- •Поэзия в детском чтении Елена Александровна Благинина
- •Сергей Владимирович Михалков
- •Борис Владимирович Заходер
- •Яков Лазаревич Аким
- •Валентин Дмитриевич Берестов
- •Генрих Вениаминович Сапгир
- •Ирина Петровна Токмакова
- •Роман Семенович Сеф
- •Юнна Петровна Мориц
- •Проза в детском чтении Николай Николаевич Носов
- •Виктор Юзефович Драгунский
- •Виктор Владимирович Голявкин
- •Радий Петрович Погодин
- •Эдуард Николаевич Успенский
- •Юрий Иосифович Коваль
- •Историческая литература
- •Природоведческая литература
- •Журналы для детей и журнал «детская литература»
- •Детская литература в россии постсоветского периода и начала XXI века
- •Детские литературы народов россии
- •Зарубежные детские писатели
- •Литература европейского просвещения в детском чтении
- •Литература европейского романтизма в детском чтении
- •Зарубежные детские писатели второй половины XIX-XX веков
- •Послесловие
- •Рекомендуемая литература Учебники, учебные пособия, словари и справочники
Валентин Дмитриевич Берестов
В.Д.Берестов (1928— 1998) сложился как поэт в конце 50-х годов, а до этого много лет был профессиональным историком, археологом. Впрочем, «пробы пера» начались еще в детстве. В четырнадцать лет ему посчастливилось встретить (в ташкентской эвакуации) К. Чуковского, который стал для него на долгие годы наставником и старшим другом. Там же, в Ташкенте, судьба свела Берестова и с А.Ахматовой, Л.Чуковской, Н.Мандельштам (вдовой поэта), С. Маршаком, А.Толстым. В годы учения пробудился в
Берестове глубокий интерес к жизни и творчеству Пушкина. Тогда же любовь к поэзии сопровождалась увлечением современной наукой. Основой своего научного мировоззрения Берестов избрал теорию ноосферы В. И. Вернадского и теорию коллектива Ю. В. Кнорозова.
Во всех его стихотворениях и сказках обнаруживается кипучее движение, происходящее как в мире, так и в самом человеке. Люди, птицы, растения, машины непременно чем-то заняты: они спешат, решают проблемы, отправляются в путь... Вся жизнь природы, людей и машин представляет собой беспрерывный труд — физический и умственный. Маленький герой стихотворения «Рассказ по картинке» (1974) даже ночью думает над сюжетом и персонажами своего сочинения:
И долго трудился мой разум Над тем незабвенным рассказом.
Перекати-поле, «бесшабашный бродяга и чудак», тоже «занят важным делом / — Он сеет семена». Пузырь и тот рад доказать, что он совсем «не пустота»: «Нужен всем, на все гожусь, / Потому что я тружусь!» А уж машины только для того и существуют, чтобы трудиться и попутно создавать свою серьезную «музыку труда»:
Ревут моторы и урчат, Стучат машины и грохочут. Приборы шепчут и бормочут. Станки стрекочут и строчат.
Первое же «детское» стихотворение Берестова, опубликованное отдельным изданием и огромным тиражом, — «Про машину» (1956) — раскрывает пользу дела и вредность безделья. «Первоклассный доктор Петя» ставит диагноз заболевшей машине, с которой девочка Марина нянчилась, как с младенцем:
Надоело Ей движения нужны.
Жить без дела, — Как больную нам спасти?
И машина заболела. Ключик взять —
Ей не нужно тишины, И завести!
Машина надолго стала едва ли не самым любимым героем Берестова, сумевшего вдохнуть в нее жизнь детской игры. В стихотворной «Сказке про выходной день» (1958) автомобиль отправляется в лес — «отдохнуть»: «Теперь он шёл, куда хотел, / И всё гудел, гудел, гудел...» Лирический герой (автомобиль!) наслаждается свободой, движением, природой, как лермонтовский мцыри (только без трагического финала). И вокруг него все в движении:
...Он лёг в траву.
А между тем
По листьям и цветам
Жуки всех марок и систем
Ползли и тут и там.
Такое понимание счастья роднит поэта с читателем-ребенком, для которого движение есть важнейшая физическая и психическая потребность. Ради возможности двигаться ребенок готов даже к наказанию:
Все жду, когда на улицу отпустят,
Кручусь, верчусь у взрослых под ногами.
И наконец не просто отпускают,
А выгоняют из дому меня.
Беда! Мороз весну остановил!
Лопаткой лёд ломаю. Каблуком
Бужу ручьи, освобождаю лужи.
Да так, что брызги ржавые летят.
И, весь в грязи, промокший и голодный, .
Иду домой. Стою в углу, как веник.
Профессия историка наложила отпечаток на творчество Берестова. Для него нет абстрактного понятия «время», а есть «времена» — этапы жизни, связанные с конкретными событиями в жизни человека. Стихотворение «Дверь» (1969) — яркий пример истории по Берестову:
Вот дверь. Тебя внесли в неё кульком, А вывозили из неё в коляске. А вот и сам, укутан башлыком, Ты тянешь на порог свои салазки. Ты — первоклассник. На дворе метель. В руке — набитый книжками портфель. Растёшь. Ползут зарубки вверх по двери. Ключ от неё тебе уже доверен. Всё та же дверь. А всё ж ведёт она В иную жизнь, в иные времена.
Лирический герой в стихах Берестова почти всегда существует в двух возрастах. Два «я» — наивный ребенок и седой мудрец, читающие одну и ту же книгу, — отражаются друг в друге, узнают и понимают друг друга:
Как, «Одиссею» читая, мечтал я об океане! Как меня из дому гнал запах неведомых стран, Где хитроумный герой мечтал о дряхлеющей няне, Рвался к далёкой семье и проклинал океан.
{«"Одиссея" в детстве», 1984)
По закону вечного движения возникают и бесчисленные парадоксы. Парадоксальность — вторая важная черта берестовского стиля. Именно парадокс движет лирическим сюжетом большинства стихотворений поэта. И главным, исходным парадоксом является сама жизнь — исчезающая, но не насовсем, возникающая, но не навсегда. Сквозь настоящее проступает прошлое; и так во всем — в природе, в человеческой судьбе. Вот этюд в «пушкинских тонах» «Чистят пруд»:
Спустили пруд. Не стало рыб, Ни ряски, ни стрекоз, ни тины, Ни отражённой той картины С листвой и небом. У плотины Как будто целый мир погиб. И вновь свои изгибы вьёт Былой ручей на месте пруда, Из-под своих же тёмных вод Возникший будто из-под спуда.
Однажды Берестов прочитал Ахматовой двустишие: «Что делать, чтоб младенец розовый / Не стал дубиной стоеросовой?» — и получил совет записывать такие строчки. Ныне это двустишие — под названием «Педагогика» — входит в цикл миниатюр «Веселые науки» (1956—1992). В этом цикле миниатюры давних лет («Геометрия», «Ботаника», «Ходули») органично сочетаются с более поздними (например, «Милитарист», «Болонка»), настолько сильна и постоянна в Берестове изначальная позиция мудреца и насмешника.
Поэта особенно привлекало все связанное с учением, со школой. Он создал целый поэтический эпос на тему учения. Центральное произведение этого эпоса — «Читалочка» (1962) — входит почти во все буквари. Успех «Читалочки» можно объяснить тем, что поэт следовал классическим образцам поэтической риторики. Перед нами — «школьный гимн», наподобие латинских гимнов, с концовкой в духе пушкинской «Вакхической песни»; а композиция выстроена на эмоциональном контрасте — от досады до победы, при этом вся композиция замкнута в риторическое кольцо: от тезиса к антитезису через синтез к выводу. Этот классический канон относится к канонической же теме — похвала книжной премудрости (в подобных похвалах упражнялись еще в Средние века латинские и русские сочинители — основоположники современной школы и детской литературы).
Собрание русских стихотворных азбук Берестов пополнил «азбукой с играми». Она построена как цирковое представление и названа «Парад-Алле!» (1988).
Из всех форм и жанров поэту наиболее близка миниатюра; даже отдельные строфы его стихотворений внутренне закончены. Для него характерно стремление к афористичности, отчетливости слова
и простому синтаксису. Строка за строкой накапливается энергия мысли и чувства — и наконец находит выход в последней строке.
Среди стихотворений Берестова немало таких, которые можно назвать диалогами-соревнованиями с любимыми поэтами. Так, обжора Робин-Бобин (созданный уже дважды — Чуковским и Маршаком) вновь возник в стихотворении Берестова, но уже в образе ненасытной козы:
В дверь вошло животное До того голодное: Съело веник и метлу, Съело коврик на полу, Занавеску на окне И картину на стене, Со стола слизнуло справку И опять пошло на травку.
(1973)
Вспомним: гиперболы Маршака и Чуковского достигают огромного, фантастического масштаба («скушал сорок человек...», «пять церквей и колоколен»). Комическая же гипербола обжорства в исполнении Берестова отличается своим бытовым, нарочито приземленным содержанием: его коза кушает домашние предметы, причем не слишком важные — с точки зрения ребенка.
Если вычерчивать траекторию литературного процесса, на которой располагается «точка» берестовской поэзии, то начать надо с Пушкина, затем — Бунин, Мандельштам и Ахматова, а в детской поэзии — Чуковский и Маршак, т.е. поэты, которым не нужно было иносказательное слово, чтобы создать поэтический образ. И Берестову достаточно перечислить «край земли, волну и небо», чтобы возник образ дома для чаек (стихотворение «Чайки»). Слова в их прямом значении уже являют у Берестова образы. «Игуанадон весом восемьдесят тонн» и «птица птеродактилица» поражают воображение самими названиями, и сюжет на тему «таланты и поклонники» развивается из этих имен: «скрипяще-хри-пящее» слово подсказывает образ первой птицы-певицы, а «тяжеловесно-громадное» слово — образ первого слушателя (стихотворение «Самая первая песня»).
Впрочем, иногда Берестов прибегал и к иносказанию — чтобы приглушить конкретные черты действительности и усилить впечатление. Так, метонимия и олицетворение используются в описании «засыпающего» цветка. Пока мы читаем строфу слово за словом, цветок сворачивает лепестки:
Пряча в складки Запах сладкий, Лепесток за лепесток,
Сам себя укрыл украдкой И уснул ночной цветок.
В «Утренней колыбельной» (1965) (пример поэзии парадоксов) лирический герой испытывает удивление перед большим и разнообразным миром, в котором постоянно совершается неисчислимое множество перевоплощений. «Без удивленья холодно уму», — заметил поэт в одном из «взрослых» четверостиший. Маленькие читатели вместе с поэтом заново открывают и осваивают вечно меняющийся мир, вместе фантазируют и играют (стихотворения «Опушка», «Дети и звери»).
В.Берестов легко вникал в мир ребенка любого возраста, однако за ним утвердилась репутация лирика для двенадцатилетних — наиболее трудного возраста, долгое время считавшегося «непоэтичным» (сборники «Зимние звезды», 1970; «Идя из школы», 1983; «Определение счастья», 1987).
Благодаря переводам Берестова русские дети могут читать произведения лакского поэта Нуратдина Юсупова (особенно популярна его сказка «Голубь и пшеничное зерно»), еврейского поэта Аврама Гонтаря («Осень в лесу» и другие стихотворения), туркмена Нуры Байрамова, узбека Куддуса Мухаммади, бельгийца Мориса Карема.
Берестов-прозаик известен как автор повестей для подростков и юношества, написанных в 60-х годах по впечатлениям Новгородской и Хорезмской археологических экспедиций, — «Приключений не будет», «Меч в золотых ножнах», «Каменные зерна». В повестях рассеяно ложное представление об археологии как кладоискатель-стве, подчеркнут тяжелый труд увлеченных историей людей.
Для маленьких детей Берестов создал ряд сказок в прозе, в том числе «Как найти дорожку» (1958), «Змей-хвастунишка» (1958), «Честное гусеничное» (1958), «Аист и соловей» (1962). Некоторые из них автор сочинил сам, другие пересказал. Их постоянная тема — «обыкновенное чудо», будь то цветок мать-и-мачехи, нарисованный человечек Фитюлька, расцветшая вдруг хворостина или Мастер, построивший башню под Хорезмом и улетевший с нее на сделанных им же крыльях. Пожалуй, самым пленительным чудом является история, изложенная в короткой сказке «Злое утро» (1961). Сердитые волки-родители учат волчат говорить «Злое утро!»:
— Злое утро, папочка! Злое утро, мамочка! — радостно подхватывают волчата.
И так они весело визжат, крича эти страшные слова, что родители не выдерживают:
— Доброе утро, малыши! Доброе утро!
В 1965 году Берестов пересказал два библейских сюжета — «Давид и Саул» и «Пророк Иона» — для детской книги «Вавилонская
башня» под редакцией К.Чуковского. Его прозаические сказки и пересказы отличаются мягкой и веселой интонацией, «глагольной» речью, а главное — тоном совершенной уверенности в счастливой развязке любого конфликта.
Берестов — исследователь творчества А. С. Пушкина. В частности, он открыл новую тему — детство Пушкина (книга «Ранняя любовь Пушкина», 1989). Он автор обстоятельных статей о К.Чуковском, С.Маршаке, В.Дале, А.Блоке, А.Ахматовой, О.Мандельштаме, С.Есенине, В.Высоцком. Вместе с Е.Чуковской он составил книгу «Жизнь и творчество Корнея Чуковского» (1978).
Много лет жизни Берестов создавал уникальную книгу — словарь для семейного чтения. Из «Толкового словаря живого великорусского языка» В.И.Даля, включающего в себя почти двести тысяч слов, поэт вместе с женой архитектором Натальей Александровой выбрал пять тысяч слов — «для радости». Получился «Детский Даль», подобно бытовавшим в старину многочисленным «Детским Плутархам». Поэт искал те слова, которые могли особенно понравиться не только Далю, но и Пушкину, его товарищу, — слова, каждое из которых само по себе есть поэзия, а речи придает силу и меткость. Берестов не всегда приводит толкование слов (для этого нужен большой словарь) — чаще прямое толкование с оттенками значений раскрывается в пословицах, поговорках, загадках. Например:
Печатать...
Нынче больше печатают, чем читают. Врет, как печатает.
Русь, в значении мир, белсвет
Всё вывела на Русь, распахнула душу, всё высказала.
Али... аль, ай, союз или, либо; || разве <...> Аль моя плешь наковальня? Аль тебе в лесу лесу мало? Аль в людях людей нет?
Два тома «Иллюстрированного словаря живого русского языка»
вышли посмертно, в 2001 году. Есть нечто символическое в том, каким путем русская детская литература перевалила трудный рубеж тысячелетий, — обращением лучшего своего поэта к радостному, вечно живому Слову.