Примечания к главе XXXV

[1]

По-гречески суеверие называют δεισιδαιμονία; слово δεισιδαίμων означает superstitiosus [суеверный человек]. Тацит упоминает о superstitio [суеверии] эстиев (Tac., Germ., XLV). Потт производит эту латинскую форму от оборота stare super: стоять перед богом или алтарем (см. Pott, I, 157). В вендском wjera — вера, přiwjera, pšiwjera — суеверие. Шведскому vidskepelse в какой-то степени соответствуют древневерхненемецкие формы unscaf (superstitio), unscaflîhho (superstitiose [суеверно]; Graff, VI, 453). Еще встречаются такие варианты: в древневерхненемецком — ubirfenkida (superstitio; Gl. Sletst., XXV, 327), unpiderpi (superstitio; Graff, V, 219); ubarwintelingun (superstitiose; Mone, Anz. (1835), 89); в древнеанглийском — ofertaele (superstitiosus; Lye). Более поздние формы и обороты: geloubelîn (Krolewitz, 3753); swacher gloube (Er., 8122); ungeloube (Er., 8139); в нововерхненемецком — Köhlerglaube [слепая вера; «вера угольщиков»], в Квикборне — hönerglobe. Superstitiones religionis rubigines [суеверия, плевелы религии] (Garg., 187a). О суевериях см. также Nilsson, VI, 3; Hesiod, Op., 705—826.

[2]

Колдовство в Klemm, III, 201, 203 подразделяется на исследовательское и прикладное. Знамение, предзнаменование по-латински — portentum (от portendo [возвещаю]), ostentum (от ostendo [обнаруживаю]), monstrum (от monstro [показываю]; Cic., Div., I, 42; Forcellini, соответствующие статьи); prodigia coelestia, prope quotidianas in urbe agrisque ostentantia minas [угрожающие небесные знамения, являвшиеся в городе и деревнях практически каждый день] (Liv., II, 42). Древневерхненемецкое forapouchan, forazeichan — portentum, prodigium [знамение, предзнаменование]; bîzeichen (Windb. Ps., 323, 367). Знамения являются перед Страшным судом, перед чьей-то смертью, перед началом войны, перед неурожаем. «Проклинать всякие знамения» (Hebel, 332).

[3]

В древневерхненемецком drewa — oraculum [предсказание], droa — fulmen [молния] (Graff, V, 246); в древнеанглийском hvât — omen, divinatio [знак, предсказание] (также hvâtung) — ср. с древневерхненемецким hvâz (см. II, 532), которое, в свою очередь, ср. с hvâtend (см. II, 901); древнеанглийское fugelhvâte — augurium, divinatio per aves [авгурия, гадание по птицам]; hvetton hige, hael sceávedon [они ободрили его дух, они наблюдали за знамениями] (в ходе путешествия по морю; Beov., 407). Древневерхненемецкое heilscowunge — augurium (Graff, VI, 556); helscouwinge (Partonop., 20:13); heilge scowede — augurium (Sumerl., 2:41); hêlscowinge (Bilderdyk, Verscheidenh., III, 143). Фрауэнлоб в значении «предвещать, предсказывать» использует глагол künden (Frauenlob, 142). Глагол kiesen тоже в отдельных случаях означает «наблюдать» (за погодой; см. Gramm., IV, 848) — ср. со шведским tjusa (см. II, 641). Для предсказательства и бросания жребия часто использовали детей — ср. с поверьями о невинных детях (см. раздел «Суеверия», H, 55—57, 83).

143.) О предсказаниях по сосулькам см. Panzer, Beitr., II, 549. В ранние времена гадали, распахивая Библию (см. Greg. Tur., IV, 16).

[6]

Жребий бросали: lêton tân vîsjan þâ se tân gehvearf [они решили судить по жребию

ибросили жребий] (Andr., 1099); тацитовское «temere ac fortuito spargere» [наудачу высыпают (гадательные плашки, нарезанные из веток)] напоминает о древнескандинавском обычае hrista teina (concutere [сотрясать ветки]); Sæm., 52a: hristo teina ok â hlaut sâ [трясли ветки и смотрели на кровь]. Si worpen cavelen [они бросали жребий] (Jesus,

CCXXIX) — ср. с jacere talos in fontem [бросать кости в источник] (Sueton, Tiber., XIV; Rudorff, XV, 218); hlauts imma urran (ἔλαχε[это досталось ему по жребию]; Лк.1:9; см. GDS, 159). Ez was in sô gevallen [так ему выпало = было суждено] (Livl. chr., 5724); ez was im wol gevallen [это было ему суждено] (Livl. chr., 1694); in was der spân gevallen wol [так выпал ему (деревянный) жребий] (Livl. chr., 2483); in viel dicke wol ir spân [такой ему часто выпадал жребий] (Livl. chr., 7239); dat lôt viel [жребий выпал] (Maerl., II, 169); die cavele viel [жребий выпал] (Maerl., II, 60); по-нововерхненемецки говорят: es war ihm ein günstiges Loos gefallen [ему выпал счастливый жребий].

Скифы тоже гадали на прутьях (см. Herod., IV, 67 и Nicander, Uk. Sk., 659), как

иаланы (Amm. Marcell., XXXI, 2), как и древние саксы (Beda, V, 11: mittunt sortes, hluton mid tânum [бросают жребий, бросают жребий из прутьев]), как и фризы —

во «Фризской правде» упоминаются teni lana munda obvoluti [ветки, обернутые чистой шерстью] (Lex Frison., XIV). Молящиеся женщины носили в руках λευκοστεφεῖς νεοδρέπτους κλάδους [свежесорванные ветки, обернутые белой шерстью] (Aesch.,

Suppl., 333). Σὺν τοῖσδ' ἱκετῶν ἐγχειριδίοις ἐριοστέπτοισι κλάδοισι [идут с ветвями, увитыми шерстью] (Aesch., Suppl., 22); λευκοστεφεῖς ἱκτηρίας [масличные вет-

ви, обернутые белой шерстью] (Aesch., Suppl., 191); κλάδοισι νεοδρόποις [свежесорванные ветки] (Aesch., Suppl., 354; κλάδος [ветвь] = hlauts, hlôz [жребий (по-готски

ипо-древневерхненемецки)]); ἐρίῳ στέφειν [обертывать шерстью] (Plato, De rep., III — S. 398; Hermann, Gottesd. Alt., 105, 108). (Куски необработанной шерсти возлагали на камень: см. Pausan, X, 24:5.) У славян было принято бросать жребий из черных

ибелых прутиков (Saxo (Müll.), 827); будущее предсказывали по ровным или неровным линиям на пепле (Saxo (Müll.), 827). В Ettn., Maulaffe, 703 упоминается жребий из ивовых листьев; жребий из колосков (Vuk, [Lieder], № 254; RA, 126); у Плавта — sortiri ex sitella [тянуть жребий из ведра] (см. Forcell., статья «sitella»); sors Scotorum [жребий шотландцев] (Dronke, Gl. Fuld., 12). Существовали специальные книги для гадания, которые называли Loßbücher: diz lôßbuoch ist unrehte gelesen [гадательная книга неверно прочитана] (Wiener mervart, 556); lozbuoch в Cod. Vind., 2976 (см. Hoffm., 209), 2953 (см. H., 366); loßbüchlein у Филандера фон Зиттевальда; lößelbuch (Schm., II, 504); lößeln (Schm., II, 504); lößelnächte (Frisch, I, 623); lößlerei, lößlerin.

[7] О движении ветвей, по которому предсказывали будущее древние армяне, см.

N., Cap., 20. Machen fiur ûz der spachen [добывать огонь из растопочного хвороста] (см. II, 754) — ср. с разделом «Суеверия», H, 80; D, 38-r, 140-r; средневерхненемецкое­

der tisch in der hant ср. с латинским mensa volae [линии на ладони, «стол ладони»] и финским onnenpöytä, «стол удачи», от onni — fortuna.

[8]

Римляне тоже знали обычай носить воду в решете: cribro aquam [(зачерпывать) воду решетом] (Plautus, Ps., I, 1:100); imbrem in cribro [(носить) дождь в решете] (Plin., XXVIII, 2). В Sommer, 13, 94 — «вычерпать пруд решетом».

Галлы предсказывали будущее по σφαδασμός (конвульсиям) человека, обреченного в жертву: его насквозь протыкали мечом через спину (Strabo, IV, S. 198); кимвры приносили пленников в жертву и гадали по их крови и внутренностям (Strabo, VII, S. 294); по-латински гадание по внутренностям называлось extispicium. Малайцы тоже практикуют гадания по внутренним органам забитых животных (Ausland (1857), 603b).

[9]

Livl. chron., 3019:

An ein schulderbein er sach,

des quam sîn herze in ungemach. er sprach: «die Littouwen lîden nôt, mîn bruoder ist geslagen tôt,

ein her in mînem hove lac, sît gester biz an disen tac!»

daz bein hât manigem sît gelogen.

[Он посмотрел на лопаточную кость, и сердце его преисполнилось печали. Он сказал: «Литовцы попали в беду, моего брата убили,

у меня во дворе накануне разбили военный лагерь, который и ныне там расположен».

Но эта кость часто обманывает]

Ocellos habens in spatulis = humeris [рассматривают плечевые кости] (Pertz, VIII, 385); expositione ossium spatulae ala in suis spatulis [motibus detinetur] [когда вынули плечевые кости, то оказалось что их движению мешали лопатки] (Fridericus Imp., De arte ven., I, 26). Гадание по лопаточной кости известно калмыкам (Klemm, III, 199—200), тунгусам (Klemm, III, 109), бедуинам (Klemm, III, 109).

[10]

Римляне тоже подразделяли pisces [рыб] на squamosi [покрытых чешуей] и non squamosi [не покрытых чешуей] — см. Festus, 253 и W. Goethe, Diss., 19. В Лев.11:9 и Втор.14:9 пригодной для еды называется та рыба, у которой есть «перья или чешуя»; ср. с Griesh., 146.

[11]

Крыса желает здоровья чихнувшей кошке (Avadanas, II, 149, 150); πταρμὸς ἐκ τῶν δεξιῶν [чихание с правой стороны] (Hermann, Gottesd. Altert., 186); Ἔρωτες

ἐπέπταρον [Эроты чихнули (в пользу Симихида)] (Theocr., VII:96) — ср. с haec ut dixit, Amor, sinistra ut ante, dextra sternuit approbationem [пока он говорил, Амур чихнул в одобрение справа, как раньше чихал слева] (Catull., 44:17); atque ut primum e regione mulieris pone tergum eius maritus acceperat sonum sternutationis — solito sermone salutem ei fuerat imprecatus et iterato rursum [когда муж в первый раз услышал чихание со стороны жены… он пожелал ей здоровья, но чихание раздавалось снова и снова] (Apulejus, Met., II [IX], 211). Чихнувшему говорили: gott helfe dir! [помоги тебе бог!] (Myst., I, 103:10); swer ze vremden niesen sich rimpfet, daz ist ouch verlorn [не нужно воротить нос от чужого чихания] (Frauenl. (Ettn. [чит. Ettm.]), 70).

[12]

Звон в ушах: ἐβόμβει τὰ ὦτα ὑμῖν [не звенело ли у тебя в ушах?] (Lucian, Dial. mer., IX); aures tinniunt [в ушах звенит] (Pertz, IX, 265); sine oren songhen [у него звенело в ушах] (Walew., 9911). Supercilium salit [если дергается бровь] — это boni ominis [благой знак] (Forcellini, статья «supercilium»). О восточных суевериях, связанных с подергиванием членов, см. статью М. Флейшера в Berichten d. Leipz. Accad. d. W. (1849), 244.

[13]

Впоэме Роберта Бёрнса «Хэллоуин» (8—15) приведены девичьи заговоры [spells],

спомощью которых можно узнать своего будущего жениха или возлюбленного. Если в канун Рождества курицы закричат во сне, то дочь хозяев дома вскоре выйдет замуж (Firmenich, II, 377). Иногда в ходе гадания вместо свинца плавят воск (Mone, Anz., VII, 423); ceram in aquam fundere [вливать воск в воду] (Lasicz, 56).

[14]

Особое значение придавали первой встрече при выходе из дома ἕωθεν, mane [на заре]: ἐν ἀρχῇ, ἐν θύραις, ἐπὶ τῇ πρώτῃ ἐξόδω [в начале (путешествия), у дверей,

при первом выходе (из дома)]. Средненидерландское ên goet ghemoet [добрая встреча] (Rose, 2715); gude und bose motte [добрые и скверные встречи] (Gefken, Beil., 100);

в шведском — mot, möte; слово lyksmot означает дурную утреннюю встречу. В греческом — δυσάντητος, «тот, кто встречается не к добру»: от αντάω, «встречаю»; δυσκληδόνιστος — дурное предзнаменование. Один из разделов «Салической прав-

ды» называется «De superventis vel exspoliationibus» [о нападениях или ограблениях]­.

[15]

О поверьях тугов, связанных с первой встречей, см. Conv. lex. d. gegenw., IV, 2:55; об аналогичных греческих приметах см. Lucian, Pseudol., XVII (ed. Bip. — VIII, 72); Lucian, Eunuch, VI (ed. Bip. — V, 208); Theophrast, Charact., XVI (ср. с Kopp, De amuletis, 42). «Прими во внимание, что полет и пение любых птиц считаются благоприятными знаками: если это не добрые знамения, то я совсем ничего не смыслю в тайной науке; мне не попалось ни одной черной птицы — ни ворона, ни скворца, ни вороны, ни дрозда­. Зато я встретил трех веселых людей, трех мужчин по имени Иоганн­… Ни разу я не споткнулся, и вообще мне показалось, что камни то ли уходили с моей дороги, то ли распластывались передо мной. Мне не мешали складки на плаще, я не устал, все меня приветствовали на пути, ни одна собака не залаяла на меня»

(Wirsung, Cal., J, 2b). Если кто-то перебегает дорогу, то это всегда считается дурным знаком (Büttner, Lett. Lieder, 255).

[16]

По-шведски встреча со старухой называется karingmöte (Afzelius, II, 148). It is unlucky to meet redhaired woman before any one else in the morning [встретить рыжеволосую женщину первой поутру — это дурная примета] (O’Kearney, 132). «Кто бы мне ни встретился первым — хоть поп, хоть нищий, хоть старуха» (статья Гёте в Weimar. Jb., V, 458); wiszet, wem der (unsaelige lîp) anegenget an dem morgen fruo, deme gît ungelücke zuo [знай, что кому ранним утром встретится неудачник, того (весь день) будут преследовать несчастья] (Walth., 118:16). (Ср. с also wol ir ganegenget was [ей выпадала добрая встреча] в Diemer, 206:23.) Doch hân ich ie gehoeret wol, daz man die priester schiuhen sol ze sôgetânen sachen [я часто слышал, что в таких делах нужно опасаться священников] (Heinz. v. Kost., Ritt. u. pf., 303). С другой стороны: swer in zuo einem mâle gesach, der wânde sîn vürwâr deste saeliger ein jâr [кто раз увидит его, тот, как считается, будет счастлив целый год] (Gute frau, 970); swer si des morgens angesiht, den tac im nimmer leit geschiht [кто увидит их поутру, тот весь день не узнает бед] (MS, II, 23b); кто ранним утром взглянет в глаза любимой, тот на весь день защищен от горестей (Hätzl., 148b). Охотники считают дурной приметой встречу со skogjsrå [лешим], а рыбаки — с hafsfru [морской женой] (Afzelius, II, 148, 150). Женщинам с прялками и веретенами запрещалось находиться на ленных мельницах (Weisth., II, 25). По Лукиану, встретить поутру хромого на правую ногу, кастрата или женоподобного мужчину —

дурная примета (Lucian, V, 208); см. цитату из «Miscellania» Бродея в Graevius, Thes., II, 509. (Eunuchus) procedentibus omen [встретить евнуха — дурной знак] (Claudian, In Eutrop., I:125). Встретить попов на выезде — к дождю (Praetor., Alectr., 163). Об утренних встречах с белыми и черными монахами см. Spinnr. evang., Freitag, X; о принятии меча от женщины см. Spinnr. evang., Mittw., XX.

[17]

Лапландцы придают большое значение тому, какие звери им встретились по дороге (Klemm, III, 90). Некоторых зверей нельзя поминать утром: αἰσχίω θηρίων τῶν πρωΐας ὥρας ὀνομασθῆναι δυσκληδονίστων [хуже тех зверей, поминать которых

по утрам — скверная примета] (Lucian, Amores, XXXIX). Встреча с зайцем считается дурным знамением (Wolf, Deutsche Sagen, № 370); если дорогу перебежал заяц, то лучше вернуться домой (Keisersb., Vom lewen, 63b). О встречах с зайцами и волками см. Lappenberg, Eulensp., 144. Встречу с волком иногда считали благоприятной, а иногда — неблагоприятной; sed gravius mentes caesorum ostenta luporum horrificant: duo quippe lupi sub principis ora, dum campis exercet equos, violenter adorti agmen, et excepti telis, immane relatu prodigium miramque notam duxere futuri etc. [но что еще сильнее страшило­ людей, так это знамение, связанное с двумя убитыми волками: когда император­ на поле упражнялся в верховой езде, навстречу ему вышли два волка, которые­ с яростью напали на отряд; их убили копьями, и тогда явилось жуткое знамение, удивительный знак того, что должно случиться в будущем… и т. д.] (Claudian, B. get., 249—253). Sei weren einen wulf op dem wege vangen, dei quam utem holte gegangen, des freueden sei sik all int gemein [если по дороге удавалось поймать волка, вышедшего

из леса, то все этому весьма радовались] (Soester fehde, 667); der obriste hielte die begegnus mit den wölfen für ein gut omen, noch ferners unverhofte beut zu erhalten [полковник считал это столкновение с волками хорошим знаком, предвещающим нежданную добычу] (Simpl. [1713], II, 74). Пробегающим мимо лисам желали удачи в дороге (Ettn., Unw. doct., 240); do wart en catte lopende vor dem here [там перед войском пробежала кошка] (Detm., I, 154).

Ласка обращается прекрасной женщиной (Babr., 32); в Lobeck, Path., 360 ласка зовется νυμφίτζα; другие названия см. в Nemnich, статья «mustela» [Nemnich, III, 669].

В Reinh., CLXXII встречается форма froie: она соответствует итальянскому donnola или как-то связана со средненидерландским vraeie — pulchra, venusta [красивая, прелестная]? Ср. с damoiselle belette [ласка-девица] в Lafont., III, 17. В «Ренаре» ласка — petit porchaz [маленькая интриганка], в «Рейнарте» — clene bejach. Древнескандинавское hreisiköttr = горностай. Auspicio hodie optumo exivi foras, mustela murem abstulit praeter pedes [я пришел с самым лучшим предзнаменованием: ласка унесла крысу у меня изпод ног] (Plaut., Stich., III, 2:6); сказание о mustela [ласке] см. в Marie, I, 474.

[18]

Словом ὄρνιςстали называть любое гадание, в том числе и не связанное с птицами (см. Aristoph., Av., 719—721). Птицегадатель — οἰωνίστης(Il., II:858); ὄρνιθαςγνῶναι [владеть искусством птицегадания] (Od., I:159); διαγνῶναι πτήσεις ὀρνίθων [толковать полет птиц] (Paus., I, 34:3); οἰωνῶν σάφα εἰδώς [понимающий птичьи знамения] (Od., I:202); ὄρνιθας κρίνων [наблюдать за птицами] (Hesiod, Op., 826). Telemus Eu-

rymides, quem nulla fefellerat ales [Телем Эвримид, которого птицы никогда не обманывали] (Ov., Met., XIII:770); nunc ave deceptus falsa [обманутый лживой птицей] (Ov., Met., V, 147); δυσοιώνιστος [птица, предвещающая дурное] (Lucian, Eunuch, VI). В древневерхненемецком — fogalrarta (augurium [прорицание]), fogalrartôn (auguriari [прорицать]; Graff, II, 536), fogilrartôd (auspicium [гадание]; Gl. Schlettst., XX, 3); в древнеанглийском — fugelhvâte (augurium; см. выше, примечание 3). В богемском: kob, koba —

гадание по полету птиц; koba, kuba — сокол. Не каждая птица подходит для гадания:

ὄρνιθες δέ τε πολλοὶ̀ ὑπ αὐγὰ̀ς ἠελίοιο φοιτῶσ', οὐδέ τε πάντες ἐναίσιμοι [много птиц летает под солнцем, но не все они вещие] (Od., II:181); fugl frôđhugadr [премудрая птица] (Sæm., 141a); parra, cornix, picus, pica [сипуха (?), ворона, дятел, сорока] подходят для авгурий (см. статью Т. Ауфрехта в D. Zeitschr., I, 280). Следили не только за полетом, но и за песней птиц (Holtzmann, Ind. Sag., II, 44). Quae voces avium? Quanti per inane volatus? [что птицы поют? что за птицы летают по небу?] (Claudian, De 4. cons. Hon., 142); die ferte dero fogelo unde dero singenton rarta unde die heilesoda dero in rihte fure sih fliegentôn [движение птиц, их сладкие песни и добрые знамения в их полете

(когда они летят направо)] (N., Cap., 17); ir vogel in vil wol sanc [птицы своим пением возвестили добрые знамения] (Livl., 7240). Малайцы тоже гадают по полету и крику птиц (Ausland (1857), 603b, 604b): таким образом разрешают проблемы, связанные с полеводством и военным делом. Ûf einem tach stuont ein krâ, si schrei vast ha ha ha ha, narre bistu da [ворона сидела на крыше и кричала: ха-ха-ха, какой же ты дурак!] (v. d. Hagen, G. Abent., II, 449); ez hab ein swerziu krâ gelogen [об этом соврала черная ворона] (MS, II, 80a); chant sinistre et criard du corbeau [зловещее карканье и крики

[воронок] (Nemnich, [III], 164); по-французски — martinet, le petit martinet. В Швабии в 1367 году существовало «общество Мартиновой птицы» (Landau, Ritterges., 15). Сказание о святом Мартине и martinet [стриже] приведено в Bosquet, 219, 220. Þâ qvađ þat krâka, sat qvisti â [так прокаркала ворона, сидевшая на ветке] (Sæm., 106b); hrafn qvađ at hrafni, sat â hâm meiđi [ворон сказал ворону, сидевшему на том же дереве] (Sæm., 149b). Dös vögerl aum tannabam steht auf oanm fuß, hat a zetterl im schnaberl, von meinm dearndel ann gruß [птичка на ели сидит на одной лапке, а в клюве у нее записка — привет от моей любимой] (Seidl, Almer, I, 24). Птица-чатака пьет только дождевую воду и ловит капли в полете; хорошая примета, если чатака пролетает слева — в большинстве случаев благим знамением считается полет птиц по правую руку (Meghadûta, 59)61.

[20]

Ἡ σίττη (дрозд) καὶ εἴ τι τοιοῦτον ὄρνεον δεξιὰ πρὸς ἔρωτας φαίνεται. Ἐγὼ μὲν, ὦ Λεύκιππε, δεξιὴ σίττη [считается, что дрозд и все подобные птицы являются влюбленным справа. Я же, о Левкипп, приветствую дроздов правой рукой] (Didymus,

Apud schol. Aristoph. Av., 704); πετόμεσθά τε γὰρ καὶ τοῖσιν ἔρωσι σύνεσμεν[c крыльями мы, и порхаем, и служим влюбленным62] (Aristoph., Av., 704; ср. с Meineke,

Choliambi, 122, 123). Pies en nombre impair, signe de malheur [сороки в нечетном количестве — дурной знак] (Bosquet, 219). О полетах скворцов см. Ettn., Maulaffe, 704. Alban, espèce d’oiseau de proie, probablement de vautour [alban — какой-то вид хищных птиц (вероятно, грифов)] (Fauriel, Albigeois, 664).

В языческие времена, до Мухаммеда, у арабов тоже были распространены гадания по птичьему полету: кто, выйдя из дома, видел ворона, тот немедленно возвращался; с другой стороны, хорошей приметой считалось, если дорогу пересекали два ворона, летящих рядом друг с другом (их называли messaud и messauda — счастливый и счастливая). Ворона называли птицей разлуки: считалось, что своим карканьем он предвещает расставание. Крик некоей птицы (которую в Индии называли sakuni, sakunta и, в более поздние времена, — kapnjala), если он донесся справа, предвещал дому благосостояние (Kuhn, Über Vrihaddêvatâ, 117).

[21]

Пролет некоторых птиц наделяли особым смыслом; Seidl, Almer, 34:

zwoa schneeweißi täuberli sänt übawärts gflogn

und hiaz hat mich mein dearndl schon wiedä bitrogn.

61Neue hant [новый порядок] (Haupt, Zeitschr., IX, 79); uf die alten hant zierlich gemacht [сделанный изящно, по-старинному] (Götz v. Berlich. (ed. Zöpfl), 14); künigin bin ich der newen hand [если я, о королева, представляю новые нравы] (Joh. v. Morsheim, начальные строки).

62[Перевод А. Пиотровского. — Прим. пер.]

[две белоснежные голубки пролетели надо мной, и значит, моя любимая снова меня обманула]

Голуби овевают крыльями короля за трапезой (Athen., II, 487); ср. с Servat., 1330:

ob im vant er einen arn des schoene was seltsaene, er was im in waene

gesant von gote ze gemache; mit einem vetache

treip er im den luft dar,

mit dem andern er im schate bar.

[ему повстречался орел, удивительно прекрасный; я думаю, что эта птица

была послана богом ему в утешение; одним крылом орел

обмахивал его, как опахалом, а вторым укрывал его от солнца]

Albertus M., De falconibus, IV: ego enim jam vidi qui sine ligaturis intrabant et exibant, et nobis comedentibus super mensam veniebant, in radio solis se extendentes coram nobis, quasi blandirentur nobis [они (соколы), как я уже видел, улетали и прилетали без перевязей, а когда мы ели, они являлись ко столу и прикрывали солнечные лучи перед нашим взором, как будто специально помогая нам]. Орел парил над уснувшим Марцианом, тенью укрывая его от солнца (Procop, I, 326). Женщины носили на одежде

павлиний хвост, укрываясь таким образом от солнца: см. Vilk. saga, CCXIII и Vuk, [Lieder], IV, 10. Опахало из павлиньего хвоста упоминается у Клавдиана (Claudian, In Eutrop., I, 109); pfaewîne huote [павлинье опахало] (Kolocz., 184). С ôminnis hegri [цаплей забвения] ср Wh., 407:11: iwer iegeslîchen hât diu heher (древневерхненемецкое hehara) an geschrîet ime walde [всех вас заговорила сойка в лесу].

[22]

Если пение sihle [синицы] доносится с правой стороны, то это предвещает удачу (Büttner, Lett. Lied., 248, 266). Символическим значением наделялась встреча с первой­ трясогузкой (Klemm, II, 329); у калмыков — со змеей (Klemm, III, 202, 203). Предзнаменования видели в конском ржании, в чихании кошек, в вое собак; dir het diu katze niht genorn [кошка не подтвердила твои слова чиханием] (Helbl., I:1392 — см. выше, примечание 11); о вое собак см. у Юлия Капитолина в Maxim. Jun., V; см. также Pausan, IV, 13:1.

[23]

Г. Лео усматривает в готском hráivadubô корни divan [мертвый] и daubs [голубь] (см. Thür. Mitth., IV, II, 98). Bubo habet nomen a voce sua et moratur in cavernis petrosis

vel in muris antiquis et differt a noctua solum in magnitudine, quia est major ea, et bubo dicitur letalis vel mortalis, quia mortem annuntiat, unde dicunt quidam naturales, quod sit animal habens dilectionem naturalem ad hominem, et propterea ponit se supra vestigium hominis et post mortem festinat ad amandum cadaver, et dicunt aliqui quod generetur ex medulla spinae in dorso hominis [филина называют bubo из-за его голоса; эта птица живет в скальных расселинах и в древних стенах, а от совы она отличается только по размеру — филин несколько крупнее; филина называют смертным, или смертоносным, потому что он возвещает о смерти; некоторые натуралисты говорят, что для этого животного характерна естественная привязанность к человеку, поэтому филин садится на человеческие следы, а когда его любимый человек умирает, он сразу прилетает и опускается рядом с телом; некоторые даже говорят, что филины рождаются из человеческого спинного мозга] (Stephan, Stofl., 118). В Ov., Met., X:453:

ter omen

funereus bubo letali carmine fecit.

[три знамения смертных явил своим уханьем могильный филин]

В Ov., Met., VI:431:

tectoque profanus

incubuit bubo thalamique in culmine sedit.

[на крыше зловещий устроился филин, уселся на вершине брачного покоя]

Infausto bubone [нечистого филина] (Claudian, In Eutrop., II:407); филин, по словам Иосифа Флавия, пророчествовал перед Агриппой (см. Horkel, 494). Bubo, cartae funebris lator [филин, приносящий похоронные послания = зовущий в могилу] (Marbod,

Carmina, 1577). Гиппонакт (см. Meineke, Choliamb., 112) называет неясыть (κριγὴ) νεκρῶν ἄγγελός τε καὶ̀ κῆρυ[посланницейξ и глашатаем мертвых]. Литовцы счи-

тали, что uhpis, удод, приносит несчастья; в немецком сказании об Ироде huwe (филин) предвещает скорую смерть (Pass., 157:51—72; 159:76—83). Der leidic hûwaere, der nahthûwer [жуткий филин, ночной филин] (Albr., Ovid, 177b, 345a); trûric als ein unflaetec hûwe [мрачен, как нечистый филин] (Renn., 17993); kauz, или käuzlein [сыч] кричит: «Пойдем, пойдем!», «вот уже дважды позвала меня птица смерти» (Kehrein, Nassau, [II], 41); здесь же можно вспомнить сказание о scuwût [сове], сидящей на дереве (Maerl., II, 323, 348), о vöglein kreideweisz [птичке, белой, как мел] (Musaeus, V, 28). Форма klagmutter напоминает о Берте, о белой госпоже, о фюльгье, об эльфической баньши (bansighe; см. I, 742). О вендском «божьем стульчике», призраке-плакальщике, см. Wend. Volksl., II, 269b и Sommer, 169. La poule qui chante en coq [курица, которая запоет, как петух] тоже предвещает скорую смерть (Bosquet, 219). Есть и другие знамения, связанные со смертью. Например, если живые в церкви видят или слышат мертвых, то это — предвестие каких-то событий (смертей?): quandocunque a viventibus haec audiuntur vel videntur, novum aliquid signat [если живые слышат или видят (мертвых),

то это предвещает какие-то новости] (Pertz, V, 738). Кто ночью услышит хрюканье или звуки пилы, того в скором времени ждет смерть (Pertz, V, 738, 739); см. ниже (примечание 24) о древоточцах.

[24]

Древоточец, которого по-немецки называют Todtenuhr [«часы смерти»] — это termes pulsatorius [термит-стукач]; английский deathwatch — это scarabaeus galeatus pulsator [точильщик пестрый] (Hone, Yearbook, 823). Ich hör ein würmlin klopfen [я услышал, как застучал жучок] (Garg., 278b); «кузнечик смерти, что бьется внутри стен и оконных проемов» (Gellert, III, 148). По-фински — jumi и seinärautio, «стенной кузнечик»; ср. со стуками домовых.

[25]

Пчелиный рой предвещает пожар; Claudian, B. get., 241:

molitasque examen apes passimque crematas perbacchata domos nullis incendia causis.

[повсюду носящийся рой пчел и бушующие

вдомах пожары, возникшие без причин]

Опчелах, не желающих улетать, см. Aelian, Var., XII, 40 и Plin., VIII, 42; о роях пчел и пауках см. Bötticher, Hell. temp., 127. Ea hora tantae aranearum telae in medio populi ceciderunt, ut omnes mirarentur; ac per hoc significatum est, quod sordes hereticae pravitatis depulsae sint [в этот момент в толпу народа упало столько паутины, что все подивились; это было знамением: порочная еретическая скверна оказалась отвергнута] (Paul. Diac., VI, 4). Вереницы мелких птиц и косяки лосося предвещают приход гостей (Justinger, 271, 379). Пролет жука-листоеда на юг — хорошая примета, а на север — дурная (Kalewipoeg, II, 218, примечание).

[26]

Предвестия смерти: окровавленное оружие, ржавый нож (KM, № 60); но еще и цветы (Altd. W., II, 187; Haupt, Zeitschr., III, 364). Туман на церковном кладбище (в Англии его называют corpse candles [мертвецкими свечами]) предвещает скорые похороны (Hone, Daybook, II, 1019). Внезапно погасшая лампа — предвестие смерти (Altd. W., II, 186). Погоду предсказывали с помощью divinatio ex lucernis [гадания по светильникам] (Apulejus (ed. Ruhnken), II, 116). Огни святого Эльма, Santelmo, blawe liechter [голубые огоньки] (Staden, Reise, 102); ûf dem maste dar enboben ein vackelnlicht so schône quam [там на мачте загорелся прекрасный факельный огонь] (Marienleg., 87). Потрескивание огня сулит удачу; Tibull., II, 5:82:

et succensa sacris crepitet bene laurea flammis, omine quo felix et sacer annus erit.

[приятно потрескивает в священном огне подожженный лавр, а значит, год будет счастливым и удачным]

В том же духе калмыки толкуют бурление еды в котле и самовозгорание уже затушенного огня (Klemm, III, 203); retulerunt quidam de ipso (abbate sangallensi) agonizante, quod audierant voces plangentium et bullitionem caldariorum [об этом (санкт-галленском аббате) некоторые рассказывали, что, когда он был в агонии, вокруг были слышны голоса плачущих и звук кипения котлов] (1220 год).

Перед чьей-то смертью сама по себе открывается дверь в комнату (Lucae, 260, 269). Падение доски или полки называют смертным падением (Bair. Kinderlehre, 23).

У древних скандинавов: fall er farar heill [упасть — хороший знак для путешествия]; in lapsu faustum ominatus eventum [в падении видели доброе предзнаменование] (Saxo Gr., 73). С другой стороны, споткнуться — это плохая примета (см. Eurip., Heracl., 726 и далее); ter pedis offensi signo est revocata [споткнуться три раза — знак того, что следует возвратиться] (Ov., Met., X:452). Sed ut fieri assolet, sinistro pede profectum me spes compendii frustrata est [но, как обычно, я шагнул с левой ноги и потому потерял всякую надежду получить прибыль] (Apulejus, 80); si wâren ze vruo des morgens unreht ûfgestân, die muosten dâ daz leben lân [кто встанет утром слишком рано или не с той ноги, тот лишится жизни] (Livl., 1255); sumelich ze vruo hate des morgens ûfgestân, der muoste dâ ze pfande lân den lîp [тот, кто утром встанет слишком рано, тот отдаст свою жизнь в залог] (Livl., 3859).

[27] Представление о том, что несколько колосков на одном стебле предвещают

установление мира, заимствовано, судя по всему, из Библии (см. Быт.41:22); стебель с 15 колосьями (Weller, Anm., I, 221). Раздвоенный колосок по-литовски называется jummis, (уменьшительная форма — jummite; Büttner, 2818). Об удаче гадали, связывая несколько пшеничных колосьев и следя за тем, какой из них окажется выше всех (Dybeck (1845), 52). В Keisersb., Brösaml., 56d упоминаются паломничества к Деве- трех-колосков.

[28] Особенно часто знамением, благоприятным или неблагоприятным, считалось

нечто случайно найденное: например, четырехугольный или четырехлистный клевер (см. Simplic. [1713], I, 334 и Niedersächs. Sagen, № 190), зернышко в хлебе (Serenus, Samon., 935). О вещах, полученных по наследству, см. Müllenhoff, № 315; о добытом в качестве милостыни см. Wolf, Niederl. Sagen, 414; о ношеной одежде см. II, 29, 703. Колдовскую силу приписывали кольцам, сделанным из железа с виселицы (Lucian, Philops., XVII, XXIV), а также пальцам нерожденных детей (см. II, 682).

[29]

Dagam vitáiþ = dies observate [наблюдаете дни] (Гал.4:10); ἡμέρα μέλαινα, μὴ καθαρά, ἀποφράς [черный, нечистый, роковой день] (от φράζω [говорю, упоминаю; ἀποφράς — то, что не следует упоминать]): см. лукианова «Лжеца» (ἡ περὶ̀ τῆς ἀποφράδος [что значит «роковой»]; ср. с Lucian (ed. Bip.), VIII, 434); ἀποφράδες

πύλαι — porta scelerata [оскверненные ворота] (Lucian (ed. Bip.), VIII, 58). Dies fastus, nefastus, nefandus, nefarius, infandus, per quem nefas fari praetorem [открытый (присутственный), запретный (неприсутственный), дурной, скверный, страшный день;

день, в который претору запрещено говорить]; dies inauspicatus, ater [зловещий, черный день]. Генрих IV умер во вторник: die Martis, qua etiam cuncta sua praelia, paganico nimirum auspicio, perpetrare consuevit [а по вторникам, даже в дни сражений, он имел привычку совершенно по-язычески наблюдать за знамениями] (Pertz, VIII, 240). Наполеон боялся пятниц (Wieselgren, 473). Nellađ heora þing vanian on monandäg for anginne þaere vucan [не предпринимают никаких дел по понедельникам, потому что это начало недели] (Ags. Hom., 100).

[30]

C Wisantgang ср. Wisantessteiga, Wisantes wanc (Neugart). Wolfbizo [укушенный волком] или Wolfbîzo, qui lupum mordet [тот, кто кусает волка]? Ср. с Bärenbeißer, Bullenbeißer [породы собак: «кусающий медведя», «кусающий быка»]. Считается, что мясо того животного, которое задрал или хотя бы укусил волк, приобретает целебные

свойства (Spinnr. Evang., Freitag 9); в Греции тоже существовали поверья о λὺκόβρωτοι [(животных), укушенных волками]; у Плутарха: διὰ τί τὰ λυκόβρωτα τῶν προβάτων τὸ κρέας γλυκύτερον [почему мясо барана, задранного волком, становится слаще]

(Plutarch, Symp., II, 9). Wolfleip [«волчья утроба», имя собственное] (Graff, I, 850);

Wolfleibsch (Kopp, Gesch. d. Eidgen., II, 557); Wulflevinge [от Lebung?] (Gosl. Berggesetze, 339); в хронике 1260—1265 годов упоминается Ulricus dictus Wolfleipsch, der Wolfleipscho [Ульрих, прозванный Волчьей Утробой] (Neugart, № 972, 981, 990, 995); lupi praeda [волчья добыча] (Marcellus, № 53).

[31]

Juvenes… missurum se esse, in quas dii dedissent auguriis sedes, ostendit [юношам… он посулил те места, на которые боги укажут в гаданиях] (Liv., V, 34). Гирпинов вел волк (hirpus), пицентинов — дятел (picus), а опиков — вол (ops)? См. статью Ваккернагеля в Haupt, Zeitschr., II, 559; см. также Mommsen, Röm. Gesch., I, 76. О быке и дикой свинье как зверях-проводниках см. Klausen, Aen., 1107; в шведском сказании коровы указывают место, на котором следует выстроить церковь (Wieselgren, 408); молочные коровы приводят людей на место, пригодное для строительства церкви, а черный бык указывает, где следует построить крепость (Müllenhoff, 112, 113); корова приводит Кадма в место для заселения. Франкам указывала дорогу река Руна (Guitecl., II, 35); белый олень, божий посланник, направлял их в пути (Ogier, I, 12). Вестфальское имя Rêasford [от rê — косуля] (оно упоминается в документе, приведенном у Юстуса Мёзера) тоже должно быть связано с аналогичным сказанием. Один индеец-делавер когда-то пробрался к свету через устье подземного озера; выйдя к солнцу, он забил оленя и взял его с собой к своим родичам — после этого всё племя вышло на светлые земли­ из-под земли (Klemm, II, 159). Конь указывает на место для церкви (Müllenhoff, 111, 112). Маульброннский монастырь в Шварцвальде основан на том месте, которое указали людям мулы. Заяц-проводник упоминается у Павсания (Pausan, III, 22:9); о воронах-проводниках см. Müllenhoff, 113. Три ворона из исландского предания, летящие друг за другом, весьма напоминают о вороне Ноя. Голубь указывает дорогу (Hrosvitha Gandesh., 253, 261—266). Людям приходит видение о птице, которая сидит на вершине горы — когда она взлетит, всем нужно последовать за ней. Там, где эта голубка усядется и станет клевать землю, следует

заложить церковь (Pertz, VI, 310). Голуби приводят Энея к кусту омелы в лесу (Virg., Aen., VI, 191—211). Жаворонок указывает дорогу (Paus., IV, 34:5); курица-квочка приводит людей в Бремен (Bremer Sagen, № 1); взлетающий тетерев (Schüren, Chron., 3); fribolum de ansere quasi dominam suam deducente [глупая история о гусе, который якобы направлял свою госпожу в дороге] (в 1096 году, во время крестового похода; Pertz, VIII, 215; ср. с Raumer, I, 69).

[32]

Под переполняющейся плотиной следовало заживо похоронить ребенка (Müllenhoff, № 331; Thiele, Danmarks folkes., II, 63); то же самое практиковали во фламандском Хондсдаме (v. d. Bergh., 261; см. Kl. Schr., II, 73). Если замуровать в стене горсть ячменя и миску с водой, то на долгое время установится хорошая погода (Rockenphilos., VI, 88). Есть такое кёнигсбергское сказание: полуторагодовалого ребенка одной падшей женщины посадили в полый камень, с бутербродами в руках, а затем возвели вокруг этого камня сплошную стену, лишь сверху оставив отверстие. На следующий день ребенок умер, и с того часа строительство стены в этих местах пошло беспрепятственно (N. preuß. prov. Bl., II, 465). По Геродоту, мальчиков и девочек заживо хоронили на Девятипутье (Herod., VII, 114). Башня Вортигерна не могла устоять и постоянно падала;

еекраеугольный камень следовало окропить кровью мальчика, рожденного женщиной без мужа (Merlin, I, 67, 72, 75); под этой башней лежали два дракона (Merlin, I, 91; ср. с Thibaut de Navarre, II, 160). Ребенка усадили за стол с яблоками и на год оставили

впещере (Müllenhoff, 354); это напоминает историю о девочке, которую замуровали

вКопенгагене. В сказаниях этого рода часто встречается такой мотив: всё, что построено за день, распадается за ночь; ср. с бамбергской легендой о лягушках в соборе (Balt. Stud., X, 32, 34; Hanusch, 186; Müllenhoff, 112, 113, 128, 177, 542); troll nedrefvo om nätterne hvad som byggdes om dagen [ночью тролли разрушали всё, что было построено за день] (Wieselgren, 408); стена падает 15 раз (Sommer, 9); примерно то же рассказывают о башне в Энгере (Redeker, Sagen, 41). Tradition says, that as fast as the workmen built it up by day, it would at night be carried off by invisible hands und placed on the spot where it now stands. Devonshire legend [Девонширская легенда: говорят, что рабочие днем завершили строительство (башни? стены?), а ночью какой-то невидимой силой

ееперенесло на то место, где она теперь и стоит] (Chambers, Popular­ rhymes, 14a). И наоборот: стена, упавшая днем, за ночь сама по себе поднимается (Müllenhoff, 349); ср. со сказанием о срубленном дереве, которое вырастает заново (см. II, 542).

[33]

Старославянское сънъ, сербское сан, русское сон, польское и богемское sen; литовское měgas, латышское meegs, прусское maiggus — somnus [сон]: ср. с русским мигать­; литовское sapnas — сон. Древнескандинавское dûr — levis somnus, nubes somni [легкий сон, сонный покров]; höfugr blundr (sopor; Sæm., 93a); er þer svefn höfugt? [засыпаешь ли ты?] (Laxd., 120). «Troume sint trüge» [сны — это обман] — пословица (см. Hätzlerin, 126, 127); traum trug [сонный обман] (Frankl, 21, 46). Толкователь

снов по-древневерхненемецки назывался troumsceido, troumsceidari (Graff, VI, 439) — ср. с ὑποκρίνασθαι [истолковывать (сны)] (Od., XIX:535, 555); iafnan dreymir fyrir

veđrum [сны всегда предвещают погоду] (Völs. saga, XXV); до сих пор считается, что

некоторые сны снятся к дождю. По-древнеанглийски svefenracu — толкование снов, svefenreccere — толкователь снов; славянский глагол гадати означает somnia conjicere [толковать сновидения]; по-шведски — gissa drömmen [разгадывать значение снов]; «elvens aldste datter» [старшая русалка, старшая дочь реки] должна разгадать сон (DV, III, 4). Во II главе «Саги о Гуннлауге Змеином Языке»: nu hefi rek þyddan draum þinn [так я истолковал твой сон]; den troum betiuten [толковать сон] (MS, II, 115a; Griesh., I, 98); ontbinden, «развязывать» сны (Rose, 6134); conjectura = толкование сновидений (Plaut., Rud., III, 1:20; 4:66; Plaut., Curc., II, 1:31).

[34]

Сон совершается, сбывается; rann upp en sömn [сон сбылся (буквально: взбежал)] (Sv. vis., I, 299); wie der troum wolte ûzgên [как сон хотел бы сбыться] (Griesh., II, 133);

«сон свершился» [ist aus] (Ayrer, 177d; Fichard, Frankf. Arch., I, 130). Существуют некие врата сна (Haupt, Zeitschr., II, 535); ἐν ὀνειρείῃσι πύλῃσιν [врата снов] (Od., IV:809); ἐν πύλαις ὀνειρείαις [врата снов] (Babr., 30:8) — ср. с мифом, изложенным

уГомера (см. Od., XIX:562—569). Сонное видение, ὄψις, является и вновь упархивает (Herod., VII, 12, 14, 15, 17—19). Сон является (Griesh., I, 98; Flore, 1102); erscheine mirz ze guote [мне явился благой (сон)] (Reinh., 73); отсюда — einen troum er gesach [он видел сон] (Kaiserchr., 5473); troum irsehen [увидеть сон] (Kaiserchr., 2921); в нововерхненемецком — einen Traum haben [буквально «иметь сон»]; в древнеанглийском — hine gemêtte, встретил его во сне = он приснился (Cædm., 223:20); gemêted vearđ [встретился = приснился] (Cædm., 225:21); assistit capiti [(сон) пришел в голову] (Claud., D. b. Gildonico, 329, сноска). Der troum ergienc [сон сбылся] (Kaiserchr., 611); dîn troum irgê dir

ze heile! [твой сон сбылся тебе на пользу!] (Kaiserchr., 1373); говорят: вещий, правдивый сон, «сон в руку». Οὐκ ὄναρ, ἀλλ ὕπαρ (Od., XIX:547; XX:90): «не сон, а правда»;

уПиндара — ὕπαρἐξὀνείρον[вещий сон]; iwer troum wil sich enden [каждый сон хочет

свершиться, сбыться] (Fiore, 1117). Сон — божий посланец: sagde im an svefne, slâpandium an naht bodo drohtines [ночью, во сне, ему явился божий посланец] (Helj., 21:12). Сны могут быть тяжелыми и легкими; stärke drömme [тяжелые сны] (D. V., III, 3); ob iu nu ringer getroumet [снятся ли тебе легкие сны] (Ben., 438). Особо прекрасные сны называли утонченными (weidenliche) (Ls, I, 131); muowent uns troume? [не морочат ли нас сны?] (Kaiserchr., 2948). Часто встречаются сны о птицах. Mir (Uote) ist getroumet hînte, wie allez daz gefügele in disme lande waere tôt [мне (Уте) сегодня ночью приснилось, будто в этой стране умерли все птицы] (Nib., 1449:3; ср. с Vilk., CCCXXXVI); mir troumte hînte in dirre naht, zwên falken vlugen mir ûf die hant [этой ночью мне приснилось, будто с руки у меня слетают два сокола] (Morolt, 2876); сон о вороне и орле — в Orendel (Ettm.), 92. Аналогичные сны о птицах — в Gunnl. saga ormst., II; Fornald. sög., I, 420. Пенелопе снится орел, который убивает ее гусей (Od., XIX:536 и далее; ср. Aesch., Perser, 205 и далее). Darzuo müeze im von eiern sîn getroumet [ему как будто приснились яйца] (это считалось дурным сном; MS, II, 152b); swer sich zuo lange wolde sûmen, deme muoste von eiern troumen [кто намерен долго мешкать, тому приснятся яйца] (Türl., Wh., 87a). Сны об охоте на медведя и кабана (Tit., 2877, 2878), о кабане (Krone, 12157 и далее), о драконе (Rab., 123, 124). Сны о животных возводят к представлениям о духах-хранителях и о переселении душ (см. F. Magn., Eddalaere, IV, 146).

«Дикая женщина» здесь — это, скорее всего, вещая жена или полубогиня (см. I, 718, 719). По шотландским преданиям (см. Rob. Chambers, 34), целительные травы людям показывают русалки. В «Эдде» упоминается несколько божественных жен-целительниц. Эйр [Eir], hon er læknir beztr [лучшая из лекарей] (Sn., 36), непосредственно принадлежит к числу богинь. Ее имя я бы связал с готским áirus (nuncius [посланец]), древнеанглийским ârjan, древнескандинавским eira (parcere [оберегать]), а также с древневерхненемецким именем Irinc (Eiriggs по-готски?); соответственно, Эйр — это оберегающая богиня-помощница, посланница верховных богов. В другом фрагменте (Sæm., 111а) Эйр называется в числе девяти дев Менглёд (см. I, 710):

Hlîf heitir, önnur Hlîfþursa, þridja Thiođvarta,

Biört ok Blîđ, Blîđur, Frîđ, Eir oc Örbođa.

[одну из них зовут Хлив, другую — Хливтурса, третью — Тьодварта; Бьёрт и Блид, Блидур, Фрид, Эйр и Эрбода]

Судя по всему, некоторые из этих дев (Хливтурса и Эрбода) — великанши (в Sn., 39 Эрбода — супруга Гюмира), что приближает их к представлению о «диких женах»; но, очевидно, по большей части девы Менглёд — это олицетворения нравственных концепций: Frîđ, mansueta [кроткая] или parca [оберегающая] (готское freidjan — parcere [беречь]), Hlîf — tutela [покровительница] или parca (от hlîfa — parcere); то же самое означает и имя Эйр — пожалуй, это даже проливает желанный свет на само латинское слово «парка». Скандинавскую Бьёрт определенно можно увязать с нашей Бертой (что я уже сделал в I, 524), а скандинавскую Блид — с нашей Хольдой: девы-целительницы имеют самое прямое отношение к вещим женам и собственно богиням. А исцеление упоминается в предыдущей, не менее важной для нас строфе той же эддической песни:

Hyfjaberg þat heitir, en þat hefir leingi verit siukom ok sâri gaman:

heil verđr hver, þôtt hafi ârs sôtt, ef þat klîfr kona.

Я перевожу эти слова так: «эта скала называется Хюфьяберг, с давних пор она утешает (то есть исцеляет) хвори и раны; забравшись на эту скалу, любая женщина, даже если она уже год болеет, исцелится». Соответственно, скала Хюфьяберг была святым местом, посвященным Менглёд и ее девам; больные женщины искали на Хюфьяберге избавление от хворей. Что означает само слово

Hyfjaberg (другие чтения: Hyfvjaberg, Hyfaraberg), мне на данный момент неясно; нам хватает и того, что сам образ волшебной горы превосходно согласуется с древними представлениями о мудрых полубогинях. И пророчицы, и парки,

имузы — все они жили в горах. Под Менглёд можно даже понимать богиню Фрейю (см. I, 561), а божеству такого ранга прислуживать могли только девы из рода бессмертных; врачебному искусству, как мы уже знаем, приписывали славное, небесное происхождение. Теперь можно понять, почему Брюнхильд, живущая на горе валькирия, владела «lif međ læknîng» (pharmaca cum medela [лекарствами и целебными средствами]; Sæm., 147b); Брюнхильд — вещая жена, сведущая в чарах, pharmaceutria, herbaria [целительница, травница], умеющая помимо прочего перевязывать раны (undir dreyrgar yfir binda; Sæm., 220b) — как

иХильтгунд [Hiltgund] (см. Walthar., 1408). Оддрун [Oddrûn] помогает роженицам разрешиться от мук (Sæm., 239); из «Тристана» хорошо известно лекарское искусство Изоты. У целебных ключей и минеральных источников является белая женщина со змеей (см. II, 13) — само это животное символизирует врачевательство; змея считалась служительницей Эскулапа. Сербская вила — тоже целительница: она может уврачевать любые раны, но всегда за высокую цену (см. Vuk, [Lieder], [I], № 321).

Знахарство в языческие времена считалось искусством полужреческим, полуколдовским. Духовный опыт, доступный жрецам, и их знакомство с высшим знанием открывали этим людям целительную силу природы; именно из жреческой практики происходят заговоры на здоровье, а также традиция приносить искупительную жертву: считалось, что достичь полного исцеления или защититься от мора можно только с помощью жертвоприношений. На протяжении всего Средневековья лекарствами распоряжались в основном христианские священники. Частично, впрочем, языческое учение перешло к ведунам

иведуньям, которые, сохранив суеверные обычаи, часто злоупотребляли подлинными лекарствами — так и расползались слухи о колдовстве. Древние целительские практики перешли главным образом в руки женщин (как и колдовство в целом — по тем же причинам; см. II, 643) [1].

Лекаря по-готски называли lêkeis, по-древневерхненемецки — lâhhî, подревнеанглийски — læce, по-древнескандинавски — læknir1, læknari, пошведски — läkare, по-датски — läge; соответствующее английское слово leech стало обозначать крестьянского врача или коновала. Древневерхненемецкие понятия lâchenære, lâchenærinne означали «колдун» и «колдунья» соответственно (см. II, 642), однако, скорее всего, какая-то связь с врачевательством здесь всё же сохранялась: ср. с lâchenen und fürsehen [целительство и наблюдение за огнем] (см. раздел «Суеверия», D, 38-r)2. От германцев это слово уже в древнейшие

1Læknis hendur [руки целителя] (Sæm., 194a); læknir vera ok kunna sâr at siâ [стать врачевателем и узнать, как залечивать раны] (Sæm., 195a).

2В Quedlinb. Hexenacten, 77: «лечить (lecken) больных».

времена перешло к славянам, литовцам и финнам: ср. со старославянским и богемским лекарь, сербским љекар, польским lekarz, литовским lekorus, финским lääkäri; или же это германцы заимствовали славянскую форму? Я попытался выделить прагерманский корень этого слова (см. D. Gramm., № 300) — найти аналогичную праславянскую основу, на мой взгляд, сложнее. Славянскому корню лек, ljek (означающему remedium — лекарство) соответствует древневерхненемецкое lâhhan. Все другие слова с аналогичным значением связаны в германских языках с понятиями о помощи, исправлении: ср. с bêtan, böten (mederi [врачевать]; см. II, 641); с древнескандинавскими grœđa (sanare [лечить]) и grœđari (chirurgus, medicus [хирург, врач]) — от grôđ (lucrum, auxilium [польза, помощь]);

сдревневерхненемецким heilære (medicus [врач]; Karl, 45). Уже в древневерхненемецком появляется форма arzât [врач] (O., III, 14:11) — средневерхненемецкое arzet, нововерхненемецкое Arzt; в средненидерландском — ersetre (Diut., II, 223a); в старофранцузском — artous, artox; корень здесь, судя по всему, латинский (ars [мастерство, искусство]), хотя arzât не могло произойти напрямую от artista3. Прованские metges (Ferabr., 547, 1913) и mege (Raynouard, III, 173), старофранцузские mires и mirre происходят от латинского medicus4. Древнескандинавское lif (см. II, 804) следует скорее писать как lyf, поскольку оно соответствует готскому lubi (я выделяю этот корень из составного слова lubjaleisei — φαρμακεία [лекарство, яд, волшебство] в Гал.5:20), древневерхненемецкому luppi, средневерхненемецкому lüppe; из представления о дозволенном, благотворном φάρμακον [целительном средстве] позднее выделилось понятие о вредоносном колдовском яде; точно так же немецкое слово Gift изначально обозначало «дар», donum, а ныне используется в значении «яд», venenum. Мужской форме luppari (veneficus [отравитель, чародей]) соответствует женская lupparâ (venefica [отравительница, чародейка]): травник и травница, herbaria, pharmaceutria. У Саксона Грамматика упоминается девушка, исцеляющая раны (Saxo Gramm., 16); Веху [Wecha] Саксон называет словом medica; о других женщинах-целительницах см. Thorlacius, Obs., IV, 2795. В народе до сих пор ходят к бабкам, которые врачуют

спомощью заговоров (об их методах см. раздел «Суеверия», 515, 864). Интересно, что целительным заклинаниям женщина может научить только мужчину, а мужчина — только женщину (см. раздел «Суеверия», 793; ср. с II, 737): выше уже упоминалось о том, что Вате тоже обучился своему искусству у женщины.

3Temperîe (лекарство) ûz würze kraft [лекарство, основанное на силе трав] (Parz., 643:23); lâhhinônto — temperando [смешанному в верной пропорции]; ср. с Mous., 393.

4В Garin, II, 89 редактор связывает слово mire с арабским «эмир» (повелитель); однако французское r часто происходит от латинских d, t: ср. с lerre — latro, beurre — butyrum.

5Помпоний Мела рассказывает о галльских женщинах: putabantur ingeniis singularibus praeditae et sanare quae apud alios insanabilia sunt [считалось, что они одарены особой силой и могут исцелять болезни, обычно признаваемые неизлечимыми] (Pomp. Mela, III, 6).

Уримлян, напротив, женщинам запрещалось лечить определенные болезни.

Толковыми врачевателями ныне считают овечьих пастухов (см. раздел «Французские суеверия», 35); в былые времена за таковых держали вообще любых пастухов, а также охотников (bubulcus, subulcus, venator [волопас, свинопас, зверолов] — см. раздел «Суеверия», С, вопрос 43). В Средние века странствующие лекари бродили по стране, предлагая за деньги обучить любого своему искусству; обычно их сопровождал фигляр, развлекавший народ различными трюками; здесь можно сослаться на «Diz de l’erberie» Рютбёфа (см. Méon, Nouv. rec., I, 185—191; Rutebeuf, Oeuvres, I, 250—259; ср. с Rutebeuf, Oeuvres, I, 468—477), а также на старинную пасхальную пьесу, приведенную в Hoffm., Fundgr., [I], 2 (об аналогичном старобогемском обычае см. Hanka, [Skládánie], VII, 198). Эти бродячие травники, мальханщики, камнесеки прекрасно разбирались в народном целительстве, в его природе и методах. Григорий Турский упоминает о некоем колдуне-целителе по имени Дезидерий, носившем плащ из козьей шерсти (Greg. Tur., IX, 6); старославянское слово балий означает врача, но в первоначальном смысле — чародея в целом (Glagolita, 67b) [2].

По легенде, святая Кресценция, гонимая благочестивая женщина, получила от святого Петра или Девы Марии (занимающих здесь место языческих божеств) дар исцелять любые болезни (Kolocz., 267; в одной старофранцузской поэме (Méon, N. r., II, 71, 73) — только проказу). Сама эта святая вполне может сойти за вещую жену — ее даже обвиняли в колдовстве. Еще в древние времена верили, что прикосновение королевы способно исцелять некоторые болезни: в Rother, 32b, 33a королева ударяет камнем хромых и горбатых [и там самым излечивает их]. Владение той же целительной силой во Франции и в Англии приписывали наследственным королям (Hone, Yearbook, 799). Если женщина рожала семерых сыновей подряд, то, по поверью, ее младший сын, седьмой, приобретал умение исцелять любую болезнь одним ударом рукой (см. раздел «Суеверия», 786); по Ettner, Hebamme, 906 и Ettner, Maulaffe, 699, прикосновение седьмого сына мгновенно излечивает зоб. В другом варианте это должен быть пятый сын (см. раздел «Французские суеверия», 22). Существует множество суеверий, касающихся седьмого или пятого сына: так, в Восточной Фризии говорят, что такой человек становится всадником-walrider: вероятно, так называется тот, кто едет на поле боя? Ср. с welrecke (см. I, 705). Другое поверье гласит: если в одном браке родятся семь девочек подряд, то одна из них станет оборотнем (см. раздел «Суеверия», 1121). Ребенок, не знавший своего отца, может исцелять опухоли (fondre les loupes; см. раздел «Французские суеверия», 21). Первородное дитя, сразу пришедшее в мир с несколькими зубами, способно исцелять «злой укус» (см. раздел «Шведские суеверия», 29, 37). Ср. с тем, что в II, 697 и 737 сказано о наследственности, о передаче другому человеку пророческого дара или способности управлять погодой. Целительство принадлежало жрецам в той же степени, что и прорицательство [3].

Главное различие между искупительным жертвоприношением и целительством правильнее всего усматривать в том, что первое было в большей степени­

направлено на предотвращение угрозы болезни, а второе — на избавление от уже разразившейся хвори. Обычай приносить предупредительные жертвы дольше всего, конечно, сохранился среди пастухов: раз в году (или когда приближался мор) скот проводили через пламя6. Впрочем, жертвоприношения совершали и в тех случаях, когда тяжелая болезнь уже брала свое.

Сегодняшняя медицина уже не связана с народным целительством, а германские названия болезней постепенно вытеснились греческими и латинскими терминами. Все сохранившиеся исконно германские понятия представляют для нас исключительный интерес, поскольку они тесно связаны с древними представлениями о сущности и об излечении болезней.

В Средние века слово krank означало debilis, infirmus [слабый, немощный] (древневерхненемецкое wanaheil), но не aeger [больной] — в этом последнем значении употреблялось слово siech (готское siuks, нововерхненемецкое [чит. древневерхненемецкое] sioh [нововерхненемецкое siech]); значение morbus [болезнь] в те времена передавалось словом sucht (готское saúhts, древневерхненемецкое suht, древнескандинавское sôtt), а не Krankheit; в современном немецком языке слово Sucht означает «наклонность, сильное пристрастие», однако былое значение «болезнь» всё же проявляется в нескольких составных терминах (таких, как, например, Schwindsucht [чахотка], Gelbsucht [желтуха] и так далее). Аналог можно усмотреть в древнескандинавском слове þrâ (desiderium, aegritudo animi [томление, душевный недуг]) — ср. с lîkþrâ (lepra), а также со шведскими trå и helletrå, датскими traa и helletraa (DV, II, 180). Существует несколько распространенных терминов, означающих страдания больного: древневерхненемецкое suero, средневерхненемецкое swer; древневерхненемецкие и средневерхненемецкие wê, wêtago, wêtage (ср. с нововерхненемецким Siechtage). Еще больного по-древневерхненемецки называли bettiriso (прикованным к постели, clinicus; O., III, 14:67); в средневерхненемецком — betterise (Parz., 502:1; 813:16); в древнеанглийском — beddrida; в английском — bedridden; чаще всего этот термин применяли к больным старикам: «der alte betterise» = старый человек, уже

6 Процитирую здесь Катона, описавшего один римский обряд: votum pro bubus, ut valeant, sic facito. Marti Silvano in silva interdius, in capita singula boum votum facito farris adorei libras III et lardi p. IV. s. et pulpae IV s. vini sextarios tres. Id in unum vas liceto conjicere et vinum item in unum vas liceto conjicere. Eam rem divinam vel servus vel liber licebit faciat. Ubi res divina facta erit, statim ibidem consumito. Mulier ad eam rem divinam ne adsit neve videat quomodo fiat. Hoc votum in annos singulos, si voles, licebit vovere [чтобы коровы были здоровы, следует совершить такое приношение. Нужно днем выйти в лес и принести Марсу Сильвану дары за каждую голову скота: 3 фунта муки, 4,5 фунта солонины, 4,5 фунта мясной вырезки, 3 секстария вина. Пищу можно положить в один сосуд, а вино налить в другой. Этот обряд в честь божества может совершать и раб, и свободный человек. Завершив обряд, всю принесенную пищу следует съесть на том же месте. Женщины не должны участвовать в этом обряде и не должны даже смотреть на его совершение. Это приношение можно, если хочешь, совершать ежегодно] (Cato, De re rust., LXXXIII).

не способный встать с кровати. В Скандинавии безболезненную хворь старости называли Ann sôtt, в честь конунга Эна, или Ани [Ön eđr Ani], который принес

вжертву своих сыновей и таким образом добился невероятно долгой жизни, —

вглубокой старости он, как ребенок, питался молоком (Yngl. saga, XXIX) [4].

По мнению христиан, болезни — это божий промысел, в то время как язычники видели в них воздействие духов и нечто эльфическое. Болезнь нередко

олицетворяли: она ударяет, нападает, наваливается, хватает, завладевает, превозмогает; δαίμων ἐπέχραε, στυγερὸς δέ οἱ ἔχραε δαίμων [прикосновение бо-

жества; сраженный злым божеством] (Od., V:396). В «Гелианде»: mid suhtium bifangan, bedrogan hebbiad sie dernea wihti; thea wrêdon habbiad sie giwittiu benumune [охваченные болезнями, они предались темным духам, и злые отобрали их разум] (Hel., 92:1). В «Versus Hartmanni»: fugit pestis ab homine, quam daemon saevus miserat [зараза бежит от того человека, который отвергает злого демона] (см. Canisius, II:3, 203). В «Эдде» болезни, словно живые существа, приносят клятву Бальдру, обещая никогда не вредить ему (Sn., 64). Мор, подобно смерти и судьбе (см. I, 692), забирает, уносит: suht farnam [болезнь унесла] (Hel., 125:20);

вшведской клятве «trå mig!» подразумевается, очевидно, слово tage: ita me morbus auferat! [(унеси) меня болезнь!]. В Cod. Vind. 428, № 94 встречаются обороты «eine suht ligen», «zwû suht ligen» [слечь от одной болезни, от двух болезней]; sich in die suht legen [свалиться от болезни] (Rein., 302, 320).

Болезни из-за их демонической природы иногда звали ласковыми, лестными именами, суеверно замалчивая подлинные названия (так же поступали и в отношении некоторых зловещих животных); например, болезнь могли называть «доброй», «блаженной», «благословенной» (Schm., II, 87; III, 212, 222); повальную хворь нарекали кумой, крестной матерью. Когда речь зайдет об отдельных болезнях, я приведу дополнительные примеры [5].

Лихорадку по-древневерхненемецки называли словом fiebar, по-древне­

английски — fefor, по-готски — heitô (Мф.8:15) или brinnô (Мк.1:31; Лк.4:38) — оба слова женского рода и оба использованы для перевода греческого πυρετός;

вдревневерхненемецком аналогичных форм (hîzâ, prinnâ) уже не встречается. В Швейцарии лихорадка — это hitz и brand (Tobler, 74a); древнеанглийское âdl (Beov., 3469, 3692), судя по всему, означает «жар» (от âd — ignis [огонь]): вероятный древневерхненемецкий аналог — eital. Древневерхненемецкое rito (мужского рода; Gl. Mons., 391) — от rîtan (ездить верхом), не от rîdan (torquere [скручивать]): лихорадка, в отличие от судорог, не скручивает члены, а само древнеанглийское слово следует читать как rida (не vriđa); у Лая — riderođ (febris [лихорадка]). Эту болезнь представляли себе в виде духа-альба, который оседлывает человека, трясет и колотит его: der alp zoumet dich [альп взнуздал тебя], der mar rîtet dich [на тебе ездит кошмар] (см. I, 763) — ср. с древнескандинавским «mara trađ hann» [кошмар топтал его] (Yngl. saga, XVI); der rite bestuont in [над ним стояла всадница-лихорадка] (Alex., 2208; En., 10834); в Eracl., 3166 подряд перечисляются suht, fieber, rite [болезнь, жар, лихорадка] — соответственно,

эти понятия разграничивались по значению. В En., 10350 — suht und rite, в En., 9694 — suht und fieber, в En., 9698 — diu minne tuot kalt und heiz mêr dan der viertage rite (febris quartana [четырехдневная лихорадка, малярия]) [от любви делается холодно и жарко, как от четырехдневной лихорадки]; habe den riden und die suht umb dînen hals! [лихорадка и болезнь пусть падут на твою шею!] (Morolf, 715): ср. с Reinh., 302, 312 — die suht an iwern lôsen kragen! [чума («болезнь») на вашу буйную голову («шею»)!]; nu muoze der leide ride vellen! [да свалит его страшная лихорадка!] (Karlmeinet, 110). Под rite, судя по всему, чаще понимается лихорадочный озноб, который иногда еще называют словом frörer (см. раздел «Суеверия», 183); впрочем, встречаются упоминания и о «ritten frost» [лихорадочном ознобе], и о «ritten hitze» [лихорадочном жаре]. В XV и XVI веке были распространены такие проклятья: daß dich der ritt schütte, der jarritt (лихорадка, длящаяся целый год), der gæhe rite gehe dich an! [да сотрясет тебя лихорадка, на целый год пусть охватит тебя лихорадка, пусть тебя поразит малярия!]; das dich der ritt in die knoden schütt! [пусть лихорадка сотрясет тебя до костей!] (Garg., 96a); у Сакса: ins ritt namen habt rhu! [успокойся, во имя лихорадки! (= успокойся, черт возьми!)] (H. Sachs, III, 3:10c). Говорят: «какой лихоманкой его сюда принесло?» (точно так же, как о черте: см. II, 602, 603). Интересна для нас хорошо изложенная басня Ульриха Бонера (Boner, 48), в которой персонифицированная (неясно, впрочем, в каком облике) лихорадка беседует с блохой; скорее всего, однако, этот сюжет сочинен уже в Средние века. У Петрарки можно найти схожий анекдот о пауке и подагре (Petrarch, Epist., III, 13), названный в тексте anilis fabella [старушечьей басенкой]. В Баварии beutelmann (буквально: тот, кто трясет, beutelt) — это олицетворенный жар (Schm., I, 219); в одном из заговоров упоминаются «72 лихорадки». По русскому преданию, лихорадкой людей поражают девять сестер, которые скованными лежат под землей; время от времени высвобождаясь, они беспощадно терзают смертных (Götze, Russ. Volksl., 62). Мифологическая связь жара с верховой ездой подтверждается эстонским оборотом «ajan walged, ajan halli»: «я еду на белом, я еду на сером», то есть «у меня

лихорадочный озноб» (Rosenplänter, Beitr., XII, 42, 43).

У греков ἐπιάλτης, ἐφιάλτης (буквально: напрыгивающий) — это демони-

ческий инкуб, кошмар, который вызывает у людей лихорадочное ночное удушье. Слова ἠπιάλης, ἠπιόλης (альп, ночной кошмар) и ἠπιάλος, ἠπιόλος (жар,

лихорадочный озноб) тождественны между собой, хотя грамматики старались

разграничить их по ударению. Стоит еще упомянуть, что у Аристотеля (Aristot., Hist. an., VIII, 20) слово ἠπίολος использовано в значении papilio, бабоч-

ка: представления о духах, ночных кошмарах и бабочках нередко оказываются взаимозаменяемы (см. II, 356, 488). По-литовски и бабочку, и птицу лихорадки называют drugis, а по-латышски слово drudsis означает и мотылька, и лихорадку. По-литовски — druggis kreczia, по-латышски — drudsis kratta: «трясет от жара».

В одной древнеанглийской рукописи, посвященной болезням и лекарствам от них (цитируется в Wanley, 176—180; см. I, 486), упоминаются älfâdle

и bozj ruka (деснице божьей) разграничиваются: первое означает эпилепсию, а второе — апоплексию [9].

Оборот падучая болезнь (в значении «эпилепсия») встречается уже в Diut., II, 193b; valjandia suht (caducum morbum [падучая болезнь]), daz fallende übel (Fundgr., [I], 325), fallender siechtag (Hutten, V, 171). Еще эпилепсию называют

горем, немочью, бедствием, злой тварью, бичом, бурьяном (Jul. Schmidt, 136). По-средненидерландски: vallende evel, по-новонидерландски: vallende ziekte, sint Jans evel, grôt evel, gramschap goods [падучая болезнь, болезнь святого Иоанна, великая болезнь, гнев божий] (Huyd., Op St., I, 569). «Daß dich die gnücken rühre!» [чтоб тебя удар хватил!] (Melander, Jocoser., I, 434): gnuk по-нижненемецки — «удар». «Der tropf hat ihn gerürt» (Erasm. Alberus, 39), то есть: «его хватил удар». В средневековом латинском: gutta, gutta cadiva; в старофранцузском: la goute; cheent de gote [они падают от удара] (Ren., 25203). Родимец пробуждается, если подержать в руке лотос (см. II, 107). Некий особый вид припадка называется nesch или neschtropf. И.-К. Шмид в «Словаре швабского диалекта» приводит (по какой-то рукописи) слово näsch, означающее икоту (singultus); как и чихание (см. II, 747), икота считалась мягкой формой припадка; в Popowitsch, 511 встречается глагол noschen, «икать», а в древневерхненемецком языке употреб­ лялись слова nescazan и fnescazan, тоже означающие singultire [икать] (Graff, III, 782). Все эти формы я возвожу к готскому hnasqus (mollis, delicatus [нежный, мягкий]; древнеанглийское hnesc) — от этого же корня происходят древневерхненемецкие hnascôn, naseôn, равно как и нововерхненемецкое naschen (catillare [лакомиться]). В Mone, Anz., VI, 463 приведен заговор против некоей болезни под названием nösch, а также упомянуто слово nöschtropf в значении «блуждающий артрит»; текст заговора: ich gebeut dir nösch mit allen deinen gesellen, dann mit dir ist der stech und der krampf und gespat und geschoß und geicht und gesicht [я приказываю и тебе, nösch, и всем твоим товарищам, ибо вместе с тобой — и плеврит, и судорога, и воспаление коленного сустава, и ревматический прострел, и подагра, и артрит]. Еще в одном заклинании упоминаются 77 nöschen. «Мы войдем в дом к человеку и станем сосать его кровь, глодать его кости, пожирать его плоть», — говорят они; но все хвори этим заклинанием изгоняются в сухое дерево. По тексту ясно, что под nösch здесь имеется в виду не икота, а какое-то тяжелое и затяжное заболевание. Моне связывает форму nösch с древнесаксонским словом nesso, однако нижненемецкое ss соответствует верхненемецкому hs, а не sc, sch; на мой взгляд, совершенно несомненна связь существительного nösch с глаголом naschen (что бы он ни значил); у Гельблинга: sô dich diu suht benasche, daz dir hût und hâr abe gê! [чтоб тебя обглодала болезнь, чтоб с тебя слезла кожа и сошли волосы!] (Seifr. Helbl., I:1202) [10].

Когда речь идет о детях, вместо слова Krampf (спазм, судорога) обычно используют формы freise, freisig, gefrais (см. раздел «Суеверия», 474, 722), fräsel (Jul. Schmidt, 121, 137). Невралгия тройничного нерва по-верхненемецки зовется Schäuerchen, а по-нижненемецки — schürken; буквально это значит «легкая

дрожь, небольшая судорога». Нередко терминами freis, frais обозначают и эпилепсию (Abele, Gerichtsh., II, 429; [Abele, Künstl. Unordn.], IV, 218, 311).

Боль в животе называют Leibweh, Leibgrimmen (от krimmen — «испытывать острую боль»; новонидерландское krimpen); die obere grimme, mannsmutter [заворот кишок] (Wier, 107a); hachmutter, bärmund, bärmutter [колика] (Stald., I, 136); die bermutter hat mich gebissen [меня укусила матка] = у меня колика (Schm., I, 207); в Австрии — bervater и bermutter (Höfer, [Östr. Wb.], I, 77, 78); tvärmund (Stald., I, 334); trîbe (Fundgr., [I], 321:9) — по Гофману, это слово тоже означает колику. Дизентерия — Ruhr, Durchlauf, Darmgicht (по Gloss. Flor., 984a);

ûzsuht (Gl. Flor., 984a), zuzsuht; в Stald., II, 417 Aussucht — «понос». Rothe Ruhr

[кровавая дизентерия], der rothe Schaden [«красная тень»] (Anshelm, III, 236). Пневмония — Lungensucht; по-древнеанглийски — lungenâdl; в Sch-

weinichen, II, 256: «Schwinge oder Lungesucht» — вероятно, вместо Schwinge следует читать Schwinde? Чахотку в Австрии называют der Schwund; понововерхненемецки — Schwindsucht; по Abele, Gerichtsh., II, 303, эта болезнь ежегодно поражает по поларшина кишечной ткани.

Плеврит — Seitenstechen; по-древневерхненемецки — stechido, по-средне­ нидерландски — lancevel (Rein., 5401; Huyd., Op St., I, 569): от lanc (французское flanc, древневерхненемецкое lancha) — ilia, lumbus [брюшная полость, кишки]; в древневерхненемецких источниках слова lanchupil (morbus ilium [кишечная болезнь]) мне найти не удалось.

Водянка — Wassersucht; по-древневерхненемецки — wazarchalp [буквально: «водный теленок»] (hydrops; Diut., II, 181; Mone, VIII, 494). Ср. с mondkalb (mola, caro in utero nascens [недоносок, рожденный вместе с утробой; буквально: «лунный теленок»]; Melander, Joc., II, № 450), английским mooncalf (уродец): видимо, вокруг этого образа существовал некий мифологический ореол. Помимо прочего в документах встречается еще и собственное имя Sonnenkalb [«солнечный теленок»]; термин Aberkalb (или Afterkalb, Eberkalb) означает незаконнорожденного ребенка [11].

Выкидыш по-немецки называется Misgeburt, Fehlgeburt, Miskram; в значении «иметь выкидыш» используются глаголы umschlagen, umstülpen, verschütten, umwerfen, umkeipeln [буквально означающие: перевернуть, опрокинуть, пролить]. Zy heft de kar omgeworpen [она опрокинула тележку = у нее случился выкидыш] (Tuinman, Spreekw., I, 88); еще существует оборот «es ist ihr unrichtig gegangen» [у нее что-то пошло не так]: ср. с «meinem Weibe geht es unrichtig» [у моей жены что-то пошло не так = случился выкидыш] в Schweinichen, II, 314 — ср. с 321; geht ungerade [неверно пошло] (Kantzow, II, 30). По-датски «иметь выкидыш» — at giöre omslag. О нормальном рождении говорят: «принести ребенка на место». По-эстонски новорожденного уродца называют tüjad nurgad (буквально: пустые углы); ülle kätte minnema (выронить из рук, иметь выкидыш) — и наоборот: last pölwede peälet töstma («поднять ребенка на колене» — родить нормально). В Германии говорят: «es lärmt», «das Haus knakt» (близится

час родов [буквально: «слышен шум», «дом трещит»]); «das Haus ist eingefallen» (роды завершились [буквально: «дом рухнул»]; Sächs. prov. Blätt., XIV, 127); «der Ofen fällt ein» [печь разваливается] (Schm., I, 33). В средневерхненемецком: diu kamer wart entlochen [комната открылась] (Mar. [Oetter], 46). Слово bermutter, использовавшееся в значении «колика», в действительности означает болезнь матки: ее олицетворяли в облике жабы (Schm., I, 188) или мыши, которая выбегает из тела и переходит речку по лезвию меча (Ettner, Hebamme, 194, 195 — ср. с суеверием, описанным в II, 691) [12].

Кардиалгия — Herzgespan, Herzspann (см. раздел «Суеверия», 873, 949), а также Herzweh, Herzkulk (ventriculi colica [колика сердечного желудочка]); «что-то тянет, что-то мешает в сердце»; по-средневерхненемецки — herzeswer, swermage (Diut., II, 273). «Сердечный червь» — это нечто иное: в народе верят, что такой червь живет в сердце у каждого человека и что человек умирает, если этот червь выползет у него изо рта (Ettn., Hebamme, 890) или проползет по языку (Christ. Weise, Drei klügste Leute, 8, 9). Опухоль языка древние называ-

ли βάτραχος и rana [лягушкой]. Считалось, что булимию, ненасытный голод (по-гречески — βούλιμος [бычий голод], по-латински — appetitus caninus [со-

бачий голод]), тоже вызывает какое-то животное, живущее в человеческом теле: vermis lacertae similis in stomacho hominis habitat [червяк, похожий на ящерицу, живущий у человека в желудке] (Gl. Jun., 381); Seifr. Helbl., III:247: wir suln uns alle brœten, den zadelwurm tœten, der uns dicke hât genagen [раздобудем хлеба и прикончим голодного червя, который сгрыз нас изнутри].

Головная боль — houbitwê (Fundgr., [I], 320, 321); houbitsuht (Diut., II, 270); farren (см. раздел «Суеверия», 865; возможно, также и faren — см. II, 810). Tobesuht

— amentia [безумие] (Iw., 3233), расстройство мозга; wirbelsucht [головокружение] (см. раздел «Суеверия», 436).

Tussis [кашель]: древневерхненемецкое huosto, средневерхненемецкое huoste, нововерхненемецкое Huste (в Цюрихе — wüeste), древнескандинавское hôsti, древнеанглийское hvôsta, английское whoost. Простуда, насморк: Schnupfe,

Schnaube, Schnuder (в Швейцарии — pfnüsel); у Хильдегарды — nasebôz, coryza [насморк]. Средневерхненемецкое strûche (Fundgr., [I], 321:1; Ls, I, 403, 404). Хрипота: kramme (Fundgr., [I], 322). Катар: древневерхненемецкое tampho (Graff, III, 142), у Хильдегарды — dumpho; рожистое воспаление в Швейцарии называют тучами, летающим облаком (Stalder, II, 456) [13].

В Gl. Mons., 384 слово gelbsuht переводится как elephantiasis [слоновость, элефантиаз], однако ныне Gelbsucht — название другой болезни, ίκτερος [желтухи]. Вероятно, оборот «навешивать желтый китель» (Hartm., Vom segenspr., 176, 290) означает колдовское наведение желтухи? Gelesuht и fîch — это ficus morbus [болезненный нарост], древнеанглийское fîcâdl; «der rot vich» [красная смоква, красный нарост] в Altd. Bl., II, 199 — название геморроя; в Helbl., II:1190: der rôte siechtuom und daz vîc macht iuch bleich unde gel [кровавый понос и геморрой («нарост») делают человека бледным и желтым]. Древневерхненемецкое

misalsuht — lepra [проказа] (Graff, II, 875); в готском — þrutsfill (в Gramm., II, 20 я вполне обоснованно возвел эту форму к слову þriutan [досаждать, отягощать], а в Gramm., II, 598 в þruts я усмотрел аномальную (вместо þrutis) форму родительного падежа); слово þruts переводится как «мучение, страдание» и в данном случае, очевидно, означает терзания больного. Предполагаемый древневерхненемецкий аналог — druzisfel. Нельзя не обратить внимание на совершенно тождественную богемскую форму trud, означающую dolor [страдание] и lepra [проказа]; ср. с польским trąd — сыпь. В древневерхненемецком: hriupî (scabies [парша, чесотка]), rûda (impetigo [лишай, струпья]; Gl. Flor., 988b), zittarlûs (impetigo; Diut., I, 496b). Сейчас в народе можно услышать новые обороты [означающие чесотку]: Schneidercourage [«кураж портного»] (см. Adelung, статья «krätze») и Schneiderkurzweil [«досуг портного»] (Ettner, Unw. Doct., 349). Древнеанглийскому gicđa (scabies, impetigo [чесотка, лишай]) и английскому itch [чесотка] соответствует древневерхненемецкое juchido (Graff, I, 593). Рожу (erysipelas), «скачущий огонь», ignis sacer [святой огонь] (Ivo, Epistolae, 85a, 184b), по-древневерхненемецки называли omo, по-древнеанглийски — oma, подревнескандинавски — âma. Если у ребенка на лице высыпают красные пятна, то говорят, что его «Юдель обжег» (см. раздел «Суеверия», 473). В древнеанглийском þeor, þeorveorc — воспаление, þeorvyrm — impetigo vermicularis [червивый струп] [14]10.

Мочекаменная болезнь, calculorum dolor, у Гёца фон Берлихингена зовется «бродячим камнем» (Götz von Berlich., 103).

Один из видов кожных наростов (или грибка) называли словом malannus («скверный год»; см. раздел «Заклинания», VII); Ratherius, Opp. (ed. Ballerini), 15: carbunculi vel malae pustulae, quem malum vulgo dicunt malampnum [нарывы или гнойники: эту болезнь в народе называют malampnum]. Растение, с помощью которого излечивали эти нарывы, тоже называлось malannus; в древневерхненемецком — achalm (Graff, I, 132) [15].

Множество названий других недугов я не привожу здесь сознательно; еще большее количество соответствующих терминов, должно быть, мне просто неизвестно. Я задавался целью извлечь из этой сокровищницы нашего языка (сокровищницы, которой чаще всего пренебрегают) такие примеры, которыми доказывалось бы следующее положение: в народе происхождение болезней увязывали с определенными мифологическими концепциями. Хвори, как и все другие беды, происходили по воле богов, духов и чародеев; более того, сами

10 Греки тоже верили в то, что парша на коже появляется из-за мелких жуков. Plin.,

XXVII, 11: lapis vulgaris juxta flumina fert muscum siccum, canum. Hic fricatur altero lapide, addita hominis saliva; illo lapide tangitur impetigo. Qui tangit, dicit: φεύγετε κανθαρίδες, λύκος ἄγριος ὔμμε διώκει[на обычных камнях около рек прорастает сухой серый мох. Его растирают другим камнем, добавив человеческую слюну; этим камнем потом прикасаются к лишаю. Касаясь кожи, говорят: «Разбегайтесь, жуки, лютый волк вас долой прогоняет»].

болезни­ могли олицетворяться, становиться живыми существами, враждебно настроенными по отношению к людям (см. II, 808). Многие старинные понятия для нас уже совершенно темны: что такое, например, ülfheit [эльфийство], «болезнь из всех болезней»? что понимается под Hauptgeschein? В Ayrer, Faßn. sp., 148, 149 этот недуг прогоняют с помощью чар; упоминается он и в других сказаниях (см. Schm., III, 366). В Renn., 12180: ir habt daz houbtgeschîde [вы впали в безрассудство] (рифмуется с vermîde) — имеется в виду, очевидно, «недомыслие» или «безрассудство». Если верна всё же форма Hauptschein [«сияние головы»], то объяснить ее можно через древневерхненемецкое houbetskîmo (capitis radii [нимб, «лучи из головы»]; N., Cap., 63); соответственно, должна иметься в виду болезнь, которая как бы окутывает голову сияющей дымкой, отчего начинает двоиться в глазах. Ганс Сакс называет ее der plerr, augenplerr [туман перед глазами] (H. Sachs, II, 2:27b; III, 3:9d; IV, 3:13a—b); мы и сейчас говорим «die Blerr kriegen» в значении «от удивления прийти в замешательство». Считалось, что кервель, если его съесть, вызывает двоение в глазах (Fragm., 37b—c; Garg., 148a).

В одной финской песне (см. Schröter, 48 и далее) рассказывается о Лаунаватар, или Лоухиатар (Kalev., XXV:107), — старухе, которая рожает девятерых сыновей (как ведьмы рожают девять хольдов): оборотня, змея, risi (?), ящера, ночной кошмар, боль в суставах, подагру, разрыв селезенки, колику. Выходит, что названные болезни — это братья жутких чудовищ; последнюю из болезней, колику, в песне изгоняют с помощью чар.

Оспу современные греки изображают в виде страшной бабы, пугающей

детей; называют ее эвфемизмами: σὺγχωρεμένη (оберегающая, милостивая; ср. с древнескандинавской Эйр) или, чаще, — εὐλογία (восхваляемая, благо-

словенная; Fauriel, Disc. prel., LXXXV).

Следует уделить внимание еще одной болезни, которую уже в раннем Средневековье увязывали с кознями демонов и чертей. В первую очередь следует процитировать отрывок из «Жития святого Цезария Арелатского» (†542), написанного, как считается, учениками самого святого — Киприаном, Мессианом и Стефаном; итак, «Vita Caesarii Arelatensis», книга II, глава XIV (Acta Bened., I, 673): ille autem quid infirmitatis haberet? interrogavit. Dixerunt, daemonium, quod rustici Dianam appellant, quae sic affligitur, ut paene omnibus noctibus assidue caedatur, et saepe etiam in ecclesiam ducitur inter duos viros ut maneat, et sic flagris diabolicis occulte fatigatur, ut vox continua ejus audiatur… oculis meis vidi plagas, quas ante aliquos dies in dorsum et in scapulas acceperat, in sanitatem venire, pridianas autem et in ipsa nocte impressas recentes inter illas intextas, quas prius perpessa fuerat [«Но что у нее за недуг?», — спросил (Цезарий). Ему ответили: недуг от демона, которого крестьяне называют Дианой; демон коснулся ее, и теперь практически каждую ночь она терпит побои. Чтобы удержать (эту женщину) в церкви, иногда ее приводят туда двое мужчин; ее изматывает невидимое дьявольское бичевание, постоянно можно услышать ее крики… я собственными глазами видел ушибы у нее на спине и на плечах, нанесенные несколько дней

даже вспомнить один эпизод из Библии (3Цар.17:21; 4Цар.4:34): Илия и Елисей обмериваются над бездыханным ребенком, и тот возвращается к жизни. Здесь же стоит вспомнить и о традиции обмерять конечности при установке алтарных свечей (Diut., II, 292), хотя это не связано с излечением от болезней — ритуал призван отгонять предстоящие беды. В Bîhtebuoch, 40 встречаются такие вопросы: ob dû ie geloubetôst an hecse und an lâchenerin und an segenerin, und ob dû tæte daz si dir rieten? und ob dû ie gesegnet oder gelâchent wurde oder gemezen wurde, und ob dû ie bekort wurde? [веришь ли ведьме, шептухе, заклинательнице, советуешься ли с ними? читали над тобой заговоры и заклинания, измеряли тебя? пробовал ли ты сам это делать?]. Жена, чтобы обмануть мужа, говорит ему (Ls, III, 9): tuo dich her, lâ dich mezzen [иди сюда, и я тебя обмерю] — alsô lang ich in maz, unz er allez vergaz [я обмеряла его до тех пор, пока он всё не позабыл]. В другом стихотворении (Cod. Kolocz., 141) жена, доказывая мужу, что он не в своем уме, говорит:

«Sô habt her und lât iuch mezzen, oh ihtes an iu sî vergezzen».

Sie was ungetriuwe, sie nam ir rîsen niuwe.

Sie maz in nâch der lenge, dô was ez im ze enge,

sie maz im twerhes über houpt: «swaz ich spriche daz geloupt, blâset dar durch mit gewalt», si nam die rîsen zwîvalt,

«und tret mir ûf den rehten fuoz, sô wirt iu iuwer sühte buoz;

ir sult iuch in daz bette legen und sult iuch niergen regen, biz daz ir derhitzet

und ein wênc erswitzet,

sô ezzet drithalp rockenkorn, sô wirt iuwer suht gar verlorn».

[«Иди сюда, и я тебя обмерю, чтобы ты кое о чем забыл» (а она была неверной женой); она взяла свежую ветку и обмерила его в рост,

хотя ветка была слишком коротка; она обмерила ему голову и сказала: «Доверься мне, и, когда я скажу, подуй сюда изо всех сил», — и она дала ему еще одну палку.

«Затем наступи мне на правую ногу — это изгонит твою болезнь; ты должен будешь лечь в постель

ине шевелиться, пока не согреешься

ислегка не вспотеешь.

Съешь потом два с половиной ржаных зерна, и твоя болезнь совсем пройдет»]

Renner, 12183: strecket iuch nider und lât iuch mezzen [ложитесь и дайте вас обмерить]. Обмеривание упоминается среди колдовских практик (см. раздел «Суеверия», D, 38-r, 140-r). Беременные отмеривают фитиль длиной с образ святого и привязывают его к телу (см. раздел «Суеверия», F, 31). В районе Трира (см. Wier, Arzneibuch, 31, 3) какую-то болезнь называют словом Nachtgrif (вероятно, она происходит от нападения ночных призраков?); для проверки на эту болезнь следует взять пояс предполагаемого больного и натянуть ему этот пояс на голое тело, в длину и в ширину — затем пояс снимают и вешают на гвоздь с такими словами: «прошу тебя, боже, во имя трех дев — Маргариты, МарииМагдалины [Mariammagdalenam] и Урсулы, — яви больному знамение и укажи, действительно ли он болен ночным хватом». После этого с помощью повторного снятия мерок проверяют пояс, и если он стал короче, чем прежде, то это знак болезни. Согласно Schles. provinz. Bl. (1798), XXVII, 16—20, практически во всех деревнях у Лигница есть своя бабка-замерщица. Если кто-то хочет знать, не угрожает ли его жизни чахотка, то замерщица берет нитку и измеряет ею больного: сначала — от макушки до подошвы ног, а затем — по разведенным рукам, от одного края до другого. Если рост от головы до пят оказывается меньше длины раскинутых рук, значит, у человека чахотка; чем шире разведены руки, тем дальше зашла болезнь (см. II, 812); если нити хватает только до локтя, то больной уже безнадежен. Это измерение проводят несколько раз; если нитка растягивается и оказывается длиннее, чем прежде, то это хороший знак: болезнь отступает. Вещая старуха ни в коем случае не должна просить денег за свою работу: ей следует довольствоваться тем, что люди дают сами. В Märk. Forschungen, I, 247 описан другой обряд: женщину раздевали и обмеряли красной пряжей, вытянутой в воскресный день. Ср. с отмериванием зерен и воды (см. раздел «Суеверия», 258, 953; см. также II, 19, 24) [18].

Целители часто применяют прикосновение и привязывание. Обычно на тело хворого накладывают руки, рукава или нож (тыльной стороной); нередко больную часть тела обвязывают ниткой, иногда лекарство привязывают к телу.

Опривязывании еще будет сказано в дальнейшем.

ВПольше для больного, которого терзают белые люди (białe ludzie; см. II, 811), в пятницу сбивают ложе из бобовой соломы: поверх расстилают простыню, а затем на это ложе укладывают больного. Кто-нибудь надевает на спину­

решето с золой и начинает обходить больного так, чтобы у ложа образовался пепельный круг. Ранним утром кто-нибудь пересчитывает все черты и линии на золе, а затем молча, ни с кем не здороваясь, идет в дом к ведунье — она же, узнав число линий, прописывает соответствующее лечение (см. статью Бистера в Neue Berl. Mon. Schr. (1802), VIII, 230). Считается, что духи оставляют следы на золе; ср. со сказанием о земляном человечке (см. стр. 373; ср. с разделом «Эстонские суеверия», 40) [19].

О зачерпывании и проливании воды см. раздел «Суеверия», 515, 865. Апоплексический удар отводили, вбивая мотыгу в порог (ср. с разделом «Суеверия», G, строка 70).

Огнем выжигали зараженные раны: считалось, что этим и доказывается целительная сила пламени; уже в Sæm., 27b упоминается eldr viđ sôttum, «пламя против болезней». Рожистое воспаление осыпали искрами, высеченными при помощи кресала (см. раздел «Суеверия», 710). Чтобы защитить скот от пламени [чит. от болезней?], его проводили через священный живой огонь (см. II, 30 и далее) [20].

Чтобы излечить ребенка от жара, в старину его укладывали на печь или на крышу: mulier si qua filium suum ponit supra tectum (см. II, 746, 747) aut in fornacem pro sanitate febrium [если женщина положит свое дитя, чтобы вылечить его от жара, на крышу или в печь] (см. раздел «Суеверия», C, 10, 14); posuisti infantem tuum juxta ignem [ты положила дитя свое у огня] (см. раздел «Суеверия», C, 200a). Если ребенок не растет, значит, у него чахоточная атрофия — Elterlein; нужно засунуть его в печь, и тогда болезнь выйдет из него (см. раздел «Суеверия», 75). Этот способ лечения заставляет вспомнить о богинях и ночных странницах, которые тоже укладывают детей у огня (см. II, 665).

Детей и животных заставляли еще проходить или проползать через отверстия в земле, полые камни или раздвоенные деревья. С помощью этой процедуры разбивали любые чары — она либо отводила порчу, либо просто оказывала симпатический эффект на больного. Уже в «Канонах Эдгара» (по их древнеанглийскому переводу; см. Thorpe, 390) сказано: treovvurđunga and stânvurđunga and þone deofles cräft, þær ma þa cild þurch þa eorđan tihđ [(запрещается) почитание деревьев и камней, а также дьявольское искусство протаскивания детей через землю]. Mulieres, quae habent vagientes infantes, effodiunt terram et ex parte pertusant eam et per illud foramen pertrahunt infantem [женщины, у которых визгливые дети, вскапывают землю и делают в ней отверстие, через которое затем протаскивают ребенка] (см. раздел «Суеверия», A). Кормилицы, взяв новорожденного, тоже проталкивали его через какое-нибудь отверстие (см. раздел «Суеверия», G, строка 137); ребенка, который не никак не встает на ноги, заставляли проползти между усиками с двух ежевичных кустов, растущих друг против друга (см. раздел «Суеверия», 818). Больные овцы должны были проползти через трещину на молодом дубе; nullus praesumat pecora per cavam arborem aut per terram foratam transire [никто не должен водить скот

через полости в деревьях или через отверстия в земле] (см. раздел «Суеверия», A).

Еще в источниках неоднократно упоминаются просверленные камни: from þyrelan stâne [крепкий пробуравленный камень] (Kemble, II, 29 — 847 год); durihilîn stein [просверленный камень] (MB, II, 296 — 1130 год); в итальянском — pietra pertusa [продырявленный камень]; еще их называют игольными ушами. Один такой камень стоит в районе Фридевальда, между Герсфельдом и Вахой; судя по всему, «игольные уши» устанавливали на тех местах, где в старину стояли полые деревья, ныне уже высохшие и срубленные, но раньше пользовавшиеся большим почетом: Nadelöhr est lapis perforatus in locum arboris olim excavatae in media silva venatoribus ob ferarum silvestrium copiam frequente a Mauritio Hassiae landgravio ad viam positis, per quem praetereuntes joci et vexationis gratia proni perrepere solent [игольное ушко — это просверленный камень, который устанавливают охотники посреди леса, на месте дерева, чтобы звери в этом лесу водились в обилии; Мориц, ландграф Гессенский, нередко возводил такие камни у дорог — прохожие ради забавы и в наказание проспорившим (?) проползали сквозь них, согнувшись]12. Так охотники и путешественники развлекались до позднейших времен, когда вера в целительную силу полых камней уже давно забылась. В Галлии схожий обычай дольше сохранял свое исконное значение и в целом был шире распространен: les enfans trop faibles reprennent des forces, lorsqu’ils ont été assis dans le trou de la pierre saint Fessé, cette pierre informe placée au milieu d’un champ est respectée par les laboureurs, et la charrue laisse un espace libre à l’entour [чтобы слабые дети набрались сил, их усаживают в полость внутри камня святого Фесса (?); крестьяне ставят этот деформированный камень посреди полей и весьма почитают его; во время вспашки пространство вокруг камня оставляют нетронутым] (в Пуату; Mém. des antiq., VIII, 455; о схожих поверьях см. Mém. des antiq., I, 429, 430).

Судя по всему, с помощью проползания через трещину в дубе, через дыру в земле или отверстие в камне человек мог передать свою болезнь или порчу гению дерева (земли, камня)13. В районе Магдебурга я слышал о таком обычае: два брата (лучше всего — близнецы) должны прорубить сердцевину вишневого дерева, затем через это отверстие пропускают больного ребенка, после чего дерево крепко подвязывают: когда оно срастется, исцелится и ребенок. В Альтмарке, в районе Витштока, стоит неохватный заскорузлый дуб, ветви которого вросли друг в друга, естественным образом произведя отверстия: стоит хворому проползти через такое отверстие, как он освободится от своего недуга;

12Paulus Hentznerus, Itinerarium (1598, 1599) (Breslau, 1617), 5.

13Интересно, что в старофранцузском «Тристане» цверг Фросин [Frocine] просовывает голову к полому корню черного терновника и рассказывает растению секрет: у короля Марка — лошадиные уши (Altfr. Tristan, 1321—1334); так от цверга тайна переходит

ктерновнику­.

вокруг этого дерева разбросано множество костылей, которые оставили там исцелившиеся больные (Temme, 116, 117). В Швеции круглые отверстия в сросшихся сучьях называют «норками эльфов», через них проводят женщин при затяжных родах. Не во всех источниках упоминается то, какие именно болезни лечили таким методом; из следующей цитаты явствует, что английские крестьяне еще в прошлом столетии лечили таким образом переломы [или грыжи; Brüche]: in a farmyard near the midle of Selborne (a village in the county of Southampton) stands, at this day, a row of pollardashes (подстриженные ясени), which, by the seams and long cicatrices down their sides, manifestly shew that, in former times, they have been cleft asunder. These trees, when young and flexible, were severed and held open by wedges, while ruptured children, stripped naked, were pushed through the apertures, under a persuasion that, by such a process, the poor babes would be cured of their infirmity. As soon, as the operation was over, the tree in the suffering part, was plastered with loam, and carefully swathed up. If the part coalesced and soldered together, as usually fell out, where the feat was performed with any adroitness at all, the party was cured; but where the cleft continued to gape, the operation, it was supposed, would prove ineffectual. We have several persons now living in the village, who, in their childhood, were supposed to be healed by this superstitious ceremony, derived down perhaps from our saxon ancestors, who practised it before their conversion to christianity. At the south corner of the area neer the church, there stood about twenty years ago, a very old grotesque hollow pollardash, which for ages had been looked on with no small veneration as a shrewash. Now a shrewash is an ash whose twigs or branches, when gently applied to the limbs of cattle, will immediately relieve the pairs [pains] which a beast suffers from the running of a shrewmouse (землеройки) over the part affected. For it is supposed that a shrewmouse is of so baneful and deleterious a nature, that wherever it creeps over a beast, be it horse, cow, or sheep, the suffering animal is afflicted with cruel anguish, and threatened with the loss of the use of the limb. Against this accident, to which they were continually liable, our provident forefathers always kept a shrewash at hand, which, when once medicated, would maintain its virtue for ever, a shrewash was made thus14: into the body

14 Rob. Plot, Natural history of Staffordshire (Oxford, 1686), 222: superstitious custom they have in this county of making nursrow trees for the cure of unaccountable swellings in their cattle. For to make any tree, whether oack, ash or elm, a nursrow tree they catch one or more of these nursrows or fieldmice, which they fancy bite their cattle und make them swell, and having bored a hole to the center in the body of the tree, they put the mice in, and then drive a pegg in after them or the same wood, where they starving at last communicate forsooth such a virtue to the tree, that cattle thus swoln being wipt with the boughs of it presently recover: of which trees they have not so many neither, but that at some places they goe 8 or 10 miles to procure this remedy [в этом районе бытует суеверный обычай освящать мышиные деревья, с помощью которых лечат странные опухоли у скота. Чтобы сделать какое-то дерево (любое: хоть дуб, хоть ясень, хоть вяз) мышиным, сначала ловят одну или несколько полевых мышей, из-за укусов которых животные якобы и заболели, а затем пробуравливают отверстие в стволе

of the tree a deep hole was bored with an auger, and a poor devoted shrewmouse was thrust in alive, and plugged in, no doubt, with several quaint incantations long since forgotten. As the ceremonies necessary for such a consecration are no longer understood, all succession is at an end, and no such tree is known to subsist in the manor or hundred. As to that on the area, the late vicar stubbd and burnt it, when he was waywarden, regardless of the remonstrances of the bystanders, who interceded in vain for its preservation [на ферме, что находится посреди Селборна (это деревня в районе Саутгемптона), по сей день в ряд стоит несколько подрезанных ясеней: по краям этих деревьев видны рубцы и длинные шрамы, явно указывающие на то, что в былые времена стволы разрубали пополам. Когда эти ясени еще были молодыми и гибкими, их прорубали и распирали клиньями; детей, страдающих от переломов (или больных грыжей, ruptured), раздевали и просовывали сквозь отверстия в деревьях, будучи уверенными в том, что от такой процедуры бедное дитя исцелится от своего недуга. Завершив обряд, поврежденную часть дерева заклеивали глиной и аккуратно заматывали. Если ствол заживал и срастался — а именно так чаще всего и выходило, при условии, что всё делали достаточно умело, — то и больной выздоравливал; если же разруб оставался зиять, то, как считалось, всё было напрасно. Сейчас в деревне есть несколько человек, которых в детстве якобы исцелили с помощью этого суеверного обряда, доставшегося нам, вероятно, от наших саксонских предков, отправлявших нечто подобное еще до обращения в христианство. На южной оконечности той же деревни, возле церкви, примерно двадцать лет назад стоял очень старый ясень, полый, диковинной формы, который столетиями весьма чтили как мышиный ясень. Мышиным называют такой ясень, ветвями или сучьями которого можно исцелять скот: если осторожно коснуться такой веткой больной части тела, то животное немедленно освободится от страданий, которые, как считается, нанесены землеройкой. В народе верят, что землеройки от природы наделены вредоносными и губительными качествами: стоит им проползти по животному (по лошади, по корове, по овце), как его одолевают страшные муки, угрожающие необратимым повреждением конечности. Этой опасности скот подвергался постоянно, и наши предусмотрительные предки всегда держали под рукой мышиный ясень, который, исцелив животное единожды, навсегда сохранял свои чудесные свойства; мышиный ясень освящали следующим образом: в стволе дерева сверлом проделывали отверстие, в которое живьем забрасывали несчастную обреченную землеройку, а затем это отверстие снова затыкали — при этом, скорее всего, распевая диковинные заклинания, с тех пор

дерева­ — в это отверстие опускают мышей, а затем их закрывают там или колышком, или куском того же дерева. Умирая от голода, мыши сообщают дереву особые свойства: если ветками с этого дерева побить больную скотину, то все опухоли вскорости спадут. Таких деревьев не очень много: кое-где проходят по восемь или по десять миль, чтобы только раздобыть это лекарство]­.

В Фогельсберге больные подагрой носят на безымянном пальце правой руки

железные кольца, сделанные из гвоздей, на которых кто-то повесился. Обереги от подагры носят на груди, завернув их в неотбеленное льняное полотно с нитками без узлов. Здесь мы имеем дело с амулетами и колдовскими узами. О целительных поясах знал уже Марцелл [Эмпирик] (см. также Ags. Hom., II, 28).

И болезни, и лекарства закапывали в землю (или в муравейник — см. раздел "Суеверия", № 864). В X веке родимец лечили, зарывая в землю цветы с персикового дерева — об этом способе без особого доверия упоминает Ратерий (Ratherius, Praeloquiis lib. I (ed. Mart. et Dur. — 808; ed. Ballerini — 31): factum sit, infectum sit, narratum est quod refero. Cujusdam divitis filius gutta, quam cadivam dicunt, laborabat. Medicorum omne probatissimorum erga eum inefficax ingenium ad desperationem salutis paternum atque maternum deduxerat animum, cum ecce unus servorum suggerit, ut flores arboris persicae optime mundatos primo lunis (i. e. lunae) die aprilis mensis in vase vitreo colligerent, quod sub radice ejusdem arboris, insciis omnibus, ab uno quo vellent suffoderetur, eodem die reversuro ipso, a quo positum est, anno vergente, si fieri posset, hora quoque eadem, et effosso vase flores in oleum conversos arborem siccatam inventuro, quod sub altare positum, presbytero quoque ignorante, novem missis super eo celebratis sanctificaretur, et statim post accessum ejusdem morbi novem vicibus in haustum diatim scilicet aegro daretur, cum oratione dominica, ita duntaxat, ut post «libera nos a malo» a dante diceretur: «libera deus istum hominem, nomine ill., a gutta cadiva», et quibus novem diebus missam quotidie audiret,­ azymum panem cibumque quadragesimalem post jejunium caperet, atque ita deo miserante convalesceret. Si tamen factum est, ille convaluit, servus emancipatus est, etiam heres adscriptus, medicina ab innumeris adprobata multis quoque salutis contulit remedia [расскажу, что слышал, — может, это правда, а может и нет. Сын одного богача страдал от болезни, которую называют падучей. Лучшие врачи пробовали вылечить его всеми возможными средствами, но всё, к горю отца и матери, без толку; и тогда один слуга посоветовал такой метод: кто-то один должен собрать (лучше всего — в апрельское новолуние) персиковые цветы в стеклянный сосуд, а затем, втайне от всех, закопать их под корнем того же дерева. Через год, в тот же день и, если возможно, в тот же час, этот человек должен вернуться к дереву и выкопать сосуд: цветы превратятся в масло, а само дерево высохнет; затем сосуд с маслом нужно положить под алтарь, причем так, чтобы настоятель не знал об этом. Над этим алтарем должны отслужить девять месс; после этого на протяжении девяти дней персиковое масло следует давать больному с Господней молитвой, после слов «избавь нас от лукавого» добавляя: «избавь, боже, этого человека (имярек) от падучей болезни!». В эти девять дней больному следует посещать мессы, держать пост, есть только пресный хлеб и постную пищу — тогда, милостью божьей, несчастный поправится. Впрочем, если бы всё так и случилось, если бы сын богача поправился, а слугу освободили от работы и сделали наследником, то, надо полагать, этот метод уже бы применяли в медицине, это лекарство уже бы испробовали на множестве пациентов].

(Plin., XXX, 4); sunt occulti interaneorum morbi, de quibus mirum proditur. Si catuli, priusquam videant, applicentur triduo stomacho maxime ac pectori et ex ore aegri suctum lactis accipiant, transire vim morbi, postremo exanimari dissectisque palam fieri aegri causas. Mori et humari debere deos [eos] obrutos terra [есть несколько непонятных болезней внутренних органов, которые лечат только с помощью чудесных средств. Если на протяжении трех дней прикладывать к больному месту (лучше всего — к животу или к груди) щенков (еще незрячих) и давать им сосать молоко изо рта у больного, то болезнь перейдет к этим щенкам; как они издохнут, так по их органам определяют, что именно болит у человека. Умерших щенков следует похоронить] (Plin., XXX, 7); quod praeterea traditur in torminibus, mirum est, anate apposita ventri transire morbum anatemque emori [против колик есть еще одно чудесное средство: считается, что если на живот больному положить утку, то болезнь переходит на нее, и утка умирает] (Plin., XXX, 7). Щенков-сосунков прикладывали к груди вплоть до позднейших времен. Мозоль (clavus, ἧλος) называют куриным глазом (kuřj oko по-богемски), сорокиным глазом (exterôg по-нидерландски), вороньим глазом: существует поверье о том, что этим птицам можно передать свою мозоль. Кто крикнет на том месте, где сидела сорока, «zigi, zigi, ägest, i ha dreu auga ond du gad zwä!» [эй, сорока, у меня три глаза, а у тебя всего два!], тот немедленно избавится от мозоли (Tobler, 18b).

Чтобы исцелить блуждающий артрит, больного во весь рост оборачивали чистым льном: он лежал, как куколка в коконе, а поверх его еще укрывали овечьей шкурой — благодаря обильному потоотделению человек должен был исцелиться от своего недуга. Лечение оборачиванием известно нам и по животному эпосу. Лев, терзаемый лихорадкой, заворачивается, чтобы пропотеть, в шкуру волка трех с половиной лет, содранную с него заживо; о том же повествуется уже в басне Эзопа (см. Reinh., CCLX). Более подробный рассказ можно найти

встаронемецкой поэме: лев заболел из-за того, что в мозг к нему заполз муравей; лис Рейнгарт предлагает лечение: завернуться в шкуру старого волка, поверх нее обмотаться медвежьей шкурой, а голову накрыть шкурой кошки;

вконечном итоге муравей из больной головы льва выползает на теплую кошачью шкуру. Заворачивание больного в шкуру недавно освежеванного зверя в Средние века нередко практиковалось на самом деле: так выхаживали детей — недоношенных или вырезанных из утробы (см. I, 664), — а также тех, кто сильно пострадал при падении. В нидерландской комедии XVI века, озаглавленной «De böse frouwens», больную женщину решают «in eine vriske pagenhut beneijen» [завернуть в свежую конскую шкуру]. По сообщению Шмидта, восточные монголы исцеляются от болезней, опуская ногу в разверстую грудь свежезабитой лошади (Schmidt, Über Ostmongolen, 229). В нескольких случаях упоминается использование теплой звериной плоти во врачебных целях: vivum gallinaceum pullum per medium dividere et protinus calidum super vulnus imponere, sicut pars interior corpori jungatur [живого петуха темного цвета следует разрубить (так, чтобы внутренняя часть его тела осталась целой), а затем сразу же, еще теплым,

наложить на рану] (Celsus, V, 27); «вскрой черную курицу и положи ее на обритую голову» (Ettner, Hebamme, 795); свежее мясо накладывали на раны (Belg. mus., VII, 446) [22]18.

В «Рейнгарте» из шкуры Рандольта [Randolt] для больного льва вырезают hirzîn rieme [олений ремень] (Reinh., 1951); в одной бреслауской рукописи XIV века (см. Fundgr., I, 325) то же самое в действительности предписывается в качестве древнего целительного средства: für daz vallende ubel. Du sall warten, swenne iz en an ge, so nim einen hirzinen riemen unde bint im den umbe den hals di wile im we si, unde sprich: in nomine etc. so binde ich hie den sichthum dises menschen in disem knopfe, unde nim den selben riemen denne unde knupfe einen knoten dar an. Den selben riemen sal man denne binden dem siechen umbe den hals, unde derselbe mensche sal sich denne enthalden von dem wine unde von dem fleische, biz daz er kume da man einen toten man begrabe, da sal man den riemen losen dem siechen von dem halse unde sal den selben riemen begraben mit dem toten manne, wan der selbe rieme sal dem toten geleget werden under di schulter, unde sol einer sprechen, der den riemen leget etc. der sichtum gewirret im nimmer mere [от падучей болезни. Дождись, когда у больного начнется припадок, возьми олений ремень и крепко повяжи его больному вокруг шеи, говоря: «во имя отца (и так далее), я связываю болезнь этого человека в его голове»; затем повяжи на том же ремне узел и снова закрепи его у больного на шее; этот человек, страдающий от падучей, должен воздерживаться от вина и мяса до тех пор, пока не придет на чьи-нибудь похороны, — там с шеи больного можно снять ремень, который затем следует положить мертвецу под плечо и закопать в могиле вместе с гробом; тот, кто кладет ремень, должен сказать: «(во имя отца и так далее), чтобы болезнь больше не мучила этого человека»]. В другом источнике для защиты от эпилепсии рекомендуется повязываться волчьей шкурой (Belg. mus., VI, 105) [23].

18 His diebus occulto dei judicio idem Eraclius (episcopus leodiensis, †971) morbo, qui lupus dicitur, miserabiliter laborabat. Patiebatur autem in natibus. Erat igitur videre miseriam. Tam graviter enim vis valetudinis grassabatur, ut mirum in modum carnes viri lupino modo consumeret, corroderet, devoraret; solumque solatium, non quidem spes evadendae aegritudinis. Sed saltem dilatio mortis erat, quod quotidie duo pulli gallinarum eplumes et eviscerati mane, duoque vespere, vice carnium viri consumendi morbo, ac si lupinae rabiei, apponebantur [в те дни по неисповедимому божьему соизволению Ираклий (епископ Льежский, †971) ужасно страдал от болезни, которую называют волком. Ягодицы у него так болели, что на него было жалко смотреть. Недуг свирепствовал, и тело епископа было как будто искусано, изгрызено, изорвано волком; не было никакой надежды побороть эту болезнь, но было одно средство, которое хотя бы откладывало неизбежную смерть: ежедневно ощипывали и потрошили четырех цыплят, которых затем подавали — двух утром и двух вечером, — чтобы болезнь, подобная волчьему бешенству, пожирала их вместо тела епископа]. Цыплят привязывали к месту с помощью специальных креплений (Chapeaville, I, 191—194). Кожное воспаление и разъедающую язву называли волком (lupus): «нагулять себе волка»; в латинском — intertrigo, в греческом — παράτριμμα [опрелость].

амулеты, которые часто делали из листового металла [Bleh]: потому по-древне­ верхненемецки их называли pleh, plehhir; еще такие талисманы делали из стекла, дерева, костей, трав, серебра, золота. Под ligaturae, судя по всему, понимаются просто завязки из ниток. Более позднее немецкое название подвязанных оберегов — Angehenke [навязи, наузы] (см. раздел «Суеверия», 869, 870). Еще на теле носили тайнописные облатки и руны, причем иногда не для исцеления, а для наведения чар и порчи. Приведу свидетельства о различном использовании таких навязей: ut clerici vel laici phylacteria vel falsas scriptiones aut ligaturas, quae imprudentes pro febribus aut aliis pestibus adjuvare putant, nullo modo ab illis vel a quoquam Christiano fiant, quia magicae artis insignia sunt [тех священнослужителей и мирян, которые неразумно верят в филактерии, в обманные письмена или в перевязные амулеты, якобы помогающие от лихорадки и других напастей, нельзя считать христианами, поскольку всё это — приметы колдовства] (Capitul., VI, 72); admoneant sacerdotes non ligaturas ossium vel herbarum cuiquam adhibitas prodesse, sed haec esse laqueos et insidias antiqui hostis [священники должны увещевать народ не пользоваться наузами из костей или трав, ибо таковые суть ловушки, силки, расставленные врагом рода человеческого] (Capit. add., III, 93). Григорий Турский рассказывает о больном мальчике, к которому призвали ведуна (ariolus): ille vero venire non differens accessit ad aegrotum et artem suam exercere conatur, incantationes immurmurat, sortes jactat, ligaturas collo suspendit [явившись, он испробовал всё тот же подход к больному, пытаясь изгнать недуг своим колдовством: он бормотал заклинания, бросал жребий, вешал навязи мальчику на шею] (Greg. Tur., Mirac., II, 45). Lex Visigoth., VI, 2:4: qui in hominibus vel brutis animalibus, seu in agris seu in vineis diversisque arboribus maleficium aut diversa ligamenta aut etiam scripta in contrarietatem alterius excogitaverit facere [кто наложит злые чары, колдовские наузы или письмена на людей, на неразумных животных, на поля, на виноградники, на деревья (или совершит еще что-то противозаконное)]. Lex Sal., XXII:4: si quis alteri aliquod maleficium superjactaverit, sive cum ligaturis in aliquod loco miserit [если кто наложит на другого порчу или сотворит на какое-то место навязь]. В «Малом указателе суеверий» (см. раздел «Суеверия», B; ср. с C, вопрос 43, 195b) тоже упоминаются вредоносные ligaturae и nefaria ligamenta [нечестивые навязи]; в Kopp, Palaeogr., III, 74 и далее можно найти и другие цитаты относительно амулетов и перевязей. У Гинкмара: turpe est fabulas nobis notas referre, et longum est sacrilegia computare, quae ex hujusmodi de ossibus mortuorum atque cineribus carbonibusque extinctis (см. II, 47)… cum filulis colorum multiplicium, et herbis variis ac cocleolis et serpentum particulis composita, cum carminibus incantata deprehendentes comperimus [не пристало нам обсуждать болтовню и не стоит долго рассуждать о кощунстве, о каких-нибудь костях мертвых, о погасшей золе или об углях… которые, как мы знаем, вместе с разноцветными нитками, всяческими травами, улитками и кусками змей подвешивают, распевая заклинания] (Hincmar, I, 654). В связи с разноцветными нитками можно вспомнить такой

стих Вергилия: terna tibi haec primum triplici diversa colore licia circumdo [сначала трижды обматываю тебя трехцветной нитью]; а также: necte tribus nodis, ternos Amarylli colores [Амариллида, свяжи три узла трех цветов] (Virg., Eccl., VIII, 73, 77)22. Если делать наузы наших предков и научили римляне, то, судя по всему, это должно было произойти довольно рано; уже у Бонифация (письмо от 742 года) читаем: dicunt quoque se vidisse ibidem mulieres pagano ritu phylacteria et ligaturas in brachiis et cruribus ligatas habere et publice ad vendendum venales ad comparandurn aliis offerre [говорят, что те же женщины по языческому обычаю носят филактерии и навязи на шеях и голенях, а кроме того публично предлагают их изготовить за деньги] (Bonifacius, Epist., 51). У Беды Достопочтенного: nam et multi… ad erratica idolatriae medicamina concurrebant, quasi missam a deo conditore plagam per incantationes vel phylacteria… cohibere valerent [многие… пользуются ложными идолопоклонническими лекарствами, как будто бедствие, посланное богом-творцом… можно отвести заклинаниями или филактериями] (Beda, IV, 27). Филактерий с реликвиями, свисающий с шеи до груди, упоминается у Сигеберта из Жамблу (Sigeb. Gembl., 828). Bonaventura, Centiloquium, I, 29 (см. Bonaventura, Opp. (ed. Venet.), V, 130): maleficium est peritia, per quam mulieres faciunt aliquas ligaturas in damnum vel in commodum alicujus, ut de crista galli et de rana et de imagine cum eis [известно такое колдовство: кому-то во вред или на пользу женщины делают различные навязи, вплетая в них петушиные гребешки, лягушек и изображения]. Уже у Плиния Старшего упоминается навязь из жуков (Plinius, XXX, 1). Об оберегах из жеребячьего зуба говорилось на II, 111; у Плиния: dentes qui equis primum cadunt facilem dentitionem praestant infantibus adalligati [первые зубы, выпавшие у жеребенка, привязывают на детей, чтобы у них легче прорезались зубы] (Plin., XXVIII, 19). Вероятно, fülizant [жеребячий зуб] в Ms, II, 160b упоминается вместе с крестным отцом из-за того, что именно восприемник должен был повязывать этот оберег на своего крестника? О привязывании целебных трав см. в следующей главе [26].

О наведении болезненной порчи на новобрачных уже упоминалось — см. II, 682, 705. Ведьма, если она оказалась на венчании, может сделать мужа бессильным, а жену — бесплодной; для этого ей достаточно пробормотать заклинание. Об одном таком случае рассказывает Гинкмар Реймсский (см. Hincmar, I, 654), он же упоминает и о том, какие именно средства ведьмы употребляют для наведения такой порчи; на свидетельстве Гинкмара основан один из пунктов в «Декрете Грациана» (II, 33:1, §4). Этот вид колдовства называется веревочной навязью, шнурковой навязью, запиранием замка, связыванием [Senkelknüpfen, Nestelknüpfen, Schloßschließen, Binden]; процедура непременно сопровождается

22 У литовцев принято, чтобы невеста перед венчанием бросала связку цветных ниток и монетку в каждый угол дома, а на пути в церковь — в каждую канаву и в каждый пруд, что попадается ей на глаза; это считается жертвоприношением для домового и водяных (Merkel, Letten, 50; см. также раздел «Эстонские суеверия», 11).

тайным вязанием узлов или захлопыванием замка23. Под Nestel здесь понимается обычный шнурок (ligula), а под Senkel — веревка, концы которой залиты металлом, чтобы она быстрее уходила под воду. Еще этот вид порчи называют

сопряжением бреши, узлом исподнего, шарфяной вязкой; по-французски: nouer l’aiguilette [шнурковая перевязь]. Считается, что есть пятьдесят видов таких узлов; бытует множество непонятных узелковых заговоров24. Запертый замок и колдовской узел выбрасывали, а не вешали на зачарованного человека.

Множество суеверий связано с беременностью и родами (см., например, раздел «Суеверия», 41, 176, 293, 337, 364, 489, 561, 654, 674, 688, 691, 702, 724—732, 815, 859, 924, 933; см. также раздел «Эстонские суеверия», 12, 18—23). Если жена наденет тапочки мужа, если в день свадьбы жених подвяжет невесте чулки, то предстоящие роды пройдут легко. Возможно, эти поверья как-то связаны с такой приметой (ее древность я тоже еще докажу): в брачную ночь невеста должна незаметно подменить рубашку мужа своей сорочкой. У Винтлера (см. раздел «Суеверия», G, строка 170): das sind dan etlich briute, die legent ihr hemd an irs mannes ort [некоторые невесты кладут свою сорочку на место мужниной]. Более подробное описание этого обычая можно найти у фон дем Тюрлина (Turlin, Wh., 148) — diu künigîn wart gebriset in ein hemede [королева затянулась сорочкой]:

alser dir sî gelegen bî,

und er dar nâch entslâfen sî, sô lege tougen sîn hemede an; und ob dîn sin gesuochen kan. Daz ez werde heimlich getân, sich, daz dich iht verdrieze, dîn hemde sîn houpt beslieze; daz sol an dînem vlize stên: dar nâch soldu über in gên

an sîme hemde, daz wirt dir vromen.

[когда он ляжет рядом с тобой и наконец уснет, ты тайно подмени его рубашку

любым способом, какой сможешь выдумать; смотри, чтобы всё было незаметно, не допускай ошибок,

своей рубашкой оберни его голову; если хочешь облегчить свои муки, то обойди вокруг него в его рубашке, и это поможет тебе]

23О том, как снять такую порчу, рассказывается в Ettner, Hebamme, 294, 296

ив Wegner, Schauplatz, 625 и далее.

24Bodin (übers. von Fischart), 74, 75.

У греков родам содействовали или препятствовали особые божественные существа, илифии, посланницы Геры; со временем возникло представление о богине Илифии (римляне называли ее Люциной). В «Эдде» Оддрун [Oddrûn], сестра Атли, сведущая в повивальном искусстве, по полям едет к роженице, сбрасывает со своего коня седло и врывается в палаты (Sæm., 239); затем она встает на колени у постели девушки и начинать читать свои заклинания. О принятии родов говорили: kiosa mæđr frâ mögum (exsolvere matres a pueris [разрешать, освобождать матерей от сыновей] (Sæm., 187b); считалось, что это — задача норн. Скорее всего, многие симпатические методы ускорения и замедления родов, до сих пор остающиеся в арсенале повитух, практиковались с древнейших времен: считается, например, что если перед роженицей скрестить руки или положить ногу на ногу, то это остановит схватки; если же, наоборот, развести, расставить руки или ноги, то это поможет женщине поскорее разрешиться от бремени; скорее всего, сбрасывание седла в «Плаче Оддрун» имеет то же символическое значение­.

В Ov., Met., IX, 298 и далее:

dextroque a poplite laevum pressa genu, digitis inter se pectine junctis sustinuit nixus. Tacita quoque carmina voce dixit, et inceptos tenuerunt carmina partus.

[положила правое колено на левое, переплела пальцы

и сдерживала роды. Тихим голосом шептала заклинания и не давала завершиться начавшимся родам]

Ov., Met., IX, 310, 311:

divam residentem vidit in ara, brachiaque in genibus digitis connexa tenentem.

[видит, что на алтаре воссела богиня:

руки она держит на коленях, а пальцы у нее переплетены]

Ov., Met., IX, 314, 315:

exsiluit, junctasque manus pavefacta remisit diva potens uteri.

[подскочив от удивления, развела сомкнутые руки богиня, что властвует над материнской утробой]

Assidere gravidis, vel cum remedium alicui adhibeatur, digitis pectinatim inter se implexis veneficium est, idque compertum tradunt Alcmena Herculem pariente. Pejus si circa unum ambove genua; item poplites alternis genibus imponi [сидеть с переплетенными пальцами в присутствии беременных женщин или когда кому-то

дают лекарство считается колдовской практикой: говорят, что об этом узнали, когда Алкмена рожала Геркулеса. Еще хуже, если пальцы сомкнуты на колене или если колени скрещены между собой] (Plin., XXVIII, 6); ferunt difficiles partus statim solvi, cum quis tectum, in quo sit gravida, transmiserit lapide vel missili ex his, qui tria animalia singulis ictibus interfecerint hominem, aprum, ursum. Probabilius id facit hasta velitaris, evulsa e corpore hominis, si terram non attigerit [говорят, что тяжелые роды немедленно разрешатся, если над крышей того дома, в котором лежит роженица, перебросить камень или снаряд, которым были убиты три живых существа: человек, вепрь, медведь (каждый — одним ударом). Еще вернее использовать с тем же велитское копье, вырванное из человеческого тела, еще не коснувшегося земли] (Plin., XXVIII, 4) [27].

Отравления иногда пытались лечить насильственным способом: больного подвешивали за ноги, а затем, через какое-то время, вырывали ему глаз, полагая, что через это отверстие вытечет весь яд; tamen intoxicatus Albertus in Austria, et diu per pedes suspensus, oculum perdens evasit [в Австрии Альберт отравился и долго провисел вниз головой, всё же избежав потери глаза] (Albertus Argent. (ed. Basil., 1569), 167) [28].

Считалось, что здоровье можно поддержать и восстановить с помощью воды (особенно ключевой) и огня (см. II, 10, 13, 32, 45—55); в первую очередь это касается воды из тех ручьев, которые пробились сквозь скалы по воле бога или святого. Змее, что свивается у священного ключа или часто проползает мимо него (см. II, 10, 13), можно уподобить змеиный жезл Эскулапа. Со скал и стен капает святая вода или целебное масло. Замурованная мать (см. II, 778 и далее) какое-то время (пока не умерла) продолжала кормить своего ребенка сквозь отверстие в стене; с этой стены постоянно капает вода, и туда за исцелением ходят кормящие матери, у которых не хватает молока; материнское молоко так долго лилось сквозь эту стену, что отныне само это место помогает другим наполнить грудь. Существует аналогичное итальянское поверье: est quoque non procul ab hoc oppido (Veronae) in valle quadam Policella dicta locus Negarina nomine, ubi saxum durissimum visitur, in quo mammae ad justam muliebrium formam sculptae sunt, ex quarum papillis perpetuae stillant aquae, quibus si lactans mulier papillas aspersit et laverit, exsiccatus aliquo ut fit vel morbo vel alio casu, illi lacteus humor revocatur [недалеко от этого города (Вероны), в долине, которая называется Поличелла, есть место под названием Негарина, где можно увидеть крепчайшую скалу, в которой вырезаны женские груди правильной формы — с сосков постоянно капает вода, которой кормящие матери окропляют и омывают себе грудь, чтобы вернуть молоко, которое у них (по болезни или еще отчего-то) пересохло] (Hentzner, Itinerar., 201). Скала, с которой капает молоко, упоминается в Fel. Faber, Evagatorium, I, 449; по-литовски твердые камни называют Laumês papas, «сосцами Лаумы».

ВСредние века верили, что от болезней можно исцелиться, прикоснувшись

кмогилам святых; в представлении народа всё, что связано с такой могилой,

приобретает особую силу: иногда, чтобы вылечиться, достаточно одного глотка той воды, которую проливали над костями святого, над его одеждой, над щепками с гроба, над самой могильной землей. Целительной силой обладают дерн и роса с могилы (Greg. Turon., Vitae patr., 6, 7)25. Беда рассказывает о святом Освальде: in loco, ubi pro patria dimicans a paganis interfectus est, usque hodie sanitates infirmorum et hominum et pecorum celebrari non desinunt. Unde contigit ut pulverem ipsum, ubi corpus ejus in terram corruit, multi auferentes et in aquam mittentes suis per haec infirmis multum commodi afferrent, qui videlicet mos adeo increbuit, ut paulatim ablata exinde terra fossam ad mensuram staturae virilis reddiderit [больные люди и животные по сей день приходят за исцелением на то место, где он, сражаясь за родину, пал от рук язычников. Там, где его тело рухнуло на землю, собирают пыль, которую затем смешивают с водой: таким образом многие вылечили своих больных товарищей; землю оттуда постепенно уносят — этот обычай так распространен, что на месте уже образовалась яма глубиной в человеческий рост] (Beda, III, 9); de pulvere pavimenti, in quo aqua lavacri illius effusa est, multi jam sanati infirmi [пылью с той мостовой, на которую, омыв останки святого, пролили воду, исцелилось немало больных] (Beda, III, 11); habeo quidem de ligno, in quo caput ejus occisi a paganis infixum est… tunc benedixi aquam, et astulam roboris praefati immittens obtuli aegro potandam. Nec mora, melius habere coepit [у меня есть частица того деревянного кола, на который язычники, убив Освальда, насадили его голову… я благословил воду, положил в нее одну щепку от этого дуба и дал ее выпить больному. Он сразу же начал поправляться] (Beda, III, 13); в Beda, IV, 3 рассказывается о святом Чеде

25 Григорий Турский (Greg. Tur., Mirac., I, 21) заимствует у Евсевия (Eusebius, VII, 18) легенду о металлическом изображении Спасителя, благодаря которому у одной кесарийской женщины остановилось кровотечение: hujus ad pedem statuae in basi herba quaedam nova specie nascitur. Quae cum exorta fuerit, crescere usque ad stolae illius aereae indumenti fimbriam solet. Quam cum summo vertice crescens herba contigerit, vires inde ad depellendos omnes morbos languoresque conquirit, ita ut quaecunque fuerit illa infirmitas corporis. Haustu exiguo madefacta salutaris graminis depellatur: nihil omnino virium gerens, si antequam aereae fimbriae summitatem crescendo contigerit, decerpatur. Hanc statuam ad similitudinem vultus Jesu tradebant, quae permansit etiam ad nostra (Eusebii) usque tempora, sicut ipsi oculis nostris inspeximus [у подножия этой статуи росла трава какого-то нового вида. Взойдя, она должна была коснуться медного подола. Как только трава достигала наивысшей точки роста и касалась подола статуи, люди собирали ее, чтобы прогнать все хвори и недуги, любую телесную немощь. Один пучок целебной травы, размоченный в воде, исцелял любую болезнь: но если траву срывали до того, как она коснется медного подола, то она ничего не давала людям. Говорят, что эта статуя изображает Иисуса; она сохранилась до наших дней (то есть до дней Евсевия Кесарийского), и мы видели ее собственными глазами]. Этот же красивый миф изложен и у Агобарда (Agobardus, Opp. (ed. Baluze; Par., 1666), I, 248, 249). Было важно, чтобы эта трава доросла до подола одежды — она приобретала целительные свойства, только коснувшись платья.

[Ceadda] (†672): est autem locus idem sepulcri tumba in modum domunculi facta coopertus, habente foramen in pariete, per quod solent hi, qui causa devotionis illo adveniunt, manum suam immittere, ac partem pulveris inde assumere, quam cum in aquas miserint atque has infirmantibus jumentis sive hominibus gustandas dederint, mox infirmitatis ablata molestia cupitae sanitatis gaudia redibunt [на месте его захоронения стоит гробница в виде домика с крышей, в одной из стен этого домика есть отверстие: кто приходит к могиле на поклонение, тот обычно запускает туда руку и берет немного пыли, которую затем смешивают с водой и дают пить больному животному или человеку; после этого недуги сразу же отступают и, к радости больного, к нему возвращается желанное здоровье]; в Beda, IV, 61 [6] — о святом Эрконвальде: etenim usque hodie feretrum ejus caballarium, quo infirmus vehi solebat, servatum a discipulis ejus, multos febricitantes vel alio quolibet incommodo fessos, sanare non destitit. Non solum autem suppositi eidem feretro vel appositi curantur aegroti, sed et astulae de illo abscissae atque ad infirmos allatae citam illis solent afferre medelam [его ученики до сих пор хранят носилки, на которых святого везли, когда он занемог: с помощью этой вещи многие по-прежнему исцеляются от лихорадки и других хворей. Здоровье возвращается не только к тем, кто ложится на эти носилки или стоит рядом с ними, — немедленно исцеляются даже те, кому приносят хотя бы щепки с них]. Святые реликвии не только исцеляют, но еще и приносят удачу, мир, плодородие — примерно так же, как драгоценности эльфов и цвергов, которыми владеют некоторые семейства; ubicunque hae reliquiae fuerint, illic pax et augmentum et lenitas aeris semper erit [где бы ни оказались эти реликвии, там сразу же воцарялся мир, начинался прирост, устанавливалась хорошая погода] (Pertz, I, 71)26.

26 Rom. de Charlemagne, 192—195:

Les reliques sunt forz, deus i fait grant vertuz, iloc juit un contrait, set anz out ke ne se mut, tut li os li crussirent, li ners li sunt estendut: ore sailt sus en peez, unkes plus sain ne fud.

[сильны реликвии, сотворенные великой милостью божьей:

в том самом месте лежал калека, который семь лет не мог пошевелиться, все его кости потрескались, все его жилы полопались, а теперь он прыгает на одной ноге, как ни в чем не бывало]

Rom. de Charlemagne, 255—258:

les reliques sunt forz, granz vertuz i fait deus, que il ne venent a ewe, nen partissent les guet, nencuntrent aveogle ki ne seit reluminet,

les cuntrez i redrescent e les muz funt parler.

[сильны реликвии, великой милостью божьей сотворенные: где реки не давали прохода, там появлялся брод, если по пути встречался слепой — он прозревал; больные исцелялись, немые начинали говорить]

Легенды полнятся историями о том, как недужные паломники чудесным образом исцелялись у могил святых. Неисчислимые массы больных людей попрежнему уповают на подобные чудеса; однако уже в нашем животном эпосе (см. Reinh., CV, CXXVI) встречается остроумная пародия на эти поверья: улегшись на могилу квочки-мученицы, горячечный заяц и волк с больным ухом немедленно исцеляются. Язычникам были чужды эти пустые иллюзии; нигде не упоминается, чтобы наши предки припадали к реликвиям или искали исцеления у королевских и великанских курганов. Зато, впрочем, они верили в целебную силу священных лесов (см. I, 247) [29]27.

В Греции (главным образом в Беотии) существовал такой обычай: излечившиеся больные устанавливали в храме металлическое изображение

той части тела, которая была поражена болезнью. В одной из инскрипций πρόσωπον, τιτθός, αἰδοῖον, χείρ [лицо, грудь, гениталии, рука] и так далее упоминаются в качестве ἀναθήματα [вотивных даров]28; потом эти фигуры

переплавляли на культовые сосуды. Вероятно, обычай изготавливать вотивные таблички с изображением частей тела в Германию (еще в языческие времена) принесли римляне — если только не предположить, что наши предки и сами отправляли нечто подобное. У Григория Турского прямо говорится (см. полную цитату в I, 255): membra, secundum quod unumquemque dolor attigisset, sculpebat in ligno [вырезал(и) из дерева изображения членов, затронутых болезнью]; и далее: visi enim in eo barbari gentili superstitione modo auri argentique dona, modo fercula ad potum vomitumque ebrii offerre, cultumque, quo nihil insanius, istic simulacrum inanis dei, ac ut quemque affecti membri dolor presserat, sculpebat in ligno suspendebatque opitulaturo idolo [там суеверные варвары-язычники то приносили золотые и серебряные дары, то до рвоты упивались хмельными напитками и в безумии своем кланялись статуе своего ничтожного божка; если какую-то часть тела у них охватывала болезнь, то они вырезали ее деревянное изображение, которое подвешивали на идола, чтобы он помог исцелиться]. Так было принято в Рипуарии, в VI веке. О том же рассказывает и Элигий (см. раздел «Суеверия», А): pedum similitudines, quos per bivia ponunt, fieri vetate, et ubi invenerit igni cremate, per nullam aliam artem salvari vos credatis nisi per invocalionem et crucem Christi! [вам запрещено делать изображения ног, какие вешают на перекрестках: где увидите таковое — сжигайте его, ибо, по вере

27О происхождении культа реликвий я когда-нибудь еще напишу.

28Corp. inscript., I, 750, № 1570; Бёк в связи с этим отмечает: donaria medicationis causa Amphiarao oblata. Qui ex oraculo per somnium dato restituti in sanitatem erant, ii partim membri, quo laborarant, effigiem dicabant (Corp. inscript., I, 474, № 497, 498) partim alia donaria, quemadmodum etiam in fontem Amphiarai dejicere nummos solebant [чтобы исцелиться, дары приносили и Амфиараю. Тот, кто вылечился с помощью предсказаний, данных во сне, должен был пожертвовать изображение той части тела, которая была у него поражена болезнью, — это изображение вместе с деньгами и другими дарами бросали в источник Амфиарая]. Ср. с Pausan., I, 3.

ив средневековых легендах — ср. с вышеприведенной цитатой из «Жития святой Иды»; ср. также с суевериями о снах, являющихся в новом доме или в хлеву (см. II, 782) [30].

Существовали особые суеверные знаки, по которым определяли, умрет или выздоровеет тяжело больной человек: так, в II, 772 уже говорилось о криках, полете и кружении птиц. Бурхард (см. раздел «Суеверия», С, 195d) рассказывает о такой примете: нужно поднять камень и посмотреть, есть ли под ним что-то живое; в другом варианте нужно набрать горсть земли и поискать в ней живых существ (см. раздел «Суеверия», F, 9). Важными приметами считалось направление взгляда птицы зуйка [Galadrôt] и то, где стоит Смерть — у изголовья или в ногах (см. II, 387). Стояние в изножье упоминается уже у Плиния Старшего: eundem (ricinum) in augurio vitalium habent. Nam si aeger respondeat qui intulerit, a pedibus stanti interrogantique de morbo, spem vitae certam esse; moriturum nihil respondere. Adjiciunt, ut evellatur ex aure laeva canis, cui non sit alius quam niger color [их же (клещей) используют для предсказания о том, выживет ли больной. Если больной ответит на вопрос, заданный человеком, принесшим с собой клеща и вставшим в изножье кровати, то весьма вероятно, что он выздоровеет; тот, кому суждено умереть, ничего не ответит. К этому добавляют, что клеща нужно вытащить из уха совершенно черной собаки] (Plinius, XXX, 10). В Шотландии до сих пор сохраняется такое поверье: если в глазах больного не видишь себя, то этот человек умрет; в угасающих глазах обреченного уже ничего не отражается. В древнеанглийском диалоге «Адриан и Ритей» (Thorpe, 48): saga me, on hvâm mäig man geseon mannes deáđ? Iс þe secge, tvege manlîcan beoþ on mannes eágum: gif þû þâ ne gesihst, þonne svilt se man, and biđ geviten ær þrim dagum [скажи мне, как можно провидеть смерть человека? Говорю тебе: в глазах человека должно быть два отражения: если ты их не видишь, то не пройдет

итрех дней, как (больной) умрет]. С этим можно сравнить другое суеверие: у заколдованного человека зрачки (κόρη) не видны (см. II, 683), а у ведьмы они либо деформированы, либо сдвоены (см. II, 689). Если смертельно больной долго бьется в агонии, то, чтобы он наконец упокоился, опрокидывают кусок кровли на крыше (см. раздел «Суеверия», 439), снимают три черепицы (см. раздел «Суеверия», 721), переворачивают любую полую утварь (см. раздел «Суеверия», 664). Те же меры предпринимают при эпилепсии (см. раздел «Суеверия», 854)

иродах (см. раздел «Суеверия», 561): «если жена тяжело мучается при родах, то мужу следует снять с крыши три куска черепицы и снова их закрепить в перевернутом виде» (Ettner, Hebamme, 663; см. II, 840).

Напоследок я оставил всё то, что можно сказать о чуме и о том множестве суеверий, что связаны с ее приходом. Моровое поветрие разражается и безудержно разносится после серьезных наводнений, когда самый воздух оказывается отравлен влажными испарениями и застойным туманом.

Греческому слову λοιμός [мор] (см. II, 447) точно (в том числе и по роду [мужскому]) соответствуют древневерхненемецкие термины sterpo, scelmo

ей следует, переворачивая руки, повторить это трижды, каждый раз сплевывая на землю] (Plinius, XXVI, 9). Это заклинание против тяжелого поветрия оказалось перенесено на менее значительные болезни; раздевание требовалось и для отведения засухи (см. II, 20, 21), и во многих других случаях [31].

Ангел смерти — это сама Смерть, забирающая тех, кто ей принадлежит. В лангобардской легенде рассказывается о двух ангелах, добром и злом, что бродят по стране: pari etiam modo haec pestilentia Ticinum quoque depopulata est, ita ut cunctis civibus per juga montium seu per diversa loca fugientibus in foro et per plateas civitatis herbae et fructeta nascerentur. Tuncque visibiliter multis apparuit, quia bonus et malus angelus noctu per civitatem pergerent, et ex jussu boni angeli malus angelus, qui videbatur venabulum manu ferre, quotiens de venabulo ostium cujuscunque domus percussisset, tot de eadem domo die sequenti homines interirent. Tunc per revelationem cuidam dictum est, quod pestis ipsa prius non quiesceret, quam in basilica beati Petri, quae ad vincula dicitur, sancti Sebastiani martyris altarium poneretur. Factumque est, et delatis ab urbe Roma beati Sebastiani reliquiis, mox ut in jam dicta basilica altarium constitutum est, pestis ipsa quievit [точно так же чума опустошила Тицин: все горожане бежали в горы или еще куда-нибудь, а в самом городе на рыночной площади и на улицах рос и кустился бурьян. Тогда многим виделось, что в ночи по городу ходят два ангела, один добрый и один

злой, и что по приказанию доброго ангела злой (который, как говорят очевидцы, носил в руке охотничье копье) стучал своим копьем в двери домов — на следующий день в этих домах умирали люди. Тогда кому-то явилось откровение: мор не прекратится до тех пор, пока в базилике святого Петра (которую называют «Петр-в-цепях») не установят алтарь в честь святого мученика Себастьяна. И это действительно решили сделать: как только из Рима доставили мощи блаженного Себастьяна, в той самой церкви возвели алтарь, и тогда чума сама по себе сошла на нет] (Paul. Diac., VI, 5). В 589 году в Риме вышел из берегов Тибр, из-за чего началась чума, которая унесла множество человеческих жизней. По приказу святого Григория был совершен торжественный крестный ход; уже в самой церкви восемьдесят человек рухнули на пол и скоропостижно (allen gâhes) скончались. «Sach er stên ûf dem Dietriches hûse einen engel mit pluotigem swerte, der wiskete daz selbe swert durch sînen gêren. Do verstuont sich der heilige man, daz der êwige vater sînes zornes hin ze den liuten erwinden wolte» [восстав (от молитвы), (святой Григорий) увидел у дома Дитриха ангела с окровавленным мечом, и ангел этот вытирал свой меч о полы своего одеяния. Тогда понял святой человек, что всевышний отец решил отвести свой гнев от народа]33.

33 Deutsche Predigten (herausg. von Karl Roth), 76 — ср. с Hoffm., Fundgr., I, 77 и с Greg. Tur., X, 1, 2. «Домом Дитриха» называли moles Hadriani [мавзолей Адриана], который позднее стал известен как Замок Святого Ангела — такое название он получил в честь того самого ангела, что некогда явился крестной процессии. В наших сказаниях крупные римские­ по-

Великая чума разразилась во времена Юстиниана; на море тогда видели медные лодки, в которых сидели черные люди без голов: куда они приплывали, там сразу же разражался мор. В одном из городов Египта после крупной эпидемии в живых остались лишь семеро мужчин и один десятилетний мальчик; все вместе они пытались сбежать от чумы со своим добром, однако в доме возле городских ворот мужчины вдруг умерли — мальчик попытался сбежать один, но у ворот его схватил призрак, который утащил его назад в тот же дом. Через какое-то время к этому дому подошел распорядитель одного богача, который решил вывезти из брошенного жилища какие-то ценности; мальчик же посоветовал этому человеку поскорее уходить. В тот самый момент оба они, — и распорядитель, и мальчик, — рухнули замертво. Так эту легенду пересказал епископ Иоанн (см. Assemanni, Biblioth. orient., II, 86, 87).

Современные греки описывают чуму как слепую женщину, которая ходит по городу от дома к дому и убивает всё, до чего сможет дотянуться. Она на­ ощупь бродит вокруг стен и не может достать того, кто осмотрительно держится в середине комнаты. В другом сказании речь идет о трех страшных бабах, которые вместе ездят по городу и разоряют людские дома; у первой в руках — огромный лист бумаги, у второй — ножницы, у третьей — метла. Втроем они входят в дом и ищут себе жертву: первая записывает имя обреченного, вторая пронзает его ножницами, третья выметает из него жизненные силы (Fauriel, Disc. prel., LXXXIII). Так парки (см. I, 698 и далее), фурии или эвмениды превратились в богинь смерти.

ВVillemarqué, I, 46—51 приведена красивая бретонская баллада «Чума

вЭльяне», Bosen Elliant. В ней рассказывается такая легенда: как-то один мельник увидел женщину в белом с посохом в руке, она сидела у брода и просила переправить ее на другой берег реки. Мельник посадил ее на коня и перевез через реку. Тогда она сказала: «Знаешь ли, юноша, кого ты переправил? Я — Чума; я обошла всю Бретань и ныне направляюсь на мессу в эльянскую церковь. Кого я коснусь своим посохом, тот вскоре умрет, но знай, что тебе и твоей матери я вреда не причиню». Так всё и случилось: разразился мор, от которого умерли все люди в этом городе, кроме одной бедной вдовы и ее сына-мельника. В другой народной песне герой переносит Чуму на закорках; после этого начинается эпидемия, от которой в одном только доме погибли девятеро детей; трупы на кладбище были навалены на высоту стен: «а у погоста стоял дуб, на вершине которого развевался платочек; всех людей уже унесла Чума». Наконец Чуму изгоняют песнями: услышав, что имя ее раскрыто и распето, она уходит из этих краев и больше не возвращается. Стоит отметить, что с просьбами о переправе к смертным обращались и эльфы, и богиня Берта.

Интересно было бы узнать какие-то сказания о литовской Гильтине, богине чумы или смерти; о ней говорят, что она беспощадна, а оборот «kad tawe Giltine pasmaugtu!» (чтоб тебя Гильтине задушила!) — это распространенное проклятье (Mielcke, статья «Donaleitis», 141). Еще моровую язву по-литовски называют

волосами бежит от рычащих псов и по лестнице взбирается на дырявый забор; крестьянин немедленно подбежал к лестнице и опрокинул ее, чтобы Чума досталась собакам. Падая, дева пригрозила возмездием и исчезла.

Иногда Džuma ездит по лесу на колеснице, а сопровождают ее духи, совы

ифилины: эту призрачную процессию называют Homen (Woycicki, I, 130—133; 159—163). Чума может продолжаться только до Нового года; в новом году все те, кто оставил свои дома, возвращаются, стараясь при этом не входить через дверь, а забираться в окно.

Действие истории, рассказанной вендским крестьянином Яном Парумом Шульце37, происходит где-то в середине XVII века: «так случилось, что один человек (обычно говорят, что звали его Нибуром; жил он там, где нынче поселился Куффален; раньше эту деревню называли Лухау) ехал из города, и по дороге встретился ему мужик. “Подвези меня чуть-чуть, — говорит, — а то уж очень я устал”. Ганс Нибур спросил по-вендски (а тогда этот язык был в обиходе): “Куда подвезти-то, далеко?” — да и взял этого мужика на телегу. Сначала тот ехал молча и ничего о себе не рассказывал. Но Нибур этот был уже во хмелю, вот и начал он настырно выспрашивать всякое. Тут мужик и говорит: “Еду в твою деревню — там я еще не бывал; а сам я — Мор”. Нибур начал молить о пощаде, и Мор научил его, как поступить: “Оставь меня возле деревни вместе с телегой, разденься и иди домой без одежды; дома возьми печной ухват и пробеги с ним посолонь вокруг двора, потом зарой этот ухват под порогом. Тогда беда обойдет твой дом, если только кто-нибудь не занесет меня на вонючей одежде”. И вот этот самый Нибур оставил телегу подальше (была ночь), разделся, взял печной ухват и пробежал голым вокруг всей деревни; ухват он потом воткнул в землю под мостом (он там

иторчит, только весь ржавый — я сам его видел в 1690 году, когда мост чинили). Как вернулся Нибур за своим конем и за телегой, Мор ему говорит: “Знал бы я, что ты натворишь, знал бы я, как ты закроешь от меня всю деревню, так никогда бы тебе не открылся!” Доехав до деревни, Нибур выпряг коня и бросил телегу, потому что Мор так на ней и сидел. Потом во всех селах вокруг буйствовало поветрие, а в этой деревне ни один человек не заболел».

Вот так, наивно и не вполне складно, Шульце передает эту легенду. Вероятно, вынос печного ухвата символизировал угасание домашнего очага: из пустого дома даже смерти взять нечего. Переезжающий, переселяющийся хозяин символически опускал ухват [das haal] на очаг, а тот, кто вступал во владение домом, снова поднимал его38. Оббегание дома или деревни кругом напоминает о пронесении барана вокруг города; раздевание согласуется с римским обычаем.

37Он был из деревни Зютен, что в люнебургском приходе Кюстен; свою хронику Шульце написал приблизительно в 1740 году: см. Ann. der br. lüneb. Churlande (Jahrg. VIII; Hannover, 1794), 282, 283.

38Wulfter Deduction, beil. № 4, 5, 135.

Словенцы говорят, что ящур (тоже называемый kuga) — это пегий теленок, который убивает быков и овец своим криком (Murko, 74).

Дьявол в сербском сказании называет лопату (то есть похороны) единственным лекарством от чумы (Vuk, статья «Метиљ»).

Вфинской песне (см. Schröter, 60) Чуму прогоняют в темные северные земли, внутрь гор, крепких, как сталь: в дорогу ей дарят двух коней, верхового

иупряжного. Сама чума в песне зовется rutto, «внезапной»; ср. со средневерхненемецким der gâhe tôt.

ВНижней Германии ходят сказания о вересковом человеке [Heidmann], который по ночам заглядывает в окна: на кого он посмотрит, тот умрет через год и один день; Берта тоже смотрит в окна (см. I, 526), равно как и Смерть (см. II, 277). В Тироле рассказывают о призраке, который заглядывает в окна: в том доме, куда он посмотрел, кто-нибудь непременно умрет (DS, № 266).

ВЛаузице по деревням бродит беловидная Смертница: в том доме, к которому она направит шаг, вскоре будет мертвец. Возвещая о своем присутствии в доме, Смертница стучит и опрокидывает доски. Если умирающий корчится в судорогах, то, значит, им овладевает Смертница (Laus. mon. Schr. (1797), 756).

Не может быть ни малейшего сомнения в том, что все эти персонификации чумы суть эманации высших божеств древности: божеств, способных попеременно обращать свою силу то на милосердные, то на жестокие дела. Подобно Берте, эти духи, закутавшись в белое, ступают на землю — как это делает и житная матушка, что бродит по полям в полуденный час. Моровая дева тесно связана с девами судьбы, с Мареной, или Мореной (см. II, 375); враждебная богиня близко соотносится с Эйр, целительницей и защитницей [34].