Примечания к главе XXXIII

[1]

По К. Швенку (Schwenk, Semiten, 161), понятие о дьяволе впервые возникло

у персов. Об Ахура-Мазде см. Windischmann, Rede, 17, 18; в клинописных текстах этот бог зовется Аурамаздой (греческое Ὠρομάσθης). В ahura — тот же корень, что

и в санскритском asura (Böhtling, 555); с корнем mazda Бенфей (см. Gött. gel. Anz. (1862), 1757) сравнивает санскритское medhás, medhâm = vedhâm. У индийцев асурами называются злые духи, а дэвами — добрые; у персов все наоборот: ahura — название добрых сил, а daêva — злых. Еретики утверждали, что дьявол Ариман — первородный сын бога, в то время как Ормузд, или Христос, — всего лишь второй его отпрыск. Езиды почитают дьявола как существо изначально благое, но отпавшее от добра и ставшее вредить людям с тем, чтобы в итоге снова стать богом и отомстить. О падении Люцифера см. I, 487; ангелы падают с небес в ад на протяжении трех ночей и трех дней (Cædm., 20:12); sie fielen drî tage volle [они падали три полных дня] (Karajan, Denkm., 42:9). Гефест целый день падал с Олимпа на Лемнос (Il., I:592). Дьявол всячески старается подражать творениям бога: возле церкви он возводит свою часовню (см. II, 611). У дьявола — 12 учеников (Berthold, 321); о 12 студентах дьявола см. ниже, примечание 23.

[2]

Даже форму ἡ διάβολος (calumniatrix [клеветница]) женского рода Ульфила переводит как diabula, diabulôs во множественном числе (см. 1Тим.3:11). Среди искажений греческого слова можно вспомнить датские knefvel, snefvel (Molbech, Tidskr., VI, 317) и арабские eblis, iblis; сюда же, вероятно, следует отнести и немецкое восклицание «der Tausend!»: ср. с dusii (см. I, 780) и с daus (см. Wb., II, 855). По-литовски dĕvalus, dĕvulus — «великий бог» (Nesselmann, 140a). Имена собственные: Cuonradus Diabolus de Rute (MB, VIII, 461, 472); filii Tiufelonis [сыновья Тифеля] (см. II, 608); Beroldus dictus Diabolus (Sudendorf, Beitr., 73 — документ 1271 года); Cunze gen. Duflis heubit [«голова Дьявола»] (Arnsb. Urk., 787). По-фински дьявол называется perkele (Kalev., X:118, 141, 207, 327), а по-лапландски — perkel, pergalak (см. примечание 10 к главе VIII); все эти формы, по Schiefner, Die finn. Namen, 611, происходят от корня piru — cacodaemon [злой дух].

В Diemer, 255:10 — Satanas, в Haupt, Zeitschr., VIII, 155, 355 — (гнусный) satanât (см. также Karaj., Sprachdenkm., 52:3); множественное число satanasâ — в O., V, 20:4. Имя Сатаны схоже со словами scado (см. II, 579), и skôhsl (см. II, 592), а особенно — с именем Sätere, Сатурн (см. I, 316).

[3]

Der tievel gap den rât, wander [wand er] in bezeren ne hât [дьявол дал совет: почему бы не нанести ему рану] (Fundgr., II, 87); als ez der tiufel riet [как посоветовал дьявол] (Nib., 756:9); der tiuvel mir daz riet [так мне посоветовал дьявол / черт меня дернул] (Frib., Trist., 2207). Дьявола называли «niht guotes» [недобрым, нечистым]; до сих пор

говорят: «здесь смердит, как от нечистого [wie nichts gutes]»; в латышском — ne labbais: недобрый, негодный. В лапландском — pahakes, «злой». В Fundgr., II, 18 дьявол назван der ubel âtem [злодышащим]; unreine saghe untwas [нечистый зовется злодеем (?)] (Bruns, 324, 325) — ср. со шведским Oden, hin onde [Оден — дьявол] (Ihre, Dial. lex., 123a); der arge tumbe [злой глупец] (Martina, 160:23) — по-нововерхненемецки говорят «der dumme Teufel»; arger wiht [злодей] (Diut., I, 470); der sûre wirt [мрачный хозяин] (Helbl., II:587); ûz des bitteren tiefels halse [из горькой глотки дьявола] (Grieshaber, 52); den leiden duvelen [гнусным дьяволам] (Haupt, Zeitschr., II, 197); der leidige tifel [гнусный дьявол] (Mos., 52:18); leding [окаянный] (Cavallius, Voc. Verland., 40a); låjing, låje (Wieselgren, 385); liothan (Dybeck (1845), 72); der greulich hat dich herein getran [тебя сюда нечистый принес] (Uhland, Volksl., 801); литовское bĕsas, дьявол, ср. с baisus — crudelis, terribilis [жестокий, ужасный]. В финском — paha, pahoillinen (дьявол); в эстонском — pahalainen, pahomen (Salmelainen, I, 179, 193, 234). В Скандинавии дьявола еще называют skam, skammen [стыдом, постыдным] (Ihre, Dial. lex., 149b; Dybeck (1845), 3, 55, 77). Вероятно, под словом «lützel» тоже понимается дьявол? «Wo führt dich der Lützel hierher?» [откуда тебя сюда малыш принес?] (Gryphius, Dornr., 56:8). Живого, реально существующего дьявола называют просто «воплощенным» (Gotthelf, Käserei, 356); «сущий дьявол во плоти» (Garg., 229b); «как будто я воплощенный призрак» (Garg., 244a); der sihtige tiuvel [видимый, сущий дьявол] (Berth., 37); des sihtigen tufels kint [дитя сущего дьявола] (Dietr. Drachenk., 212b, 285b) — ср. с vif maufé! [сущий («живой») дьявол (от maufait — злодей)] (Méon, III, 252); ainz est deables vis [скорее это облик дьявола] (M. de Gar., 178). Оборот «antiquus hostis» [древний враг] встречается и у Видукинда (см. Pertz, V, 454); Уриан [der urian] как имя дьявола можно сравнить с формой Урганс (см. примечание 14 к главе XVII); utüfel [прадьявол, архидьявол, древний дьявол] (Gotth., Erz., I, 162, 177, 253, 275, 286); urteufel (Gotth. Erz., II, 277); d’oude sathan [старый сатана] (Maerl., II, 300); de uald, de uald knecht [старик, старый слуга] (Müllenhoff, 265). Со шведским «старым Эрихом» можно сравнить чувашское домашнее божество, тоже именуемое Эрихом [Erich; Ирих, Йерех] (Götze, Russ. Volksl., 17). По-древнескандинавски andskoti — diabolus, hostis [дьявол, враг]; ther widarwerto [отвратительный] (O., II, 4:93, 104); warc [враг, волк] — diabolus (Graff, I, 980); hellewarc [адский волк] (Diut., II, 291) — ср. с древнескандинавским vargs: hostis, lupus [враг, волк] (см. II, 586); der vîent [враг] (Pfeiffer, Myst., I, 131); der vînt (Helbl., I:1186); der leide vient [окаянный враг] (Leyser, 123:11, 38); в «Беовульфе» слово lâđgeteona использовано по отношению к морским чудовищам (Beov., 1113), но буквально оно означает «окаянный враг» и вполне может относиться к дьяволу. Der helsche dief [адский вор] (Maerl., II, 312); кобольд зовется ночной тенью (Rochholz, I, 295; см. Kl. Schr., III, 407). Ein unhuld [нечистый] (Hagen, Heldenb., I, 235). С формой unholdâ женского рода из древневерхненемецких гимнов ср. средневерхненемецкое «daz wîp, diu unholde» [нечистая жена] (Pass., 353:91); in Unhuldental [в долине Унхульден] (Bair. Qu., I, 220). С дьяволом во многом схожа сербская вила (женского рода). Слова uberfengil, ubarfangâri (praevaricator, usurpator [лукавый, ловчий]) означают, судя по всему, дьявола как противоположность ангелам (Haupt, Zeitschr., VIII, 146).

[4]

Der ubele vâlant [злой дьявол] (Diemer, 302:28); der vâlant (Karaj., 89:14); diu vâlendîn [дьяволица] (Cod. Pal. 361, 74c); vâlantinne (Krone, 9375, 9467); diu ubele vâlantinne [злая чертовка, дьяволица] (Mai, 170:11); disem vâlande gelîch [как этот дьявол] (Mai, 122:21); dû urkiusche [unkiusche?] der vâlande! [ты дьявольски заносчив!] (Mai, 172:16); ein vil boeser vâlant [злобный дьявол] (Türl., Wh., 136b); swaz der vâlant wider in tet [что дьявол сделал против них] (Welsch. gast., 5177); des vâlandes spot [дьявольская насмешка] (Warn., 2426); des vâlandes hant [рука дьявола] (Warn., 1358). Слово vâlant употребляется в поэме «Эрек» [Гартмана фон Ауэ], но в «Ивейне» [того же автора] оно не встречается (Haupt, Vorr., S. XV). Конрад фон Вюрцбург иногда всё же использовал слово vâlant (ранее я ошибочно утверждал обратное); ср. в Silv., 4902: der leide vâlant [окаянный дьявол]; wilder vâlant [дикий дьявол] (Frauenl., 382:15); der vâlant müez si stillen [дьявол должен унять ее] (Frauenl., 123:19); единожды это слово встречается у средненидерландского поэта: die quade valande [злой дьявол] (Walew., 8945) — формы vaeliant (то есть vaillant [храбрый, доблестный]; Lanc., 9647) и faliant, valiant (Lanc., 21461, 24643) следует отличать от vâlant, valand; du pöser feilant [ты злой дьявол] (Fastn. sp., 578:21); böser volant [злой дьявол] (Fastn. sp., 926:11); volandes man [чертов человек] (Haupt, Zeitschr., V, 20, 31); der schwarze voland [черный дьявол] (Mülmann, Geiszel, 273); der volland (Ayrer, 340a); в постановлениях ведовских процессов 1515 года — volant (Wolf, Zeitschr., II, 77); «призвать злого дьявола [böse voland]» (Lichtwer (1758), 128). Мефистофель во время празднования Вальпургиевой ночи на Блоксберге называется юнкером Фоландом [junker Voland] (Göthe, Faust, 159); в Тюрингии (в Готе) я слышал выражение «das glab der Fold!» ≈ черта с два я в это поверю! Имя Вёлунда вряд ли как-то связано с формой vâlant, где v в действительности представляет собой­ f.

[5]

В моравском сказании дьявол тоже описан хромым (см. II, 601); колченогим дьявола представляют и валахи (Friedr. Müller, № 216, 221); ср. с хромым козлом Тора (см. I, 585). Дьявол слеп (aklatis по-литовски); глаза ему выжгло раскаленным металлом (см. II, 617). Он черен: ne nos frangat demon ater [чтобы не сломил нас черный демон] (Chart. Sithiense, 8); tenebrosus hostis [темный враг] (Münter, Tempelh., 158); der swarze meister [черный господин] (Haupt, Zeitschr., I, 277); von dem tiuvel hoert man wol, wie er swerzer sî dan kol, und ist doch unsihtic [все знают, что дьявол черен, как уголь, и всё же невидим] (Ls, III, 276); die swarzen hellewarten [черный сторож ада] (Servat., 3520). В Тироле и Верхнем Пфальце дьявола называют grauwuzl (Schmeller, IV, 208). Он носит одежду серого или зеленого цвета (см. II, 671), а также, подобно цвергам, — красную шапочку (Müllenhoff, 194). Африканские негры рисуют дьявола белым (Klemm, III, 358, 364).

[6] Рог дьявола отчасти напоминает о точильном камне, застрявшем в голове Тора

(см. I, 649); ср. с gehurnte helle ohsen [рогатый адский буйвол] (Haupt, Zeitschr., VIII, 151, 236). У дьявола есть хвост: dem tüfel uff den schwanz gebunden [привязан черту­

ко хвосту­] (Keiserberg, XV; ср. со Staffely, 41c, 43a, 59b; Schärtlin, 226), как и у тролля (см. Dybeck, Runa (1844), 73); у норвежской хульдры сзади — коровий хвост. У дьявола разные ноги: лошадиное копыто и петушиная лапка (Lisch, Mecklenb. Jb., V, 94); в другом варианте — человеческая нога и лошадиное копыто (Müllenhoff, 197). Deoful vam [vann] and vliteleás [дьявол темен и ужасен] (Andr., 1170).

[7]

Дьявол рогат, у него раздвоенные копыта (Wolf, Zeitschr., II, 63); из-под одежды у него показывается козлиное копыто (Mone, VIII, 125). Цвергам тоже приписывают козлиные копыта и когти (см. I, 749); daemones in specie caprarum [демоны в облике коз] (Acta Bened., I, 33). Дьявол в облике горной козы (Haltrich, 44; Pfeiffer, Germ., I, 484); «козами дьявола» называли ведьм (Keller, Altd. Erz., 192:22). Выражение «bocks lid» [козлиный член] ср. с tuvels glit [чертов член] (Pass., 377:24; см. ниже, примечание 21); boxscheis habe ir sele! [попади твоя душа в козлиное дерьмо!] (Lindenbl., 123); «вырвать черту рог» (Garg., 17b). Здесь же стоит упомянуть о таких именах собственных, как Hellbock, Höllbock [«адский козел»] (Denkschr. der k. k. Akad., V, 20).

Дьявол по имени Säureußel [свиное рыло] находит колокола (Ph. Dieffenbach, Wanderung, 73); duivels zwîntje [чертовы свиньи] (Haupt, Zeitschr., VII, 532 — см. примечание 31 к главе XVII). Племенного кабана называли словом fuhl (Weisth., II, 528). Urswîn — имя героя (Dietl., 5253; ср. с Urber, Urkämpe, Ursau, Urschwein [медведище, кабанище, свинища]). Дьявол зовется рысью (luhs; MS, II, 6b, 7a), зайцем (Panzer, Beitr., I, 137), обезьяной бога (см. ниже, примечание 21).

Дьявол — der vil ungehiure hellewolf [чудовищный адский волк] (Haupt, Zeitschr., V, 520); die hellewargen [адские волки] (Haupt, Zeitschr., VII, 376); abstrahis ore lupi [держишься подальше от волчьей пасти] (Erm. Nigellus, VI:370; GDS, 329, 333).

Hellehunt [адский пес] — Cerberus [Цербер] (Gl. Sletst., IV, 32; Renn., 289; Diemer, 314:2, 13); der übele hunt [злобный пес] (Diemer, 309:22); der hunt verwâzen [проклятый пес] (Diemer, 314:2, 13); vuor der übermuote hunt alsô tiefe an den hellegrunt [спесивый пес ведет в глубины адской бездны] (Diemer, IV, 26); nîthunt [злобный пес] (Helbl., II:264). Дьявол является в облике пса (Pass., 203:59).

[8]

В Gryphius, Sonett., I, 1 дьявол зовется höllenräbe [адским вороном]; он является «in swarzer vogele bilde» [в облике черной птицы] (Ksrchr., 4314); der höllische geier [адский коршун] (Meinert, 165); «этому вы научились у коршуна» (Lessing, II, 446); die höllische agalaster, der satan [сатана, адская сорока] (Pol. Maulaffe, 195; ср. с Parz., 1); hellegouch [адская кукушка] (Krolewicz, 3879); ср. с «кукушкиным служкой» (см. II, 136); de bunte kiwit hahl se! [пестрый чибис принес их!] (Hanenreyerey (1618), A, Vb); fört juw de kiwitt nu weer her? [опять тебя сюда чибис принес!] (Hanenreyerey (1618), B, VIIIe). У дьявола — утиные или петушиные лапки (Thür. Mitth., VI, 3:69, 70).

Эдемского змея, по Швенку (Schwenk, Semiten, 162), с дьяволом отождествили ошибочно. Дьявол — der lintwurm [блистающий змей] (Mar., 148:28); der alde helletrache [древний адский дракон] (Pass., 13:23; 101:47); der hellewurm [адский змей] (Pass., 106:27); у Эрмольда Нигелла — celidrus (Erm. Nigell., II:191): от греческого χέλυδρος,

водяной змей. По-древнеанглийски Левиафана называли sædraca [морским драконом]; о Левиафане сказано: cum armilla in maxilla [с крюком в челюсти] (V. geloub., 601); «ein rinc ime in sîne nasen gelegit» [в нос у него вставлено кольцо] (V. geloub., 541); ср. с in des tiuveles drozzen [в пасти дьявола] (Rol., 244:29); den hât des tiuvels kiuwe verslunden [пожраный челюстями дьявола] (Warnung, 540).

Belzebup (Karajan, 52:3); Belsebûc во фрагментах из поэмы «Madelghîs»; Besebuc (Walew., 8244); drukhs (женского рода) в образе мухе (Spiegel, Avesta, [I], 124); дух в облике мухи оказывается заперт в стакане (MS, II, 13b, 14a) или в коробке (Leipz. Avant., II, 41). О дьяволе в стакане рассказывается и в поэме «Zeno» (см. издание Брунса),

ив легенде о школяре и разбойнике (рассказанной у Генриха Герфордского (995 год)

иу Корнера).

[9]

О дьяволе как кувалде (slege) см. Kemble, Sal. and Sat., 146, 177. В Ambras. lied., 142 дьявол зовется meister Hemmerlein [«мастером Молоточком»]. Молот Донара постепенно превратился в огненный меч, ср. с: ein fiurec swert der tiuvel hât [у дьявола есть огненный меч] (Haupt, Zeitschr., V , 450 — см. II, 328 и примечание 16 ниже). Образ дьявола, катящегося, как мельничное колесо, напоминает сказание о тролле, катящемся, как шар (см. Nilsson, IV, 40).

[10]

Дьявол — der alde hellewarte [древний страж ада] (Pass., 23:18); hellewirt [хозяин ада] (Pass., 99:11); der alde hellewiht [древний хозяин ада] (Pass., 293:94); er rehter helleschergen gouch! [настоящая адская кукушка-комендант!] (Mai, 156:40); hellescherje [адский комендант] (Tit., 5468, 5510); hellescherge [адский комендант] (Helbl., II:603); hellefiur [адское пламя] (Berth., 56). Hellitamph [«адский смог»] — собственное имя (MB, XIV, 424); der fürst ûz helle abgründe [князь из адской бездны] (Walth., 3:12); сейчас дьявола называют «князем тьмы». С выражением hellegrâve [адский граф] (см. II, 583) ср. такие собственные имена, как Helcrapho (Böhmer, Font., II, 185); Herman der Hellengrave, Hellegrave (Mon. Zoller., № 305 (1345 год), № 306).

Дьявол живет на севере: cadens Lucifer… traxit ad inferni sulfurea stagna, in gelida aquilonis parte ponens sibi tribunal; hunc ferocissimum lupum agnus mitissimus stravit [павший Люцифер… воссел на ледяном севере и стал утягивать (души людей) в серные озера ада; этот волк прожорливейший задрал множество агнцев] (из «De laudibus cruces» Рабана Мавра, fig. X); (Lucifer) chot, wolti sizzin nordin [(Люцифер) пожелал воссесть на севере] (Diemer, 94:16); entweder zu den genâdin oder den ungenâdin, sive ad austrum sive ad aquilonem [либо к милосердному, либо к немилосердному, либо на юг, либо на север] (Leyser, 135:34). На севере находится скандинавский Ётунхейм (см. I, 185), страна великанов: дьявол тоже часто выступает в роли великана — ср. с Локи и Логи, также вышедшими из великанских родов; önskar honom långt nordan till fjälls [пожелал ему отправиться подальше на север, в горы] (Sv. vis., II, 163) = послал к черту.

В Смоланде говорят: drag till Häckenfjälls [иди на Геклу] (Cavallius, 25a); о горе Гекла, Heklufiall, см. Bartholin, 356—360; у Фишарта — fewr im Heckelberg [огонь на горе Гекла] (см. Wackern., II, 470).

By desser kerken buwet de düvil einen Nobis kroch [у этой церкви дьявол выстроил трактир] (Agricola, Sprikworde (1528), № 23, Bl. 14a); nobishaus [(адская) корчма] (Mone, VIII, 277); in nobis haus, da schleget das hellisch fewer zum fenster hinaus [в чертовой корчме, где из окон бьет адское пламя] (Er. Alberus, Barfußer Münche Eulenspiegel und Alcoran (Wittemb., 1542), Bl. E4); «отправились они в адский трактир, где пламя бьет из окон, и напекли там яблок на пороге» (Schimpf und ernst (1550), CCXXXIII); «молчи, ты теперь в чистилище [nobishauß]» (H. Sachs (1552), III, 3:44rw); ir sparts in Nobiskrug [она (Реформация) гуляет по аду] (Fischart, Dominici leben. (1571), X2b [2b]); Nobis Krucke (Melander, Jocoser. (1626), 548); «сбросить в адскую бездну [nobiskrug]» (Simpl. [1713], III, 387); «как Франсион [Francion] на стуле едет в Нобискруг (в бездну,

втемницу)» (Hist. des Francions (Leyden, 1714), IX). В Целле поют такую колыбельную: mûsekätzen, wô wut du hen? ik wil nâ nâbers krauge gân [кошка-мышеловка, чего тебе надо? хочу попасть в подвал трактира]. О Nåberskrôch, Nobelskrug см. статью Куна

вHaupt, Zeitschr., IV, 388, 389. Г. Лео (Leo, Malb. Gl., II, 42) производит форму nobis от ирландского aibheis — бездна; слово aibhistar, по Лео, обозначает дьявола.

[11]

Древнеанглийское scocca встречается и в немецком: у Саксона Анналиста упоминается некий Adalbertus scucco (Pertz, VIII, 690); Seyfriden dem steppekchen (MB, XVI, 197 — 1392 год). Такое имя дьявола, как Barlabaen, еще упоминается в Walew., 9741;

Barlibaen (Limb., IV , 959); Barnebaen, Barlebos, Barlebaen (V. d. Bergh, 11, 12, 275, 276); в Rose, 2804 слово borlebuer употребляется в значении «грубиян, невежа». Слово frimurc (Türl., Wh., 136a; fêmurc в Codex Palatinus) напоминает об имени Fêmurgan (см. II, 335).

ВBerthold, 56 приводятся такие имена дьявола, как Lasterbalc, Schandolf, Hagendorn (см. II, 671), Hagelstein [позорная шкура, позорный волк, боярышник, градина]; ein tiuvel genannt lesterlinc [дьявол по имени постыдник] (Hagen, Ges. Abent., II, 280); Lästerlein и Schentel [позорник] — тоже имена дьявола (Fastn. sp., 507—509). Вероятно, древнескандинавское слово kölski (satanas), до сих пор весьма употребительное в Исландии, буквально означает senex procax [бесстыдный старик]? По-шведски hin håle — дьявол; устаревшее snogen — «лысый» (Unander, 36; ср. с kahlkopf [лысоголовый] в Gramm., II, 374); в Эстергётланде — skammen, skrutt, skräll (Kalén, 17b; см. примечание 3 выше).

ВФорарльберге дьявола называют jomer и höller (Bergmann, [Vorarlberg], 94); слово jammer означает эпилепсию, судороги (см. II, 672).

Эвфемистически дьявола именуют так (см. II, 577): Да-пребудет-с-нами-бог, мастер Следи-за-собой (Ettner, Unw. Doct., 241), И-так-далее (et cetera, по-итальянски — ceteratojo). Цыгане называют бога словом devel, а дьявола — словом beink (Pott, [Zigeuner], [I], 67). Датского «старого Эрика» в Норвегии называют gamle Eirik, gamle Sjur (Aasen, 124a). Об имени Hemmerlin см. выше, примечание 9; Martinello (см. II, 672).

Pinkepank (Haupt, Zeitschr., VI, 485), Schimperschamper, Schimmerschemmer = дьявол.

[12]

Велняс [Velnies] является в облике зеленого охотника (Schleicher, 213); ср. со сказаниями о ведьмах: дьявол там предстает как Зеленый Плащ (KM, № 101). В Эстергётланде дьявола называют Oden. Дьявольское воинство называется стаей: des tivelis

geswarme [чертова стая] (Rol., 120:14); der tiuvel hât ûzgesant sîn geswarme [дьявол прислал свою стаю] (Rol., 204:6); geswerme (Karl, 73b); des tiefels her [воинство дьявола] (Griesh., II, 26). Verswinden sam ein kunder, daz der boese geist fuort in dem rôre [затих, как зверь, загнанный дьяволом в камыши] (Tit., 2408); «дьявол бродит в диких зарослях камыша» (H. Sachs, V, 344—346).

[13]

De olle riesenmoder [старая мать великанов] (Müllenhoff, 444), старая бабушка великана (Müllenhoff, 450), великан Бруси [Brûsi] и его мать, еще более страшная, чем он сам (Fornm. sög., III, 214) — всё это напоминает о «чертовой матери» и «чертовой бабушке»; des übeln teufels muoter [мать злого дьявола] (Wolfd. und Saben, 487); u brachte hier ter stede die duvel ende sîn moeder mede [принесли тебя в этот город черт и его матушка] (Karel, II, 4536); бабушку дьявола называют frau Fuik (Haupt, Zeitschr., V, 373); «дьявол давно бы уже забрал его, но, говорят, решил подождать и найти еще одного такого: чертова бабушка пожелала себе пару новых упряжных» (Gotthelf, Schweizersagen, IV, 51); «там дьявол набрал хвороста и разжег печь своей бабушке» (Gotthelf, Erz., I, 226); de düvel und ock sîn môder [дьявол и его мать] (Soester Daniel, VII, 11); «если ты черт, то я чертова мать» (Praet., Weltb., II, 64); «кто ты, черт или чертова мать?» (Simplic. [1713], I, 592) — ср с «ist er der tufel oder sîn wîp?» [кто он, дьявол или его жена?] (Dietr. Drachenk., 159a); des tiuvels muoter und sîn wîb [мать и жена дьявола] (Hätzl., 219a); diu ist des tiuvels wîp [чертова жена] (Nib., 417:4); des übelen tiuvels brût [невеста злого дьявола] (Nib., 426:4; Mai, 172:10). Ср. с представлениями о матери Смерти (см. II, 373). «От палача попал к его матери» (Pol. colica, 13). К приведенным в главе пословицам о быстрой смене погоды можно добавить севернофризское выражение: «когда одновременно идет дождь и светит солнце, то это на краю света хоронят ведьму». Чертей, дьяволов — множество: «во имя тысячи чертей, встань!», «во имя тысячи чертей, пей!» (Wb., I, 230).

[14]

Дьявол требует в жертву овцу и петуха (Caesar. Heist., V, 2), черного козла (Müllenhoff, 41), черного петуха и кота (Müllenhoff, 201), черного и белого козлов (Müllenhoff, 203). С приведенным в главе диковинным выражением Ганса Сакса (H. Sachs, III, 3:13c) ср. слова из «Симплициссимуса»: «такого еретика нужно обвязать самшитом и подарить Плутону на Новый год» (Simpl., III, 5; S. 287). Жареные кабаньи и медвежьи головы до сих пор украшают так, как описано у Сакса; даже у азиатов принято засовывать фрукты в медвежью голову. «Дьявол будет тебе цирюльником» (Froschm., J, 2a); см. примечание 13 к главе XII.

[15] Из тела Угартилока герой выдергивает вонючее перо; у спящего дьявола или ве-

ликана вырывают семь волосков (Renner, 6927) — Самсону тоже отстригают семь кос (Суд.16:19; siben löcke в переводе Лютера). Diu helle ist ûf getân, der tiufel der ist ûzgelân [ад распахнулся, дьявол высвободился] (Dietr. Drachenk., 211b, 121a, 143b); Lucifer waere ûz gelân [Люцифер высвободился] (Haupt, Zeitschr., I, 20); «как будто дьявол­ разорвал­

свои оковы» (El. v. Orleans, 270); le diable est déchaîné [дьявол вырвался из цепей] (из письма Вольтера Фридриху Великому; Fréd. l. Gr., XXIII, 118). С фразой «дьявол мертв» ср. Ulli er dauđr [Улли мертв] (см. также I, 752). Другие выражения, касающиеся дьявола: des tiuvels luoder (esca diaboli [дьявольская приманка]; MSH, III, 227b); «кто доверит дьяволу подержать свечку, тому он ее и подержит» (Nürnberger, 254); в Fastn. sp., 896:12 рассказывается о дьяволе и угольщике; «всё это выглядело, как поле, набитое чертями» (10 Ehen, 177); den tuvel wir an uns râchen [призовем дьявола на свою голову] (En., 1147); «воры, чтоб их дьявол не поймал, ходят нечетными группами» (Phil. v. Sittew., II, 686—690); c’est l’histoire du diable, история о дьяволе. Существовало некое «сказание о палаче» (Gotthelf, Uli, 148).

[16]

Семя дьявола упоминается в Dietr. Drachenk., 281b и в Boner, Epilog, 51. Hînet rîteret dich satanas alsam weize [этой ночью сатана просеет тебя, как пшеницу] (Diemer, 255:10; Fundgr., I, 170). Wie vil der tubil ûf uns dont (tendiculas ponit [(сколько) ловушек ставит (для нас дьявол)]; Haupt, Zeitschr., V, 450); слово παγίς [сеть, ловушка] из Священного Писания на готский переведено как hlamma (1Тим.3:7; 6:9; древнескандинавское hlömm — fustis) или как vruggô (2Тим.2:26); des tivels netze [сети дьявола] (Mone, Anz. (1839), 58); des tiefels halze [шея дьявола (?)] (Griesh., II, 93); des tiuvels swert [меч дьявола] (Ls, III, 264 — см. II, 589); daz vindet der tiuvil an sîner videln [это дьявол играет на своей скрипке] (Renn., 22629).

[17] Бог проносит людей по воздуху — точно так же, как Вотан и ангелы, — но еще

чаще это делает дьявол (см. II, 618): sît dich got hât her getragen [раз бог принес тебя сюда] (Hätzl., 167:43); der arge vâlant truoc in dar [туда отнес его злой дьявол] (Laur., 822); noch waen daz si der tiuvel vuorte [и не надеюсь, что дьявол принесет их] (Livl., 1425); der tiuvel hât in her brâht [черт принес его сюда] (Greg., 1162); der tiuvel hât mir zuo gebrâht [черт принес меня] (Helbl., I:641); iuch brâhte her der tievel ûz der helle [тебя принес сюда дьявол из ада] (Haupt, Zeitschr., I, 400); die duvel brochte hu hier so na [черт принес тебя сюда] (Rose, 12887); nu over ins duvels geleide! [вперед, с дьяволом!] (Karel, II, 4447); in trage dan wider der tüfel [снова его черт принес] (Diocl., 5566, 5589); welke duvel bracht u dare? [какой черт принес тебя сюда?] (Lanc., 1528); brochte jou die duvel hier? [тебя черт принес сюда?] (Walew., 5202) — ср. с waz wunders hât dich her getragen? [каким чудом тебя сюда занесло?] (Wigal., 5803); welch tivel het dich hiute hin? [какой черт принес тебя сюда сегодня?] (Hahn, Stricker, 14); в значении «где ты?» го-

ворят: «где тебя черти носят?», «где тебя палач носит?» (из Simpl. [1713], I, 57). Греки говорили: τὸ̀ν δ ἄρα τῆος ἀπήγαγεν οἴκαδε δαίμων [божество вело его домой] (Od., XVI:370); τίςδαίμωντόδεπῆμαπροσήγαγε[какое божество принесло эту беду?] (Od., XVII:446); ἀλλά σε δαίμων οἴκαδ ὑπεξαγάγοι [пусть божество направит тебя к дому]

(Od., XVIII:147). К ругательствам, связанным с дьяволом, можно добавить следующие: der tiuvel neme! [черт побери!] (Herb., 6178; нововерхненемецкое der Teufel hole!); daz si der tievel alle erslâ! [чтобы дьявол перебил вас всех!] (Archipoeta, 233); нововерхненемецкие «der Teufel!», «zum Teufel!» [черт! к черту!] — ср. с woher zum teufel? [откуда,

черт побери?] (Eulensp., LXXVIII); louf zu dem teufel, wa du wilt [беги к черту, когда захочешь] (Eulensp., LXXXIX). Пословица «рыжая борода — примета дьявола» схожа с фразой «dieser fuchs, der auch euer hammer ist» [этот лис что твой молот ≈ рыжий человек подобен дьяволу] (Raumer, Hohenst., II, 114 — из Hahn, Mon., I, 122). Дьявол смеется, завидев злое дело, потому говорят: des mac der tiuvel lachen [это смешит дьявола] (Helbl., IV:447 — см. примечание 5 к главе XIV); «враньем человек черта смешит» (Garg., 192a).

[18]

Дьявол околдовывает людей, как альп. В сказании XI века дьявол, носящий имя Нитхарт [Nîthart], сходится с музыкантом Фолларком [Vollarc]. Пригласив Фолларка и его друзей к себе в гости, дьявол угощает и одаривает их — но на следующий день его подарки превращаются в паутину (Haupt, Zeitschr., VII, 523). В следующих выражениях отрицание усиливается упоминанием о дьяволе: den teufel nichts deugen [ни к черту не годится] (Elis. v. Orleans, 447); der den tüfel nützschit (nihtes?) kan [кто ни черта не может] (Ls, II, 311 — ср. с примечанием 16 к главе VII: hvađa Ođins lâtum?); нововерхненемецкое den Teufel weißt du = ни черта, ничего ты не знаешь; teufels wenig (Phil. von Sittew., Soldatenl., 191) — нововерхненемецкое verteufelt wenig [чертовски мало]. У Лессинга (Lessing, II, 479) встречается фраза «das hat den Teufel gesehen»; что она означает — «никто не видел» или «это нечто ужасное»? В Berth. (ed. Göbel), II, 11 встречается фраза «кой черт?» в значении «кто?». С фразой «je so saufe du und der teufel!» [пей с чертом!] можно сравнить и другой оборот: heft hu de duvel dronken ghemakt? [ты и черта заставил пить?] (Rose, 13166). С интересной формулировкой из поэмы «Der Renner» («сначала дьяволу, а потом богу») схожи слова из Iw., 4635: in beschirmet der tiuvel noch got [его не защищает ни дьявол, ни бог].

[19] Иудейский взгляд на бесноватость изложен в Мф.12:42—45; другие библейские

цитаты на ту же тему, а также посвященный одержимости отрывок из одного древнеегипетского текста, приведены в Mannhardt, Zeitschr., IV, 256—259. По-готски одержимого дьяволом называли anahabaidans fram ahmam unhrainjaim [cтраждущим от нечистых духов] (Лк.6:18). В средневерхненемецком: ein beheft man — daemoniacus [одержимый] (Uolrich, 1348); behaft (Diemer, 324:25; Servat., 2284); ob dû beheftet bist [или ты одержим] (MS, II, 5a); beheftete lute [одержимые люди] (Myst., I, 135, 147); ein behefter mensch [одержимый человек] (Renn., 15664, 15685, 5906); sint mit dem tievel haft [одержимы дьяволом] (MS, II, 82b); mit dem übelen geiste behaft [одержим злыми духами] (Warn., 350); der tievel ist in dir gehaft [тобой овладел дьявол] (Ecke, 123); tiufelhafte diet [бесноватый народ] (Barl., 401:25). По-нововерхненемецки об одержимом дьяволом говорят behaftet или besessen; последний термин тоже использовался со Средних веков: mit dem tiuvel wart er besezzen [он был одержим дьяволом] (Kaiserchr., 13169); der tivel hât in besezzen [им овладел дьявол] (Warn., 344); obsessus a daemone [одержимый дьяволом] (Böhmer, Font., II, 323); ср. также с tiuvelwinnic [бесноватый] (Servat., 783); tiuvelsühtic [одержимый тягой к дьяволу] (Servat., 1079); gevangen mit dem tiuvel [увлеченный дьяволом] (Fragm., 36a); des boten ich zuos wirtes maget mit worten hân gebunden

(см. I, 763); ср. с driugr var Loptr at liuga [Лофт часто лгал] (Sn. (1848), I, 29); ein tiuvel der hiez Oggewedel, der ie die êrsten lüge vant [дьявол по имени Оггеведель, впервые солгавший] (MS, II, 250b); dem teufel ans bein lügen [«врать дьяволу в ноги»] (Rother [Hagen], 3137). Дьявол зовется «des nîdis vatir Lucifer» [Люцифером, отцом зависти] (Diemer, 94:20).

[21]

«Заключить соглашение [ein pact] с дьяволом» (Keisersb., Omeis., 36a, 38a). Дьявол откусывает ведьме палец на левой руке, и она должна подписать договор кровью из этой раны (в другом варианте дьявол ударяет ведьму по лицу, и кровь идет у нее из носа; Mone, Anz., VIII, 124, 125). О дьявольских метках см. II, 686; hantveste, dâmide uns der duvil woldi bihaldin [договор, по которому дьявол хочет заполучить нас] (Wernh. v. N., 61:33). Дьявол делает своего служителя богачом, но взамен требует, чтобы тот отрекся от бога и Девы Марии (Ls, III, 256, 257). Одно древнее сказание о договоре с дьяволом передано у Ноткера Санкт-Галленского [Monachus Sangallensis] (Pertz, II, 742; текст написан до 887 года): diabolus cuidam pauperculo — in humana se obviam tulit specie, pollicitus non mediocriter illum esse ditandum, si societatis vinculo in perpetuum sibi delegisset adnecti [одному нищему дьявол… явился в человеческом облике и пообещал богатство, если только тот согласится войти с дьяволом в вечный союз]. Аналогичное сказание встречается у Дитмара (Thietmar, IV, 44) — речь там идет о prope jacere (сопровождении) и servire [служении]. Если человек отрекается «от бога и всех святых», то к нему с клятвенными обещаниями является дьявол (сведения из урсентальских ведовских протоколов, стр. 244, 246 [?]). Roaz hât beidiu sêle und leben einem tievel geben, der tuot durch in wunders vil, er füeget im allez daz er wil [Роаз отдал дьяволу и тело, и душу: дьявольской силой он творил разные чудеса, а злой дух приносил всё, чего колдун пожелает] (Wigal., 3656 и далее, 3669, 7321—7326); когда Роаз умирает, его уносят демоны (Wigal., 8136 и далее). «Отдаться дьяволу за богатства» (Berth. (ed. Göbel), II, 41); wil er got verkiesen unde die sêle verliesen, der tûbel hilfet ime derzuo, daz er spâte und fruo tuon mac besunder vil manicfalden wunder [если он захочет отречься от бога и отдать душу дьяволу, то злой дух поможет ему и рано или поздно дарует умение творить разнообразные­ чудеса] (Alex., 2837). О целовании дьявола см. II, 674, 675, 680. Dich envride der tievel, dune kanst niht genesen [если тебя не защищает дьявол, то исцелиться ты не сможешь] (Nib., 1988:2). Дьявол забирает принадлежащие ему души точно так же, как Один или Тор; der helscherge die sînen an sich las [адский комендант, собравший своих у себя] (Loh., 70). Дьяволу, как и Одину, обещают нерожденного ребенка (см. II, 615 и Altd. Bl., I, 296, 297); в Fornm. sög., II, 168 родители отдают своего ребенка Одину: gâfu Ođni; ср. с gefinn Ođni sialfr sialfum mer [отданный Одину, сам посвященный себе] (Sæm., 27b). Cказочного Медвежника ср. с древнескандинавским biarnôlpumađr [человеком в плаще из медвежьей шкуры] (Kormakss., 114) и венгерским Медвежьей Шкурой (Hungar. in parab., 90, 91); Völundr sat â berfialli [Вёлунд сидел на медвежьей шкуре] (Sæm., 135a); «лежать на медвежьей шкуре» (Schweinichen, II, 14); «замотайся в медвежью шкуру» (KM, № 85); «позволил зашить себя в медвежью шкуру» (Elis. v. Orl., 295).

Человек, вовлеченный в дела и планы дьявола, называется спутником, товарищем, слугой [Gesell, Genoß, Kerl] дьявола; vâlantes man [человек дьявола] (Rol., 216:7); des tiveles higen [соратник дьявола?] (Rol., 156:4); der tiuvels bote [посланник дьявола]

(Haupt, Zeitschr., VI, 501); tiuvels kneht [слуга дьявола] (Iw., 6338, 6772); ein tûbels knabe [чертов малый] (Pass., 172:59; 175:16; 296:27); в нововерхненемецком — Teufelskind [дитя дьявола]; filii Tiufelonis habent Teufelsgrub [сыновья Тифеля владеют Тойфельсгрубом] (MB, XII, 85, 87); Morolt des tiuvels kint [Морольт, дитя дьявола] (Mor., 2762); wâren ie des tivels kint [был бы ребенком дьявола] (Warn., 378, 449); drache, des tiuvels kint [дракон, дитя дьявола] (Trist., 226:18); хорек зовется сыном дьявола (szészkas политовски) — вероятно, из-за вони, исходящей от этого зверька? Iltisbalg [хорьковая шкура] — ругательство. Hellekint [адское дитя] (Griesh., II, 81); des tiuvels genôz [соратник дьявола] (Trist., 235:29); slaefestu, des tiuvels gelit! [ты спишь, рука дьявола?] (Pass., 377:25); alle des tievels lide [все члены, конечности дьявола = все те, кто ему предан] (Haupt, Zeitschr., VIII, 169); membrum diaboli [член, конечность дьявола] (из хроники 1311 года; см. Hildebrand, Svenskt dipl., № 1789, S. 15; см. II, 585). Что означает слово düvelskuker (Seibertz, I, 631)?

[22]

Дьявол часто занимает место древних великанов (см. II, 589, 614 и далее) — финский hiisi тоже постепенно выродился до дьявола. В одном мекленбургском сказании

оведьмах (Lisch, V, 83) вместо дьявола фигурирует великан (ср. с KM3, III, 206, 207). Во многих сказках дьявол предстает полуночным стражником заброшенного замка, что, опять же, напоминает о Гренделе — Беовульф бросает ему вызов в замке Хеорот. Дьявол, подражая богу, пытается творить: он сотворил козу (KM, № 148) и сороку (Serb. Märch., № 18) — ср. с буковинской сказкой, приведенной в Wolf, Zeitschr., I, 179, 180. Дьявол строит город Берн за три ночи (см. предисловие к «Книге героев»). Когда строят божью церковь, то неподалеку и дьявол возводит свою часовню; в «Katharinenspiel» Люцифер кричит дьяволам (Stephan, 172): habet uch daz kapellichen vor den greten! (ad gradus ecclesiae) [возведем и мы часовенку у церковных ступеней]. В сказаниях

очерте как строителе церквей в готовую церковь, чтобы изгнать нечистого, впускают волка; ср. с песней в Uhland, Volksl., 812 и со сказанием о Вольфганге (Matth. Koch,

Reise­, 413); у Шиллера (Wallenst. Lager, 33):

s war just ein neugebautes nest, der erste bewohner sollt es taufen. aber wie fängt ers an? er läßt

weislich den pudel voran erst laufen.

[тогда гнездо было только свито,

иего должен был освятить первый жилец;

ичто он (Бутлер) сделал? он специально первым впустил туда пуделя]

Мефистофель ненавидит колокола (Faust, 433). Сказания о чертовых мостах см. в Müllenhoff, 274, 275; один из таких мостов называется «вращающимся» (Geschichtsf., VII, 36).

Еще один чертов камень лежит у Польхова в районе Штеттина; на нем злой дух прикорнул как-то в полдень на Иванов день — камень размяк, как сыр, и на его

поверхности­ остался отпечаток фигуры дьявола (Balt. Stud., XI, 2:191; XII, 1:110). Палаты дьявола находятся в лесу между Хаареном и Бюреном (в районе Падерборна). Кухня дьявола (Leoprechting, 112, 113, 117). Поле под названием Teufelsrütti (Weisth., I, 72). В Южной и Центральной Германии римские укрепления называют еще pfalhecke, pfalrain, pfalranke. В Er. Alberus, Fab., 25 — polgraben, в Jaumann, Sumloc., 17 — die boll, pollgraben — ср. с оборотом «der eisern pohl» [железная свая] (Steiner, Maingebiet, 277, 278); bulweg (Steiner, Maingebiet, 278); в Vilmar, Idiot., 102 — wul, wulch: ср. со статьей «Pfahlmauer» в «Энциклопедии Галле». Римские стены не всегда были каменными или кирпичными — иногда они представляли собой частоколы. Спартиан прямо говорит [описывая Адрианов вал] (эту цитату приводит Штелин): stipitibus magnis in modum muralis sepis funditus jactis atque connexis [огромные столбы, врытые в землю и соединенные между собой наподобие частокола]; в Mone, Bad. Gesch., II, 5 слово pfäle (pali [столбы, колья]) упоминается в значении «древесина». Рядом с одной из чертовых стен находится вал Pfahlsbuck (Panzer, I, 156); в Веттерау: pohlborn (Ukert, 281) — форма, весьма схожая с Pholesbrunno (см. I, 468). Чертовы валы называются не только «свиными насыпями», но еще и «свиными дорогами» [Saustraße] (Stälin, I, 81, 97, 85; Ukert, 279); свиную насыпь наваливают кочет со свиньей, что заставляет вспомнить о вепре, взрыхляющем землю и оставляющем за собой рытвины (Firmenich, II, 148 — ср. с II, 120 и 586; о петухе-пахаре см. II, 558). In berenloch, daz man nempt des tüfels graben [в медвежьей берлоге, которую называют чертовой насыпью] (Segesser, I, 645). Говорят, что на огромной стене в Мекленбурге стоит «пекарная печь дьявола» (Ukert, 314); курганы в народе тоже называют «печками» (Ukert, 280). Аналогичные названия мест см. в Mone, Anz., VI, 231.

[23]

«Последний достанется дьяволу!» (Garg., 190b); ср. с принесением человека, пришедшего последним, в жертву Марсу (Garg., 227а). Точно так же вила во время врзино коло [шабаша] выпускает одиннадцать учеников, оставляя себе последнего, двенадцатого (Vuk, статья «Врзино коло»; см. выше, примечание 1). Ср. со сказанием о двенадцати учениках из Вунзиделя (Schönwerth, III, 56) и с историей о студентах из Плессе (Schönwerth, III, 26); wâ sît ir ze schuole gewesen? hat iu der tufel vorgelesen? [чему вы научились в школе? вас там дьявол наставлял?] (Dietr. Drachenk., 157b). То, как дьявол отбирает у человека его тень, напоминает о Schattenbuße [традиции условно возмещать ущерб, позволяя потерпевшему ударить тень предполагаемого преступника]. Индуистские боги не отбрасывают тени — как и души людей (Klemm, II, 309). Похищение тени упоминается и в валашских преданиях (см. Schuller, Argisch, 17; Müllenhoff, 554; Winther, Folke eventyr, 18). Исландскую сказку о Сэмунде [Sæmund] [Мудром] см. в Aefintyri, 34, 35. История, рассказанная у Шамиссо, известна и в Испании: hombre que vendió su sombra [человек, который продал свою тень] (Mila y Fonta[na]ls, 188).

[24] В сказании о калуннборгской церкви жена трольда укачивает ребенка — тот же об-

раз встречается в аналогичной легенде о святом Олаве и великане (см. I, 877 и далее). Другие схожие сказания собраны в Schönwerth, III, 61 и далее; см. также Müllenhoff, 300, 301. Мимо дьявола, занятого строительством, проносят петуха, который криком

спугивает нечистого (Sommer, 53; Schönwerth, III, 60). Дьявол исчезает, трижды хлопнув в ладоши (Dybeck, IV, 32 (№31 и 33)). О фразе «сам сделал, сам и отвечай» см. I, 749; ср. со сказанием о водяном и Зельвергедане [Selvergedan — «сам сделал»] (Haupt, Zeitschr., IV, 393), с энгадинской легендой о Диале и Свессе [Svess — «сам»] (Schreiber, Taschenb., IV, 306; Vonbun, 5, 6 (2.Ausg — 8)), с лапландским преданием о великане Сталло (Nilsson, IV, 32) и со скандинавским — об Эгиле (Nilsson, IV, 33; Müll., Sagenb., II, 612).

[25] Сказка о том, как мужик и черт делят между собой урожай, еще встречается

в Müllenhoff, 278. «Сажать зерно и репу» — традиционная земледельческая формулировка: ср. с ryþia undir rughi ok rôvum [сажать рожь и репу] (Östg. lagh, 217, 220).

[26]

Стрекоз называют чертовыми лошадками; по-фински: pirum hevoinen (daemonis equus [конь злого духа]), pirum piika (daemonis ancilla [служанка злого духа]). Pfaffen wîp des tiuvels veltmerhe [попадья — племенная кобыла дьявола] (см. раздел «Заклинания», XXXIV). По-нидерландски diuvelskop [чертовой головой] называется typha [рогоз], болотная трава: нововерхненемецкие Tuttilkolbe, Deutelkolbe. Название Teufelsrohr [чертов камыш] ср. с Walth., 33:8. Чертова пряжа, по А. Вильмару, — это cuscuta epilinum [повилика льняная]; в Вестервальде ее называют rang. Крестьянский двор под названием duvelbites gutol упоминается в Seibertz, 391 (документ 1280 года). Другие названия мест, связанные с дьяволом, см. в Mone, Anz., VI, 231.

=

способен исцелять или отравлять; смертный может даже причаститься дару чудотворства, однако самостоятельное развитие своих умений уже делает его колдуном. Чудеса творятся через праведные дела, а колдовские чары налагаются с помощью злодейства; чудо — это всегда что-то чистое и ладное [geheuer], колдовство же есть занятие нечистое и зловещее [ungeheuer] (см. II, 485). Тем не менее всякое ведовство непосредственно восходит к священнодействиям, заключавшим в себе всю мудрость язычества: к богослужению и певчеству. Чародейство немыслимо без жертвоприношений и песнопений; прорицатели

иколдуны недалеко отстоят от сопричастных богам, вдохновленных свыше жрецов и поэтов [1].

Так было у всех народов, в том числе — и у наших предков: вместе с культом богов отправлялось и темное чародейство, считавшееся исключением из обычных практик, но не противопоставлявшееся традиционному культу. Древние германцы знали и колдовство, и колдунов — на этом стародавнем основании зиждутся и все позднейшие представления. С приходом христианства, когда вообще все языческие понятия и обычаи провозглашались греховными заблуждениями, воззрения на колдовство тоже в существенной степени изменились и спутались. Древние боги, превратившись в демонов, отступили, а всё то, что принадлежало их культу, было объявлено дьявольщиной. Потому довольно быстро сложились поверья о том, что всякое колдовство по сути своей связано с нечистым духом; в результате возникла совершенно немыслимая путаница между фантазиями

идействительностью, — путаница, разрешавшаяся в крайне жестоких формах. Реальные черты колдовских практик стало невозможно отличить от выдуманных: ни те, кто наказывал за грех ведовства, ни те, кто был в этом грехе повинен, уже не могли четко разграничивать факты и домыслы.

Прежде чем исследовать эту тему далее, следует рассмотреть несколько понятий, в древние времена обозначавших колдовство. Стоит отметить, что наиболее распространенные из этих понятий буквально означают просто «делать»

и«готовить» и основаны на неуловимом переходе правого дела в превратное. Древневерхненемецкое karawan и древнеанглийское gearvjan означают просто facere, parare, praeparare, ornare [делать, готовить, приготовлять, снаряжать], а их древнескандинавский аналог, göra, уже приближается к значению «колдовать» (ср. с датским forgiöre); görnîng означает maleficium [вредоносная магия], а görnîngar — artes magicae [тайные искусства]; латинское facinus тоже могло означать и «деяние», и «злодеяние». Немецкий глагол thun [делать] может переходить в anthun — «зачаровывать, околдовывать»; древнескандинавское fordæđa (malefica [ведьма]; Sæm., 64a, 197) происходит от слова dâđ (facinus)3.

3 В средневековом латинском: factura (sortilegium [прорицатель]), facturare (fascinare [завораживать]), affacturatrix (incantatrix [чародейка]); в итальянском: fattura (incantatio [заклинание]), fattucchiero (колдун), fattucchiera (колдунья); в прованском: fachurar, faiturar (колдовать), fachilieira, faitileira (колдунья); в старофранцузском — faiture, faicturerie

Такие­ греческие и латинские слова, как ἔρδειν, ῥέζειν, facere (см. I, 191) означают­ не только «делать, действовать», но еще и «совершать жертвоприношение» (даже без добавления к ним пояснительного слова, ἱερά или sacra); ἔρδειν τινί τι — «зачаровать кого-либо». Древнескандинавское blôta, помимо своего обычного значения sacrificare, consecrare [приносить жертву, посвящать], могло принимать дополнительное — maledicere [проклинать, накладывать злые чары]. Связано ли слово fornæskja (колдовство) с корнем fôrn (жертва)? Этот вопрос уже рассматривался в I, 191. Такие древневерхненемецкие формы, как zoupar (divinatio, maleficium [гадание, вредоносная магия]), zouparari (hariolus [предсказатель]) и zouparôn (hariolari [предсказывать]), тяжело поддаются этимологическому истолкованию; у Ноткера — zoufer (N., Ps., 57:6); zouver (N., Bth., XXIX); zouferlih, zouverlih (N., Cap., 45, 99). Средневерхненемецкие zouber, zoubern [колдовство, колдовать] строго соответствуют аналогичным древневерхненемецким формам; в нижненемецком — tover и toveren: те же формы — в средне- и новонидерландском (ср. с toverîe в Maerl., I, 260, 263; toverare в Maerl., I, 266, II, 176, 177; toeverîe — ошибочное написание); в старофризском — tawerie (Richth., 401:21). В исландском языке töfur означает instrumenta magica [колдовские приспособления], töfrar — incantamenta [заклинания], töfra — fascinare [завораживать], töfrari — magus [колдун], töfranorn — saga [прорицательница] (Fornald. sög., III, 205); этим формам соответствуют норвежское tougre, fascinare [завораживать] (Hallager, 131b), шведские tofver, incantatio [заклинание], и tofverhäxa, saga [прорицательница]; в древнескандинавских источниках такие термины не встречаются, и потому можно предположить, что в современные скандинавские языки эти слова пришли из Германии4. Я не уверен, можно ли древнеанглийское teáfor возводить к zoupar; само это древнеанглийское слово означает minium, color coccineus [киноварь, алый цвет]; в словаре Лая без ссылок приводится форма tifran, depingere [расписывать красками] — вероятно, следует читать tŷfrian? Прибавление прилагательного reád [красный] в reád teáfor (rubrica [заглавие]) позволяет предположить, что слово teáfor обозначало трафарет для орнаментации букв в рукописях: соответственно, оно могло принять значения «руна», «тайное магическое письмо» — и, впоследствии, просто «магия, колдовство»5. Отождествить zoupar с zëpar (см. I, 191),

(колдовство);­ в испанском — hecho (facinus [деяние, злодеяние]), hechizo (incantatio [заклинание]), hechizar (колдовать), hechicero (колдун), hechicera (колдунья).

4Скорее всего, из немецкого заимствованы и такие термины, ходящие у люнебургских вендов, как tóblatsch, колдун (см. Eccard, 291), tobalar, чародей, towlatza, toblarska, колдунья (см. Jugler, статья «towlatza»), — в других славянских языках подобных корней нет. Из немецкого определенно заимствованы словенские формы: zóper (колдовство), zóprati (колдовать), zopernik (колдун), zoperniza (колдунья).

5Можно ли считать установленным тот факт, что немецкое Ziffer, английское cipher, французское chiffre, итальянские cifra, cifera (шифр, тайнопись) происходят от арабского

иck в имени Ecke — см. I, 483) от корня agan, что подтверждается наличием g в wigelen и ch — в wichelen (очевидно, ch = h). Древневерхненемецкое wîzago, древнеанглийское vîtega, vîtga (Cædm., 218:18; 224:13), нововерхненемецкое Weissage не связаны общим происхождением, но близки по значению: эти слова обозначают пророка и прорицателя, причем в положительном, а не в дурном смысле; соответствующая древнескандинавская форма vitki (Sæm., 63a, 118a) происходит от vitugi (ср. с vitug в Sæm., 94a), как ecki, eitki — от eitgi (Gramm., III, 738), а vætki — от vætgi. С древнескандинавским vitki (возможно, следует читать vîtki?) ошибочно отождествляют форму vicce: сочетание tg в древнеанглийском не переходит в cc, хотя древнеанглийское cc и превращается в английское tch8. Соответствующие глаголы — wîzagôn в древневерхненемецком, vîtegian в древнеанглийском, witegen в средненидерландском (Diut., II, 202b). Понятиям vîtega и vitki в древнескандинавском были полностью тождественны термины spâmađr, spâkona и spâdis [пророк, пророчица] (см. I, 276, 686), изначально обозначавшие поэтов и жрецов, людей, одаренных высшей мудростью и умением предсказывать будущее9; постепенно эти термины связались с представлением о дьявольщине и стали обозначать колдунов и ведьм. Дурной оттенок был даже у слов forspâr [провидец] и fiölkunnigr [ведун], встречающихся у Снорри (см. II, 634). Термин fiölkunnigr (multiscius [многознающий]) стал обозначать колдуна, а понятие fiölkunnâtta fiölkŷngi (и даже простое kŷngi (= kunnugi)) использовалось в значении «колдовство». Искусство kŷngi изучали в установленном порядке: Rögnvaldr nam fiölkŷngi [Рёгнвальд обучился колдовству] (Harald hârf. saga, XXXVI). Вальтер говорит об удивительно красивой женщине: daz si iht anders künne, daz sol man übergeben (Walth., 116:29), — то есть «не стоит

изадумываться о том, какое еще колдовство ей известно». Ганс Сакс называет старую колдунью «die alt unhuld» [старой нечестивицей] и «die weise frau» [вещей женой] (H. Sachs, IV, 3:32, 33) [2].

Прорицатель провидит, предвидит: со взглядом связано еще одно понятие, обозначающее колдовство. Чародей может воздействовать на людей и предметы без всякого физического контакта с ними — одним взором, дурным глазом: в народе это называется сглазом (см. I, 760).

Помимо ведовства и провидения поэт-духовидец должен был уметь распевать заклинания, правильно произносить магические формулировки: отсюда — обороты речи, соответствующие современным накликивать, заклинать, заговаривать, призывать. Древневерхненемецкое kalan, древнеанглийское galan,

8Тот же смысл — у оборотов weiser Mann, weise Frau, kluge Frau [ведун, вещунья, ведунья]; древнескандинавское vîsindamađr (Fornald. sög., I, 5) — мудрец, философ. В сербском: вjешт (peritus [сведущий человек]), вjештац (veneficus [ведун]), вjештица (venefica [ведунья]); в польском: wieszczka (колдунья, пророчица), wieszczyka (ведьма [Nachtfrau], ламия);

всловенском: vesha (ведьма).

9Аналог старофранцузского devin (или divin) — колдун, divinator [прорицатель].

(колдунья)­ можно (так как начальное k перед î и y часто превращается в ts) объяснить через древнескандинавский корень kyn (monstrum во вторичном значении): ср. со средневерхненемецким kunder [чудовище]. Я не могу удовлетворительно истолковать старошведское слово viþskipli, использованное в «Вестгёталаге» в значении «колдовство»: имеется в виду не магия в ее страшных формах, а мелкая волшба — грех, который можно искупить покаянием в церкви; far konä meþ viþskiplum [если женщина занимается колдовством] (Vestgötalag, 153); värþer taken meþ viþskipplum [если кто-то оказывается уличен в колдовстве] (Vestgötalag, 228); convictus de widskiplum [изобличенный в колдовстве] (Vestgötalag, 321); очевидно, что от этого понятия происходит современное шведское слово vidskepelse, superstitio [суеверие]; skipa значит ordinare, facere [устраивать, совершать], а частица vidдолжна обозначать неправедность, запретность действия (см. начало главы XXXV).

Слово seiđr в значении «колдовство» встречается уже в «Эдде»: seiđ hon kunni [она владела чарами], — сказано о вале, или вёльве, в Sæm., 4b; seiđberendr

вSæm., 118a — это чародеи, схожие с völur и vitkar; в сагах слово seiđr употребляется значительно чаще. Если записать seiđr как seyđr (в стихотворении из Fornald. sög., II, 130 встречается именно такая форма), то слово это можно будет легко возвести к глаголу siođa (coquere [кипеть, бурлить]) — ср. с готским sáuþs (см. I, 192). Seiđmađr — колдун, seiđkona, seyđkona — ведунья: имеются

ввиду люди, умеющие варить колдовские зелья11. Форма seiđr явно возникла из sîđa (Yngl. saga, XVI, XVII) путем чередования гласных; Локи обвиняет Одина в ведовстве, бросая такие слова: þik sîđa kođo [ты колдовал] (Sæm., 63a), — ни в одном из вариантов не встречается форма siođa. Соответственно, два этих слова, даже если они родственны друг другу, либо независимы друг от друга, либо здесь имеет место смена рядов аблаута (из четвертого в пятый).

Древневерхненемецкое puozan и древнеанглийское bêtan означают emendare [исправлять], а также mederi [исцелять]: врачевать, излечивать; в Вестфалии словом böten12 до сих пор обозначают народное целительство в противоположность научно обоснованной медицине (см. раздел «Суеверия», № 873); в «Vocabularius Teutonista» глагол boiten приводится в качестве синонима для zaubern [колдовать]; ût boeten по-средненидерландски — sanare [лечить] (Reinh., 5394)13.

11Seyđr, или sauđr — поэтическое название огня, на котором варится пища: оборот «â seyđi bera» в Sæm., 54a означает «ставить на огонь, готовить, варить».

12Roth, De nomin. vet. Germ. med., 139.

13Заимствованные названия особого внимания не заслуживают: очевидно, например, кельтское происхождение древнеанглийских drŷ (magus; drŷas во множественном числе)

иdrŷcräft (magia) — ср. с хорошо известным термином друид; по-ирландски draoi — колдун, draoidheachd — колдовство. Термин nigrômanzie [нигромантия, чернокнижие] встречается уже у средневековых поэтов (см. Ms, II, 10b); der list von nigrômanzî [чернокнижное искусство] (Parz., 453:17; 617:12) — слово list соответствует здесь древнескандинавскому îđrôtt (Снорри употребляет это слово в значении «магия»); nigromancîe (Maerl., II, 261); der swarzen

Зельеварение подразумевает работу не только с лекарствами, но и с ядами, потому древневерхненемецкое luppi, древнеанглийское lyf, средневерхненемецкое lüppe означают одновременно и отравительство, и колдовство: lüppe und zouber trîben [использовать яды и чары] (Berth., 12); lüppærinne [отравительница] в Berth., 58 — «колдунья»; в латинском языке термины veneficium [отравление] и venefica [колдунья] тоже тесно связаны. Готское lubjaleisei означает φαρμακεία [волшебство; буквально: использование снадобий] (Гал.5:20); корень leisei здесь ср. с list in zouberlist [колдовское искусство] (Iw., 1284). Готское lêkeis, древневерхненемецкие lâhhi (medicus [лекарь] — в хорошем, чистом смысле этого слова), lâhhinôn (mederi [исцелять]) и lâhhan (remedium [лекарство]) лежат в основе таких форм, как lâchenærinne (колдунья; Oberl., Bihteb., 46), lachsnen (знахарство, колдовство), lachsnerin (ведьма; Stald., II, 150).

В гессенских протоколах ведовских процессов (XVI век) используется еще одно понятие, обозначающее наложение чар: derren, то есть, буквально, nocere [портить, наводить порчу]; уже древневерхненемецкое tarôn помимо nocere обозначало еще fraudare, officere, illudere [обманывать, запутывать, сбивать с пути] [3].

Отчасти искусство предсказателя заключалось в умении бросать и толковать жребий. Древневерхненемецкие hliozan (augurari [предсказывать]) и hliozari (augur, divinator [предсказатель, гадатель]; Graff, IV, 1122), средневерхненемецкие liezen и liezœre (Diut., III, 107, 108; Er., 8123), подобно латинским sortilegium [предсказание] и sortilegus [предсказатель] (средневековое латинское sortiarius; отсюда — французское sorcier [чародей]), обозначали не только предсказательство, но и колдовство в целом. По аналогии с фразой «mittere, jactare sortem» [бросать жребий] возник оборот zouber werfen [бросать, наводить чары] (Wolfd., 515, 520, 533); французское jeter un sort — maleficium super jactare [наводить, набрасывать чары] (Lex Sal., XXII:4); в средневерхненемецком — zouber legen [налагать чары] (Walth., 115:32; 116:23, 25). Шведское tjusa (колдовать) происходит, я полагаю, от kjusa, древнескандинавского kiosa: различать, рассматривать­

buoche wis [владеть чернокнижием] (Troj., 7411); suochen an den swarzen buochen [искушаться чернокнижием] (Martina, 20a); nû lêr etz in sîn swarzez buoch, daz ime der hellemôr hât gegeben [и узнал он из своей черной книги, что именно даровал ему адский мавр] (Walth., 33:7); понятия «черная магия», «черный маг» [schwarze Kunst, Schwarzkünstler] возникли в позднейшие времена. Термин нигромантия происходит от неверного понимания греческого слова νεκρομαντεία [некромантия]. В «Ульмском вокабулярии» (1475) сказано: «nigramansia dicitur divinatio facta per nigros i. e. mortuos, vel super mortuos vel cum mortuis» [чернокнижием называется гадание с помощью черных, то есть мертвецов — или по мертвецам, или вместе с мертвецами]. Интересно, что в Bit., 79 о Толедо [Tolet] сказано следующее: ein berc lît nâhen da bî, dâ der list nigrômanzi von êrste wart erfunden [рядом там находится замок, в котором изобрели искусство чернокнижия]; другое суждение об этом высказано в Herbort, 9372. Средневековые немецкие авторы полагали, что чернокнижие изобрели сарацины в Испании или Апулии: ein püllisch zouber [апулийская магия] (Ms, II, 133b).

Судя по соответствующим терминам, колдовством занимались как мужчины, так и женщины. Тем не менее, уже в глубокой древности владение чарами германцы приписывали преимущественно женщинам. Zoupararâ, vicce, wikkerske, kalstararâ, galdrakona, spâkona [ведуньи, колдуньи, прорицательницы, гадательницы] считались значительно более сведущими и влиятельными по сравнению с zouparari, vigelere, spâmađr, galdramađr [ведунами, колдунами, прорицателями, гадателями]; существовали, кроме того, особые понятия, применимые исключительно к женскому колдовству.

Такие представления основывались на многих обстоятельствах, внутренних и внешних. Женщины были заняты не только приготовлением пищи: они ведали и сбором лекарственных ингредиентов, и варением зелий. Женщины знали, как приготовить целебную мазь, как соткать лён, как нежнее перевязать раны; умение писать и читать в Средние века тоже было присуще главным образом женщинам. Беспокойная жизнь мужчин полнилась войнами, охотой, земледелием и ремеслами; у женщин было больше свободного времени, к тому же они были опытны и искусны в делах, недоступных мужчинам, — всё это открывало им путь к тайным занятиям колдовством. Женщин издавна почитали за их врожденный, священный дар предсказательства (см. I, 277, 682) — женское воображение живее и восприимчивее мужского. Женщины становились жрицами и пророчицами (см. I, 209, 277, 278) — и в германской, и в скандинавской традициях сохранились имена и рассказы о славных деяниях этих жриц и пророчиц. Способность к снохождению до сих пор проявляется главным образом у женщин. Стоит предположить, что занятию колдовством предавались главным образом пожилые женщины: позабыв о любви и ежедневной работе, все свои помыслы и стремления они направляли на изучение тайных наук15. Снорри в своем примечательном рассказе о происхождении колдовства (Yngl., VII) упоминает, что для мужчины (karlmönnum) считалось неприличным практиковать запретное искусство, и потому магии стали обучаться богини (или жрицы: слово gyđjur может обозначать и то и другое). Народные представления о норнах и вёльвах (см. I, 687 и далее), о валькириях и лебединых девах могли разниться: эти существа то приближались к божественной природе, то описывались

15 «Где сожгли одного мужчину, там сожгут десять женщин», — говорит Кайзерсберг (Keisersberg, Omeiß., 46b); kerling frôđ ok framsŷn [мудрая провидица] пророчествует о головне, что сгорит в пожаре (Nialssaga, 194, 199); wunderaltez wîp bescheidet den troum [старуха разгадывала сновидение] (Walth., 95:8). С давних времен говорили, что старухи злее и коварнее самого дьявола; ср. с интересной легендой о старухе, которая сумела поссорить любящих супругов после того, как дьявол в этом предприятии потерпел неудачу, — в благодарность нечистый преподносит старухе пару туфель: свой подарок он протягивает ей на палке, страшась подойти к этой карге слишком близко (Morolf, 917—1007; Haupt, Altd. Bl., II, 81; H. Sachs, II, 4:9; Melander, Jocoseria, II, 53; Conde Lucanor, XLVIII). Колдовство в этой истории не фигурирует, однако в наиболее раннем варианте сказания старуха зовется колдуньей, zouberin.

скорее как колдуньи. Из совокупности всех древних представлений, из смеси естественных, сказочных и просто надуманных черт родились средневековые воззрения на ведьмовство. Фантазия и традиция породили ведьм: праздный образ жизни женщин, их бедность и знание целебных средств наводили на мысль об их тайных занятиях — на тех же основаниях колдунами нередко объявляли пастухов [5].

Латинским терминам saga16, strix, striga17, venefica, lamia, furia соответствует немецкое Hexe [ведьма]: так могут называть и старую, и молодую колдунью; иногда, делая женщине комплимент, ее называют «прекрасной ведьмой» [schöne, lebendige Hexe]. Древневерхненемецкие формы слова Hexe — hazus, hazusa, hazasa (Graff, IV, 1091); hazzuso (eumenidum [эвменид]; Diut., II, 350a) — родительный падеж множественного числа от слова hazus, или hazes (Diut., II, 346a); hezesusun (furiis [фуриям]; Diut., II, 337b) — это, вероятно, искажение от hegezusun? В Gl. Flor., 21 — hegezisse; правильная и полная форма этого слова — hagazus или hagazusa (см. ниже), что подтверждается древнеанглийским hägtesse, средненидерландскими hagetisse (Diut., II, 229b), haghedisse (Hor. Belg., I, 119): сокращение начальных слогов (ср. с tâlanc — от tagalank) свидетельствует о древности и частом использовании слова; наиболее предпочтительный вариант чтения этого древневерхненемецкого слова — hâzus: в N., Cap., 150 тоже, скорее всего, следует читать hâzessa (Wackern., Lb., 153:36), а не hazessa, как у Графа. В средневерхненемецких текстах формы hegxse, hexse (Martina, 90c, 106b), hecse (Oberl., Bihteb., 46) встречаются лишь изредка; в Швейцарии — hagsch, haagsch (Stald., II, 10); в Ульме (по Schmid, Schw. Id., 156) скупых старух называют словом hekkäs — всё то же Hexe, только в другом написании. Судя по древнеанглийским hägtesse и hägesse, английскому hag, средневерхненемецкому hächel (Ls, II, 638), швейцарскому häggele (ср. со sträggele), значение корня hag остается неизменным даже при добавлении различных суффиксов. Древнескандинавское hagr означает dexter, artificiosus [умелый, искусный]; то же слово вполне могло бы принимать значение латинского sagus [вещий]: ведьма — это женщина хитрая, искусная и лукавая. Тем не менее, судя по древнескандинавским текстам, ни hagr (мужского рода), ни hög (женского рода) не использовались в этом значении; шведское hexa и датское hex заимствованы из нововерхненемецкого, что ясно уже по самому написанию этих слов. В южнонемецких­ диалектах

16Sagire sentire acute est: ex quo sagae anus, quia multa scire volunt [«sagire» значит остро воспринимать, тонко чувствовать: потому некоторых старух, которые стремятся ко многознанию, называют «sagae anus»] (Cic., De div., I, 31).

17Lex Sal., XXII, LXVII, Lex Alam., add. 22: stria; старофранцузское estrie (см. I, 539),

итальянское strega, stregona (отсюда, вероятно, — швейцарское sträggele; см. II, 644); колдуна по-итальянски называют stregone. Изначально слово strix, στρίγξ означало ночную птицу, сову: striges ab avibus ejusdem nominis, quia maleficae mulieres volaticae dicuntur [стригами (от названия птиц) называют летающих колдуний] (Festus, статья «strix»).

Tröllaskögr­, Tröllatûnga; слово tröllskapr изначально, скорее всего, означало то же, что и iötunmôđr [великанская ярость] (см. I, 860), а затем его стали использовать в значении «ведовство, колдовство». Ни разу в источниках не упоминается tröllmađr [колдун], зато о tröllkonur [колдуньях] речь заходит постоянно; понятия flagđ, skass, skessa (см. I, 856) обозначали великанш, но поздние авторы без колебаний используют их по отношению к ведьмам. В Sn., 210 перечислено множество терминов, обозначающих ведьму: некоторые из них с трудом поддаются толкованию, и этот список, несомненно, еще займет будущих исследователей. В Sn., 175 некая колдунья [tröllkona] сообщает явившемуся к ней Браги несколько древних, поэтически истолкованных понятий. Разнообразие синонимов позволяет предположить, что в Скандинавии колдовство было известно с глубокой древности и что скандинавские представления о сущности чар крепко, самыми корнями, связаны с общеевропейскими. Далее, в ходе рассмотрения темы, будут проанализированы наиболее важные из северных поэтических терминов, обозначавших ведовство и ведьм.

Пока же мы охватили наиболее употребительные понятия — теперь, опираясь на это лексическо-этимологическое основание, обратимся к существу самого явления.

На этот раз я хотел бы начать со скандинавского материала: принимая во внимание его древность и, насколько я могу судить, доподлинную аутентичность, можно с уверенностью утверждать, что в германских поверьях о колдовстве главную роль играли не мужчины, но женщины.

Конечно, в Sæm., 118a колдуны подразделены на völur, vitkar и seiđberendr, и только первая категория состоит из женщин, а две других — из мужчин; более того, эти категории происходят от имен Видольфа [Vidôlfr], Вильмейда [Vilmeiđr] и Свартхёвди [Svarthöfđi] — предполагаемых изобретателей всякого колдовства, о которых помимо этого мало что можно сказать; возможно, Свартхёфди (Черноголовый) символизировал черную магию и дьявольский черный цвет (см. II, 583) в целом? Имя Вильмейда составлено из корней vil (favor, beneplacitum [благосклонность, благоусмотрение]) и meiđr (arbor [дерево]): этот персонаж, скорее всего, был связан с веселым искусством поэзии (см. II, 468). Видольф — это, вероятно, тот самый «Vitolfus medendi peritus» [Витольф, искусный в целительстве], что упомянут у Саксона Грамматика (Saxo Gramm., 122). И всё же я полагаю, что первая категория колдунов, völur, возвышается надо всеми остальными; в эддической песни, посвященной разговору с Браги (Sn., 175), колдунья зовется vilsinn (вероятно, следует читать vilsinni, с винительным падежом vilsinna) völu, то есть подругой, спутницей вёльвы; vitkar, vîtkar — это древневерхненемецкие wîzagon, прорицатели, vates, чем дополнительно подтверждается мое толкование имени Vilmeiđr. Практика сейда принадлежала вовсе не только мужчинам: как мы уже видели (см. II, 639), тем же искусством занимались и женщины, наравне с seiđberendr существовали и seiđkonor (далее об этом еще будет сказано подробнее). Судя по всему, в некоторых регионах

человек­ мог до неузнаваемости менять свой облик, перелетать на большие расстояния по воздуху; духам тоже приписывали владение grîmhelme, helidhelme [волшебными шлемами] (см. I, 600). Само представление о колдунье часто смешивалось с понятием о маске23: например, в Lex Roth., 197, 379 — striga quod est masca [ведьма, то есть маска], striga quae dicitur masca [ведьма, еще называемая маской]. К маске мы еще вернемся в дальнейшем [9].

Кроме того, колдуньи, надевая свои перьевые накидки, могли обращаться птицами, чаще всего — гусынями, а в более древних мифах — лебедями; в этом плане ведьмы сходны с лебедиными девами и валькириями, парящими среди туч и слетающимися на битвы. Вообще образ полета, проезда по воздуху (см. I, 713) неотделим от представления о колдовстве в целом; древняя Труд превратилась

вдрута (см. I, 709), а богиня Хольда — в unholdin, летающую демоницу. Вместо святых божеств в небесах стали носиться нечистые духи Дикого воинства, ради достижения своих целей сбившиеся в толпу.

Образ колдовского сходбища включает в себя и черты языческих жертвоприношений. Уже в самых древних германских законоуложениях (например,

в«Салической правде») упоминаются ведьминские собрания, на которых колдуньи готовят варево: в связи с этим вспоминаются готландские suđnautar [братья-повара] (см. I, 210) — название участников жертвоприносительного ритуала. В Lex. Sal., LXVII отмечается, что «носильщик ведьминских котлов» — это самое страшное оскорбление, какое можно нанести человеку: si quis alterum chervioburgum, hoc est strioportium clamaverit, aut illum qui inium dicitur portasse, ubi strias (чит. striae) cocinant [если кто назовет другого словом chervioburgus, то есть носильщиком ведьм, тем, кто носит котел, в котором ведьмы готовят варево…]. Возможные значения слова chervioburgus я рассмотрел в RA, 64524. Кто опустится до того, чтобы таскать ведьминские орудия, тот считался достойным презрения; еще такого человека могли называть просто strioportius, носильщиком ведьм, нанятым колдуньями для этой работы. В поздних сказаниях носильщики котлов не упоминаются, зато часто речь заходит о шпильманах, которых ведьмы приводят на свои сборища, чтобы те играли на дудках во время трапезы и танцев; эти дудочники не принимали никакого участия в собственно

23Возможно, слово hagebart, в Gl. Herrad., 189a переведенное как larva [маска], связано с корнем hag (как в hagezusa)? Маску иногда называли словом schembart: подробнее об этом см. ниже; во время костюмированных представлений часто носили маски с бородами. Не исключаю даже, что вторая часть слова hagazusa восходит к корню zussa (lodix [покрывало]) или zusa (cingulum, strophium [пояс, корсаж]; Graff, V, 711) — ср. со средневерхненемецким zûse (cirrus [локон]; Diut., I, 458, 459, 460).

24Лео толкует это слово как кельтское; burgius значит «верный сторож, служитель»,

аchervio — ведунья, колдунья (от gear, мудрость, и bhith, bhe, женщина): sagae minister [ведьмин слуга]. В слове strioportius можно усмотреть валлийские корни: strio — от ystryws = мудрый, хитрый, portius — от porthi = служащий, помогающий. Впрочем, всё это весьма сомнительно.

соляными источниками: Burgundii salinarum finiumque causa Alamannis saepe jurgabant [бургунды часто приходили в раздор с алеманнами из-за соляных источников и из-за нарушения границ] (Amm. Marc., XXVIII, 5). Не только

вГермании, но и в Галлии соль добывали так, как описано у Тацита, — поливая раскаленную древесину; у Плиния Старшего читаем: Galliae Germaniaeque ardentibus lignis aquam salsam infundunt [в Галлии и Германии соленой водой поливают горящие головни] (Plinius, XXXI, 7:39); соответственно, представления о священных соляных источниках у германцев и галлов тоже могли быть общими. Соленых в рек в Германии до сих пор очень много, и потому нельзя с уверенностью сказать, какую из них имел в виду Тацит27. Реки эти брали исток

вгорах, в священных лесах, и приносимую ими драгоценную соль в народе рассматривали как прямой дар божества, как местное чудо, за обладание которым стоило вести кровавые войны; добыча и распределение соли считались священнодействиями; стоит, вероятно, предположить, что существовали праздники и специальные жертвоприношения, связанные с солеварением? [11].

посвящали войско противника Марсу, а хатты — Меркурию: в таком случае последнее предложение не имеет смысла [et minae quidem hostiles in ipsos vertebant — «угрозы врагу обратились против них (хаттов) самих»]. Я полагаю, что вся суть этой жестокой клятвы заключалась в том, чтобы посвятить войско врага обоим богам-дарителям побед одновременно (см. I, 332, 430): Вотану предназначались мужчины, а Цио — женщины, дети и звери; в живых не должен был остаться никто. Если бы обет давали только одному богу, то он мог бы удовлетвориться лишь частью добычи; потому Тацит и отмечает, что эта клятва оказалась губительной. Этой цитатой доказывается, что хатты и гермундуры почитали Цио и Вотана: буквальное понимание Марса и Меркурия как римских божеств здесь абсолютно исключено. Возможно, жертвоприношение коней упоминается раньше человеческого в связи с тем, что сначала названы дары, предназначавшиеся Цио, а затем — жертвы Вотану? В жертву Марсу приносили животных (Tac., Germ., IX). Тех, кто пал на поле боя, посвящали богам — это подтверждается словами из Hervar. sag., 454: Heiđrekr fal Ođni allan þann val er þar hafđi fallt til ârbôtar [Хейдрек для нарождения года оставил Одину всех убитых, всех павших].

27 Удивительно, насколько часто в названиях соленых рек и тех городов, где добывают соль, встречаются корни hal и sal, с древних времен обозначавших это святое вещество (ἅλς, ἁλός и sal, salis; когда чередуются h и s, звук h обычно встречается в более древних (или исконно германских) формах: ср. с корнями ham, sam; haso, sasa; hveits, svêtas). «In pago Salagewe in illo fonte ubi nascitur sal» [в местности под названием Залагеве, где в источнике родится соль] (Trad. Fuld., I, 88); Галле [Halle] на Зале в Саксонии, Галле в районе Равенсберга, Галль на Кохере (Kocher = варильщик, (соле)вар?) в Швабии, Галлейн на Зальце

вБаварии, Галль и Галльштадт в Австрии, Галль в тирольской долине Инн, Аллендорф (от Hallendorf) в Гессене и так далее — во всех этих городах и поселениях есть соляные источники и солеварни; Halle связано с солью точно так же, как Sala, Salzaha: почему, однако же, в названиях рек встречается звук s, а в названиях городов — h? Если слово halle означает просто «домик» или «хижина» (taberna), то есть небольшое здание, устроенное для солеварения (см. Frisch, I, 401), то так могли называть практически любую деревню,

вкоторой есть рабочие помещения.

Но что если за приготовление соли отвечали жрицы или женщины в целом — что если соляные котлы были вверены им, отданы им на поруки? Если так, то мы могли бы увязать поздние народные представления о ведьмах в священном лесу с древними традициями солеварения: в определенные праздничные дни ведьмы, взяв с собой специальные инструменты (ухваты и черпаки), отправлялись на священную гору или в священный лес, где кипел соляной источник; в ночи лес озарялся светом от варницы28. Все эти предположения отчасти подтверждаются стихотворением (из венской рукописи; № 428, лист 154d), принадлежащим перу то ли Штрикера, то ли кого-то из его земляков и современников; этот текст я процитирую полностью:

Ich bin gewesen ze Portigâl und ze Dolêt sunder twâl, mir ist kunt Kalatrâ daz lant,

dâ man di besten meister vant. Ze Choln und ze Parîs

dâ sint di pfaffen harte wîs di besten vor allen rîchen. Dar fuor ich wærlîchen niwan durch diu mære, waz ein unholde wære? Daz gehôrt ich nie gelesen,

waz ein unholde müge wesen. Daz ein wîp ein chalp rite, daz wæren wunderliche site, ode rit ûf einer dehsen,

ode ûf einem hûspesem nâch salze ze Halle füere; ob des al diu welt swüere

doch wolde ich sîn nimmer gejehen, ich enhet ez mit mînen ougen gesehen, wand sô würde uns nimmer tiure

daz salz von dem ungehiure.

Ob ein wîp einen ovenstap über schrite und den gegen Halle rite

über berge und über tal, daz si tæte deheinen val,

daz geloube ich niht, swer daz seit, und ist ein verlorniu arbeit;

28 Древневерхненемецкое salzsuti (salina [солеварня]), salzsôt, древнеанглийское sealtseáđ (соляной источник). Судя по одной цитате из Ihre, статья «seiđ», само слово seiđ [колдовство] могло напрямую обозначать солеварение; впрочем, вместо «salis coctura» [варение соли] там следует читать «talis coctura» [такое варево].

весь мир клянется, что это так, но мне в это не верится,

и я хочу увидеть это собственными глазами:

будь это так, нам больше не пришлось бы держать ведьминскую соль за драгоценность.

Говорят, что такая женщина садится на кочергу и едет на ней в Галле

над горами и долинами, не падая;

я в это не верю: кто бы так ни говорил, всё это — пустые речи;

говорят, что такая женщина приводит в движение решето, хотя в нем нет ни плоти, ни костей:

всё это — не что иное, как лживая молва.

Говорят, что такая женщина может переступить через человека

ивырезать ему сердце; но как это возможно: она

разрезает тело, вынимает сердце

инабивает вместо него солому, —

как после этого человек живет и радуется? Человек не может без сердца:

оно разгоняет жизненные соки. Теперь хочу вам рассказать, кто такие настоящие ведьмы:

это советницы благородных господ.

Он помогают своим хозяевам жить и сохранять честь, нашептывают им на уши, одурачивают их, а затем получают наследство и земли,

заставляя хозяев быстро расстаться

счестью и богатством,

срадостями и с добрым расположением духа. Вот это — правдивая история, вот кто называется ведьмами,

вот кто вырывает сердца и высасывает кровь. Они многих господ погубили]

Под Галле здесь, очевидно, понимается либо австрийский, либо баварский город с таким названием: соответственно, в этих регионах на момент написания данного стихотворения в народе было распространено поверье, согласно которому ведьмы, через горы и долины, ездили в Галле верхом на метлах, кочергах или ветках (см. Schm., статья «dächsen» и ср. с diesse в I, 522). Считалось ли, что в Галле колдуньи пополняют свои запасы соли? Судя по всему, именно­ это

имеется в виду под словами: «будь это так, то для соседей ведьм соль не была бы такой дорогой» (то есть ведьмы не уносили бы соль прочь из того региона, где живут сами). Христиане признавали пользу и необходимость соли: в поздние времена считалось, что ведьмы не могут использовать этот благотворный продукт на своих дьявольских собраниях — говорят даже, что с помощью соли можно оградить себя от всякого колдовства (см. раздел «Суеверия», № 182). По христианскому поверью, в ведьминских варевах и в пище дьяволов нет ни одной крупицы соли29 — освящение и посвящение соли целиком перешли в ведение церкви. Соль, для защиты от нечистой силы, клали рядом с некрещеными младенцами (RA, 457). Выходцы из Зальцбурга приносили клятвы, кладя палец в соль. Колдунов и ведьм обвиняли в том, что они используют соль для крещения животных. Стоит, пожалуй, упомянуть и о том, что эддическая великанша, сведущая в чарах, умела молоть не только золото, но и соль (Sn., 146, 147): золотая мука приносила мир и спокойствие, а соленая вызывала шторма и грозы.

Не менее важной деталью мне представляется употребление колдунами

иведьмами конины и вообще использование ими лошадей. В I, 200 говорилось о том, что язычники приносили лошадей в жертву своим богам и что на протяжении долгих веков склонность к поеданию конины всячески осуждалась

иклеймилась как проявление язычества; лошадь, впрочем, — исключительно чистое животное, и в наши дни предубеждение против конины начало отступать. Ведьм обвиняли в том, что на своих собраниях они едят блюда из мяса лошадей, то есть, другими словами, продолжают отправлять языческий жертвенный обычай. По словам Анри Боге, у колдунов «qu'il y avoit une grande chaudière sur le feu, dans laquelle chacun alloit prendre de la chair» [на огне стоит огромный котел, из которого каждый из них берет мясо], причем «mais il n'y a iamais du sel» [они никогда не используют соль]; прямо, кроме того, сказано: «que la chair n'est autre chair que de cheual» [а мясо это — конина, и никакое иное] (Henry Boguet, Discours execrable des sorciers (Rouen, 1603), 82, 83). Здесь же следует вспомнить об обычае поднимать лошадиные головы на шестах (см. I, 200)30,

29Ведьмы и демоны, с христианской точки зрения, не могут коснуться еще одного столь же священного и столь же необходимого продукта — хлеба; нет никаких сомнений

втом, что язычники пекли праздничные хлеба для пиров и жертвоприношений точно так же, как это делают христиане.

30Удивительно схожий обычай описан у Феста: October equus appellatur, qui in campo martio mense oct. immolatur. De cujus capite non levis contentio solebat esse inter Suburanenses el Sacravienses, ut hi in regiae pariete, illi ad turrim Mamiliam id figerent; ejusdemque coda tanta celeritate perfertur in regiam, ut ex ea sanguis destillet in focum participandae rei divinae gratia [кони, которых на Марсовом поле каждый октябрь приносят в жертву, называются октябрьскими. За голову октябрьского коня происходит нешуточное соревнование между жителями Субуры и Священной Дороги: первые стремятся водрузить ее на стене Регии, а вторые — на Мамилиевой башне; хвост этого коня спешно переносят в Регию, чтобы кровь

ведьмам дни светлых праздников и честных судов, если бы корнями эти представления не уходили в глубокую древность [13].

Еще интереснее оказывается образ местности, в которой собираются ведьмы: во всех случаях это оказываются те края, где в древности проводились либо суды, либо жертвоприношения. Ведьмы сходятся на лугах, на полянах, поросших дубами и дерном, под липами и под дубами, у грушевых деревьев; на ветвях ближайшего дерева усаживается шпильман, своей музыкой сопровождающий ведьминские танцы. Иногда ведьмы танцуют на лобном месте, под виселицей,

впесчаном карьере. Но чаще всего в качестве места их сборищ называют горы, холмы («на трех пригорках [büheln]», «на трех вершинах [köpchen]») и вообще любые возвышения, какие есть в регионе. Не следует забывать о том, что

вгорах живут эльфы и бильвисы (см. I, 772), сербские вилы и романские феи; важная цитата о колдовской горе (puegau, pueg, puy, латинское podium) приведена в I, 697. Слухи об отдельных ведьминских горах разошлись по многим странам — такой же известностью в былые времена пользовались вершины, посвященные божествам, освященные для судов и жертвоприношений. Практически каждая ведьминская гора — это либо место древних богослужений (см. I, 211, 212), либо пограничная зона (RA, 801, 802), либо место добывания соли. На границе между Ротенбургом на Неккаре и Хиршау находится «Ведьмин пик» [Hexenbukel]; возле Пассау — «Ведьмина гора» [Unholdenberg]; но чаще всего

утаких гор есть собственные названия, более ранние и не связанные с ведьмами. В Северной Германии находится Броккен, Брокс или Блоксберг33 — высочайший пик Гарцских гор, считающийся местом проведения главных ведьминских сборищ. В исповедальной книге XV века о колдунье сказано: «die uf den Brockisberg varen» [что ездит на Брокисберг] (Hoffm., Zeitschr., 753); в позднее время поверья о Блоксберге распространились весьма широко, а здесь мы имеем дело с самым ранним (из известных мне) свидетельством их бытования. Мест проведения судов в средневековом Гарце было несколько, а соляные источники там до сих пор сохраняются в деревне Юлиусгалль в рай­оне Нойштадта. Само название Блоксберг встречается почти повсеместно: несколько Блоксбергов есть в Мекленбурге (и, скорее всего, — в других областях Северной Германии; Mekl. Jahrsber., II, 114; III, 189) и в Пруссии (Tettau und Temme, 264). Перечислю еще несколько мест, в которых, по поверьям, собираются ведьмы. До сих пор ходят легенды о гальберштадтском Гуйберге; в Тюрингии ведьмы слетаются на Хёрзельберг в Айзенахе или на Инзельберг в районе

33Mons bructerus! Бруктеры, впрочем, никогда не жили в этих местах — они селились

ввестфальском Липпе; некоторые совершенно безосновательно связывают с Броккеном название Мелибок; какое из названий Броккена встречается в самых ранних документах? В Stieler, 160 — Brockersberg; в других источниках — Prockelsberg (Proculus), Brockelsberg, Blockersberg; форма «Блоксберг» (см. Brem. Wb., статья «bloksbarg») могла возникнуть просто от смягчения r до l — вряд ли она как-то связана с названием шведской горы Блокула.

«na Lysagorę» [на Лысой горе] (Woycicki, I, 17; II, 77). В Карпатских горах один из хребтов (что между Венгрией и Польшей) называется по-польски babia gora (бабья гора) — не знаю, проводились ли там ведьминские празднества. В Kormakssaga, 76, 204, 222 упоминается Spâkonufell (гора вещей жены). Согласно литовскому поверью, в предвечерье Иванова дня все колдуны слетаются на гору Шатрия [Szatria], где их привечает могучая чародейка Яутерита [Jauterita]37. Весьма примечательно то, несколько единообразно, насколько схоже языческие праздничные паломничества по всей Европе преобразились в колдовские сборища. Складывались ли новые представления у каждого народа самостоятельно? Или же (что маловероятно) тон был задан где-то в одном месте, а оттуда новый образ разнесся по многим странам38? [14]

Из «Эдды» явствует, что уже у древнескандинавских язычников существовали поверья о вечерних и ночных выездах колдуний. Однажды вечером Хедин [Heđinn] бродил по лесу и наткнулся на колдунью (tröllkona), которая предложила ему fylgđ (свою помощь, постоянное сопровождение — как валькириязащитница), однако Хедин отказался (Sæm., 146a). В Sn., 175 мимоходом упоминается исключительно важное сказание: Браги Старый (см. II, 646) поздним вечером ездил по лесу, и ему встретилась tröllkona, обратившаяся к нему с песней и вопросившая: кто здесь ходит? Затем она называет Браги все свои колдовские имена [tröllnamen], а тот, в ответной песне, перечисляет ей свои поэтические прозвания. Колдуний называли qveldriđa (ночными всадницами; Sæm., 143b) и myrkriđa (темными всадницами; Sæm., 77a): имеются в виду чудовищные, зловредные великанши, дикие жены, лесные жены [Waldminnen], iarnviđjur (см. I, 783), истреблением которых занимались герои. «Hefi ec qvaldar qveldriđor» (я убивал ведьм), — говорит Атли. Выезд ведьм назывался словом gandreiđ (vectura magica [волшебная поездка]; Nialss., 195); первое значение слова gandr — волк: говорили, что ведьмы ездят на волках, взнузданных змеями; fann tröllkono, sû reiđ vargi ok hafđi orma î taumom [встретил колдунью, которая ехала на волке со змеями в качестве поводьев] (Sæm., 146a); Hyrrokin reiđ vargi ok hafđi höggorm at taumum [Хюррокин ехала на волке, а удилами ей служили змеи] (Sn., 66). На одном рунном камне (Bautil, 1157) изображен тролль верхом на волке, с согнутыми ветками вместо поводьев. В шведской народной песне ведьма едет на медведе, причем волк у нее — вместо седла, а змея — вместо кнута:­

37Sendungen der kurländ. Gesellschaft (Mitau, 1840), I, 47b.

38С ночными сборищами на вершинах гор могли быть связаны и другие языческие представления. В горах живут великаны и эльфы. Плиний Старший так рассказывает об Атласских горах в Мавритании: incolarum neminem interdiu cerni silere, omnia — noctibus micare crebris ignibus, Aegipanum Satyrorumque lascivia impleri, tibiarum ac fistularum cantu, tympanorum et cymbalorum sonitu strepere [днем обитателей этих гор увидеть невозможно — всё погружено в полную тишину... по ночам же хребты часто озаряются огнями, наполняются распутными эгипанами и сатирами, оглашаются звуками флейт и дудок, бубнов

икимвалов] (Plinius, V, 1).

языческие­ обряды; впрочем, довольно быстро реальное идолопоклонство исчезло, а остались лишь воспоминания, искаженные человеческой фантазией, — особенно глубоко эти пережитки вошли в народные праздники и во всё, что связано с целительством (как разрешенным, так и наказуемым) и отравительством. Обрядовость, устная традиция и человеческие заблуждения по-разному переплелись — предания о запретном колдовстве идолопоклонников жили во все века, хотя мы не всегда можем восстановить те формы, в которых это колдовство себе представляли. Среди христиан рассказы о колдунах и ведьмах распространялись с большим успехом; в разные времена озабоченность по этому поводу то нарастала, то слегка спадала — в зависимости от того, как церковь относилась к народным поверьям: иногда им предоставлялась относительная свобода, а иногда они жестко обуздывались. Всё, что запрещалось и наказывалось церковью, постепенно выходило из области сказочных преданий и принимало черты жуткой реальности.

Колдуны и колдуньи (я начну с последних) присоединялись к призрачной свите древних божеств, к тому свирепому воинству, с которым связывались представления об эльфах и обо всех злых существах в целом; важное свидетельство в пользу этого обнаруживается в «Вилькина-саге» (Vilkinasaga, CCCXXVIII, CCCXXIX), где рассказывается о диком воинстве Остации [Ostacia] (первоначальная форма, вероятно, — Остансия [Ostansia]?). Колдуньи подчинялись преимущественно богиням, которых христианские проповедники могли называть по-римски или по-еврейски (Дианой, Иродиадой), — в народе, впрочем, так не и отказались от родных и привычных имен. Вполне естественно, что фрау Хольда, Фрейя или Абундия (под которой следует понимать то ли германскую Фоллу (см. I, 563), то ли какую-то кельтскую богиню), в былые времена водившие хороводы с эльфами и добрыми духами, сами превратились у христиан

взлых духов, сопровождаемых такими же злыми духами (см. II, 496 и далее). В норвежской сказке (Norw. Märchen, № 15) troldkiäring [ведьма] занимает место госпожи Хольды. В «Jeu d’Adans» (см. I, 699) три феи собираются на лугу, где их ждут городские старухи: or tost allons ent par illeuc, les vielles femes de le vile nous i atendent. Соответственно, имел место некий союз между феями и ведьмами.

Сэтой точкой зрения вполне согласуется и то, что тюрингская гора Хорсельберг считалась одновременно и жилищем Хольды с ее воинством (см. I, 754; II, 506, 541), и местом собрания ведьм (см. II, 658, 659). По Кайзерсбергу, ночные странницы собираются не где-нибудь, а на Венериной горе (см. II, 533) — там они празднуют, пляшут и скачут (Keisersberg, Omeiß., 36, 40). Еще важнее

вэтом смысле цитаты, приведенные в Приложениях (см. раздел «Суеверия», C, вопрос 44; 10:1; 194a; D, строка 140): вплоть до X—XIV веков в народе верили, что в определенные ночи ведьмы, служительницы госпожи Хольды, пролетают по воздуху, оседлав зверей; говорили, что эти колдуньи повинуются Хольде, приносят ей жертвы — о союзе с дьяволом в этих историях вовсе не упоминается. Более того, эти ведьмы — ночные жены, сияющие матери, dominae nocturnae

Paganorum dea vel cum Herodiade et innumera multitudine mulierum equitare super quasdam bestias, et multa terrarum spatia intempestae noctis silentio pertransire, ejusque jussionibus velut dominae obedire, et certis noctibus ad ejus servitium evocari [некоторые испорченные женщины, обратившиеся к Сатане и совращенные демоническими иллюзиями, верят, что в ночные часы они вместе с бесчисленным множеством женщин ездят на каких-то животных с языческой богиней Дианой или с Иродиадой; в грозовые ночи они будто бы молча проезжают надо многими землями; они повинуются приказам своей госпожи и в определенные ночи призываются ею к службе]. Так ведьминские полеты представляли себе в ранние времена42; термины nahtfarâ, nahtfrowâ, nahtritâ [ночная странница, ночная жена, ночная всадница] явно восходят к языческим временам и прекрасно согласуются с древнескандинавскими qveldriđa, myrkriđa [ночная всадница, темная всадница] (см. II, 660). В письменных источниках, насколько я могу судить, эти термины впервые встречаются в XIII веке; в Türl., Wh., I, 82b: wil der (Machmêt) helfe sparn, sô helfen in die nahtvarn; daz sint alter wîbe troume [если (Магомет) не поможет, то пусть посодействуют им ночные странницы: это старушечьи грезы]; в Ls, III, 10: ez konde niemen bewarn, ich mües eine ûz farn mit der nahtfrouwen (с богиней); dô sprach ich zuo mîme gesellen: als schiere sô ez naht wirt, diu vart mich niht verbirt, ich sol lîden grôze nôt, bezzer wære mir der tôt. Ist aber daz mir wol ergât, so kum ich umb die hankrât, des enweiz ich aber niht. Mîn triu, dû solt mir ein lieht kleiben hin an etewaz, daz ich kunne dester baz komen her wider hein: kleibez an einen stein oder kleibez an die want [оставаться нельзя, мне придется уйти одной, чтобы ездить вместе с ночной богиней; и я сказала своему

42 Бурхардовский фрагмент (см. Deutsche Mythologie1, S. XXIV) не мог быть заимствован ни из постановлений Анкирского собора 314 года (такого места нет ни в рукописи, ни в печатном варианте этих постановлений), ни из XXVIII главы «Tractat de spiritu et anima» Августина (см. Augustin, Opera (ed. Bened.) Antv., 1706), VI, 525; в этом варианте к словам об Иродиаде добавлено еще «et Minerva»), поскольку это трактат поддельный, хотя и довольно ранний (Бинер полагает (см. Zeitschr. f. gesch. Rechtsw., XII, 123), что этот текст был в ходу уже в VI веке: соответственно, трактат сохраняет свою ценность для нашего исследования). С другой стороны, Регинон (см. Regino (ed. Waschersl.), II, 371), древнейший из подлинных авторов, приводящих эти слова, вполне мог почерпнуть сведения из «Tractat de spiritu et anima»; затем о том же писали Бурхард (в XI веке), Ивон (см. Ivo, XI, 30) и Грациан (в XII веке). У Альберта Великого (см. его «Summa theologiae» (II, 31) в Albertus M., Opp., XVIII, 180): cum D[iana] P[aganorum] dea vel Herodiade et Minerva [с языческой богиней Дианой или с Иродиадой и Минервой]. Насколько мне известно (см. об этом в Soldan, 75), тот же фрагмент встречается в неопубликованном «Житии папы Дамасия», где цитируется постановление Римского синода 367 года. На мой взгляд, нет большой разницы в том, где именно впервые упоминаются ночные поездки Дианы и Иродиады, — в постановлениях Анкирского собора или Римского синода, — ведь Диана еще у древних римлян считалась богиней лесов, охоты и ночи, а значит уже первым христианам она неизбежно представлялась покровительницей колдовства.

и выставленные против них обвинения в идолопоклонстве были совершенно беспочвенны. Крайне важным представляется и то, что истязаемые ведьмы иногда признавались в том, что они ездили «на Венерину гору и в рай» (Mone, Anz., VII, 426): речь, опять же, идет не о какой-то чертовщине, а об эльфическом или христианском месте блаженства.

Легко объяснить и постепенное возвышение дьявола, которым, по заверениям церковников, люди оказывались одержимы (см. II, 605). Представление

одьяволе было настолько чуждым для германцев, что изначально его пытались освоить, переводя в женский род (см. II, 579, 580). Даже позднее, когда христианский образ дьявола-мужчины всё же возобладал, в народе продолжали рассказывать о нечистом всё то, что раньше относилось к госпоже Хольде. Колдуньи — ночные странницы, посвятившие себя Хольде и странствовавшие в ее свите, — перешли во власть дьявола. Враг рода человеческого по природе своей есть существо более злое и суровое, чем древняя богиня, и потому связь ведьм со сверхъестественными силами приобрела черты чего-то дурного и греховного. Образ колдовского полета (представление о женщинах, сопровождающих Хольду) основывался главным образом на всеобщей преданности богине; когда же на смену Хольде пришел дьявол, который увозил женщин и проносил их над горами и долинами (см. II, 602, 603, 618), естественным образом возникла идея

олюбовных связях между дьяволом и ведьмами.

Этому тоже есть множество аналогов. Призрачные существа могли входить в близкие и доверительные отношения со смертными; целые поколения эльфов связывали судьбу со своими соседями-людьми, к благополучию или несчастью последних; домовые посвящали себя служению людям и повсюду, даже с чрезмерным упорством, преследовали хозяев (см. I, 812); впрочем, все эти союзы не закреплялись формальными договорами и обычно не представляли для человека опасности. Столь же нежная и невинная связь устанавливается у человека с его духом-хранителем (см. II, 418).

Собственные имена ведьминских любовников-чертей в высшей степени похожи на прозвища эльфов и кобольдов — можно даже предположить, что практически все эти имена в действительности и восходят к более древним народным прозваниям духов. Перечислю здесь клички чертей, собранные из протоколов ведовских процессов; я полагаю, что эта подборка в значительной степени прольет свет на древние представления о домовых эльфах. Некоторые из этих имен связаны с целебными травами и с цветами — они определенно происходят из безобидных народных фантазий и никак не связаны с дьявольщиной: Wolgemut (origanum [душица]), Schöne (bellis minor [маргаритка], стоцвет), Luzei (aristolochia [кирказон]), Wegetritt (plantago [подорожник]), Blümchenblau ([синий цветочек] — ср. с чудоцветом; см. II, 551), Peterlein (петрушка); нельзя не вспомнить об именах фей из шекспировского «Сна в летнюю ночь» — Peaseblossom (гороховый цвет) и Mustardseed (горчичное зерно). Еще несколько столь же изящных имен отсылают к лесным духам: Grünlaub [«зеленый лист»],

Grünewald [«зеленый лес»], Lindenlaub [«липовый лист»], Lindenzweig [«липовая ветвь»], Eichenlaub [«дубовый лист»], Birnbaum [«грушевое дерево»],

Birnbäumchen [«грушевое деревце»], Rautenstrauch [«куст руты»], Buchsbaum

[«буковое дерево»], Hölderlin (от Holder, бузина), Kränzlein [«веночек»],

Springinsfeld [«полевой прыгун»], Hurlebusch [«перекати-поле»], Zumwaldfliehen

[«беги-в-лес»]; в зеленых одеждах являются, подобно дьяволу (см. KM, № 101), шотландские эльфы (Minstrelsy, II, 152, 154, 160, 164) и скандинавские хульдры (Faye, 42); листву и венки, скорее всего, использовали в жертвоприношениях

иколдовских церемониях — особенно часто ведьмы применяли дубовые листья: например, их варили, чтобы призвать грозу (Mone, Anz., VIII, 129). Дьявол часто являлся в образе ангелического юноши (уже в Ls, III, 72: in eines jungen mannes schîn [в образе юноши]), и потому его называли такими именами, как Jüngling, Junker, Schönhans [«юноша, молодой человек, красавец»]; часто дьяволу приписывали оперение или крылья, отсюда — имена Feder, Federhans, Federling,

Federbusch, Weißfeder, Straußfeder, Straußwedel, Grünwedel [«перо, пучок перьев, белое перо, страусиное перо, страусиный плюмаж, зеленый хохолок»]; из всех сообщенных ведьмами имен чаще всего встречается одно — Flederwisch (Voigt, Abh., 62, 68, 69, 105, 109, 113, 129): в народных сказаниях так зовут кобольдов (Jul. Schmidt, 158); в тавернах весельчаки нередко выкрикивали тост «за всех чертей [Flederwischen]!» (см. Franz. Simpl., I, 47, 57); основное значение слова Flederwisch — кончик крыла, метелка для смахивания пыли; другое аналогичное имя дьявола — Kehrwisch, указывающее на способность духов быстро и ловко перемахивать, переметываться с места на место. Очень часто бесов называли

ичеловеческими именами, причем обычно в уменьшительной, фамильярной форме (точно так же, как кобольдов; см. I, 804): Hans, Hänschen, junker Hans, Grauhans ([«серый Ганс»], ср. с «серым человеком» — см. II, 615), Grünhans [«зеленый Ганс»], Hans vom Busch [Ганс-из-кустов], Heinrich, Grauheinrich [«серый Генрих»], Hinze, Kunz, Künzchen (ср. с Kueni — см. II, 593), Konrad, Nickel,

Großnickel, Martin (см. II, 502), Merten, Kaspar, Käsperle, Dewes, Rupel, Rüppel

(см. I, 804), Rausch (см. I, 815), Wendel (см. I, 651), Hemmerlin (см. I, 404), Stöphel, junker Stof (Кристоф? с намеренным сокращением первого слога; ср. со Stöpchen — см. II, 593); в некоторых именах равно проявляется и языческое, и дьявольское; Perlebitz (в отдельных гессенских протоколах — Berlewitzchen, Berlewitchen) — это, вероятно, то же, что pilwitz (см. I, 773)49. Сомнительно происхождение таких имен, как Leidenoth [«горе и беда»], Machleid [«огорчающий»], Unglück [«несчастье»], Reicheher [«богач»], Hintenhervor [«назадвперед»], Allerleiwollust ([«всяческое наслаждение»] возможно, это тоже название цветка?), Schwarzburg [«черный замок»], Dreifuß [«трехногий»], Kuhfuß [«коровья нога»], Kuhhörnchen [«коровий рог»], Dickbauch [«пузач»]: возможно,

49В гессенском диалекте часто появляется вставной звук r; например, слово «bellevue»

вКасселе произносят как «berlevue».

они возникли уже в христианские времена, но не исключено и то, что они както связаны с обликом сатиров или шратов, с общим впечатлением от сношений с пугающим миром демонов. В старинной пасхальной пьесе встречаются такие имена, появившиеся, самое позднее, в начале XV века: Kottelrey50, Rosenkranz [«розовый венок» или «(священнический) розарий (четки)»], Krezlin [«крестик»?], Federwisch [«перьевая метелка»], Raffenzan [«жадный зуб»?], Binkebank [«ба-бах»51], Spiegelglanz [«зеркальный блеск»], Schorbrant [«приносящий раздоры»], Schoppenstak [?], Hellekrug52, Schorzemage [?]; понять значение большинства из этих имен несложно, если учитывать всё уже сказанное ранее. Итальянские streghe называли своего дьявола Martinello, Martinetto [от martello, «молот»?] и, опять же, Fiorino [«цветочек»]; во французских протоколах встречаются такие имена: maistre Persil [«мастер Петрушка»], Verdelet [«зеленоватый»], Verdjoli [«зеленый красавец»?], Jolibois [«красивый лес»?], Sautebuisson [«скачущий куст»?]. Здесь можно упомянуть еще двух фей из «Сна в летнюю ночь»: Moth (моль) и Cobweb (паутина). Все эти прозвища не имеют никакого отношения к именам иудео-христианского дьявола (за исключением тех, что перечислены на II, 578, 593) и, скорее, связаны с кобольдами53. Некоторые из приведенных имен дьявола одновременно могли означать и самих ведьм: прозвища эльфов тоже нередко оказываются применимы к существам обоих полов. Названия трав и цветов женского рода больше подходят колдуньям [18].

Любовные отношения между духами и людьми происходят в результате тесного общения. Кобольды женского пола не упоминаются ни в одном из источников; не заходит речи и том, чтобы кобольды ухаживали за смертными женщинами. Эльфы, с другой стороны, воруют девушек, в то время как смертные мужчины иногда живут в тайной связи с эльфийками: так, одна âlfkona родила Скульд от Хельги (Fornald. sög., I, 32, 96). Эльберих, сделавшись невидимым, овладевает матерью Отнита, а еще один альв, тем же способом, — королевой, супругой Альдриана [Aldrian] (зачав таким образом конунга Хёгни); другие древние примеры любовных связей между людьми и духами мне неизвестны — а именно такие связи часто лежат в основе сказаний о ведьмах. Представление об инкубах и суккубах, как кажется, — негерманское, хотя в поздние времена

50[Имя, предположительно происходящее от названия танца (с глаголом kotteln

воснове); с другой стороны, средневерхненемецкое слово kottel/kutel означает «внутренности»; см. Arndt, Die Personennamen der deutschen Schauspiele des Mittelalters, 91. — Прим. пер.]

51[Звукоподражательное слово, означающее главным образом удар молота по наковальне; см. Wörterbuch, статья «Binkebank». — Прим. пер.]

52В Mone, Schausp., 131 встречается слово hellekruke в значении «ведьма».

53Изредка любовник ведьм называется Люцифером или Бельзебоком [Belzebok] (Trier. Act., 114; там же дьявол еще зовется словом jamer, что мне не вполне понятно: имеется в виду «окаянный» (от jammer в значении «горе, беда») или же «больной» (от jammer

взначении «эпилепсия»))?

оно смешалось с образами альбов и духов ночи. В древнеанглийской рукописи, законспектированной в каталоге Уонли, встречается упоминание о «людях, возлегших с дьяволом» (monnom, þe deofol mid hæmđ). В поздние века ведьм представляли себе как женщин исключительно распутных: закрепляя союз с нечистыми силами, они отдаются в полное распоряжение дьяволу; над целомудренными девушками у демонов нет власти54. Без блудного греха не было бы и ведьм55.

Вопрос здесь заключается в том, когда именно договоры с дьяволом и ведьминский разврат впервые упоминаются в немецких источниках. Нет сомнений в том, что первый толчок этим воззрениям дало распространение и преследование ересей, в середине XIII века пришедших в Германию из Италии и Франции. Сложно сказать, были ли еретики и вправду виновны, но народная молва, склонная к искажениям и преувеличениям, приписывала их собраниям идолопоклоннический разврат, явно связанный с ведьмовством. Сами еретики, с их скрытностью, склонностью к уединению, с их постоянной охотой за новыми учениками и последователями, упрямо и твердо держались за древние обычаи и вероисповедальные отклонения; столь же упрямо против еретиков выдвигали различные ложные обвинения. Так, в вину им ставили поклонение зверю или звериной голове — позже это превратили в дьяволопоклонничество. Сатана как будто являлся еретикам то в образе темного духа, то как светлый ангелискуситель; из животных дьявол охотнее всего воплощается в виде кота или жабы. Говорили, что на своих собраниях еретики убивают детей, смешивают их кровь с мукой или углями, а затем, загасив свечи, предаются друг с другом плотским утехам. Новообращенных помечали, укалывая их иголкой; проклиная Создателя, те должны были поцелуем засвидетельствовать веру и преданность князю мира сего56. В менее непристойных еретических традициях тоже хорошо заметно смешение языческих и христианских элементов; церковная ревность постоянно обращалась против новых лжеучений и связанных с ними пережитков язычества. Во времена преследования еретиков распространялись слухи о сделках с дьяволом, о сатанинских собраниях: в народе все эти образы увязывали со старыми суевериями, касавшимися демонических существ. Предания о союзах дьявола с людьми распространялись на Западе с ранних времен — по крайней мере с X века (см. II, 608); в скором времени эти рассказы стали относить главным образом к женщинам. Самое древнее явное упоминани­е

54Le démon ne peut faire pacte avec une vierge [дьявол не может закрепить договор

сдевственницей] (Michelet, Hist. de France, V, 68, 159, 160).

55В греческой древности ходили басни о встречах богов и смертных (см. I, 621), а в Германии в языческие времена бытовали легенды о связах между героями и девамилебедями (или эльфийками); только в христианскую эпоху возникло грубое представление о реальных половых сношениях между дьяволом и людьми.

56Soldan, Gesch. der Hexenprocesse, 103—146.

о любовной­ связи между дьяволом и ведьмой встречается в протоколе 1275 года, составленном неким тулузским инквизитором57; в первой половине XIV века, судя по всему, образ дьявольского сообщества ведьм (secta strigarum) уже твердо закрепился (особенно в Италии). Бартоло (†1357) составил судебное заключение касательно ведьмы из Орты и Рипарии (епископство Новара)58; этот тип обвинения был для эксперта в новинку, и потому в том, что касается сути преступления, он ссылается на мнение теологов; судя по формулировкам из этого заключения, ведовские процессы в миланском архиепископстве на тот момент были крайне редки или вообще ранее не проводились. Среди прочего в тексте говорится: mulier striga sive lamia debet igne cremari, confitetur se crucem fecisse ex paltis et talem crucem pedibus conculcasse… se adorasse diabolum illi genua flectendo… pueros tactu stricasse et fascinasse, adeo quod mortui fuerunt. Audivi a sacris quibusdam theologis, has mulieres, quae lamiae nuncupantur, tactu vel visu posse nocere etiam usque ad mortem fascinando homines seu pueros ac bestias, cum habeant animas infectas, quas daemoni voverunt [ведьму, или ламию, следует сжечь, так как она признается, что сделала деревянный крест, а затем топтала этот крест ногами… почитала дьявола, склоняя перед ним колени… заколдовывала и зачаровывала детей прикосновением, отчего они затем умирали. От некоторых святых отцов-теологов я слышал, что эти женщины, которых называют ламиями, могут вредить людям через прикосновение или взгляд, могут довести человека, ребенка или животное до смерти, отравив их души с помощью чар и посвятив их дьяволу]. Между 1316 и 1334 годами была издана недатированная булла папы Иоанна XXII, предписывающая конфисковывать имущество осужденных чародеев (точно так же, как уже конфисковывали имущество еретиков). Всё то, что после этого творили инквизиторы и судьи, подробно рассмотрено в работе В.-Г. Зольдана (см. Soldan, 160—210); здесь я отмечу лишь несколько фактов. Альфонсо де Спина в V книге своего трактата «Fortalitium fidei» (написанном около 1458 года) сообщает: quia nimium abundant tales perversae mulieres in Delphinatu et Gaschonia, ubi se asserunt concurrere de nocte in quadam planitie deserta, ubi est aper quidam in rupe, qui vulgariter dicitur el boch de Biterne, et quod ibi conveniunt cum candelis accensis et adorant illum aprum osculantes eum in ano suo; ideo captae plures earum ab inquisitoribus fidei et convictae ignibus comburuntur; signa autem combustarum sunt depicta, qualiter scilicet adorant cum candelis praedictum aprum, in domo inquisitoris tholosani in magna multitudine camisearum, sicut ego propriis oculis aspexi [в Дофине и Гаскони слишком много таких извращенных женщин — они собираются там по ночам на какой-то пустынной горной равнине, где на скале стоит кабан (в народе его называют el boch de Biterne); там эти женщины собираются с зажженными свечами и выказывают почтение

57Soldan, 147.

58Напечатано в Joh. Bapt. Ziletti, Consilior. select. in criminal. causis (Francof., 1578), I, consil. 6.

во всей Европе на заклание отправляли бесчисленное количество женщин. В раннем Средневековье колдуны и ведьмы считались существами сказочными, некими эльфами из народных поверий или бесноватыми людьми; никто не мыслил их как реально существующих богоотступников, как злодеев, которых следовало бы преследовать по закону. Часто ссылаются на «Корвейские анналы», где, под 914 годом, есть такая запись: «multae sagae combustae sunt in territorio nostro» [в нашей области сожгли множество колдуний]; впрочем, эти анналы в действительности написаны в 1464 году, и в последнее время их историческая достоверность оказалась под большим сомнением. Наказание за колдовство положено во множестве древних законов62; тем не менее в основе обвинений там всегда оказывается реально совершенное преступление — убийство или отравительство (stria [ведьма] — это herbaria [травница], то есть venefica [отравительница]63); за «наведение грозы» поплатиться жизнью могли лишь немногие. Особого внимания заслуживает то, что в древних законах есть специальные статьи, подразумевающие наказание за сожжение и убийство мужчины или женщины по ложному обвинению в колдовстве64; в этих просвещенных

ведьм» были изданы соответствующие епископские постановления (например, в Регенсбурге в 1491 и 1493 годах; см. MB, X, 241, 243).

62Lex Sal., XXII; Lex Rip., LXXXIII; Lex Visigoth., VI, 2:2; 3:4; Lex. Alam., add. XXII; см. также капитулярии от 789 (титул XVIII) и 805 годов.

63В Meichelb., № 683 (853 год) упоминается девушка-venefica из Фрайзинга; malefica mulier artes maleficas cum tribus aliis mulieribus exercens [колдунья, практиковавшая магические искусства вместе с тремя другими женщинами] (Pertz, VI, 146; 1028 год); mulier homines plerumque magicis artibus dementare infamata [женщина, о которой известно, что она с помощью магии одурачила множество людей] (Кёльн, 1074 год; Lamb. Schafn., 375).

64Capit. Caroli de part. Sax., V: si quis a diabolo deceptus crediderit secundum morem Paganorum, virum aliquem aut feminam strigam esse, et homines comedere, et propter hoc ipsam incenderit, vel carnem ejus ad comedendum dederit, capitis sententia punietur [если кто-то, обманутый дьяволом, по языческому обычаю поверит, будто какой-то человек (мужчина или женщина) связан с колдовством и поедает людей, а затем по этой причине сожжет этого человека или отдаст его плоть на съедение, то (совершившему самосуд) следует отрубить голову]; Lex Roth., 379: nullus praesumat aldiam alienam aut ancillam, quasi strigam occidere, quod christianis mentibus nullatenus est credendum nec possibile est, ut hominem mulier vivum intrinsecus possit comedere [никому не следует убивать женщин или девушек за то, что они ведьмы: для христианского сознания непостижимо и вообще невозможно, чтобы женщина поедала внутренности живого человека]. Как выгодно выделяется мудрость Карла и Ротари по сравнению с безрассудно жестокой буллой Иннокентия VIII! Те самые «sagae combustae» [сожженные колдуньи] из Вестфалии, если сведения о них правдивы, были, скорее всего, не осуждены по закону, а просто казнены толпой на основании тех самых языческих суеверий, против которых направлены процитированные выше императорские распоряжения. Уже в наше время во Франции, Англии и Бельгии народ самовольно расправляется с мнимыми ведьмами, бросая их в огонь или в топкие озера (см. Horst, Zauberbibl., VI, 368, 372, 374). White, Selborne, 202: the people of Tring in Hertfordshire would do well to remember that

отрицает свою вину; после пыток67 она повторяет то, в чем признались все обвиненные до нее; затем она немедленно оказывается осуждена и сожжена на костре (incinerata, как это называется в «Молоте»). Детальное сходство между вынужденными, ни на чем не основанными признаниями объясняется тем, что в воображении народа повсюду жили одни и те же предрассудки. Здесь я постараюсь в обобщенном виде изложить все основные детали ведьминских признаний [19]68.

67Палачи говорили: «ты должна так истончать от пыток, чтобы солнце просвечивало тебя насквозь!» (RA, 95; Diut., I, 105).

68Майнцские протоколы ведовских процессов 1505 и 1511 годов см. в Horst, Zauberbibl.,IV,210—218;фрайбургские(1546и1627—1635годы)—см.вFreiburgerHexenacten (herausg. von Heinr. Schreiber; Freib., 1836); кведлинбургские (1569—1578 годы) — в Gottfr.

Christian Voigt, Gemeinnützige Abh. (Leipz., 1792), 59—160; трирские 1581 года —

вTrierische Chronik (1825), X, 196 и далее, 1625 года — в Trierische Chronik (1825), X, 108 и далее; нёрдлингенские (1590—1594 годов) — в Nördlinger Hexenacten (herausg. von Weng; Nördl., 1838); эльзасские (1615—1635 годов) — Lit. Bl. der Börsenhalle (Hamb., 1835), № 1092, 1093; эйхштеттские (1590 года и 1626—1637 годов) — в стереотипном переиздании Abdruck aktenmäßiger Hexenprozesse (1811); вемдингенские (1620 года) — в Mone, Anz., VII, 425—427; дибургские (1627 года) — в Steiner, Gesch. von Dieburg (Darmst., 1820 [чит. 1829]), 67—100; бюлерские (1628 и 1629 годов) — в Mone, Anz., VIII, 119—132; зигбургские (1636 года) —

вPh. Ernst Schwaben, Geschichte von Siegburg (Cöln, 1826), 225—241; бранденбургские (XV—XVIII веков) — в Märkische Forschungen, I, 238—265; камминские (1679 года) — в Neue pommersche Provinzialbl. (Stettin, 1827), I, 332—365; фрайзингские (1715—1717 годов) —

вAretin, Beitr., IV, 273—327. Полезные извлечения из швабских протоколов XV века содержатся в том самом печально известном «Malleus maleficarum» (впервые трактат был напечатан в 1489 году); отрывки из лотарингских протоколов 1583—1590 годов см. в Nic. Remigius, Daemonolatria (übers. von Teucer Annaeus Privatus; Frankf., 1598); из бургундских (en la terre de sainct Oyan de Joux) 1598 и 1599 годов — в Henry Boguet, Discours execrable des sorciers (Rouen, 1603; и репринт — Lyon, 1610). Менее информативен трактат Самуила Мейгера — см. Sam. Meiger, De panurgia lamiarum (Hamb., 1587). Скандинавские источники: «Udsigt over hexeprocesserne i Norden» Нирупа (в Skand. litteraturselskabs skrifter, XIX, 339—394; XX, 1—42), где особенно интересна цитата из Лема о норвежских поверьях, связанных с ведьмами (Skand. litteraturselskabs skrifter, XIX, 385—391). О ведьминских процессах в провинции Даларна 1668—1673 годов (trollväsendet i Dalarna, åren 1668—1673) см. в Joh. M. Bergman, Beskrifning om Dalarne (Fahlun, 1822), I, 208—219. Еще мне доводилось читать такие книги, как Girolamo Tartarotti, Del congresso notturno delle lamie (Rovereto, 1749) и Const. Franc. de Cauz, De cultibus magicis (Vindob., 1767) — капитальные исследования, первое из которых целиком выдержано в духе итальянского многословия; менее полезной мне показалась конкурсная работа Diet. Tiedemann, De artium magicarum origine (Marb., 1787). Книги Scheltema, Geschiedenis der heksenprocessen (Haarlem, 1829)

вмоем распоряжении не оказалось; примечательные выдержки можно найти в Cannaert, Bydragen tot het oude strafregt in Vlaenderen (Brussel, 1829; репринт — Gend, 1835), 475—491; другие сведения из тех же регионов собраны в Schayes, Essai historique (Louvain, 1834), 175—202. Существует великое множество других книг на эту тему; такие исследования, как

мазью теленка, на котором собирается лететь на шабаш. Если любовник приезжает за ведьмой сам, то на метле он сидит впереди, а она — позади; или же дьявол обращается козлом, а ведьма садится верхом на него; или же ведьма едет на лошадях, выходящих из-под земли. В более древних сказаниях дьявол переносит ведьму по воздуху, накрыв ее своим плащом: отсюда — понятия Mantelfahre, Mantelfahrerin [странствие в плаще; странствующая в плаще]. На месте собирается множество ведьм, каждая — со своим любовником-дьяволом. Обычно все они оказываются соседками из одной местности; встречаются среди них и давно умершие; некоторые ведьмы (самые главные, высшие) носят вуали и маски. Любовники ведьм — не более чем слуги верховного дьявола, который в облике козла с черным человеческим лицом молча и торжественно восседает на собрании, занимая высокий трон или огромный каменный стол, установленный в центре круга; все присутствующие выказывают этому козлу свое почтение, кланяются ему и целуют его. Если верховный дьявол демонстрирует свое особое расположение к одной из колдуний, то ее провозглашают королевой ведьм: по рангу она возвышается над всеми остальными73 — ср. со скандинавским trölla konûngr [правителем духов, конунгом троллей] (см. II, 648). Стол с неаппетитными кушаньями освещается черными факелами, которые зажигают от огня, горящего между рогами великого козла. В ведьминской трапезе нет соли и хлеба74; пьют все собравшиеся из коровьих копыт и лошадиных черепов. Ведьмы рассказывают друг другу о совершенных ими злодействах

ивместе задумывают новые преступления; если дьявол оказывается недоволен их злодеяниями, то он бьет ведьм. После пира (дьявольская еда не насыщает

ине питает)75 начинаются танцы; шпильман садится на дерево и заводит музыку — скрипкой и волынкой ему служит лошадиная голова (см. II, 656), а дудочкой — дубинка или кошачий хвост. Во время танца партнеры становятся друг к другу не лицом, а спиной; поутру на траве можно увидеть круговидные следы, вытоптанные коровьими и козлиными копытами. Ведьминский танец (судя по описанию из гессенского протокола от 1631 года) весьма напоминает танец с мечами (см. I, 558); часто упоминается, что одна из колдуний носит на правой ноге золотую туфельку — возможно, это знак королевы или предводительницы? У Мартина Амбергского: der trut rote schuechel machen [шить труту красный башмачок] — вероятно, для танцев? По окончании хороводов ведьмы начинают бить друг друга коромыслами и мутовками, а затем похотливо сношаются. Наконец великий козел сгорает, и угли от него раздают всем

73Laffert, Relationes criminales (Celle, 1721), 52, 54; Horst, Dämonom., II, 376, 377.

74И всё же ведьмы едят хлеб, выпеченный в воскресенье, и мясо, засоленное в воскресенье; они пьют и разлитое в воскресный день вино.

75Во время ведьминского пира соблюдается социальная иерархия: сначала за стол садятся богатые колдуньи, которые пьют из серебряных кубков, а затем — бедные, для которых ставят деревянную посуду или копыта.

этого зайдет в дом — это и есть ведьма. Уже Бурхард упоминает о способности ведьм вытягивать себе молоко и мед из соседских домов (см. раздел «Суеверия», С, 199d). Чтобы побить соседский урожай (посевы и фрукты), ведьмы призывают грозы с градом (см. II, 696): для этого они ударяют метлами по ручьям, разбрызгивают воду или рассыпают мелкие камни, бросаются песком в сторону восходящего солнца. С той же целью ведьмы варят в котлах свиную щетину или дубовые листья, разбрасывают на полях те самые дьявольские угли, полученные во время шабаша. Таких колдуний называют грозовыми или молниевыми ведьмами; далее о них еще будет сказано подробнее. Говорят, что эти колдуньи

смахивают или стряхивают росу с трав, чтобы потом с помощью этой росы накладывать на домашних животных злые чары (см. раздел «Суеверия», 1118); еще говорят, что ранним утром, на заре, эти ведьмы собирают росу на чужих лугах и уносят ее к себе, чтобы трава на ведьминском лугу разрасталась обильнее; ведьму можно узнать по большим, массивным ступням, топотом которых она стряхивает росу. Колдуний называют «росными трясуньями» (в Восточной Фрисландии — daustriker); впрочем, так могут обзывать любых подозрительных людей, в том числе — и мужчин. Вполне очевидно, что это представление связано с эльфами, которые сбивают с трав капли росы во время своих ночных хороводов — ср. также с росой, которую стряхивают со своих грив скакуны валькирий; в позднем варианте содержание этих мифов просто вывернуто в сторону злодейства. Связав ножки на табуретке, ведьма может на расстоянии исцелить чьи-то сломанные кости. Если ведьма присутствует на венчании супружеской пары, то во время произнесения благословений она может защелкнуть замок, который затем выбрасывает в воду: это называется навязкой [Nestelknüpfen]; пока этот замок не найдут и не отопрут, супруги будут бездетны. Ведьма может убить человека, пронзая иглой его изображение или куклу; на кладбищах колдуньи выкапывают тела маленьких детей и отрезают им пальцы80; из жира этих детей они варят свои магические притирки. Собственно, потребность в жире — это, судя по всему, есть главная причина, по которой ведьмы преследуют детей; в древние времена колдуний очень часто обвиняли в похищении детей (см. II, 665). От союза ведьмы и дьявола рождаются не люди, а некие эльфические создания, которых называют существами [Dinge, вещами] (ср. с wihtir; см. I, 738), эльфами, духами [Holden]; описывают их по-разному: они выглядят то ли как бабочки, то ли как шмели, то ли как головастики, то ли как гусеницы, то ли как червяки. Уже в древневерхненемецких глоссах (Graff, I, 243) встречается

80 Пальцы нерожденных детей тоже используются для наложения чар: например, если такой палец поджечь, то он загорается колдовским пламенем, усыпляющим всех людей в доме; столь же полезен для ведьм и большой палец повешенного вора. Ср. с Schamberg, De jure digitor., 61, 62 и с Praetorius, Vom Diebsdaumen (Lips., 1677). В «Coutume de Bordeaux» (§46) рассказывается о колдовских приемах, подразумевающих использование рук мертвых детей. «Рука вора» — название растения (см. II, 828).

собираться­ на развилках нескольких дорог83; как и сам дьявол (см. II, 588), ведьмы могут входить в дома и выходить из них через замочную скважину (см. раздел «Суеверия», G, строки 106, 107; Tobler, 146a); если в комнате стоят три свечи, то ведьма там приобретает особую силу; колокольный звон ведьмам невыносим. Нельзя допустить, чтобы перед судом ведьма коснулась непокрытой земли: тогда она сможет мгновенно сменить облик; ведьмы неспособны проливать слезы; если бросить ведьму в воду, то она непременно всплывет84: изза этого на процессах постоянно использовали «ведьмину купальню», то есть водную ордалию, в древние времена считавшуюся божьим судом (см. RA, 925). Если в самом начале заседания ведьма посмотрит судье в глаза, то он смягчится и не сможет вынести обвинительный приговор.

Характерно то, что практически все ведьмы, при их колдовской власти и при всем могуществе дьявола, жили в убожестве, в глубокой нищете; нет ни единого примера, чтобы кто-то наколдовал себе богатство и таким образом променял небесное блаженство на, по крайней мере, какую-то мирскую радость: а ведь именно таково содержание большинства сказаний о людях, заключивших договор с дьяволом (см. II, 608). Кривоносые и кривозубые бабы с острыми подбородками, обвисшими губами и загрубевшими пальцами85 практиковали лиходейство, не приносившее им самим никакой пользы, кроме, может быть, злорадства. Любовная связь с дьяволом и участие в сатанинских пирах тоже никогда не удовлетворяют полностью [20]86.

Уже одно это могло бы открыть людям глаза на происхождение всякого ведьмовства. Вся эта скверна рождена фантазией несчастных женщин и основана на их признаниях, добытых с пристрастием; в действительности предъявить обвиняемым было нечего, за исключением того, что они разбирались

83Дьявола можно призвать на перекрестке; там же ищут мандрагору.

84Плиний Старший — о колдунах: eosdem praeterea non posse mergi ne veste quidem degravatos [кроме того, они не могут погрузиться в воду, даже если их отягощает одежда] (Plinius, VII, 2). Многократно встречается такая история: дьявол обещает помочь ведьме

иво время ордалии принести ей железный шест, который утянет ее в воду; в итоге он приносит лишь невесомую иголку.

85«Krumme nase, spitzes Kinn, sitzt der Teufel ganz darin» [кривой нос, острый подбородок: да это же сам дьявол]. Можно вспомнить о древнескандинавских именах Hengikepta [«с обвисшими губами»], Grôttintanna [«с каменными зубами»], Lodinnfingra [«с волосатыми пальцами»] (Sn., 220, 221).

86Berthold, 58: sô gênt eteliche mit bœsem zöuberlehe umb, daz si wænent eins gebûren sun oder einen kneht bezoubern. Pfî dû rehte tœrin! War umbe bezouberst dû einen grâven oder einen künec niht? Sô wærestu ein küneginne! [говорят, что злая ведьма хочет заколдовать крестьянского сына или батрака. Что за дура! Почему бы не околдовать графа или короля? Сама стала бы тогда королевой!]. В народе говорили, что ведьмы богатеют на три геллера каждые семь лет (Simplic., 625).

влекарствах­ и ядах и будоражили сновидения87 с помощью особых зелий и мазей. Когда осужденным приказывали назвать имена ведьм-сообщниц, те часто упоминали уже умерших, чтобы не губить живых или чтобы избегнуть новых допросов; признание в любом преступлении считалось безусловной истиной. Есть примеры того, как ведьмы признавались в убийстве еще живых людей88. Судьям не приходило в голову, что бесконечные собрания ведьм не могут проходить на открытых местах без множества случайных свидетелей. По какому божьему соизволению в те времена по всей стране, во всех селах и городах, внезапно завелись целые ведовские орды, никогда раньше не виданные!

Задолго до того, как начали пытать ведьм, телесным мукам подвергали страшных преступников, чтобы добиться от них признания вины. О torquere [пытках] говорится уже в Lex Visig., III, 4:10, 11; дыба, на которой растягивали обвиняемого, называлась equuleus, poledrus: отсюда — немецкое Folter и французские poultre, poutre. Древнескандинавское упоминание о пыточном принуждении (pîna til sagna [буду пытать, чтобы ты всё сказала] — см. II, 647) никак, вероятно, не связано с ведовскими процессами.

Судя по всему, договор с дьяволом, богоотступничество и поклонение козлу в сказаниях о ведьмах происходят от поверий, связанных с еретиками;

вформулах отречения от христианского бога явно пародируется «Abrenuntiatio diaboli»: чин отречения от Сатаны, который принято произносить при катехизации89; во всем остальном преобладают языческие элементы. О древнем культе напоминает даже образ козла, равно как и жертвоприношение животных черного цвета (см. I, 208, 792; II, 599); интересно, что дьявол на шабаше, по даларнскому поверью, не сидит на высоком троне, а лежит под столом, закованный в цепи (то же самое говорится в немецком сказании о прядильщицах; см. II, 601). Даларнские ведьмы многое рассказывали об этих цепях: например, что иногда звенья на них изнашиваются — тогда с небес опускается ангел и сковывает звенья заново (Bergman [Beskrifning], 217, 219). Многие чары накладываются с помощью соли (см. раздел «Суеверия», 713, 846): можно даже усмотреть

87Alter wibe troume [бабьи сны] (Wh., I, 82a); kerlinga villa [бабьи сказки] (Sæm., 169).

88Frommann, De fascinatione, 850; об этом же говорит Монтень (см. книгу III, гл. XI [«Опытов»]).

89Ср., например, с такими словами: «ik fate an disen witten stock und verlate unsen herre gott!» [я беру эту белую палку и отрекаюсь от господа бога] (у ведьм-католичек: Marien son und got [от сына Марии и бога]) или «her trede ik in din nist (nest — гнездо, прибежище) und verlate unsen herre Jesum Christ!» [я вхожу в твое прибежище и отрекаюсь от господа Иисуса Христа]. В гессенском протоколе 1633 года: hie stehe ich uf dieser mist und verleugne des lieben herrn Jesu Christ! [стою на куче навоза и отрекаюсь от милостивого господа Иисуса Христа!]. Отрекающаяся, стоя в кругу из подожженного навоза, должна была проткнуть ütsche (жабу) белой палкой. Заклинания тоже читали, стоя на навозной куче. Белая палка — символ покорности; после того как ведьма принесла на ней присягу, палку выбрасывали

вводу.

параллели между варением, толчением, рассыпанием, сжиганием, добычей соли (см. II, 651 и далее) и сожжением козла — ведьмы собирали оставшиеся угли и рассыпали их на соседских полях90. Поедание конины на ведьминских собраниях тоже видится пережитком язычества (см. II, 656 и далее). Слеты ведьм обычно проводились в Майскую ночь, в Иванову ночь и в ночь перед Рождеством, иногда — на заговенье перед Великим постом, на Пасху и в другие дни былых языческих торжеств; в то же самое время в народе жгли огни солнцеворота, пасхальные, майские, йольские костры, но в этом никто не усматривал пародии на христианские праздники. Ночные выезды, факельные шествия, проникновение в закрытые дома — всё это связано не только с ведьмами, но и с воинством Хольды; имена чертей-любовников, заклинательные формулы, зачатие духов-хольдов, хороводы в траве — во всем этом прослеживаются эльфические черты91. Ведьма зачерпывает сил, коснувшись сырой земли (iardarmegin [силы земли]­ — см. II, 69 и далее), что напоминает языческие поверья о великанах. К ведьмам применяли древнегерманскую судебную практику окунания в воду — в раннем Средневековье к этому способу прибегали с тем, чтобы выяснить вину колдуньи в каком-то реально совершенном преступлении. Восходит ли представление о метках дьявола [Blutzeichen] на теле ведьмы (см. II, 679) к обычаям еретиков, с уверенностью сказать не берусь. Смешение крови во время принесения клятв и заключения союзов — это весьма древний и довольно широко распространенный обычай (см. RA, 192, 193). Явление стигматизации было известно в Германии задолго до начала охоты на ведьм92; по-древневерхненемецки стигматы обычно называли словом anamâli (Graff, II, 715); соответствующее древнескандинавское âmæli встречалось мне только в обобщенно-этическом значении nota = vituperium [порицание]. Герои древней Скандинавии, чувствуя приближение естественной смерти от болезни или от старости (это называлось «соломенной смертью» — strâdauđi), на смертном одре посвящали себя Одину (который принимал в свои чертоги только тех героев, что истекают кровью), нанося себе рану ударом копья (сам Один тоже однажды пронзил себя копьем Гунгнир; см. I, 348); это называлось marka sik geirs oddi, marka sik Ođni [отметить себя острием копья, отметить себя для Одина] (Yngl. saga, X, XI). Сюда же я

90Пастухов, слывущих колдунами, обвиняли в том, что они крестят своих овец солью (см. Factums et arrest du parlements de Paris contre des berges sorciers executez depuis peu dans la province de Brie sur l'imprimé à Paris (1695), VIII, 57).

91Жимолость (или, возможно, какое-то другое растение) в Нижней Германии называется эльфийской лозой или ведьминой петлей (Ritter, Meklenb. Gramm., 107; E. M. Arndt,

Märchen, 404). Любой плетущийся кустарник, любое растение с плетущимися ветвями могли называть «ведьминой лазейкой»: считалось, что ведьма (или альб), если за ней гонятся, всегда может проскользнуть через эти переплетения.

92В Berthold, 381 о дьяволе говорится: он гордится тем, что грешники носят на себе его знак, — как только человек впадает в смертный грех, нечистый с радостью помечает его.

склонен относить понятие tîres tâcen [знак Цио] (см. I, 437) и даже Tôdes zeichen [знак Смерти] (см. II, 381); во всем этом не было никаких признаков запретного колдовства [21].

Многие колдовские процедуры, а также некоторые связанные с ведьмами образы (поедание сердец, управление погодой, поездки по воздуху) основаны на древних и широко распространенных преданиях, некоторые из которых следует рассмотреть подробнее.

Начать можно с сербских поверий. Вещунья (вештица) одержима злым духом: когда она засыпает, он выходит из нее, принимая облик бабочки или курицы; в сущности, этот дух един с душой самой ведьмы. Когда он покидает ее тело, ведьма остается лежать замертво; если перевернуть ее головой туда, где были ноги, то пробудиться она уже никогда не сможет. Вештица охотится за людьми (особенно жадно — за маленькими детьми) и пожирает их. Найдя спящего человека, она втыкает острый прут ему в левый сосок, вскрывает грудь, вынимает сердце и съедает его, а затем грудная клетка снова срастается. Некоторые люди со съеденным сердцем сразу же умирают, некоторые еще какое-то время живут. Ведьмы не переносят чеснока, и потому, чтобы защитить себя от прожорливых колдуний, на заговенье перед Великим постом многие люди натирают чесноком грудь, ступни и подмышки. Считается, что перед Великим постом вештица съедает особенно много людей. Молодых и красивых женщин сербы никогда не подозревают в колдовстве, колдуньи — это всегда старухи93; есть, впрочем, пословица: «млада курва, стара вештица» [в молодости — шлюха,

встарости — ведьма]. Если ведьма однажды признает свою вину, то больше она уже никогда не сможет есть людей и практиковать колдовство. Летая по ночам, ведьмы горят огнем; собираются они на гумне; каждая ведьма вылетает из своей кухни, натерев мазью подмышки и читая заклинание (его текст я еще процитирую в дальнейшем). Если в деревне умирает много детей или людей

вцелом и если подозрение в их убийстве падает на какую-нибудь старуху, то последнюю связывают и бросают в воду; если она идет ко дну, то ее вытаскивают и отпускают, а если остается на поверхности, то ее казнят — только ведьма не может погрузиться в воду. Кто перед праздником Вознесения Девы Марии убьет змею, повесит ей на голову зубчик чеснока, а затем, уже на сам праздник,

придет в церковь со змеиной головой на шляпе, тот сможет распознать всех

93 В Швеции (и только там) считалось, что в колдовстве могут быть повинны совершенно все: в том числе — дети (и мальчики, и девочки). Дьявол приказывает каждой ведьме, чтобы она привела к нему детей; ведьма будит спящих детей со словами: «Пойдем, дьявольское дитя, на пир!» Колдуньи выводят детей на крыши (столько, сколько смогут), а затем по воздуху переносят их к нечистому; тот спрашивает: «Дети, хотите ли вы служить мне?» и записывает в книгу имена тех, кто хочет. Своих малолетних служителей дьявол одаривает мудростью; они зовутся vîsgåssar (толковыми парнями). В связи с этим можно вспомнить о детях, выведенных из Гамельна. В инквизиторских протоколах из Фрайзинга упоминаются мальчишки-попрошайки, соблазненные дьяволом.

местных ведьм: они соберутся вокруг этого человека и будут всячески пытаться стянуть эту змею или хотя бы кусочек от нее (Vuk, статьи «Вештица», «Пометно» и «Благовjест»).

Эти весьма познавательные предания многое проясняют в наших собственных суевериях. Германцы тоже верили в схожие инструменты опознания ведьм. Кто придет в церковь с зубом от бороны, или с зернами, найденными в хлебе, или с яйцом, снесенным на Великий четверг, тот увидит подойники у всех ведьм на головах (см. раздел «Суеверия», 539, 636, 685, 783, 808). То же поверье известно и в Дании (см. раздел «Датские суеверия», 169). В Bergman, [Beskrifning], 219 упоминается, что в Даларне ведьмы редко ходят в церковь: обычно они отправляют вместо себя сноп сена или свиное корыто. Званые вечера на горе Блокула открыты только взорам ведьм. Не знаю, связаны ли корыто и дойница из этих поверий с зачарованием ведьмами молока, или же их следует возводить к скандинавскому преданию о том, что великанши, лесные жены и хульдры носят на спине корыто (Faye, 118; Müller, Sagabibl., I, 367; Molbech, Dial. lex., 98).

ВKeisersberg, Omeiß., 36c рассказывается о ночной страннице, которая уселась в кадку для теста, натерлась маслом, произнесла заклинание и поехала. Уже в Sn., 210a встречается такое ведьминское имя, как Bakrauf, то есть fissura dorsi, «трещина на спине». В датском: ellekone bagtil huul som et deigtrug [у лесной жены сзади дыра, как квашня] (Thiele, IV, 26). Всё это — важные аналогии.

ВПриложениях цитируется один заговор, в котором к альбу обращаются со словами «ты, у которого спина — как квашня». И альбы, и ведьмы красивы лишь спереди, а сзади ужасны и бесформенны (как госпожа Гюрориссе (см. II, 517) или госпожа Вселенная в стихах Конрада). Считалось, что из яйца, снесенного на Великий четверг, вылупится пестрый петушок, способный ежегодно менять свою расцветку; стоит пасхальным утром взять такое яйцо с собой в церковь,

ина солнце можно будет опознать всех женщин, принадлежащих дьяволу; они, впрочем, чуют, что у кого-то в кармане волшебное яйцо, и прикладывают все силы, чтобы разбить его; яйцо нужно приносить в крепкой коробке — если ведьмы сумеют его разбить, то вместе с ним разорвется и сердце того человека, который его принес. В Tobler, 102a рассказывается о швейцарском суеверии: weme ma n'am sonntig vor sonna nufgang e nübblättlets chlee ine schue ina thued ond mit dem schue i dchilacha god, so sieht mas, wenn e häx dinen ist: die wo hönder för sitzid sönd häxa [если в воскресенье на восходе солнца сорвать лист клевера

иположить его в ботинок, а потом в этом ботинке прийти в церковь, то можно узнать ведьму: кто сидит впереди всех — та и есть ведьма]. Еще всех ведьм прихода сможет опознать тот, кто во время рождественской службы встанет на табуретку, сколоченную из девяти видов древесины: все ведьмы стоят спиной к главному алтарю. Сами колдуньи тоже видят такого человека — горе ему, если ведьмы схватят его после службы: он обречен, если только заранее не запасется чем-то, что может пробудить ведьминскую алчность — тогда ему следует бросать эти ценности, одну за другой, на землю и бежать к дому, пока ведьмы

собирают всё, что упало (в древнем сказании убегающий человек тоже рассыпает перед своим преследователем золото и кольца); войдя в свой дом, человек оказывается в безопасности. В венской пергаментной рукописи XIV века (Cod. bibl. graec., 39/63, лист 133a) упоминается более простой способ опознать ведьму: wil du, daz di vnholden zu dir chomen, so nym ein leffel an dem fassangtag vnd stoz in in gesoten prein vnd behalt in also vntz in die drey metten in der vasten, vnd trag den leffel in dy metten, so wird ez dir chunt, wor sew sint [если хочешь, чтобы тебе явились ведьмы, то возьми в день заговенья ложку и вставь ее в отваренное пшено на три заутрени Великого поста, а потом можешь принести ее с собой на службу и так узнаешь, кто ведьма]. Практически то же самое — в Mone, Anz., IV, 310: кто в первую из трех предрождественских пятниц [am ersten Knöpfleintage] незаметно вытянет ложку из теста, а через одну и две недели по пятницам снова сумеет скрытно вставить эту ложку в тесто и вынуть ее (чтобы в итоге на ней были следы теста от всех трех предпраздничных пятниц), тот, взяв эту ложку с собой в церковь на рождественскую службу, увидит: все ведьмы стоят спиной к алтарю; этому человеку нужно вернуться домой до того, как будут произнесены благословения, иначе он поплатится жизнью. Легче всего опознать ведьму в церкви; некоторые способы подразумевают, что ведьмой будет первая встречная — то же касается встречи с волком или василиском. Еще один метод распознать ведьму — посмотреть ей в глаза: если увидишь в них свое отражение перевернутым, то перед тобой ведьма94. Бегающие глаза у старухи — тоже признак ведьмы (см. раздел «Суеверия», 787) [22].

Истории о том, как ведьмы поедают сердца прямо из тел, в наших сказаниях уходят на задний план — с другой стороны, в более древних сербских поверьях эта деталь ярко выражена. В одной из сербских песен (Vuk, № 363) пастушок, которого сестра никак не может добудиться, выкрикивает: «вештице су ме изеле, маjка ми срце вадила, стрина jоj лучем светлила» (ведьмы меня изъели, мать мне сердце вынула, а тетка ей лучиной светила). В Fortis, VIII рассказывается о двух ведьмах, которые вынули сердце у спящего молодого человека и начали жарить его на костре; священник, скованный чарами, видел всё происходящее, но вмешаться не мог; вдруг молодой человек проснулся, и тогда колдовское наваждение спало — священник бросился к ведьмам, но те быстро натерлись мазью из маленького кувшина и улетели. Тогда божий человек вытащил полуизжаренное сердце из огня и уговорил молодого человека немедленно проглотить его: так юноша и сделал, и сердце его встало на свое место. На мой взгляд, сербская ведьма, которая является на Великий пост и вскрывает людям грудь, во многом напоминает нашу Берту: она распарывает батракам

94 Плиний Старший упоминает схожий метод распознавания колдунов: in altero oculo geminam pupillam, in altero equi effigiem [в одном глазу у них сдвоенный зрачок, а в другом — пятно в форме лошади] (Plinius, VII, 2); ср. с тем, что в II, 683 сказано о глазах человека, одержимого хольдами.

животы и набивает их соломой (см. I, 525); богиня превратилась в жуткое чудовище. Во многих деревнях рассказывают о злых женах с белой печенью: их мужья обычно умирают от истощения. Аналогичные поверья существовали и у древних германцев — о них упоминается в народных законах; так, в Lex Sal., LXVII сказано: si stria hominem comederit [если ведьма съест человека], ср. также с цитатами из Lex Roth., 379 и Capit. de part. Sax., V, приведенными в II, 676.

В«Indiculus paganiarum»: quod feminae possint corda hominum tollere juxta paganos [что женщины, по языческому поверью, могут вынимать у людей сердца]; у Бурхарда: ut credas, te januis clausis exire posse, et homines interficere et de coctis carnibus eorum vos comedere, et in loco cordis eorum stramen aut lignum aut aliquod hujusmodi ponere et comestis iterum vivos facere et inducias vivendi dare [если веришь, что ты можешь выходить сквозь закрытую дверь, что убиваешь людей и поедаешь их вареное мясо, а вместо сердец кладешь им солому, деревяшки или еще что-то в этом роде, и что затем, съев человека, ты его опять оживляешь и назначаешь ему срок жизни]. Ноткер к рассказу Марциана Капеллы об амбронах и людоедах (manezon по-древневерхненемецки) добавляет: alsô man chît, taz ouh hâzessa hier im lande tûen [еще говорят, что в этих землях тем же самым (людоедством) занимаются ведьмы] (N., Cap., 105)95. Эти языческие представления не были отброшены ни в десятом, ни в одиннадцатом веке; их следы обнаруживаются и в более поздние времена. Тот же образ лежит в основе слов Диомеда из Herbort, 9318 и далее: si hât min herze mit ir… ich hân niht in dem libe, da mîn herze solde wesen, dâ trage ich eine lîhte vesen, oder ein strô, oder einen wisch [она забрала мое сердце с собой… в моем теле, там, где должно быть сердце, я ношу легкую лузгу, соломинку или пучок ржи]; здесь, впрочем, имеется в виду не старая ведьма, а возлюбленная Диомеда, которая унесла с собой его сердце, — о потере сердца в этом смысле говорят влюбленные всех времен96.

Встихотворении, приведенном в II, 653 и далее, рассказывается о ведьме, которая переступает через человека, вырезает его сердце и набивает пустое место соломой, — но человек остается после этого в живых. У Бертольда (Cod. Pal. 35, 28a): pfei, gelawbestu, das du ainem man sein herz auß seinem leib nemest und im ain stro hin wider stoßest? [фу, ты веришь, что можешь извлечь сердце у человека из тела и набить туда соломы?] В Скандинавии используется форма mannæta [людоедка] женского рода (мужской аналог, mannæti, не встречается), причем

95К этому Ноткер добавляет известный рассказ о велетах, или вильцах: якобы они поедали своих родителей, когда те состарятся (см. RA, 488). Volot, Velet (название народа) стало именем легендарного великана-людоеда (в I, 857 рассмотрены другие аналогичные случаи), что прекрасно продемонстрировал Шафарик (Schafarik, Sl. St., I, 877); впрочем, немецких Велисунгов (см. I, 647) Шафарик напрасно сравнивает с вильцами.

96Rubacuori, che il cor m’avete tolto; del petto mio cavasti il cuore [воровка, что забрала мое сердце… вырвала сердце из моей груди] (Tommaseo, Canti pop., I, 88—90).

№ 247—249)97. Некий шварцвальдский мельник нарубил дров и прилег отдохнуть; один из работников увидел, как изо рта у мельника выползла мышь; эту мышь искали повсюду, но так и не нашли, а мельник больше не проснулся. Возможно, эти сказания как-то связаны с поверьями об оживлении мышей (см. II, 699) и о мосте, узком, как нитка, по которому души проходят в подземный мир (см. II, 361)? В наших поверьях (точно так же, как и в сербских) упоминается, что человек умрет, если его перевернуть во сне: дух-зверек, вернувшись, не найдет на теле входа (см. раздел «Суеверия», 650). То состояние внутреннего экстаза, в котором пребывает неподвижное тело спящего, в древности называлось у немцев словом irprottan (raptus [захваченный, увлеченный]), то есть восхищение98. Важнейший пример встречается в древнескандинавской мифологии: Ođinn skipti hömum (менять облик), lâ þâ bûkrinn sem sofinn eđa dauđr, enn hann var þâ fugl eđa dŷr, fiskr eđa ormr ok fôr â einni svipstund â fiarlæg lönd, at sînum erindum eđr annara manna [Один мог менять облик: его тело оставалось лежать, как мертвое (или как во сне), а сам он в это время был птицей или зверем, рыбой или змеей; при этом он мог мгновенно переноситься на огромные расстояния по своим или чужим делам] (Yngl., VII), — его тело оставалось лежать, как будто он заснул или умер, а сам Один путешествовал в дальние края в облике зверя, птицы, рыбы или змеи [24].

Сербское заклинание, произносимое ведьмой перед полетом, выглядит так: «ни о трн, ни о грм, већ но пометно гувно!» (не на колючку и не на дуб, а на подметенное гумно!); схожие формулы известны и германцам. В Германии этот заговор чаще всего выглядит так: «auf und davon! hui oben hinaus und nirgend an!» [лети прочь, поднимайся вверх и ни обо что не ушибись!] или «wol aus und an, stoß nirgend an!» [лети в высоту, ни обо что не ушибись!] или «fahr hin, nicht zu hoch, nicht zu nieder!» [лети же, не слишком высоко, не слишком низко]; в Англии: «tout tout, throughout and about!» [ту-ту, вокруг и повсюду!]; когда ведьма гонится за человеком, она выкрикивает: «vor mir Tag, hinter mir Nacht!» [передо мной день, а за мной — ночь!] (по-датски — «lyst foran og mörkt bag!» [впереди свет, позади тьма!]). Скандинавский колдун в «Саге о Ньяле» берет козью шкуру, повязывает ее вокруг головы и говорит: verđi þoka ok verđi skrîpi, ok undr mikil öllum þeim sem eptir þer sœkja! (да падет туман, да падут чары и всякая невидаль на того, кто гонится за тобой! Nialss., XII). В Boguet, 111 приводится (не полностью) французская заклинательная формула, которую ведьмы проговаривали, садясь на палку: «baston blanc, baston noir, etc» [белая палка, черная палка и т. д.]. Об индийских колдуньях тоже рассказывали, что они читают заклятья перед полетом; Каларатри, произнеся такой наговор, взлетает

97«Положить шпагу над ручьем для убегающей мыши (= матки, утробы)» (Ettner, Hebamme, 194). В Fischart, Spielen, № 216: «белая мышь взбирается на стену».

98«Hinbrüten der zauberinnen» [ведьминский экстаз] (Ettner, Hebamme, 226); у Мартина Амбергского встречается форма «die henpretigen» — оцепенелые, околдованные.

в воздух вместе с коровником, на крыше которого она стояла, и вместе со своими ученицами, а затем правит путь среди облаков так, как пожелает; при этом один человек подслушал слова заклинания, повторил их и отправился вслед за процессией Каларатри (Somadeva, II, 58, 59). Точно так же в немецких сказаниях люди иногда отправляются вослед ведьмам, случайно найдя колдовские мази или повторив слова заклинания [25].

Где же впервые упоминаются полеты на палках и метлах? В сравнительно древнем источнике мне удалось обнаружить лишь рассказ о ведьминских поездках на тростинках и палочках из камыша — которые, впрочем, обращаются лошадьми. Guilielm. Alvernus, 1064: si vero quaeritur de equo, quem ad vectigationes suas facere se credunt malefici, credunt, inquam, facere de canna per characteres nefandos et scripturas, quas in ea inscribunt et impingunt, dico in hoc, quia non est possibile malignis spiritibus de canna verum equum facere, vel formare, neque cannam ipsam ad hanc ludificationem eligunt, quia ipsa aptior sit, ut transfiguretur in equum, vel ex illa generetur equus, quam multae aliae materiae. Forsitan autem propter planitiem superficiei et facilitatem habendi eam alicui videatur ad hoc praeelecta… Sic forsan hac de causa ludificationem istam efficere in canna sola et non alio ligno permittuntur maligni spiritus, ut facilitas et vanitas eorum per cannam hominibus insinuetur… Si quis autem dicat, quia canna et calamus habitationes interdum malignorum spirituum sunt99… ego non improbo [но если спросят о коне, которого ведьмы будто бы сотворяют для передвижения, то в ответ на это я скажу, что, наложив на тростинку какие-то нечестивые знаки и письмена, злые духи не могут сотворить или образовать из нее коня, не могут — что было бы уместнее — сами пресуществиться в коня; они не способны даже вырвать саму тростинку, не то что сотворить из нее лошадь: настолько они принадлежат другой природе. Вероятно, из одного пустого суеверия и по легкомысленности своей люди воображают, что видели нечто подобное… Всё это наваждение злые духи творят только с тростником и ни с каким иным видом древесины: в это верят, скорее всего, по той причине, что бесплотность и призрачность духов связались в людском воображении с видом тростинок… Если кто-то скажет, что в тростнике и камышах иногда заводятся злые духи… то и этого я не отвергаю]. Более внятным представляется ирландское сказание о тростинках и стеблях, которые превращаются в лошадей, если сесть на них верхом100. Если

99Mennige narrinnen und ock mennigen dor bindet de důvel up sin ror [к своей тростинке дьявол привязал множество дур и множество дуралеев] (Narragonia, 14b; у Бранта — ничего подобного). Под тростинками имеются ли в виду дьявольские кони? Можно ли через этот образ объяснить слова «ûz im (dem swarzen buoch) les et sîniu rôr» [из нее (черной книги) он (папа) почерпнул свою идею о церковных поборах (фраза толкуется по-разному; дословно — «свой тростник»)] у Вальтера фон дер Фогельвейде (Walth., 33:8)? Сербская поговорка: «ласно jе ђаволу у риту свирати», «легко дьяволу дудеть в тростянку».

100Irische Elfenm., 101, 215.

такой волшебный конь еще раз понадобится колдуну, то достаточно поднять его уздечку и потрясти ею: конь немедленно явится на призыв (см. раздел «Суеверия», H, XXXI и раздел «Заклинания», XVI). Иоганн Гартлиб (см. раздел «Суеверия», H, XXXII) говорит, что ведьмы катаются на граблях и печных ухватах;

вболее раннем стихотворении (приведенном в II, 653 и далее) упоминаются метлы, ветки, кочерги и телята; в Ackermann aus Böhmen, 8 ведьмы едут на клюках

и козлах, а в Tkadlezek, 27 — на прялках (kuzly). Богемцы поминают «staré baby na pometlo» (старых баб на помелах; Dobrowsky, Slavin, 407). Исключительную важность представляют для нас детали, сообщенные в «Пряди о Торстейне Хуторской Силе» (Мюллер, — см. Müller, III, 251, — относит эту сагу к XV веку); Торстейн прятался в камышах и услышал, как один мальчик кричит в сторону холма: «Матушка, подари мне кривой посох и вязаные рукавицы — я отправлюсь

вколдовской полет (gandreiđ; см. II, 660): в нижнем мире справляют свадьбу!». Из холма немедленно выпал krôkstafr [кривой посох]: мальчик оседлал его, надел перчатки и поехал, как на деревянной лошадке. Торстейн подошел к холму и прокричал те же слова; когда ему тоже достались посох и рукавицы, Торстейн запрыгнул на посох и поехал вслед мальчику. Так они доскакали до реки, бросились в нее и сквозь воду добрались до замка на скале. За столами там сидело множество людей: все пили вино из серебряных кубков, а на золотом троне сидели король с королевой. Благодаря своему посоху, Торстейн сделался невидимым и попытался стянуть драгоценное кольцо и кусок ткани; при этом он выронил посох, все увидели горе-воришку и бросились за ним. К счастью для Торстейна, к нему приблизился его невидимый спутник верхом на втором посохе: Торстейн забрался к нему за спину, и оба они сбежали из волшебного замка (Fornm. sög., III, 176—178). Даже если этот сюжет и не подлинно древнескандинавский, из него

влюбом случае можно почерпнуть важную деталь: как именно представляли себе колдовские полеты в XIV или XV веке — с дьяволом они никак не связывались. Посох, палка — это, судя по всему, инструменты позднего ведьмовства. Ночные девы, члены Дикого воинства и валькирии поднимались в воздух сами по себе и не нуждались для этого в каких-то особенных предметах; с ночными странницами уже связывали полеты на телятах и козлах (см. II, 665). Весьма интересен оборот «пробуждать заборный кол»: этот кол должен стать козлом и принести девушку к ее возлюбленному; изначально здесь, вероятнее всего, имелись в виду те самые колдовские палки, которые, если их оседлать, превращаются в ездовых животных [26].

Ведьмы умеют проскальзывать сквозь замочные скважины и трещины

вдверях (см. II, 684), они могут забраться в любую, даже самую узкую щель: например, в зазор между древесиной и корой (см. примечание 5 к главе XXI). Так, в H. Sachs, II, 4:10 дьявол протягивает старухе ее туфли на ветке орешника, но сначала лущит эту ветку, опасаясь, что иначе старая ведьма вползет под кору. В Iw., 1208 о необходимости затаиться сказано: sam daz holz under der rinden, alsam sît ir verborgen [как дерево под корой, так и вы должны сокрыться].

человек­ или дьявол производит бурю, рассыпает град, портит поля, посылает молнии]. Бурхард называет таких колдунов immissores tempestatum [подстрекателями бурь] (см. раздел «Суеверия», C, 10:8; 194a). Впрочем, в Скандинавии Торгерд и Ирпа, способные поднимать грозу и непогоду, — это женщины (см. II, 64), а перемалывающие соль Фенья и Менья — великанши; их судно схоже с туманным кораблем облаков. Как именно колдуны воздействовали на погоду — неизвестно. В значительно более позднем источнике сказано, что они использовали корыто или кувшин (см. II, 20). Майстер Ирреганг говорит (Ls, II, 314; ср. с G. Abent., III, 90):

В романе «Аполлоний Тирский» (Apollonius von Tyrland, 9183, 10970. 11010 и далее) упоминаются кубки, пролив воду из которых можно вызвать бурю: один кубок призывал гром и молнии, второй — ливень с градом, третий — дожди и пронзительный ветер. В Keisersberg, Omeiß. (1516), 36b встречается гравюра на дереве, на которой изображены три нагие ведьмы: они восседают на табуретках, прялках и лошадиных черепах, держа в руках горшки, из которых поднимаются дожди и бури. Примечательны строки из «Рудлиба», в которых раскаявшаяся преступница молит (Rudlieb., VI:48):

post triduum corpus tollatis ut ipsum et comburatis, in aquam cinerem jaciatis,

ne jubar abscondat sol, aut aer neget imbrem, ne per me grando dicatur laedere mundo.

[через три дня снимите тело и сожгите его, а прах зашвырните в воду,

чтобы солнце не потемнилось, чтобы небо не отказало в дожде, чтобы великий град не обрушился на мир из-за меня]

Она просит, чтобы ее тело сняли с виселицы и сожгли, а прах утопили в воде — иначе (если его просто развеять) набегут тучи, пойдет град без дождя, начнется засуха. Именно так, с целью призвать грозу и бурю, разбрасывали дьявольские угли (см. II, 682); в «Хронике монастыря святого Бертана» рассказывается, что королева Ришильда перед сражением с войсками Роберта Фриза произнесла проклятья и бросила горсть пепла в сторону вражеского воинства, однако пепел этот, в знак скорого поражения королевы, пал на голову ей самой. Очевидно, что Ришильда, подобно Торгерд и Ирпе (см. II, 64), стремилась к тому, чтобы

на врага обрушилась буря. В Justinger, Bernerchronik, 205 речь идет о том, что граф Кибургский втайне, пообещав никому об этом не рассказывать, отправил некую женщину на стены своего замка, где она закляла тучи и призвала ураганный ветер, разметавший врагов (это случилось в 1382 году). Норвежские

ведьмы до сих пор творят то же колдовство, что и винландцы (см. II, 67); они ловят ветер и непогоду в мешок, на котором в нужный момент развязывают узел, восклицая «выйди, ветер, во имя дьявола!» — тогда поднимается ураган, который опустошает земли и переворачивает корабли на море. По словам Гартлиба (см. раздел «Суеверия», H, XXXIV), старухи приносят дьяволам жертвы, чтобы вызвать град и проливные дожди. В немецких протоколах XVI и XVII веков упомянуто, что ведьмы толпами собираются у водных источников или на озерах — они хлещут воду прутьями, пока не поднимается туман, который затем постепенно превращается в черные тучи; ведьмы воспаряют на этих тучах в небеса и гонят их туда, где следует навредить. Еще колдуньи могут призывать бурю, перемешивая воду волшебными котелками103. В нескольких случаях упоминается «ветряной мешок» (см. Voigt, 131). Ведьмы погружают в воду голубые огоньки, подбрасывают мелкие камни в воздух, катают бочки — грохот лопающихся обручей порождает грозу. Еще колдуньи собирают дубовые листья в мужскую рубашку; набив рубашку листьями, ведьмы вешают ее на дерево: от этого немедленно поднимается ветер, который разгоняет тучи и дарует хорошую погоду. И наоборот: чтобы сделать великую бурю, ведьме достаточно одного маленького облачка (Arx Buchsgau, 103). Однажды, когда очень долго продолжалась гроза, один охотник зарядил на большаке свое ружье освященной дробью и выстрелил в самую черную тучу; оттуда (как из корабля — см. II, 65) на землю упала обнаженная женщина, и гроза мгновенно прекратилась (Mone, Anz., IV, 309). В Каринтии принято стрелять в грозовые облака, чтобы отпугнуть злых духов, которые собрались в небесах на совет. Один приходской священник, как считалось в народе, умел управлять погодой; однажды, после мощного ливня с градом, женщины принесли в перед­никах целую гору градин к его дому: «это его десятина грозы — за то, что он не отвел ее»104. В некоторых районах Франции в умении поднимать ураганы подозревают целые семейства: считается, что эти люди, группами минимум по трое, собираются у моря и с дикими воплями возгоняют воду побоями; этот обряд совершают по ночам перед восходом солнца — утром же непременно начинается сильная буря (Mém. de l'ac. celt., II, 206, 207). Таких колдунов называют meneurs des nuées [повелителями туч] (Mém. des antiq., I, 244). В Германии ведьм часто бранят такими словами, как Wettermacherin, Wetterhexe, Wetterkatze, Donnerkatze, Nebelhexe, Strahlhexe, Blitzhexe, Zessenmacherin (от устаревшего zessa —

буря) [призывающая грозу, грозовая ведьма, грозовая кошка, громовая кошка, ведьма тумана, ведьма молний, призывающая бурю]; раньше употреблялось еще слово Wolkengüsse [выдаивающая тучи] (Ms, II, 140b). В древневерхненемецком женском имени Wolchandrût (Trad. Fuld., II, 101) не следует усматривать

103Ср. с тем, что в II, 24 сказано о вызове бурь с помощью бросания камней и проливания воды.

104Franz Sartori, Reise durch Östreich, II, 153, 154.

связи с чем-то нечистым: валькирия (см. I, 709) тоже ездит на тучах и проливает на поля благодатную росу; скорее всего, пепел среди посевов изначально тоже разбрасывали с благими целями. Иногда ведьм называют полевыми женами или полевыми прядильщицами: вероятно, они летают над полями или обвивают их волшебными нитями (ср. с II, 709)? Может быть даже, что пословица «старухи свои плащи вытряхивают» (de aule wiver schüddet den pels ut; Strodtmann, 336), которую часто можно услышать и которая обозначает «идет снег», в действительности идентична обороту «госпожа Холле постель взбивает» (см. I, 520)? Богиня, валькирия, ведьма: стадии нисхождения мифологического образа. Греки называли самого Зевса νεφεληγερέτα [тучегонителем], а сербы верят, что тучи («облаки») на небе сгоняют вилы. В Скандинавии считалось, что град и грозу производят полубогини Торгерд и Ирпа — чтобы побить вражеские армии, а не посевы105; в Sn., 175 колдунья зовется именем El (procella [буря]) [28]106.

Иногда чары наводят не с тем, чтобы испортить урожай, а скорее с тем, чтобы завладеть им, чтобы перенести его с чужого поля на свое или на угодья какого-нибудь любимца ведьм107. Об этом говорили уже римляне: satas alio traducere messes [переносить урожай на другое поле] (Virg., Ecl., VIII:99); cantus vicinis fruges traducit ab agris [с помощью заклинаний унести с полей соседский урожай] (Tibull., I, 8:19). Люди верили, что когда ведьмы обтряхивают виноградную лозу, к их ногам падают гроздья с соседского надела (Hartmann, Vom Segenspr., 341). Однажды старый крестьянин-долинник дал своей внучке посох, чтобы она воткнула его в определенном месте на пшеничном поле; на полпути девочку застал ливень, и она спряталась под дубом, где и забыла свой посох — вернувшись домой, она увидела, что весь дедовский двор завален кучами дубовых листьев (Hartmann, Vom Segenspr., 342). Еще говорят, что ведьмы варят виноградные лозы в котелках — чтобы, очевидно, испортить весь виноградник. Ведьминские ядовитые травы варятся и выпариваются под открытым небом­.

105Считалось, что смерчи производит сам дьявол (см. II, 598); то же умение приписывали и ведьмам (см. раздел «Суеверия», I, 554, 648). В Kilian, 693 отмечается, что вихревой ветер называли еще varende wîf (бродячей женой): имеется в виду колдунья, носящаяся по воздуху; ср. с представлениями о буре как «невесте ветра» (см. II, 59) и с фразой «носиться по стране, как ураганный ветер [wie eine Windsbraut]» в Simplic. [1713], II, 62.

106Вероятно, эту ведьму прозвали sôlar böl (solis pernicies [погибелью солнца]) из-за того, что она могла тучами затуманивать солнечный свет? Или же здесь можно уйти глубже

вязычество и предположить какую-то связь между ведьмами и волками, пожирающими солнце и луну? Я считаю это возможным, учитывая, что та же ведьма зовется еще hvelsvelg himins (coeli rotam glutiens [проглатывающей небесный круг]).

107Ср. с историями о пшеничном змее (см. II, 609) и о домовых.

Рассказывают, что ведьмы голышом купаются в песке108 или в пшеничных зернах; с какой целью это делается — мне неизвестно. В разделе «Суеверия», 519 см. о девушках, катающихся голышом во льне. Три ведьмы отправились на ржаное поле, сбросили одежду и с распущенными волосами катались среди колосьев. К ним приблизились люди, и две ведьмы немедленно исчезли, оставив на поле свою одежду, а третья как раз успела натянуть рубашку (Voigt, 130—132). Возможно, эти истории как-то связаны с поверьями о пшеничных девах и ржаных тетушках (см. I, 777)?

Ведьмы и ведьмаки пользуются различными инструментами, которые обычно описываются довольно смутно. Упоминаний о волшебной палочке, какой обычно пользуются древние колдуны, в немецких сказаниях мне не встречалось (жезл желания — это инструмент несравненно более благородный); впрочем, те палки и прутья, на которых ведьмы, по поздним представлениям, летают, первоначально могли быть как раз такими орудиями колдовства. В одном из источников палка называется «третьей ногой» ведуна (Mone, Anz., VII, 426). В баварских протоколах часто упоминается так называемое сотворение мышей или факелов (fackel скорее следует читать как ferkel — «поросенок»): у ведьм есть некий темно-желтый инструмент на четырех ножках, твердый и негнущийся, который они подсовывают под тряпичное изображение мыши или поросенка со словами:

беги отсюда, но потом вернись!

Тут фигурка оживает и убегает (вероятно, чтобы украсть и принести ведьме какие-то чужие вещи). В связи с этим ведьм и колдунов называют «побивателями мышей». В северогерманских протоколах употребляется термин «творец мышей» (müsemaker) и сам процесс описан по-другому: ведьма варит колдовские травы и кричит: «Мышь-мышь, выйди во имя дьявола!» — и из котла начинают выпрыгивать эти зверьки109. Вспоминаются мыши Аполлона Сминфея, которых он в гневе наслал на людские поля; ср. также с леммингами — разорителями посевов в Лапландии. Соответственно, насылание мышей вполне можно поставить в один ряд с призывом града и губительных гроз; правда, в протоколах немецких ведовских процессов не упоминаются110 беды, причиненные колдовскими зверями, — только в одном нидерландском сказании (см. Wolf, № 401) девочка соударяет два земляных катышка, и всё поле вокруг нее мгновенно заполоняют мыши. В шведской традиции известен такой колдовской инструмент, как bjäraan, или bare: по Ihre, Dial. lex., 18a, это сосуд для молока

108Говорят, что куры купаются в песке; по-литовски — kutenas' wisztos z'iegzdrosa; полатышски — perrinatees; по-польски — kury się w piusku kąpią; по-сербски — лепршатисе: «купаться в песке; куры купаются в песке».

109Laffert, Relat. crim., 57, 59.

110Ср. с Klausen, Aeneas, 73—75.

>700 Глава ХХXIV

(mulctrale), сплетенный из девяти краденых ткацких узлов. В этот сосуд отправляют три капли крови из мизинца со словами:

Само название этого сосуда указывает на то, что он приносил (bar, от bära) нечто (молоко или что-то еще) в дома дьяволопоклонников. А. Хюльферс описывает bare как шар, сделанный из тряпок, пакли, ветвей можжевельника и т. д. (Hülphers, Fierde samlingen om Angermanland (Vesteräs, 1780), 310), и отмечает, что его использовали в различных колдовских процедурах: этот шар выкатывался из домов, а затем возвращался и что-нибудь приносил. Сосуд приходил в движение, когда чародей проливал на него кровь из мизинца, произнося такой заговор:

Нельзя не вспомнить о гётевском ученике чародея, у которого метла носила воду.

Аналогичные функции выполнял исландский snackr (обычно это слово обозначает ткацкую бобину). По Бьёрну, snackr — это змееобразный колдовской инструмент, который ведьмы делают из ребра мертвого человека, заматывают в серую шерсть и прикладывают к груди: так snackr приобретает умение высасывать молоко у соседского скота и приносить это молоко ведьме [29]111.

Чаще ведьмы для наложения чар применяют решето (об этом еще будет сказано в дальнейшем) и восковые фигурки — всё, что ведьма, произнося колдовские слова, сотворит с этой фигуркой, перейдет на человека. Восковое изображение (оно называется der Atzmann) либо вешают на открытом воздухе, либо окунают в воду, либо плавят на огне, либо протыкают иголками и закапывают под порогом; тот, кого эта фигурка изображает, претерпевает все муки, которым подвергается восковой человечек (см. раздел «Суеверия», G, строка 28; H, LXXIX)112. Странствующий школяр говорит (Aw., II, 55):

111В связи с этим можно вспомнить лапландский колдовской инструмент, называемый quobdas (govdes в Leem, 421): его вырезают из еловой, сосновой или березовой древесины с волокнами, направленными справа налево; снизу форму оставляют пустой, а сверху накрывают кожей; по этой коже лапландские ведуны стучат молотками.

112Ср. с «Демономанией» в переводе Фишарта: Daemonomania (Fischarts Übers.; Straßb., 1591), 143, 144.

творению (см. I, 910), имитацией, которая удается лишь в какой-то степени. В Pulci, Morgante, 21, 73 колдунья вселяется в образ, вылепленный из прозрачного воска молодых пчел (delle prime ape) и в точности воспроизводящий человеческий облик — только без одного ребра115; жизнь самой ведьмы была тесно связана с этой фигурой, и когда Маладжиджи [Malagigi] растопил восковое изваяние на медленном огне, одновременно истаяла и сама ведьма. Иногда такие фигуры крестили в церкви, о чем в одной из проповедей упоминает Бертольд (Cod. Pal. 35, 27b): so nimpt diu her, und tauft ein wachs, diu ein holz, diu ein tôtenpein, alles, daz sie domit bezouber [несут их сюда, крестят воск, крестят дерево, крестят мертвые кости — всё, что хотят заколдовать]116; отсюда явствует, что колдовские инструменты были тесно связаны с целительными средствами из народных суеверий. Больные и выздоровевшие освящали и вешали в церквях восковые изображения своих нездоровых членов; с другой стороны, ведьмы, используя те же средства, язвили и убивали. Нет сомнений в том, что этот вид колдовства корнями уходит в глубокую древность; о нем упоминается уже у Овидия (Ovid, Amor., III, 7:29):

sagave punicea defixit nomina cera,

et medium tenues in jecur egit acus?

[ведьма ли имя мое начертала на воске багряном и проколола меня в самую печень иглой?117]

Ср. с Horat., Epod., XVII:76: movere cereas imagines [приводить восковые фигуры в движение]. У Феокрита прямо говорится о плавлении воска: ὡς τοῦτον τὸν καρὸν ἐγὼ σὺν δαίμονι τάκω, ὣς τάκοιθ' ὑπ' ἔρωτος [как этот воск тает

у нас с божеством, так пусть (Дельфис) растает от любви] (Theocrit, II:28), — не сказано, правда, что это было изображение; у Вергилия (Virg., Ecl., VIII:74 и далее) описан колдовской образ (terque haec altaria circuni effigiem duco [трижды проношу изображение вокруг этих алтарей]), сделанный, судя по всему, из глины и воска [30].

Еще одно древнее поверье, весьма похожее на подвешивание и расплавление восковых фигурок, заключается в том, что чародейка может вырезать из зем-

115Ребро используется для сотворения живых существ (см. I, 902) и для изготовления волшебных предметов (см. II, 474, 700); несовершенным тварям не хватает ребра.

116Quidam (Judaeorum) ad similitudinem episcopi (Eberhardi Treverensis; XI век) ceream imaginem lycnis interpositam facientes, clericum, ut eam baptizaret pecunia corruperunt, quam ipso sabbato accenderunt; qua jam ex parte media consumpta episcopus coepit graviter infirmari et obiit [кто-то (из евреев) переплавил свечи и сотворил восковое изображение епископа (Эберхарда Трирского): эту фигурку окрестил подкупленный священник, и в ту же субботу изображение сожгли; когда оно распалось, епископ тяжело занемог и умер] (из «Historia Trevirensis»).

117[Перевод С. Шервинского. — Прим. пер.]

ли или из дерна след человека и таким образом обрести над этим человеком власть. Этот земляной вырез — erdschnitt, как его называет Винтлер (см. раздел «Суеверия», [G], строка 92), — подвешивали на дымовой трубе: как только он начинал вянуть или засыхать, вместе с ним истощался и человек (см. раздел «Суеверия», 524, 556). Об этой процедуре знал уже Бурхард (см. раздел «Суеверия», С, 199d). Чтобы вернуть друга из дальних стран, нужно было выварить его чулки; или же следовало взять его башмаки, положить их в новый котел, набрать туда воды, зачерпнув ее против течения, а затем варить башмаки в течение четырех дней — после этого друг вернется: по крайней мере так учит гессенское суеверие. Колдун может заставить коня охрометь, если вобьет гвоздь в свежий след от копыта, может поймать вора, набросав на его следы трута (см. раздел «Суеверия», 978). Плиний говорит: vestigium equi excussum ungula (ut solet plerumque) si quis collectum reponat, singultus remedium esse recordantibus quonam loco id reposuerint [если у лошади подкова отваливается от копыта (а такое часто бывает), то эта подкова может стать лекарством от икоты: тому, кто найдет ее, достаточно вспомнить, куда он ее положил] (Plinius, XXVIII, 20).

Наши чародеи — как и греческие, как и римские — тоже владели умением обращаться животными (что само по себе есть свойство богов; см. I, 594): колдуны предпочитали облик волка или ястреба, а колдуньи — кошки или лебедя: мужчины, если перевести это на язык нашей старины, посвящали себя Вотану, а женщины — Фруве. Превращение в зверя (см. II, 108) могло происходить как по воле чародея, так и само по себе: могущественное высшее существо в любой момент, когда захочет, может обратиться зверем, а в наказание гневный бог может и обречь человека на оборотничество. В сказаниях чаще всего детей в животных превращает теща или мачеха; ср. с древнескандинавским stiupmôđur sköp [чары мачехи] (Fornald. sög., I, 31, 58).

Геродот упоминает о народе невров (Herodot, IV, 105), которых скифы и жившие в Скифии эллины считали колдунами (γόητες): ежегодно каждый невр

на несколько дней становился волком, а затем возвращался к человеческому облику (ὡς ἔτεος ἑκάστου ἅπαξ τῶν Νευρῶν ἕκαστος λύκος γίνεται ἡμέρας ὀλίγας, καὶ αὖτις ὀπίσω ἐς τωὐτὸ κατίσταται). Нечто подобное — в Plinius,

VIII, 34, в Pomp. Mela, II, 1, в Augustin, De civ. dei, XVIII, 17 и у Вергилия: his ego saepe lupum fieri et se condere silvis Moerin… vidi [я часто видела, как Мерис превращается в волка и уносится в леса] (Virg., Ecl., VIII, 97). Человека, отмеченного этим даром или проклятьем, называли λυκάνθρωπος [ликантропом, волкодлаком]118: этому обороту в точности соответствуют древнеанглийское

118 В баснях Эзопа встречается такой юмористический рассказ (Cor., 425; Fur., 423): вор пугает хозяина гостиницы тем, что, трижды зевнув, он может превратиться в волка (ὅταν οὖν χασμηθῶ τρεῖς βολάς, γίνομαι λύκος ἐσθίων ἀνθρώπους); испуганный хозяин убегает, а вор крадет его хитон. Характерный способ смены облика упомянут у Петрония: ille circumminxit vestimenta sua, et subito lupus factus est; vestimenta lapidea facta sunt

verevulf (см. «Leges Canuti» в Schmid1, 148) и английское werewolf; в готском — vairavulfs? в древневерхненемецком — werawolf? У средневерхненемецких поэтов форма werwolf не встречается. В древнескандинавском языке в этом значении использовалось только слово vargr (см. RA, 733; Reinh., XXXVII); verûlfr в Sn., 214b — название меча. Шведско-датские формы varulf, varulv образованы, судя по всему, то ли по романскому, то ли по немецкому образцу. Слово werwolf впервые встречается у Бурхарда (см. раздел «Суеверия», С, 198c); хотя о «strigas et fictos lupos credere» [вере в ведьм и лютых волков] упоминает уже Бонифаций (см. Mart. et Dur., IX, 217). Можно предположить, что французское loupgarou (warou в старофранцузских поэмах) — это искажение от warulf, garulf (у Гервасия Тильберийского — gerulphus), однако в бретонском диалекте тоже встречаются такие формы, как bleizgarou, bleizgaro (от bleiz — волк) и denvleiz (человек-волк, от den — человек), grékvleiz (femmeloup [женщина-волчица]); слово bisclaveret, встречающееся у Марии Французской (Marie de France, I, 178) может быть искаженным bleizgarv, а норманнское garwal — искаженным guarwolf. По-польски оборотня называют wilkołak, wilkołek, а по-богемски — wlkodlak: буквально эти слова означают «поросший волчьей шерстью» и, вероятно, как-то связаны с косматыми духами леса (см. I, 778). В сербском вукодлак — это вампир. У латышей есть слово wilkats — от wilks (волк); wilkáscha radda [родич оборотня?] (Ds., 1644).

По древнейшим представлениям германцев, волчий облик можно принять, если повязаться волчьим поясом или набросить на себя волчью рубаху (ûlfahamr): превращение в лебедя тоже совершалось с помощью лебединой накидки или лебединого кольца (см I, 713, 714)119. Тот, кто носит волчий пояс или ûlfhamr, подревневерхненемецки зовется wolfhetan, а по-древнескандинавски — ûlfheđinn (звуком đ здесь замещен органичный d); словом ûlfhednir еще называли вдающихся в ярость берсерков: þeir höfđu vargstaka fyrir brynjur [они накинули волчьи плащи вместо брони] (Vatnsdœla, 36); berserkir þeir vâru kallađir ûlfhiedar

(чит. ûlfheđnir) [берсерков называли волчьими шкурами] (Grettissaga, 32a).

Ulfheđinn — мужское имя; в древневерхненемецком — Wolfhetan (MB, XXVIII, № 52, 246). Еще встречаются упоминания о biarnheđinn, geitheđinn, то есть о людях в медвежьей и козьей шкурах; мужские имена: Biarnheđinn (Landn. [1829], 45) и просто Heđinn — так звали основателя рода хьяднингов [Hiađnîngar]; древнеанглийское Heodeningas — от Heden или Heoden. Следовательно, гласный звук здесь — ë (не e): можно предположить существование не сохранившегося­

[он помочился­ вокруг своей одежды и немедленно превратился в волка; а одежда окаменела] (Petron, Sat., LXII); ср. с Petron, Sat., LVII: si circumminxero illum, nesciet qua fugiat [если я вокруг него помочусь, то не узнает он, куда бежать].

119 Пояс — важная часть костюма, и в древние времена поясам приписывали различные магические функции: так, божественная сила Тора заключалась в его поясе (megingiörđ, женского рода; Sn., 26).

стал человеком,­ остался волчий хвост. Шафарик полагает, что геродотовские невры — это славянское племя, и в связи с этим отмечает (см. Schafarik, Slow. st., I, 167), что сказания об оборотнях особенно укоренены в Волыни и Белоруссии.

Согласно французскому «Лэ о Мелионе» (Lai de Melion, 49, 50), раздетого122 человека следует коснуться волшебным кольцом: тогда он превратится в волка и побежит за дичью. Рыцарь-оборотень (bisclaveret) еженедельно выходит в лес, снимает одежду и на три дня превращается в волка (Marie de Fr., I, 182); если за это время кто-то украдет его одежду, то рыцарь останется волком навсегда123. Согласно Pluquet, Cont. pop., 15, оборотня можно излечить, если до крови ударить его ключом.

Часто в народе говорят, что превращение в зверя происходит после того, как человек повязывается специальным ремешком: толщиной этот пояс в три пальца, а сделан он из человеческой кожи. Такого оборотня можно отличить от обычных волков по его обрубленному хвосту. В протоколах лотарингских ведовских процессов упоминается такой ритуал: чародей выдергивает травинку, благословляет ее и бросает в сторону дерева — после этого немедленно являются волки, которые задирают всех овец, что пасутся рядом; по тексту Ремигия (Remigius, 152, 162) не совсем понятно: то ли волки приходят на зов колдуна, то ли сам он, бросив травинку, обращается волком (из Remigius, 261 следует второе). Несколько историй об оборотнях можно найти в «Демономании» Жана Бодена (см. Dämonomanie (Fischarts Übers.), 120 и далее). По рейнсковестфальским народным поверьям, волками становятся только мужчины, в то время как девушка или женщина может превратиться лишь в ütterbock (козла с выменем, гермафродита?). Уродливых старух обзывали «клятым вымистым козлом». Существует своеобразное датское суеверие (см. раздел «Датские суеверия», № 167): если невеста использует особые чары для того, чтобы рожать без боли, то ее сын станет оборотнем, а дочь — марой. В Thiele, I, 133 отмечается, что в дневное время оборотень принимает человеческий облик, но его можно узнать по сросшимся бровям124; ночью же он обращается собакой с тремя лапами, и освободиться от этого проклятья он может только в том случае, если кто-то обзовет его оборотнем. По мнению Бурхарда, ликантропия есть нечто присущее человеку от рождения [31].

122Однако он может попросить кого-то забрать одежду на хранение: ma despoille me gardez [сохрани для меня мою человеческую одежду]; у Эзопа: δέομαί σου, ἵνα φυλάξης τὰ ἱμάτιά μου [прошу тебя, сохрани мою одежду].

123Староанглийское сказание о Уильяме и оборотне [William and the werwolf], напечатанное в Hartshorne, Ancient metrical tales, мне прочесть не довелось.

124Еще сросшиеся брови считались признаком ведьмы или колдуна: человека, способного насылать ночные кошмары; альпы вылетают у него из бровей в облике бабочек

(Deutsche Sagen, I, 132).

превратила хозяина постоялого двора в дикого гуся; больше года он жил в этом облике и летал с гусями. Однажды он поссорился с другим гусем, тот ущипнул его за шею и случайно сорвал оттуда маленький платочек, на котором и были завязаны чары. Соответственно, здесь вновь фигурирует лебединое кольцо: ведьма, впрочем, не носит его сама, а вместо этого заколдовывает с его помощью невинного человека; волкодлаки тоже могут быть и чародеями, и их зачарованными жертвами. В KM, № 193 вместо лебединой накидки фигурируют лоскуты белой ткани.

К волку в мифологическом смысле довольно близок ворон, и потому вполне можно предположить, что колдуны превращались и в воронов тоже; конкретные примеры, впрочем, мне не попадались. В датских песнях трольды часто принимают облик воронов (см. II, 583). Ведьмы, скорее всего, обращались ворóнами; уже в «Саге о Вёльсунгах» об ôskmey [деве желания] сказано: hun brâ â sik krâku ham ok flŷgr [она обратилась вороной и улетела] (Völs., II); Марпалия в «Вольфдитрихе» сбрасывает одежду, хлопает в ладоши (см. II, 615) и превращается в ворону [32].

Если оборотень теряет свою человеческую одежду или звериную шкуру (см. I, 713, 715), то он утрачивает способность обращаться и навсегда остается в одном из обличий: потому в сказках и сказаниях герои часто втайне сжигают шкуру, содранную со зверя126. К человеческому облику озверевший оборотень, потерявший одежду, может возвратиться только в одном случае: если невинная дева, замолчав на семь лет, в полной тишине спрядет и сошьет ему рубашку, которую затем перебросят через заколдованного зверя (KM[3], I, 53, 246; III, 84). Такая рубашка не просто снимает чары, но еще и делает спасенного человека неуязвимым, приносит ему победы (см. раздел «Суеверия», 656, 708127 — в последнем случае вместо победы в бою упоминается уже победа в суде). В Средние века это называлось рубашкой святого Георгия: ее пряли в субботний день (об этом упоминает Винтлер; ср. с пряжей, выделанной в Христову ночь: см. раздел «Суеверия», 333); вполне очевидно, что здесь на христианского святого победителя перенесены древние языческие представления. Вольфдитрих получает такую рубаху от Зигминны [Siegminne], то есть от валькирии или вещей норны-пряхи (см. I, 721). Здесь же можно упомянуть о золотой рубашке, оберегающей от утопления (Beov., 1095—1100) и о рубахе мира, fridhemede

126См. Aw., I, 165; KM, II, 264; Straparola, II, 1; Pentamerone, II, 5; Vuk, I, S. XXXIX

идалее; Fornald. sög., II, 150, 151.

127Рубашка победы напоминает о рубашке удачи, в которой рождаются дети (см. II, 418): последнюю в Дании называют seyershue, seyershielm, seyersserk [шапочкой, шлемом, рубашкой победителя]. Выражение «родиться в шлеме» должно быть исключительно древним; «шлем победы» указывает на будущего героя уже при рождении. Ср. с термином амниомантия: divinatio per amnium seu membranam tertiam embryonis [предсказание будущего по амниону, то есть по третьей оболочке эмбриона] (Bulenger, III, 30).

βασκαίνεινу древних главным­ образом обозначали именно этот вид колдовства. По-древнескандинавски сглаз назывался словом sionhverfîng [бросание взгляда]; sundr stauk sûla for sion iötuns [рухнул столп от взгляда ётуна] (Sæm., 53b); Стиганди [Stigandi] мог одним взглядом навести порчу на кого угодно и что угодно; его взяли в плен и надели мешок ему на голову (dreginn belgr â höfut honum), но когда сквозь дыру в мешке он бросил взгляд на траву, сразу же высохло целое поле (Laxd., 152, 156). С этим отчасти схож пронзительный взгляд некоторых героев (см. I, 483) и легендарных дев: например, связанную Сванхильд [Svanhildr] хотели растоптать лошадьми, «…er hun brâ î sundr augum þâ þorđu eigi hestarnir at spora hana; ok er Bikki sâ þat, mælti hann, at belg skyldi draga â höfuđ henni» [но она открыла глаза, и кони не посмели топтать ее; Бикки увидел это и приказал надеть ей на голову мешок] (Fornald. sög., I, 226). О некоем Сигурде, тезке знаменитого героя, в Formn. sög., II, 174 сказано: at hana hefđi snart augnabragđ, at allir hundar hurfu frâ honum, ok var enginn svâ grimmr, at þyrđi â hann at râđa, er hann hvesti augun îmôt þeim [он глядел таким взглядом, что от него бежали все собаки, и ни одна из них, посмотрев ему в глаза, не отваживалась броситься на него], — точно так же собаки не выносят взгляда богов и духов (см. II, 120). Тот, у кого дурной глаз (по-английски такой человек называется evileyed), может сдерживать эту губительную силу, переводя взгляд на что-то неодушевленное. Фраза «no one shall say black is your eye» [никто не скажет, что у тебя черный глаз] означает «о тебе не говорят дурного» (Brockett, 66). Возможно, призор как-то связан с диковинной формой ведьминских зрачков (см. II, 689)? Для защиты от сглаза с собой носят лапку слепого крота [34]130.

Красивый человек очаровывает своим ясным взором и привораживает сво-

ей улыбкой. В новогреческой песне о прелестной девушке говорится: когда она смеется, в передник ей падают розы (ὁποῦ γελᾷ καὶ πέφτουνε τὰ ῥόδα 'σ τὴν ποδιάν της; Fauriel, II, 382). В поэме «Аполлоний Тирский» Генриха Нойштадт-

ского (сочиненной приблизительно в 1400 году): wâ sach man rôsen lachen? [но кто видел, чтобы человек смеялся розами?] (Apollonius von Tyrus, 182); вслед за этим вопросом в поэме поведана сказка о человеке, который смеется розами:

Есть нидерландская пословица (Tuinman, I, 306): als hy lacht, dan sneuwt het rosen [когда он смеется, розы сыплются, как снег]. Видимо, этот миф имел довольно широкое хождение, поскольку и в исторических документах (см., например, Böhmer, Cod. Francof., I, 185), и даже в сегодняшней жизни можно

130 Совсем другое, когда колдун ослепляет человека своими фокусами: sunt et praesti­ giatores, qui alio nomine obstrigilli vocantur, quod praestringant vel obstringant humanorum aciem oculorum [есть такие обманщики, которых еще называют обморочителями: они обманывают, обморачивают человеческий взор] (Hincm. Rem. (ed. 1645), I, 656).

встретить такие собственные имена, как Rosenlacher, Rosenlächler, Blumlacher [«смеющийся розами», «улыбающийся розами», «смеющийся цветами»]. В той же поэме об Аполлонии сказано (Apollonius von Tyrus, 2370):

Другие схожие цитаты приведены в Aw., I, 74, 75. Богиня Фрейя плакала золотом, а дети удачи, одаренные судьбой, смеются розами: возможно, первоначально речь шла о языческих светлых духах, проливающих свое великолепное сияние с небес на землю. «Дети роз» и «дети солнца» упоминаются в Georg, 48, 49; смеющаяся заря (см. II, 235); Эос, осыпающая розами (см. II, 236). По словам Марциана Капеллы, серебряная урна, «quae praeferebat serena fulgentia et vernantis coeli temperie renidebat» [которую выставляли на яркий свет и которая блистала под весенним небом], называлась risus Jovis [улыбкой Юпитера] [35].

Поцелуй наделяется в сказаниях еще большей властью, чем улыбка. В немецких сказках постоянно отмечается, что от поцелуя человек может лишиться памяти (KM[6], II, 168, 508), но тот же поцелуй может, и наоборот, пробудить давно угасшие воспоминания (KM[6], II, 463). От поцелуя часто зависит разрешение от чар (см. II, 550). В скандинавских сагах забвение дарует специальный напиток, который называют ôminnisöl, ôminnisdryckr [напитком, элем забвения] — в противоположность minnisöl [напитку памяти] (см. I, 213). Такой ôminnisöl Гримхильд подала Сигурду, из-за чего тот забыл о Брюнхильд; Годрун [Gođrun], чтобы забыть Сигурда и стать супругой Атли, тоже выпивает ôminnisveig [настойку забвения]; в одной из эддических песней описано то, как готовили этот колдовской напиток (Sæm., 223b, 234a). Валькирии, эльфийки и чародейки подают героям свои питьевые рога (см. I, 707), чтобы те обо всем позабыли и остались с волшебными девами; ср. со шведским сказанием в Afzelius, II, 159, 160 и с балладой в Arvidsson, II, 179, 282: горный дух дает девушке отпить из glömskans horn [рога забвения], и та забывает отца и мать, небо и землю, солнце и луну. В шведских народных песнях слово minna означает

«целовать» (minna uppå munnen [целовать в уста] в Sv. vis., III, 123, 124; в датских песнях — minde: см. D. vis., I, 256, 298; греческое φιλεῖν тоже означает и amare

[любить], и osculari [целовать]); в Германии в XVI веке оборотом «закатывать пир любви» описывали поцелуй. Соответственно, при жертвоприношении и наложении чар должна была существовать тесная взаимосвязь между целованием и поминальным питьем [Minnetrinken]131. Впрочем, само представление о колдовских напитках идет из глубокой древности и у разных народов принимает

131 Слово minna в значении osculari [целовать] вполне может быть искаженной формой от mynna (вкладывать в уста; древнескандинавское mynnaz); ср. с mundes minne [любовь на словах; «на устах»] (MsH, I, 45a); впрочем, приведенный в тексте первый вариант истолкования этого слова тоже сохраняет свое значение.

самый различный вид: этот образ явно восходит к приготовлению целебных зелий и смешению ядов. С напитками памяти и забвения можно еще сопоставить напиток любви и пирог любви. У Бурхарда описано, как женщины, покатавшись нагишом в пшенице, затем на мельнице дробили зерна противосолонь (подревнескандинавски: andsœlis, inverso ordine [в обратном порядке, в обратном направлении]) и наконец пекли из этой муки хлеб. На Замланде есть такое поверье: если жена замечает, что муж стал к ней безразличен, то ей, когда она печет хлеб или лепешки, следует девять раз подряд отложить по куску теста, а затем выпечь целую лепешку из этих остатков; когда муж съест эту лепешку, он полюбит жену, как прежде. У эстонцев словом karwakak (власяной хлебец) называется такой хлеб, в который, с целью наведения приворотных чар, запекают несколько волосинок. Сюда же следует отнести и любовные яблочки, на которых начертывали специальные символы (Hoffm., Schles. Monatschr., 754) [36].

Существует несколько самых общих средств защиты от колдовского воздействия. На вопрос ведьмы не следует отвечать (см. раздел «Суеверия», 59); не следует отзываться на ее оклик (см. раздел «Суеверия», 568); за некоторые услуги и подарки рекомендуется не благодарить, чтобы они оказались понастоящему полезны (см. раздел «Суеверия», 398; см. раздел «Шведские суеверия», 35, 52; см. раздел «Эстонские суеверия», 94). Ведьму можно узнать по тому, что она благодарит за вещи, данные ей на подержание (см. раздел «Суеверия», 566); ни одна ведьма не отвечает трижды подряд (см. раздел «Суеверия», 563). Если ведьма что-то похвалит, то ничего хорошего из этого дела или предмета не выйдет (см. раздел «Суеверия», 696): чтобы отвести порчу, на похвалу нужно немедленно ответить ругательством, проклятьем, плевком, пожеланием «и вам того же» (см. раздел «Суеверия», 696). Хвалить кого-то в лицо считается дурной приметой (Plin., 28:2); si ultra placitum laudarit, baccare frontem cingite, ne vati noceat mala lingua futuro [если он станет меня безмерно хвалить, то помажь мне лоб валерианой, чтобы потом злой язык не поразил поэта порчей] (Virg., Ecl., VII, 27); к самохвальным речам обычно добавляли слово praefiscini [хоть

бы не сглазить] (prae fascino [от чар]?) (Plaut, Asinar., II, 4:84). Брань и проклятья древние отводили словами «εἰς κεφαλήν σοι» — «пусть всё это падет

на твою голову!». Современные греки и славяне тоже побаиваются прямых похвал и обычно спасаются плевками; русские няньки плюют прямо в лицо каждому третьему, кто похвалит ребенка без полагающегося «боже сохрани!». Перед домом ведьмы следует трижды сплюнуть (см. раздел «Суеверия», 756); то же самое делают и те, кому нужно ночью перейти зловещую реку; греки, завидя сумасшедшего, трижды плевали себе на грудь (Theocr., VI:39; XXI:11); ter dictis despue carminibus [трижды сплюнь, читая заклинание] (Tibull., I, 2:55). Домовые тоже не переносят плевков (см. I, 813 и раздел «Суеверия», 317, 453). Плиний Старший рассказывает много схожего и интересного о римских традициях despuere, adspuere, inspuere, exspuere [сплевывать, плевать, оплевывать, выплевывать] (Plin., 28:4). При необходимости женщину, подозреваемую­ в ведьмовстве,­

можно­ без колебани­й ударить, можно пустить ей кровь (см. II, 706), можно бросить в нее горящую головню (см. раздел «Шведские суеверия», 96). Хлеб, соль и уголь оберегают от чар (см. раздел «Суеверия», 546, 713), а сами ведьмы воздерживаются от хлеба и соли (см. II, 680). Я полагаю, что промятый хлеб, столь неприятный лесным женам (см. II, 784, 785), тоже считался священным символом, отводящим чары; ср. с placenta digito notata [пирог, отмеченный пальцем] (Lasicz, 49). Если перебросить кусок стали через заколдованного зверя, то зверь вернется к своему изначальному облику (см. раздел «Суеверия», 886)132; если перебросить через ведьму нож, помеченный крестом, то ведьма чемнибудь выдаст себя (см. раздел «Суеверия», 554); в сказании человек бросает кусок стали между эльфийкой и горой, и из-за этого дева больше не может вернуться в подгорное царство (см. I, 756, 757); если подложить сталь в колыбель, то духи не смогут подменить ребенка. Примеры того, как с помощью стали отводят чары, собраны в Faye, 20, 24, 25, 26, 51, 141, — см. также раздел «Шведские суеверия», 71. Считается, что ведьм и дьяволов отпугивает знак креста: потому перед Вальпургиевой ночью многие вешают кресты на двери. Крестьяне иногда впахивали кресты в землю на всех четырех углах своего поля. Колыбели еще некрещеных младенцев часто увешивали крестами, чтобы защитить детей от эльфов и от дьявола; язычники с тем же использовали знак молота, причем у христиан сохранился отчетливый след этой практики: malleum, ubi puerpera decumbit, obvolvunt candido linteo [туда, где лежит роженица, приносят молот,

обмотанный белоснежной тканью] (Gisb. Voetius, Sel. disput. theol. (Ultraj., 1659), III, 121). В той же степени злые духи боятся любых колоколов и ненавидят колокольный звон (см. II, 611, 684), который мешает дьявольским танцам на перекрестках (см. раздел «Суеверия», 542). См. также II, 687 и далее, где перечислены средства, позволяющие опознать ведьму и защититься от ее чар [37].

Итак, мы рассмотрели всё, что наиболее характерно для колдовства. Многие (почти все) колдовские практики так или иначе отражаются на народных суевериях: в конечном итоге четко разграничить подлинное колдовство и суеверное представление о нем часто представляется невозможным. Основная примета колдовства — это злая воля: колдун всегда задается целью кому-либо навредить; судя по всему, так исказилась древняя вера в способность человека обращать тайные силы природы себе на пользу, на исцеление (точно так же и сам дьявол есть искажение бога, его обратная сторона; см. II, 585); в отдельных случаях правое применение тайной науки бывает сложно отличить от неправого. С помощью заклинания, колдовской травы или магического камня можно и уврачевать, и навести порчу; употребление этих средств во благо считалось уместным

132 Как-то один крестьянин правил своей повозкой в ночи, и тут настречу ему вышел оборотень. Чтобы расколдовать зверя, сообразительный крестьянин немедленно привязал огниво к хлысту и щелкнул им у волка над головой; но оборотень ухитрился сорвать с хлыста кусок стали, и крестьянину пришлось спасаться бегством.

и дозволенным, а злоупотребление ими всячески осуждалось и наказывалось. Сведущая в ядах сама по себе — еще не колдунья, однако в глазах народа она становилась таковой, стоило ей прибегнуть к чему-то сверхъестественному. Исцеляющая от хворей и заговаривающая раны ведунья превращалась в ведьму лишь в том случае, если она прибегала к своему искусству со злодейским умыслом; обычные средства, которыми она пользовалась в работе, не сверхъестественны, равно как и яды заурядной отравительницы. В древности ведьмы были жрицами, целительницами, мифическими ночными девами, которых в народе почитали и боялись; в более поздние времена ведуний уже ни во что не ставили, но вплоть до XIV века никто не стремился преследовать и изводить их. Легендарные девы обращались лебедями, знаменитые герои — волками, и это оборотничество нисколько не унижало их в глазах народа. С течением времени, однако, колдовство стали связывать с прямым вмешательством дьявола, а любые личные отношения с нечистым считались наказуемым преступлением; но даже в те времена, когда обвинения в колдовстве звучали повсеместно, древние колдовские обряды сохранялись в народе под видом безобидных суеверий.