Примечания к главе XXX

[1] О связи понятия поэзии с представлениями о прядении, ткачестве, вязании, свя-

зывании, наметывании см. Kl. Schr., III, 128, 12924. Поэтов назвали кузнецами, кователями песен; Rigv., 94:1: huncce hymnum Agni venerabili, currum veluti faber, paramus mente [этот гимн почтенному Агни мы творим в уме, как кузнец — колесницу] (см. Bopp, Gloss., 260b). С древневерхненемецким scuof, древнесаксонским и древнеанглийским scôp ср. древневерхненемецкие слова scophsanc, poesis (Graff, VI, 253), schopfpůch [поэтическая книга] (Karajan, 86:6); in den schopfbuochen [в поэтических книгах] (Ernst, 103 — ср. с Lachmann, Über Singen, 12); marrêr scopf Israhel — egregius psaltes Israhelis [прославленный псалмопевец Израиля] (Diut., I, 512a). К древнескандинавскому skâldskapr можно добавить древневерхненемецкое scaldo — sacer [священный] (Graff, VI, 484 — ср. с Gramm., II, 997 и с Holtzmann, Nibel., 170). Средненидерландское scouden в нидерландском превратилось в schouden. С романскими терминами согласуется германское findinge в значении poesis (Diut., II, 227b). Daz vander (он сочинил это; Helmbr., 959); die vinden conste ende maken vêrse [способные сочинять и составлять стихи] (Franc., 1919); de makere, die de rime vant [творцы, изобретшие рифму] (Franc., 1943); er vant dise rede [он сочинил эти речи] (Mone (1839), 53). Аналоги древнеанглийского gidda (poeta) можно найти и в других арийских языках: на санскрите gad — dicere, loqui [говорить, сказать], gai — canere [петь], gatha, gîta — cantus [песня]; в литовском giedóti — петь, giesme — песня; в латышском dseedaht, dseesma, в старобогемском gudu — cano fidibus [играю на арфе] (Dobrowsky, 102). О кельтском слове bard см. Diefenbach, Celt., I, 189; bardi vates druidae [барды — поэты-предсказатели у друидов] (Strabo, 197); бретонское bardal — alauda [жаворонок], ирландское searthon — a chiefbard [главный бард].

[2]

О воздействии песен и музыки говорится: þaer väs häleđa dreám [это была радость героев] (Beov., 987); huop ein liet an und wart frô [песня выскочила и всех возвеселила] (Hartm., 2.Büchl., 554); einen frölich geigen [радовать кого-либо игрой на скрипке]

24 Deilen unde snoren [делить и связывать] (Sassenchr., 3); в Spee, 299 встречается оборот «вязать лиру». Сочинение стихов обозначали еще глаголами füegen [скреплять] и richten [править, выпрямлять] (см. Haupt, Zeitschr., VI, 497); richtere (Roth., 485); berihten [сообщать, рассказывать] (Freid., 1:3); eines mezzen [измерять] (Dietr., 190); wirken [работать, срабатывать] (Herb., 641); daz liet ich anhefte ûf dîne gnâde volle [я соединил песню со всей твоей милостью] (Mar., 148:5); der diz maere anschreip [записавший эти слухи] (Bit., 2006); в средненидерландском глагол ontbinden [развязывать] означал еще «переводить» (Maerl., III, 48, 73); in dietsce wort ontbinden [переводить слово на нидерландский] (Maerl., III, 352); in dietsch onbende [перевел на нидерландский] (Maerl., III, 228); in dietsche ontbinden [переводить на нидерландский] (Rose, 29; Walew., 6) — ср. с onband beadorûne [развязывать боевые руны] (Beov., 996).

От звуков веселой песни в пляс пускаются даже столы и скамейки (Fornald. sög., III, 222; KM, № 111; Sv. fornvis., I, 73). Гордая Карин [Stolts Karin] усыпляет и пробуждает людей с помощью своих песен (Sv. vis., I, 389); она же заставляет пускаться в пляс (Sv. vis., 394, 396). Песни даруют власть над птицами и зверями — примеры см. в DV, I, 282 и в Sv. vis., I, 33. Об Орфее см. Horat., Carm., I, 12:7 и далее; ср. с испанским романсом о графе Арнальдосе [conde Arnaldos].

[6] Поэты (подобно жрецам и чародеям) собирались в горах (например, в Вартбурге);

au pui où on corone les biaus dis [в поэтическом обществе, где коронуют лучших мастеров слова] (Couron. Renart, 1676). Возможно, изначально поэты носили венцы и связки цветов оттого, что они считались друзьями богов и жрецами? Во время средневековых Jeux floraux [флоралий, цветочных игр] за исполнение стихов награждали цветами: violeta, aiglantina, flor dal gauch (solsequium) [фиалками, розами, настурциями]. Нидерландские риторы [die rederijkers] называли свои сообщества по видам цветов; возможно, это еще друидический, бардовский обычай?

[7]

Древнескандинавская Сага напоминает о греческой Φήμη; о последней Гесиод говорит (Hesiod, Opera, 762): θεός νύ τίς ἐστι καὶ αὐτὴ [ведь и сама она — богиня]. Сага

беседует с Одином, а Фема сообщает Зевсу все земные слухи (см. примечание 11 к главе XXIX). В Barl., 252:7 Муза зовется sängerîn, певицей; ladete musas, daz wâren sengêren (рифмуется с eren) [призвали муз-певиц] (Herb., 17865); однако в Herb., 17876 — musê. Авентюре соответствуют bona fortuna (bonne aventure), bona dea, bonus eventus (Plin., 36:5; Varro, RR, I, 1). Vrouwe Aventure [госпожа Авентюра] (Lanc., 18838); богиня Авентюра = Фортуна (Rose, 5634); она также владеет колесом (Rose, 3933, 4719, 5629, 5864); t’hûs der Aventuren [к дому Авентюр] (Rose, 5786, 5810, 5839); jonste de Avonture [младшая из Авентюр] (Stoke, I, 39); maer d’Aventure was hem gram [но Авентюра была к нему сурова] (Maerl., III, 104); den stouten es hout d’Aventure [Авентюра любит смелых] (Maerl., II, 46) — ср. с audaces fortuna juvat [судьба помогает смелым]; alse di die Aventure es hout [которых любит Авентюра] (Maerl., II, 93); der Aventuren vrient [друг Авентюры] (Maerl., II, 93).

=

в незлобивых­ домовых и кобольдов3, но чаще в призраках видят всё же силу враждебную, всячески изводящую живых [1]4.

Мирные духи по-древневерхненемецки назывались прекрасным словом hiuri (laetus, mitis [счастливый, спокойный]): древнеанглийское heoru (Beov., 2744), древнескандинавское hŷr, средневерхненемецкое gehiure, нововерхненемецкое geheuer; говорят: es ist geheuer = все спокойно, мирно, безмятежно. Противоположное значение выражается через древневерхненемецкое unhiuri (dirus, saevus [страшный, жестокий]), древнесаксонское unhiuri, древнеанглийские unheoru (Beov., 1967), unhiore (Beov., 4822) и unhŷre (Beov., 4236; Cædm., 138:5), древнескандинавское ôhŷr, средневерхненемецкое ungehiure, нововерхненемецкое ungeheuer; говорят: es ist ungeheuer = что-то неладно. Оба слова приобретают и дополнительные значения: бога называли hiuri, а дьявола — unhiuri; существительное Ungeheuer означает monstrum, portentum [дурной знак, знамение] в целом. Соответствующая готская форма (тесно связанная с haúri (pruna [уголек]) и с древнескандинавским hyr (ignis [огонь])), — это, предположительно, hiuris: это слово в целом обозначало бы всё яркое, сияющее. Если в глоссе из Graff, IV, 1014 нет ошибки, то слово hiuri без отрицательной частицы тоже могло обозначать dirus [страшный], то есть «огненный» в дурном, пугающем смысле — с этим может быть связано представление о блуждающих огоньках, которое мы еще рассмотрим в дальнейшем. С hiuri и unhiuri граничат понятия hold и unhold, holdo и unholdo (см. I, 518, 755): последние больше относятся к стихийным духам и демонам, а не к душам людей, однако Ноткер переводит латинское manes как unholdon — следовательно, holdo и unholdo тоже могут использоваться в одном и том же смысле.

Древневерхненемецкое слово kispanst (женского рода) буквально означало «наитие» (suggestio, от spanan — suggerere [внушать]), однако в исповедальных формулах оно традиционно использовалось для обозначения дьявольского внушения и искушения5, и потому со временем стало обозначать всё призрачное, вводящее в заблуждение. В Boner, 94:54 — «diu gespenst» (почему не gespanst?) = fantom, явление призрака. В этом же смысле в Mære vom schretel und wazzerber, 92 используется форма среднего рода: des tiuvels valant und sîn gespenste [дьявольский демон и его призраки]; в еще более раннем источнике (Herbort, 3500) одновременно упоминаются gespenste [призраки] и getwâs [привидения]. У фон

3Приведу только одно гессенское сказание. Один крестьянин из Хахборна, Курт, даже после смерти не покинул хозяйство и стал подсоблять в работе. В сарае он помогал работникам бросать снопы с лестниц: один сноп бросал батрак, а второй — добрый дух Курт. Однажды на стропила поднялся новый работник, чужак, и ему Курт помогать не стал; когда тот крикнул «Курт, кидай!», дух схватил его и бросил на гумно, отчего работник переломал ноги.

4Изенгрим превращается в Агемунда (см. I, 810).

5Von des teufels gespenste [по наущению дьявола] (Oberlin, Bîhtebuoch, 36).

Кайзерсберга (Keisersperg, Omeiß., 39) — des teufels gespenst (praestigium [дьявольское марево]); это понятие прочно вошло в лексикон только в последние столетия; некоторые используют форму gespengst6.

Еще в немецком языке используется понятие Spuk; это нижненемецкое слово, впервые встречающееся в «Саксонской хронике» (см. Eccard, 1391) в форме spôkne; в Detmar, I, 136 — spuk, а в Detmar, II, 206 — vorspok, praesagium [знамение]. Современные формы: spôk, новонидерландское spook, spookzel, шведское spöke, датские spökenis (встречается в источнике 1618 года), spögelse (spectrum [призрак]), spög (jocus [шутка, розыгрыш]); можно предполагать наличие слов spuoch (в средневерхненемецком) и spuch (в нововерхненемецком), однако такие формы нигде не обнаруживаются; у Бертольда [Регенсбургского] — gespüc (Cod. Pal. 35, 27b) [2].

Более точный термин для обозначения призрака — древнескандинавское aptragânga женского рода (Laxd. saga, 224), буквально обозначающее anima rediens [вернувшаяся, восставшая душа]; в датском — gienfärd, gienganger, во французском — revenant, у Саксона Грамматика (Saxo, 91) — redivivus; ср. с оборотом es geht um (нечто является, ходит); at hann gengi eigi dauđr [он бродит, не мертвый] (Fornald. sög., II, 346); нижнесаксонский глагол, обозначающий явление призрака — dwetern; в районе Гарца говорят walten (Harrys, Volkss., II, 46).

Чаще всего по-древнескандинавски призрака называли словом draugr (Fornm. sög., III, 200); Один — drauga drôttinn [повелитель мертвых, призраков] (Yngl. saga, VII); draughûs [дом призраков] — курган (Sæm., 169a). В Швеции и Дании древнескандинавское draugr исчезло, однако в норвежском языке есть понятия drou, droug (Hallager, 20c). Судя по всему, корень у слова draugr тот же, что и у древневерхненемецкого gitroc, средневерхненемецкого getroc (то есть, буквально, «фантом, иллюзия» — так называли существ эльфической или демонической природы, см. I, 763), однако глагол driuga, который соответствовал бы средневерхненемецкому triegen (fallere [обманывать, вводить в заблуждение]), древневерхненемецкому triokan, trôc, в древнескандинавском языке не обнаруживается7. В «Эдде» для обозначения проделок призраков используется сходное слово svik (fallacia, fraus [обман, хитрость]; Sæm., 166b, 167a). То же самое означают термины giscîn и scînleih (см. I, 782), соотносимые не только с лесными духами, но и с призраками [3].

В старинных глоссариях встречается множество слов для перевода латинского понятия larva. Уже во Florent., 982b упоминается слово talamasga, принимающее в одном более позднем средненидерландском собрании глосс (Diut.,

6См. Frisch, II, 302a: Фриш, впрочем, считает, что это слово связано с латинским spectrum.

7Древнеанглийское dreogan, dreáh в точности соответствует древневерхненемецкому triokan, trôc, однако означает не fallere, а agere, patrare, tolerare [делать, совершать, терпеть], что согласуется с древнескандинавским driugr (frequens [частый, повседневный]).

ввоздухе, делая огненное колесо; в другой раз он является в облике больного коня и бросает полено на голову крестьянину, который отводит его в стойло; еще он может обращаться блеющей козой, как будто бы заблудившейся: по ночам эта коза ходит у пруда, зазывая путников и завлекая их в воду. В Etner, Unwürd. Doctor, 747 вместе упомянуты «огненные человечки и козы-прыгуньи». Духов такого рода называют по-разному. Самое распространенное их название — это Irlichter [блуждающие огоньки] или Irwische: последнее связано

стем, что эти огоньки похожи на горящие пучки соломы [Strohwische]; на Рейне их называют heerwische, в Австрии — огненными людьми, или Fuchtelmänner

(Höfer, [Östr. Wb.], I, 251): от глагола fuchteln, «трепетать, колебаться» (как язык пламени)10. В Pictorius, 524 встречается слово zeusler — от zeuseln, züseln, «играть с огнем»; другие варианты: zünsler, zündler, у Фишарта — zunselgespenst (Fischart, Garg., 231), ср. с Höfer, [Östr. Wb.], статья «zinserl». В Нижней Германии — gloiniger man (сияющий человек); формы tückebold, tukkebode происходят не от tücke (злоба), а от tuk (быстрое движение; Reinh., 109) или zucken (двигаться туда-сюда) — ср. с древневерхненемецким ziebold (бабочка). В Вестфалии болотный огонек называют smalgenfür — происхождение этого слова мне не ясно. Более широко известны понятия dwerlicht (кружащийся огонек), elflicht [эльфийский огонек], dwellicht (от dwelen, dwalen — сбиваться с пути);

вновонидерландском — dwaallicht, droglicht (что, опять же, означает «обманный огонек»), drogfackel; в Нассау — druckfackel (Kehrein, Nassau, [II], 31, 32);

вдатском — lygtemand (человек со светильником), blaasmand (огненный человек; Molbech, Dial., 39), vättelys (призрачный огонек); в шведском — lyseld и lyktgubbe; в английском такой призрак называется Will with a wisp (Уилл

спучком соломы), Jack in a lanthorn [Джек в светильнике] — здесь вновь, как и в случае с домовыми, духам приданы человеческие имена (см. I, 814). В латинском — ignis fatuus (см. запись от 1034 года в «Annales Corbariensis»), во французском — feu follet [мерцающий огонек] (follis — см. I, 807), fifollet (Plu-

quet, Contes, 13), farfadet, sauterai [гном, прыгун]; в Mém. des ant., IV, 406

10Такие огнистые туманы опускаются еще на корабельные мачты (Marienleg., 87:96)

ина копья воителей. Корабельные огоньки у древних именовались в честь Диоскуров (см. Plin., II, 37); в новые времена появилось название feu de s. Elme [огни святого Эльма]. О пламенеющих копьях упоминается и в античных, и в средневековых источниках: signa militum arsere, pila militum arsere [зажигать военный штандарт, зажигать боевое копье] (Tac., Ann., XII, 64; XV, 7); duae puerorum lanceae emissis flammis lumen euntibus praebuerunt, ibantque fulgurantes hastae [копья у двух парней загорелись, осветив дорогу, и они пошли с этими сияющими копьями] (Greg. Tur., Mirac. Mart., I, 10). Более поздний пример см. в Zeiller, Miscell. (Nürnb., 1661), 143, 144 и в Deutsche Sag., № 279. Такие огни не связаны с душами, это скорее просто предвестия победы (подробнее об этом будет сказано в главе XXXV). За души умерших принимали падающие звезды (см. II, 196) — такое поверье существовало даже у гренландцев (Majer, Myth. lex., II, 240) и монголов (Bergmann [Streifereien], III, 42).

спорных земельных участков говорят: ik mag nüt spüken gan [не хотелось бы стать призраком] (ср. с Deutsche Sag., № 284, 285; Thiele, I, 58) [6].

Другая группа призраков представляет еще больший интерес для нашего исследования: эти духи тоже появляются из душ некрещеных детей, однако, в отличие от огоньков, поодиночке блуждающих по земле, они собираются в целые отряды14 и со страшным шумом летают по воздуху над лесами. На представлении об этих духах основан широко распространенный миф о Диком воинстве, или Дикой охоте: миф этот можно возвести ко глубокой древности, причем отчасти он оказывается связан с богами, а отчасти — с героями. Рассматривать образ Дикой охоты можно с разных сторон, но связь его с языческими временами в любом случае оказывается несомненна.

Христиане никак не могли отбросить веру в древних богов настолько быстро и настолько полно, чтобы все языческие образы выветрились из их сознания в один миг. Некоторые, наоборот, изо всех сил держались за эти воспоминания, и постепенно они просто вытеснились с первого мифо-религиозного плана на второй. Древний бог терял свой привлекательный облик, свои особенно узнаваемые черты и, сохраняя способность по своей воле влиять на человеческие жизни, наделялся новой силой — темной и пугающей. Потеряв власть над умами и душами большинства людей, божество блуждало и носилось по воздуху в виде существа дьявольского, призрачного.

В I, 331 уже отмечалось сродство Дикого Воинства с Вотаном: этот бог связан и с самим названием «wütende Heer», и с мифологическими функциями этой призрачной армии. В еще не напечатанной поэме Рюдигера фон Мунира среди различных клятвенных формулировок встречается и такая: bî Wuotunges her [воинством Вотунга]; Вотунг [Wuotunc] и Вотан — это одно и то же. Вотан, бог войны и победы, едет во главе Дикой охоты; мекленбургские крестьяне, заслышав приближение шумного призрачного войска, до сих пор говорят «de Wode tüt» [Воде едет] (см. Adelung, статья «wüthen»); в Померании и в Гольштейне говорят «Wode jaget» [Воде охотится] (см. I, 356). Вотан вместе с подчиненными ему душами ездит верхом, правит повозкой, охотится — всё как в скандинавских сагах, где Одина сопровождают валькирии и эйнхерии; вся эта процессия напоминала армейский выезд. О тождественности Воде-охотника древнему языческому богу можно говорить с полной уверенностью: в этом отношении есть множество параллелей между германскими и скандинавскими сказаниями и оборотами речи. Завывание ветра скандинавы увязывали с повозкой Одина, а раскаты грома — с повозкой Тора. В Швеции, если ночью слышен шум, подобный стуку копыт и грохоту колесницы, говорят: Oden far förbi [Один проехал]15.

14Есть, впрочем, отдельные шумные духи, являющиеся поодиночке: например, дафертская «дева Эли» [jungfer Eli] (Deutsche Sag., № 121). Само название «шумные духи» [brausende Geister] встречается в Plitt, Nachr. von Wetter, 42.

15Loccenius, Antiq. Sveog., III; Geijer, Sv. häfd., I, 268.

terribiliter buccinantis, nec non et latratus canum venaticorum praecedentium audiuntur [издалека послышался жуткий звук охотничьего рога, донесся лай собачьей своры] (Caesarius Heisterb., XII, 20)18. Rol., 204:6: der tiuwel hât ûz gesant sîn geswarme und sîn her [дьявол отправил свое бесчисленное воинство]; der tiuvel und sîn her [дьявол и его воинство] (Renn., 2249, 2870). В Баварии верят, что на Пепельную среду дьявол гоняется за лесной девой (см. раздел «Суеверия», 914b). С дьяволом связано представление о чудовищном великане (такие поверья распространены в Швейцарии), который иногда символизирует и Вотана. В Швейцарии Дикую охоту называют dürstengejeg (от dürst, durs — см. I, 852): летними ночами великан [der Dürst] охотится в Юрских горах, подбадривая своих псов криком «хо-хо»; неосторожных, не уступивших дорогу людей охотник просто сбивает19. В Schm., I, 458 приводится старинная глосса: словом duris (durisis в родительном падеже) переводится латинское Dis (Ditis), — имеется

ввиду божество подземного мира.

ВНижней Саксонии и в Вестфалии дикого охотника отождествляют с определенным человеком, мастером лова, некой полуисторической личностью. Есть разные истории о нем. В Вестфалии его называют Хакельберендом, Хакельберндом, Хакельбергом, Хакельблоком [Hackelbärend, Hackelbernd, Hackelberg, Hackelblock]; Хакельберенд уходил на охоту каждый день, даже в воскресенье, и за это осквернение святого дня (ср. со сказанием о человеке на луне — см. II, 192) после смерти он вместе со своим псом оказался обречен летать по воздуху, безостановочно, днем и ночью охотясь. Некоторые говорят, что он охотится только на протяжении двенадцати дней, от Рождества до Богоявления; по другим представлениям, штормовой ветер — это знак того, что призрачный охотник гонится за дичью; Хакельберенда называют еще joljäger (от jolen — выть или от названия праздника Йоль?)20. Однажды Хакельберг оставил одну из своих гончих возле сарая в Изенштадте (епископство Минден). Там пес пролежал­

18Joach. Camerarius, Horae subsec. cent., II, cap. C, p. 390: ceterum negari non potest diabolum varia ludibria cum alias tum praesertim in venatione leporum saepenumero exercere, cum nonnunquam appareant tripedes claudicantes et igneis oculis, illisque praeter morem dependentibus villis, atque venatores insequentes abducere student vel ad praecipitia vel ad paludosa aliaque periculosa loca. Imo visa sunt phantasmata et in terra et in nubibus integras venationes cum canibus, retibus, clamoribus raucis tamen, aliisque instrumentis venaticis instituere praeferentia formas hominum longe ante defunctorum [нельзя, впрочем, отрицать, что дьявол часто разыгрывает свои шутки с людьми во время охоты на зайцев: являются трехногие хромые зайцы с горящими глазами, с неестественно торчащей шерстью, которые сбивают преследующих их охотников с пути, завлекая их к обрывам, на болота или в другие опасные места. Кроме того, иногда видят призраков, целые охотничьи выезды на земле и в облаках, шумные, с собаками, силками, свистками — со всеми ловчими приспособлениями, к которым призраки привыкли задолго до смерти, когда еще были людьми].

19Ildef. v. Arx, Buchsgau, 230; Stald., I, 208.

20Weddigen, Westfäl. Mag., III, № 18.

слышными в воздухе на отдалении; перед Охотой летит сова, которую в народе называют Tutosel (или Tutursel [Урсула-крикунья]). Странники, заслышав приближение призрачной своры, бросаются на землю лицом вниз и тихо ждут, пока Дикая охота проедет; когда она рядом, можно услышать лай собак и «ху-ху!» — крик главного охотника. Говорят, что сова Тутозель раньше была монахиней, которая после смерти ушла к Хакельбергу и соединила свое «у-ху!» с его «хуху!»26. В Альтмарке дикого охотника называют Хаккебергом [Hakkeberg] и рассказывают, что он охотится в Дрёмлинге: по ночам он с лошадьми и собаками приезжает в Дрёмлинг из Гарца (Temme, 37). В сказании из собрания Куна охотник зовется Хакенбергом [Hackenberg] и Хакельбергом (Ad. Kuhn, № 17): при жизни он тоже охотился по воскресеньям, еще и заставляя участвовать в этом всех крестьян из своего прихода. Однажды к Хакельбергу приехали двое всадников, и каждый из них потребовал, чтобы охотник уехал именно с ним. Первый всадник, стоявший справа, выглядел суровым и яростным, у его лошади пыхало пламя изо рта и носа; второй же, тот, что был слева, выглядел более спокойным и добрым. Хакельберг выбрал путь дикого рыцаря и ускакал вместе с ним — они обречены охотиться вдвоем до Судного дня. В том же собрании можно найти еще несколько сказаний о диком охотнике (без собственных имен; см. Ad. Kuhn, № 63, 175). Рассказывают также, что Хакельберг жил в Зёллинге, недалеко от Услара: хоть он и был человеком богобоязненным, страсть к охоте всё же была для него превыше всего, и потому на смертном одре он обратился к богу с молитвенной просьбой, желая обменять царство небесное на возможность дальше охотиться в Зёллинге вплоть до Судного дня. Его желание исполнилось, и в тех местах по ночам до сих пор можно услышать собачий лай и жуткие звуки рога. Могила Хакельберга находится там же, в Зёллинге, причем в сказании подробно описано ее местонахождение; рядом с охотником покоятся две черные гончие27. Наконец, в Ad. Kuhn, Sagen, № 205 и в Temme, Altmark, 106 приводится сказание о «всаднике пустошей» по имени Берен [Bären] — его могилу показывают в Уккермарке, на пустоши недалеко от Гримнитца; этому Берену тоже приснился вепрь-тупохвост (Stumpfschwanz), от клыка которого охотник в конце концов и погиб, — очевидно, что это вариант вышеприведенного сказания о Хакельберенде.

Итак, практически идентичные сказания имеют хождение в совершенно разных регионах Германии, и уже на этом основании можно заключить, что дикий охотник — существо мифологическое: пусть даже в сказаниях и описываются могилы конкретных людей, но один и тот же сюжет, в котором, к тому же,

26Otmar, 241; Deutsche Sagen, № 311; ср. с готским þiutan (ululare [выть]) и þuthaúrn (tuba [труба]).

27Kirchhof, Wendunmut, № 283, p. 342; Deutsche Sag., № 171. Согласно Braunschw. Anz. (1747), 1940, дикий охотник Хакельнберг похоронен в Штайнфельде, а на его могильном камне изображены лошак и гончий пес.

фигурируют­ весьма схожие имена, не может быть чисто историческим. Я полагаю, что вестфальская форма имени дикого охотника, Хакельберенд, — наиболее древняя и наименее искаженная. Древневерхненемецкое hahhul, древнескандинавские hökull (мужского рода) и hekla (женского рода), древнеанглийское hacele (женского рода) означают «одеяние, плащ, накидка, снаряжение»28; отсюда — древнесаксонское hakolberand, то есть «снаряженный, одетый в броню человек», ср. с древнесаксонским wâpanberand (armiger [вооруженный]), древнеанглийскими äseberend, gârberend, helmberend, sveordberend [носящий копье, пику, шлем, меч] (см. Gramm., II, 589). Вспомним теперь о том, как одевался Один (см. I, 347): он являлся в широкополой шляпе, в синем или пятнистом плаще (hekla blâ, flekkôtt). Нет сомнений в том, что hakolberand — это древнесаксонское прозвище древнего бога, Водана: постепенно форма исказилась до Hakkelberg, Hakkenberg, Hakkelblok. Хакель как название леса — это, вероятно, сокращение от «лес Хакельбернда». Первое упоминание о saltus Hakel [лесе Хакель] обнаруживается в (не вполне, впрочем, достоверной) «Корвейской хронике» (запись от 936 года — см. Falke, 708); вдалеке от этих мест, в гау Ауга, недалеко от Хёкстера находилось место под названием Haculesthorp (Wigand, Corv. Güterb., 94; Saracho, 197; Trad. Corb., 385), в более поздние времена называвшееся Hakelbreite; в нижнегессенском Фолькмарзене — гора Hackelsberg, а в Мерцгаузене (округ Витценгаузен) — гора Hackelberg. Если же слово hakel действительно означает лес, то связь с божеством следует искать в корне berand — возможно, когда-нибудь эта связь обнаружится; в главе XXXIII речь зайдет о понятии Hakol (древнескандинавское Hekla), означающем «гора, лесистый склон». В любом случае в сказаниях о Хакельберенде мы обнаруживаем еще одно весомое свидетельство в пользу культа Вотана, а также новое подтверждение ранее уже приводившемуся толкованию термина wütende heer; можно обратить внимание и на то, что сказания о Хакельберге сохранились в основном в Нижней Саксонии и Вестфалии (то есть в тех местах Германии, где язычество продержалось дольше всего), а в Южной Германии их следов практически не найти [8]29.

Тесная связь между диким охотником и Воданом отчетливо явствует из некоторых мекленбургских сказаний.

На пустошах, в прилесках, на перекрестках по ночам часто можно услышать, как в воздухе лают псы. Сельские жители хорошо знают, что этой сворой правит сам Вод, — горе тому путнику, который не сможет спрятаться: чаще всего Вод беспощаден, хотя иногда он и проявляет некую милость. Буйный охотник

28Древневерхненемецкое missahahul (casula [облачение]; Gl. Sgall., 203); missehachil (Gl. Herrad., 185b) — риза (Graff, IV, 797).

29Впрочем, в Mone, Anz., IV, 309 приводится сказание о визентальском диком охотнике Габсберге [Habsberg]: он ездит по лесу в Хегельберге — видимо, это тот же Хакельберг.

ВGraff, IV, 797 встречается такое название места, как Hachilstat.

до греховного страстно, что однажды сказала: «Вот бы охотиться вечно, тогда мне и рая не нужно!» У этой госпожи было двадцать четыре дочери, и все они разделяли увлечение матери. Однажды все они в буйном веселье скакали по лесу, и с уст госпожи снова слетели преступные слова: «Охота лучше, чем небеса!» Тут на глазах матери платья ее дочерей стали превращаться в шкуры, руки — в лапы: и вот, охотничью повозку уже окружают двадцать четыре собаки — четыре из них впряжены вместо лошадей, а остальные просто с лаем носятся вокруг. Дикая свора вместе с повозкой поднялась к облакам, чтобы там, между небом и землей, безостановочно охотиться, как и хотела фрау Гауден: день ото дня, год от года. Такая жизнь давно опостылела охотнице, она бесконечно сожалеет о своем глупом пожелании, но отныне она обязана вместе со своими дочерьми выносить все тяготы вины до тех пор, пока не настанет час искупления. Он настанет, но когда? Этого знать не дано никому. Во время Святок [twölven] фрау Гауден направляет свою свору к жилищам людей (во все другие дни смертные не могут увидеть ее); особенно она любит кататься по сельским улицам в канун Рождества или Нового года: если при этом охотница видит открытую входную дверь, то она немедленно отправляет туда одну из своих собак. На следующее утро хозяева дома находят у себя маленькую собачку, которая в целом не делает ничего дурного, но по ночам лаем своим не дает людям уснуть. Ее невозможно ни успокоить, ни прогнать. Если ее убить, то она превращается в камень, который на следующую ночь снова становится собакой — выбрасывать этот камень, опять же, бесполезно: какой-то непреодолимой силой он немедленно возвращается в дом. Так этот пес скулит и повизгивает на протяжении целого года, принося людям и скоту болезни и смерть, призывая пожары в дом; только с наступлением следующих святок в доме вновь воцаряются мир и спокойствие. В связи с этим поверьем на святки все следят за входными дверями, старательно запирая их с наступлением темноты; сам виноват тот, кто легкомысленно оставил дверь открытой, — к нему вполне может заехать фрау Гауден. Однажды это случилось с предками нынешних землевладельцев в Брезегардте. По глупости своей они убили волшебную собачку, и с тех пор их покинули «säg und täg» (благополучие и процветание), а в конце концов их дом поглотило пламя. Больше везет тем, кто сослужит фрау Гауден службу. Иногда случается так, что в ночной темноте она теряет дорогу и выезжает на перекресток. Пересечения дорог для этой госпожи — как камень преткновения: выехав на перекресток, она обязательно сломает повозку, да так, что сама починить ее оказывается не в состоянии. Однажды, попав в такое затруднительное положение, фрау Гауден обернулась статной женщиной и пришла в дом к одному бёкскому батраку — она разбудила его и стала умолять помочь ей в беде. Батрак уступил ее просьбам, вышел с ней на перекресток и увидел там, что от повозки отлетело одно из колес. Работник быстро исправил поломку, а в благодарность госпожа приказала ему набрать полные карманы навоза: ее псы тоже были на этом перекрестке и повсюду разбросали там свои

тоже являлись людям на святки, тоже просили отремонтировать свои повозки и тоже одаривали золотом тех, кто пришел им на помощь; Хольда и Берта, кроме того, в итоге тоже покидают свои земли (см. I, 520, 527, 528). Сами формы frau Gaue, frau Gode, frau Wode (см. I, 502) происходят от имени мужского божества — fro Woden (см. I, 356, 357): это явно подтверждается тождеством госпожи Гауде и Водана как дикого охотника. Сказания о диком охотнике и дикой охотнице совпадают даже в мелких деталях: непрогоняемая собака Хакельберга остается с людьми на протяжении года (см. II, 492, 493) — ср. с собакой госпожи Гауден. Удивление собаки странными действиями людей заставляет ее заговорить и в результате исчезнуть; в точности то же самое рассказывают о духах и эльфах — ср. со сказаниями, приведенными в I, 769. Превращение дикого охотника в богиню — это, как представляется, не случайность, а закономерное смешение нескольких схожих сюжетов.

УЭ.-М. Арндта32 рассказана такая история о безымянном диком охотнике:

вбылые времена в Саксонии жил один богатый и влиятельный князь, который очень сильно любил охоту и сурово наказывал своих подданных за порчу леса и нарушение лесного законодательства: так, когда один мальчик содрал кору с ивы, чтобы сделать себе свисток, князь приказал вспороть ему живот и обмотать дерево его кишками33; когда один крестьянин застрелил оленя, князь постановил прибить его к этому оленю гвоздями. В конце концов этот жестокий правитель сломал себе шею на охоте, на полном ходу ударившись о буковое дерево; после смерти он не упокоился, но продолжил еженощные охотничьи вылазки. Призрак закован в броню и постоянно ударяет своим кнутом, правя

белым жеребцом, у которого искры сыплются из ноздрей; за охотником следует бесчисленная свора псов, а сам он выкрикивает: «wod, wod, hoho, hallo!»34. Обычно он ездит по лесам и отдаленным пустошам, избегая людских дорог: если этот дикий охотник случайно пролетает над перекрестком, то вместе с конем он падает на землю и снова взлететь может только где-нибудь в другом месте. Призрак нападает на всякий преступный сброд: на воров, разбойников, убийц и ведьм.

В Нижней Саксонии ходит сказание о Могиле Тильса, или о Дьявольской норе, что между Далумом и Боккенемом (см. Harrys, I, 6): дикий рыцарь Тильс так любил охоту, что ради нее отказывался даже от соблюдения святых праздников; однажды на Рождество он дерзко заявил, что скорее развалится его замок, чем настанет тот день, когда он не уловит дичи. Вечером того же дня вещий петух пропел о том, что замок вскоре потонет, — и действительно, в ту же ночь замок вместе со всем, что в нем было, погрузился в озеро. Один ныряльщик,

32Arndt, Märchen und Jugenderinnerungen, I, 401—404.

33RA, 519, 520, 690.

34«Hoho, woit gut!» (AW, III, 144, 145). Я полагаю, что выкрики wod! и woit! связаны

сВоданом, Вотаном: многие древние междометия происходят от имен божеств.

достигший дна этого озера, рассказывал, что он видел там рыцаря Тильса, сидящего за каменным столом: он стар и сед, а борода его уже вросла в камень.

ВГарце верят, что Дикая охота под крики «хо-хо!» и лай собак носится над Айхенбергом. Однажды дерзкий плотник крикнул свое «хо-хо!» вслед призракам, и тогда прямо в его дом, высекая искры и разбрасывая угли, по дымовой трубе опустилось черное облако: когда оно рассеялось, оказалось, что плотник мертв, а на очаге лежит огромная лошадиная нога. Дикий охотник ездит на безголовой черной лошади, в одной руке у него — хлыст, а в другой — охотничий рог; лицо у него на затылке, а ездит он под звуки рога или под крики «хо-хо!». Позади и впереди него толпой едут другие охотники и женщины, а вокруг носится множество собак. Иногда дикий охотник проявляет милосердие и оставляет еду для потерявшихся в лесу (Harrys, II, 6).

ВЦентральной Германии этого призрака обычно называют просто Диким Охотником, хотя иногда его наделяют и собственными именами — обычно более поздними, современными. В Вальроде, недалеко от Шлюхтерна, в районе Ханау, возвышаются базальтовые скалы, похожие на развалины какого-то строения: говорят, что в былые время там стоял дом дикого человека: гремя

игрохоча, он до сих пор ходит по лесам, полям и пустошам в образе мрачного великана (ср. с I, 719, 782). Баварское поверье об охоте на лесную деву проясняется таким тюрингским сказанием: дикий охотник преследует представителей «мшистого народца», лесных и древесных дев35, — сам он остается невидимым, но слышно, как он неистовствует под облаками, как он грохочет и топочет. Один крестьянин из Арнтшгеройте (что возле Зальфельда), заслышав шум и лай собак, имел смелость подражать крику дикого охотника; тем самым этот человек как будто поучаствовал в Дикой охоте, и на следующий день на воротах конюшни он нашел свою долю добычи — кусок зеленого тела вчетверо

35 «Мшистый народец» и «древесные жены» принадлежат к числу лесных духов (см. I, 783 и далее) и образуют некое связующее звено между лесными духами и цвергами; сказания о них имеют хождение главным образом в Фогтланде. Выглядят они как трехлетние дети, с людьми ведут себя дружелюбно и даже дарят подарки. Эти духи часто помогают готовить сено, кормят скот и сидят с людьми за одним столом; некоторые вещи им брать не разрешается, зато при сборе льна крестьяне оставляют на поле три пригоршни льняных семян для лесной девы (см. I, 745, 746; II, 18); во время лесоповала работники топорами вырубают на стволах три креста (причем сделать это нужно в те мгновения, пока еще слышен шум падающего дерева). Древесная дева может усесться среди этих крестов, защитившись таким образом от дикого охотника, который не переносит самого вида креста (Deutsche Sagen, № 47). По фогтландским поверьям, дикий охотник носит с собой маленькую фигурку, изображающую поросшего мхом человека, целую версту протискивавшегося через узкое ущелье (Jul. Schmidt, 140). В районе Исполиновых гор рассказывают о ночном призраке, который гоняется за «кустарниковой девой» [rüttelweibchen]: скрыться она может лишь под тем срубленным деревом, во время повала которого лесоруб произнес слова «gott walts» [боже, благослови] (не «walts gott») — см. Deutsche Sagen, № 270.

разорванной лесной девы36. Dixerunt majores nostri, tempore melioris et probioris aevi, concubinas sacerdotum in aëre a daemonibus non aliter quam feras sylvestres a canibus venaticis agitari atque tandem discerptas inveniri: quod si hominum quispiam haec audiens venationem suo clamore adjuverit, illi partem vel membrum concubinae dissectum ad januam domus mane a daemonibus suspensum [как говорили наши старики, в добрые времена, в лучшие века демоны гоняли поповских наложниц по воздуху точно так же, как охотники загоняют дичь собаками, — потом этих наложниц находили расчлененными, а если кто-нибудь, заслышав охоту, помогал ей своими криками, то наутро демоны вешали ему на дверь кусок тела разорванной конкубины] (Bebelius, Facetiae (Tub., 1555), 11a). Вместо лесных жен здесь — поповские жены; предположительно, такая же подмена встречается в народном сказании XIII века. Ни одним из германских поверий не объясняется то, почему летающий охотник преследует лесных жен37; в Верхней Германии верят, что дикие жены и сами принадлежат к числу языческих призраков, являющихся людям на святках и во время постов. Вичентинские и веронские немцы тоже воздерживаются от охоты в названные праздники: даже самые храбрые ловцы не гонят дичь в эти дни из страха перед диким человеком и лесной женой. Крестьяне не выгоняют на святки скот: животных поят прямо в стойлах, для чего дети набирают в глиняные сосуды воду из ближайшего родника. Для лесной девы женщины ткут из волос или из льна небольшое полотно, которое затем бросают в огонь в качестве искупительной жертвы38. Сказания о Дикой охоте встречаются даже у самых Арденнских гор; Вольф (Wolf, Niederl. Sagen, № 516, 517 — ср. с II, 380) отмечает, что чаще всего дикие охотники гонят кабана

ичто тот лесоруб, который криком своим поучаствовал в Дикой охоте, после этого две недели солит полученное от призраков мясо вепря; всё это напоминает о кабане эйнхериев (см. I, 587, 662), о caro aprina [кабаньем мясе] и кабаньем жарком из сказания о Вальтере (Waltharius, 105); ср. также со сном Хакельберга об огромном вепре (см. II, 493) [10].

Внароде боялись встречи с этими могучими призраками, а тот, кто проявлял дерзость, дорого за это платил. Зальфельдскому крестьянину повезло больше, чем вестфальскому (см. II, 493) или чем мюнстерландскому портному — когда Дикая охота проезжала над его домом, этот портной стал передразнивать крик призрака-предводителя: «huhu, klifklaf!»; тут через окно просунулась огромная лошадиная нога, ударом которой портного выбило из-за стола, и жуткий голос сверху проговорил: «Если хочешь со мной охотиться, то ты должен со мной

имучиться!» (DS, № 309). Одна девушка из Деллигзена (что у Альфельда, в районе Гильдесгейма) рассказала такую историю: mine mutter vertelle, dat de helljäger

36Jul. Schmidt, 143; Deutsche Sagen, № 48 — ср. со сказанием № 301, в котором цверг вешает серну охотнику на дверь.

37См. нижеприведенные сказания: одно — из Боккаччо, второе — о Грёньетте.

38Hormayr, Tirol, I, 141.

dorch de luft ejaget herre un jimmer eraupen ha ha! tejif tejaf, tejaf! De knechte tau Hohne utn ganzen dörpe keimen eins avens to hope un brochten alle de hunne utn dörpe mit, umme dat se den helljäger wat brüen wollen. Da kumte ok dorch de luft en ejaget, un wie hei ropt ha ha! sau raupt de knechte ok ha ha! un wie de hunne inr luft jilpert, sau jilpert un bleft de hunne utn dörpe ok alle, do smitt de helljäger ön wat herunner un schriet: «wil ji mit jagen, so könn ji ok mit gnagen!». Ans se den annern morgen tau seien dauet, wat ön de helljäger henne smetten herre, da istn olen perschinken [моя мать говорила, что раньше здесь по воздуху летал адский охотник, вечно выкрикивавший ха-ха! тейиф, тейаф, тейаф! Однажды вечером крестьяне из Хоне всей деревней пришли в лес и взяли с собой всех собак, чтобы подразнить адского охотника. Когда охотник, пролетая мимо, прокричал «ха-ха!», то крестьяне тоже крикнули «ха-ха!», а когда в воздухе залаяли его псы, то деревенские собаки тоже отозвались воем и лаем; адский охотник приблизился к людям и крикнул: «раз вы хотите со мной охотиться, то вам придется со мной и мучиться!» Когда на следующее утро крестьяне пошли на то же место посмотреть, что адский охотник оставил для них, то нашли там старый кабаний окорок]. В австрийском сказании (Ziska, Märchen, 37) повествуется о смельчаке, который посмел обратиться к проносящейся мимо wilde gjoad с просьбой поделиться с ним добычей; тот же сюжет встречается и в нидерландском сказании (см. Wolf, [Niederl. Sagen], № 259). В восточнопрусском сказании (см. Tettau und Temme, № 260) говорится, что дикий охотник в ночь перед праздником святого Варфоломея летает над горой Буллерберг, в лесу Скржинка (округ Старгарда); однажды со словами «вот кое-что и тебе перепало от нашей охоты!» он сбросил человеческую ногу на повозку главного лесничего.

В майсенском сказании дикий охотник зовется Гансом Ягентойфелем [Hans Jagenteufel]: это безголовый призрак в длинном сером плаще, в ботинках со шпорами и с охотничьим рогом за спиной; он ездит по лесу на сером коне (DS, № 309). Еще рассказывают (не знаю точно, в каком из регионов Германии) о диком охотнике по имени Мансберг [Mansberg]. Швабские сказания об охоте Эльбендрётша [Elbendrötsch]39 и о Яростном воинстве [das Muote heer]40 хотелось бы узнать поподробнее; замок юнкера Мартина [junker Marten], баденского дикого охотника, находится в деревне Зинген на реке Пфинц, а могилу этого помещика можно увидеть у часовни по дороге в Кёнигсбах. По ночам юнкер Мартин со своими гончими является в Банвальде (Mone, Anz., III, 363).

39Gräter, Iduna (1813), 88; (1814), 102; ср. с elbentrötsch — см. I, 760.

40Wagner, Madame Justitia, 22; Schmid, Wb., 391; stürmet wia s’Muthesheer [бушует, как Яростное воинство], seia verschrocka, wia wenn s’Muathesheer anen vorheizoga wär [испугался, как будто перед ним встало Яростное воинство] (Nefflen, Vetter aus Schwaben (Stuttg., 1837), 154, 253). Muthesheer — это, вероятно, искаженное Wuotes hör (Schm., IV, 202)? — Ср. с potz и kotz (см. I, 151). Или же muot (ira [ярость]) = wuot? Ср. с Fromuot (см. II, 450).

его над забором. Когда она держала его в руках, ребенок сказал: «Ах, как тепло в руках матери! Но не плачь так много: мой кувшин переполняется твоими слезами, и мне тяжело нести его — видишь, я уже залил всю рубашку». С той ночи, как рассказывают в Вильгельмсдорфе, эта женщина больше не плакала (Börner, 142, 143). В Бодельвитце это сказание приобретает немного иные черты; ребенок говорит: «Ах, как тепло в руках матери!» — и просит «не плакать так сильно», добавляя к этому: «Каждую твою слезу я собираю в кувшин» — после чего мать еще раз от всего сердца разражается рыданиями (Börner, 152). Образ промокшей от слез рубашки из сказаний попал и в сказки (KM, № 109; Reusch, № 32; Thom. Cantipr., 501 — ср. с Wolf, Wodana, 153); в датской народной песне об Ааге и Эльзе говорится, что слезы, выплаканные по умершему, превращаются в кровь внутри его гроба. В приведенном сказании, впрочем, особенно важно для нас то, что Перхту [Perhta] сопровождают дети. Образ кувшина может быть связан с реальными сосудами для слез, которые находят

взахоронениях [12]43.

Всвязи с Берахтой [Berahta] необходимо вернуться к образам Хольды, Дианы и Иродиады. Подобно госпоже Гауде (см. II, 497), Берахта и Хольда являются на святки, между Рождеством и Новым годом. Доминиканец Иоганн Герольт,

вначале XV века составивший свои «Sermones discipuli de tempore et de sanctis», говорит в рождественской проповеди (№11): sunt quidam, qui in his duodecim noctibus subsequentibus multas vanitates exercent, qui deam, quam quidam Dianam vocant, in vulgari die frawen unhold, dicunt cum suo exercitu ambulare [есть те, кто связывает эти двенадцать ночей с различными суевериями: якобы, например, богиня, называемая Дианой (или, по-народному, нечистой госпожой),

выезжает в это время со своим воинством]. О тех же ночных шествиях говорилось в I, 528 и далее в связи с Дианой, Иродиадой и Абундией44: к этой же

43 Virg., Aen., VI, 427:

infantum animae flentes in limine primo, quos dulcis vitae exsortes et ab ubere raptos abstulit atra dies et funere mersit acerbo.

[у первого порога рыдали души детей, лишившихся сладкой жизни и оторванных от груди,

унесенных черным днем и безвременно похороненных]

Во введении к «Пентамерону» приводится сказание, согласно которому грядущее воскресение человека зависит от того, будет ли заполнен кувшин для слез, висящий на его могиле.

44 Имени Дианы соответствуют польские Dziewanna, Dziewina (Linde, I, 599b), Dziewica; Георг Либуш приводит следующее верхнелужицкое сказание о Дзивитце: она была прекрасной юной княгиней (knenje), часто ездившей по лесу с копьем (zylba); ее сопровождали лучшие гончие, распугивавшие и зверей, и людей, бродивших по лесу в полуденный час. Человеку, который в полдень один остается в еловом лесу, говорят: «ты разве

группе богинь принадлежит и вичентинская лесная дева, которая выступает

всвязке с диким охотником и которой в народе до сих пор приносят дары. Если

врайоне Зальцбурга былой культ Берты нашел свое воплощение в народном празднестве (см. I, 530), то в Энтлебухе в каждый предрождественский четверг стали устраивать всенародные охотничьи выезды, называемые охотой Постерли [Posterlijagd]. Постерли45 — это призрак, принимающий облик старухи или козы (ср. с II, 488). Вечером молодые парни из одной деревни собираются и через холмы и долины идут в другую деревню с криками и шумом, под грохот кастрюль, рев альпийских рогов, звон коровьих и козьих колокольчиков, под щелканье хлыстов; во второй деревне молодежь встречает эту процессию с таким же шумом. Первая группа символизирует Постерли (иногда они везут с собой на санях ее кукольное изображение, которое оставляют на углу в чужой деревне); после встречи двух групп шум утихает, и все расходятся по домам (Stald., I, 208). В других областях Швейцарии верят, что в одну из ночей во время Рождественского поста, в среду перед Рождеством, по улицам бродит Штреггеле [Sträggele], наказывающая прях, за день не завершивших свою работу (Stald., II, 405). Постерли и Штреггеле схожи с Бертой и Хольдой вплоть до мелких деталей46. В Нойбруне (район Вюрцбурга) путь Дикой охоты всегда пролегает через три дома, в которых три двери находятся прямо друг под другом: сверху — входная, посередине — кухонная, внизу — дверь во двор; всюду, где три двери стоят в ряд, может проехать Дикая охота. Если Дикая охота застает человека во дворе или на улице, то ему следует просунуть голову между спицами на тележном колесе — иначе охотники сломают ему шею. В Массфельде старики рассказывают, что раньше Дикая охота приходила из Цинкенштиля через перекресток у Роймского моста, а затем через горы улетала в сторону Дрейзигакера. Многие люди клятвенно заверяют, что на самом деле видели Дикую охоту (см. Bechstein, Fränk. Sagen, № 137). В Тюрингии верят, что Дикая охота — это свита госпожи Холлы (DS, № 7). В Айслебене и во всей округе Мансфельда считают, что Дикая охота ежегодно выезжает в четверг перед Великим постом; собравшись, люди ждали появления Дикого воинства — его приветствовали, как могучего короля, проезжающего по своим землям. Во главе армии ехал старик с белым жезлом, верный Экхарт [der treue Eckhart], прогонявший людей с дороги — некоторые, опасаясь бед, даже расходились при его появлении по домам. За Экхартом двигалась целая процессия — кто-то ехал, кто-то шел, причем среди воинов иногда видели недавно умерших людей. Один из призраков ехал

не боишься, что за тобой придет Дзивитца?» В лунные ночи эта призрачная госпожа тоже выходила на охоту.

45Возможно, имя Постерли связано со славянским словом пост? Ср. с frau Faste (см. II, 287).

46Ср. с ночными выездами шотландской королевы эльфов (W. Scott, Minstr., II, 149,

161)или фей (Keightley, I, 166).

на двуногой лошади47, другой был растянут на колесе, что катилось само по себе; одни бежали без голов, другие ехали, перебросив свои отрубленные ноги через плечо. Один пьяный крестьянин не уступил воинству дорогу — призраки схватили его и унесли на высокую гору, где он несколько дней прождал помощи48. Госпожа Хольда в сказаниях такого рода возглавляет призрачную армию и в целом весьма напоминает языческую богиню, объезжающую свои земли: люди сбегались поприветствовать ее точно так же, как это было принято делать во время поездов Фрея (см. I, 451) и Нерты (см. I, 500). Экхарт с его белым жезлом играл роль глашатая или королевского управляющего: он ехал перед высочайшим кортежем, расчищая дорогу. На смену живым служителям богини в поздние времена пришли призраки [13].

Экхарт Верный — персонаж из старогерманских героических сказаний (см. Heldensage, 144, 190 — Экхартом зовется управляющий имением Харлунгов; скорее всего, более верная форма имени — Экеварт [Eckewart]; так звали казначея Кримхильды — см. Nib., 1338:3), смешавшихся с историями о богах. В приложении (или предисловии) к «Книге героев» об Экхарте сказано, что он сидит у Венериной горы и предупреждает об опасности всех идущих мимо — в том сказании, о котором речь шла выше, он тоже предупреждает о скором проезде Дикого воинства. Функции Экхарта проясняются, если обратиться к образу Венериной горы: в одном сказании верный Экхарт ездит вместе с Диким воинством, возглавляемым Хольдой, а в другом он оказывается обречен вплоть до Судного дня сидеть у горы Венеры; тождество между Хольдой и Венерой совершенно несомненно. Внутри Венериной горы (некоторые утверждают, что так называли гору Хозельберг, Хорсельберг в Айзенахе) находился двор госпожи Холлы, которую стали называть госпожой Венерой только в XV или XVI веке49. Эта богиня роскошно и комфортно живет в подземном царстве, что

47Богиня Хель ездила на трехногом коне (см. II, 379).

48Agricola, Spr., 667; Eyering, I, 781—786. Безголовые фигуры, равно как и горящие огнем двухили трехногие звери, фигурируют во многих преданиях, связанных с призраками; в Веттерау безголовым изображают самого дикого охотника (Dieffenbach, Wetterau, 280); в Померании ходят легенды о всаднике без головы (Temme, № 140).

49См. I, 754. В нидерландской народной книге «Margareta van Limburg» — Venusberg (Limborch, LVI, LXXXII, LXXXIV); та же форма — в поэме «Die Mörin». У фон Кайзерсберга (Keisersperg, Omeiß., 36) ведьмы летают на гору госпожи Фенеры [frau Fenusberg]. Венериных гор — несколько, причем, судя по всему, особенно много их в Швабии. Одна из них находится рядом с Вальдзее, другая — в Уфхаузене (недалеко от Фрайбурга): в последнюю, по легенде, вошел рыцарь Шневбургер [Schnewburger] (ср. с Тангейзером; см. H. Schreiber, Tb. (1839), 348). Нет сомнений в том, что в средненидерландском варианте поэмы «Маргарита Лимбургская» (1357 года) тоже фигурировала форма Venusberg, встречающаяся в более поздней народной книге и в переработке, выполненной Иоганном фон Зостом (Mone, Anz., IV, 168); соответственно, появление слова Venusberg можно отнести к XIV веку. Существует одна дрезденская рукопись XV века (см. Hagen, Grundr., 336), в которой помимо прочего

сближает ее с королями цвергов; некоторые смертные находили проход внутрь горы и в блаженстве жили там вместе с госпожой Холлой. Существует сказание о благородном Тангейзере [Tanhäuser], низошедшем в царство Венеры, чтобы увидеть тамошние чудеса50; это одна из наиболее интересных средневековых легенд: в ней трогательно изображено тяготение народа к древности, к язычеству, и в ней же достоверно представлена вся жестоковыйность церковников. Экхарт [Eckhart] (вероятно, имеется в виду языческий жрец) — придворный древней богини, всегда сопровождающий ее во время ежегодных выездов. Могу даже предположить, что Экхарт, с его керикием, был психопомпом воинства

содержится­ еще нигде не напечатанная поэма о Венериной горе, сочиненная, вероятно, в XIV веке. Иоганн фон Зост завершил работу в 1470 году, Герман фон Сахсенгейм сочинил «Die Mörin» в 1453; еще раньше Венерину гору упоминал Иоганн Нидер (†1440) в своем трактате «Formicarius». Иоганн Герольт (см. II, 504) говорил о Диане и госпоже Унхольде; здесь же следует вспомнить о той горе, на которой жили Фелиция и Юнона (см. II, 543). Скорее всего, схожие сказания бытовали и в Италии; у Парацельса сказано (Paracelsus (Straßb., 1616), II, 291c): «те же самые пигмеи обитали и на Венериной горе в Италии, ибо сама Венера была нимфой, а Венерину гору уподобляли царству этой богини. Однако Венера уже умерла, и вместе с ней погибло и разрушилось ее царство: кто нынче рассказывает о нем? А в былые времена люди посещали царство Венеры: там бывал Дангаузер [Dannhauser], бывали и другие. История Дангаузера — не сказка, а реальное происшествие». И еще одна цитата из Парацельса, из его «Сочинений по хирургии» (Paracelsus (Straßb., 1618), 332b): «некоторые люди, особенно отличившиеся во врачевании, тайно и сокровенно практикуют нигромантию, подобно тем бродягам, что вышли из Венериной горы: в свое искусство они обратились в Вельтлинере [Veltliner], утренние молитвы они пели с братом Эккартом [Eckart], а кровяную колбасу ели с Дангейзером [Danhäuser]». В Afzelius, II, 141 приводится сказание о женихе, 40 лет проведшем с эльфами. Венера и Хольда во всех сказаниях живут на тех же горах, что и эльфы.

50 Deutsche Sagen, № 170. Папа лишает Тангейзера надежды на спасение, указывая на сухую палку, а в шведском сказании священник говорит некку-музыканту: «скорее этот посох в моей руке зазеленеет и зацветет, чем ты заслужишь искупление»; некк в отчаянии отбрасывает свою арфу и начинать плакать, священник же уезжает прочь. Стоило ему, однако, отъехать, как его посох начал покрываться листьями и цветами, — тогда священник вернулся и рассказал некку об этом чуде; водяной обрадовался и всю ночь играл веселые песни (Afzelius, II, 156). Миф о Тангейзере согласуется со многими другими поверьями, особенно полно — с кельтскими. Тангейзер внутри горы проводит много лет с Хольдой, Тамлейн [Tamlane] — с королевой эльфов, Томас из Эркельдуна [Thomas of Ercildon] — с fairy queen [королевой фей] (W. Scott, Minstr., II, 193; III, 181—183), а Ожье [Ogier] 200 лет живет на острове Авалон с феей Морганой: она надела рыцарю на голову колдовской венок, заставивший его забыть всё на свете. Тем не менее сказание о Тангейзере — германское: то же самое в Швеции рассказывают о дочери короля эльфов (см. I, 766 и Afzelius, II, 141), а в немецких сказках вместо Венеры фигурирует госпожа Удача [frau Fortuna] (Altd. Bl., I, 297). Одиссей тоже долгое время живет с Калипсо и Цирцеей, но кто (кроме, разумеется, Моне; см. Mone, Anz., V, 168) скажет, что сказание о Тангейзере происходит от древнегреческих мифов?

мертвых (ср. с повозкой душ, скрипящей в воздухе; см. II, 360); интересно, что сопровождает он призраков, возвращающихся в мир живых, а не, как это чаще бывает, отлетающие души умирающих [14].

Еще в Дикой охоте участвовал Дитрих Бернский (Экхарт тоже принадлежит к числу его воителей), второй чисто германский герой в этом воинстве. В Лаузице дикого охотника называют Берндитрихом [Berndietrich], Дитрихом Бернхардом [Dietrich Bernhard] или Дитербенадой [Diterbenada]; в прошлом венды часто слышали, как он охотится, и даже рассказывали о безвкусном жарком, которое он раздает людям51. В Орлагау дикого охотника тоже называют Берндитрихом (Börner, 213, 216, 236): его псы загоняют лесных дев. В Гарце, у Боденского водопада над Ростраппе, стоит окаменевший дикий охотник. «Его зовут Бернарт», — сказал мне местный мальчик; отца Брунхильды, на своем коне перепрыгнувшей через Боденскую долину, в народе называют «Беренцем» [der von Bären], то есть Бернцем; это особенно важно, если учесть, что в тех же горах ходят легенды о Гибихе (см. I, 337; Z. f. d. A., I, 575). От Фихте (а он сам был родом из Лаузица) мы знаем, что кнехта Рупрехта (см. I, 804) в тех местах называют Дитрихом Бернским52. Этих двух героев вполне можно связать друг с другом. Кнехт Рупрехт являлся вместе с госпожой Бертой в качестве ее служителя и сопровождающего (см. I, 813), а иногда он даже заменял эту богиню

иприходил вместо нее; и его, и ее именем пугали детей. Кроме того, и Рупрехт,

иБерта являлись на Рождество; особенно важно то, что мекленбургский Воде (как и швабская Берта) ездил по льну на прялке и (подобно Рупрехту и Никласу) одаривал детей на праздники хорошими или дурными подарками53. Дитрих Бернский, точно так же, как и верный Экхарт, являлся в процессиях, сопровождавших Вотана, Хольду или Берту; мог он и сам занимать место этих божеств. Важно и то, что в средневековых поэмах Дитрих описывается как огнедышащий сверхчеловек, выезжающий на своем призрачном коне, из-под копыт которого разлетаются искры, ниспадающие в ад или рассыпающиеся на пустошах (где до самого Судного дня Дитрих обречен сражаться с драконами [Gewürme]; см. D. Heldensage, 38—40). Всё это напоминает о Хакельберге из альтмаркского сказания (см. II, 492); вторая часть составного имени Хакельберенд явно указывает на Беренда, Бернхарта и Дитриха Бернского; Хакельбергу и Беренду снится один и тот же сон (см. II, 493). Наконец, здесь же следует упомянуть о нидерландском Дерке с кабаном [Derk met den beer] (см. I, 451) — я полагаю, что это имя есть не что иное, как неверно понятое Dietrich von Bern [15].

51Joh. Hortzschansky, Von Sitten u. Gebr. der Wenden (Dessau und Görl., 1782), 3, 258; Laus. Monatsschr. (1797), 749; Liebusch, Skythika, 287.

52См. Deutsche Heldensage, 40.

53Franke, Alt und neu Meklenb., I, 57. В Силезии детей пугают ночным охотником

(Deutsche Sagen, № 270).

Итак, мы узнали два главных аспекта Дикого воинства: с одной стороны, это ночной выезд диких охотников-мужчин, а с другой — торжественное шествие женских божеств; и то и другое (но в большей степени — второе) явление выпадает на определенные времена года. Само слово «воинство» заставляет предположить и третье толкование: призраки приходят армией, чтобы предвозвестить скорое начало войны.

Вотан (древний отец воинств; см. II, 332), Хакельбернд, Бертольд являются во главе Дикого воинства на своих белых боевых скакунах, в шпорах и полном вооружении: это высшие управители войн, допускающие смертных до битв

исражений. Есть множество сказаний о зачарованных горах, изнутри которых время от времени доносятся лязг оружия, свист и барабанная дробь: внутри заперто воинство древних духов или божеств, которые намерены вновь вырваться в мир и уже снаряжаются для этого. Из известных мне сказаний об этом нет более красивого и полного, чем нижнегессенская легенда о горе Оденберг, что находится в непосредственной близости от города Гуденсберг («Гора Вотана»): раз это два разных пика, то название Оденберг вряд ли может быть связано с древнескандинавским Ođinn; скорее оно происходит от ôd (felicitas [счастье]) или от ôdi (desertus [одинокий, безлюдный]). В последние века народ связывает с горой Оденберг уже не языческого бога, а героического короля Карла Великого или даже императора Карла V54. Последний оставил заметный след в истории Гессена из-за своих распрей с ландграфом Филиппом; в народе верят, что Karle Quintes вместе с его солдатами заточен в Оденберге. Швабские матери пугают своих детей Бертой (см. I, 529): «замолчи, а то придет Прехтёльтерли»; баварские матери говорят: «замолчи, а то придет Прехта и вспорет тебе живот!»; в Гессене же, в некоторых районах, матери заставляют своих детей утихомириться, пугая их тем, что за ними «придет Пятый [der Quinte]». Тем не менее нет сомнений в том, что в более древние времена в этом мифе фигурировал не Карл Пятый, а Карл Великий: сказание о страдающем от жажды воинстве было известно уже ранним анналистам (см. I, 306, 355) и само по себе опиралось на еще более древние языческие мифы. Однажды Карл со своей армией явился с востока (из Вестфалии) в район Гуденсберга: одни говорят, что это было во время победного похода, другие — что армия сдвинулась в эти земли при отступлении. Солдаты мучились от жажды, но тут белоснежный скакун, на котором восседал король, ударил копытом в землю, отбив от скалы один камешек: тогда из открывшегося отверстия хлынул мощный поток воды (см. I, 468; II, 9), и все воины смогли напиться. Этот родник называется Глисборн [Glisborn],

иместные жители верят, что омовение в его холодных прозрачны­х потоках

54 В Бротероде показывают «fann von Karles quintes» [стяг Карла Пятого]: с именем этого императора связывают проходившие в этих местах судебные процессы; в средневерхненемецком это называлось Karles reht или Karles lôt [правом, судом Карла] (Bechstein, Thür. Sag., II, 95).

очищает­ лучше любой другой воды; женщины со всех окрестных деревень стирают в Глисборне лён. Камень с отпечатком лошадиного копыта в Гуденсберге можно увидеть и сегодня: он вмурован в стену, огораживающую церковное кладбище. Напоив свою армию, Карл принял у подножья Оденберга великую битву: кровь текла столь обильно, что проделывала в земле борозды (которые постоянно заполнялись, но дождь снова вымывал оттуда кровь), алые волны схлестывались (wulchen) и катились до самой Бессы. Наконец, к вечеру, когда Карл одержал победу, гора раскрылась и приняла его вместе со всеми солдатами, а затем сошлась и закрылась вновь. С тех пор король отдыхает от своих героических деяний внутри горы Оденберг; уходя, он пообещал возвращаться каждые семь (или каждые сто) лет, и теперь, когда наступает его время, в воздухе можно расслышать лязг мечей, лошадиное ржание и звуки рога. Призрачное шествие начинается у Глисборна, где солдаты предварительно поят своих коней, а затем движется дальше; как только обход завершается, воинство вновь уходит внутрь горы. Однажды люди проходили мимо Оденберга и услышали барабанный бой, исходящий непонятно откуда. Тогда один из них, мудрец, сложил руку колесом и посоветовал остальным по очереди посмотреть через это колесо: так все и увидели множество солдат, занятых военными тренировками, входящих в Оденберг и выходящих изнутри горы55. Одна эта деталь, взгляд через руку, доказывает, что перед нами весьма древнее сказание. У Саксона Грамматика говорится (Saxo, 37), что Бьяркон не мог увидеть Отина, скачущего на белом коне и укрывающегося белым щитом (тот выступал на стороне вражеского шведского войска). Бьяркон сказал Руте:

at nunc ille ubi sit qui vulgo dicitur Othin armipotens, uno semper contentus ocello?

dic mihi, Ruta, precor, usquam si conspicis illum?

[но где же тот, кого люди Отином кличут,

могучий воитель, которому и одного глаза довольно? скажи мне, Рута, ты где-нибудь его видишь?]

Рута ответила:

adde oculum propius, et nostras prospice chelas, ante sacraturas victrici lumina signo,

si vis praesentem tuto cognoscere Martem56.

55Это сказание (и еще несколько других), подлинное и записанное по народным рассказам, благосклонно передал мне господин Пфистер, кургессенский офицер артиллерии, за что я ему весьма благодарен.

56Вполне очевидно, что здесь имеется в виду Отин; это единственный случай, когда Саксон называет его Марсом. Этим еще раз подтверждается ранее высказанное предположение о том, что в древности образы Вотана и Цио сближались (см. I, 429).

[O’Donoghue], который первого мая каждого года поднимается из озера на своем молочно-белом коне, чтобы навестить свое королевство. Августовской ночью на смотр теней своих солдат является граф Килдэра, в полном снаряжении, на своем великолепном боевом коне (Elfenm., 192, 193, 233). Финский Турисас [Turisas] (само это имя удивительно схоже с duris, dürst — см. I, 852; II, 492), бог войны и великан одновременно (turras, turrisas, tursas = великан), бьет где-то под облаками в свой барабан, предвещая войны. Латыши называют призраков, души умерших johdi или murgi; о мерцании северного сияния

говорят: johdi kaujahs (призраки сражаются), karru lauschu dwehseles kaujahs (сражаются души павших воинов)62. Волнение духов латыши соотносят с природным сиянием, а германцы — с громкими звуками; латышское поверье напоминает о немецком сказании, в котором ландскнехты начали войну на небесах; по-древнескандинавски войну и битву называли Hiađnînga veđr eđa èl (Hedaningorum tempestas vel procella [бурей или ураганом Хьяднингов]; Sn., 163). Существует такое скандинавское сказание: все герои-Хьяднинги пали в затяжном бою, но ночью к ним явилась валькирия Хильдур [Hildur], которая

пробудила павших и снова отправила их в бой: до самого конца света они вынуждены сражаться целыми днями, на ночь падая замертво. Я полагаю, что это самое древнее (из имеющихся в нашем распоряжении) описание воинства, что сражается в облаках: этим мифом объясняли ураганные явления природы, как можно понять из слов veđr и èl. В Тюрингии ходит такое сказание о битве между хорватами и шведами: вечером, в одиннадцатом часу, на каждую годовщину этой битвы все похороненные солдаты пробуждаются и снова бросаются в бой, продолжая сражение до тех пор, пока часы не ударят один раз — тогда воители снова ложатся в землю и тихо лежат там целый год (Bechstein, IV, 231) [17].

У романских народов есть свои, не менее распространенные поверья, связанные с летучим воинством: кое в чем они полностью совпадают с германскими.

Во Франции это призрачное явление известно как Hellequin, Hielekin (Bosquet, 70—77), а в Испании — как exercito antiguo [древнее воинство]63. У Гийома Овернского (†1248): de equitibus vero nocturnis, qui vulgari gallicano Hellequin, et vulgari hispanico exercitus antiquus vocantur, nondum tibi satisfeci, quia nondum declarare intendo, qui sint; nec tamen certum est eos malignos spiritus esse, loquar igitur tibi de his in sequentibus [но в том, что касается ночных всадников, которых

вооруженных­ людей на огромных конях, под ужасный грохот труб и барабанов]. Ср. с датским сказанием о выезде клинтского короля [Klintekönig] или короля эльфов [Ellekönig] (Thiele, I, 98; III, 55). Считалось, что процессия из детей с пиками и флагами тоже предвещает войну (см. раздел «Суеверия», № 106).

62Stender, Lett. Gramm. (1783), 262, 266; Bergmann, 145.

63То есть великое множество мертвецов (см. II, 379); he geit int olde heer [он ушел

вдревнее воинство] = он умер (Narragonia, 84b); dem alten haufen zuschicken [насылать древнюю толпу] (Keisersb., Pred. über Brant, 432).

по-галльски в народе называют Эллекен, а по-испански — древним воинством, удовлетворить твоего интереса я не смогу и ничего не стану утверждать о том, кто они есть; несомненно лишь то, что это злые духи, а в дальнейшем я еще скажу тебе о них] (Guilielm. Alvernus, 1037); de substantiis apparentibus in similitudine equitantium et bellatorum, et in similitudine exercituum innumerabilium, interdum autem et paucorum equitum [призраки, являющиеся в образах всадников и воителей, в виде бесчисленного воинства или же как отдельные всадники] (Guilielm. Alvernus, 1065); narratur quoque, quod quidam videns hujusmodi exercitum (на месте расхождения дорог) terrore percussus a via publica declinavit in agrum contiguum, ubi quasi in refugio, transeunte juxta illum toto illo exercitu, illaesus permansit et nihil mali passus est ab illis. Propter quod opinio inolevit apud multos, agros gaudere protectione creatoris propter utilitatem hominum, et hac de causa non esse accessum malignis spiritibus ad eos, neque potestatem nocendi propter hanc causam hominibus existentibus in eis. Gens autem idolatrarum tutelam istam et defensionem, si eam vel crederet vel audiret, numinibus arvorum illam attribueret. Opinor autem, quod Cererem deam, quae agris praeest, hujusmodi hominem protexisse crederent, exercitumque illum intra fines regnumque Cereris nemini posse nocere [еще рассказывают, что некий человек, завидев это воинство, от страха сошел с дороги на соседнее поле, где и спрятался: войско проехало мимо, а этот человек остался цел и невредим. Из-за этого многие решили, что создатель защищает поля на благо человечества, и потому злые духи не могут ступить на них, не могут причинить вреда человеку, укрывшемуся на поле. Идолопоклонники же, заслышав молву и поверив в слухи, стали приписывать эту заботу и эту защиту своему полевому божеству. Я полагаю, что эти люди считают своей защитницей богиню Цереру, ведающую сельскими угодьями: они верят, что во владениях Цереры призрачное воинство ничем не сможет им навредить] (Guilielm. Alvernus, 1067); nec te removeat aut conturbet ullatenus vulgaris illa Hispanorum nominatio, qua malignos spiritus, qui in armis ludere ac pugnare videri consueverunt, exercitum antiquum nominant, magis enim anilis et delirantium vetularum nominatio est quam veritatis [никак ты не откажешься и не избавишься от простонародного испанского названия этих призраков, которых обычно видят одетыми в доспехи и сражающимися: их прозвали древним воинством, но истины в этом названии нет, оно выдумано детьми и безумными старухами] (Guilielm. Alvernus, 1073). У Рауля де Преля в комментариях на Августинов «Град божий» (на книгу XV, главу XXII): la mesgnée de Hellequin, de dame Habonde (см. I, 538), et des esperis quils appellent fées [свита Эллекена, госпожи Абонды и духи, называемые феями]. У Дюканжа отмечается (Ducange, статья «Jeu d’Adan»), что maisnie Hielekin разъезжает под звон колокольцев, воинство это сопровождают три феи (см. I, 697); еще эти призраки зовутся sires Hellequins [господа Эллекены] (Reiffenberg, Renseign., 94). Винсент из Бове (Vincent. Bellov., XXX, cap. CXVIII) и Кайзерсберг вслед за ним (Keisersperg, Omeiß., 37d, 38b) упоминают некоего призрака по имени Natalis, Alle quinti, Karoli quinti: когда он явился людям и его спросили о Диком воинстве, он ответил, что

оно упокоилось с тех пор, как покаялся Карл Пятый. Дикое воинство, таким образом, в Германии называли Кароликвинтом [Caroliquinti] или Аллеквинтом [Allequinti] — это, очевидно, то же самое, что французское Эллекен и гессенское Карлеквинт (см. II, 509). Эллекен и его mesnie (свита) упоминаются, тем не менее, уже в поэмах XIII века64, а также у Гийома Овернского — соответственно, слово это не может быть искажением имени французского императора Карла V, жившего во второй половине XIV века. Во Франции Дикое воинство тоже связывали с именем Карла Великого, что ясно уже из бургундской поэмы XVII столетия,

вкоторой сказано, что Шарлемань на коне скачет во главе призрачного воинства, а Роланд везет его штандарт65. Но что если форма Hellequin происходит от германского слова helle (подземный мир) или от его уменьшительной формы hellekin, персонифицированной и переведенной в мужской род66? В Туре дикое воинство называют chasse briguet (briguet — это охотничья собака) и le carosse du roi Hugon [повозкой короля Гугона]67: по ночам этот король объезжает городские стены, побивая или забирая с собой всех, кто встретится ему на пути. Повозкой короля Гуго Капета здесь тоже подменяется колесница языческого бога; в Пуату Дикую охоту называют chassegallerie [заколдованной лодкой]. В лесах Фонтенбло охотится le grand veneur [великий ловчий].

Уже во времена Гервасия Тильберийского сложилось поверье о том, что

влесах Британии по ночам охотится король Артур: narrantibus nemorum custodibus, quos forestarios vulgus nominat, se alternis diebus circa horam meridianam et in primo noctium conticinio sub plenilunio luna lucente saepissime videre militum copiam venantium et canum et cornuum strepitum, qui sciscitantibus se de societate et familia Arturi esse affirmant [хранители леса, которых в народе называют лесничими, рассказывают, что в иные дни в полуденный час или в тишине ночи, при свете полной луны, очень часто можно услышать лай собак, звуки рога, можно увидеть отряды охотников; они отвечают, если спросить их, что они из круга и из свиты короля Артура] (Gervasius Tilberiensis, Ot. imp., II, 12). В Complaynt of Scotland, 97, 98: Arthour knycht he raid on nycht vith gyldin spur and candillycht [король Артур ночью едет в своих золотых шпорах и со свечой]. О королеве эльфов и о феях уже говорилось в II, 505. Шекспир упоминает о некоем Herne the hunter [Герне-охотнике], который в полночь бродит вокруг старого дуба (Shakespeare, Merry wiv. of Winds., IV, 4; V, 5).

УБоккаччо можно найти (Decam., V, 8) историю о человеке, которого предала и обрекла на смерть его любовница: став призраком, он каждую пятницу

64Например, в «Richard sans peur», в «Roman de Fauvel» — ср. с Jubinal, Contes, I, 284; Michel, Théâtre fr., 73—76.

65Journal des savans (1832), 496.

66В Kausler, Chronik von Flandern, 8049 — ten Hallekine, «в Маленьком аду» (название

места).

67Mém. des antiq., VIII, 458; Noei borguignons, 237; Thuanus, Lib. XXIV, 1104.

гонит эту женщину раздетой по лесу, травит ее собаками, которые разрывают ее в клочья; погибнув, она немедленно восстает, и страшная охота начинается заново. Доменико Манни утверждает, что этот сюжет Боккаччо позаимствовал у Гелинанда; возможно, здесь содержится ключ к мотиву преследования диким охотником лесной девы (см. II, 500 и далее) — вдохновением для новеллиста становились, в первую очередь, простые народные сказания. Чудотворец [Wunderer] в поэме о суде Этцеля во многом схож с диким человеком и охотником: его псы преследуют госпожу Зельду и готовы сожрать ее — ср. с историями о диком охотнике и убегающей от него лесной деве (см. II, 500 и далее), об infernalis venator [адском охотнике] и душе умершего человека [18]. Еще важнее для нас сказание из «Песни об Эке»: Фазольт гонит дикую деву по лесу точно так же, как дикий охотник — лесную жену (Eckenlied (Laßbergs Ausg.), 161—201; Eckenlied (Hagens Ausg.), 213—254, ср. с 333). Этот сюжет особенно важен для понимания образа Фазольта, в древние времена считавшегося штормовым великаном (см. I, 474; II, 63), а здесь выступающего во главе Дикого воинства, замещая таким образом Вотана.

Связи между скандинавскими и немецкими сказаниями о Дикой охоте лежат на поверхности. Датчане считают, что диким охотником стал их знаменитый и любимый в народе король Вальдемар [Waldemar]. В зеландском сказании описывается, как Вальдемар, подобно Карлу Великому (см. I, 721, 722), подпал под чары одной девушки, к которой его, силой волшебного кольца, неодолимо влекло; когда девушка умерла, королю пришлось уйти в леса. Он так и живет в лесу Гурре, где днем и ночью охотится68; как и Хакельберг, Вальдемар сказал когда-то дерзкие слова: «Пусть бог себе оставит свое царство небесное, а мне бы вечно охотиться в Гурре!» Теперь каждую ночь он ездит из Бурре в Гурре; издалека заслышав его крик «хо-хо!» и удары кнутом, люди сходят с дороги и прижимаются к деревьям. Впереди всей своры бегут угольно-черные гончие, из пастей которых свисают пылающие языки; после них является уже сам Вольмар

[Wolmar] на белом коне — иногда говорят, что он несет свою голову под левой рукой (см. раздел «Суеверия», № 605). Встретив людей (особенно если это старики), Вольмар отдает им собак на содержание. Он всегда ездит по одной и той же дороге: все замки и двери распахиваются перед ним; сам этот путь называется дорогой Вольмара, Voldemarsvej69: нельзя не вспомнить о дорогах Ирминга и Эрика (см. I, 632—636). Тех, кто хорошо позаботился о его собаках, Вольмар одаривает чем-то на первый взгляд бесполезным, но затем этот предмет обращается в золото; за подкову он отплачивает дукатами (Thiele, I, 89—95). Эти сказания весьма схожи с таковыми о Карле Великом и Хакельберге, о госпоже Холле и о Перте; ср. с Müllenhoff, Schlesw.-Holst. Sag., № 485, 486.

68Дикий охотник зверствует по отношению к крестьянам; он же охотится за русалкой (Thiele, I, 46, 52).

69Antiqvariske annaler, I, 15.

На острове Мён есть лес, называемый Грюневальд. В этом лесу каждую ночь охотится всадник Грёньетте [Grönjette]: свою голову он держит под левой рукой, в правой руке у него копье, а вокруг него всегда бегает свора псов. Во время сбора урожая крестьяне оставляют немного овса для его коня, чтобы тот по ночам не топтал посевов; уже по этой одной детали в Грёньетте можно опознать Вотана (см. I, 355)70 — и, возможно, Фрея (см. I, 450, 451). Датский дикий охотник зовется jette [великаном] — ср. со швейцарским durst (см. II, 492). Корень grön, как я полагаю, происходит здесь не от зеленого цвета охотничьей одежды, а, скорее, от древнескандинавского grön (barba [борода]): Grönjette = graniötunn, «бородатый великан»; Grani (barbatus [бородатый]) — одно из имен Одина (см. II, 402). Грёньетте тоже отдает своих собак крестьянам на содержание; он преследует русалку точно так же, как дикий охотник — лесную деву; как-то один крестьянин увидел, как Грёньетте возвращается с охоты с мертвой русалкой на коне: «я преследовал ее семь лет, и вот в Фальстере я ее забил». Охотник подарил этому крестьянину поводок, на котором удерживал псов; завладев поводком, крестьянин начал непрестанно богатеть (Thiele, I, 95—97).

На острове Фюнен дикого охотника называют Palnejäger: это древнескандинавское Pâlnatôki (Fornm. sög., XI, 49—99; Thiele, I, 110) — имя знаменитого героя (см. I, 656).

Внекоторых частях Дании призрачного охотника не называют Вольмаром: говорят просто den flyvende jäger (летучий охотник) или den flyvende Markolfus; в районе Калуннборга верят, что диким охотником стал более поздний король — Кристиан Второй, который теперь ездит по ночам на своем белом коне

всопровождении черных псов (Thiele, I, 187).

Врайоне Шлезвига охотится король Абель: in eo loco, ubi sepultus est — venatoris cornu inflantis vocem et sonum exaudiri, multi fide digni referunt et affirmant usque adeo similem, ut venatorem ibi venari quis diceret, idque saepe a vigilibus, qui Gottorpii nocte vigilare solent, audiri: sed et Abelem multis nostra aetate apparuisse et visum esse constans omnium est rumor, ore et corpore atrum, equo pusillo vectum, comitatum canibus tribus venaticis, qui et saepe specie ignea et ardere visi sunt [в том месте, где он похоронен… можно услышать звук охотничьего рога — есть множество достоверных и сходных между собой свидетельств тому, что в тех местах охотится некий ловчий: его часто слышат те, кто не спит по ночам в замке Готторп; в наше время Абель являлся многократно, и вид его, судя по слухам,

70 Ср. с еще более близким обычаем (описанным в Thiele, 192) — раньше во время сбора урожая на острове Мён было принято бросать овсяные колосья, связанные последними, назад на поле со словами: «это для великана [jöde] из Уппсалы, чтобы на Йоль он покормил коня!»; считалось, что если этот обряд не совершить, то домашнюю скотину постигнет мор. «Ётун из Уппсалы» — это христианский эвфемизм, обозначающий Одина, или Вотана (его идол находился в Уппсале). Возможно, что этот оборот происходит из тех времен, когда Дания уже была христианизирована, а Швеция всё еще держалась язычества.

(возможно, не подлинной)75 рассказывается о том, как Одина (ср. с Хакельберндом) ранил вепрь, и сам этот мотив ранения согласуется со многими другими сказаниями (см. II, 493 и далее); когда вепрь высасывал кровь у спящего бога, отдельные капли падали на землю, и следующей весной из них проросли цветы.

Божества могут являться в двух различных обликах. С одной стороны, они могут делаться видимыми для человеческих глаз: боги показываются в канун святых праздников, торжественно обходя свои земли, принося с собой блаженство и счастье, принимая дары и жертвы от народа, во множестве стекающегося навстречу божеству. С другой стороны, боги могут невидимыми пролетать под облаками, возвещая о своей близости только сильным шумом и воем ветра (см. II, 59): невидимые боги заняты войной, охотой или игрой в кегли — это главные развлечения древних героев. Призрачное явление божеств в меньшей степени связано с определенным временем года, а миф этот предназначается главным образом для объяснения природных явлений (см. Haupt, Zeitschr., VI, 129, 131). Я полагаю, что оба представления в равной степени отличаются древностью; в мифе о Диком воинстве два варианта явления божеств регулярно смешиваются. Из сказаний о Млечном Пути мы уже знаем, что божественные дороги проходят и по небу, и по земле.

С приходом христианства сказание о Диком воинстве, как и все другие легенды о богах, не могло не претерпеть изменений. На смену праздничному шествию богов с какого-то момента пришел выезд ужасных призраков, наделенных чертами темными и дьявольскими. Скорее всего, язычники верили в то, что вместе с богами в торжественных процессиях принимают участие души павших героев; христиане же включили в призрачное воинство души некрещеных детей, пьяниц, самоубийц (см. II, 338): все они, кроме того, приобрели страшный, изувеченный облик. Хольда превратилась в Унхольду, богиню, прекрасную лишь спереди, а сзади обезображенную хвостом76. Все древние черты Хольды, которые не удалось стереть в полной мере, были объявлены орудиями греха и обольщения: так родилась легенда о Венериной горе. Древний обычай приносить богам жертвы тоже не вполне исчез: в народе по-прежнему оставляют пучки овсяных колосьев для божественного коня — ср. с обычаем (см. II, 378) выставлять ведро овса для коня Смерти (а Смерть — тоже охотник; см. II, 379).

Перерождаясь в виде героев, боги в полной мере и в чистом виде сохраняли свой изначальный характер. Во главе Дикого воинства ездят Дитрих, Экхарт,

Артур, Карл, Вальдемар, Пальнатоке и даже король Кристиан: интересно, что участие этих героев в дьявольской охоте ни в малейшей степени не приуменьшает почета и уважения, какими они пользуются в народе. Кроме этого, впрочем,­

75Wassenberg, 72; Creuzer, Symb., II, 98; боюсь, что Рудбек без достаточных оснований переносит на Одина сказание об Адонисе (см. II, 521).

76Ср. с frau Welt в стихотворении Конрада (Conrad, 196 и далее).