается ли ткань стеблем (как на решете); item es sprechint ouch die hoflüt, das si hundert und sibentzig eln huobtuochs gebint dem von Hünwil, das

6 Viđ heáfodece (от головной боли): âdelf vegbrædan (plantago [подорожник]) hûtan isene ær sunnan upgange. Bind þâ moran (ягоды, семена) ymb þät heáfod mid vrætereádê þræde. Sona him biđ sel [не используя железо, до рассвета выкопай подорожник. Повяжи семена вокруг головы красной повязкой. Вскоре больной поправится].

можно найти траву, которую называют резедой [= «исцели»], она излечивает любые опухоли и воспаления. Кто лечится ею, тот говорит такие слова: «резеда, исцели болезни! знаешь ли, знаешь ли, каких цыплят ты прогнала? у корней нет ни головы, ни ног». Это нужно повторить трижды, каждый раз сплевывая] (Plinius, XXVII, 12). Слово collectio здесь означает опухоль; оборот «pullos agere» [прогонять цыплят] тоже должен относиться к опухоли или к воспалению. Трава, которую мы теперь называем резедой (odorata), — это, вероятно, не то растение, о котором говорится у Плиния [9].

Из всех знаменитых кореньев особенно выдается альруна [Alrune; мандрагора]. Уже в древневерхненемецких глоссах слово «мандрагора» переводится как alrûna или alrûn (Graff, II, 523; Schm., III, 97); в I, 689, 690 я с полным основанием предположил, что это слово связано с очень древним названием вещих жен. У Ганса Сакса Альраун [Alraun] — богиня, являющаяся на перекрестках8. Корень мандрагоры по форме напоминает человечка; его происхождение

8 Это олицетворение явно происходит из одного старинного шванка, сохранившегося в рукописи XV века. Dicitur de quadam muliere, quae habuit virum nimis durum, quae quandam vetulam in sortilegiis famosam consuluit. Vetula vero experta in talibus valde dixit, se optima sibi scire et posse (sub) venire, si suum vellet consilium imitari. Et dum ipsa promitteret se velle imitari, vetula adjecit: «habesne in horto tuo canapum spissum el longum?» Quae ait: «habeo valde optatum». Cui vetula «vade, — inquit, — tribus noctibus successive in crepuscido serotino ad ipsum hortum tali modo et forma. Prima namque nocte accipe unam libram lardi spississimi et optimi, quam poteris habere, secunda nocte duas, tertia vero nocte tres, et semper ponas dextrum pedem ad canapum, ac projiciendo lardum usque ad medium canapi vel citra haec dices verba:

Alrawn du vil güet mit trawrigem müet rüef ich dich an;

dastu meinen leidigen man bringst darzue,

das er mir kein leid nimmer tue».

Tertia igitur nocte cum mulier haec verba replicaret, vetula abscondita in canapo jacebat. Prius autem informaverat praedictam mulierem, quod attentissime auscultaret, quae sibi tertia nocte dicta Alrawn insinuaret. Unde in haec verba sub voce rauca et valde aliena abscondita in canapo respondebat:

fraw, du solt haim gan und solt güeten müet han,

und solt leiden, meiden, sweigen; thuest du das von allen deinen sinnen,

so machtu wol ein güeten man gewinnen.

Et sic mulier verba illius vetulae imitabatur, et viri amaritudo in dulcedinem et mansuetudinem vertebatur. [Рассказывают об одной женщине, у которой был очень жестокий муж: однажды она решила посоветоваться со старухой, сведущей в прорицательстве. Старуха, действительно понимающая в таких делах, сказала, что знает прекрасное средство и может помочь,

ипроцедура его выкапывания таковы: если потомственный вор, оставшийся девственником, оказался повешен и в момент удушения изверг из себя воду или семя, то под виселицей вырастает широколистная мандрагора с желтыми цветами. Когда ее пытаются выкопать, мандрагора так кричит и стонет, что копатель может умереть. Потому сначала нужно забить себе уши хлопком или воском, а затем, в пятницу, перед рассветом, взять с собой черного пса, на котором нет ни единого белого волоска, подойти к мандрагоре и трижды перекрестить ее; копать следует вокруг корня — так, чтобы в конечном итоге он держался в земле только своими тонкими придаточными волокнами: их нужно шнурком привязать собаке к хвосту. Затем собаку следует поманить куском хлеба

ипобыстрее убежать. Пес, бросившись за хлебом и вырвав корень из земли, сразу же упадет замертво от последнего тягостного вздоха альрауны. После

если только женщина в точности последует совету. Женщина пообещала, что всё сделает, как полагается, и тогда старуха спросила: «Растет ли у тебя в саду густая и высокая конопля?» — «Да, — говорит женщина, — полно такой». Старуха же: «Ходи, — говорит, — три ночи подряд, в поздних сумерках, в сад и делай вот что. В первую ночь возьми с собой фунт солонины, самой жирной и самой лучшей, какую только сможешь достать; во вторую ночь бери уже два фунта солонины, а в третью — три. Каждый раз клади солонину под коноплю и подбрасывай куски правой ногой так, чтобы они подлетали на полвысоты растения и падали с другой стороны; при этом произноси такие слова:

милосердная Альрауна, от отчаяния взываю к тебе; сделай так,

чтобы мой проклятый муж больше не приносил мне горя».

В ту ночь, когда женщина должна была повторить эти слова в третий раз, в зарослях конопли залегла сама старуха. До того она сказала женщине, чтобы та внимательно слушала, что ей в третью ночь ответит Альрауна. И вот, старуха, лежа в зарослях, отвечает

странным сиплым голосом:

женщина, иди домой в добром настроении,

терпи, сторонись, молчи; если сама будешь стараться, то и муж станет хорошим.

Женщина в точности выполнила всё, что сказала старуха, и вся жестокость ее мужа обернулась лаской и нежностью]. Эта же история приводится в Paulli, Schimpf und ernst (1555), CLVI. Схожий сюжет изложен в одном средневерхненемецком стихотворении (см. Altd. Wäld., III, 160—163) и в сказке (KM, № 128): в последнем варианте с дуплом или с кустом бруслины (fusarius) в саду советуется не жена, а муж (см. II, 104, 105). Воззвание «Alrûn, dû vil guote» по форме схоже с обращением Вальтера к госпоже Удаче (frô Sælde), которая шьет одежду и наряжает счастливчиков (Walther, 43:7): si vil guote.

подвержено воздействию дьявола. Выкопав этот корень из земли, его необходимо сразу же положить в живой источник на один день и одну ночь] (Hildegard, Phys., II, 102). По-французски мандрагору называют mandagloire: с этим понятием может быть связано имя феи Маглор (см. I, 699) — если это предположение верно, то здесь, что немаловажно, имеет место полная аналогия с нашими Альруной и альрауной. Напоследок процитирую один древнеанглийский текст (из Thorpe, Anal., 94), составленный примерно в X—XI веках (здесь в выкапывании колдовского корня, опять же, участвует собака): đeos vyrt, þe man mandragoram (mandrake по-английски) nemneđ… þonne þû tô hire cymst, þonne ongist þu hî be þâm, þe heo on nihte scîneđ ealsvâ leohtfät. Þonne þû hire heáfod ærest geseo, þonne bevrit þû hî vel hrađe mid îserne, þy læs heo þe ätfleo. Hire mägen is svâ micel and svâ mære, þät heo unclænne man, þonne he tô hire cymeđ, vel hrađe forfleon vile. Forđy þû hi bevrît, svâ ve ær cvædon, mid îserne, and svâ þû scealt onbûtan hî delfan, svâ þû hire mid þâm îserne nâ äthrine: ac þû geornlîce scealt mid ylpenbænenon stäfe þâ eorđan delfan. And þonne þû hire handa and hire fêt geseo, þonne hundes gevrîđ þû hî. Nim þonne þone ođerne ende and gevrîđ tô ânes sviran, svâ þät se hund hungrig sî, vurp him siđđan mete tô foran, svâ þät he hine âhräcan ne mäge, bûton he mid him þa vyrte upâbrede [этот корень, который называют мандрагорой… Ища мандрагору, узнаешь ее так: в ночи она горит, как светильник. Как только покажется ее голова, скорее очерти мандрагору железным инструментом, чтобы она не сбежала. Это растение столь сильно и могущественно, что оно может сбежать, если к нему приблизится нечистый человек. Потому, как уже было сказано, очерти растение железным инструментом, но когда начнешь подкапывать, будь осторожен и не задень мандрагору железом: лучше всего копать жезлом из слоновой кости. Как увидишь руки и ноги мандрагоры, так привязывай их к собаке. Одним концом веревки свяжи мандрагору, а второй закрепи на шее у пса (он должен быть голодным). Затем брось кусок мяса так, чтобы пес не мог добраться до него, пока не вытянет растение из земли]. В ночи мандрагора горит, как светильник, у нее есть голова, руки и ноги; чтобы она не сбежала, ее нужно обводить железным инструментом, однако самого корня касаться железом нельзя — подкапывать мандрагору следует жезлом из слоновой кости. Многое в этом описании указывает на латинский первоисточник (bevrîtan = circumscribere). Корень привязывают к шее пса, а не к его хвосту (ср. с Belg. mus., V, 114). Плиний приписывает белому мандрагору vim somnificam [снотворную силу] [10].

В Sæm., 194a упоминается svefnþorn (шип сна) — терние, которым Один уколол Брюнхильд: валькирия погружается в сон точно так же, как Спящая красавица, которая укололась веретеном (см. I, 705). Интересно, что моховидные наросты на шиповнике или на диких розовых кустах по-немецки до сих пор называют Schlafäpfel [сонными яблочками] или Schlafkunz; соответственно, само имя спящей красавицы, — Dornrose [«шиповник»], — оказывается связано с мифами. Вместо Schlafkunz иногда говорят просто kuenz (Schm., II, 314): вряд ли

>888 Глава ХХXVII

имеется в виду уменьшительная форма от имени Конрад — скорее всего, это слово связано с термином küenzel, küenzen (скопление жира под подбородком). Если «сонное яблочко» положить человеку под подушку, то он не сможет проснуться до тех пор, пока этот колдовской предмет не уберут [11]10.

Говорят, что «сонные яблочки» появляются на шипах той розы, которую укусит оса. От такого же прокуса на дубах появляются «чернильные орешки» (см. раздел «Суеверия», 968), тоже лишенные корня; по-итальянски их называют gallozza (в Неаполе — gliantra; ср. с Pentam., II, 1: tre gliantre mascole [три галла (чернильных орешка)]). Растения, у которых нет ни корня, ни семян (видимо, к таким относится и «птичье гнездо», упомянутое в II, 554), считались волшебными, колдовскими: так, чернильные орешки развешивали на кухонных балках, чтобы защитить дом.

Особо священным растением считалась омела: говорили, что она с небес падает на ветви благородных деревьев (таких, как дуб и ясень). Подревневерхненемецки омелу называли mistil (мужского рода; женская форма mistila не была в ходу; Graff, II, 890), по-средневерхненемецки — mistel (в Martina, 161d — jâmers mistel [скорбная омела]). Побегом омелы Хёд застрелил Бальдра: когда Фригг принимала от всех растений клятву верности Бальдру, омела показалась ей слишком молодой; vex viđar teinûngr einn fyrir austan Valhöll, sâ er Mistilteinn kallađr, sâ þôtti mer ûngr at krefja eiđsins [растет к западу от Вальгаллы один побег, что зовется омелою. Он показался мне слишком молод, чтобы брать с него клятву11] (Sn., 64). В «Прорицании вёльвы» есть такие строки (Sæm., 6b):

stôđ umvaxinn völlom hærri mior ok miök fagur Mistilteinn,

то есть «высоко над полем пророс нежный, прекрасный побег омелы». Teinn — название проросшего побега, táins в готском, zein в древневерхненемецком; вполне можно предположить, что омелу по-готски называли mistilatáins, а подревневерхненемецки — mistilzein. В древнеанглийском языке обнаруживается форма mistiltâ: скорее всего, это искаженное mistiltân — если это действительно так, то здесь наблюдается характерное и весьма важное совпадение с эддическим mistilteinn. Впрочем, верной может оказаться и форма с tâ: на это указывает современное английское misseltoe. В Швеции это вечнозеленое растение-паразит

10Оборот stinga svefnþorn [уколоть шипом сна] встречается в Fornald. sög., I, 18, 19; III, 303, 306. В «Тристане» сон наводит простая подушка (küsselîn; Ulr., Trist., 1672, 1693); der zouberære küsselîn [колдовская подушка] (Heinr., 4911). В сказке (см. Altd. Bl., I. 145) сон наводят через «schrift uod briefe» [буквы и письмена] (то есть руны) или с помощью перьев дикого народца (см. I, 719, 786): видимо, этих существ представляли себе крылатыми, пернатыми.

11[Перевод О. Смирницкой. — Прим. пер.]

Плиний приводит и другие сведения об омеле; процитирую частично: visci tria genera. Namque in abiete ac larice stelin dicit Euboea nasci, hyphear Arcadia, viscum autem in quercu, robore, pruno silvestri, terebintho, nec aliis arboribus adnasci plerique. Сopiosissimum in quercu, quod dryos hyphear… Adjiciunt discrimen, visco in his quae folia amittant et ipsi decidere, contra inhaerere nato in aeterna fronde13. Omnino autem satum nullo modo nascitur, nec nisi per alvum avium redditum, maxime palumbis ac turdis. Haec est natura, ut nisi maturatum in ventre avium non proveniat. Altitudo ejus non excedit cubitalem, semper frutectosi ac viridis. Mas fertilis, femina sterilis. Aliquando non fert [есть три вида омелы. Один растет на елях и лиственницах — на Эвбее его называют stelis, а в Аркадии — hyphear; собственно омелой зовут тот вид, что растет на дубах (в том числе — на крупночешуйчатых), на диких сливах, на теребинтах и на многих других деревьях; на дубах особенно обильно нарастает третий вид омелы, который называют dryos hyphear… Есть и еще одно различие: на листопадных деревьях сама омела тоже сбрасывает листья, а на вечнозеленых она всегда одета листвой. Семя омелы само по себе не прорастает: оно должно выделиться с птичьим пометом (лучше всего — с пометом голубя или дрозда). Природа этого семени такова, что оно не может проклюнуться, пока не пройдет через птичьи внутренности. Высотой омела не превосходит локтя; это вечноцветущее и вечнозеленое растение. Омела мужского пола плодоносит; омела женского пола бесплодна. Иногда это растение вообще ничего не рождает]. По-немецки дрозда называют der Mistler [ср. с Mistel — омела] (Schm., II, 645; средневерхненемецкое mistelære?), а по-английски — the misselbird; во многих наших мифах свежие ростки провозглашаются священными из-за того, что их семена принесли птицы (см. II, 550): всё совершилось без участия человека, по божественному стечению обстоятельств. По-французски viscum [омелу] называют gui. Во Франции это растение по-прежнему почитают; собирают его с праздничным восклицанием aguilanneuf! (см. II, 259). В Уэльсе перед Рождеством омелу вешают над дверьми; по Дэвису, эту траву называют «веселым деревом» — pren awyr, «деревом с высокой кроной» — pren uchelvar, «деревом чистого золота» — pren puraur;

13 Virg., Aen., VI, 205:

quale solet silvis brumali frigore viscum

fronde virere nova, quod non sua seminat arbos, et croceo fetu teretes circumdare truncos;

talis erat species auri frondentis opaca ilice, sic leni crepitabat bractea vento.

[так средь зимы, в холода, порой на дереве голом зеленью чуждой листвы и яркостью ягод шафранных блещет омелы побег, округлый ствол обвивая.

Так же блистали листы золотые на падубе темном, так же дрожали они, дуновеньем колеблемы легким. — Перевод С. Ошерова]

второе название напоминает об эддическом­ «völlum hærri» [высоко над полем]. Обычные кельтские названия омелы таковы: валлийское olhiach, бретонское ollyiach, ирландское uileiceach, гаэльское uileice, то есть «всеисцеляющая» — от ol, uile (universalis [всеобщий]) (см. II, 898). В одной бретонской песне (Barzas Breiz, I, 58, 100) рассказывается о том, как Мерлин однажды утром отправился за самой высокой веткой с дуба (warhuel, huelvar ann derwen). В старонемецких травниках упоминаются дубовая, ореховая и грушевая омелы — причем ни один из видов, чтобы сохранить свою целительную силу, не должен касаться земли; некоторые укладывали омелу в серебряные ладанки, которые вешали детям на шею. На прусском Замланде это растение называют wispe (по форме это слово похоже на viscum, gui; следует, однако, учитывать, что омелу [Mistel] нередко путали c мушмулой [Mispel]), ее часто можно встретить на березах, вишнях и липах; wispe крайне редко растет на орешниках — это считается чемто чудесным. Wispe прорастает прямо из ствола дерева, у нее гладкие вечнозеленые листья (вроде ивовых), между которых растут серебряно-белые ягоды, похожие на маленькие орешки или горошины. Считалось, что под тем орешником, на котором выросла wispe, должно быть зарыто сокровище (Reusch, № 10). Из славянских названий этого растения мне известны следующие: богемские melj, gmelj, omeli; русское омела. В литовском — amalai; в латышском — ahmals; славянские и литовские сказания об омеле мне не встречались [12].

Помимо омелы можно упомянуть еще о двух друидических травах. У Плиния: Selago legitur sine ferro dextra manu per tunicam, qua sinistra exuitur velut a furante, candida veste vestito pureque lotis nudis pedibus, sacro facto priusquam legatur pane vinoque. Fertur in mappa nova. Hanc contra omnem perniciem habendam prodidere druidae Gallorum. Iidem Samolum herbam nominavere nascentem in humidis, et hanc sinistra manu legi a jejunis contra morbos suum boumque, nec respicere legentem nec alibi quam in canali deponere ibique conterere poturis [селаго

собирают без использования железа, правой рукой, которую просовывают в левый рукав туники; собиратель как будто крадет эту траву. Нужно одеться в белое, а чисто вымытые ноги должны быть голыми; перед тем как срывать траву, следует совершить приношение хлеба и вина. Носят эту траву в новом платке. Галльские друиды утверждают, что селаго защищает от любой порчи. О траве самолюс, которая растет во влажных местах, они же говорят, что рвать ее следует левой рукой, на голодный желудок; она помогает от свиных и коровьих болезней. Срывая самолюс, на него не следует смотреть, а класть его можно только в то корыто, из которого пьют животные; в этом корыте самолюс и следует растолочь] (Plin., XXIV, 11). Селаго собирали весьма любопытным способом: правой рукой, но не голой, а замотанной в тунику (см. II, 552); траву как бы украдкой срывали через левый рукав. Согласно Davies, Br. myth., 280, валлийцы называют селаго grâs duw (gratia dei [божья милость]). Вильмарке полагает, что под aour géoten (aurea herba [золотой травой]) в бретонской песне (Barzas Breiz, I, 58, 96) тоже имеется в виду селаго. Чтобы собрать «золотую траву», на заре

нужно босиком выйти на луг; трава эта издалека сияет золотом. Найти ее непросто, и обычно она открывается только святым. Некоторые считают, что здесь имеется в виду плаун (lycopodium). Самолюс — это, вероятнее всего, anemone pulsatilla [прострел луговой]; его валлийское название — gwlydd (Davies, 274).

Слово Baldrian — это искажение латинского valeriana, слово никак не связано с Бальдром; «бровью Бальдра» (Baldrs brâ, шведское Baldersbrå, стяженное Barbro) называлась совсем другая трава — anthemis cotula [пупавка собачья]. У валерианы, впрочем, тоже есть мифологическое название: Velandsurt, «корень Виланда» (см. I, 653); это растение славится своими лекарственными свойствами. Сербы называют валериану одољан (от одољети — «одолеть»), а богемцы — odolen; в сербских «Вилиных песнях» (считается, что петь их научила людей сама вила) встречаются такие слова (Vuk (neue Ausg.), I, 149):

да зна женска глава, што j’одољан трава, свагда би га брала, у пас ушивала уза се носила,

то есть «знала бы каждая женщина, что такое одолень-трава, то она обязательно бы сорвала эту траву, вшила бы ее себе в пояс и носила с собой». Вила учит не пренебрегать этой драгоценной травой [13].

О белене (нововерхненемецкое Bilsenkraut, древневерхненемецкое pilisa, belisa — hyoscyamus) см. II, 20, 879 [14].

Колючник (нововерхненемецкое Eberwurz [«кабаний корень»] — epurwurz уже в древневерхненемецком: carlina acaulis [колючник бесстебельный], «Карлов чертополох») растет в горах; это невысокая трава без стебля, с серебристыми неувядающими листьями. Существует такое сказание: однажды, во время чумы, Карл Великий уснул, изнуренный заботами; во сне ему явился ангел, который посоветовал королю поутру выстрелить в воздух из лука: та трава, в которую попадет стрела, и будет лекарством против чумы. На рассвете Карл выпустил стрелу, и та вонзилась в колючник; из него сделали лекарство, и болезнь отступила. Тот, кто носит с собой колючник; может долго бегать, не уставая; с помощью этой травы можно вытянуть все силы из того, кто идет или бежит рядом, потому колючник нередко повязывали на лошадей во время скачек; если эту траву незаметно повязать на одного из супругов, то второй в скором времени ослабеет и умрет. «Кабаний корень» иногда прибивали к тому корыту, из которого едят свиньи, — отсюда, как предполагает Менцель, и название (Literaturbl. (1844), 9, 10). Скорее всего, «кабаньим корнем» колючник называют всё же по другим причинам; с другой стороны, латинское название, carlina, явно связано с вышеприведенной легендой о чудесном исцелении от морового поветрия. Во многих сказаниях спящему Карлу являются ангелы; тяжелые сны

о сражениях с кабанами обычно предвещают нечто дурное. Не исключено, что колючником исцеляли раны, нанесенные клыками кабана [15].

Бетоника, или буквица. У Плиния: Vettones in Hispania eam, quae Vettonica dicitur in Gallia, in Italia autem serratula, a Graecis cestros aut psychomorphon, ante cunctas laudatissima. Exit anguloso caule, cubitorum duûm, a radice spargens folia fere lapathi, serrata, semine purpureo… tantum gloriae habet, ut domus, in qua sata sit, tuta existimetur a piaculis omnibus… Morsibus imponitur vettonica, cui vis tanta perhibetur, ut inclusae circulo ejus serpentes ipsae sese interimant flagellando [веттоны нашли в Испании траву, которая в Галии называется Vettonica, в Италии — serratula, а у греков — cestros или psychomorphon; трава эта очень ценится. Растет она на угловатом стебле в два локтя высотой; стебель усыпан зазубренными листьями, похожими на щавелевые; семена у этого растения пурпурные… Сила этой травы такова, что тот дом, в котором ее высадили, считается защищенным от всех бед… Буквицу прикладывают к укусам; говорят, что у этой травы такая власть, что если ею окружить змей, то в этом кругу они сами себя забьют до смерти] (Plin., XXV, 8). По-французски — betoine; по-средневерхненемецки — batônie: altiu wîp grabent patôni [старухи собирают буквицу] (MsH, III, 193b); sô gênt eteliche mit bœsen batânien umb [кто-то бродит с худой буквицей] (Berth., 58); ettlich kundent patoniken graben [некоторые копают буквицу] (у Винтлера — см. раздел «Суеверия», G, строка 41); die lêr ich batônien graben [я научил их собирать буквицу] (Aw., II, 56). По итальянской пословице, буквица стоит любых денег: venda la tonica e compra la betonica [продай одежду и купи буквицу]. В Martina, 27a (Diut., II, 129): diu gelwe batênie hol [собирать желтую буквицу], что противоречит словам Плиния о пурпурном цвете этой травы (или это касается только семян?). В Швейцарии примулу, первоцвет называют словом badönikli; пастухи с пастбищ приносят эту траву своим возлюбленным (Stald., I, 124, 386). Вероятно, под одним названием следует понимать сразу несколько видов трав: польское bukwica и богемское brkwice могут означать и бетонику, и подорожник, и первоцвет. Англосаксы называли буквицу biscopvyrt, herba episcopi [епископская трава], что, видимо, указывает на ее священный статус [16].

Слово madalgêr в древневерхненемецких глоссах переводится как basilicum [базилик], а в травниках так еще называют senecio [крестовник]. Есть пословица: Modelgeer ist aller wurzel ein eer [крестовник — честнейшая из трав]. В Вестеррихе, когда среди свиней разгорается повальная болезнь, корень этого растения рубят животным в корм, бормоча при этом короткую молитву; это защищает свиней, и мор (der schelm) не должен их больше трогать. В сказании о Гейме отец этого героя зовется Мадельгером [Madelgêr = Крестовник] (см. I, 662); так же зовут сына русалки, носящего шапку-невидимку (Morolt, 40, 41); вероятнее всего, у этого растения было и мифологическое значение [17].

Mangold, название щавеля (lapathum), я связываю с древним именем великанши, которая молола золото на мельнице (см. I, 861).

Древневерхненемецкое faram — filix [папоротник]; в средневерхненемецком — varm, varn; в древнеанглийском — fearn; в английском — fern. Плиний, говоря о папоротниках, не упоминает ничего, что было бы как-то связано с мифологией (см. Plin., XXVII, 9). У Хильдегарды: in loco illo, ubi crescit, diabolus illusiones suas raro exercet, et domum et locum, in quo est, diabolus devitat et abhorret, et fulgura et tonitrua et grando ibi raro cadunt [там, где растет (папоротник), дьявол редко наводит свой морок; дьявол избегает и боится тех домов, в которых есть (папоротник); кроме того, на эти дома редко обрушиваются молнии, гром и град] (Hildegard, Phys., II, 91). В травнике: «папоротник [ein farnkraut] тяжело вывести с поля, если только не сорвать его в день усекновения главы святого Иоанна, в этом случае папороть [der farn] больше не появится. Нет на нем ни цветов, ни семян; семена папоротника ищут только очень дерзкие люди, готовые укротить дьявола. За семенем папоротника ходят в Иванову ночь перед рассветом: разжигают костер, под папороть кладут тряпки или широкие листья, на которые и осыпаются семена». Цветы папоротника многие вешают над дверью в дом: считается, что тогда всё будет хорошо в той части дома, что ниже пяти аршинов (примерная высота, на какую можно ударить кнутом с телеги; см. раздел «Суеверия», 988). Любопытные детали можно обнаружить в Redeker, Westfäl. Sagen, № 46: семя папоротника делает человека невидимым, но найти такое семя крайне сложно — оно появляется только на один час в году (между двенадцатью и часом [дня? см. ниже — «à midi»] на летнее солнцестояние), а затем падает в землю и исчезает. Один мужик искал в эту ночь своего сбежавшего жеребенка и шел через луг, на котором росли семена папоротника, — так несколько семян и упало ему в ботинок (как коробочки льна в другом сказании — см. II, 544). Наутро этот мужик вернулся домой, вошел в комнату и уселся; странно, но ни жена, ни домашние не обращали на него никакого внимания. Тогда он сказал: «А жеребенка я так и не нашел». Все в доме перепугались: голос они услышали, а самого мужика никто не видел. Жена стала звать его, и он стал посреди комнаты: «Что ты кричишь, я же у тебя перед носом!» Все еще больше перепугались; так всё и продолжалось до тех пор, пока мужик не почувствовал что-то в башмаке — будто песчинка мешает. Он начал вытаскивать и вытряхивать папоротниковые семена, и наконец все вокруг увидели его. Так действует wünschelsâme des varmen [волшебное семя папоротника] (см. II, 556). В одной из песен Конрада фон Вюрцбурга есть такие слова (MsH, III, 453a):

het ich sâmen von dem varn, den würfe ich dar den scheiden,

daz sin verslünden, ê mîn dienest von ir solde scheiden.

[я скорей семя папоротника, — будь оно у меня, — брошу сомам на съедение, чем брошу служить ей (возлюбленной)]

над дверью, то дом будет защищен против всякого зла и всяких опасностей. В Иванов день люди опоясываются полынью, а затем бросают ее в костры, распевая стихи и заговоры (см. II, 45): отсюда — такие названия этой травы, как Johannisgürtel, Sonnenwendgürtel, Gürtelkraut [Иванова трава, трава солнцеворота, трава-пояс]; herbe de s. Jean [трава святого Иоанна] по-французски. Корень полыни торжественно выкапывают, вплетают в венки, подвешивают на себя, а затем каждый бросает свой корешок в пламя, чтобы тот сгорел вместе со всеми невзгодами. Кто повяжется полынью, тот не устанет в пути (Megenberg, 385:16); об этом же сказано у Плиния: artemisiam alligatam qui habet via-

tor negatur lassitudinem sentire [говорят, что путник, повязавший на себя полынь, не почувствует усталости] (Plin., XXVI, 89). То же самое — в Ἑρμηνείαι παλαιαί (ed. Sillig), 212: ἀρτεμισίαν τὴν βοτάνην εἴ τις ἔχει ἐν ὁδῷ, λύει τὸν κάματον [кто возьмет с собой в дорогу полынь-траву, тот не узнает усталости].

По-древнеанглийски полынь — mucgvyrt, по-английски— mugwort, muggon: viđ miclum gonge ofer land þŷlæs he teorige, mucgvyrt nime him on hand, ođđe dô on his scô, þŷlæs he mêdige, and þonne he niman ville ær sunnan upgange, cveđe þâs vord ærest: tollam te, artemisia, ne lassus sim in via. Gesegna hie þonne þû upteo [чтобы не утомиться в долгом пешем путешествии, следует взять в руку полынь или положить ее в ботинок, тогда не устанешь; собирать полынь следует до восхода солнца и произнося такие слова: «срываю тебя, полынь, чтобы не устать в пути». Срывая траву, осени ее (крестным) знамением]. Роберт Чемберс приводит шотландские сказания о целебной силе полыни (Rob. Chambers, 34). Одна девушка из Гэллоуэя слегла от чахотки; когда ее близкие уже оставили всякую надежду, русалка, которая часто помогала людям своими советами, вдруг пропела:­

wad ye let the bonnie may die i' your hand, and the mugwort flowering in the land!

[неужели эта красавица умрет у вас на руках, когда вокруг растет столько полыни!]

Люди немедленно собрали эту траву и дали больной девушке полынный сок, от которого она вскоре и выздоровела. Другая девушка умерла от той же болезни, и когда ее тело проносили мимо гавани в Глазго, из воды вдруг выглянула русалка; она медленно проговорила:

if they wad drink nettles in march, and eat muggons in may,

sae mony braw maidens wadna gang to the clay.

[пили бы крапивный сок в марте, ели бы полынь в мае:

сколько красивых девушек спаслось бы от могилы!]

Не исключено, что уже готы называли полынь словом bibáuts. Сам тот факт, что у готов ходили собственные значимые названия трав и кустарников, доказывается текстом Ульфилы, в котором соответствующие готские термины по форме и значению нисколько не повторяют греческие: например, βάτος, rubus [ежевичный куст], превращается в aíhvatundi (Мк.12:26; Лк.6:44; 20:37), — види-

мо, это слово составлено из корней aíhvus (equus [конь]) и tundi (fomes [трут]; ср. с древневерхненемецким zuntara, нововерхненемецким Zunder); συκάμινος

[тутовник] — báinabagms (Лк.17:6), «костяное дерево»: бирючину (в древневерхненемецком — hartrugil или harttrugil? Graff, V, 501) по-немецки до сих пор называют Beinholz [«костяной лес»]. Почему готы так называли эти два растения — нам уже неизвестно [19].

Hederich — это название сравнительно новое, образованное от латинского hedera, только означает оно не плющ, а hedera terrestris [будру плющевидную] (glechoma hederacea по Линнею), сорную траву с маленькими голубыми цветами. Подлинно немецкие названия этого растения — Gunderebe, Gundelrebe, Donnerrebe, Gundermann; древневерхненемецкое gunderreba — acer (Graff, II, 354): очевидно, что имеется в виду не клен, поскольку gunderreba всегда называется среди трав. Будра считалась травой целебной, способной защитить от колдовских чар; коров, перед тем как впервые отправить их на луговой выпас, доили сквозь венок из будры [Gundermann]; кто наденет такой венок на голову, тот сможет опознавать ведьм (см. раздел «Суеверия», 462, 463). Гунд [Gund] — имя древней валькирии (см. I, 708, 709); корень Donner, связанный с Донаром, указывает на голубые цветочки. Стоит отметить, что латыши называют будру pehrkones в честь бога Перкуна. Под богемской огницей (ohnica: от ohen — огонь) следует понимать желтую будру, способную покрывать целые поля; крестьянки, пропалывающие поле от этого сорняка, ругаются, если крикнуть им: «Hederich!» [20].

Один из видов скабиозы называют succisa [сивцом], или morsus diaboli [чертовым укусом], по-немецки — Teufelsbiß, Teufelsabbiß, по-английски — devils bit, по-датски — diävels bid, по-богемски — čertkus, čertůw kus, по-русски — дьявольское укушение; в России это растение еще называют чертовым пальцем; в Польше — czartowe zebro (чертово ребро). Корень у сивца тупой формы, как будто обкусанный. Орибасий говорит, что дьявол издевался над этой травой, а Богоматерь сжалилась над ней и отняла у нечистого всякую власть над сивцом. Разгневанный дьявол напоследок обкусал у растения корни: так оно и растет по сей день. Ни дьявол, ни злые старухи не могут причинить вред тому человеку, который носит с собой сивец. Иногда говорят, что дьявол обкусал корни сивца с тем, чтобы лишить его целебных свойств. Если сивец выкопать в полночь на праздник святого Иоанна, то корни будут еще необкусанными: с помощью этой травы можно будет изгонять дьявола. Если бросить сивец под стол, то гости начнут браниться и драться [21].

Некоторые травы зовутся человеческими именами. Так, жигунец называют Бертрамом [Bertram]: Perhtram уже в древневерхненемецком (Graff, III, 349),

Berchtram в средневерхненемецком (Ls, II, 526); впрочем, это название явно восходит к латинскому pyrethrum и представляет собой германизацию иностранного слова. Интереснее для нас так называемая herba boni Henrici [трава доброго Генриха] (chenopodium [марь]), которую еще называют просто добрым Генрихом (bonus Henricus, gut Heinrich); stolz Heinrich [гордый Генрих] — atriplex [лебеда]; roth Heinrich [рыжий Генрих — пролесник?] (см. раздел «Суеверия», 1002). Я полагаю, что эти названия связаны с представлениями об эльфах и кобольдах, которых часто звали Хайнцами или Генрихами (см. I, 803, 804); позднее те же черты перешли к чертям и ведьмам (см. II, 578, 670, 671) — а целительную силу этой травы возводили именно к воздействию таких демонических существ. Даже сказание о бедном Генрихе (происхождение этой легенды никогда специально не исследовалось) может быть связано с травой, исцеляющей проказу: травой святого Генриха лечили именно эту болезнь.

Траву, способную исцелять любые недуги (ср. с галльским названием омелы — olhiach, uileiceach [всеицеляющая]), греки называли τὸ πάνακες, ἡ πανάκεια — ее же олицетворяли в образе Панацеи (Πανάκεια), дочери Аскле-

пия. В нашем языке соответствующее название (allheila) мне не встречалось, зато есть такие травы, как selpheila [«самоисцеляющая»] (euphrasia [очанка], Graff, IV, 864), Heilallerwelt [«исцеление всему миру»] (Achillea, millefolium [тысячелистник]), Heilallerschaden [«исцеление всякой порчи»] (supercilium Veneris [омежник водный]), а также Allermannharnisch [«броня всякого человека»] и Neunmannskraft [«сила девяти человек»]. В венки вплетали девять видов цветов, что тоже указывает на особое значение этого числа. Heilhoubito [«целиголов»] (Graff, IV, 759) с древневерхненемецкого переводится как hermodactylus — не знаю, какое растение имеется в виду, но еще по-древневерхненемецки его же называли huntlouch [«собачий лук»] (Graff, II, 143) [22].

Два вида трав часто вместе упоминаются в заклинаниях из-за аллитерации: doste и dorant (origanum, antirrhinum [душица и львиный зев]). Древневерхненемецкое dosto (Graff, V, 232) — это подлинно германское название той травы, которую теперь мы зовем диким майораном, тимьяном (она же — Wolgemut [добромысл]; богемское dobrámysl). Dorant — то же, что orant; некоторые полагают, что так называли не antirrhinum [львиный зев], а скорее marrubium [шандру] (древневерхненемецкое gotfargezzan). От этих двух трав бегут вихтели и никсы; духи говорят: «hättestu nicht Dorant und Dosten, wollt ich dir das Bier helfen kosten!» [если у тебя нет душицы и шандры, то я хлебну с тобой пива!]; «heb auf dein Gewand, daß du nicht fallest in Dosten und Dorand!» [приподними одежду, чтобы не упасть в душицу и шандру]; «stoß mir nicht an den Durant, sonst kommen wir nimmer in unser Vaterland» [не толкай меня в шандру, а то мы не попадем на родину] (DS, № 65; Jul. Schmidt, 132; Redeker, № 45) [23].

Духов отпугивает не только душица, но и трава под названием Hartheu (hypericum [зверобой]), — иногда ее еще именуют Harthun (см. II, 619): «Doste, Harthau, weiße Heid thun dem Teufel alles Leid» [душица, зверобой и белый вереск­

приносят дьяволу всяческие страдания]. Hypericum perforatum [зверобой продырявленный] называют еще fuga daemonum, «бегством демонов» [24].

Адиантум, курчавый папоротник, называли словом widertân — это причастие от глагола tuon [делать]; позднее эта исконная форма (сохранившаяся у Георга Франка [фон Франкенау]; см. Schm., IV, 34) исказилась до Widerthon, Widertod. В травнике: «…с этим растением связано множество уловок, и все они суть либо глупость, либо дьявольское наваждение. Называют его еще девичьим локоном — он красивого золотистого цвета. Старухи знают множество штук

стравами и заговорами: они говорят, что красная камнеломка (Steinbrechlin — saxifraga) с чечевицеобразными листиками зовется Отворотом [Abthon], а голый девичий локон — Приворотом [Widerthon]; этими травами старухи якобы могут по воле своей отвораживать и привораживать [“abthon” und “widerthon” können]». Вероятно, последний оборот следует понимать как «могут отбирать и даровать мужскую силу»? Тогда abetân и widertân — это противоположные действия (ср. с «приносить» и «забирать» в II, 683). Во Frisch, I, 5b слово abthon толкуется как trichomanes, polytrichon [костенец, кукушкин лен], а widerthon во Frisch, II, 446b — как lunaria, thora salutifera [лунник, норичник] [25].

Отдельные травы (plantago и proserpinaca) получили свое название оттого, что они растут на дороге (proserpunt) и часто приклеиваются к подошвам (plantae): ср. с древневерхненемецким wegarih [подорожник] (Graff, I, 670; в нововерхненемецком — Wegerich); древневерхненемецкое wegapreita [широкий подорожник], древнеанглийское vegbræde, английское waybrede, датское veibred; древневерхненемецкие wegaspreiti (Graff, VI, 395), wegatreta, umbitreta (Graff, V, 522; в нововерхненемецком — Wegetritt); древневерхненемецкое wegawarta (в нововерхненемецком — Wegewarte); так же еще называли цикорий. О подорожнике есть несколько мифов: так, говорят, что раньше эта трава была девушкой, которая у дороги ждала своего возлюбленного (см. II, 355); ср.

сЗигуной [Sigûne] в Tit., 117, 118. Парацельс отмечает, что цветы подорожника поворачиваются за солнцем и что солнечным днем в них больше всего силы; семилетний корень подорожника принимает облик птицы (Paracelsus, Opp. (1616), II, 304) [26].

Лук (древневерхненемецкое louh, древнеанглийское leác, древнескандинавское laukr, нововерхненемецкое Lauch) — это общее название всех сочных трав; некоторые виды лука считались священными. Allium caepasque inter deos in jurejurando habet Aegyptus [в Египте люди клянутся чесноком и луком, как богами] (Plin., XIX, 6). В Sæm., 150a о рождении Хельги и возвращении его отца с битвы сказано:

sialfr gêck vîsi or vîgþrymo ûngom fœra îtrlauk grami.

[сам вождь приехал с битвы, чтобы подарить молодому лук победы]

Völs. saga, VIII: Sigmundr var þâ kominn frâ orrostu ok gekk međ einum lauk îmôt syni sinum, ok hermeđ gefr hann honum Helga nafn [Сигмунд, вернувшись с битвы, подошел к своему сыну с луком победы и нарек его Хельги]. Îtrlaukr значит allium praestans, allium victoriale [превосходный лук, победный лук]: не совсем понятно, приносил ли конунг этот лук как знак своего возвращения или же это была традиция, связанная с имянаречением младенцев. Другие древние традиции тоже не проливают света на этот обычай. Благословляя чашу, в нее бросали лук (Sæm., 195b) [27].

Рябину (sorbus) по-древнескандинавски называли reynir, по-шведски — rönn, по-датски — rönne; рябиновый куст считался священным: Тор, упав в реку, схватился за рябину и удержался. Говорят: reynir er biörg Thôrs (sorbus auxilium Thori [рябина — помощница Тора]; Sn., 114). В Швеции до сих пор верят, что рябиновый посох защищает от любого очарования; простолюдины приносят на корабли что-нибудь из рябины — считается, что это защитит от бурь и морских духов; flögrönn [летучую рябину] применяют в тайной науке (Afzelius, I, 19) [28].

Сербы верят, что такие травы, как самдокас и околочеп, если добавить их

влюбовный напиток, принуждают мужчину вернуться к любовнице. Устук — общее название травы и заклинания, которое колдуньи читают, чтобы прогнать («устукнути») хворь (Vuk, статья «Устук»).

Поляки называют чудесное растение с голубыми листьями и красными цветами trojziele (троетравьем): с помощью этой травы можно пробудить любовь, стереть память, быстро перенестись в любое место [29]15.

Впоэме об Элегасте (Elegast, 763) описана безымянная трава: кто положит ее в рот, тот сразу же поймет, о чем каркают вороны, о чем лают собаки. По Вильмарке, кто случайно наступит на золотую траву (см. II, 891), тот уснет на месте, а проснувшись, станет понимать собачью, волчью и птичью речь (Villemarqué, I, 62). Понять язык птиц можно еще, съев белую змею (см. II, 564);

в«Эдде» таким умением наделяет драконье сердце. Есть сказка о том, как один человек три года учился понимать, о чем лают собаки, о чем поют птицы, о чем квакают лягушки [30]16.

15Volkslieder der Polen gesammelt von W. P. (Leipz., 1833), 90.

16В древнеанглийских рукописях, еще дожидающихся академического издания, содержится, в плане названий трав, богатейший мифологический материал; в этой главе я привел лишь несколько примеров. Здесь упомяну еще некоторые неясные названия: pulegium (полей) называли dveorges dvostle (dvosle, dvysle; см. I, 746), — если эта форма связана с древнескандинавскими dustl (levis opera [нечто малозначительное?] и, вероятно, quisquiliae [сор, мусор]) и dustla (everrere [выметать]), то dveorges dvostle можно перевести как «мусор цвергов»; collancrôg — это achillea [тысячелистник] или nymphaea [кувшинка]: ср. с поэтическим collenferhđ, «горделивый», — соответственно, слово collancrôg должно значить «гордый крокус» (древневерхненемецкое kruogo) или «гордый кувшин» (lagena), — смотря как понимать второй корень; älfþona — мне неизвестно, какое растение так называли; vulfes comb

У камней мистического значения куда меньше, чем у трав — тем не менее камни тоже делятся на благородные и простые. Камни не растут, как травы, и не так доступны, как растения; цветок можно случайно встретить в любом лесу, на любом лугу, а драгоценные камни не рождаются на поверхности земли — их нужно извлекать из глубин и недр; чаще всего их привозят из дальних краев. В этом смысле представляется важным, что знание трав считалось наукой языческой, а знание камней — иудейской (см. II, 870): евреи и мавры привозили драгоценные камни с Востока. О чудесных и целительных свойствах драгоценных камней знали уже в раннем Средневековье, однако не широко, не в народе: потому эти камни обычно носят заимствованные названия, потому о них почти нет сказаний. Этим, между прочим, доказывается, что мифы о растениях — не заимствованные, а подлинно германские. Драгоценным камням посвящены широко известные труды Марбода [Реннского], Эвакса, Альберта Великого и других, однако из этих работ практически нечего почерпнуть в плане народных поверий; столь же сухо и по-ученому, как врачи, Валафрид и Макр Флорид писали о травах. Даже то, что сказано о камнях в XXXVI книге «Естественной истории», нисколько, судя по всему, не повлияло на германские суеверия17.

И всё же было несколько древних мифов, связанных с камнями. В «Эдде» упоминается священный iarknasteinn (Sæm., 137b, 139a, 213a, 238d): при краже котла этот камень забрасывают в горячие воды; искусный кузнец Вёлунд мог изготовить драгоценные камни из детских глаз. Древнеанглийское слово eorcanstân в глоссах переводится как margarita [жемчужина] и topazion [топаз]; в Cod. Exon., 73:27; 238:12; 478:7 это понятие употребляется в общем значении: «драгоценный камень» (eorcnanstân, судя по всему, — это искаженная форма). Вполне можно предположить существование соответствующих готской и древневерхненемецкой форм: aírknastáins и erchanstein соответственно; готское aírknis означает «подлинный, священный», а древневерхненемецкая форма erchan известна нам

(lupi pecten, crista [волчий гребень]) — chamaelea [маслинка обыкновенная]; foxes glôfa (vulpis chirotheca [лисья перчатка]) — buglossa [воловик], древневерхненемецкое hrindeszunga [«воловий язык»]; hindheleđe — paeonia [пион], английское hindhele: видимо, это слово означает cervam celans, defendens [укрывающий, защищающий оленя] (heleđe, или heolađ (два варианта написания [geschriehen = geschrieben?]), ср. heolođhelm — см. I, 762; у Лая — beáhheolođe [«против головной боли»]); cneovholen — так могли называть и ruscus [иглицу], и victoriale, то есть herba victorialis, idaea daphne [идейский волчеягодник], английское kneeholly, kneeholm; hvâtend — iris illyrica [иллирийский ирис]: название напоминает о понятии hvâtunga — omina, auguria [знамения, предзнаменования]; geormenleáf, eormenleáf, geormanleafa или hocleafa (Haupt, Zeitschr., IX, 408) — мальва: в древневерхненемецком, предположительно, — irmanloup [лист Ирмина?] (см. I, 627, 628). Древневерхненемецкие названия трав см. в Graff, I, 1050, 1051; III, 863—872; они дошли до нас в неполном виде и в мифологическом плане не так интересны [31].

17 Ср. с сухими перечислениями в Parz., 791 и Fragm., 45c. Более интересно стихотворение Штрикера (см. Stricker (Hahn), 44—52); Ираклий разбирался в камнях (см. Massm., 468—473).

из других составных слов (см. Graff, I, 468). Скорее всего, так изначально называли и знаменитый опал (он же — Orphanus, Pupillus; в средневерхненемецком — Weise [сирота]), молочно-белый и яйцевидный; этот камень считался исключительно драгоценным: им украшена корона немецких королей. У Альберта Великого: orphanus est lapis, qui in corona romani imperatoris est, neque unquam alibi visus est, propter quod etiam orphanus vocatur. Est autem colore quasi vinosus, subtilem habens vinositatem, et hoc est sicut si candidum nivis candens seu micans penetraverit in rubeum clarum vinosum et sit superatum ab ipso. Est autem lapis perlucidus et traditur quod aliquando fulsit in nocte, sed nunc tempore nostro non micat in tenebris. Fertur autem quod honorem servat regalem [Orphanus — это камень в короне римского императора [то есть императора Священной Римской Империи]; другого камня, подобного этому, никто никогда не видел, потому его и назвали Сиротой. Цветом он как бы винный, с легкой винной примесью, будто снег, сияющий белизной, искрится сквозь прозрачно-красное вино и растворяется в нем. Это очень яркий камень; говорят, что однажды он загорелся

вночи, но в наше время он уже не блистает в темноте. Считается, что он оберегает королевскую честь]. Если бы уже древневерхненемецкое weiso использовалось для обозначения этого камня, то, скорее всего, это нашло бы отражение

вглоссах. У средневерхненемецких поэтов Сирота упоминается многократно: образ стал весьма популярен с тех пор, как возникла легенда о герцоге Эрнсте, который где-то в дальних краях вырезал этот опал из скалы, а затем преподнес его в дар королю (см. Herzog Ernst, 3604—3623, 5543; в латинском переложении Одона [Магдебургского] — Ernestus, VI, 357). Philippe setzen weisen ûf! [Филипп, надень Сироту!] (Walth., 9:15); schouwe wem der weise ob sîme nacke stê, der stein ist aller fürsten leitesterne [следи, на кого указывает Сирота над его шеей: этот камень — путеводная звезда всех князей] (Walth., 19:3 — ср. с Helbl., II:881); der künec alsô den weisen hât [еще этот король владел Сиротой] (Ms, I, 15a); wie si durch den berc har wieder kâmen, dâ sie der krône weisen inne nâmen [как они прошли через гору, где нашли Сироту для короны] (Ms, II, 138a); den weisen ie vil hôhe wac der keiser und daz rîche, dur daz nie sîn gelîche wart unter manigem steine [Сирота — большая ценность и для императора, и для империи: среди всех камней другого такого нет] (Troj., 20); ich stich im abe den weisen [я вырежу Сироту из его (короны)] (Otto bart, 314); см. также цитаты из «Vater unser» Генриха фон Кролевица, собранные в Lisch, [V. U.], 208. Альберт и Конрад тоже говорят, что камень называли Сиротой из-за того, что другого такого не было — опал, как сирота, был лишен родичей; то же — в глоссе к Ssp., III, 60. В испанской короне раньше сияла драгоценная жемчужина, которую тоже называли huerfana (сиротой) или sola (единственной); эта корона сгорела в дворцовом пожаре 1734 года. По-французски одиночный, добытый не на месторождении алмаз называют solitaire. Во всем этом есть и более глубокий, мифологический смысл: подробнее см. Haupt, Zeitschr., VII, 278. Первоначальный смысл слова pupillus — маленький, малолетний мальчик; позднее так же стали называть сироту­.

Pupilla и κόρη — это одновременно «девочка» и «зеница ока» (считалось, что в зрачке можно рассмотреть фигуру ребенка — см. II, 683). Вёлунд выделывал iarknasteinn из глаз убитых детей, соответственно, такой камень могли называть pupilla или pupillus — а это то же самое, что наше Orphanus; выходит, что понятия erchanstein и weise можно отождествить друг с другом. Из глаз Тьяцци сотворились яркие звезды, а звезды в целом называли драгоценными камнями небес; представления о звездах легко могли перейти на искрящийся камень. Генрих фон Кролевиц описывает небо как огромный дом и, опять же, сравнивает опал-Сироту с божьим глазом (Heinr. von Krolewiz, 1194, 1203, 1216) [32].

Считалось, что увидеть жемчуг во сне — к слезам; по мифологическим представлениям, жемчужины — это слезы Венеры; ср. со слезами Фрейи, которые обращались каплями золота (см. II, 874)18; слезы Вяйнямёйнена падают в море жемчугами (см. XXII руну «Калевалы»). Соответственно, перлы могут быть и металлом, и камнем. Древние германцы считали жемчуга морскими камнями, под eorcanstân могли иметь в виду и их. Интересно, что латинское название жемчужины, unio, тоже связано с сиротством и бесподобием: in tantum ut nulli duo reperiantur indiscreti, unde nomen unionum romanae imposuere deliciae [нет двух одинаковых жемчужин, потому римляне и называют их униями] (Plin., IX, 35, 59); ideo uniones dictos quia nunquam duo simul reperiantur [их называют униями, потому что не найти двух одинаковых (жемчужин)] (Isid., Or., XVI, 10). И далее у Плиния: nam id (nomen unionum) apud Graecos non est, ne apud barbaros quidem inventores ejus aliud quam margaritae [это название (unio)

неизвестно ни грекам, ни варварам, у них искатели жемчуга называют перлы маргаритами]. Слово margarita, μαργαρίτης чаще всего использовалось у вар-

варов (среди искателей жемчуга), а значит, вполне возможно, что в этом случае римляне и греки заимствовали германское слово: древневерхненемецкое marigreoz, средневерхненемецкое mergriez, древнесаксонское merigriota, древнеанглийские meregreot, meregrot — всё это вполне значимые термины, обозначающие sabulum, calculus maris [морской камешек]. Правда, в готском (см. перевод 1Тим.2:9) встречается слово markreitus, образованное на манер греческого μαργαρίτης со сдвигом согласных; соответствующая древневерхненемецкая форма должна была выглядеть как marchrîz. Возможно, иностранное слово закрепилось и в древневерхненемецком, и в древнесаксонском, и в древнеанглийском (хотя обычно такого не происходит: заимствования укореняются в одном диалекте, а не сразу в трех); возможно, у готов не было слова marigriuts — или

18 Слезы Фрейи обращаются золотом, а из слез дочерей солнца, сестер Фаэтона, рождается ἤλεκτρον: имеется в виду либо электр, либо янтарь (succinum). Тацит и Плиний приводят германское название янтаря — glesum (см. Gramm., I, 58); по-древнескандинавски янтарь называли rafr (Sn., 156), по-шведски — raf, по-датски — rav; в древнеанглийских глоссах: eolhsand — electrum (в Mone, 1106: eolcfang). См. Werlauff, Gelehrte Abh. vom Bernstein (Schleswig, 1840) [33].

Ульфила просто почему-то решил его не использовать и скопировал греческую форму, которая теперь основательно закрепилась в женском имени Гретхен. Древневерхненемецкое perala (или berala), равно как и древнеанглийское pearl, происходит, судя по всему, от греко-латинского beryllus [берилл]: на жемчужный нарост из раковины здесь вновь переносится понятие о gemmula [драго-

ценном камне]. С формой margarita можно еще сравнить санскритское marakata: это слово означает σμάραγδος, μάραγδος [смарагд, изумруд] и тоже может

быть связано с жемчугом. У средневерхненемецких поэтов слово mergrieze означает то «песчинка», то «жемчужина»: ûz der bühsen giezen stöubîne mergriezen [из склянок высыпался песок (или жемчужный порошок)] (Trist., 4669); von glanzen mergriezen [от сияющих жемчужин] (Troj., 1446) [34].

Erchanstein получался из человеческого глаза, а жемчужины растут внутри раковин: в Средние века воображали, что и другие драгоценные камни появляются в теле или из тела различных животных. То, что Марбод рассказывает о lyncurius [лигурий — затвердевшая моча рыси] (Marbod, XXIV), подробнее изложено в Rudlieb, III:101—127: этот яркий рысий камень может украсить и кольцо королевы, и корону короля. В других сказаниях повествуется о камнях (наделенных особой силой), что рождаются на головах у петухов, гадюк и лягушек. В теле кастрированного петуха-трехлетки нарастает камень под названием alectorius (Marbod, III): invictum reddit lapis hic quemcunque gerentem, extinguitque sitim patientis in ore receptus [этот камень делает непобедимым того, кто его носит, он утоляет жажду, если положить его в рот больному]. По средневерхненемецкой поэме, возраст каплуна должен составить семь лет; по словам Альберта Великого — девять лет. В стихотворении [Штрикера] из «Венского кодекса» (Cod. [Vindob.] 428, № 136; см. Stricker (Hahn), 48) упоминается драгоценный змеиный камень, дарующий победы своему владельцу:

ich hœre von den steinen sagen, die natern und kroten tragen, daz grôze tugend dar an lige. swer si habe, der gesige; mohten daz sigesteine wesen,

sô solt ein wurm vil wol genesen, ders in sînem lîbe trüege,

daz in nieman erslüege.

[я слышал сказания о тех камнях, что носят гадюки и жабы; в них — огромная сила:

кто завладеет таким камнем, тот победит; но если это подлинный камень победы, то тот змей, что носит его в своем теле, проживет свою жизнь удачно и никто его не убьет]

1003), под камнем победы следует понимать алмаз. В средневековых поэмах упоминаются кольца, приносящие победу и делающие человека невидимым (см., например, Troj. (Keller), 9198): сила этих колец всегда заключается в камне. Марбод упоминает еще о камне, называемом gagathromeus: quem qui gestarit dux pugnaturus in hostem, hostem depulsum terra marique fugabit [предводитель, носящий этот камень в битве, обратит врагов в бегство и на земле, и на море] (Marbod, XXVII) [35].

В Marbod, XXVIII рассказывается о камне, падающем с небес, — он называется ceraunius (κεραυνίας): qui caste gerit hunc, a fulmine non ferietur, nec do-

mus aut ville, quibus affuerit lapis ille [благочестивого человека, который носит с собой этот камень, никогда не ударит молнией; те дома и города, где хранят громовой камень, тоже защищены от молний]. К этому Марбод прибавляет: crystallo similem Germania mittere fertur, coeruleo tamen infectum rutiloque colore [говорят, что этот камень, подобный кристаллу, происходит из Германии, а цветом он лазоревый с примесью желто-красного]; эти сведения заимствованы у Плиния: est inter candidas et quae ceraunia vocatur, fulgorem siderum rapiens, ipsa crystallina, splendoris coerulei, in Germania nascens [среди ярких камней есть один, который называют громовым: он ловит сияние звезд, а сам он — как кристалл, блистающий лазурным цветом; рождаются эти камни в Германии] (Plin., XXXVII, 9, 51); правда, вместо Germania здесь принято читать Carmania [Кармания — регион в Персии]. Нет никаких сомнений в том, что представления о громовом камне (см. I, 401) — чисто германские; громовые стрелы (мифологически тождественные каменному молоту бога-громовника) и кремни (см. II, 470; Один бросал точильный камень; еще один такой застрял в голове у Тора — см. II, 649) считались священнейшими из всех камней. Само слово Мьёльнир весьма похоже на славянские названия молнии; в сербских песнях молния олицетворяется как Муња — сестра Грома, невеста Месяца (Vuk (neue Ausg.), I, 151, 154); ср. с немецкими персонификациями Молота (см. I, 403, 404; II, 589). Молния во всем оказывается идентична Мьёльниру. Римляне, видимо, считали громовую стрелу (silex) камнем Юпитера (Jovis lapis): lapidem silicem tenebant juraturi per Jovem haec verba dicentes: «si sciens fallo tum me Dispiter salva urbe arceque bonis ejiciat, uti ego hunc lapidem!» [держа в руках кремень, Юпитеру клянутся такими словами: «если я нарушу клятву, то пусть ОтецЮпитер сохранит и город, и крепость, но выбросит меня, как я бросаю этот камень»]. Тот, кто приносил клятву, брал из храма Победоносного Юпитера (Juppiter Feretrius) посох и «lapidem silicem quo foedus ferirent» [кремень, которым скреплялся договор], точно так же союзы скрепляли молотом Тора. По словам Тита Ливия, камнем Юпитера ударяли жертвенную свинью: «tu illo die, Jupiter, populum romanum sic ferito, uti ego hunc porcum hic hodie feriam, tantoque magis ferito, quanto magis potes pollesque»; id ubi dixit porcum saxo silice percussit [«в тот день ты, Юпитер, так же порази римский народ, как я сегодня поражаю этого поросенка: и настолько сильнее порази, насколько больше власть твоя

и могущество»;­ сказав­ это, он забил­ поросенка­ ножом из кремня] (Livius, I, 24). Можно вспомнить о немецком проклятье «ударь тебя молот!». Финны тоже называли громовой камень Ukonkiwi камнем Укко, камнем прародителя; у индийцев — hîra, hîraka, громовой камень Индры (Pott, Forsch., II, 421) или vadshra: это слово означает и громовую стрелу, и алмаз. Если в индуистской традиции громовой камень отождествлен с драгоценнейшим из камней, то наши предки, равно как и римляне, видели оружие бога-громовержца в твердом кремне; в мифах и суевериях кремню придается великая сила: malleum aut silicem aërium, ubi puerpera decumbit, obvolvunt candido linteo contra infestationem fearum, albarum feminarum, strygum, lamiarum [молот, или небесный кремень, оборачивают белым полотном и кладут рядом с роженицей против заражения плода (?), против белых жен, стриг, ламий] (Gisb. Voetius, Sel. disputat. theol. (Ultraj., 1659), III, 121) [36].

Существовали поверья о камне мудрецов (lapis sapientum), или философском камне, который одаривает своего владельца мудростью или умением творить золото и продлевать жизнь (см. в I, 345 об ôskasteinn, «камне желания»); в Скандинавии тоже ходили легенды о lîfsteinn [камне жизни]. Берси [Bersi] в «Саге о Кормаке-скальде» носит такой камень на шее, и он помогает герою плавать (Kormakssaga, XII, S. 116, 118) [37].

В честь богов, героев и великанов называли только огромные камни (то есть горы и скалы): мифологические персонажи либо обретаются там в каменных палатах, либо зашвыривают эти массивные валуны на их нынешнее место; отдельные виды камней (по крайней мере целебных) с именами богов, скорее всего, не связывались. Какой-то из видов сланца называли великанским хлебом, jyvrikling (см. I, 875); туф — это nackebröd [хлеб некков] (см. I, 789); обуглившиеся камни в Скандинавии зовутся Surturbrandar [головнями Сурта] (см. II, 325).